На кудыкину гору

сказочная повесть


Был случай в нашей слободе. У мужней бабы Евдокии мужика убило на войне с супостатами, звали его Тимофей, и стала она молодой вдовой. Добрый царь положил ей небольшой пенсион за убиенного, он был унтер, и живи теперь как хошь. Вдовья судьба известна, по каждому пустяку иди людей проси: то дров привезти-напилить-наколоть, то избенку починить, то погреб завалился, то печь дымит, да мало ли. Пустяк это для мужика, а для бабы канитель, ведь надо идти к мужику, да не ко всякому. Пойди попробуй к женатому, дык тебя евонная жена одним взглядом съест, а пойди ко вдовому или неженатому - там ещё хлеще, они готовы даже за бесплатно работу сделать, только.....
Бабы сто раз говорили ей:
- Надо-бы замуж тебе, Евдокия, плачь не плачь по свому мужику, а слезами горю не поможешь. Никак нельзя в хозяйстве без мужика - погибель.
Приходили свататься, всё честь по чести, да всё не то: то лупоглазый, то кривой, то с бородой, то без усов, то стар, то глуп. Мало того, выйдет заслед из своей избы и кричит им вдогонку всяко-разное, хоть уши затыкай.
И, видимо, надоело её поведение кому-то, просыпается однажды Евдокия утром, глядит, а она мужиком стала.
- Теперь всё сама будешь делать, и просить никого не надо, а обзывать добрых людей не след, особливо для женщины, - прозвучал голос сверху, - Ну, а с этим самым как-нибудь обвыкнешься, под юбкой всё равно не видать.
Какая ни была Евдокия ухабачка, но и она поникла головой, толком ещё не представляя, что её ждёт впереди. Перво-наперво ей, как настоящему мужику, очень захотелось курить, а где взять? Опять надо идти куда-то, ну да ладно:
- Схожу я, в другой конец слободы и раздобуду там курева, вроде бы как для мужика своего, ведь в той стороне меня не знают.
Табак купила, принесла, домой, кое-как сделала самокрутку, затянулась, и.... и считай до самого обеда никак не могла откашляться.
- Как они его курят, мужичьё проклятое! - подумала Евдокия и поднесла к слезящимся глазам осколок зеркала. - Батюшки мои, а это ещё чаво такое?
А это не чаво, а это обыкновенная щетина на лице, стало быть, бороде и усам - дорогу. К вечеру то ли от табака, то ли от переживаний каких, чувствует Евдокия, что с горлом что-то не то, как будто дерёт его, опять она к зеркалу, а из него глядит на хозяйку кадык на горле, да большой-то какой, как у годовалого телёнка колено. Тут уж Евдокия не на шутку расстроилась и
рассердилась:
- И за какие же это грехи...
Дальше она не стала причитать, испугавшись собственного голоса - голоса громкого и скрипучего. Слёзы ручьём потекли из её глаз. Поплакала, вроде чуток полегче стало, закурила - голова вначале закружилась, а потом ничего - попривыкла. Так прошёл первый день у Евдокии, а прежде чем лечь спать пошла, она до ветру, по нужде малой, присела по привычке, а зачем присела, и сама не знает, можно ведь и стоя.
- Хоть в этом-то удобство, - подумала Евдокия. Легла, а сон не идёт никак, а как он придёт, если мысли его в голову не пускают.
- Как же теперь с соседями быть, а если кто из подруг в гости придёт, я ведь вроде как мужик теперь. Да они от одного моего вида разбегутся, да ещё и разбрешут везде. А в мыльню как идти, ведь там одни мужики, хорошо хоть от свово одёжка осталась, ведь в юбке на пойдёшь мыться к мужикам. А в присутствие как идти за пенсионом, да кто же отдаст деньги постороннему мужику? Никто.
Думала-думала Евдокия и решила, что надо менять место жительства, иначе здесь её за ведьму или колдунью сочтут. Утром, затемно, оделась она в мужнину одёжку и пошла на другой конец слободы, поговорила с тамошними мужиками и нашла с кем меняться землянками. Ещё до обмена успела она обкорнать волосы на голове, и была похожа на настоящего мужика. Обменялись быстро, но Евдокия в убытке оказалась, прежняя землянка была на два оконца, а теперешняя на одно, ну да ладно, зато без канители.
Утром встала, а еды - шаром покати, остались у неё кое-какие копейки - надоть на рынок сходить, хоть на первый случай чего купить. Походила по рынку - знакомых пруд пруди, так и хочется поздороваться, а нельзя. Кто ты такой? Никто! Ходит она с краюхой хлеба по базару, ага, вот и картошка, стала прицениваться, а в это время кто-то кладёт ей руку на плечо и чуть не в ухо, но не громко спрашивает:
- Откуда быть изволите?
Евдокия оборачивается - перед ней городовой.
- Кто, я что ли?
- Ты, ты.
- Да ниоткуда, местный я.
- Что-то я тебя раньше не видел, а ну покажи пачпорт!
- Какой ещё пачпорт, у меня ничего нет.
- Ну тогда пойдём со мной, бродяга.
- Куда?
- На кудыкину гору, вот куда.
Привели в участок и сразу в каталажку, а там уже несколько человек сидят. Хлеб у неё сразу отобрали, отобрали оставшиеся копейки и отобрали бечёвку, которой она штаны к пузу примотала. Новые друзья сразу с вопросами.
- 3а что повязали, мужик?
- Да ни за что, какой-то пачпорт требвают.
- Дык ты без пачпорта, беглый что ли?
- Да никакой я не беглый!
- Ну а где же пачпорт у тебя?
- Дык у меня его сроду и не было.
- Ну, браток - это тебе хана, считай!
- Какая ещё хана?
- Да беглый ты, не понимаешь штоля, мы-то ладно - воришки, пьяницы, фулюганы, а тебе хана, даже подметать не выведут отсудова, так и будешь здесь сидеть, покуда в волость не свезут.
- Какая ещё волость, я же ничего не сделал!
- Вот всё это и набрешешь дознавателю, а нам не надо бабушку лохматить. Мы-то вот с недельку пометём улочки-закоулочки, а потом опять на свободу, а ты...
Голова кругом пошла у Евдокии, что делать, как быть, что говорить на допросе, ведь не расскажешь правды - никто не поверит. Немного погодя всё ворьё вывели на работу, а её на допрос. Разговаривать долго не стали, выяснили только, что задержанного зовут Евдоким и что о паспорте он и понятия не имеет. Снова в каталажку. Не один раз Евдокия сокрушалась:
- Дура я дура, сама себе каторгу придумала, не жилось мне как людям, вот и мучайся теперь.
Только вечером охранник сунул через решётку Евдокимову краюху хлеба и то на всех, а вода была тут же, в бадейке.
Спали на полу, кто как, а утром шпану снова на работу, а Евдокиму приладили деревянные колодки на щиколотки и во двор, а там телега и возница с двумя охранниками. Кое-как закорячили Евдокима на телегу и тронулись в путь.
- Робяты, вы скажите хоть, куды везёте?
- А тебе, бродяга, ещё вчера сказали - на кудыкину гору, - ответил один.
Целую неделю везли колодника к месту, за это время сменилось три пары охранников, а Евдоким так и валялся на дне рыдвана. Не снимали его даже для справления нужды - всё под себя. Еды никакой не давали, спасибо, если кто из прохожих сунет сухарик или картофелину. Воды тоже не давали, а просто где ни на то обливали водой, чтобы смрадом от него не воняло, вот там и хватнёшь ртом две-три капли.
Привезли в волость, а там таких колодников десятка два ждёт. Появился дознаватель, не подходя к колодникам ближе трех саженей, спросил, кто откуда сбежал, каждый врал разную околесицу, а Евдоким бубнил только одно: "Не знаю". Записал что-то этот господин в свою книжицу и ушёл, а к обеду появились новые четверо господ и каждый забрал себе по нескольку колодников. Когда Евдокима отводили к его "покупателю", тут-то он и узнал, что его фамилия Евдокимов. Стало быть, он теперь Евдоким Евдокимов и следует вместях со своими беглыми друзьями за своим барином, от которого он сбежал ещё в прошлом годе.
- Ну хоть что-то определилось, - думал Евдоким, вновь и вновь кляня себя и только себя.
В этих же "родных" колодках с четырьмя незнакомыми мужиками в огромной телеге, запряжённой двумя волами, и потащились они, Евдоким уже знал - на кудыкину гору.
Поглядывая на своих новых спутников, Евдокия с ужасом представила, во что превратилась она сама. Если посмотреть со стороны на этот экипаж, то можно увидеть страшную картину. В телеге, как в звериной клетке, везут грязных, косматых, в рванье, полулюдей-полузверей. Вонь от этой повозки невыносимая, и некоторые сердобольные люди, желающие подать им кусок хлеба, просто бросали в телегу свои подаяния и быстренько отходили в сторону. Казалось, конца и края не будет этой езде в гремящей телеге под палящим солнцем и дождём. И хорошо, что всё это происходило летом, и что удивительно, никто и ничем не заболел. А может, кто и болел чем, так не сказывал, а то свои же и пришибут дорогой. А то что двое колодников кашляли беспрестанно, (видимо чахотка) так это не болезнь - это просто кашель.
Счет дням давно потерян, да и кому он нужен! Наконец-то приехали. Надо сказать, что весь путь хозяин подкармливал беглецов, ведь это же его будущие работники, а кому нужен "дохлый" труженик? Никому! Остановились в поле рядом со странным сооружением из брёвен и досок, расположенным у берега то ли речушки, то ли пруда, тут же небольшой шалаш, покрытый ветками с высохшей листвой.
Верхом на лошади подъехал хозяин, крикнул какого-то Захара. Из шалаша выполз мужик - видимо, Захар.
- Принимай, Захарушка, пополнение, перекуй их, объясни, что к чему, подкорми малость и начинайте пожалуй, а то всё сохнет в поле.
- Слушаюсь, барин, - ответил Захар.
Барин уехал, а из шалаша вылез ещё один мужик, втроём вместе с возницей они отводили по одному колоднику в сторону, на шею одевали железный обруч, заклёпывали и за цепь, приклёпанную к этому хомуту вели к деревянному помосту, возвышавшемуся над землёй. На этом помосте, в середине, высовывалась толстенная деревянная ось, а из неё во все стороны торчали брёвна потоньше. Всё это напоминало колесо от телеги, горизонтально расположенное, но только без обода. Вот к этим брёвнам-спицам и приклёпывали свободный конец цепи от беглого. И только приклепав его к бревну, колодника расклёпывали и снимали колодки. Спиц было восемь, а колодников пять.
Евдоким, как и все остальные, конечно, рад, что освободился от колодок протёрших ноги до самых костей, но когда на твоей шее железный хомут, предыдущая радость меняется на тройной ужас.
Не обращая никакого внимания на стоны, вопли и проклятия колодников, Захар с подручными приклепали всех на место, и начался инструктаж.
- Хлопцы, - так обратился Захар к полулюдям-полузверям - каждый из вас должен толкать своё бревно руками и упираться копытами в пол. Так вы будете идти к своему освобождению. Я и вот эти двое по восемь лет открутили это колесо, а теперь настала ваша очередь. Чем быстрее вы будете бегать, тем больше воды пойдёт на полив и тем больше хозяин соберёт риса. Спать, жрать и отдыхать будете каждый у своего бревна. Кто будет плохо бегать, тот получит дополнительное питание, - и Захар взглядом показал на лежащий у шалаша кнут, - вот кажись, и всё, поехали!
Возможно, что смерть, но только мгновенная, в данном случае была бы лучшим решением проблем колодников, однако люди встали, вначале пошли, а потом побежали по своему кругу спасения. Внизу под ними захлюпала вода и потекла по деревянному жёлобу к бороздкам, расположенным в поле. Деревянные спицы расположены примерно на уровне головы бегущего, цепь - одна четвёртая сажени длиной, на пол уже не сядешь, но на колени встать можно. Освободиться от хомута на шее, конечно, можно, если на мгновение отсоединить голову, дёрнуться в сторону и тут же приставить её на место, или когда испустишь последний дух. В последнем случае тебя даже хоронить не будут, невдалеке от шалаша бродит куча то ли собак, то ли шакалов. Солнце, дождь и ночная прохлада - твои друзья. Питание калорийное и разнообразное, состоящее из варёной кукурузы и воды, что под ногами. Сон кратковременный, то есть здоровый и лечебный, от него не ожиреешь и не опухнешь. Когда полив не нужен, Захар или его помощник залезают на помост, вынимают деревянный клин из-под спицы, противоположный её конец, где приклёпана цепь, опускается, человек может прилечь рядом с бревном и насладиться отдыхом или сном. Нужду справлять тут же - у своей спицы, Захар - если пожелает, смоет, а если нет, то всё растопчется ногами.
С одной стороны вроде бы нелёгкая работа, а с другой стороны очень даже полезная, ведь здесь не курят, не пьют спиртное, воздух свежий, питание облегчённое, в работе задействованы все группы мышц, а это многого стоит. Но что-то закрадывается сомнение, что на этой карусели можно отбегать восемь лет.
- Поживём - увидим, - так подумал, наверное, каждый из колодников, не прекращая своего оздоровительного бега.
Через пару недель, почти одновременно, отдали богу душу те, которые кашляли. Собаки завершили их земной путь. От уведенной собачьей трапезы у оставшихся троих как бы прибавилось сил, и они весело продолжали начатое дело. Захар оказался очень скупым и жадным человеком, практически не выдавая дополнительного питания, но любил щёлкать кнутом. Бывало, отойдёт с ним от шалаша, каким-то хитрым образом размахнётся им, да как щёлкнет, аж собаки разбегались кто куда. Этот же Захар варил в котле кукурузные початки и присматривал за уровнем воды в поле. Почти всё лето трое дохлых мужиков вращали колесо жизни, и вот однажды утром на бричке приехал хозяин, а с ним унтер и солдатик.
- Вот что я могу вам предложить, - сказал хозяин унтеру показывая взглядом на бегущих. Унтер подошёл, посмотрел, покачал головой и сказал:
- Годится, берём, с драной козы хоть шерсти клок.
Хозяин дал команду, колесо встало.
- Захар, расклепай их и отдай унтеру, пусть пороху понюхают.
Захар позвал с поля помощника, срубили заклёпки, сняли ошейники, эх, лучше бы их не снимали, так как вместо шеи обнаружилась кровавая полоса кожи. Но ведь это со стороны видно, а хозяевам этих шей и невдомёк, что у них сплошной кровяной нарыв. Хозяин с унтером уехали в деревню, а солдатик поправил ружьё на плече и, расправив свои прокуренные усы, скомандовал:
- Равняйсь, смирно, в деревню шагом марш!
Колодники вытянули вперёд руки и побежали.
- Стой, стрелять буду!
Полулюди-полузвери, не имевшие никакого отношения к воинским командам, даже и ухом не повели, а уж когда раздался выстрел, остановились.
- Вы  куда, дураки, побежали, вам же сказано - шагом, шагом, шагом, а не бегом.
Остановиться-то они остановились, но на месте продолжали пританцовывать, не опуская рук.
- Да вы что, робяты, совсем штоли из ума выжили.
Кое-как, с горем пополам, с пятого на десятое солдатик внушил конвоируемым, что их берут в солдаты, так как супостат нехрищёный опять пошёл войной на нашего царя-батюшку.
- Будет вам и харч справный, и одёжка добрая, и спать будете от пуза - в окопах, неудобство только одно - могут убить. Но и это не страшно, ведь умирать всё равно когда-нибудь надо, а в остальном сплошная лафа.
Так, видимо, с подачи своих командиров, внушал солдатик подконвойным прелести фронтовой жизни. Евдокиму и его спутникам всё услышанное было по барабану, главное - нет хомута на шее, а там хоть в омут.
Со всей деревни набралось  человек двенадцать будущих защитников отечества возрастом от двадцати до шестидесяти лет и в основном никчёмных. Видимо, обязали господ-помещиков выделить по нескольку человек на защиту отечества, вот они и выделили. Кое-как это стадо построили "по два" и повели на сборный пункт в уезд. Никто этих людей не провожал и слёз по ним не лил. Идёт Евдоким в строю и думает, что так, наверное, с ним будет до конца жизни, а всё из-за того, что характер он проявил дурной, будучи женщиной.
В уезде набралась целая сотня этого сброда. Отцы-командиры организовали баню, стрижку, кормёжку и одёжку. Ночь переспали в охраняемом сарае, иначе разбегутся, а с утра в поход, Евдоким помнит - "На кудыкину гору". Ровно две недели брела эта толпа солдат, а вот она - эта самая гора. Дисциплина стала нарастать, распределили по взводам, объяснили ситуацию.
- Нехристи возобновили совершать набеги на окраины нашей земли, жгут деревни, уводят скот, берут в плен людей. Вы находитесь на первой линии обороны и должны встречать неприятеля в штыки! По местам шагом марш! - скомандовал офицер и взводные повели солдат на позиции.
Защитников ждали окопы, траншеи и длинные палки с острыми железными наконечниками - это вместо штыков. А в окопах сидели и лежали грязные и обросшие солдаты, которые тут же передали вновь прибывшим свои допотопные пики. Когда появился враг, никто не знает. Евдоким улёгся на дно траншеи, но тут прозвучала команда:
- Штыки к бою!
Схватив палку, Евдоким высунулся из траншеи. С гор, по полю и прямо на них двигалось тёмное, громыхающее, пыльное облако. Вот это облако стало рассеиваться, послышался топот копыт, появились всадники. Со стороны окопников раздались редкие одиночные выстрелы - это, видимо, унтера и офицеры стреляли, только у них были ружья. Конная армада рассеялась по всей линии защитников, и прямо с лошадей открыли стрельбу.
Евдоким, держа палку наготове спрятал голову в траншею, а как же иначе, а то убьют. Отстрелявшись, конники так же лихо ускакали в свои горы. Никто никого не убил, но было страшно. Евдоким, придя в себя, подумал:
- Если мы на первой линии обороны, а где же вторая? Когда нас вели сюда, что-то не видно было нечего, кроме степи и деревеньки в ней.
Так оно и оказалось, хотя вторая линия была, но только далеко, наверное, в штабе.
В течение дня таких набегов было несколько, и к этому стали привыкать. На следующее утро, с рассвета, когда роса лежала и на земле, и на спавших солдатах, и на их дубинках, из тумана появились конники. Всё произошло очень быстро. Пока продрали глаза, пока изготовили пики, у многих арканы были уже на шее. Кто сам бежал за лошадью, кого успели взвалить на неё, стукнув при этом по голове. Отъехав на безопасное расстояние, горцы спешились, связали пленным руки и повели к себе.
Среди пленных оказался и Евдоким. А вот и Кудыкина гора. Мрачно, холодно и враждебно встретила она пленников - это вам не степь широкая и раздольная. По узкой, извилистой тропе всё в гору да в гору, да ещё и с завязанными глазами. Только в одном месте разрешили присесть и отдохнуть, видать, сами нехристи устали. Ветер непрерывно гудит и завывает в этих каменных щелях, гортанные голоса хозяев гор слышны со всех сторон.
Сколько шли - неизвестно, то хоть солнечный лучик иногда пробежит по лицу, а теперь он совсем пропал. Наконец, видимо, пришли, развязали глаза: сумерки, вокруг лошади, горцы, дети бегают, невдалеке горит костёр. На пленников никакого внимания, все горцы собрались у костра, жрут, орут друг с другом, изредка показывая руками на пленников - видимо, делят добычу.
Так оно и оказалось, разбили по два-три человека и опять повели куда-то. Евдокима с двумя солдатиками взял молодой горец и повёл к себе. Деревня не деревня - аул, наверное, каменные лачуги обмазанные глиной, - ночью не разберёшь. Завели в хлев к овцам, дверь закрыли на засов. Ни здравствуй, ни прощай. Утром, чуть свет, этот же молодяк открывает дверь, одного приставляет к овцам, второго заставляет таскать камни - видимо, для будущей лачуги, а Евдокима берёт с собой и ведёт в другую землянку. У землянки сидит старый горец с клюкой в руках, молодяк обнял старика, о чем-то с ним поговорил и, показав на пленника, ушёл. Проходя мимо Евдокима, сказал - "Твоя хозян". Евдоким безучастно посмотрел на старика, какая ему разница, кто хозяин. Старик оказался такой же красноречивый, как и молодой, с трудом встал, сунул Евдокиму лопату и, очертив клюкой небольшой квадрат в углу маленького двора, сказал:
- Капай!
Да тут не лопата нужна, а лом - камни вперемешку с землёй. Целую неделю копал Евдоким этот колодец, что впоследствии оказался его "палатами". Так и остался Евдоким у старика. Оказалось, что он был дядей молодяку, жил один, так как старуха умерла, а сыновей перебили в стычках. Его дочь жила в соседнем ауле, но практически у старика не появлялась. Евдоким выполнял у старика самые разные работы и почти целый год ночевал в собственноручной яме, однако последнее время старик стал пускать его на ночёвку в хлев, к овцам.
Разговаривал старик мало и только по-своему, бывало, что-то говорит, а ничего не понятно, Евдоким только кивал головой, что деду определённо нравилось.
Сам Евдоким начал уже понемногу понимать их язык и даже произносить некоторые слова. Последние два месяца Евдоким, с позволения хозяина, вообще перебрался к нему в саклю: готовил еду, убирался в помещении, ухаживал за стариком и стал незаменимым. Редкие визиты племянника дня Евдокима оставались благополучными, а когда одна из овец упала в евдокимову яму, то племянник приказал вообще засыпать её.
Сделав все дела по дому (у Евдокима появилось свободное время) он иногда, облокотившись на каменно-глиняный забор, разглядывал окружающий мир. Улицы как таковой в ауле не было, сакли разбросаны где попало, а между ними весь день бродила скотина и ребятня. Иногда на коне проскачет нехристь, иногда пройдёт женщина с кувшином воды, и совсем редко пройдёт кто-нибудь из пленников.
Однажды смотрит Евдоким, идёт пленный мужик и ведёт на верёвке овцу. Что-то до боли знакомое показалось Евдокиму в этой фигуре, он даже присел за забором от неожиданности, затем приподнялся и посмотрел вслед уходящему.
- Не может быть - это мне показалось, да быть этого не может! - твердил Евдоким, мгновенно покрывшись потом.
А показалось Евдокии, что это её муж - Тимофей.
- Да как же он может идти, ежели он убиенный, - думал Евдоким, - ведь я и пенсию получал за погибшего - это что же выходит, обманули что ли, да разве с этим шутят?!
Всю ночь не спал Евдоким, воспоминания нахлынули валом, всю свою жизнь переворошил он, особенно, как они встретились с Тимоней - так ласково называла Евдокия своего ухажёра, а потом и мужа, как полюбили они друг друга. Хоть и прожили вместях всего-ничего, всё ребёнка хотели завести да не дал супостат нехрищёный.
С утра и до самого темна Евдоким каждую свободную минуту подбегал к забору и всё смотрел во все стороны, но знакомый не появлялся. На следующий день Евдоким опять к забору, выходить-то ему пока нельзя, глядит, мальчишка бежит, а за ним бычок гонится. Мальчишка орёт, плачет, а бычок вот-вот его на рога подцепит. Евдоким не раздумывая схватил запирку от ворот, перемахнул через забор и наперерез бычку, последний встал, башкой вертит, передними копытами землю разбрасывает, а затем бросается на Евдокима. Успел всё-таки Евдоким шандарахнуть его брёвнышком по башке, отчего бык аж присел на передние ноги, пена изо рта у него так и валит, так и валит.
Пока бычок приходил в себя, мальчишка скрылся за землянкой, а Евдоким опять перелез к себе. Бычок встал и уже спокойно побрёл по своим делам. Всю эту историю, видимо, наблюдали со всех щелей женщины этих горцев. Вечером в землянку к старику пришёл незнакомый горец и, немного поговорив с ним, ушёл. Старик позвал Евдокима и кое-как объяснил ему, что теперь он может ходить по аулу за водой и за дровами. Евдоким, конечно, догадался, отчего эта доброта, и был рад такому повороту событий.
Прошла ещё целая неделя, и вот когда Евдоким возврящался из ближайшего леска с вязанкой хвороста, на окраине аула увидел идущего ему навстречу знакомого мужчину.
- Ну ведь это Он, Он! И голову держит, как Тимофей, и рукой одной машет, а другая слегка прижата к телу.
Евдоким чуть вязанку не выпустил из рук.
- Здорова, солдатик! - произнёс встречный. Все сомнения у Евдокима отпали, когда он услышал родной голос.
- Здарова, земляк! - ответил Евдоким дрожащим голосом.
- Да все мы тут земляки, а что толку-то, - продолжил встречный.
- Толк будет, если ты из слободы Мечетной будешь.
- Чего, чего, откуда ты знаешь про мою слободу? - чуть не закричал встречный.
- Да я и тебя знаю, Тимоха ты,- ответил Евдоким.
- Вот это да, вот это встреча, ты вот что, нам разговаривать особо не велят, где ты живёшь, я знаю, а я живу вон в той сакле. Хозяин у меня молодой, строгий, а у тебя дед старый, тебе легче. Как стемнеет, приходи к моему забору с задней стороны - там и покалякаем, а сейчас давай разбегаться, - и Тимоха  пошёл, видимо, за скотиной.
Как и договорились, Евдоким по-тёмному прокрался к нужному забору, благо, что ближайшие собаки знают своих и не поднимали лая. За несколько минут Евдоким выпалил Тимохе всё о родной слободе, об общих знакомых и о многом другом, прикинувшись, что он моложе Тимофея на три года и что он жил совсем в другой стороне слободы. Разумеется, что Евдоким ни слова не сказал о своём перерождении и что он и есть жена Тимофея. В обратную Тимофей сказал, что он давно ждёт толкового напарника и что у него всё готово к побегу, осталось только ждать холодов и снега. Получив безоговорочное согласие Евдокима на побег, Тимофей сказал, что встречаться больше не надо, так как здесь даже стены имеют глаза и уши. Когда придёт время, я тебе, мол сообщу, а холода и снега начнутся примерно через месяц, тут это дело начинается внезапно, горы есть горы.
- Никому ни малейшего намёка на нашу встречу, иначе погибель, понял?
- Понял,- ответил Евдоким.
Как долго тянется время, мучительно долго, как будто этих холодов никогда и не будет. В сакле всё шло по прежнему распорядку, только мысли одолевали Евдокима всякие-разные. Он уже не думал о побеге, как бы полностью доверяясь Тимофею, он постоянно думал о том, что будет после побега. Ведь это твой любимый человек, и скрывать от него нечего нельзя. Но ведь не расскажешь ему о своём перерождении, не полюбит же он мужика, а скрывать всё это тоже не след, этот камень так и будет сидеть в душе. Опять же этот пачпорт где его взять, без него опять загребут в колодники. Да и у Тимохи пачпорта-то наверное нет, а с другой стороны, двоим то легче их раздобыть - мы же пленники.
- А нужен ли он мне, ведь так хочется стать снова женщиной, крепко и навсегда обнять любимого Тимоню.
Ещё тогда, в каталажке, он узнал, что у женщин паспортов не бывает, а до этого ей и в голову не заходил этот вопрос. В церкви обвенчались - вот и все документы, там, наверное, записано про них.
А вот и ветры холодные подули со снежных вершин,  не сегодня-завтра жди метели.
Евдоким натаскал воды и хворосту старику на месяц вперёд. Интересно, а кто же за ним будет ухаживать?
- Жалко старика, ведь замёрзнет, хотя после побега, уже утром, рюхнутся горцы искать нас, вот и про деда вспомнят, - так заботливо рассуждал Евдоким перед побегом.
Ночью пошёл снег, а утром всё кругом стало белым-бело .Днём мимо прошёл Тимоха, и не поворачивая головы, а лишь сбавив ход, тихо сказал высунувшемуся Евдокиму:
- Если вечером закат будет красным, то в ночь уходим.
- Понял,- ответил Евдоким и скрылся за забором. Никогда раньше у себя дома Евдокия не любовалась заходящим солнцем. Как-то не принято было у них разглядывать небо, а зря. Как по заказу, вечернее небо на западе заиграло красно-пурпурными цветами, как будто облака и небосвод отражали огромный костёр на земле. Цвета шевелились и переливались от оранжевого до кровавого, зрелище завораживало своим могуществом и громадностью. Затем небосвод начал темнеть, а потом и чернеть, луна была плотно закрыта облаками. Погода самая подходящая, Евдоким сидел на корточках у забора и вслушивался в звуки аула. Вскоре послышались шаги.
- Ты здесь?
- Тута.
- Пошли.
Евдоким перемахнул через забор, Тимофей подал ему мешок, и они быстрым шагом направились прочь от аула. Видимости никакой, но Тимофей шёл быстро и уверенно. Через полчаса такого хода Тимофей встал и сказал Евдокиму:
- Сейчас выходим на горную тропу, идти строго за мной, чуть в сторону - и ты в пропасти. В середине нашего пути стоит засада, они прячутся под навесом скалы и никто мимо них не пройдёт. Не доходя до них саженей сто, у тропы лежит огромный камень. Его два года назад я вместе с другими пленниками, под дулами ружей почти всё лето катил из ущелья. Стоит его толкнуть, получится обвал, который закроет тропу на долгие месяцы. Это горцы придумали на случай безвыходного положения, когда царские войска огромными силами начнут военные действия. Я обвяжу этот камень веревкой, и первый спущусь вниз. Ты положишь руку на верёвку, и как только она ослабнет, сам начинай спускаться. Учти высота большая - саженей тридцать, если ослабнут руки, то от тебя останется мокрый блин. Не забудь верёвку обмотать вокруг одной ноги - это для надёжи. Понял?
- Понял, - ответил Евдоким, уж его-то не надо учить, как и на что наматывать верёвку.
А вот и камень. У Тимофея всё готово: и петля на камень, и верёвка с узлами, и ещё что-то.
- Ну с богом!- Тимофей набросил петлю на камень, проверил её затяжку и, бросив остатный моток верёвки в темноту, начал спускаться. Евдоким держит верёвку, она натянута как струна, через некоторое время она ослабла, он слегка дотянул её вверх, отпустил и начал спуск, забыв намотать на ногу. Первые несколько саженей спуска прошли нормально, но вот руки начали скользить, так как верёвка тёрлась о снежную скалу и намокла.
- Неужели мне хана,- подумал Евдоким, еле удерживая свой вес на верёвке. Однако его нога оказалась умнее головы, она искала опору и сама намотала на себя эту верёвку - стало легче.
- Вот дура я какая, забыла про ногу, - как-то само собой вырвалось у Евдокима, обнаружив в нём женское начало. Спуск пошёл уверенней, а вот и руки Тимохи.
- Эх, сейчас бы женщиной побыть, - некстати пронеслось в голове Евдокима.
- Теперь, Евдоким, нам надо изо всех сил потянуть эту верёвку и с её падением очень быстро отбежать в сторону.
- Это ещё зачем?
- Ну я же говорил, чтобы сделать обвал и очень надолго закрыть эту тропу.
Дёрнули раз, дёрнули два - без толку, и верёвку жалко бросать, и обвала нет. Чуть передохнули, опять дёрнули, не получается обвал.
- Эх дурень я дурень, я же забыл вынуть из-под этого камня подпорку. Так, Евдоким, я сейчас полезу наверх, уберу подпорку и попробую спуститься вниз. Ты отойди в сторону, вдруг камень полетит за мной, тогда уж добирайся домой в одиночку. Тропа сама тебя выведет на равнину, по ней будешь идти так, чтобы место, где зашло солнце, было у тебя с левой стороны. Покажи мне сейчас рукой, где зашло солнце?
Евдоким показал.
- Молодец, ну, я полез.
Тимофей растворился в темноте, и лишь мелкие камешки изредка шлёпались вокруг. Евдоким никак не мог понять, ради чего так рискует Тимофей, ну не ради же него. А вдруг камень колыхнётся, значит, Тимохе конец, а вот если бы они бросили эту верёвку, то сейчас были бы в открытом поле. Пока Евдоким взвешивал все за и против, Тимофей свалился  чуть ли не на голову ему. Евдоким, не контролируя себя, бросился его обнимать и целовать.
- Да ты чё, ты чё, в самом деле! Отойди лучше в сторону да подальше, - Тимофей упёрся ногами в скалу и натянул верёвку, секунда - и она ослабла. Как кошка, он отпрыгнул в сторону, удерживая верёвку в руке, и тут началось невообразимое. Камень, падая сверху и чередя своими боками за выступы скалы, казалось, сдвинул с места все эти горы. Лавина камней, щебёнки, пыли, снега и грязи устремилась вниз. Грохот получился ужасный, но беглецы были уже в стороне от камнепада.
- Ну, теперь мы можем хоть пешком идти домой, перевал закрыт надолго, и наши туда не пройдут, и они не спустятся оттуда до самой весны, сказал Тимофей.
Ну кто же возвращается на родину из плена неспешной походкой? Да никто! А ведь до рассвета надо преодолеть снежную долину, отделяющую горы от позиций защитников отечества. Пришлось, конечно, поспешать, а то горцы - стрелки меткие, могут и подстрелить, да и унтера могут принять за врагов. Дойдя до половины снежной целины, Евдоким повернулся назад и негромгко сказал:
- Прощай, кудькина гора.
- Чего  ты там? - спросил Тимофей.
- Да так,  ничего, - ответил Евдоким.
Теперь проблема пробраться к своим, Евдоким ещё помнил расположение траншей, и они - уже от середины пути взяли в сторону, чтобы вообще не попасть на позиции, пусть это дальше, но безопаснее. Обойдя позиции сбоку, они решили идти в деревню, где расквартировались офицеры и унтера.
- Расклад такой,- сказал Тимофей, что ты, что я - пленники, и нас в разное время притащили на аркане в горы. Мне тяжелее, я унтер, ну как бы не должен попадать в плен. Это я всё постараюсь объяснять, тебе полегче - ты простой солдат, но так или иначе нас начнут допрашивать и говорить надо только правду, иначе можно запутаться и себе же хуже. Меня, наверное, оставят на позиции, а тебя должны отпустить с миром. Доберёшься до слободы, найди мою Евдокию, скажи, что жив-здоров был в плену, но ни днём ни ночью на забывал о ней. При первой же возможности вернусь.
Евдоким опять кинулся обнимать Тимофея.
- Да что ты в самом деле, баба что ли, чай мужик, крепись, браток, мы с тобой столько испытали и нам ли сопли разводить, - и они пошли в деревню.
За то время, которое Евдоким провёл в плену, горцы постоянно совершали набеги на позиции, а один раз даже прорвались в деревню и сожгли избу, в которой жили унтера и офицеры. Люди спаслись, а вся документация сгорела. Мало того, почти всё военное начальство на позициях поменялось два раза, поэтому сбежавших из плена никто и не признал.
Когда же беглецы рассказали, что сделали обвал в горах, это было слышно даже в деревне, то к ним отношение стало как к героям. Ведь это значит, что на всю зиму, а может, и на весь год набеги прекратятся, так как обвал закрыл одну-единственную тропу, и из этого ущелья можно будет выбраться только южнее, то есть в сопредельное исламское государство.
Евдокиму выдали бумагу, на основании которой он по прибытии на постоянное место жительства должен получить паспорт, а Тимофея действительно оставили при гарнизоне до выяснения всех обстоятельств.
Тяжело было Евдокиму расставаться с Тимофеем, слёзы ручьём текли у него из глаз, а Тимофей всё напутствовал и напутствовал друга для встречи с Евдокией.
- Я обязательно вернусь, только благодаря ей я выжил в этом кошмаре, - были прощальные слова Тимофея.
Разными путями-дорогами добирался Евдоким до слободы, благо, что его снабдили харчами и небольшой суммой денег. Да разве в этом дело, как быть дальше, вот над чем ломал голову Евдоким.
По мере продвижения домой стал Евдоким замечать за собой странные вещи, хотя они начались ещё там, в ауле - после первой встречи с Тимофеем. Вроде как волосы у него из бороды и усов начали выпадать, да и грудь как-то округляться начала, а уж когда он заметил явное уменьшение этого-самого, то радость и страх одновременно начали раздирать его в разные стороны. По старому славянскому обычаю, по зову души и сердца, заходил Евдоким по пути во все храмы и церкви где молился, молился и молился. Молился за возвращение Тимофея, за его здоровье, за встречу с ним, а уж когда женское начало перебороло в её теле всё мужское, молилась она за спасение своей души.
По мере приближения к слободе на оставшиеся деньги поменяла Евдокия и одежду на себе. Волосы окончательно покинули её лицо, а вот на голове надо бы подрасти, голос снова стал высоким и звонким.
А вот и слобода, сразу к себе домой, а землянка-то совсем развалилась. Пошла в присутствие, добилась всего невыданного пенсиона - дела пошли на лад. Теперь жди - поджидай Тимофея. Приходили от него на старый адрес два письма своеручных, мол, жди, вот-вот вернусь. И дождалась-таки Евдокия своего Тимоню.
Справку свою Евдокия завернула в бересту и закопала в огороде от греха подальше и до самого последнего часа никому не говорила о своих злоключениях.
Оставили они после себя сына да дочку, а теперь уж их внуки стали дедами да бабками. А у последнего деда тоже были внуки, среди них был и я. Было мне тогда лет десять-двенадцать, точно не помню, и нашёл я в огороде бумажку истлевшую, в бересту завёрнутую, где было сказано, что предъявителю сего, ополченцу Евдокиму Евдокимову выдать паспорт на жительство, и дата - 18.5 годъ, предпоследняя цифра пропала, видать, в земле осталась, а может, и на Кудыкину гору ушла.