Солнце воссияло

     В первых числах марта ещё не отступили зимние морозы, но на солнечном закате уже чувствовался необъяснимый весенний запах. В один из таких вечеров в просторном доме Кошелёвых собралась сельская интеллигенция. Пока весёлая компания играла в лото, хозяйка дома, Евдокия готовила в столовой чаепитие. Ей помогала невестка Анюта, жена старшего сына Николая, за которой по пятам ковылял их годовалый сын Гришенька. Муж Евдокии, комиссионер Кошелёв, на чьи деньги был построен большой и удобный дом, уже пять лет был похоронен на сельском кладбище, и его вдова, энергичная женщина с крутым характером образцово вела хозяйство. В домашней работе ей помогала старшая из дочерей Анна, поскольку нигде не работала, а две другие дочери - Татьяна и Лидия работали одна учительницей, а другая телеграфисткой в сельском почтовом отделении. Жалованье их было небольшим, но этих денег Евдокии хватало на то, чтобы безбедно жить, содержать дом, учить самую младшую дочь в гимназии, принимать гостей и вести подсобное хозяйство, состоящее из коровы и кур.

     Расставляя столовые приборы на разложенном во всю длину обеденном столе, Евдокия вслух считала гостей и своих домочадцев, чтобы не ошибиться в количестве приборов.

      - Отто Оттович (земский врач), г-н Михайлов (владелец мельницы), Степан Нечаев (директор этой мельницы), Петухов (начальник почты), Николай с Анютой, Анна, Татьяна, Лидия и я собственной персоной. Всего десять человек.
 
     В кухне уже пыхтел большой медный самовар.

      - Коля, принеси нам самовар, - попросила мать.
 
     Николай уже нёс его через прихожую, а в это время рывком открылась входная дверь, и из веранды в комнаты ворвался сын владельца хлебопекарни и поборник передовых идей Артём Елизаров. Чуть не сбив с ног Николая с кипящим самоваром, раскинув в экстазе руки, он восторженно кричал:

      - Радуйтесь, друзья! Наконец-то солнце воссияло! Свергли царя! Революция, друзья, революция!...

     Вопреки его восторгу, никто из присутствующих радоваться не стал. Все озабоченно смотрели на Артёма, который, не обращая ни на кого внимания, уселся за стол и начал с удовольствием поедать пирог из чьего-то прибора.

     Евдокия перекрестилась.

      - Господи, спаси нас от очередного бунта, - прошептала она,- никогда они добром не кончались.

     Остальным, кроме глашатая революции, уже ничего не хотелось: ни петь под гитару, ни танцевать под граммофон в просторном зале после угощения в гостиной. Гости вскоре разошлись по домам, а за ними ушёл и заскучавший Елизаров.

     Николай с Анютой и уснувшим на руках у неё Гришенькой тоже ушли домой. К их свадьбе комиссионер Кошелёв через улицу построил такой же дом, как и себе.

Интуитивно чувствуя приближающуюся смерть, он построил для Тани - невесте директора сельской школы-десятилетки небольшой, но удобный дом. Остальные их дочери были замужем и жили своими семьями. Анна, приехавшая к матери погостить,-на Урале а Клавдия - в Ставрополе.
 
      Евдокия с дочерьми, удручённые полученным известием, поужинали, сложили в кастрюлю нетронутые гостями пироги и улеглись спать.

     Весть о свержении царя быстро распространилась по селу. Все с опаской ждали чего-то, но ничего не происходило. Время текло так же, как и при царе, без остановок. Морозы сменились потеплением, растаял снег, на реках, окруживших село с трёх сторон, начался ледоход, и сельчане ходили смотреть, как на быстротекущем Черемшане льдины кружатся и теснятся, образуя торосы.

     Николай уехал в затон на правом берегу Волги готовить к навигации пароход, который он, как капитан первого ранга, водил от Самары до Симбирска.

     В положенный срок разлилась Волга и затопила пойму, превратив село в полуостров. По-прежнему сельчане праздновали пасху под звон церковных колоколов. По-прежнему в магазине Кулинича продавались мягкие пирожки с мясом, булки и калачи. Так же, как и раньше распустились клейкие листочки тополей, наполняя воздух весенним ароматом.

     И всё же жителям села было как-то не по себе, словно от самой земли исходила аура тревоги. Все занимались своими повседневными делами: крестьяне работали в поле, учителя заканчивали учебный год, Отто Оттович по-прежнему лечил больных и так же, как и раньше, тщательно мыл руки перед осмотром очередного пациента. Однако гнетущее чувство тревоги не проходило. Оно даже усилилось, когда из губернского города приехала младшая дочка Евдокии и рассказала, что из-за беспорядков в городе гимназию закрыли, а гимназисток распустили по домам. Это была первая ласточка перемен. А когда с наступлением лета две богатых купеческих семьи, бросив свои двухэтажные кирпичные дома, в которых верхний этаж был жилым, а нижний служил магазином, уехали из села, остальные жители загрустили по-настоящему. Только брат Кошелёва, лодырь и повеса, был на высоте самообожания. В районном городе он из револьвера выстрелил в портрет царя, и поэтому его зачислили в революционеры. Мизерные деньги, что ему давали на революционную деятельность, он пропивал, не принося никакой пользы  революции. И проходя мимо дома Кошелёвых, в открытое окно протягивал руку со словами, обращёнными к Евдокии, не допускающим возражения тоном  вещал, называя её девичьей фамилией:

     - Одинцова, Копейку!

     Евдокия клала ему на ладонь значительную сумму денег, и он какое-то  время её не тревожил.
    
      Просочились слухи о том, что на престол встало какое-то временное правительство, а что это такое, никто не знал.

      - В наш удалённый островок, спрятанный а пойме вряд ли какие-нибудь пертурбации доберутся. Так и будем жить по-старому, - успокаивали сами себя жители села.

     И как в воду смотрели: природа подарила им исключительно плодородное лето и красивую осень. Крестьяне со своих земель собрали богатый урожай, накосили много сена. А молодёжь ходила в лес по ягоды и грибы, и тоже все удивлялись их изобилию.

     Когда наступили холода, и закрылась навигация, вернулся домой Николай, и по-прежнему в доме у Кошелёвых собиралась сельская интеллигенция. Только Зина, младшая дочь Евдокии, была не у дел: окончив шесть классов гимназии, она опередила программу церковно-приходской школы, а продолжать учёбу было негде.

     В ноябре по селу поползли слухи о том, что где-то дерутся, вроде бы Россия разделилась на «красных» и «белых», которые воюют между собой, и снова тревога повисла в воздухе. А когда в конце месяца пришла настоящая зима с морозами и метелями, то сельчане успокоились:

      - Наш занесённый снегом «медвежий угол» просто не найдут, говорили они.
    
      Революция ворвалась в село неожиданно в один из морозных солнечных дней треском пулемётных очередей, фонтаном пуль, взрыхлявших сугробы снега. Ещё утром ничего не предвещало надвигающейся беды, как всегда на солнце искрился снег и в окна домов заглядывали синицы. Лида, позавтракав, ушла на работу, Анна и Таня, пользуясь зимними каникулами, сели за вышивку скатерти, Зина читала, а Евдокия легла отдыхать. Около полудня послышался стрёкот пулемётных очередей, и мимо окон засвистели пули.
 
     Заслышав первые звуки стрельбы, Николай и Анюта наскоро оделись, захватив закутанного в одеяло Гришу, они примчались в отчий дом, преодолев всего сто метров, и увидели жуткую картину: четыре сёстры Николая, закутанные в шубы, уселись на крыльце смотреть на стрельбу.

      - Дуры-ы! - закричал он страшным голосом. - Вон с крыльца! Идите в дом! Убьёт ведь шальной пулей!

     Этот окрик возымел эффект: все сёстры одновременно ввалились в широкую входную дверь на застеклённую веранду, огибающую дом, и побежали в комнаты. Николай был прав: стреляли с двух противоположных сторон, и пули со свистом проносились мимо окон. Обе семьи сбились в кучу в прихожей, где не было ни одного окна. Дверь из веранды в комнаты заперли на крючок, и укрепили запор кочергой, привязанной поперёк двери к её ручке.

     Евдокия молилась и плакала, непрестанно повторяя:

      - Лида… Лида, каково тебе там на почте?!

      - Подожди горевать, матушка, - успокаивал её Николай, - они там так же спрятались, как и мы.
 
     К вечеру стрельба прекратилась, настала гнетущая тишина. Видя у свекрови подавленное настроение, Анюта пошла на кухню, достала из русской печки горшок с супом и пригласила всех к столу. Евдокия от обеда отказалась: она прислушивалась к каждому шороху в ожидании дочери.

      - Матушка, не терзай себя, - сказал Николай, - Лидия правильно сделает, если останется на почте: по улице сейчас идти опасно. Учитывая это, начальник её просто не отпустит. Он с семьёй живёт в здании почты, так что с голоду она не умрёт.

     Слушая речь сына, мать с облегчением вздохнула и присоединилась к общей трапезе.
      - Завтра до рассвета пока не началась перестрелка, я предлагаю всем укрыться в цокольном этаже начальной школы, захватив с собой еду и воду. - продолжал Николай.- Это здание находится от нас близко, построено из кирпича, и там будет безопаснее.

      - А как же Лида?! - Воскликнула мать.

      - Если она не пришла с наступлением ночи, то завтра во время перестрелки и подавно не придёт, - ответил сын.
   
      С наступлением утра Николай с женой, сыном и двумя сёстрами, тихонько вышли из дома и тут же растворились в сгустившейся перед рассветом тьме. Евдокия замешкалась, завязывая узелок с фамильными драгоценностями, и поместив его за корсаж. а младшая Зина дожидалась мать. Наконец вышли и они, оставив не запертой дверь, ведущую во двор: вдруг случится чудо, и домой вернётся Лидия.

     Евдокия с дочерью шли, увязая в выпавшем за ночь снегу. Тусклый рассвет уже высветил очертания соседних домов, и до школы оставалось всего несколько метров, когда на перекрёстке им преградил дорогу отряд вооружённых всадников. Их командир остановил коня перед растерявшимися беженками.

      - Кто такие?! - грозно вопрошал он. - Где ваши мужья?!

     Евдокия упала на колени прямо в снег.

      - Я - вдова, а эта - ещё девчонка, ей ещё и четырнадцати нет , отвечала она, указывая на Зину.

      - Ладно, идите,… - смилостивился командир, пришпоривая коня.

     И отряд поскакал дальше. Зина помогла матери подняться, и они, дрожа от страха, вошли в подвальное помещение школы. Там было уже много скрывающихся от пуль людей из соседних домов.

     Анна, Таня и Анюта с Гришей сидели на скамье в дальнем конце подвала.

      - А где Коля? - спросила у них Евдокия.

      - Ушёл по своим делам, - ответила невестка.

     Началось томительное ожидание того, что будет дальше.
 
      - Революция, революция…, - слышалось со всех сторон.

     Часы шли, но за стенами подвала ничего не происходило: перестрелки не было, только иногда мимо светившихся под потолком окон проносились кони, бросая в стёкла комья снега. Люди начали постепенно расходиться по домам. Ушла и Евдокия с дочерьми, а невестка с сынишкой отправились к себе домой. Около своего дома сёстры с матерью увидели распахнутую калитку и устремились во двор. Дверь на веранду тоже была распахнута. И о ужас!! На полу по всей длины веранды была рассыпана хранившаяся в чулане мука, а на ней «красовались» кучи человеческого дерьма. Дом был почти полностью разграблен: серебряные ложки, ручные часы, дорогая одежда и книги из домашней библиотеки, так старательно собираемые покойным отцом семейства. Мать плакала, а три сестры стояли как в столбняке, удручённые видом открывшейся картины. Однако жизнь продолжается, несмотря на несовместимые с ней обстоятельства, и сёстры начали приводить в порядок дом. Они затопили русскую и голландскую печки для того, чтобы согреть остывший дом и нагреть воды для мытья пола. Евдокия от горя не могла ни к чему притронуться и только бездумно смотрела в окно.

     Вдруг она вскрикнула и прижала к груди судорожно сжатые руки: мимо окон под конвоем вооружённых солдат провели её дочь Лидию. Бедная девушка не решилась даже посмотреть на родные окна. Как только несчастная мать очнулась и снова и припала к окну, она увидела, как провели под таким же конвоем Николая. На её крик прибежали дочери. Вся семья пребывала в отчаянье, которое усилилось, когда они услышали прозвучавшие вдалеке пулемётные очереди.

      - Расстреляли! Их расстреляли!! - беспрерывно повторяла Евдокия.
     Её глаза смотрели в одну точку, ничего не видя. Сердце сжала чья-то холодная рука и не отпускала. Дочери плакали, прижавшись друг к дружке. Они не заметили, как в дом вошла соседка, и вздрогнули от её слов:

      - Слышишь, подруга, вещала она, обращаясь к Евдокии, - солдаты в шишаках на голове собрали всех богатых с их семьями, выстроили на берегу Черемшана и расстреляли. Их как в домашней одежде дома застали, в том и выволакивали, даже одеться не давали. Мой Васька был там и всё видал: они с кручи прямо на лёд падали…

      - А кто под расстрел-то попал? - спросила мать, замирая от страха. (Не Лида ли с Николаем)?

      - Взяли купцов, владельцев пекарней да столовой и ещё хозяина мельницы, а директора не тронули, поскольку у него капитала нет.
   
     Евдокия облегчённо вздохнула: если бы её дочь и сын разделили судьбу расстрелянных сельчан, соседка об этом сказала бы.

     Ужинали они хлебом и молоком, потому что ничего не смогли приготовить. Ели молча, только Анна произнесла единственную фразу:

      - Если бы папа сейчас был жив, нас бы уже тоже расстреляли.
    
     Прошла ещё одна беспокойная, полная неизвестности ночь. Оставив всё хозяйство в доме на своих дочерей, Евдокия снова прильнула к окну. Бледный зимний рассвет неторопливо высвечивал опустевшие улицы села. Видимо перепуганные жители старались не покидать стены своих домов.

     Вдруг она насторожилась: мимо окна под конвоем вооружённых солдат вели Лидию по направлению к зданию почты. Подбежавшие к окнам дочери провожали взглядами свою сестру.

      - Вот видишь, мама, - сказала Таня, - Лида оказалась нужной для революции: ведь она одна из села знает азбуку Морзе и может принимать телеграммы.

      - Поэтому она узнает их секреты, а когда надобности в ней не будет, её убьют, - горевала мать.

     Их внимание привлекло необычное транспортное средство, медленно двигавшееся посреди улицы. На больших дровнях стояла бочка с водой, которая при каждом толчке выплёскивалась через края. Впереди бочки стоял солдат в шинели и будёновке на голове и, размахивая хлыстом, погонял запряжённых в дровни старого священника, врача Отто Оттовича, и сына владельца хлебопекарни Артёма Елизарова. Видимо дровни были очень тяжёлыми, потому что везущие их постоянно спотыкались, скользили, и падали, а кнут беспрестанно гулял по их спинам. Мать с дочерьми видели, как упал и больше не двигался старый священник. Затем поскользнулся Артём и получил сильный удар хлыста. Из его рассечённой кожи головы хлынула кровь…

      - Ну что? Воссияло тебе солнце, социалист юродивый?! - сквозь слёзы воскликнула Евдокия и закрыла лицо руками.
 
     А когда она нашла в себе силы вновь взглянуть в окно, на середине дороги лежало тело старого священника, и снег вокруг был окрашен кровью.

     Евдокия потеряла сон: единственная мысль сверлила её - оставят ли в живых её детей. Её покойный муж в своё время столько сделал для села: выхлопотал почтовую точку, построил большое каменное здание сельского почтамта, да всего и не перечислишь. Их семью уважало всё село, так неужели кто-то донесёт об этом новой власти?! Тогда расстреляют всю семью.

     Но этого не случилось. Новая власть утвердилась в селе и начала наводить свои порядки. Открыли пункт, где желающих принимали в члены ВКПб. Однако мужики вступать в партию не спешили.

     Жил в селе умственно отсталый парень, работавший пастухом. Вот он-то первым вступил в ряды ВКПб. и гордился этим сверх меры. А среди сельчан с этих пор его звали Васька-коммунист.

     Наконец-то отпустили домой Лиду, сохранив за ней работу телеграфистки. Но не прошло и недели, как её вызвали в сельский совет и, учитывая её общительность, предложили работать «стукачом», т.е. доносить на политически неблагонадёжных односельчан. Естественно, что она от этого категорически отказались. Тогда её скрутили и бросили в подвал здания сельсовета. Там не было окон, и вдруг из темноты раздался вопрос:

     - Лида Григорьевна, а тебя-то за что?

     - Да, вот, посадили…,- ответила она.

     А когда её глаза привыкли к темноте, он увидела сидящего на пучке соломы Ваську-коммуниста.

     Вскоре освободили сначала Ваську, а через некоторое время Лиду, и тогда стало ясно, что Васька был «подсадной уткой», ведь расскажи Лида о том, что ей предлагали, как её расстреляли бы в том же подвале.
     Не успела уйти эта тревога, как арестовали Николая за то, что он не  был ни рабочим ни крестьянином, а работал капитаном и водил суда в пределах средне - волжского речного пароходства.

     Их вместе с начальником почты на санной подводе в тюрьму районного центра конвоировал Васька-коммунист. До Ставрополя (В настоящем времени Тольятти) они добрались только к вечеру, когда все учреждения были уже закрыты, и арестантов сдавать было некому. Поэтому Васька привёз их к Клавдии, старшей дочери Евдокии и родной сестре Николая.
 
     Арестанты отпросились у конвоира погулять по городу, и он их отпустил. А через час забеспокоился. Шагая по комнате, он уважительно обращался к Клавдии. А поскольку без применения мата он говорить не умел, то его монолог выглядел так.

       - "пи",  Клавдия Григорьевна, убегут – "пи", а меня, "пи" посадят.
     Однако арестанты вернулись вовремя.

     Характерно то, что эта процедура повторялась ежегодно. Весной арестантов освобождали для исполнения своих обязанностей, а с окончанием навигации их вновь на время зимы везли в ставропольскую тюрьму. И это продолжалось до тех пор, пока у взявших власть не появились свои специалисты.
    
   2015г.



























     2015г.