Русалочьи слезы

Деревня та притаилась на краю леса, словно укрытие в знойный полдень нашла. Жителей в ней было немного: каждый знаком друг с другом был, виделся ни по разу и ничего особого от дня нового не ожидал никогда. Всему распорядок был, а беды – беды всегда из вне приходили. Тенью густой из леса темного наползая, народ горевать заставляли. Была в сердце чащи земля волшебная: людей зазывала, дары обещала, а сама на жизнь обкрадывала. Все жители деревенские с детства знали: дальше пятидесяти шагов в лес не ходить, коль дорого еще на свете что.

Но всегда были те, кто правило забывал, на грибы, ягоды польстившись. Лес волшебный подати собирал жестко и обманывал гнусно: путников с тропы в сети свои заманивал, а после их не видел уже никто. Правда, был в деревни мужичок один, который историю лихую рассказывал, как он из лесу вернулся, о тайнах его прознав. Только не верил ему никто, так как тот дурачком местным с детства слыл.

Детишки деревенские в лес ходить любили, часто в прятки между стволов играли, иногда малину с кустов собирали или заячью капусту у корней. Но никто из них никогда далеко не забегал, видимо, лесу детские души ни к чему были, а может дух какой их от мест гиблых отваживал. Только исключение из правил не редкость, вот и в этом проталина была.

Галя ребенком непоседливым слыла, часто с мальчишками в мелких пакостях соревновалась, да о приключениях громких мечтала. Во снах ей ларцы открытые снились, да воды темные истории нашептывали. Лес ее любимым местом был. Как только ей семь миновало, игру задорную придумала: раз в три дня девочка на шаг дальше в лес заходила, тем самым правило установленное опровергала, ведь неизменно живой по вечерам домой возвращалась. Когда счет за сотню перевалил, никто и ничто уже не мог вниманием ее завладеть. Игры забросила, с мальчишками раздружилась, лесные голоса слушать научилась.

Галя девочкой зимней была: снег в ладонях растирала, дыхание затаив, и щеки ее всегда огнем горели, а сердце радостью пылало. От лесных недугов к холодам первым всегда излечивалась, чтобы к лету заново вспоминать, как птицы разговоры ведут, белки у подножия дерева орехи прячут, а травы перешептываются неспокойно. Лето безмерно душой ее овладевало, как только в права свои вступало. Румянец с щек стирался быстро, а загар лица не трогал вовсе, все кроны высокие тепло скрадывали.

Больше года и двух минуло, когда ей игры свои придумались, шагов уже и счет пропал, а тропинки теперь там появлялись, где ранее их и задумать нельзя было. Голоса в зеленом полумраке все отчетливее становились, ягоды соками полнились, с подбородка белого текли, от орехов карманы в платьице легком давно растянулись, но загадка волшебного леса все еще где-то за стволами маячила. И как бы Галя рукой светлой мох у подножия дерева могучего не оглаживала, дух лесной носа своего из укрытия не казал.

Была неделя русальная, когда девочка правилом своим пренебречь решила, как наказом матушкиным от леса подальше держаться, и зашла так далеко, что тропки знакомые позади все остались. Впереди стволы рядами одинаковыми: боками светят, кронами шуршат, а помощи не предлагают – солнце проглотили злодеи. Ей бы испугаться, да толк в страхе какой. Галя шаг сделать в сторону какую не знает, словно направления чувства вмиг лишилась – а ведь раньше лес знакомым казался – стоит на месте и ждет чего-то. А деревья словно почуяли слабину, листьями возмущенно зашептались, как по цепочке вести передавать принялись. Девочка решила на зов их пойти, куда шум двигался, туда и она шла.

Долго идти пришлось, пока шепоту лесному журчание живое вторить не начало. Ручей чистый в низине пробегал, воды его холодными были, а сладкими какими казались. Галя за течением его следовать решила, надеясь, что тот к людям ее выведет и напоит всегда. Земля рядом с водой мягкой была, словно по ковру ступать приходилось, а позади дорожка следов оставалась. Но спустя время какое-то мох под ногами зеленее казаться стал, а вместо едва различимого ступни очертания маленькие лужицы водою полнились. Это девочку напугало немного, заставило от ручья отойти, только поздно было направление менять – перед ней озеро лесное раскинулось.

То небольшим было: берег противоположный легко просматривался, с одной стороны камыш высокий вверх тянулся. Небо над головой, как одеялом пуховым укрытое, облака густые голубые просторы бороздят. Как проталина весной, посреди леса поляна раскинулась, а посреди нее озеро, в которое ручеек впадает, и воды его такие чистые, что дно у берега легко просматривалось. Но видимо глубина была неожиданно большой, к середине воды омута темнее становились.

Гале стало понятно сразу, что никуда ручеек ее уже не выведет, и сама она, скорее всего, насовсем в лесу потерялась, но тайна вдруг как никогда близкой к разгадке виделась. Перед ней словно сердце лесное грани свои раскинуло, зеркальные воды отгадками представлялись. Девочка кругом чудо обходить стала и в камышах нашла свое. Она сразу почувствовала, что подобного всегда от глухого шепота листвы ожидала – чего-то яркого, невозможного, но реального.

У берега дальнего, что с камышами соседствовал, девушка лежала, руки бледные на землю заложив. Волосы ее золотыми нитями в воде в кольца завивались, а чуть дальше, ниже талии хвост зеленью серебрился. Воды движение телу придавали, то, словно змея по земле стелющаяся, на глубину стремилось, но руки хрупкие землю крепко обняли, та объятий ответных разжимать не спешила. Девушка прекрасная, чья кожа бледной до синевы была, но все равно поблескивала, спящей казалась, губы алые приоткрыты были, отчего зубы острые виднелись, а глаза наоборот веки почти смежили. Само волшебство, словно со страниц сказок полных, на землю ступило, перед девочкой застыв. Галя внимательно всматривалась в чудо представшее, каждую деталь запомнить желая, а сама позабыла совсем, что возможно ей поделиться ни с кем увиденным уже не удастся. Девушка недвижимой была, на подводных волнах качалась и девочки не видела вовсе, глаза, не желая, открывать.

Галя окликнуть ее хотела сначала, а потом про день вспомнила, про наветы матушкины. Долго она стояла на берегу, на русалку живую любуясь, а после, осмелев, на колени пред ней опустилась, но та и тогда ее не заметила. Но девочке вдруг отчего-то холодно стало, ясно ей увиделась синева нездоровая, и бледность чешуи, что под водой от глаза ее зоркого ранее скрывалась. Она руки бледной коснулась, а та такой холодной оказалась, словно воды ледяные под кожей ток прервали, а нужной крови течение задорное не чудится. Галя ладошки совсем отдернула: страшно ей стало вдруг, да так сильно, как при понимании того, что домой вернуться не удастся, не было.

Она вокруг себя обернулась, а там деревья одни, и за стволами похожими ничего не видно, только тени кривые пляшут. Лес вокруг из друга гостеприимного хищником злым предстал, тогда как девушка эта мертвая, что землю руками продолжала обнимать, родной привиделась, похожей чем-то. Галя снова к ней на коленях придвинулась, руки ее в стороны развела, лицо незнакомки чтобы лучше рассмотреть.

Девушка та юной совсем была, и на коже бледной отчего-то веснушки раскинулись, но на щеке одной, вес головы на которую приходился, пятно некрасивое растеклось, на глазах расползаться принялось. И по телу молодому, на коже, как снег что когда-то белела, много таких появляться стало. Девочка пожалела русалочку, с жизнью рано простившуюся, а домой так и не вернувшуюся: она со лба пряди налипшие убрала, губами быстро, как взрослые делают, коснулась, а после ладошками маленькими в плечи уперлась, в воду обратно девушку сталкивая. Там ту воды внутренние подхватили, от берега стали на глубину завлекать, Галя тогда, глядя на это, прошептала: «Я тебе домой вернуться помогла, и ты меня из леса выведи».

И как только слова тишину, над озером повисшую, разрезали, а тело в пучину кануло, в небо облако пыльцы блестящей взмыло, круг описало над озером, камыши задевая, а после вглубь леса нырнуло. Девочка следом за сиянием бросилась, долго бежать пришлось, волшебство не давало ей времени на отдых, меж стволами дымом светящимся мелькая, но к тропинкам знакомым вывело. Но не пропало тут же, как цель свою выполнило, дождалось, пока Галя близко совсем подойдет, слова благодарности молвит. Пыльца вблизи чешуей рыбьей обернулась, словно с русалочьего хвоста соскочила, и долго еще вокруг девочки кружилась, той даже глаза зажмурить пришлось, а потом сама собой делась куда-то. Галя вернулась в тот день домой, никому так и не рассказав, что за приключение ей пережить удалось, хоть и спрашивали ее еще долго о том, отчего кожа ее серебриться.