Воспоминания дочери советского офицера. 1933-1945г

В моих детских воспоминаниях сохранились «картинки» жизни в городе Овруче
Житомирской области.

Первое воспоминание — я с мамой, бабушкой Нуной и дедушкой Матвеем Тукалевскими приехали в город Овруч.

Предполагаю, что мне тогда было, примерно, четыре года, а может быть и меньше.
   
Отчетливо помню, что мы приехали на поезде, а от ж.д. вокзала ехали на извозчике и дед держал меня на руках…
 
    …Затем помню большой зал, скорее всего спортивный, потому что все сидели там на огромных матах, а я на них лежала.
 
    Ещё помню столовую, где было много столов и много народа...

    И это всё, что сохранилось в детской головке. Видимо у папы ещё не было
квартиры, он жил в казарме, поэтому все мы уехали и вернулись в квартиру дедушки и бабушки.
 
    В каком городе они тогда жили, я не знаю…

    …Второй этап моего пребывания в г. Овруче связан с воспоминаниями нашей квартиры на третьем этаже дома.
 
    В этой квартире было три комнаты, две принадлежали нам, а третья - семье Доминицких, у которых был мальчик Вова, примерно моего возраста, а его папа
служил «начфином».

   Кроме мамы и папы у Вовы была бабушка, вечно так закутанная в
платок, что и глаз не было видно.

   Она сопровождала Вовку в прогулках на дворе, но никогда ему не разрешала играть с нами, другими детьми дома.

   Вначале нам принадлежало две комнаты: одна большая, а другая очень маленькая. В ней был вроде бы папин кабинет. Не помню, что где и что стояло, но точно помню, что моя кроватка стояла перпендикулярно родительской, а мои ножки почти упирались в печку, отделанную кафелем.
 
   Вскоре маленькую комнатку отец уступил своему помощнику, и тот поселился там со своей женой. Дверь в маленькую комнату закрыли, заставили её шкафом, поэтому соседи выходили в коридор через свою отдельную дверь.
   
  Удивительно, но я до сих пор помню фамилию этой пары — Елева. Эта женщина — соседка была ужасной скандалисткой, орала на всех жильцов, а меня толкала и щипала. Я её очень боялась.
 
  На нашей лестничной площадке третьего этажа в квартире напротив жили, кажется, две многодетные семьи, их бабушки выводила детей во двор, где вся детвора играла в «классики», «прятушки» и «догонялки — пятнашки».
 
Предполагаю, что мама тогда уже где-то работала, потому что за мной присматривала «многодетная бабушка».
 
На втором этаже, точно под нами, жил какой-то большой начальник, кажется, комдив с кавказской фамилией, к сожалению, уже её точно не помню, кажется Туманян.

Детей в этой семье не было, или они жили у бабушек. Но соседка Туманян была пианисткой, она в середине дня часами играла на фортепиано, а я ложилась на пол и ушком слушала эти удивительные, а для меня «волшебные» концерты.
 
В основном звучал Шопен, вероятно и другие композиторы, музыку которых я совершенно не знала, но слушала с замиранием сердца.

Возможно, с тех далёких лет я и стала обожать именно Шопена.

      Моя мама, по-видимому, рассказала об этом моём «увлечении» соседке, и та стала периодически приглашать меня к себе, усаживала в кресло, и я «утопала» в мире прекрасных звуков.

      Соседка поила меня чаем, угощала мандаринами и гранатами. Иногда
я засыпала в её большом уютном кресле...

    …Но всё «сказочное» обычно оканчивается, окончились и мои любимые концерты, потому что комдива то ли куда-то перевели, то ли арестовали, но их семья однажды «тихо исчезла».
 
     Я этого не знала, и по-прежнему приходила к дверям знакомой квартиры и тихонько стучала, но мне не открывали. Узнав об этом, мама объяснила мне, что соседа «перевели в другую дивизию». Такое объяснение для ребёнка из военной семьи было очень понятным…
 
    …У нашего дома было два двора. Окна кухни выходили на задний двор, но он был
совершенно неинтересным, т.к. там почти впритык к дому тянулись бесконечные сараи, где жильцы держали дрова, ведь у всех было печное отопление. Некоторые жильцы держали и кур, но у нас были только дрова, которые папа периодически рубил в поленья.

   Ими топилась печь в квартире и плита на кухне. Но чаще всего обеды варились
или на примусе, или на «керосинке» - медленном примусе.
 
   Была проблема и с водой, т.к. в доме водопровода не было, папа или мама приносили воду из колонки, установленной у сараев. Но иногда воды не было и в колонке, тогда папа носил воду из настоящего колодца, расположенного в ближайшем овраге.

  Я обожала такие дни, потому что папа брал меня с собой в этот овраг, и я с гордостью также «носила воду» в маленьком детском ведёрке!
 
Окно нашей квартиры выходило на «парадную сторону» дома. Из окна открывался
чудесный вид на стадион, слева виднелась часть парка, точнее бывшего кладбища, а справа виднелись другие многоэтажные дома военнослужащих, а за ними был виден
«кусочек» здания городской тюрьмы. Тогда её называли ДОПР.

Жители нашего дома много раз устраивали «субботники» и благодаря этому здесь была волейбольная площадка, цветники и целый «уголок» развлечений для детей: песочницы, качели, «классики» и скамеечки.

Именно здесь проходило моё радостное детство!

Но самые чудесные воспоминания связаны с тем временем, когда папа приобрёл
велосипед и стал возить меня, уже повзрослевшую, в разные части города и за его
пределы.

На раму велосипеда мамочка «привязала» подушечку, так что мне было удобно
сидеть, а ножки я свешивала на одну сторону.

      Господи! Где мы только не побывали!

      Объехали все улицы и уголки Овруча, но самые прекрасные поездки наши были связаны с лесом, прекрасным сосновым бором.

Предполагаю, что лес располагался где-то в 2-3 км от города. Точно я не знаю. Но там было прекрасно!

Мы собирали ягоды, кажется, это была земляника, а позже — малина, а ещё папа собирал грибы.
 
Я тоже собирала очень красивые грибы. Но папа их тотчас выбрасывал и заставлял меня мыть в ручье руки, объясняя, что этими красивыми грибами человек может отравиться и умереть.
 
С тех далёких времён и до сих пор я не люблю собирать грибы, потому что так и не научилась их различать!

Ходили мы в «походы» и с мамой.

Это было уже с юго-восточной стороны города Овруча. Там главная улица, кажется им. Ленина, подходила к древней части города, и с обеих сторон дороги там стояли два монастыря или церкви? Естественно, что они не действовали.
А ниже этих церквей берег был, как обрыв, и внизу текла речка, и мы с мамой там купались, но там было очень мелко, мне только до пояса, поэтому наше купание заключалась в плескании!

А с монастырями у меня связано одно яркое воспоминание. Мне тогда, наверное, было годика 3 или 4, и бабушка Катя, папина тётя, повела меня с собой якобы «на прогулку». Было прохладно, я была в капоре и пальтишке, мы подошли к монастырю и стали спускаться к нему вниз по очень крутой лестнице.
 
  В Храме горели свечи и суетились монашки. Они сняли с моей головки капор и что-то стали на головке делать, вроде, как причёсывали.

  Мне стало очень страшно, я стала громко реветь.

  Потом мне вновь надели капор и мы с бабушкой ушли.

  Уже взрослой женщиной я узнала, что тогда бабушка Катя приводила меня на Крещение...

…Мамочка Тоня всегда была активисткой и организатором. Она придумывала разные проекты для отдыха детей военнослужащих.

 Один из них я очень даже хорошо помню, это была организация отдыха детей начсостава в селе Песчановка.

  Там находился «барский дом», который не был разрушен революционными событиями и в нём находился то ли сельсовет, то ли какая-то управа.

   Мама, как активистка «Женсовета» развила идею создания в этом бывшем «барском доме» санатория для детей.

    Село Песчановка находилось примерно в 8-10 км от г. Овруча. Автобусы туда не ходили, но всегда можно было уехать на попутной подводе. От главного шоссе Песчановка находилась примерно в километре и к селу вела обычная грунтовая дорога.

    По моим воспоминаниям имение выглядело так: одноэтажный особняк с «парадным»
крыльцом, застекленным вестибюлем. Внутри было очень много разных комнат, кроме
того там была красивая застекленная терраса, увитая диким виноградом, а лестница с неё вела в сад или парк, постепенно спускаясь к речке Песчанка.
 
   Конечно же, это была не речка, а ручей, но там было одно углубленное место прямо у лестницы, где можно было поплавать или «побарахтаться».
 
    На другой стороне Песчанки берег представлял собой болото с «трясиной». Вот в этом чудесном уголке мамочка и другие члены женсовета образовали что-то типа пионерлагеря для дошкольников.

    Потом нас стали называть «октябрятами».

Чтобы быть недалеко от меня, мама сняла «квартиру» в ближайшей хате села
Песчаника. Хата эта была типичной мазанкой, т.е. глиняным домом.
 
 Вскоре в отпуск ушел и папа, и теперь всё наше семейство жило в с. Песчаника.

 …Когда я подросла до возраста детского сада, мама как раз стала там работать воспитательницей, поскольку к этому времени она заочно закончила Педучилище.

  Мамочка была очень активной и энергичной натурой. После педучилища он сразу же поступила в Медицинское училище.

  Это была трудная задача, ведь в Овруче таких учебных заведений не было, и мама была вынуждена ездить на учёбу в какой-то областной город.
 
          Оставлять меня с папой было нельзя, потому что в любое время суток его могли «по тревоге» вызвать в часть. А вскоре и папу направили в Киев на повышение квалификации.

     Поэтому, когда маме надо было уехать в другой город в таких случаях она оставляла меня у своей приятельницы и коллеги, которая также работала в нашем детском саду.

     Я, к сожалению, уже не помню, как звали эту воспитательницу, помню только отчество — Ильинична.

       Эта женщина всегда принимала мою детскую худощавость за симптом какой-то
болезни, и стремилась «удалить» эту болезнь повышенным питанием, т.е. каждодневными различными кашами, в основном пшёнными и манными...

       В результате за два месяца я превратилась в бесформенную «пышку»! Мне трудно было ходить, на меня не налезали мои платья, юбочки и блузочки, поэтому Ильинична сшила для меня балахон без пуговиц, без воротничков, манжетиков и пр. деталей.

       Это был просто «мешок», и она его натянула на меня!
 
       Естественно, что все дети нашего дома стали дразнить меня «булкой»! Ну, что я могла сделать?
 
       Кончался август, вернулась мама, вернулся папа, вернулась домой и я.

После многих размышлений я послушалась совета Верочки, жившей в нашем доме. Она сказала, что её очень толстая мама лечится мылом, т.е. каждый день она ест мыло! Потихоньку от мамы я решила испробовать этот вариант и принялась грызть кусок мыла, которое называлось вроде бы «Кармен».
 
      На вкус это мыло оказалось жуткой гадостью! Но я смогла всё-таки сгрызть и проглотить несколько его кусочков.
 
      А ночью у меня начались рвота, судороги, дикая резь в желудке. Приехала скорая помощь и мама увезла меня в больницу, точнее в военный госпиталь. Там мне стали промывать кишечник, как это делали в таких случаях солдатам.

      К счастью я потеряла сознание, и самый страшный момент этой «чистки» не ощущала.

      Через несколько дней мама меня забрала домой и по совету врача посадила на строгую диету, без каш, без жиров и котлет. Теперь я питалась «постным супиком», яблочками и ягодками. Мне это понравилось, и к 1 сентября я уже не была безобразной толстухой!
 
     Но мама снова уехала в областной центр сдавать экзаменационную сессию, так что 1 сентября я в школу пошла под наблюдением Ильиничны. Поскольку меня в школу не записали до 1 августа, то теперь, т.е. 1 сентября я попала в «еврейский класс». И почти целый месяц я провела в «еврейском гетто».
 
     Но правильнее сказать, я была в «русском гетто», потому что кроме меня ни одного русского ребёнка в классе не было, только еврейские дети.
 
     Господи, что они со мной делали!

     Главным их развлечением было — намазать мои красивенькие новенькие жёлтые ботиночки «какашками»! Один толстый еврейский мальчик залезал для этого под заднюю парту с коробочкой дерьма, и там он мазал мои красивые ботиночки!

    Учительница (тоже еврейка) ходила по классу и выясняла откуда идёт такая жуткая вонь. Остановившись у моей парты, она кричала на меня, что я свинья, которая ходит по дерьму и не смотрит под ноги, затем она выгоняла меня из класса. А не перемене меня мои одноклассники дразнили и били хворостинками!

        ... Прошло много десятилетий и этот детский кошмар мне сейчас кажется смешным, но тогда я очень переживала, т.к. меня никто не защищал.
 
            А дома отец, выслушивая мои жалобы, решил научить меня «давать сдачи»: он ставил передо мной подушку и приказывал молотить её кулаками по очереди. И я колотила, наполняясь уверенностью, что скоро смогу свою боксёрскую науку использовать в своей защите.

            Так и случилось!

            Когда в очередной раз на перемене этот мой толстый мучитель и «палач» стал дёргать за косички, я сжала кулаки и стала бить ими точно в цель, т.е. в физиономию толстячка!

            С первого же удара у него из носа брызнула кровь! Я очень испугалась, но испугались и все мои «враги», а толстяк с разбитым носом помчался жаловаться директору!
 
       Господи! Для меня начался новый кошмар, и если раньше меня «казнили» пацаны, то теперь я попала на расправу в кабинет директора. Как он на меня орал, махал перед носом линейкой, угрожал, что сейчас побьет меня этой линейкой и выгонит из школы. Но почему-то я не пугалась, я отвечала ему, что товарищ Сталин не разрешает бить детей в школе, что мой папа застрелит его из нагана, если меня кто-нибудь «пальцем тронет» и что-то ещё в том же ключе!

        Так что напугать меня директору не удалось, я вернулась в класс, чувствуя себя победительницей.

         Удивительно, но больше никто меня не бил, не щипал и не мазал мои ботиночки гадостью…

          …В начале декабря в наш класс пришла новенькая девочка Лида. Кажется, её фамилия была Нестеренко. Мы сразу же подружились, сели за одной партой, и я как бы опекала эту очень тоненькую, очень хрупкую девочку.
 
           Мальчишки нашего дурацкого класса стали досаждать и ей; дёргать за косички, мазать ботиночки какой-то пакостью, колоть сзади иголок. Я предложила ей на перемене начать бить этих идиотов, но она объяснила мне, что в этой же школе учатся в старших классах два её брата, и они «устроят баню» всем нашим одноклассникам.

            Так оно и случилось! Когда мы с Лидой вышли из школы, к нам подпрыгнул один из одноклассников и замахнулся, чтобы столкнуть нас в сугроб. Но вдруг какие-то очень высокие парни схватили его и другого нашего обидчика за ноги и стали «макать» в снег!
         
            Естественно, остальные «заговорщики» нашего класса пустились наутёк!
 
          С тех пор мы с Лидой стали вроде как принцессы, которых охраняли «большие пацаны». Нас без очереди пропускали в буфет пить чай, нас не толкали в раздевалке, нам везде уступали дорогу! А когда учителя узнали, что отец Лиды является главным военным начальником округа, они буквально преобразились в добрые феи!

          Так мы окончили первый класс, причём с грамотами и отличными отметками! Но в следующем году мы больше не учились в этой школе, потому что отец получил хорошую квартиру в новом доме, а отца Лиды перевели в другой округ.

         Я теперь посещала другую школу с очень хорошими учителями, в этой же школе стала работать моя мама в качестве фельдшера, поэтому проблем никаких не возникало.
 
          Но неожиданно я заболела скарлатиной, и меня увезли в больницу. Это был очень трудный период моей жизни, ни маму, ни папу в эту больницу не пускали, был строжайший запрет!

          Долго искали причину моей болезни, и наконец-то я сообщила, что купалась с девочками во дворе нашего дома в большой канаве. Мама занялась расследованием, позже выяснилось, что эта тёплая вода в канаве, где мы купались, вытекала из прорванного трубопровода, по которому выпускались все нечистоты!

          Из-за скарлатины пропустила почти всю первую четверть третьего класса, поэтому со мной стала заниматься нанятая мамой пожилая учительница. Это мне помогло догнать свой класс и даже стать «хорошисткой»…

         …Настал 1938 год. У нас с мамой были большие планы на поездку в Крым, но папа запретил, сказал, что будут «перемены» в его служебной деятельности, поэтому нам уезжать никуда нельзя.

             И эти ПЕРЕМЕНЫ пришли - все семьи командиров загрузились в автобусы, а их вещи - в грузовые автомобили, и этот огромный «обоз» поехал на Запад. Нам, детям, было всё интересно, мы приставали к своим мамам, куда мы едем, но мамы ничегошеньки сами не знали, поэтому отбивались от детворы знакомым словом маневры.

          Не помню, сколько дней мы ехали, мне кажется, что три или четыре дня. Все строили различные предположения, потому что у всех были компасы, и все видели, что огромный «автопробег» направлен строго на запад. Вскоре мы стали проезжать польские города, с польскими вывесками, с польскими афишами и названиями городов на указателях.
          
           Наконец мы приехали в очень красивый уютный город под названием Луцк. И только здесь всем семьям офицеров ( тогда говорили «командиров») объяснили, что наше правительство договорилось с польским правительством, что Польша вернёт нам все украинские города, которые были отобраны у нас после Революции.

           Нам, детям, всё это было совершенно неинтересно, мы с удовольствием разглядывали улицы Луцка, его многочисленные парки, заглядывали в магазины, которых было великое множество.

              Продавцы объясняли, что они принимают и польские деньги, и русские рубли. Но наши мамы ждали появления своих супругов, чтобы знать, где разместиться семья, где и что можно покупать, ведь дисциплина в военных семьях было в ту пору отменная!

        Наконец стали развозить по будущим квартирам всех наших спутников и затем настала наша очередь. Нас привезли на улицу Коперника, где среди скромных
барачных построек стоял очень элегантный, но небольшой по размерам 3-х этажный
особняк. Нашу квартиру в доме выбрал папа, она была на втором этаже. Там было две комнаты, кухня, ванная, туалет. В ванне был знакомый нам титан, в котором грелась вода для купания. А кухня отапливалась, как и в Овруче, дровами и углем. Единственное отличие — размеры всех помещений и их высота были здесь меньшими, чем в Овруче…

 
         …Кончалось лето, приближался сентябрь, и все семьи военнослужащих стали беспокоиться, где же будут учиться их дети, ведь в Луцке были только польские и еврейские школы!

            Образовался женсовет, естественно, в нём заместителем председателя была моя мама, а возглавляла женсовет жена командующего Военным округом.
 
           Две недели искали подходящее помещение, наконец, Женсовету предложили здание бывшей то ли еврейской, то ли польской гимназии, очень похожее по архитектурному стилю на наши школы.

           И к началу сентября русская школа начала действовать!

           …В Луцке нам жилось очень хорошо. Летом мы с мамой ходили купаться на
речку, кажется она называлась Стырь. В Луцк к нам приезжало много родственников, точно не помню, кто именно, но хорошо помню тётю Люду с больным сыном Валентином. У него был туберкулёз костного мозга.
 
            Вроде бы мужа тёти Люды арестовали(1), а ведь он был комиссаром дивизии, и я помню, что каким-то летом мы с мамой ездили в летний лагерь этой дивизии, где тётя Люда с больным мальчиком жила в роскошном летнем доме.

            Приезжали к нам и другие родственники, точно не помню, какие именно, но дом не пустовал.
             Зимой отца отправили в «какую-то командировку», и мама очень много плакала, теперь-то я знаю, что это была т.н. «финская компания».

             Папа там сильно обморозился, у него чуть не отвалился его большой нос, и хотя нос спасли, он всегда оставался красным.

                Затем папа снова был направлен в какую-то «секретную» командировку, а это была компания по присоединению к СССР Буковины с городом Черновицы(2)

             На следующий год мама стала продавать мебель, потому что папа сообщил: «Оставляй абсолютно всё барахло, и с другими семьями поедешь в Черновицы».

             Так и вышло, нас — семейства начсостава дивизии - усадили в «теплушки», и мы отправились на Буковину. Во всех теплушках были полки и никакой другой мебели. Мы ехали в вагоне, где была старостой тётя Фрося Дунаевская — жена какого-то папиного начальника. У них было четверо детей. Поскольку я сильно укачивалась, то почти всю дорогу провела лёжа на на нарах.
               
              В Черновицы мы прибыли темной ночью, папа забрал нас и все наши вещи, а на другой машине вместе с нами поехала семья финансиста Фомина; его жена, сын и бабушка.

                Подъехали в каком-то чистом переулке к массивной резной двери, папа открыл её огромным ключом, и мы оказались в роскошном, как в театре, вестибюле. Поднялись по шикарной винтовой лестнице наверх, открыли стеклянную дверь, и… попали в сказку!

              Первая комната была устлана коврами, в ней стоял большущий круглый стол, накрытый красивой скатертью, по стенам были расставлены чудесные стеклянные шкафы с разнообразной хрустальной посудой и вазами. Папа включил свет, и мы изумленно уставились на сверкающую хрустальную люстру, которая переливалась тысячами хрустальных звёздочек! А за окном этой комнаты мы увидели великолепную террасу, увитую плетьми винограда.
 
              Всё в этой квартире было для нас непривычно огромным.

              В следующей комнате была спальня и там находились две огромные белоснежные кровати, с королевскими спальными принадлежностями. Там же стояли огромные зеркала, стоял огромный зеркальный трельяж, огромные белые шкафы с постельным бельём и несколько мягких кресел...

 
              Из спальни белоснежная дверь вела в белоснежную ванную комнату, где находилась огромная белоснежная ванна, белоснежный шкаф с полотенцами и простынями, шкаф с разноцветными и разнофигурными кусочками мыла...
 
             …Прошло столько десятков лет, но однажды запечатленная картина, поразившая мой детский мозг, до сих пор стоит перед глазами...

              …В Черновицах женсовет снова стал заниматься созданием и открытием русской школы и добился своего! Нашу школу поместили в центре города. А ещё открыли Дом Советской Армии.

                Жилось нам в этом городе очень хорошо, потому что большая часть местного населения считала нас «освободителями» от Румынии, и радовалась свободам, которые получила.

                Теперь на улицах часто ходили люди в ярких национальных костюмах. На каком языке они говорили, я не помню, но наряды этих людей мне очень нравились.
 
                Вскоре к нам в Черновицы приехал дед Матвей и бабушка Анна, они помогли маме подобрать хороший музыкальный инструмент - фортепиано марки Боксендорф. Теперь я снова училась в музыкальной школе, и мне не надо было куда-то бегать и просить, чтобы разрешили поиграть на фортепиано!

                Тем не менее. мамочка почему-то очень боялась жить в Черновицах и мечтала вернуться на родную землю.

                И вскоре её мечты сбылись — папу перевели служить в киевский военный округ. Мы вернулись в Киев, но квартиры пока не было, и мы жили у знакомых в киевском районе Печорка.

                Я уже ходила в школу и ещё на музыкальные уроки в школу при Консерватории. Но вскоре папе дали квартиру, и мы переехали на Воздухофлотское
шоссе.

                Эта наша квартира была двухкомнатная на 4-ом этаже . Из окон открывался чудесный вид на Киев, был виден фрагмент бульвара им. Шевченко, железнодорожные пути и даже «кусочек» вокзала.

                Я стала ходить в железнодорожную школу, она была очень близко, но надо было переходить Воздухофлотское шоссе, на котором было очень оживленное движение, мама этого всегда боялась.

                Как только наша семья устроилась, буквально каждую неделю стали приезжать родственники с маминой стороны.

                Очень долго у нас жил Сергей, сын маминого брата Тодосиенко Семёна Ивановича из Белой Церкви, затем поселилась его сестра Зина, которая поступила в Педагогический институт. Приезжало много других гостей, всех, конечно же, не помню(3).



                …Примерно за неделю до начала войны папа уехал в срочную командировку к западной границе СССР.

                Когда началась война и бомбёжки Киева, маму, несмотря на её беременность, сразу мобилизовали, как медработника, и она работала в госпитале.

                Меня мама отправила к дальним родственникам на Соломенку, там меньше бомбили.
 
                Маму демобилизовали примерно через месяц, и мы успели эвакуироваться из Киева с группой семейств папиных сослуживцев.


                Вначале это был Новохопёрск Воронежской области, затем Балашов.

                Когда же фронт приблизился к Балашову, всю нашу группу семейств отправили в Саратовскую область, в Баландинский район.

                Там и родился мой братик, которого в честь деда назвали Матвеем…


                …Женсовет нашей группы семей военных принял решение ехать в Казахстан.

Погрузились все в поезд и поехали. Конечный пункт — г. Актюбинск, который едва не стал могилой нашей семьи. Наш «Группа жён» к тому времени практически рассыпалась. Мы; мама, тётя отца, бабушка Катя, я и малыш Матвейка остались в Актюбинске, где – без преувеличения - прошли все муки ада...

                Мы переболели брюшным тифом, мы едва не погибли от голода, маленького братика едва спасли от смерти во время воспаления лёгких.

                Этот период мне даже вспоминать страшно...

                …Мама приняла решение ехать на Дальний Восток к своему брату Кириллу, поскольку он ей обещал и кров, и еду...

                Поехали, но что нас там ждало даже вспоминать об этом страшно...

                До сих пор я не могу простить этому дядюшке и тётушке все ужасы сибирской жизни, которые мы там испытали...

                Уверена, что нас спасла от мороза, голода и волков только Матерь Божья!..

                Из Сибири мы смогли уехать в центральную часть страны в г. Ярославль, к тёте Люде Хоржинской, маминой сестре.

                Она тоже пережила великую беду: на фронте погиб её муж, полковник(4), и у неё на руках осталась рожденная в 1941 году дочь Татьяна и сын Валентин — инвалид из-за туберкулёза суставов ноги.

                Но в Ярославле у них была 3-х комнатная квартира, много дорогих вещей, а ещё она получала продовольственный паёк.

                И мне, изголодавшейся и обмороженной в Сибири, их дом казался сказочным замком.

                Через некоторое время, когда Советская Армия освободила Украину, сестрички решили ехать в Белую Церковь «под крылышко» своей мамы - бабушки Евдокии Ивановны Тодосиенко.

                Так и сделали, сели в поезд и прибыли в Киев. Мы с мамой пошли посмотреть, что там осталось от нашей квартиры.

                Увы. Нас встретили лишь развалины...
               
                Приехали в Белую Церковь, и тётушка Люда поселилась в «украинской хатке», которая принадлежала тётушке Еве, живущей в то время на Кавказе. Это была типичная украинская мазанка, сделанная из глины и покрытая очеретом(5).

                В хате была хорошая печь, которая согревала всё помещение. А топить такую хатку можно было и дровами, и кизяками, и хворостом.

                Нам с жильем было сложнее. Полуподвальный этаж дома бабушки, очень тёплый и уютный был затоплен, и бабуся переселилась наверх, где была двухкомнатная квартира с кухонькой.

                Во время оккупации та часть дома, что выходила на улицу, и где раньше размещалась аптека, была занята немецкой комендатурой.

                Напротив нашего дома, с другой стороны улицы, где до войны располагалась воинская часть, немцы устроили концлагерь, а теперь там располагалась воинская часть.

                После освобождения города в помещении аптеки находилась военная комендатура.
 
                А рядом стоял прекрасный дом дяди Семёна – другого маминого брата, к тому времени погибшего...

               
                …Во время оккупации дядя Семён жил там с женой Софьей, еврейкой. Почти накануне освобождения Украины тётушка повздорила с кем-то из своих соседок, поскольку у неё был очень вздорный характер.

                Якобы тётушка пригрозила этой соседке: «Скоро придут наши, и твоего сына, полицая, повесят!»

                Месть за эту угрозу была простой, эта соседка сказала полицаям, что её соседка - настоящая еврейка. На рассвете к дому тётушки подкатил мотоцикл с коляской и её увезли. Дяди Семёна тогда в доме не было, а когда он вернулся и узнал о беде, то попытался выкупить свою Соню.

                Увы.

                У полицаев можно было выкупить даже коммуниста, но лицо еврейской национальности выкупить было невозможно.

                Семейные предания говорят, что дядя Семён лишь узнал, где будет расстрел, пробрался туда и увидел казнь своими глазами...

                Дядя очень любил свою жену еврейку. Он вечером пришёл к бабушке Евдокии, своей матери, и сказал, что на рассвете поедет вытаскивать Соню из рва, чтобы похоронить, как положено. И уехал.

                Больше никто его не видел...

                Теперь дом Семёна и Софьи нахально заняла какая-то женщина, совершенно чужая нашему роду. Её все звали «Сонька».

                Она никого из родственников в дом не пускала, хваталась за метлу, орала и непристойно ругалась.

                Ну, а мы все родственники ютились, как могли.
               
                Скоро открыли школу в каком-то бараке, и я стала учиться, в 5-м классе…


                …Когда закончилась война, постепенно начала налаживаться жизнь. Папа ещё был в Европе, но затем написал нам, что уезжает служить в Краснодар. Нас он не звал. Мама заподозрила неладное, и вскоре откуда-то узнала, что теперь у папы есть «военно-полевая жена», с которой он и живёт в Краснодаре. Я стала проситься у мамы отправить меня к папе.

                Долго решался этот. вопрос, но один из наших квартирантов, полковник, сказал, что едет на Кавказ, и может меня взять с собой до станции Кавказская, откуда ехать до Краснодара примерно 5 часов.

                Мама долго не решалась, но в конце концов она согласилась, и я поехала.               
 
                …На станции Кавказская полковник поручил меня одному молодому офицеру, который ехал в Краснодар, в штаб округа, и этот офицер доставил меня прямо в кабинет папы.

                Что там было, даже сейчас вспоминать больно. Папа накормил меня, уложил отдохнуть на кушетку, но кончался день, надо было ему идти домой, к своей новой жене, а он не знал, что же делать со мной.

                И тогда я ему призналась, что и мама, и я давно знаем, что у него есть «другая тётя», так что он смело может везти меня домой...

                …Как мы встретились, как мы жили до конца учебного года, а я там ходила и в школу, рассказывать до сих пор трудно.

                Просто я однажды сказала папе, что хочу вернуться к мамочке, потому что жить с этой «ядовитой жабой» я не буду...
 
                Кончилось тем, что папа со своей кралей расстался. Что только она не кричала в мой адрес!

                Но, видимо, Господь дал мне, девочке праведную силу, и злая жаба покинула папину квартиру.

                …Вскоре папу перевели в Хабаровск, и мы с ним уехали, сделав небольшую остановку в Москве у папиной двоюродной сестры тёти Маруси Гордиенко (Папировской).
   
                Но это уже совсем другая история...

                (Продолжение следует)

======================================
ПРИМЕЧАНИЯ ОТ СОСТАВИТЕЛЯ:

(1) Такого факта не было.
Муж Людмилы Ивановны Хоржинской (Тодосиенко) Николай Хоржинский был действительно политработником, но политруком, а не дивизионным комиссаром. Разница между этими званиями, как между старлеем и генералом.

Николай Хоржинский никогда не арестовывался. Он погиб смертью храбрых в 1941 году.
Его семью постоянно опекало молодое Советское государство. Валентина Хоржинского постоянно направляли в специализированные санатории, применяли к нему самые современные способы лечения и, наконец-то, вылечили от его страшной болезни. Позже Валентин Николаевич Хоржинский закончил юридический факультет киевского университета и работал прокурором в самые тяжелые и страшные послевоенные годы на Западной Украине, когда озверелое сопротивление бандеровских недобитков было очень сильным.
Через три года Валентин вернулся в Киев, где его матери и младшей сестре Танюше дали комнатушку в послевоенном разбомбленном наполовину Киеве. Он закончил ещё и экономический факультет и так до конца своей жизни он работал экономистом. Пенсию за геройски погибшего политрука Николая Хоржинского, тётя Люда получала до самой своей смерти.
(2) Лет 30 назад по чьей-то «свидомой» (укр.) прихоти Черновицы как-то «странно» потеряли букву «и», превратившись в Черновцы.
(3) Род Тодосиенко исконно украинский род. Дедушка – Тодосиенко Иван Гордеевич – был родом из села Малополовецкое Киевской области, а бабушка – Тодосиенко (Ткаченко) из села Краснолисы той же области. В этих сёлах по сей день половина жителей - наши родственники. (См. http://www.stihi.ru/2011/01/09/280 )
(4) К моменту гибели Николай Хоржинский был капитаном. (См. прим.1)
(5) Очерет – название тростника и камыша, распространенное на юге России.