Возмездье стратега или в когтях у ведьмы. 61 глава

61

     Когда наш герой вывел с площади своих рослых молодцов, Асандр воскликнул:
     – Вот это быки! Такие рабы мне нужны!
     Пифодор обнажил меч. Это был сигнал к действию. Телохранители бросились к лежащим на земле мечам, схватили их и напали на македонских воинов, которые еще не успели построиться в круг и стояли несколько скученно. В следующий момент из-за торца стои выскочили с мечами в руках семнадцать коринфян и набросились на македонян с другой стороны.
     Наш герой тоже не медлил. Он подскочил к лохагу со словами: «Нет, не быть им твоими рабами, варвар!» Асандр не успел ни вынуть из ножен меч, ни встать с сидения. Только рефлекторно загородился рукою. Конечно, это не помешало Пифодору вонзить в него меч.
     Нападение было на столько неожиданным для македонян, что они пришли в ужас и, совершенно не помышляя ни о каком сопротивлении, все бросились в разные стороны. Но мечи многих настигли. Из выхода с агоры хлынула толпа безоружных резервистов. Они подбирали оружие убитых, добивали раненых.
     Начавшие атаку коринфяне ворвались в дом, где находилась отдыхающая караульная смена (дверь была не запертой). Лишь некоторые там, разбуженные неожиданным шумом на улице проснулись и встали. Они тут же пали под ударами мечей. Людей спящих и только просыпающихся было перебить еще легче.
     Нападение на отдыхающих стражников входило в планы Пифодора, –  этого не возможно было избежать в той ситуации, – но сам он не принимал участия в резне. Она закончилась очень быстро. Сразу затем сюда вбежали безоружные резервисты. Они стали подбирать оружие убитых. Пифодор проследил за тем, чтобы брали только копье или меч, рассчитывая благодаря этому увеличить численность своего ударного отряда. Щиты и шлемы разрешал взять лишь вооружавшимся копьями. Доспехи снимать и надевать времени совершенно не было. Пифодор велел этим заняться тем, кому не хватило ни меча, ни копья.
     Задержка, пусть совсем незначительная, в наступательных действиях коринфян позволила оставшимся в живых бежавшим македонянам прийти в себя. Бывалые, храбрые воины, они устыдились позорного малодушия, причиной которого было слишком неожиданное нападение, способное, как известно, полностью лишить самообладания даже крепких духом людей. Собрались вокруг единственного уцелевшего командира – десятника и перегородили улицу, выстроившись в маленькую фалангу, насчитывающую двенадцать воинов и имеющую немногим более одного ряда, – ширина улицы позволяла поставить в шеренгу плечом к плечу не более восьми-девяти человек, поэтому «лишние» гоплиты пристроились за спинами впереди стоящих. Можно было только поразиться мужеству македонских воинов, вознамерившихся остановить противника, в несколько раз превосходящего их числом. Впрочем, боевой дух стражникам укрепляло то, что на помощь им уже спешили десятки однополчан, пировавших на этой улице.
     Пифодор очень торопил своих воинов, досадуя на то, что мощный атакующий порыв приостановился. Он наскоро построил вооружившихся коринфян на площадке перед входом на агору и в начале улицы. Как в фаланге, впереди поставил копейщиков, за ними меченосцев, в первом ряду которых стал сам. Тут же скомандовал: «Вперед! Бегом!» Опытный стратег, он старался никогда не упускать возможность нанести удар вражеской фаланге на бегу, зная, что атакующие таким образом получают некоторое преимущество.
     Противоборствующие стороны столкнулись. Раздались стук друг о друга копий, лязг их железных наконечников о бронзовые щиты, крики ярости, боли и резко выделившийся среди них вопль уже чьей-то предсмертной агонии.
     Между блестящими шлемами своих воинов Пифодор увидел лица врагов, в обрамлении блестящих нащечников, налобников шлемов с загнутыми вперед навершиями. Лица эти были испуганно-сосредоточенные, другие искаженные яростью, третьи задорно-злые. Далее за закованной в бронзу, ощетиневшейся копьями линией вражеских гоплитов, уже толпились, шумели, с пьяной воинственностью размахивая обнаженными мечами, десятки пришедших им на помощь однополчан.
     Прошло лишь две-три минуты с начала боя, как вдруг Пифодор увидел, что копейщиков его осталось совсем мало – только последний ряд из пяти. Из бойцов передних рядов уцелело лишь пятеро. Они прибились к последнему ряду копейщиков. Наш герой понял, что большинство его копейщиков уже пало, пало смертью храбрых и мужественных воинов. У них не было панцирей, не было достаточно сил из-за перенесенного длительного недоедания, но была большая решимость победить или умереть. И они не дрогнули, хотя сразу почувствовали значительное превосходство закованных в броню, очень сильных физически и умелых противников. Они не бежали, не попятились, даже не позволили себе отступить хотя бы на шаг, а быстро обессилев в напряженной ожесточенной борьбе, приняли в свою плоть наконечники вражеских копий. Но их смерть не была напрасной: все гоплиты получили ранения, иные – не одно. Они истекали кровью, быстро теряя силы. Это заметил Пифодор. Бывалый воин, опытный военачальник, он понял, что фаланга противника сломлена и обречена. И правда, один за другим гоплиты стали падать под добивающими ударами копий. Шеренга гоплитов быстро редела. В ее прорехах появлялись расхлябанные фигуры в туниках, хитонах, хламидах. В сравнении с рядом стоящими тяжеловооруженными воинами они выглядели совсем беззащитными. И действительно, пьяные стали еще более легкой добычей для копий, чем их трезвые, но изнуренные и раненые товарищи. Угрожающе размахивая мечами и изрыгая ругательства, они бросались вперед прямо на сарисы. Казалось, они сами нарочно кидались на них. Вот уже пал последний вражеский гоплит. Перед коринфянами осталась только одна необузданная, яростно бушующая пьяная толпа. Копья оказались для нее все равно что отрезвляющие струи холодный воды. Толпа начала подаваться назад, вернее ужиматься за счет того, что передние стали пятиться. Казалось, коринфянам удается теснить всю стихийно собравшуюся против них хмельную дружину. Воины Пифодора так и подумали. Они воодушевленно-воинственно зашумели. Кто-то зычным грозным голосом затянул пеан. Многие в строю коринфян подхватили песню. Они тоже пели грозно с особым подъемом, в котором чувствовалась фанатически-восторженная вера в несомненную помощь Ареса.
     У Пифодора радостно вздрогнуло сердце. Мелодия, слова очень знакомого гимна, всегда поднимавшего боевой дух в эллинах, а, главное, то, что враг, как ему тоже казалось, отступает, родили в его душе надежду на то, что удачно начатая атака успешно продолжается, что задуманный план действий оправдывает себя и скоро его ждет новая блестящая победа.
     Однако радоваться еще было слишком преждевременно. Передние в толпе могли отступать недолго, пока не уперлись спинами в мощное сопротивление тех, кто находился за ними и не испытал еще отрезвляющих уколов неприятельских копий. Если у ближайших к коринфянам македонян боевой пыл уже значительно поубавился, то у всех остальных пришедших на помощь стражникам воинственный дух только возрастал. С яростной дурной пьяной удалью они дружно напирали на первых в толпе, превратив их в своеобразный живой щит, а вскоре и не живой. Одни коринфские копейщики не успевали выдернуть из убитого или раненого копье, другие не в силах были удержать его в руке, потому что тела, в которых оно глубоко увязло, толкали много людей. Некоторые копья македонянам удалось перерубить. Иные сломались. Передние в толпе были вдавлены в строй коринфян. Первые ряды воинов Пифодора и он сам оказались в страшных тисках: с одной стороны жали враги, с другой с не меньшим напором – свои. Нашему герою подобные ситуации были очень хорошо знакомы. Они часто случались в ходе боев. Это была давка. Решающую роль в ней играло уже не умение владеть оружием, а обычная грубая сила, количество и масса прилагающих усилия тел.
     В очень плохое положение попали еще оставшиеся в живых коринфские копейщики. Они находились на передней линии противостояния врагам и в то же время были лишены возможности использовать единственное имевшееся у них оружие и, конечно, очень скоро все погибли. Одного прижали спиной к щиту Пифодора. Он видел прямо перед собой его шлем и даже свое мутное отражение в нем, так как бронзовая каска была до зеркального блеска начищена ее прежним хозяином. Покрытые синим плащем плечи копейщика энергично двигались – тот оказывал отчаянное сопротивление врагам щитом и кулаком правой руки. Вдруг он дернулся, ахнув, и захрипел. Голова упала вперед, и стала видна из-под шлема загорелая, потная шея. Плечи конвульсивно задрожали. Затем замерли. За правым краем своего щита Пифодор увидел его упавшую как плеть худую загорелую руку с ямочкой и складками кожи над локтем. Нетрудно было догадаться что смерть настигла доблестно сражавшегося копейщика. Под действием напирающих сил он через некоторое время сместился немного вправо и, попав в небольшой промежуток между давящими телами, остался там. На освободившемся месте перед Пифодором появился другой человек, македонянин. Уже мертвый. Бледное горбоносое лицо искривлено застывшей предсмертной судорогой. Крупные желтые зубы зловеще оскалены. Засаленные пряди длинных темно-русых волос прилипли к наморщенному лбу. Под кустистыми коричневатыми бровями водянисто-остекленелые глаза закатились кверху. Если бы окоченевшая шея не удерживала голову в несколько запрокинутом состоянии, то труп и наш герой могли бы соприкоснуться лицами. Когда промежуток между напирающими друг на друга людьми, в который сместился только что убитый перед Пифодором копейщик, на несколько мгновений немного увеличился, он сразу сполз вниз, и Пифодор увидел то, что не видел за ним – другого македонянина, на этот раз вполне живого. Его большое загорелое лицо покрывала коричневатая щетина. Крупная светловолосая голова крепко держалась на мощной сутуло пригнутой шее, такой короткой, что казалось – она едва-едва возвышается над широченными могучими плечами. Македонянин уперся в Пифодора пьяным негодующим взглядом. Нижняя губа его презрительно-возмущенно оттопырилась.
     Обычно в ближнем бою Пифодор видел только оружие врага, за движениями которого следил с предельным вниманием. Самих же врагов взгляд воспринимал как-то обще. Их фигуры маячили и мелькали перед ним, словно тени. Более-менее определенно на воине, с которым сражался, Пифодор видел лишь те места, куда стремился нанести удар. Были очень редкими случаи, когда получалось разглядеть внешность врага. Сейчас же обратил внимание на выражение лица противника потому, что бой приобрел преимущественно силовой, несколько замедленный характер, когда смертоносные клинки появлялись и мелькали вблизи не так часто, как обычно.
     Македонянин, с которым Пифодор встретился взглядами, стал делать энергичные усилия, торопясь освободить зажатую руку с мечом, чтобы убить его. Наш герой, хотя был не менее сдавлен окружающими, руку с мечом все же сумел держать преимущественно свободной. Это удавалось благодаря тому, что почти не опускал ее на столько, что она могла быть зажата. Такое  продолжительное положение руки, обремененной железным мечом, да еще бронзовым налокотником, для большинства людей было бы слишком утомительным, но только не для таких тренированных воинов, как наш герой. Он легко мог бы опередить македонянина, спешащего нанести ему гибельный удар, но в тот момент боковым зрением заметил вдруг приближение слева острого блестящего лезвия: другой враг сделал попытку поразить его из-за трупа, который разделял их обоих. Пифодор успел отбить этот клинок и тут же нанес ответный удар, хотя почти не видел противника за возникшей между ними необычной преградой. Сразу почувствовал, как острие меча уперлось в человеческую плоть. Раздался стон боли, даже крик, потонувший в общем шуме боя. Противник, атаковавший спереди, был явно повержен – если не убит, то уж точно серьезно ранен. Теперь Пифодор опять взглянул вправо и не узнал македонянина, только что виденного им, когда тот совершал энергичные усилия, чтобы освободить зажатую руку с мечом. Он весь сейчас был в крови. И уже не совершал энергичных усилий. Вообще не делал никаких усилий. Окровавленная голова его безжизненно запрокидывалась назад.
     В борьбе, в которой решающую роль играла прямая, голая сила, стали одолевать македоняне. Они не были ослаблены длительным недоеданием, да их и больше собралось здесь, чем противостоящих им коринфских воинов. Не выдерживая напора, те все быстрее отступали во вход на агору.
     Пифодор опасался, что враги, оттеснив весь его отряд на площадь, ворвутся туда и начнут резню всех коринфян. Но, когда передние ряды мятежников уже находились совсем близко ко входу на агору, натиск намного уменьшился: македоняне тоже устали. Давки уже не было. Воинам стало биться гораздо свободнее. Сразу обнаружилось превосходство трезвых коринфян над пьяными македонянами.
     Доблестно сражаясь, наш герой личным примером воодушевлял соотечественников. Пьяные, не защищенные броней и щитами солдаты были совсем легкими для него противниками. Он рубил и колол направо и налево и в полной мере опроверг утверждение Асандра, что ни какой боец не способен в один день одолеть шестнадцать противников. Только в ходе этого, начавшегося боя, Пифодор поразил уже гораздо больше неприятелей, значительно облегчив борьбу своим воинам.
     Однако  очень большие потери вынудили его отступить с ними. Понесшие еще больший урон македоняне тоже отошли, несколько углубившись в примыкающую к площадке улицу. Взгляду открылось страшное зрелище – место, где происходила ожесточенная сеча, сплошь покрытое окровавленными телами убитых и раненых.
     Пифодор занял позицию в разрыве стои, являвшемся, как мы знаем, входом на агору.
     Он выпустил десятка четыре безоружных резервистов, которые подобрали оружие у убитых и раненых – вблизи и далее, на сколько позволили македоняне: те угрожающе кричали, а иные отпугивали их, бросаясь с занесенным над головой мечом.
     Пифодор восполнил численность своего отряда вновьвооружившимися. Раненым, а таких было много, велел отдать мечи безоружным нераненым, уступить им место в строю.
     Толпа македонян тоже быстро восполнила потери. К ней продолжали во множестве подбегать и подходить, спешащие на помощь своим пировавшие. Вот из-за углового дома ближайшего перекрестка высыпала целая гурьба пьяных солдат и с воинственным шумом стала приближаться к толпе, преградившей путь мятежникам. Толпа эта находилась как раз на том месте, где сражались и погибли копейщики – сорок пять коринфских и двенадцать македонских, перекрывших улицу. Многие в толпе вооружились подобранными копьями и щитами, надели шлемы. Несколько человек старались снять с убитых гоплитов доспехи. Проделывали это с грубой пьяной деловитостью, но больше, пожалуй, мешали друг другу, чем снимали.
     Пифодор глядел, как быстро увеличивается толпа, видел что в ней появилось много копейщиков, щитоносцев. Он понял, что не располагает достаточными силами для того, чтобы опрокинуть вражеский заслон. Ясно было, что необходимо перейти к обороне. Это означало, что весь его такой удачный, как ему казалось, план провалился. Горькое чувство сожаления, отчаяния охватило нашего героя. Большим усилием воли он старался скрыть от окружающих, что пал духом. Беспокоила его не столько собственная участь, сколько участь соотечественников, вовлеченных им в дерзкий кровавый, с сомнительным исходом мятеж, уже унесший немало жизней и ведущий к новым многочисленным жертвам.
     Впрочем, предаваться переживаниям в бою было некогда. Нужно было командовать. Пифодор принял некоторые оборонительные меры. Так, он приказал перегородить вход на агору нагромождением столов, стульев, скамеек, взятыми в торговых рядах. Коринфяне успели это сделать, воспользовавшись заминкой во вражеском стане. И действительно, толпа македонян, явно собираясь атаковать, тем не менее продолжала оставаться на месте. В ней происходило какое-то шумное волнение. Оттуда доносились гневные возгласы, приправленные крепкими солдатскими ругательствами. Пифодор прислушался и понял, что два или три пьяных сотника не могут договориться о том, кто из них достойнее возглавить стихийно собравшееся здесь македонское воинство. Многие шумели, поддерживая ту или иную сторону. Впрочем, должно быть, не только скандал вызвал промедление: возможно, толпа просто ждала, когда их товарищи облачаться наконец в старательно снимаемые с убитых латы.
     Пифодор велел оставшимся без оружия резервистам, отобранным им и другим, тоже пожелавшим присоединиться к мятежу, вооружиться отломанными у столов ножками: их вполне можно было использовать как дубинки. К вооружившимся таким образом воинам присоединил пятнадцать меченосцев и поставил их прикрывать тыл своему отряду. Ранее не опасался возможного нападения стражи, охранявшей противоположный выход с агоры, потому что слишком большую ставку делал на неотразимость, победоносность первого внезапного удара, верил, что наступление стремительно приобретет такой широкий размах, что какие-то сорок-пятьдесят гоплитов, которые, конечно же, замешкаются от неожиданности и быстро окажутся глубоко в тылу, вряд ли будут помехой, а тем более представлять серьезную опасность для успешного осуществления мятежа. План Пифодора вообще не предусматривал оборнтельных действий. На случай неудачи в качестве запасного варианта наш герой оставлял себе только смерть в бою. Но сейчас, отдавая приказы и подбадривая воинов, в то же время лихорадочно соображал, нельзя ли все же как-то спасти свою жизнь и сделать возможно меньшими потери среди коринфян. Он снова, как уже бывало не раз, не мог смириться с безвыходностью положения, с тем, что остался только один путь – путь в аид. Ум талантливого опытного стратега соображал быстро и находчиво. Скоро явилась мысль, что не упущен еще даже шанс победить.