Жидовочка

Летом Софья Марковна с дочерью сняли половину дома в поселке Раздельное. Врача-гинеколога хозяйка Елизавета Карловна приняла радушно, а дочку Машу перед соседкой назвала жидовочкой. Вечером на кухне Софья Марковна, сжав губы и сделав лицо холодным булыжником, задала бабе Лизе вопрос:
– Вы, Елизавета Карловна, судя по отчеству, из немцев будете?
– Из них, окаянных, – кивнула хозяйка, – отец хоть и был хорошим инженером, а в сороковом пришлось из Калинина сюда, на Урал, перебраться. Да чего вспоминать, то дела прошлые. Ты не хмурься, Соня, – заметив перемену настроения жилички, продолжала баба Лиза, – я же так называю твою Марусю любя!
Вот так четырнадцатилетняя Маша-Маруся с легкой руки хозяйки прозвалась жидовочкой.
Невысокая, худенькая, с тонкой талией и крепкими ножками девочка по разрешению бабы Лизы уже в первый день выкатила из сарая и отмыла пыльный, с ржавым ободом велосипед. Сосед дядя Леня прислал сына Славку, который смазал цепь, подкрутил сидение, опустил руль и накачал шины.
– Ловко ты с ним разобрался! – заглянула в сумрачные глаза рябого парня Маша-Маруся. – Спасибо тебе!
– Фигня! – вырвал клок травы и отер руки Славка. – Мы с той стороны забора с вами соседи. Ты на бревна не ходишь?
– На бревна? – не поняла Маша-Маруся.
– У старого колодца наша шелупонь по вечерам собирается, – сплюнул Славка и закурил. – Не ходи туда.
– Почему?
– Да нечего там делать. Ты, как я вижу, из культурных, а там мат-перемат, и сопляки вино хлещут.
– А ты?
– Я школу в прошлом году закончил… В армию не берут, так я на ферму скотником устроился. На будущий год с батькой решили новый дом рубить. Так что мне глупостями заниматься некогда… А на этом драндулете ты еще покатаешься. Если захочешь, могу на чезете катануть. У меня новый мотык! Отец на день рождения купил!
– Молодец, Славка! – с восхищением смотрела на парня Маша-Маруся.
Вечером на веранде мать говорила:
– Не обижайся на старую дуру. Баба Лиза простая крестьянка, и ей невозможно что-то объяснять. И потом, что это такое? Какая ты Маруся?
– А я, мама, не обижаюсь. Ну и что? – взмахивала крылышками густых бровей дочь. – Пусть я тут буду Маруся. Мне даже нравится! Бруся – Маруся! Что-то ягодное, брусничное! Не чувствуешь? – облизывала губы и тонко улыбалась Маша.
Мать гасила папиросу, пристально смотрела на дочь, допивала молча свой кофе и шла на кухню мыть чашку.
Поселок Раздельное, расположенный в двадцати километрах от Южноуральска, вытянулся единственной улицей по всхолмленному берегу речки Вырь. Улица называлась Ниточная, потому что у моста на дамбе располагалась старая демидовская фабрика по производству ниток. Противоположный конец улицы терялся в ковылях надвинувшейся степи.
Дом Елизаветы Карловны был последним. До фабрики, куда приезжал городской автобус и где был магазин с рынком, приходилось в горку топать добрых два километра. Маша-Маруся каждое утро на скрипучем велосипеде, с трудом выкручивая педали, с железным бидончиком на руле ехала на фабрику. Туда к девяти привозилось молоко. Шофер дядя Коля загонял в тень молоковозку, вытаскивал из кустов ящик и, засучив рукава, усаживался сзади у крана желтой бочки.
– Бабоньки, корова к дойке готова! – выкрикивал он ожидающей очереди и, не выпуская из сухих губ папироску, отвинчивал кран. – Налетай, молокососки!
Старушки улыбались, подставляли под молочную струю банки, бросали в медный таз деньги.

В молочной очереди Маша-Маруся познакомилась с местной девчонкой Люськой Крыловой.
– Я Люська! – сама подошла та. – А ты жидовочка! Вы с матерью у бабки Лизы живете. А наш дом на углу, как к бревнам идти, – щурилась на утреннее солнце и продолжала щебетать Люська. – Тебя звать как?
– Маша-Маруся.
– Как это? У тебя что, два имени?
– Вообще имя мое Мария, но баба Лиза называет Маруся.
– Маруся лучше, – секунду подумала Люська. – А на бревна чего не приходишь?
– На бревна?.. Не знаю.
– Хочешь, я за тобой зайду? Вместе сходим. Там прикольно! Парни из Матвеевки приезжают. Костер разводим и ржем на весь поселок! Все в шлемах и на мотоциклах! Покатать могут.
– У нашего соседа тоже мотоцикл.
– Это который? Славка Злобин, что ли? – наморщила выпуклый, как локоток, лоб Люська. – Что, понравился?
– Мне? – удивилась Маша-Маруся. – Он велик наладил.
– Зануда и куркуль! – отрубила Люська. – Его по здоровью в армию не взяли, так отец хочет женить.
Вечером, как обещала, она зашла за Машей.
– А чего, тетя Соня, дома курицей сидеть? Мы на часок. Там, знаете, какой колодец есть?
– Какой? – прикуривала очередную папиросу и сквозь прищур разглядывала деревенскую девочку Софья Марковна.
– Страшный! Вот какой!
– Нам только еще колодца не хватало, – отводила взгляд и глядела на старые яблони врачиха.
– Да нет! Вы ничего такого не подумайте! Колодец неглубокий и давно мхом порос. Но если туда заглянуть и громко крикнуть, то со дна сам черт свои клыки и рога показать может! Не верите? А я сама видела.
– Кого, черта? – усмехалась Софья Марковна. – Мария, чтобы в девять, как штык, была дома. Ясно?
– Штык вас понял! – кивала дочь.
– Платок носовой взяла? – окликала уже от калитки Софья Марковна.
Над рекой на бревнах сидели Катька и Лариска. У толстой Катьки были длинные вьющиеся волосы. Она тупо и сосредоточенно лущила семечки. Шелуху Катька не сплевывала, и та, вылезая изо рта, росла слюнявой бородой. Дачница Лариска, болтая ногой, из баклажки прихлебывала колу, громко срыгивала, смеялась и веткой отгоняла наседавших комаров.
– Пойдем, колодец покажу! – сразу потянула Машу к кустам Люська. – Вот он! Нагнись и внимательно гляди. Как только на воде увидишь рябь, громко крикни!
– Что крикнуть?
– Эдик! – буркнула от бревен Катька.
– Почему Эдик? – глянула на Люську Маша.
– А, не слушай ее! – отмахнулась та. – Эдик – это парень, в которого уже неделю влюблена Лариска.
Маша-Маруся наклонилась над срубом. Несколько минут она честно вглядывалась в черное нутро колодца и ничего не видела. Из дыры пахло плесенью, болотом и мхом. Потом Маша, забравшись с ногами на бревна, смотрела, как красиво за рекой садилось в мокрые луга раскаленное солнце. В камышах вскрикивала вечерняя птица. От реки тянуло приятной свежестью.
– Матвеевские сегодня уже не приедут. Приду в субботу на танцы. – Катька ладонью смахнула бороду, слезла с бревен и, не оглядываясь, тяжело зашагала к домам.
– Ладно, пошли и мы. – Люська, размахнувшись, швырнула в колодец камушек, – Просыпайся же, черт! – крикнула она.
– Прикольно! – засмеялась и тоже прицелилась камушком Лариска.
– Не так это надо делать! – от реки подходил одноглазый пастух Федор.
– Дядь Федя, – обернулась Люська, – чертушка с нами говорить не хочет!
– Эх, девки, девки! Вам бы все черта за хвоста дергать! Малявки, а туда же лезете! – Пастух извлек из штанов почти допитую бутылку вина, загорлил остатки и, размахнувшись, как гранатой, саданул ею по колодцу. Бутылка шарахнулась о сруб и с грохотом полетела вниз. Девчонки ахнули и бросились к колодцу.
– Видишь, видишь? – тыкала пальцем в блеснувшую черноту Люська. – Вон он… зубы на тебя скалит!
Перед сном, за чаем, Маша рассказала матери о походе на бревна.
– Не надо тебе туда больше ходить, – внимательно выслушала дочь Софья Марковна.
– Почему? Люся – девчонка ничего.
– Да они тут все ничего… – вздохнула мать. – Пойми, Мария, тут другая жизнь, и у людей другие представления.
– А, по-моему, мама, представления у людей должны быть одни.
– Одни, да не одинаковы. Это как цветы и камни. Вроде бы и цветок, и камень – дети природы. Но растение тянется к солнцу, цветет, опыляется, созревает, чтобы бросить в землю семя. Камень, чтобы засиял, надо долго, упорно гранить и шлифовать. Понимаешь?
– Они, значит, все тут ягодки-цветочки, а я придорожный булыжник? Так что ли?
– Ты умная девочка, и тебе, в первую очередь, надо учиться, а у Люси на уме только парни на мотоциклах. Она хоть твоя ровесница, а по сути это уже зрелая самка. Крепкая деваха! И поэтому ей предписано огород полоть, корову доить да рожать.
– А что предписано мне?
– Корову полоть и огород доить, – оговорилась и рассмеялась Софья Марковна, – тебе точно не нужно.
– Корову полоть мне точно не нужно! – повторила дочь.
Чай был допит, посуда вымыта, крошки со стола убраны.
– Ладно, пойдем спать, – поправила на плечах шаль Софья Марковна. – Какая сегодня холодная луна! Кстати, завтра к нам придет в гости интересный человек, Игорь Павлович.
– Человек Игорь Павлович, – протянула, будто попробовала на вкус мамины слова, Маша.
– Да, Игорь Павлович! – обернулась Софья Марковна. – Он, к твоему сведению, ученый, биолог, кандидат наук.
– Как много новостей за один день! – зевнула девочка. – То тоска зеленая, а то от событий голова трещать начинает. Ладно, поглядим на твоего Игоря Павловича.
– Пожалуйста, не хами. – Софья Марковна повернулась и ушла в комнату.

Игорь Павлович Крыкин был высоким и крепким мужчиной. Результат любви к утренним пробежкам, бассейну, лыжным прогулкам и вообще здоровому образу жизни. К сорока пяти годам он имел лоб интеллектуала, две сияющие залысины и был преподавателем кафедры молекулярной биологии.
В этом году свой отпуск Игорь Павлович решил начать не как обычно, на песках теплого моря. Потянуло в глубинку. Через агентство в двадцати километрах от Южноуральска он в поселке Раздельное снял половину деревенского дома.
Вечером после приезда, разместившись и познакомившись с хозяевами, Игорь Павлович вышел прогуляться. Он прошел по дороге, вышел из поселка и свернул на тропку. Дорожка, виляя по высокой траве среди громадных колючек, крапивы и лопухов, наконец вывела к просторной реке. Тут было свежо, под ногами чавкало, пахло гниловатой сыростью, противно квакали лягушки, и лениво плескалась зеленая вода. Игорь Павлович уже хотел повернуть назад, как вдруг глазами наткнулся на необычное зрелище. В десяти шагах, спиной к нему, на краю хлипкого короткого мостка стояла женщина. Черная широкополая шляпа, до пят платье, из-под которого торчали красные резиновые сапоги; на плечах белый пушистый, с кистями, платок. Женщина курила и удила рыбу. Поплавок недвижно лежал на стеклянной воде. Игорь Павлович вздрогнул.
«Что это я пялюсь»! – Он развернулся и как можно бесшумнее начал ретироваться.
– Мужчина, дайте спички! – ударил в спину и заставил остановиться низкий с хрипотцой голос.
– А? Что? – застрял на полушаге Игорь Павлович.
Еще через час он с Софьей Марковной подходил к поселку.
– А мы тут живем. Спасибо за приятный вечер, – открыла калитку женщина.
– А я, получается, ваш сосед, – переминался у заборчика Игорь Павлович, – вон за изгородью, видите, зеленая терраска?
– Заходите к нам завтра в гости, – улыбнулась Софья Марковна.
На следующий день докторша, позавтракав, вышла в сад. Она прошла к старой яблоне и, усевшись на скамейку, достала папиросы и мундштук. Следовало спокойно обдумать поведение дочери. За Марией утром забежала эта чумная Люся, и они потащились в лес за земляникой.
«От рук совсем отбивается девчонка!» – разминала папиросу Софья Марковна.
В этот миг кусты жимолости вздрогнули, раздвинулись и перед ней вырос вчерашний знакомый.
– Это что еще за видение? – вздрогнула Софья Марковна. – Откуда вы такой счастливый?
– А я, Софья, за вашей верандой наблюдаю уже целый час! – сиял масленым блином Игорь Павлович.
– Следите?
– Нет. Не слежу. Наблюдаю. Представляете, оказывается, мы не просто соседи, но моя терраска выходит в этот же сад. Два участка, а сад один. И к тому же в заборе дыра имеется.
– Всё успели исследовать. Настоящий ученый. Что же, не стойте столбом, подходите и, если не боитесь дыма, присядьте рядом. В степь хотите прогуляться?
– У меня есть контрпредложение.
– Да? – пустила в сторону струйку дыма докторша. – Предлагайте. Я слушаю.
– Давайте в степь завтра, а сегодня на лодке!
– Вы приглашаете в круиз?
– Да нет, какой там круиз! По этой речушке разве далеко можно уплыть? Впрочем, в некотором смысле путешествие гарантирую! Мы сядем в лодку и проплывем от моста вдоль всего поселка! Ну как?
– Да где вы, сумасшедший человек, лодку возьмете? – рассмеялась Софья Марковна.
– Лодку хозяин дает… Крепкая плоскодонка. Я ее на прочность проверил. Челн поджидает у мостков.
– Челн – это звучит заманчиво! Даже не знаю… – задумалась женщина. – Машка за земляникой ушла…. А впрочем, может поехать?
– Конечно, поехать! – Игорь Павлович взял ее за руку.
– Вы, однако, сильный мужчина, – поднялась Софья Марковна. –  и, конечно, уверены, что мы не утонем?
– Уверен!
– Хорошо. Подождите тут, я скоро.

Вечером на веранде, под абажуром, Софья Марковна угощала кофе с коньяком нового знакомого.
– Удивительное дело! – не поднимая глаз, разглаживал ложечкой в чашке густую пенку Игорь Павлович. – Еще вчера мы не знали о существовании друг друга, а сегодня сидим тут, пьем кофе, беседуем… И, мне кажется, что это с нами длится очень долго!
– Я, наверное, вас утомила?
– Нет, нет, что вы! У меня кровавые мозоли от весел, а я, вы не поверите, чувствую себя счастливым! Удивительно!
Давно Софья Марковна не чувствовала себя женщиной, окруженной мужским вниманием. Прошло уже больше десять лет, как она похоронила своего Левушку. В сорок лет рак поджелудочной железы. На кладбище закопана под плиту урна, а она, став мужиком в юбке, задраила наглухо себя. Для жесткой жизни необходим этот защитный кокон. И вот эта неожиданная встреча!
 «Что это? Пошлый дачный романчик?» Ей в следующем году будет уже сорок, а ему только сорок пять. Но почему так колотится сердце, и невозможно обуздать скачущие мысли? Лева был единственным ее мужчиной. Он всю жизнь оставался большим задумчивым ребенком. Родилась у них Мария, и именно ей пришлось думать, где и как зарабатывать деньги. Лева работал школьным учителем, а ее гинекология блеснула золотым дном. Вот Софья Марковна и впряглась. И она тянет и вытянет этот воз. И все у них с Марией будет хорошо! Но только иногда по ночам, когда особенно холодной глядит в окошко седая луна, она чувствует себя твердой мороженой скумбрией. А теперь еще это вольное поведение дочери… Поперлась за какой-то земляникой! Принесла в банке на самом дне, а не было ее почти весь день! Рассказала, что повстречала соседа Славку, который позвал покататься, и они съездили на карьер. Смешно, аж плакать хочется! У мамы, значит, завязывается дачный роман, а дочь купается со скотником в карьере.
«Мама, мама, – вспоминает вчерашний восторг дочери и ежится Софья Марковна, – Славик, он так хорошо плавает! Видела бы ты, как он разбежался – и с обрыва, как птица! Представляешь, минут пять не показывался! Я уже хотела на помощь звать! А Славик вынырнул далеко-далеко, на середине пруда. Он такой сильный!»
И разве этой дурище объяснишь, что сила этому быку нужна, чтобы дрова колоть да мешки с картошкой на спине таскать? И все же ей деревенский воздух и питание идут на пользу. Прыщи с лица сошли, и румянец появился. В городе кружку молока невозможно заставить выпить, а тут хлещет, как воду. Пришла веселая, смутила Игоря Павловича. Тот, бедняга, целый день веслами работал, и потом еле чашку держал. А эта бесцеремонная словно забыла соскочить с мопеда! Так и ворвалась в дом с шумом, дымом и треском. На карьере она, видите ли, была! Уселась, впялилась и давай допрашивать:
– А вы действительно ученый? А в какой области? Что, и научные труды имеются? А скажите, лягушки любить умеют?
«Ну не дура ли? Человека в первый раз видит и про лягушек спрашивает! Нет, хватит! Все это неконтролируемое безобразие надо кончать. Завтра никуда из дома. Пусть сидит и повторяет английский. И обязательно заставлю извиниться перед человеком».

Встреча у реки, катание на лодке и последующие две недели перевернули жизнь Игоря Павловича. О, если бы все ограничивалось тихими вечерними разговорами и церемонно умильными поцелуями узких Софьиных ручек! Но ведь были букеты полевых цветов. Каждое утро Игорь Павлович охапками их приволакивал из степи! Пока на половине Софьи царил сон, он прокрадывался на веранду и украшал ими две банки и глиняный кувшин. Что это было? Накрывшая влюбленность в изящную и потрясно красивую женщину оказалась лишь верхним уровнем сокрушительных перемен. Будто неведомая и необоримая сила с вершины солидных сорока пяти прожитых лет, шарахнув, перенесла его лет на тридцать назад. У мальчика, ради блестящего его будущего, воспитывающими ножницами, как картинки из журнальчика, была вырезана вся яркая и мятежная юность. Его посадили в хорошо оборудованный вагон, поезд тронулся и будто одно мгновение за окошком промелькнули все сорок пять нераспознанных лет. Когда сверстники во дворе гоняли мяч, били стекла, дрались, воровали сирень и учились целовать своих подруг, Игорек продолжал учиться, посещал спортивные секции и бестолковые научные кружки. Мальчик давил ненавистные прыщи, жадно исподтишка следил за волнительно созревающими девочками и тайно занимался онанизмом.
И вот теперь Игорю Павловичу будто снова семнадцать! Он ныряет с обрыва в реку, хочет с пацанами плыть наперегонки… Отыскал в заборе дыру, в колючих кустах проторил тропку, каждое утро притаскивает из степи букеты. Однажды хозяин дома Леонид, заметив, как он вылез из заборной дыры, усмехнулся и презрительно сплюнул. Но самым смешным было поведение Славки. Этот молчун, как-то увидев Игоря Павловича с цветами, набычился и перестал здороваться. С того времени каждый раз как Игорь Павлович с букетом пробирался на софьину террасу, он чувствовал тяжелый следящий взгляд. И в такие минуты в нем особенно торжествовал мальчишечий реванш и радость над побежденным соперником!
Соперником? Разве этот салага для него соперник? Он ухаживает за Софьей, а Славка катает на мотоцикле Машу. Все правильно. Или все же нет? Тогда что еще? Чувствовалось, что-то другое, что совершенно не касается Софьи, происходит с ним.
Как же трудно бывает распознать тени, когда солнце стоит в зените! В полуденный час, когда природа до краев, как чаша, напоенная солнцем, утомляется буйством запахов, красок и звуков, когда все, включая само июльское светило, готово броситься в желаемые сумерки еще неблизкого вечера, особенно хорошо бывает прилечь где-нибудь в тени, заложить руки за голову и глядеть, глядеть в выгоревшее небо. Отпуск Игоря Павловича катился к закату. Он лежал в саду на дощатом топчане и наблюдал, как в просторном небе веселились стрижи. На газету села пчела. К ней прилетела и села рядом другая. Игорь Павлович принялся рассматривать насекомых.
«Вот та – молодая, а та – уже взрослая пчелка, – смотрел, как по газетным строкам ползает парочка. – Мама и дочка, как Софья и Маша. Как же они похожи! – сверкнуло в голове. – Софья – это взрослая Машенька? Или наоборот? Маша это юная Софья? Бред какой-то! А что я? Кому же я ношу цветы?»
После обнаружения похождений на соседскую половину жильца Славка по-звериному напрягся. Уши ловили малейшие шорохи, глаза пристально обшаривали углы и дворовые закоулки. Через стенку он научился различать и угадывать шаги ненавистного дачника.
Каждое утро сияющий Игорь Павлович возвращался из степи с букетом цветов. Скрипя зубами, Славка забирался на чердак. Сквозь сдвинутую в заднем фронтоне доску он следил, как лысый «женишок», отеревшись полотенцем, с букетом лез в крапиву и потом в заборную дыру.
 «Заколочу на хрен!» – ругался Славка. И заколотил. Да еще кучу насрал и битого стекла навалил. Заминировав таким образом вражеский лаз, наутро он, как обычно, занял на чердаке наблюдательный пункт. Как назло, в это утро батька не спешил на работу, а продолжал возиться во дворе с лодочным мотором. Вот в калитку вошел «женишок», вот поздоровался с отцом, прошел к себе; на веревке появилось влажное полотенце. Дачник обошел курятник и нырнул в крапиву. В следующую минуту от забора раздался стон.
Мина сработала на все сто! Чувак выскочил из кустов. Лысина красная, глаза на лбу, руки в дерьме, по коленкам течет кровь.
«Полная победа!» – торжествовал Славка.
– Леня, – пучя глазища, подбежал к отцу дачник, – что же это такое? Там был лаз! А теперь заколочено, и стекла набиты!
– Заколочено? – присвистнул и задумался хозяин. – Постой… Клавдия сейчас вам поможет.
– Клавка! – позвал он жену. – Мигом ходь сюда!
Леонид, подхватив вожжи, скрылся в доме. Ни криков, ни иных человеческих звуков не доносилось. Было лишь слышно, как в надпотолочной тишине рубили горячий воздух вожжи.
Игорь Павлович, помывшись и обработав раны зеленкой, ушел на свою половину. Там он заперся и, улегшись, принялся обдумывать произошедшее.
 Через полчаса постучали в дверь.
– Что такое? – отпер Игорь Павлович.
– Мы у себя пол решили покрасить, – виновато глядела хозяйка, – так уж заодно и тут на верандочке давайте мазанем. Леня у стенки пока мазать не будет, чтобы вы могли ходить.
– Делайте что хотите.
Боль от ран постепенно стихла, Игорь Павлович поворочался и заснул. Разбудил осторожный стук в окошко.
«Кого еще там принесло? Завтра же отсюда уеду!». Он приподнялся и отодвинул занавеску. Под окном, в траве стояла босоногая Софья.
– Бр-р-р! – тряханул головой Игорь Павлович. – Это же Машенька! Заходи! – махнул он девушке.
– Ой, мама! – послышался на веранде визг.
– Что там? – Игорь Павлович проковылял к двери. Посреди веранды, влипшая в свежую краску, стояла Маша.
– Что это у вас тут? – Девушка не знала, что делать. – Пол покрасили…
– Да черт их знает, что они тут замышляют! – Игорь Павлович помог ей сойти с окрашенных половиц.
– Утром я, – он показал на букет и свои раненые колени, – шел к вам… Собираюсь вот, срочно надо уезжать. Хорошего понемногу.
– Разве вы уже… уезжаете? – Маша уселась на табурет и поджала испачканные ноги.
Потом Игорь Павлович смоченной в растворителе тряпкой аккуратно очищал ее пяточки.
– Ой, щекотно!
– Ничего, зато будешь чистой.
Когда Игорь Павлович закончил и выпрямился, ему показалось, что от веранды к сараю кто-то метнулся.
– Представляешь, этот гаденыш Славка, кажется, ревнует. Заколотил в заборе лаз и битого стекла набросал, – нахмурился Игорь Павлович. – Он, вероятно, думает, что цветы я ношу тебе!
– А я думала, что цветы вы носите нам с мамой.
– Ну, конечно, вам! Маме и тебе! Вы ведь так похожи! А вечерами под луной вообще один человек!
– Я почти не помню папу, – помолчав, заговорила Маш, – мне было меньше пяти лет, когда его не стало. Я часто думаю, каким бы мне хотелось видеть своего папу… Игорь Павлович, можно вас попросить?
– Конечно.
– Женитесь, пожалуйста, на маме. Она вас любит.
– Надеюсь, это не она тебя просила?
– Нет, что вы! Я сама! Просто я вижу…
– Что ты видишь? – Игорь Павлович коснулся ладонью машиной коленки. – Какая у тебя шелковая, нежная кожа! Ты как пушистый зверек… – Он медленно погладил ножку.
Маша вздрогнула и закрыла глаза.
 «Что я делаю? – в голове Игоря Павловича вспыхнуло и сразу погасло сомнение. Руки двинулись выше. Он чувствовал, как дрожит, напрягаясь, и тут же обмякает девичье тело. Сильная дрожь охватила и его.
– Соня, Сонечка! – шептали пересохшие губы.
– Я Маша, Маруся! – Задыхающаяся девушка обняла навалившегося Игоря Павловича.
 
Через полчаса с букетом васильков Маша сошла со ступеней веранды. У калитки возник Славка.
– У него была?
– У кого? – поправила лямку на сарафане девушка.
– Не прикидывайся. Сама знаешь, про кого говорю.
– Пропусти.
– И цветочки от него несешь, – крепко удерживал калитку парень. – Он же лысый и старый. Что ты в нем нашла?
– Не твое дело… Это ты забор заколотил?
– Я.
– Зачем?
– Чтобы этот козел больше к вам не лазил.
– Он не козел, а вот ты дурак. Пропусти же! – Маша рванула калитку.
– Не пущу! – упирался Славка. – Ты, ты… я тебя люблю! Выходи за меня…я для тебя готов…
– Пошел вон, идиот непуганый! – Она наотмашь хлестнула букетом.
Парень отшатнулся, и Маша выскользнула на дорогу.
– Ну, держись, жидовка пархатая! – прошипел вслед он. – Убью и тебя, и твоего ухажера!
– Сволочь, – уже не оборачиваясь, буркнула Маша.
 
На следующее утро, собравшись, Игорь Павлович пил чай в своей комнате. До автобуса оставался час. Вот он подхватил сумку, последний раз оглядел комнату и распахнул дверь. Под ногами блеснул подсохший пол.
Раннее утро было свежим. Сад будто спрятался в тумане.
«А может, ничего и не было? – глядел в молочную пелену Игорь Павлович. – Ткнуть пальцем, а там пустота!»
У сарая, прямо за бочкой, в рваных клочьях отступающего тумана виднелся висевший на гвозде Славка.
 «Боже мой! – вздрогнул Игорь Павлович. – Неужели этот придурок повесился? Этого еще не хватало!»
Через двор с ведром прошла хозяйка.
 «Кажется, не заметила, – вжался в стену Игорь Павлович, – но как же быть?». Он еще раз вгляделся.
 «Тьфу, черт! – сплюнул Игорь Павлович. – Привидится же с утра!..»
Теперь ему хорошо было видно, что на гвозде висела длинная тряпка.
«Бежать, скорее бежать!» – не оглядываясь, он двинулся к дороге.
– Уезжаете? – окликнула с крылечка Клавдия.
– Да, надо… – вздрогнул и оглянулся Игорь Павлович.
– Всех благ и хорошего пути вам! Приезжайте еще!
 «Чего эта дура орет?»
Он быстро подошел к крыльцу.
– Там на столе я деньги оставил. Вы вот что, Клавдия… Я вчера… ну, в общем, не успел попрощаться, – и Игорь Павлович кивнул в сторону соседского дома.
– Хорошо, хорошо! – принялась кудахтать Клавдия. – Понимаю… передам. Обязательно передам Софье Марковне, что вы уехали.
– Кому? – вздрогнул Игорь Павлович.
– Софье Марковне, – повторила Клавдия, – или, может, кому еще?
– А, нет, нет. Да, передайте Софье Марковне, что я… А впрочем, ничего не надо. Скажите, что срочно уехал… обязательно позвоню. Да, вот что еще…. Там, на веранде, где вы пол вчера покрасили… Там я случайно следы оставил. Замажьте их получше.

июнь 2012 – февраль 2014