До присяги

                ДО ПРИСЯГИ

      После двухнедельного пребывания на сборном пункте Коля, наконец, попал в эшелон, формировавшийся на восток. После посадки, он, отупевший от пьяной и шумной публики, не заметил никаких перемен. Разве что на сборном пункте был народ подпитый, то здесь попадал уже и побитый. Но Коле так все надоело, что он был рад любому движению. Слишком уж бурно менялась обстановка для жителя тихого  райцентра, привычного к спокойной размеренной жизни. По мере продвижения радость Коли начала меркнуть. Народ в эшелон подсаживали, чем дальше, тем беспокойнее. Однажды ночью погрузилась большая, вагона на три, команда в Челябинске. Уместнее было бы назвать ее бандой, т. к. все были пьяные и невозможно буйные. До утра они спать уже никому не дали, бродили по поезду, матерились, тянули все подряд, руки распускали по поводу и без. Коле пришлось жаться к сержантам, чтобы уцелеть. Дорога до Читы все трое суток – сплошной кошмар. В Иркутске подсело человек двадцать, сразу же сцепились с челябинцами и ввиду малочисленности потерпели поражение.
         
      В Чите погрузка была ночью, подсадили тоже человек двадцать. Зашли организованно, было видно, что это коллектив, а не набор случайных людей. Так оно и оказалось. Ребята из одного городского района, из одних школ, последние полгода, перед армией, обучавшиеся в одном училище на механиков-водителей от ДОСААФ. А отбирал туда районный военком  исключительно спортсменов. Это училище поставляло специалистов во все воинские части, располагавшие гусеничной техникой. Они знали, что по прибытии на место встретятся с друзьями и родственниками. Некоторые даже везли им весточки и подарки от родных. Расположились, осмотрелись, переговорили с иркутянами, воспрявшими духом, оценили обстановку. Стало понятно, что будет продолжение. Которое и не заставило себя долго ждать.

     Пропившиеся челябинцы, решили подкрепиться свежими припасами. Отправили для сбора дани несколько человек. После  первой же грубости главный из посыльных вылетел в тамбур с хлынувшей  из носа кровью и выбитым зубом. Соратники опережали его, чуть ли не по воздуху. Что происходило в следующие полчаса, Коля видел не полностью, т.к. с такими же «некомандными» отсиживался под полкой. Наверху все грохотало, звенело, скрежетало и материлось. Поезд остановился, два вагона превратились в жалкое зрелище - без окон, верхних полок и столиков. Людские потери составили множество выбитых зубов, сломанная рука. После выяснилось, что и ребра не все уцелели, что на месте не определяется. Пока ждали коменданта ближайшей части, читинцы продолжали выводить особо рьяных челябинцев в тамбур и добивать. Странно, сами они отделались синяками и ушибами. Времени на разборки не было, с поезда сняли сильно пострадавших и пьяных, и состав двинулся дальше, зияя пустыми окнами. На станцию Оловянная, через шесть часов при двадцатиградусном морозе, все прибыли трезвыми. При разгрузке из вагонов, погрузке в автомобили и по пути следования, а это 18 км., несколько раз вспыхивали потасовки. Челябинцы успокоились, когда увидели, что их оппонентов встречают, несмотря на позднее время, земляки.
   
     После объятий, радостных восклицаний, торопливых вопросов прибывших построили и отправили в баню. Всю эту ораву, больше сотни человек, умудрились помыть, наголо остричь и переодеть в солдатскую форму за два часа, из бани вышли уже строем, все одинаковые, различали друг друга по голосам и фингалам, приобретенным во время дорожных баталий. Когда развели по спальным помещениям, ни у кого не было желания выяснять отношения.


     Коля попал во взвод обслуживания техники, в артиллерийское отделение. В этот же взвод в отделение тяги попали и три его попутчика из читинцев с удостоверениями механиков-водителей. Уже наутро техник старшина Тамбовцев ( тоже из читинских),  который командовал отделением тяги, увел  его в парк. Во взводе отделение подчинялось командиру взвода только в спальном расположении, а по службе начальнику технической службы. Поэтому Тамбовцев сразу после завтрака уводил всех в технический парк и приводил к отбою, ссылаясь на занятость и распоряжения начальника службы полка, майора, с которым командир взвода, старший лейтенант, тягаться не мог. Техники в парке работали на ремонте и обслуживании, а артиллеристы занимались всеми казарменными работами по уборке, копали ямы по разнарядке начальника тыла, разгружали склады, обслуживали пушки и занимались строевой подготовкой. После первого дня службы Коля понял, что ему выпал неудачный жребий. Перед отбоем он подслушал, что Тамбовцев кому-то говорил о недокомплекте личным составом отделения тяги и намерении обратиться к начальству за пополнением, хотя бы из числа бывших трактористов. Коля последний год перед армией работал в соседнем селе в колхозе. Там у него был дядька, старше него всего на три года, тракторист. К 19 годам успел завести пару деток, в армию не взяли по этой причине. Коля работал у него прицепщиком. Работа так себе, привяжи дышло сцепки и хоть в кустах валяйся, только скучно.  Дядька любил выпить и поспать. Обучил Колю вождению трактора, а сам стал исчезать, благо, начальства поблизости нет. Коля послушал, как увлеченно общаются между собой технари, как обсуждают профессиональные вопросы, не считаясь с иерархией, и понял, что артиллерия не его стезя.
   Подошел к Тамбовцеву и сказал, что он тракторист и хочет служить по специальности. Несколько ответов на вопросы убедили Тамбовцева, что парень с техникой дело имел. А удостоверение в армию никто брать не обязывал, тем более что не все трактористы их и имели.
Наутро Коля как то ненавязчиво почистил сапоги Тамбовцева, в столовой, опередив дежурного заодно со своей, расторопно унес посуду со стола технарей в подсобку кухни и перед отправкой на работу предложил себя для тестирования на технических работах. Тамбовцев попросил у командира взвода Колю на один день для усиления. Тому было все равно, сколько человек гонять по плацу и он согласился. Нечего и говорить, что усердием и исполнительностью в этот день, Коля затмил всех. На следующий день пошел рапорт на имя командира полка на перевод рядового Ситникова в отделение тяги. В строевой части еще никого никуда не успели оформить, поэтому переложили военный билет из одной стопки в другую, и Коля стал механиком.

    Жизнь налаживалась. В столовой Коля умудрился сесть за один стол со старшиной, и умело справлялся с нехитрыми обязанностями распределения масла, сахара, хлеба. Масла тогда полагалось десять граммов на человека. Коля умудрялся разделить идеальный стограммовый брусок масла на одиннадцать ровных кусочков. За столом сидело десять человек. При раздаче все смеялись этому фокусу, а лишний кусочек, чертыхаясь и недоуменно качая головой, Коля подкладывал старшине, который тот со смехом над незадачливым кудесником, мгновенно проглатывал. С сахаром и хлебом было примерно то же. Сложнее было с кашей. Здесь задача была другая. Тамбовцев кашу не любил, дембеля умудрялись подкармливаться на стороне. Делилась каша очередниками. Ставилось девять мисок, раскладывалась каша или разливался суп и по команде миски разбирались. Никто не мог обеспечить точность вложений, поэтому надо было успеть определить, где каши больше и выхватить эту миску себе. Коля не заметил, что с некоторых пор это стало развлечением даже для соседних столов. Никто такого азарта к еде не испытывал как Коля, все старались опередить его ради потехи.

   Прошло дней десять, Коля прочно занял свое место возле старшины, уже и порученцем его стал, следил за порядком, иногда покрикивал на сослуживцев за оплошности и нарадоваться не мог своему везению как булгаковский Шарик. А что еще нужно для счастья? Старшине все подчиняются беспрекословно, он его правая рука, уже многие считают, что он второго года службы и в поведении Коли появилась даже какая то вальяжность.

     И тут во взвод прибыло долгожданное пополнение. Им оказались три читинца, Трифонов, Дементьев и Карнаухов, которые ехали в одном с Колей эшелоне.
Там оказался избыток специалистов и их перераспределили по другим частям. Естественно, земляков встретили радостно, начали расспрашивать о событиях во время разлуки. Понятно, что при перераспределении начальство прежней части постаралось избавиться от солдат, которые уже успели, так или иначе, отличиться не с лучшей стороны. Об этом сейчас и рассказывал Трифонов, а слушатели покатывались со смеху.
Коля, слушая побасенки, не забывал о службе. По привычке одернул сослуживцев, напоминая об обязанностях. Тут он ощутил на себе пристальный взгляд Карнаухова, ему как–то стало не по себе. «Ты кто?»- последовал вопрос. Коля вдруг понял, что он никто и сказать ему нечего. « Что это за ЧМО?» - спросил Карнаухов земляков. И до тех дошло, что Коля никто, такой же, как и они.
«Да это приспешник нашего старшины Тамбовцева» - ответил кто-то. «Это, какого Тамбовцева, Мишки с Наклонной?». «Да». «Ну-ну, разберемся. Что ты говоришь, нужно делать?». Чувствуя, что вязнет в чем-то нехорошем, кляня себя за язык, Коля выдавил из себя: «Так это, надо приготовить столы на завтрак». – «И что стоим? Знаешь, что надо и стоишь. Действуй!». Коля не понял, какая неведомая сила подбросила его, опомнился уже в столовой, без помощников быстро накрыл столы и стал поджидать взвод, надеясь еще на всемогущего старшину. Уж он, дембель, командир и член партии, бардака не потерпит и поставит на место этих распоясавшихся молодчиков. Ишь, раскомандовался! Страх проходил по мере осознания значимости своего покровителя. Да он сейчас увидит и спросит, почему Коля сам и один здесь возится, а услышит правду, тогда им места и в этой части не останется. Почти успокоившемуся Коле через минуту предстала шокирующая картина: в столовую входил старшина с Колиным обидчиком, а тот хлопал его по плечу и хохотал, что-то рассказывая. Как? Старшину, к которому и второго года службы солдаты обращаются на «Вы» и по уставу, этот фамильярно не только зовет на «ты», еще и распорядился, чтоб солдат с крайнего места пересел за другой стол, а сам нагло сел на его место, рядом с Тамбовцевым, продолжая разговор. Сердце ухнуло у Коли вниз, когда Карнаухов спросил старшину, показывая на Колю: «А этот что, в вертухаях у тебя?». – «Да ладно ты, хороший парень»,- отмахнулся тот. – «Ну, хороший так хороший, лишь бы под ногами не путался».

     Так удачно начатая служба у Коли явно давала крен. Он сторонился Карнаухова, как отклоняется, искривляясь, ствол вишни от ореха, не касаясь его, просто не вынося подавляющей энергетики. Тот вроде его и не трогал, а все же незримо присутствовал. Коля  не знал как себя вести и с теми с кем уже сжился. В каких они отношениях с прибывшими, как ОН может отреагировать? Тревога была на грани паники при воспоминании, что в эшелоне с челябинцами меньше всего церемонился именно Карнаухов. Что это плод его воображения и страхи на себя нагоняет он сам, а Карнаухову до него дела нет, Коля не понимал.

     Тому, действительно, до Ситникова дела не было, он ему был неинтересен, за свою жизнь научился отличать личности от посредственностей. Походя, поставил на место и достаточно, дальше по законам общежития, которые с интернатских времен еще усвоил как утверждающие справедливое распределение благ и невзгод, прежде всего. Здесь трудностей не будет, ситуация управляемая. Надо будет встретиться с земляками, особенно с теми, что уходят на дембель, некоторых три года не видел, и еще на три года расстанутся. Те старослужащие, которые для его сверстников были старшими товарищами, для Карнаухова были равными, т. к. он рано пошел работать, и некоторые из них были у него на производстве в стажерах, а потом стали друзьями, их связывало многое на гражданке. От вечерней школы до походов на вечеринки, часто заканчивающихся разборками, в которых он не отставал от товарищей. В общем, Карнаухов не ощущал над собой чьего-то превосходства. С Тамбовцевым у него на гражданке было шапочное знакомство, в каком то клубе; старшина сейчас понимал, что ему лучше спокойно дослужить, не нарываясь на неожиданности. Он объяснил Карнаухову правила поведения, обязательность соблюдения субординации и между слов, дал понять, что на личную его свободу посягать не собирается. Понятливый Карнаухов все адекватно воспринял, со всем согласился, нового ничего в этом не было, на предприятиях тоже иерархия и распорядок.  По поводу посягательств на личную свободу не волновался, пока в любых обстоятельствах удавалось отстаивать, веди себя нормально, не зарывайся и все будет как надо. Тамбовцев и не посмеет, земляк.

      Служба шла своим чередом. В парке не было никаких привилегий, в отделении ребята подобрались работящие, каждый понемногу нашел свое место, молодые жили сами по себе, не смешиваясь с остальными. Да и работа была интересная, было чему поучиться. Солдаты второго года службы попытались управлять ими, но не получив поддержки со стороны Тамбовцева и должного почтения со стороны молодых, отстали. Попытки поучать заканчивались конфузом, такие как Трифонов и Карнаухов опытом обладали не меньшим, а за словом в карман не лезли. Солдатам третьего года вообще ни до чего не было дела, им бы только не прекословили. С умом можно было с ними не пересекаться.
 Оставалась еще одна категория: еще не успевшие демобилизоваться старослужащие - некоторые уже переслужили на месяц-два. Эти вообще были не от мира сего загадочными существами. Начать с того, что в большинстве своем они были украинцами и намного старше своих сослуживцев. Коля долго ходил кругами, потом отважился и спросил одного, заросшего щетиной здоровенного, дядьку: «А я что, когда отслужу, таким же стану?», - «Сынок, тебе сколько лет?», - « Девятнадцать», - «А мне тридцать». Призывались они из западных регионов страны, где в войну население было повыбито, а рождаемость упала. Работать  некому и председатели колхозов правдами и неправдами прятали их от военкоматов, тянули до последнего срока, двадцати семи лет, тогда не успевших обзавестись двумя детьми, забирали в армию. К концу службы они были тридцатилетними дядьками. К молодым относились соответственно, часто подкармливали.

     Коля постепенно утрачивал свои позиции. Как-то так получилось, что Тамбовцев стал устраняться от управления работами за ненадобностью. Т.е. он с утра расставлял людей, ставил общую задачу и уходил. Надзора не требовалось, при необходимости ребята советовались и сами находили решение. Коля еще пробовал как то участвовать, но это воспринималось как бесполезная суета. Ему сразу же находилось занятие по квалификации, а в этом он отставал от специалистов и оказывался на подхвате. В парке Тамбовцев стал почти недосягаем, Колю от него незаметно оттерли. В казарме он еще успевал оказывать мелкие услуги, но это стало восприниматься как обязанность и авторитета не добавляло. Хуже всего, что и в столовой Колины трюки  привели один к конфузу, второй к катастрофе. Все из-за Карнаухова.

     Карнаухов, обладая ироничным складом ума, чаще воздействовал сарказмом, чем физической силой. Что эффективнее еще вопрос. Поднимать скандал из-за каши казалось недостойным. А вот проучить следовало. Когда подошла его очередь раскладывать кашу, он стал в одну миску накладывать вдвойне. В результате получилось, что половина бачка оказалась в этой миске. Все за столом поняли пикантность ситуации, кроме привычно сосредоточенного Коли. После команды эта миска оказалась у него. Наступила тишина. Через минуту Коля понял, что никто не ест даже за соседними столами, все наблюдают. К тому же, он с ужасом понял, что кашу ему не одолеть, а остальные к своей порции даже не притрагиваются. Краска залила его лицо, на глаза навернулись слезы. Без команды из-за стола встать нельзя и Коля, под смех с соседних столов, досидел до конца завтрака, опустив голову и вперив взгляд в злосчастную миску. Свои даже не смеялись.
С маслом получилось еще хуже. Как-то Карнаухов пошел навестить земляков в первую батарею. Поговорили, посмеялись. Карнаухов рассказал несколько курьезных случаев из жизни молодых бойцов в своем взводе. Его спросили про случай с кашей. Смеясь, он рассказал и о фокусах с маслом. Просто для красного словца. Опять посмеялись. Один из земляков, Валька Задонский уточнил, не шутка ли это. Вообще то объедать молодых подлость. На следующий день к середине завтрака он подошел к столу взвода Тамбовцева. Поздоровался, завел разговор ни о чем. Процесс приема пищи шел своим чередом. Когда Коля привычным фертом вручил две порции Тамбовцеву, а тот, не моргнув глазом, их проглотил, Задонский взял за ворот Тамбовцева и легко выдернул из-за стола. Тот оказался Задонскому по плечо. Далее последовало совсем страшное: Тамбовцев подлетел вверх и грохнулся навзничь. Задонский поднял его за шиворот, поставил на ноги: «Ты что забыл, чему тебя в карантине учили? Смотри, чтоб не пришлось напоминать!». Тамбовцев ушел из столовой. После этого он стал питаться с сержантами, а вместо него за стол посадили молодого. Карнаухов подошел к нему и объяснил, что явился невольным источником неприятности. Тамбовцев развивать тему не стал, но вел себя с того момента строго по уставу. Хуже всего было то, что он отверг мелкие услуги Коли и тот остался без покровителя. Коля дураком не был. Понял, что надежнее обзаводиться друзьями, перестал гоняться за привилегиями и старался не отставать от сослуживцев в деле постижения военных премудростей. Для начала надо стать равным.



     Но жизнь полосатая. Иногда неудачи, следуя одна за другой, вдруг приносят в итоге перемены, которые и предвидеть трудно. Только Коля смирился с необходимостью начинать все с нуля, как произошло событие, почти вернувшее все его утраченные позиции.
Командиром части был полковник Чикилев, заслуженный фронтовик, настоящий «слуга царю, отец солдатам», особенно соответствовал второй половине цитаты. Он умудрялся все знать, видеть и помнить. При встрече с офицером, если он обращается, солдат обязан представиться, назвать звание, фамилию и подразделение. Чикилеву этой скороговорки хватало, чтобы запомнить человека, как минимум, до конца службы. В столовой качества пищи он добился простым способом: заходил в зал и садился за любой накрытый стол, каждый день. Поэтому пища была вкусной, а столовые приборы в комплекте и чисто вымыты. Если замечал дежурных офицеров за отдельным столом, то устраивал нагоняй за барство и злоупотребления. Все это знали, и опростоволоситься мог только недавно переведенный в часть. Во многих частях солдаты имели личную миску, кружку и ложку, т.е. носили это с собой. Когда через год полковника перевели на повышение, то и в этой части посуды стало не хватать. Ложки стали носить за голенищем не только на учениях.

     Для Чикилева война никогда не кончалась, заповеди Суворова он блюл свято. Поэтому всем было тяжело, особенно по ночам. Каждую неделю он считал обязательным поднять полк по тревоге, невзирая на погоду. Это означало сорваться с постели, одеться, получить автомат, бежать с километр по морозу до парка, занять место согласно боевому расписанию и ждать приказа. Вся часть неслась, пушкари к пушкам, механики к тягачам, остальные кто куда. Как правило, добежав до парка, узнавали, что уже отбой и возвращались чистить, сдавать оружие и досыпать. В армии передвигаться положено только строем. Но это чаще всего не выполнялось, потому что старослужащие ловчили и в парк не бегали, отсиживались по каптеркам, мастерским и прочим уютным местам. Молодежь еще к строю не приучена. Во взводе обслуживания с этим было хуже всего. Работы было много, начальство смотрело сквозь пальцы на строевую подготовку, надеясь к принятию присяги в ускоренном темпе наверстать. За месяц службы провели всего три, четыре занятия строевой подготовки, тогда как остальные вышагивали на плацу по четыре часа ежедневно.
После очередного отбоя тревоги в жуткую метель молодежь взвода гурьбой брела из парка в казарму, человек пятнадцать. Впереди в снежной мгле смутно проявилась крупная осанистая фигура, по папахе стало понятно, что это командир полка. Вояки растерялись, хоть прячься. Да не все. Вдруг послышалась четкая команда: «Взвод, строиться!», следом: «Взво-о-о-од, стой, нале-во! Смирно!». Из строя вышел солдат и, подойдя по Уставу к командиру, четко отрапортовал, что взвод обслуживания техники возвращается после отбоя тревоги в спальное расположение. «Доложил рядовой Карнаухов». Полковник, успевший отчитать за разгильдяйство несколько групп, бредущих сквозь пургу как анархисты, воспрял духом, повеселел: «Какого года службы, рядовой?» . –«Октябрь 1967». Полковник похвалил и ушел. В казарме долго смеялись над этим подвигом Карнаухова, спрашивали, откуда что взялось и прочили нешуточную карьеру.

     А через неделю пришел приказ направить в соседнюю учебную часть несколько наиболее расторопных со средним образованием молодых для замены выбывающего сержантского состава. У Карнаухова не было среднего образования, но его включить в приказ распорядился лично командир полка. Уходили они на полгода, затем возвращались в часть, чтобы заменить своих непосредственных командиров. Было объявлено, что Карнаухов по прибытии заменит Тамбовцева. Курсантов построили и увели. Коля вздохнул свободно считая, что через полгода все изменится. И был прав. Тамбовцев снова допустил его до своих сапог, подворотничков, стирки портянок и носков, делая незначительные поблажки. Упущенные позиции Коля наверстывал, стараясь не задевать друзей Карнаухова, с которым приходилось иногда встречаться в столовой. Слишком яркими были впечатления, полученные за шесть часов, проведенных с Карнауховым в одном вагоне.