Горшок со светом

На пожелтевшем от времени и диагнозов листке, придавленным к столу куском оргалита, было написано "Аминазин". Я выдавила сквозь зубы: «Звоните в реанимацию!» Дежурная педиатр удивленно посмотрела на меня: «У нас нет детской реанимации». «Звоните заведующей!» - перехожу на крик, боясь разбудить постояльцев отделения. «Да Вы что! Три часа ночи! Она меня убьёт!» Обещая, что я лично её убью, если с моей дочерью случится что-нибудь непоправимое, продолжаю растирать ледяные ножки и ручки. Заспанная медсестра принесла шерстяные носки, коллекция которых хранится в палате с «отказниками». Температура переваливает за отметку 41. На моё вытье сползаются любопытные. «Так, все разошлись, не в цирке, баиньки-баиньки…» - расталкивая стихийный митинг, по коридору пробирается старушка в белом халате. На кармане бирка «сестра-хозяйка». «Так, где-то тут у нас была подсказочка… Ага, вот! Аминазин, сколько там?.. Ага, есть…» - пришёптывая под нос соотношение ингредиентов, записанных лет сорок назад корявым почерком на клочке бумаги, бабулька ловко наполняет шприц, колет Женьке укол, подмигивает мне морщинистым глазом и так же безмятежно уходит. Через пять минут температура поползла вниз. К утру Женя очнулась от лихорадочного бреда. Вместе с ней проснулись все обыватели детской больницы.
В палате нас было четверо. Я с полуторогодовалой Женей, за свою маленькую жизнь буквально уже прописавшейся в дышащем на ладан стационаре. И бабушка с внучкой. Девочка нервно спала, когда нас привезли по «Скорой». Из-за ночной суматохи она проснулась, перевернулась на другой бок и начала кашлять. Противно так, с надрывом. Бабушка пыталась поить девочку каким-то молокоподобным напитком, налитым в бутылку с соской. Девочка жадно глотала питье, потом так же воодушевлённо извергала выпитое, не в состоянии унять ни кашель, ни рвоту. Бабка беспомощно хлопала глазами: «И вот так третий день».
На утро был обход. Врач с волосами цвета чистейшего гидроперита, рассерженно осмотрела обеих девочек, рекомендовав продолжать назначенное лечение. «Да как же ей лекарство давать? Ведь рвёт же…» - пыталась засомневаться в постулатах медицины уставшая за ночь бабка. Ничего не ответила крашеная педиатричка, только дверью громко хлопнула.
Ближе к обеду разговорились. Вернее, бабка затеяла длинный и болезненный монолог. Присела вот так сиротливо на край панцирной кроватки, где колыхалась от изнурительного кашля её трехлетняя внучка, и заговорила: «Ой, боюсь, опять накрывает…»
Потом был длинный рассказ про её сложную жизнь. «Бабке» на тот момент было 42 года. Пронизанное страданием обвисшее лицо, беззубый рот, корявые руки, сгорбленная спина. Эта женщина – мать троих детей. Старшая дочка работает в НИИПе, младший сын – школу заканчивает на будущий год. А вот средняя в 18 лет выскочила замуж, как и мать её в свое время, по большой любви. Родила дочку, которую бабка прямо из роддома к себе забрала. Молодым ведь простор нужен, не нагулялись ещё, какой им ребенок? Тем более, что оба они любят вольный ветер и рёв моторов, и не любят тесную комнату в коммунальной «хрущевке» в Быково. Вот и гоняют с «Ночными волками» по городам и весям нашей необъятной Родины.
Всю жизнь сердобольная мать работала у «Сухого».  Красила внутренности самолетов едкой эмалью, обтягивала кресла прочной материей, клепала, прибивала. Одним словом, придавала самолётам потребительский вид, чтобы не уронить престиж отечественной авиации. Здоровье закончилось гораздо раньше, чем предвещали ежегодные медосмотры. Организм, отравленный высококачественными химикатами, вышвырнули на пенсию. А сильно задолго до этого вышвырнула «бабка» из дома своего непутевого и агрессивного мужа, оставшись одна с детьми выживать во имя победы коммунизма.
Старшая дочка приходила пару раз в больницу, я любовалась, какая она ладная, умная, к матери как нежно относится, племянницу жалеет и балует. Особенно понравилась замшевая юбка, элегантно обтягивавшая точёную фигурку посетительницы. Когда та ушла, «бабка» с гордостью отметила: «Это я юбку пошила! Остался кусок замши после того, как мы салон обтянули, так я и юбку смастерила и на жилет осталось…» Наверное, впервые в тот момент глаза «бабки» проявили признаки жизни.
Девочке с каждым часом становилось хуже. Рвота не прекращалась. Я брала Женьку на руки и слонялась по обшарпанному коридору, не выдерживая ни звуков, ни запахов соседской болезни. На встречу мне по направлению к уборной вяло двигалась «бабка», удерживая в руках пластиковый горшок. Чиркнув взглядом по содержимому горшка, я пришла в ужас, машинально схватила «бабку» за свободную руку и потащила на пост: «Срочно вызывайте заведующую!» Богиня гидроперита, парализованная увиденным в недрах «ночной вазы», через секунду, заикаясь, бормотала в трубку: «Скорее, пожалуйста!» Через полчаса девочка в состоянии дичайшего токсикоза лежала под капельницей. ОткАпали. Пошла на поправку. И тут испортилась «бабка». Она начала качаться из стороны в сторону. Подвывать. Закрывать глаза. Открывать глаза. Отхлебнув приличную порцию холодной воды из казённого стакана, она констатировала: «Ну, вот опять. Депрессия». Я хихикнула про себя, мол, нашла время! Депрессия у неё! Девку надо на ноги ставить. Лечение контролировать. Питание налаживать. Некогда депрессиями увлекаться…
Рассказ про психиатрическую клинику многое расставил по местам. Однажды «бабка», пережатая по артериям, перетянутая жилами и выжатая соками, попала в психушку. Думала, что умом тронулась, не справившись с грузом навалившихся проблем. Лежала при смерти посреди огромной белокафельной палаты и даже не задумывалась, что и как будет с её детишками. Врачи диагностировали самую обыкновенную депрессию. Прописали лекарства, уколы, диету, физкультуру. «Бабка» через месяц огурцом в семью вернулась. Вкус жизни вспомнила и к светлому будущему потянулась. Теперь болезнь внучки отбрасывала её в депрессивное состояние, как в мучительное забытье. И только сама «бабка» понимала, что нет там ни спасения, ни упокоения. Есть только страх, боль и чернота, из которой нет выхода. Она уняла дрожь в пальцах рук, неуверенно встала со стула, вышла в коридор и позвонила психиатру.
Через полгода я встретила их на улице. Девочка баловалась в песочнице, «бабка» расслабленно сидела на лавочке, беззубо улыбаясь апрельскому солнышку. Выкарабкались обе.
Часто в последнее время слышу: «У меня депрессия.» И люди смеются в ответ. «Да на тебе пахать надо!» - в лучшем случае цитируют шедевры кинематографа. И мало, кто понимает, что невозможно самостоятельно выбраться из этого состояния. Что никакие мотивационные лозунги – «Шевели булками… оторви жопу от лавки… соберись, тряпка… встань и иди!» не сподвигнут человека вернуться к жизни. Слезть с подоконника и закрыть окно. Убрать в шкаф банки с разномастными таблетками. Остановиться на светофоре. Потому что это внутри. Это сложные химические закономерности, нарушенные любым мало-мальски важным расхождением в ежедневных ритуалах. Страхи. Стрессы. Обиды. Мысли. Поступки. Всё, что нас окружает и наполняет, способно вызвать тяжелейшую депрессию. Я постоянно вспоминаю ту «бабку», уродливую, но сильную. И очень надеюсь, что, когда понесу свой «горшок» по коридору, кто-нибудь возьмет меня за руку и отведёт по направлению к свету.