Синекура

ОТ АВТОРА. Этот текст должен был войти у меня отдельной главой в повесть «Партийная школа», но никак не вписывался ни по объему, ни по композиции. Время действия: 1977 год. Место действия: один из танковых полков Московского военного округа.

Нас обмундировали в почти новую офицерскую форму. Выдали лейтенантские погоны. Определили в казарму танкового полка. Самые шустрые: Бузя и еще кто-то из алкашей сбегали в город за водкой, которую начали мы пить, не дождавшись ужина.
 Отужинав в офицерской столовой, мы со Славкой отправились погулять в город с простым, но емким названием Дзержинск. Кстати, местные делают ударение на первый слог. Но не суть – мы тоже скоро привыкли коверкать славную чекистскую фамилию, чему научились в ближайшей пивной стекляшке. Нам еще раньше кто-то рассказывал, что в Дзержинске прекрасное пиво: мол, вода там какая-то особенная, для пива самая подходящая. Вот мы и решили удостовериться, завернув первую встречную «стекляшку».

Не обманули: пиво действительно оказалось превосходное, куда лучше, чем в Горьком, а тем более в Перми. Славка взял жареную мойву.  Фу, гадость жирная! «Я рыбу всякую люблю и в любом виде». – сказал Славка, встретив мой презрительный взгляд. Оно и понятно: на берегу Обвы родился и вырос, а там без рыбы -  только ленивый.

После неумеренного потребления пива прошлись без особого смысла по центру города, который называют еще столицей «большой химии». Ничего интересного не увидели; правда, зелени много, чего-чего, а этого у города не отнимешь.
Магазины уже закрылись, и ноги сами собой завернули в ресторан. Название не помню. Помню только, что пили коньяк, танцевали, затем провожали какую-то долговязую блондинку. Точно помню, что ничем эти проводы не закончились, а вот, как добрались до казармы, - совершенный провал в памяти. Это надо же, в пролетарском незнакомом городе и на рогах – какой ангел-хранитель уберег от патруля да уличного хулиганья?
***
Утром, очухавшись, вывернул карманы. Ничего погуляли! Мятая десятка да полтора рубля мелочью на все три недели стажировки. А на какие шиши домой за тысячу верст к жене и детям возвращаться?

После завтрака нас, слушателей с военной кафедры Горьковской высшей партийной школы, построили в одну шеренгу на полковом плацу.
- Сношать будут за вчерашнее, - сказал Славка.
- Так вам, собакам, и надо,- ухмыльнулся Бузя, первый на курсе алкаш.
- За что, Бузя?
- За то, что меня с собой не взяли, одни без меня водку жрали…
Мне смешно на Славку с Бузей и на еще некоторых других однокурсников смотреть. Форма на этих великовозрастных лейтенантах, словно на корове седло. Да и что с них, от армии откосивших, взять: «калаш» и тот только в кино и видели. О себе, пропахавшем на брюхе пол - ГДР и закончившем службу заместителем командира мотострелкового взвода, скромно умолчу.

Славка с Бузей промахнулись. Не гнобить нас построили, а для того, чтобы распределить новоявленных лейтенантов по ротам и батареям и другим подразделениям.  В основном стажерами замполитов. Когда дошла до меня очередь, не только я, но и все наши опешили: меня назначили не стажером даже, а исполняющим обязанности замполита первого танкового батальона. Майорская, по сути, должность. За что, с какой такой стати? Голова и без того с похмелюги раскалывается, а тут такое: ни сачкануть теперь, ни выпить, всегда весь на виду – нафиг мне это счастье!

В прострации полной я пропустил мимо ушей команду разойтись, так и остался на плацу в одиночестве.
- Не горюй, лейтенант, - подошел молодцеватый подполковник, и лицом, и статью схожий с Ван Даммом из голливудских боевиков, - со мной, старик, не пропадешь…
Представился:
-  Командир первого батальона Виктор Петрович Гневашев.
- Но почему именно меня к вам, товарищ подполковник? Методом тыка?
-Возможно. Но и анкета вроде бы подходящая. Офицер запаса. Срочную не на кухне отпахал. И вообще, хватит комплексовать, через пятнадцать минут отбываем, беги, собирай вещи.

Вещей-то всего портфель да полевая командирская сумка с общей тетрадью и парой книг. И вот мы уже катим на УАЗике по шоссе куда-то на запад.
- В Гороховецкие лагеря, - говорит Ван Дамм, - слышал про такие?
- Краем уха. А что за командировка?
- Так, синекура. Вроде курорта. А если всерьез, то докладываю: я со своими офицерами командую там военными сборами студентов Горьковского политехнического института.  Уже неделю. Мой замполит в отпуск намылился. Так вот тебя вместо него везу.

Ну и попал! Сам-то я тоже, можно сказать, студент, только великовозрастный – двадцать восемь осенью стукнет. Одного поля, получается, ягодки. И какой я, журналюга, им замполит?
А Ван Дамм ухмыляется:
- Ребята все взрослые, умненькие, но с гонором некоторые. Они уже дипломные защитили, госэкзамены сдали, осталось только военку отслужить… Да, чтобы ты не запутался: мы, войсковые, отвечаем только за внутреннюю службу. Ну, как бы тебе популярней сказать? Дисциплина там, построения разные, разводы, поверки, караулы…
- Понял, не маленький.
- А занятия по боевой и политической подготовке ведут офицеры с кафедры. Там у них сплошь полковники и подполковники, а майор всего один…
-Двоевластие, значит?
- Хрен им, мы главней. У нас и ответственности больше – случись что, нас привлекут, - он строго посмотрел на меня: мол, и тебя тоже, - ладно, на месте сам разберешься, если не маленький.
***
Приехали. На полянах меж стройных, прямо-таки карабельных сосен огромные палатки. Неподалеку несколько щитовых домиков. Возле одной из палаток бродит босой метра под два детина.
- Чего это он? - спрашиваю командира.
- Косит под придурка: сапог на его лапищи не нашлось, вот и давит сачка пока, не найдем сорок седьмой размер.
- А у меня еще зубной щетки нет, пальцем зубы чищу,- услышал нас верзила.
- Ну и чисти, - сказал подполковник, а потом, обращаясь уже ко мне, добавил:
- Между прочим, красный диплом у него, говорят,что чуть ли не гений какой-то по химии. Такие вот чудеса!
- И ничего мне не будет,- бормочет гений,- я к присяге еще не приведен.
К нам подбегает молоденький лейтенант с красной повязкой на рукаве, докладывает подполковнику, что за время его дежурства происшествий не случилось, что личный состав сборов находится на стрельбище.
Комбат ведет меня в один из щитовых домиков, самый меньший по размеру. Две кровати, пара тумбочек, стол.
- Это наше с тобой жилье, вот твоя кровать.
Время к шестнадцати часам. Идем в офицерский домик. Большая комната, пять кроватей. За столом два старлея, капитан и рыжий прапорщик режутся в карты.
- Товарищи офицеры! - командует капитан, плюгавенький мужичек лет   тридцати.
- Знакомьтесь, товарищи командиры, замполита вам привез,- представляет меня подполковник.
Жмем руки. Старлеи – взводные, мои ровесники. Боб, высокий светловолосый красавец. Игорь – брюнет, тоже еще тот чувак: щегольские усики, влажные цыганские глаза. Прапорщик Леха – старшина сборов.
Подполковник с капитаном Митрохиным, начальником штаба батальона, уходят. На столе появляются бутылка водки, банка тушенки.
- Будешь? -  спрашивает меня Игорь.
 
Что я теряю? Да, ничего. А тут хоть голову полечу.
- Почему бы нет? - говорю. - С утра калган трещит.
- Наш чувак, - бросает Боб.
- Ну, тогда за знакомство, – поднимает стакан Игорь.
- После второй Леха предлагает мне шух на шух. Снимает свою потертую портупею:
- Давай, лейтенант, меняться?
- Отдзынь, Рыжий, от человека,- цедит лениво Боб.
- Ни с кем, Серега, на мен не иди, - просвещает меня Игорь,- с тебя взыщут затем за утерю новой портупеи рублей так десять. Тебе это надо?
- И пошутить нельзя? - обижается прапор, а у самого глаза злые-злые.
Вскоре Леха уходит считать портянки, а мы сидим, беседуем до ужина: старлеи просвещают меня, кто здесь кто и что есть что.
***
На следующий день на утреннем построении комбат представляет меня личному составу сборов. После построения ко мне подходит чувак в дорогих очках - то ли золотых, то ли позолоченных. Лицо круглого отличника.  Представляется  секретарем  комсомольского бюро сборов.
- Какие будут указания, товарищ лейтенант? - комсорг достал из кожаной папки блокнот, шариковую ручку.
Откуда я знаю, какие указания дать молодому карьеристу. Пришлось срочно вспомнить былую свою армейскую службу -  тем более, что сам полгода комсоргом роты был.
- Стенгазету выпустить, боевые листки во взводах, политинформации…Что еще? Да, чуть не забыл: подготовить концерт ко дню присяги…
- Уже работаем, товарищ лейтенант.
- Ну, тогда с Богом, продолжайте в том же духе.
Он на меня как-то странно посмотрел: гадает, наверное, откуда в ВПШ подобные типы берутся?
Комсорг мнется, не уходит.
- А, сапоги, - говорит, - для Егора?
- Для какого такого еще Егора? Ах, для Егора! Уже работаем…
***
После развода едем на стрельбище.
-Посмотрим, - говорит капитан Митрохин, - что ты, комиссар, за фрукт такой. А то вы, пиджаки штатские, только бла-бла и горазды. Из чего стрелять будешь? Автомат? Пулемет?
В армии я с этими «калашами» чуть ли не в обнимку два года спал, видеть их с той поры не могу.
- Если можно,-  говорю, - из пулемета.
 Мы запрыгнули на бронетранспортер. Оператор поднял бегущие по рельсам мишени. Я прильнул к пулемету СГМ, пальцы сами вспомнили, что делать, дал две короткие очереди – обе мишени упали. Игорь захлопал в ладоши.
- Случайно, - сказал прапор Леха.
- Возможно,- не стал я спорить и краем глаза заметил, как капитан подмигнул Лехе.
А под танк слабо? - спросил меня прапор. - На танкодроме студентов как раз обкатывают - и ты, может, попробуешь?
- Охоты особой нет.
- Слабо, замполит? Давай на спор, что струсишь!
- Рыжий, угомонись! - прикрикнул на Леху Игорь. – Лейтенант вряд ли  знает, что это такое.
- Не мешай, пусть спорят, -  сказал   Митрохин.
- А случись что, кто ответит?
- Не ссы, Игореша, надо будет, отвечу.
- Уроды! - проворчал Боб и, сплюнув, пошел к УАЗику.

Я знал, что это такое. Сидишь, вжавшись в окоп, через который над тобой проходит танк, затем вскакиваешь и бросаешь ему вслед гранату. Первый раз, в учебке, было страшно до жути. Затем, в войсках, еще дважды катали – приятного, конечно, мало, но внутренней паники уже не было. А сейчас мне действительно не хотелось лезть в окоп под танк пыль глотать, форму пачкать. Но заело - молодой, дурной, азартный  местами.
- Ладно,- говорю,- если на спор…
Пари заключили на две литры водки. Переехали на танкодром.
- Я сам поведу,- сказал Игорь и сел за рычаги Т-62-го.
 Отступать некуда: денег на проигрыш нет. Я спрыгнул в окоп.

Не буду скрывать: испытал забытый уже страх, но сумел подавить его, сделал все, как надо, как когда-то на ученьях. И песка, правда,  наелся, и в пыли вывалялся.
- А ты не трус, замполит,- похвалил прапор Леха, а глаза его были злые-злые.
Вечером Леха выставил проспоренное. За стол уселись вшестером - еще и лейтенант Володя, наивный, чистый такой неиспорченный еще парнишка.
- Ты где, Сергей, - служил? - спросил меня Игорь.
- В ГСВГ. Прошел подготовку в Котбуском учебном полку, затем полтора года в войсках сержантом.
- Тогда понятно…
Капитан Митрохин после третьей закосел и начал тянуть на меня.
- Не люблю,- сказал,- партработников!
Мы с ним сцепились.
- Я не партработник, - говорю,- а газетчик, это две большущие разницы.
- Все равно комуняка. Ненавижу!
Митрохину налили еще и уложили его спать.
- Допился! – брезгливо бросил Боб.
- А, между прочим,- сказал Игорь,- он у нас парторгом в батальоне значится.
- Почти по Фрейду,- буркнул Боб.
- А вы знаете, намедни Петрович его за замполита по большой матушке так крыл, так крыл!! - сообщил Леха и глаза его стали добрые-добрые.
***
Не служба, а мед. Утром после всяких обязательных оперативок, разводов, инструктажей идем с комбатом в свое жилище спасаться от жары. Лежим на своих кроватях, лениво переговариваемся. Ближе к одиннадцати командир не выдерживает:
- Наш час настал, Сережа, скидываемся и, как говорится, в школу не пойдем.
- Деньги ваши, Виктор Петрович, ноги наши.
- Не наглей, юноша!
- Тогда я пас.
- Что, совсем пустой?
- Ну да, на стипендию много не напьешь.
- Сколько хоть платят?
- Сто двадцать. А вам, простите за некорректный вопрос?
- Пятьсот тридцать.
- Ну, вот, а вы: скидываемся, скидываемся…
Вам Дамм достает из подкладки сапога мятую десятку, заныканную от жены:
- Бери, живодер, и, чтобы мухой!
Ага, полетел вам, товарищ подполковник, полтора километра по жаре! Беру деньги и иду к прапору Лехе:
- Выручай, Рыжий.
- Смотрите, не упейтесь,-  отоваривает совсем за небольшой процент Леха, и глаза у него становятся грустные-грустные.

После ужина в офицерском бунгало играем обычно в карты на шолбаны. Боб не участвует. Переодевшись в джинсы и футболку, уходит до утра. А если иной раз и не уходит, то берет гитару и поет Битлов, Дэвида Боуи и Игги Попа на чистом, как утверждает Игорь, английском. Однажды я попросил его спеть Высоцкого или Окуджаву, он посмотрел на меня, как на урода, советских, сказал, бардов не перепеваю.

Странный он парень. Служба явно ему в тягость. Игорь рассказывал, что в Питере ждала Бориса блестящая карьера, но, обручившись с генеральской дочкой, сбежал от нее прямо со свадьбы. Вот сюда и сослали. А, главное, - зачем сбежал, сам до сих пор не знает.
***
День присяги – великий праздник.  Начальник кафедры полковник Григорьев пригласил нас с Виктором Петровичем после официальной части отобедать в их офицерском кругу. Мы приглашение, естественно, приняли: по статусу полагается. Наши войсковые офицеры обиделись, что их не пригласили, но из гордости вида не подали: мы, сказали, свой праздник устроим, тем более, что к нам жены приедут.

Студентов наших, как и полагается в Советской Армии, торжественно привели к присяге на верность Родине и ее Вооруженным силам. Затем концерт и праздничный обед с котлетками и двойной порцией сливочного масла. Отметив своим присутствием весь этот официоз, мы загрузились вместе с офицерами военной кафедры в автобус и отправились на пикник.

Устроились на берегу озера, образовавшегося на месте выработанного   гравийного карьера. Поляну накрыли нам роскошную. Рыба всякая, колбасы, давно исчезнувшие с прилавков магазинов, и даже черная икра, которую я в жизни-то ел лишь однажды. А о коньяках и сухих винах уже не говорю. «Ждали командира полка с генералом из штаба округа, но они почему-то не приехали». - сказал мне Ван Дамм.

Полковники и подполковники как-то странно косились на меня, выпивая и закусывая как бы с оглядкой.
- Тебя опасаются,- шепнул мне Ван Дамм.
- С чего это вдруг?
- Думают, наверное, что ты засланный.
- Ладно, пусть думают.
Полковник Григорьев вперил в нас возмущенный взгляд:
- Кончай шептаться, танкисты! Лейтенант, скажи теперь ты слово.
Лейтенантов здесь кроме меня не было. Я встал, поднял рюмку:
- Товарищи офицеры, предлагаю выпить за то, чтобы они сдохли!
- Кто? – все, опешив, подняли головы.
- Враги нашей великой Родины…
Все встали и дружно выпили. Полковник Григорьев захлопал в ладоши:
- Молоток, лейтенант!

Дальше пошло легче, как-то раскованней. Купались в холодном озере, хлебали уху. Никто не напился, мы с моим комбатом выглядели тоже весьма достойно, а вот полковник Григорьев полез было ко мне целоваться, но почему-то передумал.
Вернулись мы в лагерь довольные, приятно расслабленные. Грело также, что нам выдали на дорожку бутылочку коньяка. «Спрячь на завтра»,- велел Ван Дамм, а сам завалился спать. Я, отхлебнув чуток, спрятал и пошел к своим батальонным ребятам. Открыл дверь в их бунгало и оторопел. Кровати перевернуты. Посреди комнаты сидит привязанный к стулу капитан Митрохин – глаза стеклянные, губы разбиты, на лбу ссадины. За столом понуро курят Боб с Игорем. Возле них суетится прапор Леха, разливая из бутылки по стаканам остатки водки. Лейтенант Володя орудует шваброй, подметая разбитую посуду, окурки и прочий мусор.
- Ко мне и Володе приехали жены, - начал монотонно, словно замороженный, объяснять Игорь,- а Боб привез подругу. Мы, как белые люди, сели за стол, стали праздновать, и он назвал мою Свету ****ью…
- Да, так и было. - подтвердил Леха. - Еле скрутили, жилистый, гад…
- А какая она ****ь? Она жена моя! - поднял голос до крика Игорь.
- Бел-бил-бял,- забормотал оживший Митрохин.
- Ты, гад, опять! – Игорь, вскочив, шагнул к капитану, замахнулся.
- Игорек, лежачих не бьют,- остановил его Боб.
Старлей вернулся на место. Долго сидели все молча. Только рыжий прапор суетился возле Митрохина, смазывая ему ссадины зеленкой.
Дверь распахнулась. Влетел разъяренный комбат:
- Что, стервецы, догусарились?!
- Он, знаете, как назвал Игореву жену,- начал Леха.
- Так точно, Виктор Петрович,- сказал Боб,- у Митрохи совсем крыша съехала.
- Развяжите его! -  приказал комбат.
- Леха кинулся исполнять. Разрезал веревки. Капитан еле–еле, потирая затекшие руки, встал.
- Смирна! – рявкнул комбат.
- Да, пошел ты! – послал его на хер Митрохин.
- Что сказал?!- взревел подполковник и врезал своему начштаба хук справа.
Капитан после такого удара не мог не упасть. Что он и сделал. Ван Дамм обвел всех невидящим взглядом, но орать не стал, лишь хрипло выдавил:
- Вот и доживи с вами до пенсии, придурки!..
Скандал удалось замять лишь наполовину. Кто-то донес - говорят, что комсорг, который в дорогих очках - то ли золотых, то ли позолоченных. Он якобы где-то поблизости терся, но всей правды знать, естественно, не мог. Утром, собрав своих офицеров, комбат заявил:
- Все, хватит, отныне на сборах сухой закон!
- Есть сухой закон! - сказали все хором и выдохнули с облегчением: пронесло, мол. Один только прапорщик Леха скривился, и глаза его стали злые- злые.
***
Выдержать удалось не всем.
Капитана Митрохина отправили в полк. Его обязанности возложили на Игоря, а на его взвод прислали старшего лейтенанта Серегина. На вид лет сорок, не меньше. Лысина. Животик. В диссонанс к ним -  зычный голос. Непонятные глаза: то скользят по тебе неуловимо, то вдруг буравят насквозь. «Что-то староват он для старлея, - говорю Игорю, - ему бы майором или даже подполковником быть».
- А он и был майором. Служил в прославленной, мать ее, Кантемировской дивизии. Элита!
- Ну и?..
- Разжаловали до старлея и -  к нам дослуживать пенсию.
- За что, Игорь? Не тяни кота за хвост…
- Говорят, что он запил по-черному, узнав, что жена загуляла со старшиной роты. Морду старшине он, конечно же, набил, но и сам пустился во все тяжкие. И вот апогей. Заявился в ресторан в домашних тапочках, в парадном мундире на голое тело, но при галстуке. Вскочил на стул и закричал: «Хайль Гитлер!»
- Не может быть!
- Не знаю деталей, но об этом в войсках много судачили. Можешь сам у него по пьянке спросить: он, выпив, особо и не скрывает.
- Да за такое могли вообще по стенке размазать...
- Могли. Но у него брат в Генштабе какая-то шишка – отмазал.
***
«Все, завязываю, - говорю сам себе, - сколько можно!» Ван Дамм тоже   уже третий день в завязке. Прошли теплые дожди, и мы бродим с ним меж сосен, собираем грибы. Белые. Они сами, красавцы, лезут на глаза. Набрав по ведерку, относим их на кухню, чтобы поджарили.
Утомившись, валяемся на кроватях. Благодать вроде бы, но какой-то червь все-таки точит, перед глазами стоит, не уходит субботнее побоище.
- Виктор Петрович,- говорю, - что с армией случилось?
- В чем вопрос, мой юный друг?
- Понимаете, восемь лет назад я служил совсем в другой армии, такого бардака не упомню.
- А где ты здесь армию увидел? Здесь, я тебе уже говорил, курорт -   отдушина от армейской и семейной, блин, тягомотины.
- И все-таки. У нас в полку порядок был. Дисциплина! Когда в Чехословакию заходили, ни одного случая мародерства…
Комбат вскочил, заходил нервно по комнате:
- Знаю, сам в ГСВГ служил. Туда лучших посылали. Но и там офицеры, не все, конечно, пили, гуляли, морды подлецам били. Просто вам, срочникам, не все было видно. Вот и сейчас ты видишь лишь то, что на поверхности. Взять Бориса с Игорьком - специалисты высочайшего класса. Орлы! На последних войсковых учениях Благодарности командующего округа заслужили. Вот только у Игоря не все дома ладно, а Борис роком своим бредит, рапорт на увольнение подал... Бывает, душу водкой и лечат, но чести не теряют. И чтоб ты знал, я их пьяными никогда не видел – школа еще с кадетов, то есть с Суворовского училища…
- А капитан Митрохин?
- Что Митрохин? Больной он на голову. Рано, благодаря брату - двухзвездному генералу, расти начал, вот крыша и поехала.
- И все же…
- Не занудствуй, лейтенант. На себя посмотри – тоже ведь за воротник заливать не промах. Что, мне теперь о партии, глядя на тебя, тоже скверно думать?
Поговорили! Вредно, видимо, обоим долго не пить?
***
Ван Дамм захандрил. Загрустил, видать, по дому, по семье. Он загнул на своей кровати матрас, показал на лежащую на голой сетке пачку бланков:
- Вот, Сережа, увольнительные листы на всякий, так сказать, пожарный. Я смотаюсь на выходные домой. Остаешься за старшего. Смотри не подведи.
- Помилуйте, товарищ подполковник, я же не кадровый!
- Отставить, лейтенант! Я говорю, ты исполняй!

Понятно, почему именно я. Игорь еще раньше домой отпросился, Боб вообще уже две ночи в расположении не ночевал, старлей Серегин с утра неизвестно где бухой шляется. Вот и остались на хозяйстве мы вдвоем с лейтенантом Володей. Сидим с ним в нашем командирском домике, играем в дурака на уши – это когда проигравшего бьют по ушам картами. Я только замахнулся, прицелившись к Володиному уху, как в дверь постучали. Нарисовался воин из второго взвода – тощий, длинный, рыжий -  по прозвищу Ржавый гвоздь. Плачет:
- Товарищ лейтенант, горе у меня!
- Что случилось?
- Теща померла. Дайте, - упал на колени, -  увольнительную! Пожалуйста!
Я, конечно, не сволочь, у самого хорошая теща имеется – подписал увольнительное удостоверение, предупредив, чтобы не болтал языком, не хвастался.
Не успели за ним закрыться двери, как ввалились в обнимку Серегин и прапор Леха. Навеселе. В руках у Лехи бутылка:
- Вздрогнем!
- На службе не пьем.
- Ну, хозяин – барин, я тогда пойду. Да, замполит, чтоб ты знал: Светка до Игоря точно ****ью была, все в полку знают.
- Мне-то это зачем? Ты это Игорю скажи, если есть, куда затем бежать.
- И скажу! - взвился прапор и глаза его стали злые-злые.   
Прапор, стервец, слинял, старлей остался:
- Поделись, замполит, увольнительными.
- Не могу, они строгой отчетности.
- Да ладно! Ты их принимал по акту? Нет? Тогда не жмись, к тебе же меньше бегать будут. Ну, не жидься ты! А ребята говорили, что ты клевый мужик…Боишься, так и скажи…
Обволок словами, заболтал. Отдал я ему пять увольнительных. Зачем – сам не знаю.
- Это ты зря,- сказал мне Володя и отправился, как дежурный по сборам, проверять наряды.

Ржавый гвоздь все-таки проболтался: меня, и часу не прошло, один за другим атаковали студенты. Все – за увольнительными бегут. У кого друг женится. Кто на поминки. Кому срочно на прием к венерологу. А один чудак попросил сразу на троих: поеду, мол, с друзьями вызволять невесту из секты тоталитарной. Отметаю самые экзотические отмазки, но все равно человек пятнадцать отпускаю. Жизнь есть жизнь. Лишь бы не подвели – в пьянку не ударились, не загуляли, не подрались, вернулись вовремя. Об этом я их и предупреждаю. Мамой и честным комсомольским клянутся, что не подведут.

Обошел расположение. Лагерь непривычно обезлюдел. Кто в увольнительной, кто в самоволку до ближайшей деревни свалил - не без этого. Оставшиеся по палаткам дрыхнут, грибы меж сосен собирают, мяч на поляне гоняют. Огромный Егор портянки на солнышке сушит – сапоги ему все-таки нашли
– Ребята обещали зубную щетку в городе купить! -  похвалился, увидев меня, Егор.
Пошел на кухню - грибков жареных с картошечкой отведать. Догоняет запыхавшийся лейтенант Володя:
- Командир корпуса здесь! Беги, докладывай!
- Но почему я?
- Как старший по должности. Бегом, Серега, а то всех вздрючит!
Бегу, а генерал-майор уже сам направляется от своей «Волги» к кухне. Молодой, гренадерского роста, статный. Фуражка с высокой тульей, как у офицеров вермахта в кино. Печатаю шаг, докладываю, что происшествий на сборах не случилось, личный состав находится на отдыхе. Он на меня смотрит, как на привидение.
- Почему, - говорит, -  не по форме оброс, лейтенант?
У меня космы, действительно, уши закрывают, на воротник лезут. Что делать? Непроизвольно, на автомате, включаю дурака:
- Виноват, товарищ генерал, денег на парикмахера нет.
Он оторопел:
- Что сказал? Денег нет? Пропился! Сильно пьешь?
- Никак нет, товарищ генерал! Бедный я, студент…
Он еще больше опешил:
- Какой еще такой студент?
- Слушатель Высшей партийной школы. Стажируюсь…
- Что, стипендия мала?
- Да нет, товарищ генерал, семья большая.
Он полез в карман, достал мятый трояк:
- На, постригись.
- Не, товарищ генерал, гусары денег не берут.
 Комкор расхохотался, согнав своим рокочущим басом сорочью стаю с верхушек сосен. Потом достал платок, вытер набежавшие слезы, спросил:
- Дурака валять тоже в партшколе учат? – и, не дожидаясь ответа, протянул мне руку. - Бывай, замполит. И постричься не забудь.
Пронесло. Генерал поехал дальше по Гороховецким лагерям, а на Володю было страшно смотреть: весь он взмок, руки трясутся, губы синие. Я, наверное, был не лучше.
- Ну, ты и даешь! – вымолвил, наконец, лейтенант,- у тебя что, крыша сдвинулась?
- Это я со страха. А больше всего знаешь, чего боялся? Вдруг он объявит общее построение, а у нас половины людей нет.
Ночь спал я плохо: в кошмарных снах подопечных моих в горьковских городских дворах терзали всякие чудовища, которых сменяли менты -  били бедных студентиков дубинками, бросали их в черные воронки. Не находил себе я места и в воскресенье, мандражил по полной. Но обошлось. К ужину, как и положено, вернулись все. Изможденные, но счастливые, а, главное –трезвые. Мужики, одним словом.
- А хрен ли, товарищ лейтенант, - сказал Ржавый гвоздь, доставая из дипломата блок «Стюардессы», -  пацан сказал - пацан сделал.
- Убери! Офицеры взяток не берут.
- Берите, не обижайте. Вы ко мне по-доброму, а я почему скотиной быть должен?
И пошло, и поехало – удружил Ржавый гвоздь.  Несут пиво, вино, водку и даже самогон, а один чувак печенья целый рюкзак притарабанил. Я растерялся: куда столько бухла, мы же в завязке?  Вылить жалко – добро все-таки. Отдать им обратно? Нет, салаги еще по армейским меркам, нельзя, ни капли! Да, проблема, мать ее за ногу! Но марку держу и даже кричу:
- Все, хватит, накажу!
- Не надо, мы же от всей души!
Пришел Лейтенант Володя, увидев батарею бутылок, всполошился:
- Прячь, Рыжий с Серегиным идут!
Я затолкал все добро под койку, но прапор со старлеем проковыляли мимо. В обнимку, уже никакие в смысле трезвости.
- Разговеемся? - спросил я у Володи доставая марочное болгарское полусухое.
- Если чуть-чуть…
По чуть-чуть не получилось, оприходовали в охотку всю бутылочку. Хорошо и душе, и телу, если настоящее виноградное, а не какая-то там «червивка».
***
Вот так, недели не прошло, как сухой закон был нарушен, развязались, так сказать, всем нашим узким и дружным офицерским кругом. Только прапора Леху со старлеем Серегиным проигнорировали: они и без моих запасов сутками в обнимку ходили датые. А мы пили интеллигентно, с толком, с расстановкой, чтобы дров опять не наломать и не страдать перманентно алкогольным похмельным синдромом.
Леху вскоре вызвали в полк на какие-то разборки по поводу порчи имущества. Оставшись без собутыльника, Серегин в уныние не впал, где-то, как-то чудесным образом, не покидая лагерь, доставал бухло и был каждый день «под мухой». Загадка века: до завтрака Серегин мрачен и раздражителен, но вроде бы трезв, а после развода уже веселый ходит, пошатываясь и что-то напевая себе под нос. Где берет? Кто поит? Заинтригованные, мы устали выдавать версии - одна другой нелепей.
- Хватит гадать,- сказал Игорь,- надо за ним проследить.
Отправили с таким заданием лейтенанта Володю. Через какое-то время он возвращается, корчась от смеха:
- Ой, держите меня, не могу!
Изобретенный Серегиным способ оказался прост и бесхитростен, как все гениальное.
- Он пошел в сосны, - рассказывает Володя, отсмеявшись,- идет, озирается, я за ним. Всего в шагах сорока встает, оглянувшись, на колени перед раздвоенным деревом. Неужели, думаю, молиться надумал? Но нет, лег на пару минут, затем встал, огляделся по сторонам и направился обратно счастливый, счастливый… Я, конечно же, дождался, когда он скроется, бегом к той сосне, разрыл мох, а там…
- Кто там? - вскрикнули мы чуть ли не хором.
- Не кто, а что. Походный бурдюк резиновый.  Проверил – похоже, что чача. Литра полтора еще осталось.
- Крыса вонючая! - сплюнул Игорь.
-  Теперь понятно, зачем он выпрашивал увольнительные, - сказал я.
- Что делать будем? - спросил Володя. - Может, Петровичу доложить, как положено?
- Никак нет, - сказал Боб,- западло это.
- Выходит, пусть спивается окончательно старший лейтенант Серегин? Неправильно это! - взвинтился Володя.
- Запоздали с боржоми, спился уже,- сказал Боб.
- Давайте, перепрячем,- предложил я.
- Нет, - возразил Игорь,- мы же не крысы какие.
Сидели, мозговали, что делать, как быть? Без бутылки не разберешься - достали предпоследнюю из моих запасов. Прикладываясь по маленькой, долго перебирали варианты – один, признаться, никудышней другого.
- Ладно, - не выдержал наконец Боб,- пусть лакает свою чачу.
- Как так! - взвился Игорь. - Тайком, значит, на халяву?
- А мы чем занимаемся? - Боб показал на только что выпитую бутылку. - Двойная мораль, однако, господа офицеры!

Не знаю, как кому, а мне внутри себя стало как-то неуютно, муторно даже. Действительно, а мы-то чем лучше? Сидим, жрем халявную водку, спиваемся по-тихому. А мне и вовсе бы молчать в тряпочку: кто я такой здесь? Случайный прохожий на пыльной ночной дороге, которого не прогнали от костра, а позволили погреть руки и даже плеснули в стакан. 

Впрочем, про Серегина с его чачей вскоре забыли. Приехал прапор Леха. Распечатав еще бутылку, пили, не морщась, травили байки, хохотали до слез. Лишь Боб отчужденно молчал.  Я   другими совсем глазами посмотрел на него, а Борис взял гитару и запел что-то на чистом английском.
***
Это было последнее мое здесь застолье: срок стажировки истек, и на следующий день меня проводили на автобус. Пошли все, кроме Володи – ему выпало опять дежурство по сборам.
- Прибудешь в полк. - велел комбат,- зайди в финчасть, там тебе насчитали немного за замещение замполита
- Спасибо, Виктор Петрович!
- Это комбат для тебя выпросил,- обнимая, шепнул мне на ухо Игорь.
- Бывай, - сказал Боб.
Прапор Леха ничего не сказал. Я попросил его огоньку прикурить, Леха достал зажигалку. «Бери на память», - сказал, и глаза его стали грустные-грустные.
***
Нас снова выстроили на полковом плацу. Я оглядел своих однокурсников: у всех лица обветренные, загорелые, а опухшие только у друга Бузи и Аркаши, но у них они давно такие. И что характерно, форма на многих сидит уже не так мешковато. Правда, у четверых портупеи потертые – как тут не вспомнить Боба с Игорем добрым словом?

Подполковник из политотдела корпуса толкнул речь. Сказал, что стажировка прошла в целом успешно, зачитал приказ, которым объявлялась благодарность нескольким из нас, в том числе и мне. «Чудеса!», - подумал я, и тут же покраснел, как-то стыдно перед самим собой стало - не всю совесть еще, видимо, пропил? Впрочем, ветер настроений переменчив: обнялись после построения со Славкой и Бузей, переоделись в свое, гражданское, и на душе сразу полегчало. И совсем посветлело, когда мы направились втроем в ближайшую «стекляшку» - деньги у меня уже были.
Балдели, наслаждаясь свободой – пусть мимолетной, призрачной, но свободой от жен, армейского начальства, партийных чиновников. А до Афганской войны оставалось два года. На ней сгорел в танке Игорь, командуя батальоном. Об этом мне написал в начале девяностых лейтенант Володя, ставший уже подполковником. И еще он написал, что:
- Виктор Петрович жив и здоров, выращивает цветы на даче;
- капитан Митрохин сгинул где-то в психушках;
- прапор Леха, уволившись, развернул мелкорозничную торговлю, ходит теперь в малиновом пиджаке и обедает в ресторане;
- Серегина влиятельные родственники свозили в Крым к доктору Довженко, и, закодировавшись, он смог дослужить при штабе корпуса до пенсии;
- Боб, отказавшись в октябре девяносто третьего ввести свой полк в Москву, был изгнан из армии. Но вскоре, женившись на еврейке, отбыл через Израиль в Штаты;
- комсорг, который то ли в золотых очках, то ли в позолоченных, - ярый   демократ, шестерил у Немцова, а теперь собрался в Госдуму.
***
Судьбу не выбирают. Или все-таки каждый сам отыскивает себе дорогу? В вечность или в никуда.  Это было единственное Володино письмо. Через несколько лет из газет я узнал, что, командуя танковым полком, он погиб в Чечне.