То, что мы потеряли

А почему, когда о чем-то говорим, то неизменно, возвращаемся к политике, к Чечне. Мы спорим. Делимся. Перебиваем. Не слушаем. Обсуждаем. Обижаемся. Разбегаемся. И потом вновь и вновь звоним и пытаемся быть услышанными. И все это в любой последовательности, в любой интонации.
     После одной такой яркой беседы задумался: а что значит Чечня?! Почему и куда? Зачем? Когда?
     Как обычно. Как всегда. Всплывают и пугают ужасы. из рассказов и репортажей. О том, как предавали и убивали. Убивали тех, кто проявлял сострадание и протягивал руку помощи, которую принимали в трудное время и отрубали при первом удобном случае. Каждый видел то, что хотел. И что не хотел – не видел. И за этим, что-то мелькнет и пропадет под весом ненависти и злости.
     Помню, привезли в госпиталь, в Ханкалу, а там оперировали чеченского мальчишку, лет десяти. Аппендицит. И уже после операции, врач ему сказал:
- Ты настоящий мужчина!
     И получил ровный, спокойный ответ:
- Я не мужчина, потому что еще не зарезал ни одной русской свиньи.
     А когда мама, выстрелила мне в лицо:
- Ты их хвалишь, а вспомни как, приехав после первой войны, что ты говорил?!
     Сказала с обидой, горечью. Полу-боком.  Отвернувшись.
     И слова замерли. Осели в душе каким-то непонятным - непонятым осадком. Горечью. Замерли невысказанным комом в горле.
     И начал оправдываться, не находя слов. Без точки опоры, пытаясь балансировать, тем небольшим объемом знаний увиденного и пережитого. Боясь обмануть самого себя.
     Сколько лет прошло? Сколько еще впереди. Знакомые, друзья. Здесь, там. Всплыло. Захотелось ответить. Маме. Себе. Тем, кто услышит. Честно. На время убрав в сторону чернеющую пасть войны.
     Чечня. Дом, в котором мы разговаривали, он был, как здесь говорят, на окраине хутора. Нет не в горах. Горы были потом, и начинались практически сразу, за забором, большим и добротным. Высоким. Отрезающим и возвышающимся крепостной стеной. А горы, не сразу вверх, а потихоньку. Круче и выше, но не сверху и не внизу. Шрамами оврагов, кустами какой-то растительности, сползающим сверху туманом и иногда бородатыми ребятами. Нежданными. Но, автоматы рядом, под рукой. Как сахар на столе. К чаю. Иначе нельзя. К сожалению.
     И сидя за столом с чаем и пряниками, зачем спросил? В тепле и уюте. С улыбкой:
- А если боевики придут, ты меня убьешь?
     Мага кинул взгляд на автомат, сделал глоток застывшего чая, поднял глаза. Улыбнулся в упор:
- Иваныч! Конечно!
     Морозом. Честно и прямо. И без улыбки, в лицо:
- Я тебе ответил. Ответь мне: А ты? Ты бы что сделал, как поступил, если бы поставили твою семью: детей, жену и меня. Ты бы выстрелил?
     И не уйти, не увильнуть:
- Да…
     Жмем друг другу руки и возвращаемся к чаю. Ровно и спокойно. Когда все точки над «и» расставлены, когда обозначены приоритеты. С улыбкой. Каждый о своем.
     Семья это именно то ради чего и стоит жить. Вечный двигатель природы. Продолжение и умножение. И потому честно и ровно. А если не так, то отведи глаза от зеркала.
     Рассказать о Чечне – о том что, видел, чувствовал, дышал – легко. Вот взять да рубануть от плеча:
- Да! Их много было, отстреливался. А что они вытворяли! - закатить глаза и замолчать, а потом добавить несколько историй, леденящих душу. Вычитанных или придуманных. И мне поверят. Поверят, потому что готовы услышать. Потому что ждут и ищут врага.
     А где он враг? Где тот, против кого ты воюешь? Где то ради чего ты идешь в бой? Где то ради чего ты живешь…
     Про Чечню тяжело рассказать, да и в ней ли дело? Сколько раз там был? Сколько раз буду? Сколько захочу? Сколько ее было и сколько ее будет? А она ведь всегда разная. Разная мыслями и делами, стремлениями и спокойствием. Живущая в веках отражением Терека. Потоком воды, отмеряя годы и судьбы.
     Декабрь девяносто пятого встретил огнем, стрельбой, погибшими, ранеными, грязью, ненавистью. Грозный вздрагивающий и пугающий. Ад. Враг.
     Январь девяносто шестого. Снайперы. Стрельба. Жажда. Отчаянье. Ненависть. Грозный. Враг.
     Август девяносто шестого, отклоненный судьбой несостоявшейся командировки. Грозный. Ужас. Безысходность. Ненависть. Враг.
     Май двухтысячного потоком смертников. Погибших ребят. Усталых рынков. Пыль. Месть. Реванш. Отрешенность. Грозный. Горе.
     Две тысячи четвертый. Разруха. Еда. Деньги. Горе. Сострадание. Грозный. Чечня.
     Две тысячи пятый. Разруха. Общение. Усталость. Понимание. Грозный. Люди. Чечня.
     Две тысячи восьмой. Грозный. Люди. Мир.
     Две тысячи девятый. Люди. Мир. Друзья. Республика.
     Вот такой пирог событий, чувств, веры, горя и надежды.
     А что сказать о людях, которые были врагами? О тех, кого мы считали или считаем убийцами и ворами. Откидывая все в сторону, останемся один на один. Оглянемся и вспомним. Людей. Детей. Матерей.
     А маму называл на «Вы», чем изумлял окружающих. Никто меня не заставлял. Не учил. Просто так было принято – уважать тех, кто дал тебе жизнь. Переданное кровью родителей, Украиной и Белоруссией.
     А встать, когда вошел старший – он старше, уважай его только за это. Плохой он или хороший.
     А встать когда вошла девушка – не важно, сколько ей лет. Уважай будущую или настоящую. Маму.
     Вы вспомнили? Вы вспомнили, как Вы садились за стол и после молитвы и с благословления - разрешения главы дома, кушали? Бережно собирая упавшие на стол крошки хлеба.
     А гармошка?! Давно она звучала на улице, в доме?! Наша, простая, объединяющая русская гармошка. Та гармошка, которая собирала всех вместе, заставляла плакать и смеяться, танцевать. Ходить в гости. Просто так. Без поводов и подарков. Поговорить и поделиться. А не закрыться в четырехстенной крепости и бояться ужасов стреляющих, взрывающих и кричащих из телевизоров. Куда делась эта давняя песня из души?!
     А давно перестали вздрагивать от мата на улице? Привыкли?
     Засмеялись, увидев идущую на свое первое свиданье девушку? Робкую, волнующуюся, горящую красным яблоком щек, держащую бабушку за руку? Забыли?
     А ведь они и живут так. Как жили мы. Да, верят они в другого, своего. Но Бог то он один. Почему то доброе, дарованное нам Христом, тает в повседневном? Засилье и лжи?
     А плохо… Оно-то есть везде. Вопрос – что хочешь увидеть. И после всего, что было, вижу усталость. Усталость, тянущую за руки к земле. Дающей силу и веру.
     У чеченцев много легенд и сказок. В чем-то схожих с нашими. А запал в душу рассказ о волке, стоящем на вершине горы. О всё сметающем ветре, срывающим с него шкуру. И вопрос: «Почему ты не уходишь?! Ты же умрешь!». И ответ: «А мне некуда идти, здесь подо мной моя земля и идти мне некуда».
     А есть в Чечне чурты. Памятники похороненным вне Родины. Просто камни. Соединяющие духовно и возвращающие на родину близких. Для стариков, детей. Для себя. Чтобы не прервалась нить времен.
     А мы как-то незаметно, кочуя по огромной стране, и растеряли свои могилы. Где они наши корни? Оторвались от них и все. Кто сейчас вспомнит, где похоронен и кем был прапрадед? Чем знаменит? И не тот, которого знает весь мир, нет. Другой. Крестьянин и землепашец. Механизатор или воин. Пастух или летчик. Простой. Обычный. Один из миллионов затерянный в памяти. Встань и скажи: «А мой прадед всех победил в тысячу шестьсот каком-то году»! Скажешь? Это сейчас мы начинаем вспоминать тех, кто не дожил до весны сорок пятого. Это сейчас мы ищем одинокие фотографии, делаем запросы, копаемся в архивах. Мы хотим знать, чувствуя, что что-то ускользает, что мы что-то упускаем и теряем безвозвратно. Вот чуть-чуть и все! Разорвется связь дающая жизнь! Хватаемся за соломинку, чтобы прикоснуться, хотя бы к веточке могучего дерева своей жизни. За этой соломинкой стоит и прошлое и будущее. Уважение к себе, своим предкам, своим детям. Настоящее, которое сохранилось в горах далекой Чечни.
     А мы за врагами и войнами не видим, то светлое, что осталось у них, то заветное что осталось у нас. То ради чего мы рожаем и растим детей. То ради кого. Неужели мы хотим им войны и ужасов?! Неужели не спим ночей ради того, чтобы завтра вздрагивать от страха ожидания стуком почтальона в дверь? Да нет, конечно…
     Да и не стучится сейчас почтальон в двери.