Мадера

Когда-то я была знакома с женщиной, носившей необычное имя – Мадера. Скорее всего, она его выдумала, я понятия не имею, что значилось в ее паспорте – Маша, Оля, Света… Я даже не уверена был ли у нее паспорт. Она говорила, что ее назвали в честь вина.

- Кто назвал? – однажды спросила я.

Мадера, как обычно, серьезно отвечала:

- Я никогда тебе этого не скажу.

Познакомились мы с ней на одной из тех художественных выставок, которые посещают только для того, чтобы впоследствии упомянуть об этом в светском разговоре. Я пришла туда с той же целью, что и остальные, и уже битых полтора часа бродила между кривым мазками акрила, теша надежду разбудить в себе зачатки интеллекта и проникнуться мыслью художника.

Мадера неслышно подошла ко мне сзади и пронзительно прошептала в мой затылок:

- Как же здесь невообразимо, восхитительно скучно!..

Еще не дослушав до конца, я знала, что мы станем закадычными друзьями.

Друзей у Мадеры не было. Никогда.

 - Друзья, милая моя, - говорила она мне, сидя на подоконнике в подъезде, - это фикция. Я скорее поверю в любовь, чем в дружбу, милая моя. Потому что первую еще можно как-либо объяснить с точки зрения физики… или химии, но второе является исключительно выдумкой человечества. Я не права? – задавая этот вопрос, Мадера исподлобья смотрела на  меня блестящими карими глазами.

- Права, - говорила я.

«Как же ты не права» - думала я.

Мадера любила бежевый цвет, замшевые черные туфли и курить. Она часто говорила:

- Я никогда, слышите, никогда  не брошу курить.

Я ни разу не видела ее с сигаретой.

У Мадеры был особый дар – ее ненавидели все женщины, абсолютно все, иногда даже я. Отчасти в этом была виновата ее способность приковывать к себе внимание, отчасти – невыносимый характер и взбалмошные выходки. Я понятия не имела, сколько ей лет. Однажды мы сидели на тошнотворном сборище молодых литераторов в здании, напоминающем сельский клуб. Все собравшиеся мнили себя гениями и про себя называли бездарностями всех остальных. Я не могу их судить, потому что сама не была исключением.

Леди в плохо сидящем синем платье из самой мнущейся в мире материи, невыразительно читала отрывок из своего бесконечного романа. Слушать было скучно, повествование было вялым, чему способствовал дрожащий голос и отвратительная дикция автора.

Я сидела, рассматривая облупившийся лак на своих ногтях, и думала – неужели остальные так же ждут, когда я наконец-то закончу читать свои рассказы и заткнусь.

В коридоре раздался грохот (к слову, все собравшиеся сидели босиком, отчего ужасно смахивали на сборище полубезумных сектантов). Я интуитивно почувствовала, что инициатором беспорядка является Мадера. Так и есть – из коридора прозвучал ее запыхавшийся голос.

 - Это полный бред, моя милая, полный бред! Ты понятия не имеешь, о чем пишешь!
Мы переглянулись. Я обводила присутствующих взглядом до тех пор, пока не встретилась глазами со странным дядькой лет сорока пяти, в огромных очках, делавших его похожим на черепаху.

 - Я тебе, тебе! – продолжала разоряться Мадера.

Девушка в жутком синем платье нервно сглотнула и поправила прядь волос. Я про себя ухмыльнулась – такие, как она, безумно бесят Мадеру за неумение выглядеть, как люди, живущие в социуме. В моей голове звучал ее голос: «Милая моя, я понимаю, что провожают по уму, но есть такая одежка, по которой тебя никогда не встретят!».

В коридоре что-то противно шуршало, но никто не стремился пойти посмотреть, что же там происходит.

- Что именно вам не нравится? – леди в синем наконец-то совладала с собой.

- Все! Ты пишешь - «Она спилила каблук соперницы пилочкой для ногтей». Что за бред? Может, у нее пилочка с ножным приводом, но обычными подручными средствами сделать подобное совершенно невозможно!

Мадера появилась в дверном проёме с пилочкой для ногтей в одной руке и истерзанным белым сапогом в другой. Ужасный сапог принадлежал девушке в ужасном синем платье.

Спустя пятнадцать минут мы шли в направлении центра. Мой кошелек стал заметно легче после того как я осушила слезы пострадавшей несколькими купюрами. Почему за испорченную обувь платила я, было непонятно – Мадера пришла на собрание отдельно от меня, я не была ни соучастницей, ни сторонницей ее поступка. Мадера всегда умела выходить сухой из воды.

- Нет, ты скажи, я не права?

- Ты права, - говорила я.

В подобные моменты я чувствовала себя медузой, инфузорией туфелькой, тряпкой, кем угодно, но не тем, кем бы я хотела быть. Мне стыдно признаться, но иногда мне до ужаса хотелось превратиться в Мадеру. Мне хотелось хотя бы на час стать человеком, который может делать, что хочет, не боясь осуждения. Человеком, которому по каким-то причинам боятся перечить.

Мадера осуждала. Мадера осуждала все и всегда говорила таким тоном, как будто ей перечили. Она заказывала кофе на вынос таким голосом, будто готовилась к схватке.
Однажды она позвонила и пригласила меня к себе домой. Когда мы шли туда, я мысленно готовилась к чему угодно – к картонной коробке под мостом, богемной квартирке под крышей, маленькому особняку с мраморным полом и гортензией на каждом подоконнике. То, что я увидела, было неожиданным. Квартира Мадеры находилась на среднестатистическом втором этаже «сталинки», богемным был только прогнивший незастекленный балкон, заваленный советскими изданиями, накрытыми газетными листами. Сама же квартира была маленькой, чистой и… обычной. Я была разочарована, но больше всего меня поразил фарфоровый гусь. Он стоял на книжной полке, на кружевной салфетке. На фарфоровой шее красовался веселенький хлопчатобумажный бант. Этот гусь так не вписывался в картину мира, нарисованную Мадерой – лохматой Мадерой, с потекшей синей тушью, в кремовом шифоновом платье и видавших виды кедах. Фарфоровый гусь начисто разбивал все ее аргументы, ссылки на древнегреческих философов, черную почти кожаную куртку и нелюбовь ко всему живому.

- Он мне нравится, - с вызовом сказала Мадера, как раз в тот момент, когда я подумала, что это вещь прежней хозяйки квартиры.

В эту минуту, когда Мадера смотрела на меня зло и как-то беспомощно, я вдруг увидела совершенно другого человека. Человека, который прятался за слоем дорогого тонального крема и дешевых румян, за стопками прочитанных книг и едким цинизмом. Это была маленькая, серенькая девушка, невыразительная, обычная, но сумевшая создать монстра – красивого, породистого монстра, которому молятся все, включая ее саму. Это была Маша, Оля или Света, которая нарисовала вокруг себя человеческий контур, дала ему имя и он ожил.

С тех пор, я бывала у нее два-три раза в неделю. Я приносила ей кофе, иногда оставалась до утра и спала на двух сдвинутых креслах. На меня величаво и всепрощающе пялился фарфоровыми глазами гусь.

В один очень осенний день, я нервными шагами мерила комнату – концовка нового рассказа получалась скомканной и скучной.

Я сняла трубку и привычно набрала номер Мадеры.

- Убей его.
- Кого? – не поняла я.
- Того, кто тебе мешает.
- Главный герой рассказа – женщина, - улыбнулась я.
- Значит, убей ее, - разозлилась Мадера. – Смерть в конце потрясающе радует публику.

Так я и сделала. Это был первый рассказ, которым заинтересовалось издательство.

Самой невероятной новостью за зиму было то, что Мадера влюбилась. Мадера, у которой под тональным кремом оказались веснушки, вдруг воспылала неземной страстью к художнику-авангардисту, который, на мой взгляд, не представлял из себя вообще ничего особенного.

Пока Мадера взахлеб рассказывала мне о его потрясающих качествах, художник пришел к нашему общему знакомому-галеристу, с картиной под мышкой. На картине были изображены лебеди, пошлые розовые розы и его новая пассия (кто бы мог подумать!) – девушка в синем платье.

- Нет, я сюда больше никогда не вернусь! – своим обычным злым голосом
пробормотала Мадера и стремительным шагом пошла в сторону остановки.

Через три дня люди, открывшие мне дверь квартиры Мадеры, сообщили, что понятия не имеют, кто тут жил до этого. Я заглянула через плечо молодой женщины с блестящим, явно новым кольцом на пальце. В комнате практически ничего не изменилось, исчезли жуткие салатовые занавески и гусь.

С тех пор прошло уже достаточно много времени – оно измеряется не в месяцах, а в годах. Мадеру я не видела, она не звонила мне, не писала, не присылала писем. Я надеялась, что с ней все хорошо.

Спустя тысячу лет с тех пор, как я заплатила за сломанный каблук, я разбирала почту и наткнулась на очередное приглашение на очередную выставку. Фамилия художника показалась мне смутно знакомой, и я перевернула буклет – на тыльной стороне обычно печатают фото автора работ. Я узнала его – Роберт, в которого внезапно влюбилась Мадера, у которой не было друзей и собственного мнения.

- Собственное мнение имеют необходимость высказывать только дураки. Остальных и так понимают, без лишних подчеркиваний, - говорила она.

Выставка была посредственной, картины были посредственными, публика, включая меня, была посредственной.

Я переходила от картины  к картине, пока не заметила еще одну – небольшую. Она была датирована прошлым годом. Я улыбнулась и поспешила уйти – меня ждали в противоположном конце города. Я быстрым шагом шла к гардеробу, а в спину мне смотрел нарисованный фарфоровый гусь с хлопчатобумажным бантом на фарфоровой шее.