Что такое крепостное право

Отрывок из лекции «Крещение Руси». Южно-Сахалинск. 2004.

Нетрудно видеть, что скотовод есть человек, обладающий гораздо большей независимостью и чувством собственного достоинства в сравнении с земледельцем. Земледелец, как я бы сказал, более «удобоугнетаем». Именно потому с развитием крепостного права в России, в интересах крепостников, в XVIII веке начал создаваться миф об «исконном земледельчестве славян». Именно потому крестьян действительно полунасильственно заставляли распахивать всё большие площади земли. И наконец, именно потому, как только крепостное право было отменено, упразднено в 1861 году государем-освободителем Александром Вторым, северные русские крестьяне постепенно, но неуклонно сокращают посевные площади, зато всё больше и больше занимаются животноводством, прежде всего молочным. В начале XX века Российская империя — первый экспортер сливочного масла в мире. То есть, всё возвращалось к национальной традиции.


Отрывок из лекции «Владимирское предгосударство». Москва, Университет Иоанна Богослова. 2006.

Возьмем термин «крепостное право». Одним и тем же термином обозначаем то, что было в XVII веке, и то, что было в XVIII веке. А то были совершенно разные явления. Наше крепостное право XVII века было, вероятно, мягче, чем где угодно в Европе, кроме, может быть, только Швеции. А наше крепостное право при Екатерине было жестче, чем где бы то ни было в Европе, кроме, может быть, Польши. А термин один и тот же, как будто ничего не произошло, ничего не изменилось. Ну не учат наших школьников, почему-то не забывают им сказать, что можно было прочитать в газете объявление: «продается телега крепкая с девкою здоровой и борзою сукой». Но забывают сообщить, что торговля православными людьми была однозначно запрещена в допетровское время! Невозможно было никого продать, ни с телегой, ни без телеги! Не то, что крестьянина, а холопа нельзя было продать.


Отрывок из лекции «Борис Годунов и другие». Москва, Дом культуры «Меридиан». 17.11.1999.

Федора и Бориса обвиняют в установлении крепостного права. Это старая тенденция, но она опровергнута тем же Скрынниковым в его работе «Россия после опричнины», вспомните прошлую лекцию. Заметьте, что как раз тогда, в опричные годы, явочным порядком правительство запрещало крестьянский переход. Не общим указом, не в масштабе страны, а то в одной волости, то в другом уезде, конкретными грамотами, которые историкам известны, и вы можете их поднять. Что же касается последних лет XVI века, при Федоре, то тогда у нас была практика «заповедных годов», в которые только временно запрещался крестьянский переход, в разных землях по-разному. Во-первых, уже исходя из того, что «временно», то не может считаться крепостнической политикой. Временно – это на 3, на 6, где-то на 15 лет. Во-вторых, видно, что то была стабилизационная мера после разрухи 1580-х годов. В-третьих, даже там, где норма заповедных годов удержалась, уже при Борисе она не действовала. Отмена была полной. Возможность крестьянского перехода была полностью восстановлена. Это неоспоримый факт, мимо которого иногда проходят авторы школьных учебников.

Кроме того, человек, который никак не может быть заподозрен в желании обелить Бориса, его лютый враг, впоследствии, уже в Смуту кратковременный царь Василий единственный Шуйский, своей грамотой, заметьте, своей крепостнической грамотой, полностью реабилитирует правительства Федора и Бориса, ибо сам Шуйский пишет: «Злонамеренные мужики утверждают, что при благоверном царе Иване якобы была свобода крестьянского перехода. Так вот, при благоверном царе такого перехода не было, а был он при богопротивном Борисе». Уже этими устами, этим пером и Борис, и Федор как «крепостники» реабилитированы полностью. Не правда ли, интересно?

* * *

Крестьянские войны марксизм объявил безнадежными. И даже до марксистов, у Пушкина есть о «бессмысленном и беспощадном бунте». Но марксисты вкладывали в это особый смысл — «крестьянские восстания бесполезны, потому что крестьянство до конца реакционный класс, никакой программы выдвинуть они не могут». А, следовательно, обречены. Я не уверен, что марксисты правы, даже полагаю, что они редко бывают правы. Но заметьте себе особое положение Болотникова, которое делало его не бунтарем, а политическим деятелем. При нем крепостное право у нас, в «отсталой России» еще никак не сложилось. Мы разбирали это прошлый раз и сегодня. Еще были колебания крепостнических и антикрепостнических направлений. И только Соборное уложение царя Алексея Михайловича 1649 года зафиксирует сложившееся крепостной право, намного позже. Потому то была борьба не с крепостничеством, а с попыткой закрепощения — это совсем другое дело, это политическая борьба. Но вместе с тем то было и расширение Смуты. Еще одна мощная социальная группа выступила на сцену.


Отрывок из лекции «Петровский переворот 1689 года». Дом культуры «Меридиан», Москва. 11.04.2002.

В школе нас учили плохо, только и вбивали в голову, над чем все всегда смеялись, что с каждой эпохой наступает ухудшение положения крестьян. В предисловии к одной из своих книг Гумилев сострил, что в каждой эпохе происходило то-то и то-то, «а крестьянам жилось хуже». У нас в советское время не изучалось ни одного примера улучшения. Когда я стал заниматься историей, мне пришло в голову, что, в самом деле, если бы крестьянам всегда жилось хуже, то крестьяне должны были либо постоянно бунтовать, ведя сплошную гражданскую войну, либо просто вымереть под невыносимыми постоянными ухудшениями. Так вот, в силу марксистской практики мы приучены к тому, что у нас в XVI веке было крепостное право, в XVII веке было крепостное право, а в XVIII и в XIX веках тоже было крепостное право. Но мы не должны никогда забывать, что это, конечно, правда, но использование одного и того же термина «крепостное право» без детального изучения вопроса закрывает полностью его понимание. Видите ли, состояние крепостного в XVII веке, до Петра означало лишь то, что он не может покинуть свою землю, но выгнать его с этой земли тоже нельзя. Он прикреплен к своей земле и на ней несет государево тягло, а также платит оброки помещику, если он не государственный крестьянин. Если же он черносошный крестьянин, то платит только государю. И это всё. До Петра помещик вообще не мог продать поместье. Это была его заработная плата, фонд его обеспечения. У него-то как раз поместье могли отобрать и передать другому помещику, разрешить или не разрешить наследовать поместье сыну. Но, как правило, разрешали. Могли отобрать поместье за неисправную службу. Правда, было немало вотчин. Вотчину отобрать было нельзя. Ну, только по суду можно было конфисковать. Вотчина принадлежала роду, переходила по наследству, и вообще-то вотчину можно было продать. Но и в случае перехода поместья в другие руки, и в случае перехода вотчины в другие руки для конкретного крестьянина ничего не менялось: тот же сосед Иван справа, тот же сосед Семен слева, и отец Николай в церкви тоже тот же самый. Тот же огород, те же пашенные угодья, подворье, скотина и прочее. Всё то же самое. Только оброки другому: теперь не Щигатьеву, а Прыщееву. А какая разница, кому платить? В соборном уложении Алексея Михайловича, о котором мы говорили, специально декларируется: продавать крещеных людей никому недозволенно. Причем, вероятно, имеются ввиду холопы, потому что продать крестьянина и в голову никому бы не пришло. И продать можно было вотчину целиком, то есть деревню, а не кусок ее, не один двор, не одну семью.

И сравните теперь это с тем, что через сто лет, в «просвещенный» век государыни Екатерины Второй называют тем же словом «крепостничество». Продавать можно было кого угодно и как угодно, и даже помещать объявления в газете, мы же «цивилизовались», о том, что «продается крепкая телега со здоровою девкой и борзою сукой». И ничего. Публичные объявления прекратил только император Александр Первый, но не факты продаж. Их прекратил только император Николай Первый.


Отрывок из лекции «Эпоха Петра Первого». Дом культуры «Меридиан», Москва. 16.11.2004.

Вспомним «указ о единонаследии». Петр уравнял поместья с вотчинами. Смысл указа совершенно понятен, он логичен. В здравом смысле Петру не откажешь. Он сделал поместья неотчуждаемыми вотчинами. Помните, да? Ведь поместье было заработной платой дворянина. Земля поместья вообще-то была государева в отличие от вотчины. Он отдал поместья, но при одном условии, что они не могут дробиться. Он создал «майорат». Он переходил к западноевропейскому «майоратному принципу». Но не получилось. Помещики указ о майорате всё равно нарушали и поместья всё равно дробили. Петр ведь чего хотел? Чтобы по праву майората только один сын мог получить наследие, а все остальные дети дворянина оставались бы нищими, то есть должны были бы всю жизнь служить. И буквально за пару десятилетий получилось так, что с одной стороны поместья превратились в вотчины, и больше отнимать их у помещика было нельзя, но с другой стороны они дробились и чадолюбивые помещики отрывали от них кусочки: вот доченьке, вот сыночку, вот приданое. Всё это, подушная подать и указ о единонаследии коренным образом меняли сам смысл крепостного права в России.

Крепостное право, которое в XVII веке было, пожалуй, мягче, чем где бы то ни было в Европе, превращалось фактически в рабство, которое было, пожалуй, жестче, чем где бы то ни было в Европе, ну может быть, кроме Польши. Вот так.


Отрывок из лекции «Екатерина Вторая и российское дворянство». Дом культуры «Меридиан», Москва. 18.10.2000.

Положение крестьянина ухудшается за вторую половину XVIII века так сильно, как никогда ранее, в том числе и при Петре I. В XVII веке и в XVIII веке мы пользуемся одним и тем же термином — «крепостничество» или «крепостное право». Но описываем им совершенно разные явления. Крепостное право XVII века — это прикрепление крестьянина к своей земле, с которой он уйти не мог, но и его никто не мог с нее сковырнуть. Вот почему русский крестьянин и в начале XX века, между прочим, продолжал считать землю своей. А так оно всегда и было. Он не мог с нее уйти. Вотчинник мог продать только село целиком, а помещик вообще ничего продать не мог. Соборное уложение царя Алексея прописывает отдельной статьей, что «продавать крещеных людей никому недозволенно». То, конечно, не о крестьянах, то о холопах! Помыслить же продать крестьянина не осмелился бы ни один боярин. Потому как за то он мог получить от государя и по церковной линии — жесточайшую епитимью. То есть, наше крепостничество XVII века мягче, чем в любой европейской стране, может быть, кроме Швеции, но намного мягче, чем во Франции, я уж не говорю о такой люто феодальной земле как Польша — Жечь Посполита. А в конце XVIII века наше крепостничество больше похоже на рабство и, несомненно, тяжелее, чем в странах Западной Европы. И в газете Петербургской, как сами, небось, помните, можно было напечатать объявление о том, что «продается телега крепкая с девкой здоровою и сукой борзою».


Отрывок из лекции «Россия во времена последнего царствования». Государственный музей «Преодоление», Москва. 16-30 ноября 1998 года.

Петр I создает западничество уже как постоянную часть культуры. И что в итоге? В итоге мы начали разрушать собственные социальные традиции. А они часть культуры. Петровская эпоха, усиленная екатерининской, а затем александровской, последней западнической эпохой у нас, эпохой последнего западнического правительства, разрушали наши социальные традиции повсеместно. Вы учились в школе и неоднократно встречались с термином «крепостное право». Вот было у нас крепостное право в XVII веке и было крепостное право в XVIII веке. Термин один и тот же. А похожи они друг на друга как я на корейского императора, потому что наше крепостное право XVII века означало лишь то, что крестьянин не в праве покинуть свой земельный надел, и ровным счетом больше ничего. Если он жил в вотчине, ее можно было продать. Тогда менялся барин, но оставался сосед Иван справа, сосед Семен слева, батюшка Сергий в храме, родители на погосте, тот же выгон, всё то же самое, и что характерно, и те же оброки, которые платят барину, и то же отчисление, та же десятина церкви. Ничего более. Ежели то было поместье, то его и продать было нельзя. Правда, поместье по воле государя могло перейти в другие руки. Оно было условным владением. Но тоже ничего н менялось. Появлялся новый помещик, новый дворянин, который кормился, обеспечивал свою военную службу с этого селения. Но в селении не менялось ничего. Соборное уложение царя Алексея Михайловича особой статьей декларирует, что «продавать крещеных людей никому не дозволено». Значит не только крестьянина, а даже холопа из собственной дворни барин не волен был продать. Наше крепостное право XVII века мягче любого западноевропейского феодального варианта. Я уже не говорю о таких страшных крепостничествах, как в Польше. Оно было мягче, чем в германских землях, сопоставимо с положением крепостных разве что в самых свободных странах Запада — в Англии и в Швеции.

А наше крепостное право XVIII века в золотой век Екатерины Великой, в золотой век русского дворянства, хуже, чем любой вариант на Западе, и больше напоминает рабство. И в столичной газете в конце XVIII века до императора Павла, который запретил это безобразие, можно было прочитать объявление о «продаже крепкой телеги вместе со здоровой девкой и борзою сукой! А термин один и тот же.

Вот наглядный пример нашей расплаты за западничество. Благодаря Петру постепенно, не сразу, не полностью (если бы полностью, Россия взорвалась бы) дворяне всё больше и больше стали принадлежать чужой культуре, культуре западноевропейской, а всё остальное население, отнюдь не одни крепостные мужики, но и духовенство, и купечество, в том числе богатейшее, остаются в рамках своей восточно-христианской культуры. Это было первой предпосылкой революции. Она не была преодолена, несмотря на усилия славянофилов, а затем многих выдающихся людей, того же Достоевского, того же Аполлона Григорьева или Алексея Толстого, которых я ни в коем случае к славянофилам не отношу, несмотря на усилия императора Павла Петровича и последних четырех императоров нашей истории. Этот раскол культурного поля не был преодолен.