АНДА

   Среднего роста, сухощавый, подвижный Никифор не любил подолгу находиться на одном месте. Если минут десять назад его можно было увидеть в одном конце села, то за это столь короткое время он мог махнуть совершенно в противоположную сторону, и устроиться с разговором по душам с кем-нибудь из своих односельчан на крылечке покосившегося от старости колхозного домика.
   В далёком прошлом Никифор был оленеводом, и долго жил где-то на широких амгуньских просторах, но в Дыльме, где он осел и работал рыбаком в колхозе, давно считался старожилом. Люди, видевшие его впервые, часто ошибались, определяя возраст Никифора по внешнему виду. Кто-то давал ему сорок с небольшим, а кто-то и пятьдесят лет. На самом деле возраст его давно перевалил за шестьдесят.
   Никифор честно отработал в колхозе до пенсионного возраста. Но как только получил первую пенсию, в колхозе больше не работал ни дня.
   - Не моё это дело – колхоз и рыбалка, - говорил он, - я больше специалист по охоте, мне тундру, волю подавай!
   И, правда, охотник из него был отменный. Все в Дыльме и в соседних сёлах знали об этом – он многих угощал то мясом дикого зверя, то птицей водоплавающей, сбитой на вечерней зорьке метким выстрелом из дробового ружья. И люди были благодарны ему за то, что он таким образом выручал односельчан. Особенно ценна была его услуга в голодные зимние месяцы, когда в амбарах заканчивались запасы рыбы и мяса.
   Никифор жил бобылём. Никого у него из родных, похоже, не было. Да он никогда и не говорил ни с кем на эту тему. Жил да жил себе, никому ничем не докучая, не создавая лишних проблем ни себе, ни людям.
   Хозяйства он никакого не содержал. Лишь собак около десятка можно было увидеть у него во дворе. Кормить такую свору собак – дело хлопотное. Сколько корму надо – о-е-ёй! Поэтому приноровился Никифор на старости лет к рыбалке на ставные сети. В основном летом ловил рыбу. Сперва горбушу, затем летнюю, а в сентябре и осеннюю кету. Ловил много. Часть рыбы солил, а основную массу заготавливал на юколу. Что-то съедал сам, кое-что перепадало и собакам. А сушёные кетовые хребты зимой скармливал своим псам.
   Собаками Никифор дорожил. Они были у него ездовыми. Он никаких собак не признавал, кроме амурских лаек. Выносливые, верные, умные и неприхотливые, - говорил он, давая любезную характеристику своим питомцам.
   Однажды зимой Никифора долго не было в селе. Куда он запропастился? – переживали недоуменно земляки.
   А дело было так. Надоело Никифору холостяковать, и решил он после долгих раздумий жениться. Правда, в селе не было свободных женщин его возраста – все были замужем. Поэтому надумал он съездить на своей собачьей упряжке в родные места – вроде бы проведать дальних сородичей, если кто остался в живых, конечно, а если повезёт, то и невесту себе выбрать. Так и поступил.
   Путь его лежал по реке Амгуни, по знакомым с детства местам. Он желал доехать до Има, где жили негидальцы и эвенки, и где он мог выбрать себе жену. Доехал без приключений. Узнал Никифор, что многих знакомых уже нет в живых. Кто умер от какой-нибудь болезни, а кто-то сгорел от спирта или водки. Редко кто из мужиков доживал здесь до преклонного возраста.
   Жила в селе одна вдова. Звали её Мария. Была она, как и Никифор, из эвенков. После встречи с этой женщиной недолго размышлял Никифор, и решил взять в жёны Марию. Чтобы было всё как у людей, купил он в местном магазине ящик водки, что-то из продуктов прикупил, и в доме старого знакомого сыграли свадьбу, пригласив всё взрослое наличное население посёлка.
   Ничего себе Мария – общительная, добрая женщина оказалась. Намыкавшись в одиночестве от неустроенной жизни, она не возражала против замужества и, недолго думая, дала согласие выйти за Никифора. Вот только выпив немного водки, она почему-то заводила грустную песню «Степь да степь кругом…». Зато пела приятным голосом. В общем, по всем статьям подходила она Никифору. И лицом не крива, и голосиста, и не старая ещё. Годов на десять она была младше жениха, ладная да крепкая. Одним словом, понравилась она Никифору. А сыграв свадьбу, решили молодожёны жить в Дыльме, где у Никифора был не ахти какой, да зато свой дом. Огород под боком, лес рядом, сразу же за изгородью. А в лесу растёт жимолость! И ещё грибов полно - подосиновиков, подберёзовиков, груздей. И Амур тоже рядом – красота, одним словом!
   Собаки привычно преодолели неблизкое расстояние – километров сто от Има до Дыльмы. В дороге были трое суток. Ночевали в зимовьях охотничьих, которые располагались по берегам Амгуни.
   Непривычная к езде на собаках, Мария сначала с опаской смотрела на амурских лаек, затем, постепенно освоившись, говорила мужу: «Смотри-ка, Никифор, всю жизнь ездила на оленях, а теперь вот на собак переключилась!».
   «Не дрейфь, Мария, - говорил в ответ Никифор, - чем собачки-то хуже? Они выносливы не меньше, чем олени. Зато на Амуре – незаменимый транспорт».
   «Да я что, Никифор, да разве я против? Пусть себе бегут собачки. А теперь, когда я стала твоей женой, буду вечно следовать за тобой. Ты на охоту – я рядом. Ты на рыбалку – я с тобой. Куда иголка, туда и нитка!».
   Никифор, удовлетворённый рассудительностью жены, согласно кивал головой.
Из трубы валил дым. «Смотри-ка, сосед, да это, небось, Никифор появился?» - говорили земляки друг другу. А когда узнали, что Никифор привёз себе жену, да ещё издалека, вообще возрадовались за соседа.
   Плавно текла деревенская жизнь в Дыльме. Кто-то из мужиков работал в колхозе, а кто и в АУРПе на заготовке леса. Лишь Никифор, верный своему слову, не шёл работать ни в колхоз, ни в АУРп, хотя его звали и туда, и сюда. Охотился Никифор. И также выручал односельчан мясом зверя и птицы.
   Как-то собрался Никифор с Марией в соседнее село к своему другу, который работал в школе учителем. Решил он проведать старого товарища, и погостить у него по случаю женитьбы. Собрали гостинцы, запрягли собачек, и двинулись в путь.
   Гостям в этом доме всегда рады, но не в этот раз. Радоваться не было причин – хозяина дома не было, он недели две как находился на лечении в районной больнице.
   Тем не менее, гости были приняты по всем законам гостеприимства, накормлены. Никифор распряг своих собачек, дал им корма, а сам направился по селу побродить, старых знакомых повидать, поговорить с ними по душам.
Мария уже познакомилась с хозяйкой, и стала помогать на кухне.
   «Да, Татьяна, там, в мешке гостинец от нас. Посмотри, - произнесла Мария».
   «Ого, да здесь целая ляжка, - удовлетворённо произнесла хозяйка. Что это за мясо?».
   «Да сохатина это, не видишь, что ли?».
   «Жаль, Пётр сейчас в больнице, а то бы поел свеженинки», - расстроилась Татьяна.
   «А давай, Таня, наделаем пельменей, а утром Никифор отвезёт их Петру в больницу, - предложила Мария».
   «Путь-то неблизкий, километров тридцать будет. Не жалко собачек?»
   «Да что им будет! Они и не такие расстояния преодолевали. Утром выедет, а вечером обратно жди. Он, Никифор, хороший каюр!».
   И Мария поведала историю своего замужества. Рассказала о том, как Никифор сватался, как она ехала с ним на собаках до Амура. Рассказывает, и смеётся. Такой уж характер у Марии – ничего не поделаешь. Одним словом – хохотунья!
   «Решили мы проведать вас, как вы здесь живёте. Уж больно хорошо о вашей семье Никифор отзывается! А я что! Куда иголка – туда и нитка!».
   Наутро, покормив собак, Никифор запряг их, погрузив на нарты припасы, и отправился в Тахту – районный центр, к Петру в больницу.
   Собачки бежали в привычном ритме. Вожак, матёрый кабель по кличке Лис, не ослабевая постромок, добросовестно тянул за собой всю упряжку. Так что лайкам ничего не оставалось, как послушно бежать за своим вожаком.
   Никифор, сидя в нартах, задремал. Ему показалось, что он мчит на оленях. Они пофыркивают, шевеля ноздрями, и рывком дёргают нарты…
   Каюр опомнился, когда вывалился из нарт, лёжа на снегу. Под кухлянку проникала вода, одежда стала намокать. Он подскочил, и побежал к упряжке. Хорошо, что собаки остановились метрах в тридцати от промоины, поджидая хозяина.
   Место здесь гиблое. Даже в зимние морозы бьёт  вода из Цыганского ключа, подмывая непрочный лёд. И кто не знает коварной протоки, может попасть в такую переделку, как Никифор, который по неосторожности оказался в ледяной купели.
Одежда на Никифоре стала замерзать, образовав плотную ледяную корку. До села оставалось километров десять. Нужно было как можно быстрее попасть туда.
Дома, казавшиеся точками, постепенно приближались. Собаки как будто знали, что сейчас от них зависит жизнь их хозяина, и спешили вперёд, к спасительному селу.
   Пётр не ждал гостей. Он после операции лежал в палате, читал книги и журналы, которые приносили из дома медицинские работники. Отобедав, Пётр разговаривал с соседом по палате, рассуждая о сельской жизни. Вдруг в коридоре раздались шаги, и донёсся громкий разговор. Не обращая особого внимания на шум в коридоре, больные продолжали общаться между собой. Через какое-то время в палату зашла медсестра, и сказала, что Петру передали посылочку. Развернув сумку, он увидел папиросы, кусковой сахар, какие-то книги, письмо от жены, и пельмени…
   Никифора к Петру так и не пустили – он в больнице после операции, всякие визиты к нему запрещены. Лишь только сказали больному, что приезжал к нему какой-то Анда.
   Пётр, выслушав медсестру, сказал: «Никифор это был, друг мой. А зову я его так, потому что он настоящий друг!».
   Уж как Никифор добрался домой, никто не знает, только месяца через два его не стало. Умер мужик от пневмонии. А вскорости и Мария скончалась. И её век оказался коротким. Умирая, она сказала: «Куда иголка, туда и нитка».
   Долго горевали дыльминцы по поводу кончины Никифора. Совершенно чужой человек для них, казалось бы, а стал таким родным. И Мария, которая жила-то на Амуре всего-ничего, тоже была принята как своя, как родная. Вот что значит землячество! А Нижний Амур сблизил и породнил многих. И все они – друзья и земляки!
   А над Амуром ещё долго раздавался невыносимо жуткий вой осиротевших ездовых собак. Они пели свою последнюю песню. Через несколько дней в деревне их больше не видели...