Я славлю завтраки и ужины Фрагмент книги Филфак

А у меня система нервная слишком нервная, наверное,
Я голодный — сволочь сволочью, а сытый я не так уж плох.
Нервы щавелем не лечатся, организм тоскует, мечется:
Мяса просит. Тигры, граждане, не едят чертополох!
                Тимур Шаов
Что за предрассудки
Есть три раза в сутки
И ложиться в теплую кровать?!
Мы ж без предрассудков
Едим один раз в сутки,
А на остальное наплевать.
                Фольклор
За свою жизнь мне довелось прочитать немало мемуаров, воспоминаний, записок, заметок, дневников и прочей литературы с рассказами о былом, с записями о прошедших событиях, начиная от воспоминаний царского генерала Бонч-Бруевича и царской фрейлины Анны Александровны Вырубовой и заканчивая повествованиями советских стиляг Славкина и Петрова и эмигрантов Рубины Арутюнян, Андрея Альмарик, а также многих  и многих других. Что можно сказать? Познавательно, интересно, порой захватывающе. Многое полемично, спорно, другое наоборот абсолютно бесспорно. Но! Практически для всей этой литературы обязательно свойственно одно преогроомнейшее «НО!» Но почти нигде в этой разнообразнейшей литературе нет рассказов о еде. Да, да! О еде, о пище, о закуске, о перекусе, о трапезе, о снеди, о кушаньях, о яствах, о блюдах, о переменах, о подачах, о приемах, о порциях, о порционах, о рационах, о вкушении, об отведываньи, о съедении. Я думаю хватит, хотя можно было бы подобрать не менее еще нескольких десятков синонимов.
Люди спорили, страдали, воевали, гибли, воскресали шли напролом или дожидались возможности обхода и никогда не кушали.
Поэтому я решился и один рассказ посвящаю историям о еде. Что мы кушали, где, как. Мы – это наша конкретная компания из нескольких человек, отслуживших в армии и ведущих свой, несколько специфический образ жизни на филологическом факультете МГУ и в первую очередь я сам.
*   *   *
Столовая в ДАСе была большая. И готовили по студенческим меркам приемлемо. Хотя в Главном корпусе было немножко дешевле, но здесь играло свою роль время. Вставать на полчаса или даже на целый час раньше, чтобы успеть забежать позавтракать в высотку – нет уж, увольте! Таких героев у нас не было. Может быть кто-то и был способен изредка совершать подобные подвиги, но это происходило от случая к случаю, а совсем не регулярно.
В местной столовой в ДАСе на раздачу следовало попасть строго в определенное время. Приходишь слишком рано или чуть попозже и в результате получаешь бесконечную череду вареных яиц. Остальное или еще не готово, или уже не готово, потому как съедено.
Я знал за свою жизнь только одного человека способного поглощать бесконечную последовательность яиц. И то подобная яичная экзекуция была жертвой его увлечению. Он то ли поднимал штангу, то ли кого-то там пытался побороть уже не помню. Но ему очень было нужно, чтобы поедание пищи обязательно приводило бы к росту мышечной массы, как он сам выражался, а для этого требовалось максимум белка. В памяти сохранилось лишь то, что он работал банщиком в Москве в Дорогомиловских банях, совмещая приятное с полезным: получая чаевые, обеспечивал семейный бюджет, а зарабатывая эти чаевые, делая массаж, он обеспечивал нагрузку на разные группы мышц собственного тела. Молодая жена не выдерживала яичных нагрузок и каждое лето на три-четыре месяца сбегала в деревню к дальним родственникам куда-то на край Московской области. А он поглощал эти самые яйца десятками, по составленному графику. Если этот процесс экранизировать, то получится фильм ужасов. Я уже вижу красочные плакаты с названием большими буквами: ЯЙЦА! И вручение статуэтки Оскара после этого.
Вот и мы яичные завтраки долго не выдерживали. Если приходить точно в срок, то попадаешь в период, когда приходят все. И аспиранты, и студенты, и прочие жильцы нетрадиционной трудовой ориентации, а в ДАСе почему-то иногда жили и музыканты, и журналисты, и какие-то актеры, да иногда еще и некие командировачные. Чтобы получить желанный завтрак приходилось стоять и полчаса, и иногда даже час в очереди за своей порцией.
Через месяца три проживания в этом Доме Нового быта мы стали отыскивать иные пути добычи завтраков. Можно было воспользоваться преподавательским буфетом в гуманитарном корпусе в перерыве между парами, сбегать на второй этаж и срочным порядком поглотить яичницу по-Университетски (та же самая яичная диета только на сковородке) или сосиски. Сосиски были или студенческие, или московские. Отличались стоимостью, порция студенческих была на две копейки дешевле порции московских, и цветом вареного изделия. Но цветовые оттенки были настолько трудно воспринимаемы, что считалось в народе, что сосиски ничем не отличаются.
Питание в преподавательском буфете имело два недостатка. Во-первых, стоили такие завтраки почему-то раза в полтора дороже, чем в студенческой столовой, что выдерживал далеко не любой бюджет. А во-вторых, еда в преподавательском буфете резко и постоянно действовала на память. Уже к следующему перерыву ты напрочь забывал о том, что что-то ел, да и вообще о том, что посещал этот пункт приема пищи. Воздействие было избирательное. На другие области памяти оно не действовало, а только на те, которые запоминали процесс завтракания.
Можно было вообще отказаться подчистую от приема завтрака, но было неизвестно наступит ли когда-нибудь обед, и наступит ли он именно сегодня. А ежедневно отказываться от завтрака, с тем, чтобы обедать через два-три дня, на это мы были не готовы.
И только с наступлением весны мы нашли самый оптимальный, самый рациональный, самый экономичный и наиболее приемлемый способ позавтракать.
Все началось с того, что как только снег сошел и дорожки просохли, некоторые ребята стали ходить на занятия пешком. На автобусе 20 минут, а пешком сорок. Зато полезней, заменяет утреннюю физзарядку и восполняет недостающие физические нагрузки. И во время такой прогулки с абсолютно пустым желудком меня осенило. Так мы стали брать в булочной калорийку, в ближайшем киоске, а тогда еще встречались молочные киоски, или гастрономе поллитровый пакет молока и желающий приобретал кусочек вареной колбасы. Иногда молоко заменяли кружкой кваса. Мы устраивались на каких-нибудь лавочках или просто в глубине кустов и получался великолепный завтрак на природе. Прямо как у Эдуарда Мане или братьев Стругацких.
Как пел Константин Никольский:
Боже, как давно это было,
Помнит только мутной реки вода.
Время, когда радость меня любила,
Больше не вернуть ни за что, никогда.

Я просто с завистью вспоминаю те дни. Больше никогда не было у меня такого аппетита и таких завтраков, да, пожалуй, уже и не будет.
*   *   *
Занятия заканчивались около двух часов. Самое время было подкрепиться. Если, конечно, в кармане есть деньги или кто-то твердо решил профинансировать этот безумный проект. Естественно, когда на занятиях присутствовала вся компания, а до стипендии, как до горизонта, то наверняка у кого-то деньги были и мы твердым шагом, достаточно уверенно маршировали в высотку, где очередь побольше, порядку поменьше, но и выбор шире и стоимость меньше. Второй вариант был опять таки Дом Аспиранта и Стажера. Недаром Александр Александрович восклицал: «ДА! Скифы мы!». Еще Блок понимал значение ДАСа для русского человека.
Только на нашем пути как всегда неодолимой преградой стоял и стоит национальный вопрос. Мы с Клыковым учили английский язык. У нас почти всегда лингафонные занятия. Если в лингафон сразу после занятий не пошел, значит в этот день ты английским не занимаешься.
У Пилата, у Кольки Пилатова лингафона не бывает, но ему по всей вероятности надо в библиотеку. А Михалыч скорей всего домой, значит он в столовой за всех и отъестся.
Конечно же, где-то мы обедали, но, как правило, на бегу, на ходу, так что очень хорошо, что булкой с квасом позавтракали утром, а то бы повторять пришлось подвиги схимников неоднократно.
А вечером кто-то ел по дороге в общагу, кто-то запасался какой-то едой. Чаще всего это были картошка, пельмени, колбаса, и пакетик супа. И часов в шесть вечера, с кем-то скооперировавшись, варим пельмени, жарим картошку или наоборот, занимаемся приготовлением шикарнейшего супчика со звездочками или с вермишелью.
*   *   *
Сейчас ресторанчики и трактирчики пытаются вспомнить какие-то старые полузабытые блюда, чтобы привлечь посетителя. Делают топленое сало с толченым чесноком или малосольные огурчики мгновенного приготовления. А тогда нас молодых и вечно голодных жизнь сама учила небывалым рецептам.
Моей подружке заботливая мама прислала какие-то вещи. А среди различных вещей положила здоровенный пакет с замороженными домашними пельменями. В этом пакете было ну никак не меньше килограмм пяти. Но как всегда сработал главный закон современной жизни – закон подлости. Да и как он мог пропустить эту посылочку, если ее передали с проводником пассажирского поезда, а поезд шел суток пять пересекая никак не меньше половины страны.
Испортиться пельмени не испортились, да и как могли испортиться такие пельмени слепленные самыми лучшими руками на свете – материнскими, сделанные из свежайших продуктов и пропитанные насквозь материнской любовью. Но климат есть климат, а погода – это погода. За время доставки эти пельмени никак не меньше раз пяти размораживались, тщательно прессовались по самой новейшей методике, вибрацией, так как висели за окном вагона, а затем опять замораживалась. И приехали эти пельмени на кухню пятого корпуса ФДС будучи уже единым монолитом.
- Я их выбрасываю! – полуспросила, полузаявила юная хозяйка.
- Что ты, что ты, радость моя! Ни в коем разе!
И пельмени плюхнулись на стол. Я их нарезал мелкой-мелкой соломкой. И на раскаленную сковородку. Ух, какое облако сразу же выпрыгнуло со сковороды прямо в кухонный потолок! Затем все содержимое сковородки очень быстро напиталось своим собственным жиром, подрумянилось и превратилось в жареную лапшу с мясом или, если хотите, лапшу по-флотски. То есть бывают макароны по-флотски, а у нас получилась лапша по-флотски. Вряд ли вам где-нибудь приходилось или придется столкнуться с подобным блюдом. И ведь вкусно то как!
 *   *   *
Век нынешний и век минувший… Чем отличается двадцатое столетие от двадцать первого, от века компьютеров и электроники. Что мы навсегда потеряли и уже никогда и нигде не обрящем?
От каждой компашки засылается гонец в ближайший магазин. Вот одно из основных различий того времени и нынешнего. Сейчас как не гоношись, где не ищи, а приятного крепленого вина, хорошего вина не купишь. В семидесятые годы сколько хочешь. Самородное Токайское из Венгрии, Рымниковское из Румынии, Варна из Болгарии, Агдам из Азербайджана, Сахра из Узбекистана, Анапа из Анапы, Черноморское из Ливадии. Очень вкусные натуральные вина. Сегодня не всякий любитель эти названия вспомнит.
Размеренный отлаженный быт. Но такой образ жизни имеет один очень крупный недостаток. Деньги у тебя заканчиваются гораздо раньше, чем наступает вожделенный день стипендии. И тогда бросаешься на самые разные хитрости и ухищрения.
Можно напроситься в гости, как правило, к девчонкам. Чайку попить! Ну, к чаю всегда найдется бутерброд с вареной колбаской, жареная картошечка, наконец, солидный ломоть хлеба с вареньем. А страждущей душе много ли надо?
Можно попытаться пристроиться где-нибудь подработать. Только подработку следовало искать загодя и одноразовых работ для студентов почти не бывает. А обычных работ со скользящим или еще каким-то графиком выходов найти было не очень трудно.
Я, например, с полгода работал грузчиком-экспедитором в «Литературной газете». Всего одна ночь в неделю. Зато зарплата, чуть больше твоей стипендии, свежайший номер газеты, в то время очень популярной, бесплатный самый настоящий кофе в помещении редакции и зачастую новый фильм из закупленных у Голливуда до начала работы. Еще такие мелочи как постоянный пропуск в издательство и что-то совсем мелкое, что уже вытерлось из памяти. Но в среду после работы постоянно опаздываешь на занятия и на занятиях сидишь даже не вареный, а прокрученный через мясорубку.
Работали ребята в столовой в высотке. Там полы натирались натуральной мастикой и раз в две недели или раз в месяц нужно было специальными поломоечными машинами тщательно вымыть пол, чтобы к утру его натерли свежей мастикой. Работа не из легких, но платят деньги и рядом с общагой.
А сколько сторожей, а сколько охранников, фасовщиков и грузчиков. Иной раз кажется, что без студентов жизнь в семидесятые годы в Москве просто-напросто остановилась бы.
Уже давно не являясь студентом, вдруг совершенно неожиданно встречаю приятеля, который давно закончил Университет. Закончил, не взирая на все недочеты, просчеты и чрезвычайные ситуации в его учебной биографии, достаточно успешно и распределился куда-то в Одессу. Оказывается он работает на самом подработочном месте студента в продуктовом магазине типа «Гастроном» грузчиком-чернорабочим. В чем дело? Или земля закрутилась назад? Нет! Все вертится и крутится в нужную сторону, но распределение его не устроило. Он вернулся в столицу, здесь его послали, на словах обратно по месту распределения, а на практике куда подальше. Он решил отсидеться где-то до лучших времен. Вспомнил студенческую молодость и пошел грузить-разгружать, подносить-подавать. Вот так-то!
У меня знакомый, кстати, кажется, с мехмата, работал, ну, подрабатывал, на Очаковском ликероводочном заводе. Вот он по мере того, как истощались денежные запасы, набирал добровольцев на ночную работу. Новоявленных сотрудников переписывали на вахте, они регистрировались в отделе кадров, названия я могу давать с ошибками, и шли на разные работы. Работали грузчиками, уборщиками, мойщиками посуды. Была дефицитная специальность бить бракованные бутылки. Этот бой утром отправляли куда-то на стекольный завод, чтобы вновь пустить в производство.
Во время работы можно было выпить и не один раз. Выпить можно было и сухое вино и крепленое, даже на похищение некоторого количества коньяка смотрели сквозь пальцы. Категорически запрещалось продукцию выносить за территорию. Но никто, собственно, этим и не занимался. При выходе с территории отмечали где человек работал, время. На следующий день приезжали и получали расчет, в зависимости от того сколько времени и кем проработал. Такая нехитрая арифметика.
Но, если при выходе оказывалось, что работник пьян, его просто-напросто вычеркивали из списков, как и не было такого. Все! Приходи другой раз и веди себя по-Божески. Особых строгостей не было, но и вольницы не допускали.
Какая у нас главная пословица-поговорка? Про самых разнесчастных, брошенных, заброшенных? Про тех, кто попадает в самые жалкие и скрутные обстоятельства? Голь на выдумки хитра. Вот-вот. Так и здесь. Опытный работник с самого начала запасался стаканом-вторым коньяка. И за пять-десять минут до прохождения вахты коньяк выпивался за один-два захода. Всем известно, что в первые минуты коньяк ведет себя возбуждающе. Он вначале бодрит выпивоху, а затем лупит во все точки с двойной силой.
Наш работник, выполнивший все на научной базе, заливал свободное пространство в организме коньяком, ожидал некоторое время, пока бодрость наполнит его организм до пределов и шел через проходную с радостной улыбкой и видом человека, честно исполнившего свой долг. Он отмечался у вахтера, как вполне трезвый работник, выходил на улицу и с трудом концентрируя всю свою волю доплетался до остановки, чтобы ехать в общежитие. Поскольку вся поездка проходила централизовано, у них были еще и ответственные люди за возврат личного состава в родные пенаты. Для этих ответственных несли специально припасенные запасы горячительного, которые вручались после выполнения ими своего долга.
Но все эти рассуждения про подработку носили чисто теоретический характер. Наша основная задача была преодолеть все препоны, осилить препятствия и вынести на себе гордое и нелегкое звание студента МГУ.
*   *   *
Чтобы не ходить голодными, следовало скинуться двум-трем человекам и покупать на месяц концентраты и какие-нибудь консервы.
С такой мыслью я и двинулся к другу Толику. Как-то автоматически произошло, что мы с Толиком подружились почти сразу после моего прибытия на рабфак. Он был на год или на два старше меня, но в жизни испытал чего-то больше, чего-то меньше. Чуть ли не из начальной школы родственники отдали его в Суворовское училище, которое он полностью прошел, а так как училище было с языковым уклоном, то он автоматически поступил в Военный институт Языков. Правда учеба там не сложилась и курса с третьего он отправился познавать строевую подготовку в линейные войска как обычный рядовой житель нашей страны.  С его отличным знанием французского отборочная комиссия, которая ездила по воинским частям, набирая студентов на рабфак, не могла пройти мимо, и, вот так, Толик оказался на 10 этаже ДАСа.
Он был очень интересным человеком. Любил читать, любил читать до безобразия. Народ куда-то ходит, бегает, спешит и торопится, а Толик лежит на диване и читает книгу. Причем детективу или томику приключений на планете 17397 в системе Серебряной Звезды он предпочитал любую книгу по языкознанию. Он мог упасть на диван в обнимку с толстенным русско-итальянским словарем или учебником по норвежскому языку и забыться в блужданиях по страницам этого тома.
Меня всегда до крайности удивляло это чтение нехудожественной литературы. И только, когда мне минуло лет двадцать семь или двадцать восемь, я увлекся фотографией и, уже сам, для личного наслаждения, лежа на диване пускался в странствия по просторам рецептурного справочника фотографических растворов, отключаясь полностью от окружающей действительности.
На первом курсе Толик женился и уехал жить в свою теперь квартиру со своей семьей. На втором курсе у него (у нее?), короче, у них, родилась великолепная девочка, милашка, премилейшее создание, с которым Толик разговаривал только по-французски.
Было достаточно забавно наблюдать, как маленький ребенок бегает по квартире и то и дело обращается к матери на чисто русском языке по самым разным вопросам, и вдруг возникает нужда в отце, она выбегает в кухоньку, у них была даже своя кухня примерно метра четыре площадью, и уже на чисто французском обращается к Толику. Но это все потом.
Толик понял меня с полуслова. Оказывается, он с приятелем еще до армии когда-то проделывал подобные эксперименты, и их такие негласные запасы всегда очень здорово выручали в скрутные моменты личной автобиографии, когда есть было абсолютно нечего, но хотелось. Он даже знал, где можно прибрести хорошие концентраты, которые они пользовали в прошлой жизни.
Только следовало бы для более качественного проведения процесса привлечь еще хотя бы одного человека. Я согласился и мы направились к Вите Полуянову с деловым предложением принять участие в нашей компании личным участием и вложением капиталов.
На удивление Витя отказался от нашего заманчивого предложения. Он, дескать, каждую неделю ездит на подпитку домой, поэтому ему не грозит голодная кончина на краю гранитной глыбы знаний, которую мы сообща грызем.
И это было самой натуральной действительностью. Он и взаправду каждую пятницу уезжал, а каждый понедельник возвращался из дому. Причем в музыкальной роте, где он служил два истекшие года, его настолько приучили к чистоте и опрятности, что каждый понедельник он приезжал в тщательно отглаженном джинсовом костюмчике со стрелками на рукавах и штанинах такой остроты, что казалось можно элементарно об них обрезаться, или даже что-нибудь навсегда отрезать. Когда ему пытались втолковать, что джинса – это одежда для коров, а коровы в глажке в общем-то не очень… Он говорил, пусть будет и продолжал наглаживаться дальше. В то время он был, пожалуй, единственный человек в Москве и Подмосковье, который ходил в тщательно выглаженном джинсовом костюмчике.
Я тогда еще очень плохо знал географию вообще, и географию Московской области в частности, поэтому не задавался мыслью, а зачем он вообще живет в общежитии. Его отчий дом с родными и близкими находился не так уж далеко, чтобы покидать их каждый понедельник на пять дней. Половина Московской области живут гораздо дальше от места работы, но вечерами возвращаются в родные пенаты, чтобы поутру покинуть их и вновь отправиться на добычу денежного довольствия.
Поэтому никакие кооперативы Витьке были не нужны, если он в любую минуту мог сорваться и через два часа быть под крылышком любящих родителей.
Ну что ж, хозяин-барин. Значит с кем-то другим будем кооперироваться. Только как найти подходящего человечка? Не будешь ведь вывешивать объявление или ходить по всем комнатам подряд, предлагая скинуться на супчики.
*   *   *
Сейчас мне вспоминается другой случай, происшедший года через полтора-два. Мы уже стали студентами Университета и еще мой личный статус пока не изменился. Жили мы в ФДСе, в 5 корпусе. По каким-то вполне объективным и веским причинам в тот день я на занятия не пошел. Бывало такое и не редко.
Встал, немного прибрался. Есть хотелось неимоверно. Хотя, в принципе, обычное утреннее состояние в молодости. У нас не было в комнате ни холодильника, ни буфета. Вместо холодильника с уличной стороны вешался на крючок пакет и московский мороз отлично сохранял любые продукты от пропадания. А вместо буфеты стоял встроенный, точнее пристроенный к стенам фанерный крашеный шкаф. С одной стороны такой шкаф был гардеробом. А тот, который слева являлся сразу комодом, буфетом и книжным шкафом.
Порыскал для полной уверенности в обоих шкафах и убедился, что нет даже засохшей корки хлеба. Это меня не смутило. Там собственно ничего и не должно было быть. На этот случай был еще один вариант.
У меня был дежурный кусок сала и протертая с сахаром смородина. От одной смородины тут же начиналась изжога. А сало без хлеба есть было просто невозможно. Сало следовало выжарить на сковородке. Полученные шкварки можно отлично съесть и без хлеба, полученное сало оставить на сковородке до вечера, когда будем жарить бессменную картошку, а кипяток смешанный со смородиной великолепно заменял стакан чая. Таким образом можно было отлично продержаться до часов трех-четырех, когда начнет собираться коллектив и что-то можно будет придумать.
Сало шкварчало и пахло очень аппетитно на весь коридор. На кухню заглянули арабы. Про кухню в условиях общежития МГУ семидесятых надо рассказывать отдельную историю. Это будет и роман, и драма, и трагедия, и анализ международного положения того времени, и повесть о бедности и богатстве. Кухня в общаге – это поэма.
Когда однажды Филиал Дома Студента посетила авторитетная факультетская комиссия, в которую входили представители самых различных кафедр, в общежитии, как водится, навели полный марафет, даже протерли окна в коридоре, а вот про кухню как-то позабыли, настолько это был привычный повседневный уголок. Елена Андреевна Брызгунова, великолепный ученый с международным именем, прекрасный педагог и просто очень хорошая женщина догадалась заглянуть в этот оазис нашей жизни. Увидев горячие электроплиты с парящимися на них кастрюлями, увидев дымящиеся на конфорках сковородки и испускающие клубы пара чайники, она была почти в полной прострации:
- Как! Неужели вы еще и готовите здесь! А когда же вам учиться! Ведь это забирает столько времени!
И до самого конца работы комиссии она все не могла успокоиться:
- Подумать только! Эти ребята, вместо того, чтобы сидеть с книжками, вынуждены заниматься стряпней на кухне!
*   *   *
Эх, Елена Андреевна! Пройдет еще какой-то год и я, набравшись наглости и созвонившись с вами по телефону поздно вечером, договорюсь о том, что заявлюсь в следующее утро уже не в общежитейскую, а в вашу личную кухню, к вам лично домой. Стояла морозная зима. Я был в старой синтетической куртчонке и в немыслимом вязаном темно-синем колпаке. Ночь я провел в типографии «Литературной газеты», отрабатывая получаемые там сорок рублей. Вечером мы выпили со старшим по выпуску Михаилом Арнольдовичем чуть не ящик пива, чтобы он поставил меня не грузчиком, а экспедитором при транспортировке газеты. Затем я мотался по всей столице, не заснув ни на секунду, развозил газету, разгружал ее то там, то здесь, машину за машиной. Уже утром с трудом успевая к назначенному преподавателем времени, я впрыгнул на кольцевую станцию метро, плюхнулся в полупустом вагоне на сиденье и буквально вырубился под мерный перестук колес. Я висел на последнем крючочке, на последней зацепочке, еще один неуд и все:
Летят перелетные птицы
Ушедшее лето искать.
Летят они в жаркие страны,
А я не хочу улетать…

Я проспал в метро два с половиной часа, видимо просто необходимые молодому организму для полного восстановления сил, и заявился к преподавателю с двухчасовым опозданием.
Елена Андреевна! Она меня накормила, поставила искомую тройку и хотела оставить играть с ребенком, чтобы накормить обедом. Но так далеко уже моя наглость не простиралась. Я раскланялся, поблагодарил и скрылся из этой столь приветливой квартиры, навсегда, запомнив для себя имя-отчество ее волшебной хозяйки.
*   *   *
Это все кухня, это наша общежитейская кухня. Арабы, финны, канадцы, штатовцы – они не пользуются кухней. Если только погреть чайник, они не знают для чего кухня предназначена. Вьетнамцы насилуют ее в самых изощрённых видах и позициях. В те годы вьетнамские студенты получали самую высокую стипендию среди студентов. Что-то от 120 до 140 рублей. Для студента это были огромные деньги. А еще им выдавали форму, пальто «булыжного цвета» и шапку-ушанку. И все понимали, что им платили, поскольку экономика их страны находилась под постоянными ударами американской военщины. И все равно узкоглазые последователи Хо Ши Мина умудрялись экономить, чтобы послать посылку или перевод в родные болотистые джунгли. Они покупали самые дешевые сорта селедки, что-то от 60 до 90 копеек за килограмм рыбы, вымачивали ее в водопроводной воде, а затем жарили на подсолнечном масле. Запах жареного подсолнечника смешивался с запахом тухлой рыбы, а вымоченная селедка дешевых сортов почему-то ничем иным пахнуть не желала, и полученное амбре проникало во все уголки близлежащих комнат. Народ терпел, понимал, что нужно помогать другому братскому борющемуся народу и терпел. Особо восприимчивые просто в это время уходили на часок другой из общежития. Все терпели и кухня тоже терпела.
Пока я обо всем этом думал, сало окончательно приготовилось. Оно было светло бежевого цвета, раскаленное, слегка подпрыгивало в кипящем жиру, слабо щелкали в воздухе, лопающиеся на его поверхности пузырики, и сами кусочки сала то и дело пытались в прыжке покинуть сковородку. А как все это пахло! Боже, где еще можно почувствовать такой запах, если не на студенческой кухне с пустым желудком через три часа после крайнего срока завтрака!
Арабы уже, наверное, раз пятый заглядывали на кухню, а точнее на аромат, распространяющийся по всему коридору. Они не могли никак сообразить, что это так заманчиво пахнет? Наконец, один из них, кажется, Оскар, обратился ко мне с заинтересованным видом, спрашивая, что это такое у меня жарится, запах чего так для них заманчив, но они, никто из четверых, никак не могут определить какой это продукт может издавать такое заманчивое амбре.
Я с арабами всегда находился в дружелюбно-нейтральных отношениях. С вьетнамцами мы как-то почти не контактировали, а с арабами и с индусами жили дружелюбно, но без близких знакомств. И то с представителями Индии потом жили совместно в одной комнате, и поневоле как-то сближались.
*   *   *
Вообще первый иностранец, с которым я познакомился близко, на уровне «Как тебя зовут» и «Пойдем пить пиво», был вьетнамец. Маленький, щуплый, изящный, стройный, он казался мальчиком рядом со мной. Но, когда он сказал, что ему уже 28 лет, что он уже немного повоевал, а сейчас приехал немного поучиться, а на приглашение пойти попить пива, заметил, что пиво и учеба совмещаются недостаточно хорошо, мне он показался занудой, который берется за наставления, когда его не просят, и знакомство наше очень быстро распалось.
 Затем был араб. Это был первый иностранец, с которым я более-менее близко познакомился. Это было еще в Стали и Сплавов. Его звали, кажется, Бумизрак. Мы убегали с ним с лекций по матанализу от Гольдберга и по аналитической химии от профессора Жванко. Мы шли в столовую, садились за столик, скрытый от дверей колоннадой и предавались разврату на полную катушку. Мы пили пиво в два бездонных горла и травили анекдоты. Анекдоты были самые разные и про евреев, и про арабов, и про русских, и про американцев, про Брежнева с Кеннеди, и про мужа из командировки. Это раздолье длилось бесконечно долго, пока лекция не заканчивалась и подошедшие студенты не уводили меня на семинары. Бумизрак обычно после возлияний шел к себе домой.
У него вечно при себе в комнате был дипломат битком набитый, кажется, шведскими журналами с порнухой и кассетами с новейшими записями. И далеко не все записи были с арабскими мелодиями. Но я как-то обычно не увлекался ни порнографической макулатурой, ни западными ритмами, поэтому ничего у него не брал.
Вечером на Пасху мы здоровенной подвыпившей компанией отправились в Донской Монастырь. Бумизрак шел посреди группы, возвышаясь на голову и выглядел весьма импозантно. На груди у него висел здоровенный крест. Был ли он христианином или правоверным, я так никогда и не понял из его бестолковых путанных объяснений. На лице у него всегда красовалась приятная восточная бородка. Мы остановились, собираясь в этом месте дожидаться крестного хода. Но вдруг богобоязненные старушки, долго переговаривавшиеся между собой, начали торопливо креститься на Бумизрака. Уж не знаю, что там им привиделось, но мы не дожидаясь прихода каких-нибудь распорядителей или вообще представителей милиции, ретировались в общагу.
Бумизрак смеялся и говорил, что бабушки его за самого Христа приняли! Не иначе, как был он неверующим. Потому так и смеялся. Но в целом был мужик добрый и не жадный. Когда я на воскреснике поранил топором руку, так, что кровища хлестала на метр с лишним, он лично остановил кровь какими-то тряпками, а потом увез меня со стройки в Дом Коммуны, так называлась общага Стали и Сплавов, намазал всю рану какими-то импортными мазями и у меня дней через десять даже шрамов не осталось.
Когда уже после армии, я наводил справки о старых знакомых и узнал, что его выслали из Союза за антисоветскую деятельность, которая выразилась в распространении порнухи и чуждых нам идеологических мелодий (меня убила эта формулировка!), я очень долго огорчался.
*   *   *
Мысли крутятся вокруг иностранцев и память подбрасывает все новые и новые истории сходные с анекдотами про студентов из других стран. Как, например, где-то в Бауманском училище два наши балбеса начали поднимать китайских студентов в шесть утра слушать, как по радио играют гимн СССР. И все шло нормально, для студентов из КНР это было в порядке вещей, пока наши не решили, что хватит вставать ни свет, ни заря и собрались какой-то день манкировать прослушиванием, тем паче, что накануне они засиделись с друзьями за рюмкой чая и легли спать даже не поздно, а скорей слишком рано. Тогда уже китайцы разбудили наших неудавшихся идеологов и предложили прослушать главную мелодию страны.
Но все-таки мы говорим о пище. И тогда всплывает такой казус. Один хороший знакомый какой-то год въехал в общежитие раньше всех. Комнаты стояли пустые, люди еще только собирались ехать в Альма-матер, а он уже занял выделенное ему койко-место.
Накануне день был хлопотный, да и в это утро пришлось вставать пораньше, чтобы успеть получить у комендантши чайник, утюг и еще кой-какие части домашнего уюта. Днем же все успокоилось и устаканилось, хлопоты ушли в небытие и он решил устроить себе тихий час, вздремнув в пустой комнате часок-другой.
Проснулся он от какого-то бульканья и непонятной чужой гортанной речи. Он приподнял голову, озираясь, где, мол, это он и что он здесь делает. Комната стояла пустая, на одной кровати был матрас, а две оставшиеся светились непристойной наготой панцирных сеток. Пол комнаты был залит солнечным светом, но до него солнце не доставало. И это хорошо, а то могла бы разболеться голова. У окна в самом углу за столом сидели три негра. Перед ними стояла литровая бутылка подсолнечного масла. Перед каждым на тарелочке лежал кусочек черного хлеба и стояли три граненые стакана. Один из негров, видимо старший, разливал из бутылки по стаканам, как обычно у нас мужики разливают водку. Он закончил, взял стакан, что-то коротко произнес на своем гортанном наречии и они все втроем выпили. Была полная иллюзия, что три наши пьянчуги лупят водку где-то в подворотне.
Приятель поворочался помотал головой, может исчезнет наваждение, но ничего не исчезало, не пропадало. Он прикрыл глаза, пытаясь обдумать, что это такое происходит, но сон опять навалился на него как мягкая теплая добрая медведица и он провалился обратно в темную яму.
Когда он окончательно проснулся в комнате никого не было. Не было и намеков на недавнее присутствие негров, стаканов и бутылки подсолнечного масла.
Не иначе, как сон такой. Еще и солнце яркое светило, а ведь даже покойная бабушка говорила, что, если спишь днем на солнце, то всегда голова болит и кошмары всякие видятся.
Только дня через два он встретил негра, поселившегося в соседней комнате. Когда он поздоровался и хотел спросить про подсолнечное масло, негр неожиданно начал извиняться, что они сели перекусить без спроса в его комнате. Вот такие дела.
*   *   *
Арабы опять заглянули на кухню. Я как раз уже поглощал, не уходя с места производства, шикарные свиные шкварки с капающим шкварчащим салом. Шкварок получилось много. И я угостил любопытствующего. Он собрался было взять кусочек, но когда услышал, что это жареная свинина, кухня наполнилась такими ужасающими воплями! И на кухне отвратительно пахло, и эту вонь теперь никак отсюда не убрать, и нормальный человек не может терпеть такие ужасы, и даже в неубранной конюшне запах стоит лучше!
Я, не обращая внимания, доел буквально разговаривающие со мной шкварки, забрал сковородку и ушел в свою комнату. Когда минут через десять я вернулся в кухню за кипяточком, вся арабская братия, демонстративно открыв окно, кипятила на плите чайник.
Я начал наводить в банке смородину. Один из арабов ехидно поинтересовался:
- Что теперь с кипятком будешь свою нечисть есть?
- Вот какую я глупость сделал, - начал я сожалеть. – Если бы я не сказал тебе, что жарю свинину, ты бы тот кусок проглотил, и еще за добавкой полез бы.
- Что ты, что ты! Нам нельзя свинину, свинья – нечистое животное! – стал очень серьезным Оскар.
- Ну вот сам не ешь, а другим не мешай! Можно подумать, что верблюд намного чище!
- Верблюд очень чистое и очень вкусное животное. Вы в России ничего не понимаете, потому и верблюжатину не кушаете.
- Понимальщики нашлись. Ты, понимальщик, сам-то хоть что-нибудь сготовить можешь?
- Я? Да очень даже могу. Я плов могу!
- Ну вот сготовь на обед плов!
- Как сготовь? Баран надо, рис надо, горох надо, чернослив надо…
Он бы еще долго перечислял, исходя слюной, что ему надо, чтобы сготовить миску плова.
- Ха! А я за час, ну за два полный обед сделаю не хуже, чем в столовой.
- Да ты выдумываешь!
- Ничего не выдумываю. Вот давай с вас троих пять рублей и в два часа, ладно в три будет горячий обед.
Оскар побежал советоваться.
Получил я пятерку, прошел по магазинам вокруг студгородка. Приобрел набор для борща, в котором было все уже почищенное: свеколка, несколько картошин, кусок морковки и капусты и даже небольшая корявая косточка. Затем взял несколько помидорин и пару огурцов, пару луковиц, полбулки черняшки, двести грамм развесной сметаны и двести грамм подсолнечного масла. На оставшиеся деньги приобрел полкило пельменей, причем очень насмешил продавщицу вытребовав с нее справку, что в состав пельменей входит только куриное мясо и говядина. Она почему-то сначала очень разозлилась, а потом неимоверно обрадовалась и все время повторяла: «Страусятины вам в пельмени не требуется?»
В те дни купить в магазине мясо страуса казалось запредельной фантастикой, а для нас это становится повседневной реальностью. Уже появляется на прилавках страусятина, мясо ламы или вместо говядины продают аргентинских буйволов.
В заключение на оставшиеся копейки я приобрел в винном бутылку «Сахры» - кто не знает, это приятное узбекское крепленое вино, светлое и очень сладкое, по вкусу напоминающее виноград.
*   *   *
Поход по магазинам занял полчаса. Еще полчаса, за которые сварилась эта корявая косточка, я резал овощи. На арабской сковородке, чтобы не пахло салом, я пережарил слегка мелко нарезанный лук, который тоже отправил в борщ, а затем в остатки лука положил пельмени и на подсолнечном масле обжарил пельмени. Короче меньше чем за два часа был готов отличный обед из нескольких блюд. Помидор с огурцом и луком с половиной сметаны стали салатом. Конечно не хватало лаврушки, перца, укропчика и еще кое-каких мелочей, но и то что получилось лишило бедных семитов голоса. Они пытались возразить насчет пельменей, но я достал коронную справку. Арабы покочевряжились было, потом попробовали и полетели эти страусинные пельмени за милую душу, только их и видели.
От вина они тоже поначалу отказывались. Мол, мы правоверные, нам в дневное время нельзя, да и вечером… Но понюхав, подумав, посмотрев как я пью второй раз по чуть-чуть… Короче, слаб человек, будь он хоть крещеный, хоть обрезанный. И улетела «Сахра» вместе с пельменями.
И тут же память, ведомая, одной ей известными законами напомнила еще одну историю. Мы занимались на физкультуре в группе туризма или, если хотите туристической секции. Я записался в эту секцию одним из первых, резонно решив, что рекорды и достижения мне не светят ни в одном виде спорта, идти, допустим в плаванье, это показывать какие-то ркорды, до которых еще добраться надо, а здесь знай броди по округе, рассматривай красоты и расширяй свой кругозор. Будущее показало, что в своих прогнозах я оказался прав, и в течение осени ко мне, а через два месяца я уже считался здесь старожилом, стали переходить и легкоатлеты, и футболисты, и лыжники и все остальные друзья и товарищи услышавшие мои рассказы.
За осень мы прониклись туристическим духом и сходили пару раз в туристические походы в район Кубинки.
Александр Иванович, так звали нашего руководителя, отлично знал ближнее Подмосковье, и если и не каждую тропинку, то уж, наверняка, каждый населенный пункт и дорогу, по которой из пункта А можно было бы пройти в пункт Б.
Зимой он нас на заснеженной местности не мучил. За зимние месяцы мы научились вязать страховочные узлы на репшнуре, а как только тропки и дорожки в лесах и весях просохли мы пошли в походы. Чуть позже началась сдача норм ГТО и БГТО и мы, как вместе с нашим бессменным руководителем, так без него стали принимать зачеты по туризму у различных факультетов.
Как правило, сдача нормативов заключалась в следующем. Мы встречались вместе с факультетом в районе Филей, ехали на электричке до платформы Ильинское, там выходили и «таежными тропами», через лес по свежему воздуху, проходили до станции Усово. Это было приблизительно требуемое для зачета расстояние.
Не доходя до Усово, делали привал, отдыхали, кушали, играли волейбол, затем шли на платформу, садились в электричку и возвращались обратно до Филей, Филевского парка или Рабочего Поселка, кому куда было нужно. Ничего трудного, ничего сложного. Проводились эти походы, как правило, по субботам, и это был просто великолепный субботний отдых.
Так продолжалось весь апрель и май. Потом экзамены, каникулы, а осенью все с начала.
*   *   *
В ту пятницу мы начали собираться вечером как обычно. Ничего не предвещало каких-то небывалых событий назавтра. Только Николай Ныкин, плотный парнишка почти квадратной формы от распиравших его мышц, вдруг заявил:
- Я завтра с вами никуда не еду.
- Ты чего это, Коля?
- У меня завтра день рождения, друзья соберутся, мы и здесь хорошо отдохнем, - и засмеялся в предвкушении завтрашнего застолья.
И ведь давно известно, что все мальчишники, все торжества без женщин выливаются всегда в самую заурядную пьянку.
Назавтра вечером мы вышли на Рабочем Поселке. Там был неплохой деревенский магазинчик РайСО, тогда еще функционировали в черте столицы небольшие магазины райпотребкооперации, снабжавшиеся по своим каналам со своих баз и складов.
Заходим в деревянный деревенский дом с печкой и трубой, а внутри полное изобилие. Конечно же изобилие по нашим меркам. Молодой картофель, а в то время картошку из Турции и Египта еще не возили, обходились своим урожаем, поэтому весной никаких свежих овощей на прилавках магазинов еще не было. И молодой картофель был для нас в диковинку. Сельдь бешенка, копченая. Каспийская селедка залом, размером каждая более полуметра. Вот думаем подфартило, вот это ужин у нас получится! Взяли маслица и сливочного, и подсолнечного, взяли картофеля и набрали целую батарею портвейна Агдам – светлого азербайджанского вина, очень приятного на вкус. Прыгнули на автобус, а до общежития минут пятнадцать-двадцать.
В комнате никого. Чистота и порядок. Ребята посидели и все за собой убрали. Ныкин спит на кровати одетый, без задних ног. Ну, что же, пускай себе спит, отдыхает, тревожить не будем.
Селедочку почистили, картошечку прямо в мундире варить поставили. Запах райский. А мы по лесам, по долам нагулялись, есть хочется, слюнки бегут.
Бам-м-м-м! А в комнате ни одного стакана нет! Нас, конечно, этим не остановишь. Мы при необходимости и без стакана справимся. Но зачем такое первобытное варварство, тем паче, что мужики второй год в высотке в столовой подрабатывали и натаскали этих стаканов воз и малую тележку.
Стали Николая будить.
- Коля, друг наш разлюбезный, скажи, не таись, куда стаканы все делись? Не устраивали ли вы здесь игрищ вроде снежков и не бросали друг в друга стаканами?
- Ребята, мы их съели! – и дальше спит.
Стаканами мы, конечно, у соседей одолжились. А произошло в комнате на злополучном дне рождения следующее.
Когда все поздравления были сказаны-высказаны по три раза, когда все анекдоты были рассказаны, даже те, которые помнились очень смутно, когда все актуальные темы обсудили, а в тишине пить стало скучно, на подобных торжествах поют обычно песни. Но без женщин песни не клеились, да и слов толком никто не знал. Вот тогда один из присутствовавших мариманов, а там в основном и разговлялись бывшие флотские ребята, служившие на Балтийском да на Северном флотах, решил изобразить необыкновенный фокус. На столе стояли граненые толстостенные стаканы и изящные тонкого стекла.  Он прилюдно напоказ встал и демонстративно откусил кусок тонкостенного стакана. Народ в ужасе застыл, ожидая, что сейчас начнется истечение кровью и потребуется самая действенная первая помощь в виде останавливания кровотечений, накладывания повязок и вызывания карет скорой помощи.
Однако, ничего сверхнеобыкновенного не произошло. Не было последних стонов, вздохов и потоков крови, не было ужасных криков, беготни, поиска телефона и гудков «Скорой помощи». Виновник происшествия спокойно запил откушенный кусок порцией Московской и улыбаясь уселся на свое место.
- Главное, - пояснил доморощенный фокусник, - чтобы зубы были абсолютно здоровыми! Ну, и, конечно, нужно все это дело запить своевременно. А секретов никаких нет и такой фокус может проделывать каждый!
Вот тогда и разразилась настоящая вакханалия. Каждый кусал стакан. Кто-то уцепился за два стакана. Продолжалось все это до полного истощения стаканных запасов. Хоть в комнате жили и бессменные работники столовой, но количество стаканов у них было все-таки не бесконечное.
Когда стаканы закончились, в комнате убрались и разошлись, а вскоре уже и мы приехали. Так что бывают и такие удивительные казусы. Хотя на небывалые случаи судьба никогда не скупилась.
*   *   *
Однажды всей компанией отправились в близлежащий магазин, чтобы что-то приобрести на ужин. Денег было в обрез, сами мы голодные, поэтому хочется всего, но через небольшие расходы.
Основное блюдо было известно и конкурентов ему не было месяцами, если не годами. Это жареная картошечка. Но к картошечке хочется еще чего-нибудь. Может селедочки посолониться, может мясца побаловаться, может еще что-нибудь поинтереснее.
А тут смотрим и удивляемся. Лежит мясо. Целыми брикетами, полосами без жил, жира и костей, и всего по 60 копеек за килограмм. Оказалось китовое мясо. Из рыбы-кита стало быть. Понюхали, рыбой вроде бы не пахнет, да кит все-таки и не рыба, и рыбу он даже не ест.
Пожарили, а потом, я взял болгарский овощной сок «Тангра» называется. В основном там помидоры, конечно, но есть и морковка и перец и лук и все остальное, что хозяйки тушат и режут и в суп или салат кладут. А здесь все почищено, помыто и порезано, мы наше мясо из не приведи чего залили этим соком и хорошенько потушили.
Блюдо получилось! Слов для описания в русском языке не найти. Жареная картошечка, тушеное мясо, по сто пятьдесят водочки и свежая черняшка с кусочком селедочки и репчатым луком. А лук крупный такой, красноватого оттенка, сочный и не горький – Крымский вроде бы называется.
В гости кто-нибудь заходит, предлагаем попробовать.
- Какой продукт кушаешь?
- Кенгуру, - смеются.
Тогда смешно казалось, а сейчас никого не удивляет, что едим неизвестно что.
Отдыхали с подружкой в Марокко. Приходим в отельный ресторан вечером на ужин. А подружка моя очень насчет еды щепетильная. Курицу мы кушаем, к ней мы привыкли, нутрия – это крыса больших размеров, ее не едим, кролика кушать жалко, он беленький и ушки дрожат, индейка – пища непривычная, про страуса и не заикайся, это не из нашего рациона, собака несъедобная, а корейцы не ведают, что творят!
На ужин отбивная из курицы. Я беру и ем. Мне все-равно из чего эту курицу приготовили. Хоть из земляного крота. Правильно делают вьетнамцы. Они едят все, что шевелится. Но Лену не проведешь.
- А почему ваша отбивная таких размеров, больше блюда? Разве такие цыплята бывают? Она из страуса?
Обратилась к экскурсоводу. Наш гид прожил несколько лет в Воронеже, хорошо говорит по-русски и готов ответить на любой вопрос.
- Мне дают отбивные каких-то небывалых размеров. Скажите, это не из верблюжатины?
- Что вы, что вы, мадам! Верблюжатина – это очень дорогой продукт и никто просто так вас кормить ею не будет. Если только на заказ за отдельную плату.
- Да? Это хорошо. А то я уже переживать начала.
- Конечно, нет! Не переживайте! Скорей всего вам дают ламу. Знаете такое животное – лама. Двоюродная сестра верблюда!
Немая пауза. Лена не знала, что бывает такое животное лама и что его (ее?) едят.
*   *   *
В тот раз так и не найдя желающих, мы сложили в один кошелек всю бывшую у нас наличность, и отправились на закупки замечательных концентратов. Ехали мы в тот самый магазин, где Толик когда-то уже пользовался товаром. Это был магазин «Олень» на Ленинском проспекте.
Концентраты там действительно были. Правда стоили они раза в полтора-два дороже чем российские аналоги. И на вид пакетик был немного поменьше в размерах, чем наш суп мясной с вермишелью за 22 копейки. Но я верил своему другу безоговорочно и полностью полагался на его вкус.
Мы закупили три десятка красивых нерусских пакетиков, на которых не было ни одной русской буквы, и тут увидели здоровущую литра на три или даже на пять плетеную бутыль домашнего вина. Это была не водообразная Болгарская «Гамза», которую пить только в невообразимую жару для того, чтобы избавиться от жажды. Это было нормальное домашнее деревенское вино с запахом фруктов и с достаточной крепостью внутри баллона.
Вино было тут же приобретено, после чего денег осталось как раз, чтобы доехать до общежития.
Прибыв на место, мы тут же выпили по стаканчику великолепного вина, после чего аппетит разыгрался вдвойне. Мы поставили кастрюльку на огонь и распечатали один пакет. Внутри находился мелкий порошок, щепотки три с аппетитным запахом и маленькая детская горсточка неких мелких разноцветных квадратиков.
Вода закипела, мы высыпали содержимое пакетика в кипящую кастрюльку, потом подумали и высыпали в кастрюльку еще один пакет. По моим запросам в эту пол литровую кастрюльку следовало бы высыпать пакетов восемь или десять. Но не хотелось выглядеть в глазах Толика неким проглотом и я молчал.
Порошок моментально растворился, жидкость стала действительно напоминать бульон, а эти квадратики из пакетов плавали как стайка серебристых мальков аквариумных рыбок. Но сколько не кипятили получившееся варево, больше ничего не менялось.
Мы выпили еще вина, запили все это бульоном и стали думать, что бы еще можно было съесть.
Так закончилась наша попытка организовать кооперативное общество на паях, как говорили раньше.
На этом заканчиваются мои воспоминания, связанные с едой, с поеданием чего-нибудь. Можно еще вспомнить многое, но будет все это уже связано с питьем ибо еда – это все-таки процесс ограниченный и во времени и в пространстве, а вот питье – процесс безграничный и беспредельный.
А нас и так лишили многого, нам развеяли иллюзии.
Коммунизм, демократия — обернулись пустяком.
Идеалы наши стырили, горизонты наши сузили
И хотят отнять последнее — буженину с чесноком!
Тимур Шаов