Дина

               
                Раис Гималетдинов







ДИНА
ПОВЕСТЬ












  Тонконогий паучок, суетливо перебирая ножками, стремительно носился вверх- вниз по стеблю одуванчика, спасаясь от струй сигаретного дыма. Лежа на траве стадиона, мы с любопытством наблюдали, как судорожно он вертелся в клубах табачного облака, которым все, поочередно затягиваясь «Космосом», окуривали бедолагу.  Отчаявшись, он решился покинуть свой спасительный шест, расцепил лапки, упал спиной в дебри газонной травы, долю секунд приходил в себя и лихорадочно рванул в зеленые сумерки под листья подорожника.
     В ожидании линейки перед выпускным вечером мы валялись на футбольном поле, курили и с интересом обсуждали девчонок из параллельных классов. Все парни были в новеньких костюмах, купленных родителями по случаю этого торжества. После этой, последней тягомотины в нашей школьной жизни, учителя с облегчением отправят нас на все четыре стороны, в большую взрослую жизнь. Где-то вдалеке начал громыхать гром. Приобретенный нами накануне винный запас до вручения аттестатов пока не трогали, припрятав его у скамеек под мусорными кучами старой листвы возле ободранных и неухоженных кустов без названия.
    Мы знали, что и наши отцы всегда на всех выпускных проделывали тайком от мам приблизительно такие же манипуляции, за исключением того, что собирались папаши, от радости свершившегося момента, дома у кого-нибудь из родителей.
    Что и говорить, повод для них отметить событие, что их чада благополучно покидают пенаты школьной безмятежной жизни, был существенный и весомый.
   В это время, наши мамы, неустанно, три недели занятые в хлопотах, организовывая выпускной бал и сегодня до утра останутся в школьной столовой, убирая столы за своими повзрослевшими сыновьями и дочерьми.  Будет уже рассветать, когда они, утомленные и погрустневшие, вернутся к своим мирно спящим мужьям. А мы, по сложившейся традиции, с восторгом и молодым задором встретим восходящее солнце.
     Мы особенно не дружили, не общались со своими одноклассницами, редко сидели вместе с ними за одними партами. Вовсе не потому, что они нам не нравились, напротив, все они были очень симпатичными, но интереса у них к нам не было, а было скорее отношение старших сестер к младшим братьям. Уже с восьмого класса они встречались с какими- то взрослыми, по нашим понятиям, парнями. Кто-то у них служил в армии, кто-то учился в техникуме, наши девчонки по углам читали шепотом их письма, нам не показывая, рассматривали фотографии. Их ухажеры, когда приезжали на школьные вечера, к нам относились снисходительно- покровительственно, угощали нас сигаретами, знали со слов наших девочек о всех наших проблемах и рассказывали об армейской службе.
   Наши интересы в то время были иными: футбол, купание и негласные между нами состязания: чей велосипед будет круче других отделан различными фонарями, стоп- сигналами и всякими блестящими отражателями.
    Но к нашему вниманию к чужим девчонкам сверстницы относились весьма ревниво, очень серьезно и, как настоящие сестры, заранее выражали неодобрение нашему выбору, предостерегая нас, как им казалось, от опрометчивых шагов, изобличая их недостатки и с ужимками высмеивая этих девчонок перед всем нашим классом.
    Однажды после восьмого класса, конечно же по инициативе всегда верховодивших девчат, не поставив в известность нашу нелюбимую классную руководительницу, мы пошли, а вернее поехали в поход, километров за семьдесят от дома, в деревню на историческую родину одной нашей одноклассницы. Отмотав столь дальнее расстояние, поставив палатки, разбив лагерь, только приготовились отобедать на свежем воздухе, как здесь, увидев наших стильных девчонок, словно осы на мед, с явно недружественным визитом явилась внушительная орава, вооруженных копьями местных пацанов. Силы наши были неравными, расклад был приблизительно один к четырем не в нашу пользу и о благополучном исходе или даже о ничьей думать не приходилось. Все мы были детьми рабочих, но воспользоваться булыжниками, как орудием пролетариата, для разрешения возникшего недоразумения между городом и деревней мы посчитали неинтеллигентным. Так что психологический напряг у нас на тот момент был изрядным. Положение спасла наша одноклассница, проведя убедительную беседу на языке предков с вождем аборигенов, который еще к тому же оказался ее дальним родственником и тот благосклонно принял нас под свою юрисдикцию.
     К их чести надо было признать, что «пакт о ненападении» они не нарушили, свято сохранив нашу дипломатическую неприкосновенность. Выкурив с представителями войсковой элиты по сигарете мира «Стюардесса», мы перезнакомились с ними, приняв ноту заверения в дружбе и радушное приглашение главаря посетить вечером танцы в сельском клубе.
    Это приглашение наши девочки восприняли с восторгом. Но вот что самое удивительное: когда мы вызвались вечером их сопроводить на дискотеку, то вдруг встретили с их стороны неожиданно решительный отпор. Наше недоумение они аргументировали заботой о нашей безопасности, а свою безопасность обещали гарантировать себе сами.
- Милые мальчики, не волнуйтесь, мы побудем там всего часа два, потом обязательно вернемся и вместе поужинаем,- щебетали они из палаток, прихорашиваясь перед деревенским бомондом. – Не переживайте, скоро придем.
- Если вы тоже пойдете туда, мало ли какие эксцессы у вас могут произойти с сельскими джентльменами!
- Чтоб вам совсем не скучать без дела сходите отнесите посуду на берег и с песком отскоблите их от копоти и сажи,- с каким -то ехидным, ядовитым, намеренно- обидным подтекстом откликнулась третья одноклассница, вызвав одобрительный хохот остальных.
    Сидя снаружи палаток, мы прислушивались к шороху их одежды, вжиканью «молний», к тому, как они, хихикая, вполголоса о чем-то шушукаются, затем, весело перешептываясь, обсуждают местного атамана.
    Оказывается, они в поход набрали кучу всякой косметики. Нарядные, надменные и даже немного чужие они отправились на танцпол покорять деревеньку своей красотой.
     Мы остались в одиночестве без наших шумных, но добрых девчат у костра. Стало как-то пустынно и тихо. Было у нас в тот момент чувство ревности, потерянности, словно мы оказались ими обманутыми и брошенными на краю земли.
      Но наша хандра продолжалась недолго. Дело в том, что незадолго до этого, наш лагерь навестил один деревенский парень, верзила, лет эдак семнадцати. И сей отрок притаранил трехлитровую банку восхитительной пшеничной браги или, как они ее называли, кислушки.
     Так как юный бутлегер не знал истинную цену предметам цивилизации и коварных законов рынка, мы быстро совершили с ним натуральный товарообмен, выторговав продукт домашней алкогольной индустрии за три превосходные гитарные струны.
    Классик мировой политической экономики с негодованием отнесся бы к этому факту, назвав его вопиющим примером одурачивания и ограбления туземного населения лживым и продажным просвещенным миром.
    Но так или иначе, стороны разошлись довольные друг другом. И вот час пробил! Остывшая в ручье, холодная и запотевшая стеклотара с шипучей жидкостью, водрузилась в центре расстеленного вместо скатерти брезентового полога.
    Выпотрошенные со всех рюкзаков домашняя снедь и другие вкусности, заботливо уложенные нашими мамами, дополнили впечатляющую картину нашего холостяцкого стола. Короче, вечер удался на славу, мы со своими пацанами так сердечно и дружественно, оказывается, никогда еще не общались. В объятиях искренних братских чувств нам было тепло и покойно.
  Все же обида, нанесенная, хотя и без злого умысла нашими девчонками, как-то подспудно и незримо в наших сердцах дала свои ростки и к концу застолья был вынесен приговор: объявляем бойкот одноклассницам. С тем и заснули.
    Дальше произошло самое интересное: наши прелестницы, конечно же, не вернулись ни через час, ни через четыре. И только под утро, когда кроны деревьев и кустарников начали едва прорисовываться на фоне светлеющего, но все еще серого неба, когда прочистив горлышки настраивали свои аккорды первые пташки, вот тогда торопливо, молча, вдоволь натанцевавшись, мокрые от росы, наши девчонки вернулись на стан. Мы все это слышали, проснувшись, но не шелохнулись, не подали звуков, лежа в своей палатке. И, будто провинившиеся жены, они расторопно, под руководством Зульфии или просто Зули, принялись хозяйничать.
- Девочки, бегом раздуть костер! Кто варит макароны? - ее команды звучали делово и решительно.
- Светка, накрывай на стол. Где зелень для салата? Расставляйте тарелки!
    В течении двадцати минут усилиями, надо сказать толково и без суеты носившихся девчонок, стол был накрыт. Но мы проявили характер, не отозвались на приглашение, не вышли из палаток.  Лишь ближе к обеду хмуро и молча, как сердитые мужья предстали перед ними, как будто смущенными, покладистыми и притихшими женами. Забавность ситуации была в том, что и наши, и их родители вели себя в подобных ситуациях почти одинаково, мы сами, того не ведая, примерили на себя роль персонажей семейной взрослой жизни. И точно так же, как и наши отцы, спекулятивно выторговали себе компенсацию за моральный урон и вчерашнюю обиду. Нам были даны преференции в бытовых делах, в частности в мытье посуды и чистке картошки. Но суровости у нас хватило ненадолго и через сутки, к вечеру следующего дня, мы их простили и помирились.
     …Было немного тягостно и печально на душе от предстоящей разлуки. Вот еще совсем немного, и мы навсегда покинем нашу школу, может быть и не совсем любимую, но с которой было связано так много за десять лет учебы. А самое грустное было в том, что мы надолго прекратим общаться друг с другом. И этот момент расставания давил на нас своей непредсказуемостью: где будем через год, два, как сложится наша судьба? С другой стороны, мы приблизительно знали, где будем через год: все, за исключением отличника Андрея, решили не поступать ни в какие институты, а отдать свой священный долг Родине. Шел третий год войны в Афганистане, мы бредили мыслью пойти служить в армию и, если повезет, оказать интернациональную помощь соседнему братскому народу от происков злобного мирового империализма.   Наивно, конечно, но всем нам хотелось вернуться оттуда героями. Помню показывали на экранах кинотеатров фильм про десантников «В зоне особого внимания». Дважды с упоением посмотрев его в воскресные дни, на третий сеанс мы сбежали с мальчишками всего класса с последнего урока русского языка. Урок проводила крутая учительница Роза Михайловна, к тому же завуч нашей школы. Так что нас ожидали вполне предсказуемые и неминуемые суровые репрессии, но на разборке, узнав о причине, побудившей нас к такому неблаговидному проступку, находившиеся в кабинете директора женщины, среди которых были и молоденькая комсорг, и наш классный руководитель, переглянувшись, печально вздохнули, а завуч, не сказав более ни слова, махнула рукой и прогнала нас вон из канцелярии. Только потом мы узнали, что сын у Розы Михайловны – офицер.
      Солнце потихоньку склонилось к закату, тучи начали заслонять горизонт. Зрелище было впечатляющим: нижние края туч свинцово- черные, верхние границы – со зловещими багрово- красными оттенками. Откуда- то задул холодный ветер, стало вдруг сумрачно и неуютно.
     К нам подошел наш самый любимый и обожаемый учитель физкультуры Григорий Григорьевич или, как попросту как мы его называли – Гри-Гри. Любили мы его за то, что он относился к нам как к равным, много повидал всего на свете, живо и интересно рассказывал нам различные байки из своей бывшей мореходной жизни. К тому же он никогда не жилился насчет спортзала и у него всегда можно было выпросить ключ от снарядной, чтобы взять мяч поиграть в волейбол. Директор, зная, что он является для нас непререкаемым авторитетом и кумиром, всегда назначал его ответственным на всех вечерах.
- Как бы дождь нам не испортил обедню, парни,- он пытливо посмотрел на нас, перевел взгляд на потемневшее, нахмуренное небо и спросил:
- Что-нибудь затеяли?
   То, что выпускники всегда что-нибудь задумывают, ни для кого не являлось секретом, спросил так, для проформы.
- Вы уж будьте поаккуратнее.
Такое демократическое и уважительное отношение учителя к ученикам нам, конечно же, понравилось, мы не стали скрывать своих намерений и, приняв наши заверения в том, что все будет нормально, он, успокоившись, ушел. Затрещал предварительный звонок на линейку в школу. Отряхивая соринки с колен, мы начали подниматься.
- Знаете, ребята, вот что я хочу предложить,- Саша встал во весь свой немалый рост, - Давайте через каждые пять лет, день в день, час в час именно на этом месте мы, только мальчишки, будем встречаться. И чтобы все, несмотря ни на что, где бы не находились, приезжали сюда, согласны? Эти встречи для нас будут как встречи братьев.
- Еще вот что я хочу сказать,- проворный, маленький, похожий на юркого черного жука с антрацитовыми глазами Динар окинул нас взглядом, - нашу дружбу надо сохранить до смерти, всегда помогать друг другу и никогда не рвать связей…
- И своих сыновей,- здесь вмешался я,- давайте будем нарекать только нашими именами, через это мы заочно породнимся…
    Наступившую перед непогодой напряженную тишину внезапно разорвал грохот грома, мгновенно из черно- синих туч огненными трещинами по всему небу растеклись молнии. Тревожно, пронзительно крича среди столбов вихрем поднятой пыли и бумажных обрывков, заметались чайки. Росчерки молний били в полной темноте и с запада, и с востока. Заныли провода, низко наклонившись, зашумели березы.
- Будем дружить вечно! – выждав паузу в шуме ветра, сказали мы, протянув друг к другу руки и здесь страшненный залп небесной канонады, казалось, заверил и утвердил наш мальчишеский союз...               
 ...Истошно, хриплым звуком завопил доставшийся нам в наследство от прежних студентов старый будильник. Несмотря на то, что он с одышкой и натуженным тиканьем крутил свои шестеренки, время ветеран отмерял безупречно. Он и вернул меня к действительности из страны детства. Не вставая с постели, уставившись на плохо побеленный потолок, я вспоминал в подробностях и деталях увиденный сегодняшней ночью сон. Особенно ярко запечатлелись в памяти лица друзей, когда в грозу дали клятву в верной и нерушимой дружбе. От накативших воспоминаний вдруг заколотилось сердце и перехватило дыхание: кажется, что еще только вчера мы расстались с надеждой встречаться, но теперь, я точно знаю, мы никогда всем классом вместе не соберемся. Одних уже нет, других жизнь раскидала по городам и весям, судьба третьих вообще неизвестна.    
    Сегодня воскресение, но несмотря на это, дел на сегодняшний день запланировано немало. Во - первых, уборка, по графику моя очередь. Это дело не обременительное, мне нравилось наводить порядок в комнате. Видимо, это мне привили в роте. В общежитии техникума мы жили втроем, на выходные мои соседи разъезжались по домам, я же, приехавший издалека, уезжал на родину нечасто, только по большим праздникам и на каникулы. Еще надо купить тушь и ватман, не совсем готова курсовая по механике, нужно заглянуть в парикмахерскую и истратить последний абонемент в дайвинг- клуб. Так же сегодня постараться найти время написать домой письмо, наверное, родители заждались весточки, попросить прислать их на зиму мою дубленку; на подходе очередная сессия перед практикой и еще полно всякого разного нужного и ненужного.
    Через стенку Юра Шатунов жалостно напевал про белые розы, которым очень холодно, в стране вовсю бурлила перестройка, в Москве, непонятно что, беспрестанно делили между собой демократы и коммунисты, в магазинах ничего не было, а то, что было отпускали по талонам. На календаре был скучный, промозглый, слякотный и сумрачный ноябрьский день.
    После армии я по совету одного старого знакомого, не мудрствуя лукаво, поступил в это учебное заведение, по окончании которого буду педагогом в техническом училище, в далекий от моего дома город. В институт решил не замахиваться, опасаясь того, что за два года службы на танковых полигонах в моих знаниях появилась изрядная брешь. Прихлебывая тридцать шестой чай, так назывался этот сорт тогда, в горбачевскую оттепель, разглядывая оклеенные миллиметровой бумагой стены нашей комнаты, я рассуждал, что если бы вдруг объявили конкурс максимально сжато и кратко, например, в пять строк изложить свою биографию, я, наверняка, уложился в неполные три.
     Уже вечерело, когда после бассейна я возвращался в техникум. Стоя среди пассажиров, также едущих до конечной, глядя в окна автобуса, наблюдал за огнями чужого города. За каждым светлым прямоугольничком в домах была своя жизнь, тепло, уют, я же возвращался в казенный быт общаги. На мгновение тонко и остро кольнула в душе щемящая тоска по дому, по семье. Толпа в автобусе редела и с задней площадки я разглядел девушку, которая по мере убывания людей проступала все больше и больше, вскоре безо всяких помех разглядел ее в полный рост. Высокая, в коричневом кожаном пальто с капюшоном, в черной вязаной шапочке с серебристым кантом по краю. Ее лица я полностью не видел, она всю дорогу стояла ко мне в профиль, сосредоточенно глядя в окно и держась за поручни.  Зашипели двери, шаркая ногами все потянулись к выходу. С задней площадки сошел я, девушка покинула автобус с передней. Ежась от пронизывающего ветра с мелким холодным дождем, засунув руки в карманы куртки, перекинув через плечо спортивную сумку с ластами и маской, я покинул тускло освещенный пятачок конечной остановки. Народу было немного, все они быстро разошлись.
  Поднимаясь по дороге к общежитию, я услышал все убыстряющийся, дробный цокот женских каблуков. Искоса повернув голову я увидел, что та девушка, прибавив ходу, следует за мной.
 -Сейчас догонит и что-то спросит, - подумал я, слегка притормаживая. Ветер кружил опавшие листья, крепко пахло острым, сырым, свежим воздухом. Мокрый блестящий асфальт казался продолжением черного беззвездного неба.
- Скажите, вы здесь учитесь? - она догнала меня, обе перчатки были у нее в одной руке. Низким, очень низким для девушки голосом она повторила:
- Вы студент? Это и есть индустриально – педагогический техникум?
- Да, это есть техникум,- ответил я, окинув ее взглядом, свет фонаря осветил ее полностью. – Хороша! - мимоходом отметил я про себя,- красивая! Да, она на самом деле, в мокром пальто, с выразительной челкой на бледном лице меня действительно обескуражила. И еще я успел отметить, что сапоги у нее очень дорогие. Именно такие сапоги от «Саламандры» купила моя сестра- студентка на всю свою первую зарплату, после чего мама устроила ей нагоняй и целую неделю выговаривала за расточительность.
- Раз вы здесь учитесь, наверняка знаете студента Оболенского Евгения?
Не знаю, что за черт дернул меня за язык. Видимо захотелось сострить, а вышло туповато.
- Голицын Роман вас не устроит, сударыня?
  Когда такие щекотливые ситуации происходили в прочитанных мною книгах, то по законам жанра авторы описывали этот момент приблизительно так: «вскинув голову она круто развернулась, прямая и гордая зашагала прочь». Но сейчас ничего такого не произошло, она ещё ближе подошла ко мне, отстраняясь от брызг проезжающих машин, посмотрела на меня и все тем же контральто произнесла:
 -Нет, кроме него меня никого не устроит.
Оказалось, что на каблуках она была почти одного роста со мной, глаза ее находились напротив моих, в темных зрачках отражались мерцающими звездами блики ламп уличного освещения.
- На каком он курсе? - не желая внезапно прервать наш диалог сказал я и двинулся вдоль улицы, она зашагала рядом. Наши тени, проявляющиеся время от времени на светлых участках дороги между деревьями, несчетное количество раз разрезали проносящиеся с шипением мимо нас автомобили.
- Он поступил в ваш техникум в этом году и, насколько мне известно, учится в группе автомехаников. 
- Как вы знакомы, если, конечно, не секрет? - уже нахально, не знаю по какому праву я решился задать ей этот вопрос, заранее приготовившись нарваться на грубость, но девушка вдруг улыбнулась своим мыслям и я опять про себя повторил: «До чего же хороша, однако!»
- Не секрет, я часто приезжала в их городок к своей бабушке, там и познакомились с ним. А сейчас, приехав после университета в ваш город хочу его увидеть, скучаю по нему. Последнюю фразу она произнесла даже с некоторым вызовом.
-   Вряд ли вы его сегодня найдете, в воскресение почти все разъезжаются по домам. «Надо же, как повезло этому Оболенскому»,- с невольной завистью подумал я,- «Такая девчонка его разыскивает!». Мне нужно было поворачивать в  сторону и я остановился. Разговор как-то иссяк сам по себе, больше нечего было сказать. Я стоял и злился на себя за нерешительность и неумение трепать языком. Покачиваясь с каблука на носок моя спутница   поверх меня стала вглядываться в проезжающие машины, высматривая такси с зеленым маячком. Наверное, мне можно было бы уже уходить, но я продолжал топтаться возле нее. Подъехал частник и, перегнувшись через сидение, открыл ей заднюю дверь.
-- Спокойной ночи,- надевая перчатки и поправляя капюшон, сказала она. – Всего вам доброго!
- Как зовут вас, таинственная незнакомка,- придерживая дверь рукой и наклонившись к темному проему салона бомбилы, - спросил я.
- Дина,- кратко ответила она и, усмехнувшись, добавила,- «Оболенскому привет!»
- Прощайте, миледи.
Всю ночь мне снились сверкающие звезды, рассыпанные по темно- синему, как бархатная бумага, небу. В своих дембельских альбомах мы их рисовали на листах такой бумаги, распыляя мелко, как пудру, золотую краску. Звезды лукаво перемигивались.
     Время от времени, в текучке дел, неоднократно и невольно в своей памяти я возвращался к этому вечернему рандеву. Но вот что удивительно. Я, оказывается, начисто забыл то, как она выглядит и как бы ни пытался вспомнить ее внешность, у меня ничего не выходило. Кроме ее бледного лица и темной челки ничего не запомнил.
    В круговерти студенческой жизни эта встреча стала потихоньку стираться в памяти и уходить на второй план. Начался осенний призыв в армию и наши молодые одногруппники, один за другим, уходили на службу. Нас теперь в группе, состоящей из одних бывших солдат, осталось совсем немного.
   Как-то, находясь на уроке в кабинете металловедения, я вдруг обнаружил, что с моего стола, отчетливо, как на ладони видно то место, где распрощался с той незнакомой девушкой. Воспоминания опять нахлынули на меня и вернули в тот ненастный дождливый вечер. Задумчиво уставившись в окно, я думал о чем-то своем далеком и близком, когда вдруг услышал насмешливый голос преподавателя:
- Ваш староста, кажется, влюбился,- протяжно пропела Римма Григорьевна под мотив песенки про Одессу, заставив меня невольно вздрогнуть и покраснеть, словно застав на чем-то непотребном. Все парни, как по команде повернувшие ко мне головы, серьезно и сочувственно посмотрели на меня. Ни у кого из нас здесь не было девушек. Да и откуда им было взяться в нашем мужском монастыре. А ходить, знакомиться где-то в городских клубах или дискотеках не было желания.
   Письма, которые приходили к нам, мы забирали возле дежурившей на вахте женщины, в вестибюле у входа в техникум. Наверное, многие представляют, как выглядели тогда в таких средних, как у нас учебных заведениях, сколоченные из досок, неоднократно покрытые слоями различного цвета масляной краски деревянные решетки, образующие ячейки для корреспонденции.  Для экономии клеточек их маркировали сразу несколькими буквами. Поэтому в одном месте могли находиться конверты с фамилиями соседних по алфавиту букв. Так как уже многие первокурсники отправились в армию, их письма почтальон раскладывал прямо на столе возле этого стеллажа, за недостатком места в ячейках.
   Однажды, забирая присланное мне сослуживцем письмо, взгляд невольно выхватил среди груды небрежно рассыпанных конвертов несколько, адресованных Оболенскому. Обратного адреса на них не было, лишь стояло: «От меня». К тому времени я уже знал, что студент с такой фамилией учился в соседней группе и месяц назад отправился служить. Кто присылает ему письма в техникум я, естественно, догадался, их было много, штук, наверное, десять. Я уже начинал испытывать к этому загадочному и таинственному счастливчику Оболенскому уже не просто зависть, а настоящую жгучую ревность. «Что она такого в нем нашла, чем же он ее покорил?», вновь и вновь задавал я себе эти вопросы, теряясь в догадках и предположениях и не находя ответа.
    По моим прикидкам она должна была быть старше него на три, четыре года. Какое же у нее было сильное влечение, наверное, даже чувства, страсть, чтоб проявлять к нему такое внимание.
  В один из слякотных и ненастных дней, когда зима никак не могла побороть все еще сопротивляющуюся осень, у этой стойки с почтой, на полу, лежали несколько кем-то оброненных, растоптанных ногами, грязных и мокрых писем. Среди них был и ему адресованный пакет, раскрытый, с отклеенным, вероятно, от сырости клапаном и наполовину высунувшимся из него письмом. Поднял все письма, положил их на стол и, заправляя письмо в конверт, я на мгновение увидел написанный в конце письма телефонный номер. Сгорая от стыда, воровато оглянувшись, я через секунду, молниеносно прихлопнул рукою отклеенный клапан к конверту.
 Телефонный номер, довольно простой, врубился в мою память. Почти каждый день он стоял у меня перед глазами. Такие номера, состоящие из нескольких нулей, насколько я знал, принадлежали серьезным организациям и конторам. Позвонить из вахты техникума или общежития мне, вероятно, не отказали бы, но обязательно стояли рядом, вслушиваясь в каждое слово. Поэтому, набравшись духу, в один из дней, я набрал ее номер по городскому телефону. Скрывать не буду, от волнения жутко продрог, замерз и даже клацал зубами. Гудок, другой, третий, наконец, с громким щелчком поднялась трубка, а вместе с ней будто оборвалось сердце.
- Алло,- женский, не ее голос сказал,- слушаю вас, говорите.
- Можно позвать Дину? - хрипло, не узнавая сам себя произнес я,- пожалуйста.
- Дину,- тягуче переспросил голос,- сейчас, а кто ее спрашивает?
- Из индустриального техникума.
   Она ушла, отложив трубку на что-то металлическое. Я вслушивался в звуки ее мира, пытаясь понять, куда я попал. Было слышно стрекотание и жужжание какой- то аппаратуры, далекие голоса и смех. Послышались быстрые, торопливые, все приближающиеся шаги, я внутренне считал их и загадал, что если на нечетном шаге возьмут трубку, все закончится благополучно. Честно говоря, эта затея уже давно перестала нравиться и мне захотелось все прервать, бросить и уйти. Трубка поднялась на восьмом шаге.
- Женька, ты? Вот здорово! – с придыханием спросила она, – где ты пропадал, я тебе написала столько писем.
  Я молчал, с трепетом подбирая ответ. Пауза затянулась. – Ну что ты молчишь?
- Это не Женя, -быстро, скороговоркой, боясь, что она не дослушает меня и бросит трубку, выпалил я.
- Помните, недели три назад, вечером, вы общались с одним студентом возле техникума? – Это был я,- глотая концы фраз, почти что прокричал в телефон. А номер я нашел в вашем письме, оно было открытое, поверьте, я не виноват, просто ваш друг, оказывается, уже служит в армии, если хотите я соберу все письма и отправлю их вам, скажите только адрес.
 В ходе всей этой тирады, которая длилась секунд десять, трубка молчала и лишь к концу гневно вопросила:
-Вы прочитали мои письма?  Как это гадко, низко!
- Да,- промямлил с трудом, согласен, нехорошо, я вовсе не хот…Но в моей трубке уже гудел отбой. С чувством того, что меня будто избили или что там, еще хуже, оплевали, я стоял в телефонной будке отрешенный и опустошенный, тупо глядя на похабные надписи, нацарапанные внутри кабинки.
- Так тебе и надо, твердил я себе, плетясь домой,- молодец, заслужил, влюбленный денди! -  себя я еще так никогда не корил и как сейчас плохо мне никогда не было. Ночью приснилась мама: «Сынок, я знаю, ты ни в чем не виноват. Через неделю, в следующую пятницу ты позвони ей, она обязательно тебя выслушает и поймет».
   Мучительно долго, в рутинной суете каждодневных дел, каких-то нудных и ненужных никому комсомольских собраний, утомительных политинформаций и череде других, не менее «глобальных» и актуальных мероприятий, прошли семь дней. И вот я снова, теперь уже в переговорной кабинке центрального почтамта, затаив дыхание, медленно, с расстановкой, кручу по кругу диск набора телефона. Вжикая, он возвращается на место.   Трубку на этот раз подняла она сама, сразу же, с первого гудка, как будто уже заранее находилась у аппарата и ждала моего звонка.
- Здравствуйте,- выдавил из себя,- это я...
- Я поняла,- непринуждённо и просто ответила она,- привет!
- В прошлый раз вы не дослушали меня, я хотел лишь сказать, что ваш адресат выбыл, письма бесхозно лежат на столе. Наверное, это нехорошо, Оболенскому бы не понравилось. А номер вашего телефона увидел случайно…
- Знаете,- дослушав меня до конца произнесла она, будто о чем-то раздумывая, мне показалось, что моя фраза насчет невостребованных писем ее нисколько не огорчила. - Во-первых, вы уж извините меня за резкий тон, признаю, мой выпад был несправедливым к вам, погорячилась, каюсь. А что касается Оболенского, так это все дурь, девичья блажь,- она, вероятно, улыбнулась,- забудем об этом. Я не понял к кому это конкретно относилось «забыть об этом».
- К тому же он, если захотел, сам давно нашел бы мой адрес, бог с ним, пусть хорошо отслужит.
- Вот вы несправедливо накричали на меня, у меня поднялось давление, а заснул только с корвалолом,- вдохновенно соврал я.
- Неужели? – она расхохоталась, до чего же было приятно и отрадно слушать ее смех, который окрылил и воодушевил меня. «Простите меня великодушно, я ведь не знала, что вы такой впечатлительный, иначе рисковала быть виновной в вашей смерти, а этого мне, поверьте, совсем не хочется». Теплая волна, будто из далекого и дорогого сердцу детства прокатилась по телу, в сознании мелькнула мысль: «Спасибо тебе, мамочка!»
- Понимаете, в тот день были сложности на работе, кое- что не ладилось, да еще руководство с утра отругало…
- Понятно,- опять теряясь и боясь, что разговор прервется, я мучительно в голове искал повод для продолжения беседы.
- Кстати, как вас зовут?
- Роман.
- Роман, если я к вам обращусь с одной просьбой, что вы на это скажете?
О чем разговор, в тот момент я был готов выполнить сотни ее просьб, даже не задумываясь, справлюсь ли.
- Обращайтесь!
- Ух, как официально, прямо как у моего начальства. Давайте для начала, если не возражаете, перейдем на «ты».
- Давайте!
- До чего же болтлив,- она опять засмеялась,- Там на остановке ты был разговорчивее. Как мне нравилось слушать ее смех! Чувствовалось, что она девушка ироничная и к тому же с опасным язычком.
- Вот что, ты не сможешь проводить меня на вокзал, в половине четвертого утра у меня автобус, вещей немного, но боюсь идти одна.
- Провожу, конечно, а куда едешь?
- На выходные, домой, соскучилась. Но надо еще меня разбудить, телефон у меня есть, а будильника нет.
- Ясно. А на работу как же просыпаешься? - разговор переходил в умиротворенный житейский тон, в обыкновенное общение между девушкой и парнем. Я уже чувствовал себя более уверенно, ситуация становилась контролируемой и предсказуемой.
-Встаю по радио. Ну что, где встретимся?
Она назвала адрес. К тому времени я знал город уже неплохо и прикинул, где это может находиться.
- Ладно, приду. А ты где работаешь?
- Много хочешь знать для первого раза,- строго сказала она. - Ну, хватит. А занимаюсь я тем, что делаю леденцы. Разноцветные. До встречи.
- Послушай, Дина, а в какой город ты едешь?
- В Казань.
  «Столичная штучка оказывается»,- думал я про нее, как на крыльях возвращаясь домой и возбужденно перебирая в голове наш разговор. Как бы сегодня не проспать. В мозгу уже четко выстроилась стратегия моих действий на сегодняшний вечер. К черту надо послать какой-то политбой между условными противниками из студентов, изображающих попеременно сторонников Рейгана и Горбачева, еще архиважный диспут про трезвый образ жизни и доклад о текущем моменте. Но что она имела в виду под леденцами? Явно что-то не договаривала. Это я понимал и не обижался. Университеты не заканчивают, чтобы делать конфеты.
    Будильник был настроен, подготовлен, проверен на звонок и вновь до отказа заведен. Такой же технический контроль был проведен с будильником в соседней комнате. Мало того, дважды я попросил дежурившую внизу на вахте общежития пожилую женщину разбудить меня, пообещав за это привезти ей баночку меда.
- Не проспите, не забудьте, пожалуйста, для меня это очень важно.
- Что, я сама не была молодой,-  она обидчиво поджала губы.
    Парни, с которыми я жил в комнате, чувствуя великую значимость события, как-то притихли, оградили меня от всяких дел, стараясь всячески оказать поддержку и помощь. Проявляя солидарность, нисколько не возражая, они вместе со мной рано легли спать. И уже при выключенном свете, в полной темноте, давали последние напутствия, благословляя меня вполне серьезно, на успех моего мероприятия. Какой именно успех они имели ввиду я не понял, но тронутый их расположением, искренне всех поблагодарил.
- Ты главное не робей! Девушки любят напористых, в этом смысл любого свидания,- с убежденностью бывалого, опытного ловеласа наставлял меня Раис- славный, хороший товарищ, приехавший так же, как и я, из Башкирии.
- Может мы, если ты захочешь, прикинемся хулиганами и встретим вас на дороге,- подал голос из темноты Михаил,- потом ты   нас шуганешь, и мы разбежимся.
   Я пожелал всем спокойной ночи, пообещав, что все эти ценные рекомендации впредь будут непременно учтены.
   За мгновение до звонка я нажал на кнопку. Но здесь же, синхронно, свирепая трель раздалась из соседней комнаты. Ясно, очень отчетливо почувствовал, как чья-то ласковая рука погладила меня по голове и женский голос тихонько произнес: «Просыпайся, пора идти».
В полной темноте, не зажигая свет, стараясь не шуметь и не разбудить ребят я оделся, а заправился и привел себя в порядок в скудно освещенном коридоре перед мутным зеркалом в старинной раме. Пройдя мимо сладко посапывающей на вахте бабушки, прикрыв за собой заскрипевшую входную дверь, вышел на гулкую, пустую улицу. Беспросветную темноту освещали тусклые лампы и фары редко проезжающих машин. Ночь была превосходной: чудесный, прохладный воздух, свежий ветерок и дрожащая мгла вокруг фонарей. На мгновение я забыл о цели моего столь раннего вояжа.
   Ее фигура, а вместе с ней и косая тень на фасадах домов, метров за сорок, увидев меня, отделились от стены и двинулись ко мне навстречу. Эхом, в полной тишине отдавались звуки шагов от моих ботинок и ее обуви. Тень же шествовала рядом с ней молча. В безмолвии ночи все это происходило и выглядело как-то нереально, мистически, словно в каком-то беззвучном призрачном мире.  Не прибавляя и не замедляя шагов, я приближался, пристально и пронзительно вглядываясь в нее, она же, вероятно, проделывала тоже самое. Наконец, мы остановились в метрах трех друг от друга. Она! Все такая же волнующе красивая, манящая, с бледным лицом. Темная челка на этот раз убрана под лыжную шапочку. Одета   была в модную куртку- пуховик, которые лишь недавно появились в продаже, но достать их тогда можно было только у фарцовщиков или купить в магазинах за бешенные деньги из- под прилавка, вареные джинсы и высокие шнурованные зимние сапоги. Эта казанская дива была упакована конкретно. Я же, паренек из провинции, был одет поскромнее.
- Ну, здравствуй еще раз. Не жалеешь, что согласился проводить меня?
- Нет, все нормально, завтра высплюсь, первой пары все равно не будет. Давай сумку.
Взял в руки ее пластиковый пакет с изображением Пугачевой, она повесила на плечо женскую сумочку и мы зашагали к вокзалу, прихватив с собой в спутники уже две скользящие за нами тени. Я не знал с чего начать разговор. Банально спрашивать кто она, что она, какие книги читает, какую музыку слушает? Это выглядело бы как допрос или заполнение анкеты. Что-то рассказать о себе? Так она ничего не спрашивает. Молчание начало тяготить, но она, молодец, взяла инициативу в свои руки.
- Ты веришь в приметы? – спросила она,- поворачиваясь ко мне.
- Верю,- серьезно ответил я,- вот тебя встретил, завтра день будет удачный.
- Буду рада, если так и случится. Я не вредная, по крайней мере так говорят.
- И Оболенский? - ревниво выпалил я, не хотел, видит бог, но почему-то вырвалось.
- Знаешь, что,- она остановилась, ее глаза рассерженно сверкнули, зрачки, казалось, превратились в точки,- вот что, Рома, я не знаю, что дальше из нашей встречи получится, но запомни раз и навсегда, больше эту тему не затрагивай. Очень прошу тебя.
Последнюю фразу она произнесла просящим тоном. Минутная остановка закончилась, мы двинулись дальше и словно произошло чудо: мне стало легко и просто общаться с ней.
- Ты не Скорпион, такая злюка?
- Нет, Козерог. А ты не Дева, такой любопытный и обидчивый?
- Если хочешь знать я – благородный, сильный и великодушный…
- Львы, к тому же, еще очень хвастливы и самовлюблены,- засмеялась она,- а если к тому же Лев в Драконе, то это уже совсем не фонтан…
- Про год Дракона откуда знаешь?
- Знаю,- загадочно ответила она,- мне сказали.
Теряясь в догадках, я прошагал несколько метров. Она пытливо, на этот раз снизу- вверх смотрела на меня и улыбалась. Боже мой, как она была восхитительна!
- На вашем леденцовом факультете, наверное, преподавали Кашпировский и Чумак, по астрологии и гороскопам, чувствуется, была пятерка.
- Не совсем,- сказала она,- лекции там читали очень серьезные люди.
- Между прочим, тебя в средние века, как ведьму, сожгли бы на костре на городской площади у ратуши,-с веселой злорадностью возвестил я.
- Зачем? - она удивленно подняла брови.
- Ты левша, потому что.
- Шерлок! Не побоишься идти домой один? – она прикоснулась к моему рукаву.
-Давай, проводи теперь ты меня обратно,-  усмехнулся я.
Так, болтая ни о чем, шутливо и осторожно друг друга подначивая, дошли до автовокзала, ее автобус уже выехал из отстойника и был поставлен под посадку.
     Мы проходили мимо коммерческого ресторана возле автовокзала, которых в те лихие времена, как и всевозможных кооперативов, комиссионных магазинов и кафешек развелось несчетно. Приехавшие прожигать жизнь самодовольные новые господа высаживали из машин роскошно одетых дам. Хлопали дверями прибывающие и отъезжающие автомобили, из окон ресторана громыхала музыка и слышался визгливый женский смех.
Швейцар посмотрел сквозь нас невидящим взглядом и отвернулся, мы для него не существовали, его локаторы, вернее алчный нюх, были настроены на объекты покрупнее.
   Какой-то разомлевший благодушный купец, видимо обмякший от переполнявших его чувств и винных возлияний, в наступившей тишине, с разудалым барским ухарством неистово прокричал:
- Хочу ягоду- малину! Малину давай!
Через пару секунд покорно потекла песня.
- Мне нравится Легкоступова, а тебе? - спросила она, когда мы прошли ресторан. Стало немного тише, а ягода-малина заманила певицу куда надо. Я не задумывался, нравится мне Легкоступова или нет, поэтому пожал плечами. На душе было немного скверно и муторно. Ведь когда-то у меня будет семья, а достойно и в достатке содержать ее смогу ли...
     Людей на привокзальной площади и на перроне было много, к казанскому автобусу выстроилась очередь. - Давай   постоим здесь,- она направилась к колонне опоры, поддерживающей навес павильона. Вытащив из сумочки билет, посмотрела его на свет. Я на ходу придумав, не задумываясь о последствиях, не знаю с чего вдруг, брякнул:
- Если твое место- число двузначное и в сумме даст одиннадцать, мы проживем вместе вечно и умрем в один день.
 Она посмотрела на меня будто впервые, еще раз вгляделась в билет и совершенно без удивления и эмоций сказала:
- Тридцать восьмое место.
      Прекратив разговор, одними из последних мы подошли к двери автобуса. У меня было сильное желание обнять ее, но она очень ловко увернулась; водитель, протирающий тряпкой фары, ободряюще, по-приятельски подмигнул мне, слегка растерянному и смущенному, дескать, не огорчайся, браток, все равно обнимешь, куда она денется.
   -  Счастливой дороги!
   - Спокойной ночи, вернее полночи! Спасибо тебе. Кстати, я приезжаю в среду, после обеда, если захочешь – встречай.
     Большой сверкающий междугородний автобус, ярко освещенный огнями, мягко переваливаясь, двинулся в дорогу, увозя в непроглядную темень пассажиров, среди которых та… 
   Вот уже третий день я бродил как в тумане, психиатры сказали бы «в сомнамбуле». Учебу забросил, на занятиях только присутствовал. Что бы не делал, чем бы не занимался, перед глазами стояла только она, в ушах был ее смех, а мысли заняты только ею.
    Бездумно бродя по городу, я вдруг обнаружил, что иду по улице, где ее встретил ночью и, немного пройдя, остановился у дома, от которого она отошла. «Общежитие молодых специалистов научно-производственного объединения «Радиоэлектроника» гласила надпись над дверями. Стало понятно в какой фирме работает и выпускает «леденцы» Дина. Эта было одно из тех предприятий, которые именуются «почтовыми ящиками».
    Уйдя с последней пары, сказать «сбежал» как-то несолидно, вместе с учебниками и тетрадями, я отправился в среду на автовокзал. Цветы не приходилось никогда дарить, поэтому пришлось поломать голову, пока на помощь не пришла девочка-продавщица и с букетом белых хризантем ждал ее на перроне.
    Мутные времена породили бомжей, нищих и попрошаек. Бродившие среди этой категории населения две цыганки в цветастых шалях сквозь толпу подошли ко мне.
- Князь, хочешь присушить свою червонную зазнобу к себе навечно? - которая постарше, с полным ртом золотых зубов, указала на цветы.
- Дай кольцо или перстень, скажем как быть,- другая, в такой же цигейковой жакетке встала рядом.
    Я отмахнулся, кольца у меня не было, перстня тоже, да и не верил гадалкам.
     Наверняка я напустил на свою физиономию чересчур серьезно-торжественную мину, что она, сойдя с автобуса, радостно улыбнулась.
     Обратный путь был быстрее, доехали на городском транспорте. Особенно не поговорили, как доехала, как дороги, ну и все. Держа в руках два тяжелых пакета, возле теперь уже знакомого для меня дома, я вопросительно и молча посмотрел на нее, ожидая дальнейших распоряжений.
- Пошли ко мне,- не ожидая возражений, она, открыв входную дверь, пропустила меня вперед. – Сейчас домашними гостинцами тебя угощу. Мамиными!
- Почему мамиными? Сама не умеешь готовить?
- Какой же ты зануда, господи, проходи.
Молодым специалистам она была, видать, неплохим, иначе бы не дали ей одной двухкомнатную квартиру. Раздевшись и пройдя в комнату, я принялся осматриваться. В этот момент я сам себе напоминал собаку, обнюхивающую углы своего нового жилища. Казенная кровать, тумбочка, столик. Но, насколько это возможно, она создала в нем уют. Как у любой девушки перед зеркалом кучка всякой женской дребедени, которой, кстати, было немного.  Две полки с книгами, в основном техническая литература, справочники и цветные, скорее всего зарубежные журналы, на глянцевых обложках которых была изображена различная телеаппаратура. Что там было еще, я не успел разглядеть, она, уже раздевшись, вошла в комнату, увидев меня, стоящего перед полками, стремительно проскользнула передо мной, и молниеносно, как кошка, сорвала несколько находящихся с краю книг. Прижав к себе корешками переплетов вниз она быстро отнесла их в другую комнату и задвигала там ящиками тумбочки.
- Наивная,- подумалось мне,- шпионские страсти, будь я иностранным резидентом, наверняка нашел бы нашел способ их у тебя стащить.
-   Любопытной Варваре…- пытаясь сгладить неловкость момента, - проговорила хозяйка.
   В свитере, в брюках, с короткой прической она была похожа больше на красивого мальчика, и только ее женственная фигура демонстрировала молодую спортивно сложенную девушку.
- Ты уж предупреждай, что можно смотреть, а что нет,- проворчал я, переходя к другой стене. Там между фотографиями Дина Рида с гитарой, Джо Дассена в бабочке и с микрофоном, календаря с Глызиным и бородатым Хемигуэйем висели две карточки: одна черно-белая, с худым долговязым созданием в короткой юбочке на коньках, герпесом на губах и пятнами на коленях, вероятнее всего от зеленки.
- Нравится? – перехватив и проводив мой взгляд к объекту, насмешливо спросила Дина.
- Нравится! - убежденно и искренне ответил я, удивляясь тому, что женщины, насколько я их знал из книг и фильмов, никогда не демонстрируют мужчинам, тем более чужим, свои нефотогеничные снимки. – Очень!
- Мне десять лет.
 Я недоверчиво покосился на нее. Надо же, какая разительная перемена. Из гадкого утенка – в такую паву… Я уставился в другую, уже цветную фотографию симпатичного молодого человека в форме курсанта речного училища и вопросительно перевел взгляд на нее.
- Брат, старше меня на три года.
«Совсем они не похожи»,- отметил про себя.
  Включила стоящий на полу магнитофон. Какая-то волнующая, незнакомая для меня мелодия зазвучала с динамика. Казалось, музыка в унисон с моими чувствами и фантазиями тихо уносит в неведомые дали.
- Симфония? - с видом знатока спросил я.
- Композитор Джеймс Ласт, моя прелесть! Когда я болею, его творчество всегда меня лечит… А у тебя кто любимый певец?
- Высоцкий. Когда я с похмелья, он мня тоже выручает.
Она, в точности как моя мама, строго нахмурилась. 
   Вторая комната больше напоминала мастерскую телемастера в миниатюре: какая-то раскиданная со снятыми крышками аппаратура, инструменты электронщика, осциллографы, индикаторы, рулоны перфорированной ленты, клубки цветных кабелей и много еще того, чего я не знал. Но среди всего этого добра я взглядом наткнулся на сокровище, от которого замерло бы сердце всех дембелей из нашей роты. Наверное, я чем-то выдал себя. Опять перехватив мой взгляд, теперь уже она вопросительно посмотрела на меня.
- Можно посмотреть? – Я выкопал из электронной груды катушку с тоненьким блестящим серебристым проводом.
- Нихром?
- Нихром,- она через мое плечо посмотрела на катушку,- диаметр ноль один миллиметра.
- Как же я за ним гонялся, нигде такого не находил.
- И не найдешь! Зачем тебе?
- Понимаешь, после армии осталось хобби – плести самодельные цепочки, дай мне немного.
- Возьми, только не говори никому откуда взял.
В углу находились несколько эспандырей, кистевых и плечевых и лежали пара обручей, видать, поддерживала форму.
     Потом пили душистый чай с рогаликами и домашним вареньем. Я общался с нею и было такое чувство будто знаю ее много-много лет. Беседовать было с ней легко, юмор понимала отменно, да и у нее самой с этим не было ржавчины.
    Болтая   на пальцах   ноги тапочкой, со стоптанным на пятке задником, как у всех женщин мира, она угощала меня домашней выпечкой.
- Вот, попробуй мои пирожки с капустой.
- Капусту я обожаю во всех проявлениях, в той жизни, наверное, я был зайцем, но больше я не буду, моя мама вообще запрещала кушать у чужих.
- Чтоб капусту любить, ты мог бы быть не обязательно зайцем,- испытующе посмотрела на меня, не переборщила ли,- и еще, твоей матушки здесь нет, к тому же я ее немного знаю ...
    «Опять загадка, мудрит, туман напускает» - решил я. 
   О себе рассказала немного: окончила университет связи, отец- нефтяник, мать – заведующая секцией в мебельном магазине. В те времена это почти приравнивалось к секретарю райкома. И специалист она вовсе не молодой, а ведущий инженер отраслевого головного предприятия, филиал которого находится здесь. Сюда приехала в командировку на полгода для тестирования новых телекоммуникационных сетей и тогда я впервые от нее услышал словосочетание: «оптиковолоконные линии». Дальше было велено на эту тему сверх сказанного ничего не расспрашивать.
- Почему ты поступил в педагогический? – разливая чай, в свою очередь, поинтересовалась она,- любишь детей?
   Я ненадолго призадумался. – Видишь ли, когда я служил в армии произошел один случай. В то время я был сержантом и должен был увольняться в запас, но командование не отпускало домой, пока я очередную партию призывников, хоть немного, не подготовлю к солдатской жизни. Сама понимаешь, все мои сослуживцы разъехались, некоторые уже месяц как были дома и обнимали своих девушек, а я с новобранцами шлифовал стрельбища и полигоны, чтоб они к принятию присяги имели подобающий вид. Так что великую любовь к ним не питал.
   Однажды мы были на занятиях по тактике. Когда полевые выходы- тогда солдатам горячего не дают, только сухой паек. И вот, приехала машина начальника солдатского клуба, привезла обед. Повар- таджик начал раздавать коробки. В этом наборе, рассчитанном на двоих, находились хрустящие хлебцы, тушенка и банка нашей родной сгущенки.
   Не донеся до рта ложку со сливовым вареньем, Дина спросила: «Как это понять- «с родной сгущенкой?»
- Знаешь, сколько бы я не служил, где бы мне не приходилось бывать в разъездах, во всех наших вооруженных силах сгущенное молоко было только одно, башкирского производства.
- А-а, продолжай, патриот, - она махнула ложечкой.
- Как командиру мне полагался один набор сухпайка, им, как я уже сказал, на пару. Все получали свои порции и отходили, а вот что произошло дальше я не углядел: или же солдат оказался разиней или повар отпустил руки раньше. Но под невольный «Ах!» коробка полетела вниз и, дважды перевернувшись, на лету развалилась. Сверкая своими серебристыми донышками, банки благополучно нырнули в бурлящий водоворот стремительного потока…
- Дело, же, поэт, происходило, конечно, в горах...
- Или около этого, миссис Марпл,- вернул я ей давнишний долг, слушайте дальше.
«На секунду стриженные макушки моей молодежи оторвались от своих котелков. Я следил за развитием событий, зная, что ни по каким нормам, ни по- человеческим, ни по- служебным, я не смогу повлиять на ситуацию, надавить на них. Как сейчас поступлю – я знал определенно точно, подчиненные всегда должны быть накормлены, а вот что сейчас будут делать они – это было интересно».
- Ты, живя на гражданке, не знаешь, что такое быть солдатом первых месяцев службы, когда есть хочется постоянно. Так вот они, не сговариваясь, не ожидая чьих-либо распоряжений, сами, добровольно, открыв банки штык-ножами, начали выделять потерпевшей стороне часть своего пайка. Их порыв, их доброта в тот момент, Дина, настолько меня тронули и потрясли, что я готов был всех обнять и расцеловать. И если бы я был, как ты выразилась, поэтом, то, возможно, выспренно сказал: «По загорелой щеке старого солдата потекла скупая слеза». - Эх! Тебе, Дина, этого не понять! Слугой царю мне не довелось быть, но отцом солдатам, видать, был неплохим и когда я уезжал, мои подчиненные робко подходили ко мне, несмело пожимали руку и говорили: «Будьте счастливы, командир!»
- Почему же! Альтруист! Романтик! – с уважением посмотрела на меня она,- ты любишь и армию, и людей…
- Ну, ладно, пора и честь знать. Тебе с дороги надо отдохнуть, да и у меня завтра будет трудный день и, уже встав посреди комнаты, я ответил на ее вопрос: «Вот тогда я почувствовал в себе призвание и необходимость стать подросткам их товарищем и наставником».
   Прощаясь, я на этот раз выражаясь языком военных, умело применил выгодные стратегические особенности окружающей местности. Пользуясь теснотой в прихожей, я прижал ее к стене и, как бы выразился начальник штаба об оперативных действиях его части - «Не встречая активных сопротивлений».
От нее веяло не духами или дезодорантом, она источала запах цветущего луга, разнотравья, васильков и незабудок. Зарывшись в волнующий аромат ее волос, мне явно представилась сенокосная поляна у меня на родине, когда мы с отцом готовились к первому прокосу.
- Да ты такой прыткий! – выдохнула она,- иди!
- Будь здорова, бай-бай!
   Прохожие с удивлением, а некоторые даже с испугом, на всякий случай прижав к себе детей, расступались предо мной. Я шел в расстегнутом пальто, с обнаженной головой, держа в руке шапку. Холодный вечерний воздух не мог остудить моих пылающих щек, сердце неистово колотилось, а в голове пульсировала одна мысль: «Я люблю ее!».
   Так началась наша дружба. Мы вместе гуляли по вечернему городу, ходили на каток, на коньках она каталась классно, несколько раз были в кино.
   Неоднократно, спасаясь от мороза, приходили к нам в общежитие. Моим ребятам она понравилась сразу; решила всем хвостатые затянувшиеся задачи по электротехнике и дважды потрясающе вкусно пожарила картошку.
- Парни, вы подумайте о высшем образовании. Идут времена, когда и одного института будет мало,- пророчески сказала она.
- Мы и так после диплома собираемся заочно в политехнический,- за всех вместе ответил я.
Но когда она починила видавший виды, перемотанный синей изолентой транзисторный приемник Шамиля, который назвала радио Попова, ребята начали испытывать ко мне нескрываемую зависть.
- Она похожа на Катю,- заявил как-то однажды все тот же чуткий и всегда меня понимающий Раис.
- Шахназаровскую? - польщенно потупился я.
- Нет, Татаринову, из «Двух капитанов».
- Такая же красивая?
- Такая же хорошая!
   Мы ссорились и мирились, обижались друг на друга, но выдержать более трех дней без общения уже не могли.
 Однажды рано утром, в воскресение, тетка- вахтерша, которая добровольно возложила на себя роль связного, поднялась ко мне и передала, чтобы я принес ей починенные сапоги. Ну и времена были! В сапожных мастерских не было набоек, их следовало найти и принести самим. В техникумовском гараже я на токарном станке выточил набойки, которым не будет износа и, сверх того, из жести спаял и установил на каблуки золотистые стаканчики. Славная получилась работа, я сам любовался ими, пока нес к ней ее обувь. Дина была дома, сидя на стуле у кровати и, обложившись отверткой и паяльником, чинила какой-то доселе невиданный мною прибор. Судя по обгоревшим кромкам дверки, можно было предположить, что это агрегат бытового назначения.
    Увидев меня, она быстрым движением что-то засунула под подушку. «Что же у нее на этот раз?» -подумал я, - «неужели до сих пор мне не доверяет?»
- Прими заказ,- сдавая сапоги сказал ей и довольно нахально, без разрешения поднял подушку. Очки! Я недоуменно посмотрел на нее. Она молча подняла голову ко мне. Взяв очки за дужки, я надел их на нее.
- Тебе здорово идет, зря стесняешься, чудачка.
  Дина шумно выдохнула, поправила на переносице оправу и взялась за отвертку.
 - Вот сейчас завершу сборку и попьем чай с тостами- я здесь впервые услышал название прибора и то, что поджаренные хлебцы называются, оказывается, так же, как и здравицы.  Она закрутила последний винтик, отложила отвертку и по- мальчишески, вытерла руки о штаны. Дина была от меня в столь опасной близости, что кровь ударила в голову, спина вспотела, в висках что-то застучало. Я положил ладонь ей на колени, туда, где сквозь искусственно сделанные прорехи джинсов, проглядывала ее белая кожа. Она с усмешкой смотрела на меня, ожидая дальнейшего развития событий, я осмелев, начал двигаться выше, она, не шелохнувшись, продолжала сидеть. Более того, положила свою теплую руку на мою. Я посчитал это призывом к действию, завозился, приготовившись к броску, как вдруг страшенная адская слепящая боль, казалось, расколола мой затылок пополам. В глазах внезапно потемнело, я на мгновение был в шоке.
   - Тебе больно, милый? - мягко проворковала она, участливо заглядывая мне в глаза,- в другой раз распустишь руки – останешься без конечности. Пошли пить чай!
   Я морщась, молча растирал руку. «Куда же она надавила, чтоб вот так меня отключить?» «Зараза!» - безо всякой злости, с восхищением я посмотрел ей вслед. «Эта колючка, значит, будет не всем по зубам».
  Но в этот день она что-то захандрила. Бледность на лице растеклась больше обычного, зябко подергивала плечами, будто мерзла.
- Заболела что ли?
- Да как-то знобко, трясет маленько, ты уходи, только дверь защелкни.
Она с ногами забралась на кровать, накрывшись клетчатым пледом и потянув его до подбородка.
- Может быть я чем-нибудь помогу?
- Не надо, уходи, впрочем, подай таблетки, которые лежат на кухне.
 Я еще раньше обратил внимание, что её аптечка для молодой девушки чересчур обильна. Старая коробочка с оторванной крышкой была почти доверху забита какими-то незнакомыми препаратами, некоторые упаковки с лекарствами лежали рядом.
  Я оглянулся. Оказывается, от кухни прямо на одной линии моего взгляда находилась ее кровать: было видно, что она прилегла. Когда я со стаканом воды и таблеткой подошел к ней, она спала.  Я глядел на нее, как она неровно дышит, как подергиваются ее веки, такую трогательно- беззащитную. Особенно щемящую жалость у меня вызвала дырка на ее носке, надетого поверх шерстяного белого носка домашней вязки.
   Стараясь не звенеть, я перемыл ей посуду, навел порядок на столе, расставил тарелки по местам в шкафу, а затем под краном постирал ее кухонные тряпки и, выжав, повесил на краю раковины, так же как делала моя мама.
   Почувствовав ее взгляд, я оглянулся и увидел, что она вновь сидит на кровати, пристально глядя на меня.
- Будь здорова, не болей,- я поцеловал ее, она не шелохнулась. Губы были горькими, наверное, от лекарств.

 
 Какого цвета были у нее глаза я не мог понять, вообще-то они были светло-серыми, но в зависимости от освещения, настроения и времени дня, могли иметь и голубоватый, и стальной, и даже зеленый оттенок. Перепады настроения были у Дины частыми, могла как девочка дурачиться, обкидывая снежками и заталкивая меня в сугроб, могла напевать какую-нибудь детскую песенку, а могла ни с того ни с сего уйти в себя и надолго замолчать, о чем-то задумавшись и заставляя меня недоумевать. Подруг у нее не было, по крайней мере здесь. Насколько я знал, на работе она ни с кем не сблизилась и в ее рассказах о своем школьном детстве или студенческой юности было мало места для девичьей дружбы.
   Однажды мы шли из кинотеатра, посмотрев какой-то французский фильм. Шли молча, был мягкий зимний день, который иногда выпадает в начале декабря.
- Дина, что такое «стиморол?» - спросил я услышанное в фильме незнакомое слово.
- Жевательная резинка.
   Тем еще мне было хорошо общаться с нею, что я мог, не рискуя нарваться на насмешку, спросить у нее, о чем угодно. Она знала очень много, особенно я благодарен ей за то, что она поднимала мой светский культурный уровень. Столичная девчонка знала названия и репертуар всех вокально- инструментальных ансамблей и рок- групп, разбиралась в модной одежде, подделка это или нет, потрясала меня своей начитанностью, но стихов не любила. Я пытался ей, как и все влюбленные парни, посвятить свои стихи, но к моим опусам она отнеслась равнодушно, не воодушевляя мой талант, не восторгаясь моими потугами на этом поприще и я, пристыженно, бросил эту затею.
- Пиши прозой, лучше получится. Нельзя тебе в одну телегу впрячь быка и трепетную лань.
Я не обиделся. Кроссворды мы решали на щелчки и неоднократно она с каким-то веселым садизмом, кстати, совсем не больно, навешивала мне щелбаны, зато, когда проигрывала сама, переживала очень сильно. Ее я великодушно прощал.
-  Мужик, дай закурить,- классическая фраза для начала любого уличного конфликта прозвучала внезапно. Трое худосочных высоких подростков, лет шестнадцати, в болоньевых куртках и мохнатых шапках пересекли дорогу. Вернее, пересек и встал поперек один, чем-то похожий на молодого Ди Каприо, остальные двое в предвкушении приближающейся драки, азартно переминались чуть в стороне, сбоку. «Акселераты»,- отметил я про себя. Холодные, лишенные чувств глаза, не предвещали ничего хорошего. Молодая поросль не знала джентельменских законов мужской этики. По понятиям нашего времени, спрашивать закурить у парня или у мужчины с девушкой, считалось недопустимым, это было нарушением всех сложившихся, негласных, традиционных устоев взаимоотношений. Но то было тогда. А сейчас эта троица, поправ все нормы, выжидала моего ответа. Дина молча смотрела на действо.
- Юноша, быть может научитесь сначала разговаривать со взрослыми,- дружелюбно сказал я,- не было никакого желания портить себе настроение. 
- Ты поговори, кент! Сказано, дай сигарету! – он явно хотел меня вывести из себя и у него уже начало получаться. «Ди Каприо» упивался перед дружками своей наглостью и безнаказанностью, глядите, мол, вот я какой!
  «Да, действительно, лихие времена»,- думал я, когда вот так среди белого дня три молокососа пристают к прохожим, видел потом таких «героев» в ротах, как мокрых куриц. Дальше думать было некогда, надо было перехватывать на лету выкинутый кулак. Именно в нужное время и в нужном месте вспомнились уроки рукопашки, через секунду, вывернув руку вскрикнувшего от боли подростка, я изо всех сил встряхнул его. Несмотря на свой высокий рост, мальчишка оказался очень легким, я через куртку почувствовал острые углы его плеч. В белесых глазах его мелькнул испуг, уже живое чувство. Остальные нерешительно переглянулись.
- Отпусти его, живо! - пронзительно завизжала Дина,- кому говорят, это же ребенок, он тебе ничего не сделал!
Я его давно отпустил, вероятно чересчур резко, что он повалился с ног, обронив с головы шапку.
- Мне твой дешевый выпендреж не нужен, - ее позеленевшие, как крыжовник глаза, казалось, рассыпали искры. - Оставь своё позёрство, кураж самца для пэтэушниц.
   Круто развернувшись она быстро пошла, почти побежала, оскальзываясь по накатанной ледяной дорожке. Я, недоумённо глядя ей вслед, твердо решил, что порвал с ней навсегда.
- Дядя, я ведь не знал, что так выйдет. «Ребенок» встал, поднял и отряхнул шапку, затем, надев ее, пятясь, стал отступать.
- Стой! Возьми сигареты.
 После случившегося я надолго прекратил все контакты с ней.  Она не звонила, я- тоже. Не понимал, в чем была моя вина, что за муха укусила ее. До Нового года оставалось чуть больше трех недель, затем практика, а потом она уедет и все будет по-прежнему. Оказывается, когда сам не виноват, обида бывает очень острой. Все-таки первой позвонила она. Принеся мне эту весть, гонец тетя Зоя заговорщески прошептала: «Дина меня спрашивала, как твое настроение. Поругались что ли?»
- Да нет, все нормально.
- Ты ее не обижай,- вдруг посуровела она, проявив женскую солидарность. - По голосу я чувствую, что она очень за что-то переживает.
   Вот ведь, Дину она видела всего три раза и все туда же...
- Алло.
- Привет, Рома!
- Здравствуйте.
- Обиделся?
- Нет.
- Не забыл, скоро у меня день рождения.
- Не забыл, -  ледяным тоном отозвался я.
- Ну хватит, прости.
- Нет, не хватит!
 Моей выдержки хватило ненадолго. - Во- первых, Дина, мне надоели бесконечные перепады в твоем настроении, скажи, что я делаю не так,- уже забыв обо всем на свете, горячо проговорил в трубку. Тетя Зоя слушала разговор, делая вид, что читает поверх опущенных вниз очков. – Ты беспрестанно играешь моими чувствами, - с каким-то противным, картинным пафосом, сам себя не узнавая ,   закончил я.- И вообще ты – псих! 
На том конце диагнозу, кажется, обрадовались.
- Ну да, и спроса с психа никакого… Так придешь или нет?
- Может пойдем в ресторан?
- Сам знаешь, там шумно, накурено, я так не хочу. Давай справим именины у меня, я отгул возьму.
- Ладно.
Тетя Зоя, отложив газету, отпила из стакана чай. Мирную концовку разговора она явно одобрила. – Рома, ты вожжи временами ослабляй, но из рук их не выпускай, – прямо по-пушкински сказала она.  Ее симпатия явно качнулась в мою сторону. – Девушкам нужна строгость!

   Целый день был потрачен на беготню по магазинам. Разглядывая пустые полки и прилавки, я проклинал ветер перемен. Что толку от всех этих перестроек, если я не могу купить на день рождения любимой девушке коробку конфет или шампанское. В продаже свободно стояли лишь морская капуста и минералка, все остальное было по талонам. Талоны на водку, их выдавали всего по две штуки в месяц и то коренному населению по прописке, народ прозвал «валютой» и ценились они на вес золота. Приобрести их у граждан было невозможно. В книжных магазинах стояли книги в твердых блестящих переплетах, внутри на отвратительно - желтой газетной бумаге с чудовищными ошибками были напечатаны похождения упырей, оборотней и всякой другой нечисти. Кстати, хороших книг в то время не издавали вообще. Содержание других книг, наводнивших магазины во время гласности, составляли разврат и сплошной мат.
   В хозяйственных магазинах стояла сделанная в кооперативах однотипная жестяная посуда, грубые пластмассовые наборы, какие-то неуклюжие кустарные приспособления для приусадебного пользования.
   Со цветами было проще. Их продавали в коммерческих ларьках и бабульки внутри магазинов. Со спиртным дело обстояло хуже. У таксистов было не купить даже по тройной цене, жуликоватые администраторы ресторанов, напуганные антиалкогольной истерией, наотрез отказывались продавать на вынос. Партийные бонзы может быть потягивали «кристальную» водку, но народу навязывали трезвый образ жизни. Я уже приготовился отметить день рождения модным, по тем временам, слоганом: «сухой вечерей».
   Насчет подарка тоже пришлось понервничать. Выручила библиотекарша Людмила Николаевна: увидев мои мучительные потуги, она отправила меня по одному, ей лишь известному адресу, в один неказистый неприметный серый полуподвальчик. Отдавая мне записку, пожелала успехов и назвала мои хлопоты «страданиями юного Романа». За это я, несмотря на ее возражения, сколотил ей книжную полочку. В этом букинистическом оазисе, предназначенном только для номенклатурной элиты, таилась, воистину, сокровищница добротных, качественных книг советского производства. Кого только здесь не было! Я выбрал роскошно оформленный фолиант, на хорошей бумаге, прекрасно иллюстрированный про шедевры Лувра. После задержался в часовой мастерской, где старичок- гравер золотым тиснением запечатлел на обложке мое любимое стихотворение Алишера Навои.
   Ровно в шесть вечера я был на пороге ее квартиры. Дина в тренировочных брюках, в цветастом переднике, с косынкой на голове, хлопотала на кухне. «Как идет мусульманским девушкам быть с покрытой головой у плиты» - мелькнула мысль.
- С днем рождения, желаю счастья! - я вручил ей букет. Она, вытерев пальцы, перемазанные свеклой, приняла цветы.
- Большое спасибо!
   Затем она взяла второй «букет» из ее ножей, заточенных мною и которому она обрадовалась не меньше.
- Еще раз спасибо, а то резать уже совсем нечем.
Я и не мог предположить, что за три месяца у одинокой молодой девушки может появиться столько ножей. Мы же в комнате третий год обходились одним.
   Ей я никогда ещё не показывался в костюме и увидев меня при полном параде, готового к светскому рауту, она, одобрительно хмыкнув, качнула головой. В зале весь стол и даже стулья были заставлены тарелками с салатом, выпечкой и горячим. Смутившись, она двумя пальцами взяла лежавшую на подоконнике общую тетрадь в кожаном переплете и убрала на самую верхнюю полку шкафа, где стояли склянки со специями. «Опять секретные материалы» - я равнодушно проследил за ее действиями, - «потом посмотрю. Шпиономанка!»
- Роман, скажи пожалуйста,- она держала покрасневшие от свеклы руки наверху,- скажи только честно, самую -самую первую мысль. Как только ты вошел и увидел меня, что ты подумал? Это важно!
- Честно? Не обидишься? Тогда слушай: я, как вошел и увидел тебя в рубашке и брюках, подумал: «Неужели и сегодня, в день своего рождения, она будет не в платье? Как же мне хочется увидеть ее в женском одеянии!» Мой ответ, кажется, ее озадачил. Она вплотную приблизилась ко мне, ее и без того немаленькие глаза расширились и изумленно произнесла: «А ведь именно так я и сама подумала, платье готово со вчерашнего вечера, уже иду переодеваться».
- За чайником последи,- будничным тоном, как настоящая жена, прокричала Дина мне из ванной, потом в смежной комнате начала чем-то шуршать и шелестеть.
    Мы оба уже неоднократно замечали, что часто наши мысли совпадали, стоило одному подумать, как другой тут же это озвучивал. Вначале нас это немного пугало, потом мы привыкли.
- Присаживайся к столу,- ее голос ходил по комнате кругами, то приближаясь, то удаляясь. – Выхожу.
Обернувшись, я обомлел. Неоднократно отмечал, что она была дивно хороша, как большинство татарок, но тут такое… В лиловом облегающем платье, с розой на плече, с потрясающе уложенной прической, с красивыми чертами лица, со спортивной фигурой, высокая, стройная, встав посередине комнаты, игриво-кокетливо подбочилась, как на подиуме и ждала моей оценки. Аплодисменты сорвала бешеные.
- Ослепительна! Обворожительна! Неотразима! – восторженно воскликнул я, обнимая и целуя ее. Как сладко было чувствовать ее гибкое женское тело! – Прими презент! - протянул ей книгу и цепочку. Увидев тоненькую самодельную цепочку с кулоном, также сплетенным из нихромовой проволоки с монограммой-вензелем «Д», она ахнула и, как девочка, захлопала в ладоши. Что и говорить, вещица стоила того. Сколько ночей при тусклом свете в общежитии я плел на самодельной машинке это изделие. Видать, результат превзошел все мои ожидания.
-Какая ажурная работа,-рассмотрев ее, оценила с видом знатока, - я стыки закреплю циркониевой пайкой и подержу в гальванической ванне, блеск будет вечным. Спасибо тебе. Садись к столу.
   Присев, я взглядом окинул стол, невольно при этом вздохнув. Дина уже знала о моих пустых хлопотах найти спиртное. Не вставая с места, ногой выдвинула из угла какую-то коробку, там зазвенело стекло. Вытащив оттуда пузырек, сказала:  «Разбавь водой на треть». Уже чокнувшись и пожелав ей всего хорошего, я спросил: За кого сейчас выпьем – это понятно, а пьем- что?»
- Спирт,- усмехнулась она,- оборона страны, думаю, не пострадает, не будет в ущербе, если вместо протирания приборов и контактов немного его уйдет в сторону.
   Огненная влага, выпитая натощак, горячей волной побежала по организму, вызвав блаженное чувство легкого захмеления.
- Дина, откуда же это? - Морща лоб, я мучительно вспоминал, чиркая вилкой в воздухе…- Ну подскажи, где пили спирт, ты же знаешь!
- На балу у Воланда, - ответила, отстраняя рюмку, которую даже на пригубила. «Какая умница, хорошая ты моя»,- умильно-растроганно думал я. «Когда она все это успела?» Булгаковскую нашумевшую книгу, так же, как произведения Солженицына и Успенского, напечатанные самиздатом и зачитанные до дыр, мы, заранее записываясь, брали читать в комнату. За одну ночь - рубль.
  - Мар-га-ри-та,- не найдя больше что сказать протянул я, беря ее за плечи.
- Если будешь лапать,-шутливо насупив брови, пригрозила она,- сейчас разденусь догола, сяду на метлу и улечу в форточку.
- Не улетай, прошу тебя, я ведь еще не Мастер, я только учусь…
   Было восхитительно быть с ней вдвоем. На полу то порознь, то вместе для нас пели Далида и Азнавур, я утопал в манящем облаке аромата ее тела и, уже не стыдясь, танцуя, целовал ее в глаза. Она, привстав на цыпочки, обвив меня за шею горячими руками, прильнув ко мне, отвечала тем же самым. Музыка закончилась, мы, оглушенные стояли посреди комнаты, не желая разлепиться. Я поймал себя на мысли, что от страсти захмелел еще больше, чем от вина. Первой пришла в себя она, оправив платье, решительно приказала: «Идем пить чай, режь пирог».
  За чаем Дина вдруг предложила: «Давай сделаем запись пожеланий друг другу». Видать, мой взгляд просил объяснения. «Сейчас мы по очереди надиктуем то, что хотим пожелать друг другу, потом, лет через тридцать прослушаем». Она шутила или говорила правду – было не понять. - «Только не подслушивать!»
- На что будем записываться, на кассету?
- Думаю, что кассет к тому времени уже не будет, запишемся на матрицу, потом на «леденец».
   Мне было немного неловко за свое дилетантство. «Ты уж прости меня за серость, а что такое матрица?»
- Ничего стыдного, матрица – это закодированные сигналы, элементная база которых находится на кремниевой подложке. А «леденец» - это наш профессиональный сленг, представляет собой компактный носитель информации. Только учти, лучше держи язык за зубами, даже если с них снят гриф и скоро они пойдут в народ. А так они работали только на космос и военку. Кстати, на какой «леденец» хочешь записаться? У тебя любимый цвет есть?
  Признаюсь, я очень туманно понял смысл всего сказанного, но ответил, что раз моя бэмпешка в армии была защитного цвета, наверное, зеленый.
- Можно посмотреть на этот таинственный «леденец», есть он у тебя дома?
- Сейчас покажу,- она задвигала полками и, взяв что-то, поднесла его ко мне. На ее ладони лежал действительно и формой, и размером напоминающий конфетку вытянутый и сплюснутый кусочек прозрачного стекла. И лишь на конце его был небольшой стальной ободок. Когда этот «леденец» лежал у меня на руке, линии на ладони почему-то раздваивались. Я поднял голову. Она меня поняла: «Исландский кварц, редкий минерал, так преломляет свет, что изображение дробится. На нем лазером можно записать всю советскую энциклопедию».
   Дина принялась настраивать аппаратуру, вытащила моток удлинителей, микрофон и еще что-то. Я, дожевывая пирог, из-за стола наблюдал за студией, приготовившись к сеансу звукозаписи. Из моей головы вылетели все умные слова, я мысленно лихорадочно пытался составить впечатляющие предложения, но все они получались какими-то неживыми.
- Готово! - Дина, повернувшись, протянула микрофон, - но только прошу тебя вначале записи пожелай мне много-много здоровья.
Странная просьба для молодой девушки, другие девчонки захотели бы королевичей на алых парусах, счастья, любви, детей, денег, наконец… Как смог, слегка заикаясь и запинаясь, наговорил на кассету. Может шершаво, но искренне.
- Теперь ты иди в комнату,- она взяла микрофон,- и не подслушивай.
-Не буду,- пообещал я.
Но надо же, именно в тот момент, когда Дина щелкнула клавишей на запись, вдруг во всей квартире погас свет. Стало очень тихо, лишь звенел и шипел в стакане лимонад.
- Это какой-то знак,- она прижалась ко мне,- знак свыше,- удрученным шепотом повторила она.
- Никакой это не знак, просто молодые специалисты, кандидаты и аспиранты вашей фирмы, испугавшись холодов, включили во всех комнатах общежития самодельные «козлы» и обогреватели. Ты ведь электронщик, знаешь про перепад напряжения,- я, как мог, успокаивал ее,- на свете нет ничего мистического.
 Мой уверенный тон, видать, повлиял на нее- она вошла в прежнюю колею, принесла из другой комнаты приборы, в которых были подсветки на батарейках и, окруженные зеленоватым таинственным ореолом, мы продолжили наш романтический ужин. В ту ночь она безраздельно и безропотно принадлежала мне.
   За неделю до Нового года нашу группу отправили на практику в город Горький. Там, на автомобильном заводе мы должны были отработать один месяц. Ребята из комнаты приобрели в профкоме сборочного цеха, куда нас определили, билеты на новогодний вечер в доме культуры автозавода. Пригласили и меня - я отказался. Отправив ей телеграмму с поздравлением, уже в одиннадцать часов вечера, целомудренно, с мыслью о ней, один в пустой комнате, лег спать. Новый год встретил во сне.
   Опять снилось темно- синее бархатное небо, на котором, переливаясь, сверкали четырехконечные, как в мультфильме про медвежонка Умку, сияющие звезды. И только посредине неба, как перегоревшие лампочки на гирлянде, будто вырезанные на трафарете, чернели дырки от трех потухших звезд. Что это? - мысленно спросил я. И чей-то голос, кажется мужской, негромко ответил мне: «Те, что по краям -  самые для тебя дорогие…»
- На, примерь вот это,- сказала Дина, войдя к нам в комнату и держа в руках целлофановый пакет, - думаю удачно подобрала к твоим глазам,- с этими словами, сняв булавки, приложила ко мне развернутую рубашку. «Точь-в-точь светло-синяя, как здорово угадала».
Она стояла предо мною в расстегнутой одежде, без шапочки, от нее вкусно пахло морозом. Сведя брови к переносице, озабоченно, как все мамы на свете, командовала: «Застегни пуговицу на рукаве», провела по плечам «Не жмет? Под мышками не давит?», поправила воротник, разгладила покупку по бокам, заставила повернуться спиной. «Хорошо сидит»,- довольно кивнула она. Обновка приятно холодила тело. «Это мой тебе подарок на день Советской Армии, носи на здоровье». И, постучав легонько ладонью по моей груди, сказала: «Что-то, брат, ты исхудал».
  С нежностью вдруг в памяти всплыла фраза, прочитанная когда-то в шведском детективе: «мужская доля такая, чтобы, выйдя из-под власти матери, нужно обязательно оказаться под опекой другой женщины». Подарок в самом деле мне очень понравился, я давно хотел купить такую сорочку, обняв ее, поцеловал: «Спасибо тебе, дорогая». Не снимая рубашки, повесил ее шубку и пригласил к столу.
- Дина, сейчас угощу тебя вяленой гусятиной, недавно проездом был у меня сосед по дому, водитель- дальнобойщик и привез от моих родителей гостинцы.
- Как вкусно,- восхитилась она,- это твоя мама делает?  Больше не буду, боюсь растолстеть. «Да и ты, голубушка, тоже осунулась»,- подумал я. Волосы ее за зиму заметно отросли, глаза потемнели и словно стали еще больше, лицо побледнело, зимний загар не пристал, но словно помолодела.  «Работаешь на износ, себя не бережешь».  С ее слов я знал, что сроки сдачи работы сдвинуты вперед, темпы стали еще напряженными, неоднократно вызывали на работу в воскресенье, несколько раз оставалась на ночь. Начальство сверху теребило нервы, а внизу, по советской модели, то смежники не подвезли комплектующие, то межведомственная бюрократическая система давала сбой.
- Я буду любить тебя всякой.
- Правда,- обрадовалась она,- тогда съем еще кусочек.
   Встав, обратила внимание на мой армейский альбом, лежавший на тумбочке,- «Здесь твои родители есть?» «Нет, только служба».
- Можно посмотреть?  Какой ты бравый,- перелистывая страницы, отметила Дина,- и форма тебе очень идет.
- Как молоды мы были…- шутливо закручинился я.
   Она деликатно обходя страницы, где на кальках были изображены всякие глупости, в виде полураздетых женщин со свирепыми оскалами, в фуражках и портупеях, нарисованные штабным писарем, дошла до конца альбома. Последний лист выглядел как часть крепостной стены, где на каждом камне написаны адреса сослуживцев. Внимательно просмотрев их, она о чем-то вдруг задумалась: «Вот с этим товарищем ты поддерживаешь сейчас связь?»
- С Валеркой? Нет, после службы дороги разошлись.
- Ведь он совсем недалеко от меня живет, его улица пересекается с нашей, не хочешь его увидеть?
- Очень хотел бы.
- Так вот, встряхивая с себя оцепенение, и вновь становясь деловой и оживленной, - заявила Дина. Вот еще зачем я к тебе пришла: через пару недель я еду домой, а тебе принесла приглашение от моих родителей в гости; заодно и дружка своего увидишь, только сообщи ему заранее об этом.
- Какая ты заботливая, Дина! Помнишь нашу первую встречу, а ведь могли разойтись, правда?
- Наша встреча, думаю, была предопределена, значит так было надо. Вероятность ее была минимальной, но она все же состоялась.
Она всегда была фаталисткой.
- Теперь послушай меня,- таинственно снизив голос, сказал я. Ты не знаешь, что у меня есть дар предвидения. Я заранее знал, что ты придешь ко мне с таким визитом и подготовился. Вот посмотри, - с важным видом открыл коробку, стоявшую в тумбочке, – там лежали два комплекта потрясающе- красивых тонких бокалов для коктейлей чешской работы,- один тебе на восьмое Марта, а другой – твоей матери.
 Ойкнув и завизжав, Дина стремглав кинулась через стол и задушила меня в объятиях…   Зима медленно уступала свои права. Мартовским ясным солнечным, но очень морозным днем мы в буфете автовокзала, стоя за столиками, коротали время в ожидании посадки. Кофе был неплохой, я заказал еще порцию, Дина, оставив чашку, посмотрела в маленькое круглое зеркальце.
- Скажи-ка, Рома, откуда ты достал богемское стекло? 
 Молча прихлебывая напиток, я разглядывал шахматную мозаику на полу заведения транспортного общепита. «Полтора года кряду, после занятий, по вечерам я подрабатывал в одном кооперативе по кузовному ремонту автомобилей. К работам жестянщика научился у своего отца, большого мастера, а здесь, помимо правки помятостей еще занимался и лакокрасочными работами. Владелец насчет платы не обижал, даже выписывал премиальные. В одну из вечерних смен, когда стемнело, на буксире подкатили крепко помятую «Волгу» с горисполкомовскими номерами. Очень нервничающий дяденька, оказавшийся заместителем мэра по снабжению, просил, чтобы быстро, качественно и тайно провели ремонт. Его сынок с дружками угнали служебную машину отца и с компанией девчонок, не вписавшись в поворот, перевернулись. К счастью, никто не пострадал. Все было в духе времени. Неприятности папаше грозили большие, но мы за три ночи поставили машину на колеса. Чиновник щедро рассчитался с хозяином кооператива, тот- с нами, в накладе никто не остался, затем, приняв работу, водитель шефа нам принес эти чешские наборы. В довесок, так сказать, от щедрот барских. Но тебе, милая, все эти подробности знать необязательно…» - мысленно вспомнил события тех дней.
Кстати, именно тогда я понял, что наступают новые времена, когда, если руки на месте и с головой все в порядке, вполне можно будет прожить безбедно.
- После расскажу…
  Прикусив губу, захлопнула зеркальце – Идем, подали автобус.
Подошел официант, принес сдачу, всю в десятикопеечных монетах. Стесняясь Дины, я решил не забирать ее, махнул рукой. Надевая сумку через плечо, увидел, как она собрала с тарелочки все, до последнего гривенника и, подойдя, высыпала мне в карман.
- Твоим родителям, наверное, деньги не с неба падают, будешь зарабатывать сам, тогда, Тит Титыч, оставляй чаевые хоть на миллион.
И здесь отчитала, почем стоит…
  Удобно устроившись в автобусе, она у окна, я- рядом, приготовились к дальнему путешествию. Поездка была длительностью в семь часов. Несмотря на яркий свет, пассажиры начали готовиться ко сну. Задремала и Дина, откинувшись на спинку сиденья.
  Я смотрел на меняющийся за окном пейзаж, мне совсем непривычный, и погрузился в раздумья. В этих краях мне никогда не приходилось бывать и виды окружающего ландшафта с нефтяными вышками и качалками были мне внове. Ни разу у нас не заходил разговор о женитьбе. Я искренне ее любил, мои родные знали о Дине и моих чувствах к ней, но здесь возникали трудности, которые я, возможно по нерешительности и робости, а может по молодости, воздвиг в непреодолимые преграды; мне учиться еще год, ей же через три месяца уезжать, я живу далеко от нее, к нам переехать она вряд ли захочет, а мои родители помрут от горя, если их сын останется на чужбине. Работы я не боялся, заработать смог бы везде, но поехать на родину жены у нас считалось постыдным. Теперь, спустя много лет, я пришел к убеждению: сколько семей не смогло образоваться, сколько их распалось из-за инфантильных и мягкотелых, не сумевших вовремя проявить решительность, волю и характер мужчин…
   Автобус сильно затрясло, проезжали через разбитый участок дороги. Я посмотрел на прикорнувшую Дину, она мирно почивала вполоборота ко мне, слегка курносый профиль дышал детской умиротворенностью. Черты настолько были выразительными и четкими, что вновь залюбовался ею. Глядя на ее припухлые губы, бьющуюся синюю жилочку под белой кожей на шее, еле заметный след давнишнего шрама на виске, вновь чувство щемящей нежности накатило на меня. Она почувствовала мой взгляд, моргнула, затем уже с закрытыми глазами сняла с себя шапочку, вынула с волос железки, как все женщины закусив их зубами поправила волосы, повтыкала заколки на место, сложила шапочку вдвое и, постелив на моем плече, решительно положила на нее голову. Так проспала почти до самого дома.
   Казань встретила нас пасмурной, сырой, прохладной погодой. Вязкая каша из грязного рыхлого снежного месива липла к ногам. Пробившись через толпу стоявших, идущих, бегущих с сумками, чемоданами и свертками людей, вышли к стоянке такси. Не первой свежести «мотор» повез нас по улицам города. За окном замелькали виды старинного и красивого мегаполиса. Не довезя нас до ее дома, машина, как захотела Дина, остановилась у ближайшего квартала.
- Дальше пойдем пешком, выходи, я сама рассчитаюсь.
   Сложные чувства испытывал я тогда. Находясь в огромном чужом мире, где единственно близким человеком на тот момент была она, я непроизвольно крепко прижался к ней, исчезни она вдруг – куда я денусь? Правда, оставался еще сослуживец…Она почувствовала мои мысли, ободряюще похлопала по плечу: «Не робей!» Но в голове запасной вариант уже был заложен: примут плохо – уйду к Валерке.
- Давай посидим немного здесь, - сказала она, когда вошли в обыкновенный казанский дворик: сплошь серые пятиэтажки,- что-то одышка давит. «Действительно, бледновата, может воздух отечества слишком крепок?»
- Это твой поклонник? - указал я на надпись «ДИНА», сделанную крупными буквами из забитых в рейку скамейки шляпок мебельных гвоздей.
- Нет, это я сама в шестом классе.
   Судя по добросовестности работы, думаю, ушло у нее не менее двух коробок.
-Этот? - кивнул на продолжение «+ Дима», сделанную, видимо, увеличительным стеклом черными обугленными буквами. Чем заканчивается сумма было неведомо, надпись обрывалась краем скамьи.
- Вот он действительно поклонник,- расхохоталась Дина,- ты его только что видел. Я напряг память- ничего не получилось.
- Войдя во двор, мы еще никого не видели, кроме одного мальчугана. Навстречу нам попался, батон нёс в авоське, лет девяти-десяти, с тобой поздоровался.
- Он и есть, я ему блок радиоуправления вертолетом починила. Вставай!
   Четвертый этаж. Нажимая на кнопку звонка, она спросила: «Живой?» Мандраж небольшой у меня все-таки был: «Не совсем!».
То, что нас ждали и вероятно, очень давно, выдал живописно, еще в прихожей изумительный, вкусно-дразнящий запах вареного мяса. «Расслабься!» - приказал я сам себе.
- Мои родители Алсу Ринатовна и Ирек Ахметович, а это Роман.
- Очень приятно, с праздником вас!
   Моложавая привлекательная женщина бальзаковского возраста со светлыми волосами и голубыми глазами, и невысокий смуглый мужчина в очках и в сером костюме по очереди пожали мне руку.
- Мы давно вас ждем, как доехали, проходите.
Все мои чувства были в тот момент обострены: «Совсем не похожи они на нее…» Четырехкомнатная квартира с полным набором того, что в те времена считалось признаком достатка и благополучия. Мебельный гарнитур, мягкий уголок, цветной телевизор, но обилия хрусталя и ковров как-то не приметил. Впрочем, не увидел и всяких мещанских слоников, рюшечек, салфеточек и кружевных накидок. Зато цветов было много, почти все орхидеи, они находились везде, некоторые из них я видел впервые. Еще стоял внушительный ряд сувенирных тарелок из разных стран, в основном социалистических, от Монголии до Польши. Из капиталистических были Швеция и Норвегия.
- Учились бурить на шельфе,- Ирек Ахметович кивнул на тарелку,- морской нефтепромысел у них передовой. Не приходилось быть за рубежом? 
- Кроме армии из дома никуда не выезжал.
- Будешь еще.
   Комната Дины, куда она меня пригласила, была такой симпатичной и уютной, что не хотелось из нее выходить. Широкая низкая кровать, столик с глобусом, полка с книгами, такая богатая, что я надолго замер перед ней. Судя по переплетам, они читались, а не являлись украшением. Еще в комнате было плакатное цветное изображение Марадоны, забивающего свой знаменитый гол с сальто назад. Но самой главной достопримечательностью комнаты была ее большая фотография, уже взрослой, в школьной форме, с прижатым к груди букетом тюльпанов. «Мой последний звонок» - гласила косо сделанная поперек надпись фломастером. Лукаво прищурившись и чуть иронично улыбаясь, глядела она в свою будущую взрослую жизнь.
- Лучше бы в актрисы пошла, чем в электронщики. Я покосился на нее: «Кого-то ты мне напоминаешь и волосы зря постригла».
- Это в университете, на лабораторных над микросхемами они мешались,- будто оправдываясь, чуть виновато, ответила Дина.
   Нас позвали к столу, я хотел сцапать и притянуть ее, но она страшно округлила глаза и убежала. 

- Вы не будете возражать, Роман, если к вам обращаться на «ты».
- Нет, Алсу Ринатовна, никаких проблем, пожалуйста.
- Ты кто по национальности, Роман?
- Татарин.
- Тогда, думаю, оценишь азу, который я приготовила.
Это огнедышащее, восхитительное душистое лакомство из картошки, сочного мяса, перца и еще чего-то острого, вовсе не нуждалось в том, чтобы его оценивали. Его нужно было просто есть и наслаждаться. Ароматный дух наполнил комнату.
- Мать,- Ирек Ахметович посмотрел на жену и перевел взгляд на стеклянный столик в углу на котором стояли пузатые бутылки. Супруга сделала вид, что ничего не поняла и опустила глаза.
 - Роман,- он вопросительно кивнул мне; намек я прекрасно понял, но шевельнул бровями в сторону Дины. Та, усмехнувшись, пожала плечами. На некоторое время все углубились в еду, сосредоточенно работая ложками. Но наш немой семафорный диалог с ее отцом завершился результативно. После рюмочки дело пошло проще.
- Приходилось раньше бывать в Казани? - спросил глава семейства, пододвигая ко мне хлебницу.
-  И да, и нет.
Все трое, прервав трапезу, посмотрели на меня, ожидая разъяснений.
- В Казани я прожил недели три. Когда меня призвали в армию, нас привезли в танковое училище.
- Курсантом?
- Нет, нас переодели в солдатскую форму для службы в Западной группе, так что из части видел лишь верхушки домов. И сегодня в воздухе дымка, толком ничего не смог разглядеть.
- Ничего, завтра Дина покажет тебе город. Кремль обязательно посетите.
- Вкусно? А ваш город далеко от нас? – накладывая добавки, задала вопрос хозяйка.
- Просто объедение! В жизни не пробовал такого кушанья.
- Никогда не ел азу?
- Азу я ел много раз, но казанский – впервые, а дом мой в километрах девятистах отсюда, прикинул я в уме расстояние, и к тому же, я скорее сельский, чем городской.
  Ни во что не вмешиваясь, Дина следила за беседой.
- Тысяча километров по нынешним меркам – это совсем немного, Алсу Ринатовна на секунду призадумалась,- я и сама деревенская, местечко Кокушкино. Иногда так хочется мятой земляники со свежими сливками. И еще,- она сконфузившись и слегка покраснев, покосилась в сторону дочери и добавила: «Я хотела бы подоить корову».
- И с соседом своим на лодочке покататься,- сдержанно ухмыльнулся ее муж, разливая по второму разу в рюмки коньяк.
- Я больше не буду, спасибо.
  Он легко на это согласился, не стал уговаривать.
- Кокушкино, Кокушкино…- вслух повторил я,- Это не там, где Ильич ?…
- Да, да, именно там было родовое имение семьи Ульяновых, туда бы я отправила жить Дину, ей городской воздух…
- Мама, подробности Роману совсем не интересны!
Возникла пауза, вернее, как я про себя отметил, передышка. Прелюдия завершилась будто бы достойно, первый раунд отстоял без ущерба. Я немного успокоился, теперь нужно в голове перегруппировать силы. Ирек Ахметович слушал наш разговор молча. Что мне в них понравилось – пристально, в упор меня никто не рассматривал и о ближайших перспективах вопросов не задавал.
- Вы где работаете, Ирек Ахметович?
- Совсем недавно он стал начальником управления, мог бы в кабинете сидеть и руководить, но пока в мазутной спецовке на буровых все гайки не проверит, не успокоится, такой неуемный,- сокрушенно вздохнув, но с гордостью ответила за него супруга.
- Как у нас обстоят дела в нефтяной отрасли, до третьего тысячелетия хватит ли  черного золота? А то буржуи что-то грозятся энергетическим кризисом...
- Запасов-то хватит с избытком, но гоним задарма в эту прорву, в чертову трубу, - он внезапно рассердился, домочадцы напряглись, похоже были привычны к таким переменам, слушали не перебивая. –Девонскую за бесценок, как третьесортный сырец братьям по содружеству сливаем, а их ширпотреб втридорога покупаем. Свою химию имея, на покрышки для «Жигулей» по полгода в очереди стоим. Первую свечу забрасывает, троит мотор, пришел в мастерскую – неси, говорят, свечи, заменим. Он также внезапно осекся, как и начал, вспомнив, что сидит за столом с посторонним.
- Извини, что-то разволновался, накипело.
- Я понимаю вас,- вежливо сказал я,- за державу обидно!
Он пристально посмотрел на меня, наверное, осмысливая фразу, потом рассмеялся. Глаза у него под очками были не только умными, но и очень добрыми. – Эх ты, Верещагин, - продолжая смеяться, похлопал меня по плечу.  Давай еще по капельке, не против?
Я с сочувствием отнесся к нему, видимо, действительно наболело, и, проявляя мужскую солидарность, посмотрев на Дину, ответил: «Только капельку? Не против».
Семья вздохнула с облегчением, как я понял, не всегда такая туча у них мирно рассасывается.
- Рома, сколько тебе лет? - это опять Алсу Ринатовна.
Супруг обнял ее за плечи и, подмигнув мне, весело произнес: «Дорогая женушка, вытаскивай сразу весь вопросник, что там у тебя следующее, может какая у него группа крови, резус?»
 Дина с благодарностью посмотрела на отца: «Спасибо, папа, я бы, наверное, давно ушла, если меня так тестировали». Алсу Ринатовна виновато улыбнулась: «Доченька, ты уж меня прости, я же мама».
- Ничего страшного. Мне отроду двадцать четыре года, вернее двадцать пятый. А в вашей машине не столько в свечах дело, нужно колпачки менять, на некоторых вазовских моделях – это их болезнь.
Глава уважительно посмотрел на меня, крепко пожал через стол мою руку: «Молодец! Именно так я вчера и сделал».
 После этого наше общение перешло в теплую задушевную, можно сказать, семейную беседу. У них мне было хорошо. Принесли чай, сладости, фрукты.
- Таких изящных блинов я еще не встречал, это же шедевр, искусство,- польстил я хозяйке. Она расцвела: «Бери еще, Рома, ешь, не стесняйся».
Что-то забавное нам поведал Динин отец, он оказался прекрасным, с тонкой иронией рассказчиком про жизнь в заграничных командировках, затем они вспоминали родственников, говорили о соседях, о работе. Я был предоставлен самому себе, центр внимания с меня сместился и вдруг внезапно, громко произнес: «очарование». Они, замолчав, озадаченно посмотрели на меня. Я смущенно показал на телевизор, там усатый Листьев в подтяжках вел «Поле чудес».
- В самом деле, выходит! Дина подставила буквы в клетки,- Точно, «очарование». Я ведь говорила, ты умный. Давай следующее слово тоже без букв отгадай.
   Нечасто за сегодняшний вечер она баловала меня своим вниманием. Это был ее первый комплимент. Кому она говорила насчет ума – я не понял. Себя же клял последними словами, вот ведь как неловко получилось, подумают «выделывается». Но и второе слово «мельпомена» отгадал только по заданию. Не стесняясь родителей, Дина обняла меня и поцеловала в щеку, вогнав не в краску, а в испарину. Те с улыбкой посмотрели на нас, как взрослые смотрят на детей. Поблагодарив, я поднялся,- «Большое спасибо еще раз».
- Какие планы, молодые люди,- спросил, тоже вставая, Ирек Ахметович,- куда идете?
- Здесь, недалеко от нас, живет Ромин сослуживец, туда сейчас сходим, вдевая руки в рукава, сказала Дина,- Долго не будем, с дороги спать хочется.
- Машину возьмешь?
- Нет, это рядом, пешком пройдем.
   Поддерживая реноме «умного» человека, я шепнул Дине ответ на последнее задание телевикторины, где на табло высветились пустые клетки предложения. Дина, шевеля пальцем, вначале мысленно расставила буквы, а когда получилось, войдя уже одетой в комнату, показав на экран с веселым озорным вызовом, торжественно проговорила: «Любви все возрасты покорны».
   - Классные у тебя родители, отец- вообще мировой мужик,- сказал я, спускаясь по ступенькам лестницы подъезда. 
- Я их очень люблю,- ответила она, но по тону, как она это сказала, я почувствовал, что-то не договорила.
«Много всего тебе кажется, уймись»,- отругал сам себя. 
- Которая ваша? - я указал на расположившиеся на ночь во дворе автомобили.
- Вот эта,- поправила дворники и сняла соринки с зеркальца новенькой, оранжевого цвета «Лады» седьмой модели. Нравится?
- Еще бы! Говорят, уже восьмерки выпускают, не видела?
   Мы шли по улице, слегка начало смеркаться, улицы были полны народа, движение под вечер стало еще оживленнее. Час пик,- про себя отметил я,- у них в Казани время московское и мне, живущему в поясе с двухчасовой разницей от столицы, это было как-то непривычно,- уже темнеет, а на самом деле – это разгар рабочего дня.
- Восьмерку? Видела. Дизайн так себе, наверное, с француза содрали. Народ его зубилом прозвал. А, вот она.
   На перекрестке, перед светофором выстроились машины и крайняя, зеленая, действительно напоминала слесарный инструмент.
- Зубило! Нет, ваша семерка красивее.
   Валера жил в старинном доме, хорошо сохранившемся, наверное, бывшем особняке какого-нибудь окружного судьи или промышленного магната. Лепнина на карнизе, фальшивые колонны, высокое крыльцо парадной – ничто не обшарпано, не облуплено. Но внутри, как во всех советских подъездах той эпохи, темно, неухожено; двери, обитые потрескавшимся и изрезанным кожзаменителем с торчащей ватой, мятыми почтовыми ящиками, надписи на стенах, грязные лестницы. На третьем этаже все-же, мигая горела тусклая лампочка.
- Это скорее всего тебе, – пальцем в перчатке Дина указала на высунувшийся из-под номерка квартиры уголок бумажки. Мгновенно в голове мелькнула картина минувшего: вылезшее наполовину из конверта письмо Оболенскому, благодаря чему я здесь, рядом с ней, в тысячах километров от дома, последующие события, связанные с ним – все это калейдоскопом пронеслось в памяти. «Как бы она не прочла мои мысли»,- зная о наших взаимных телепатических качествах, опасливо подумал я. Надо немедленно гнать воспоминания. Нарочно громко засопев, вытащил адресованную мне записку. Дина, ни о чем не подозревая, не догадываясь о моих мыслях, отвернувшись, с интересом изучала безалаберно переплетенную мешанину из телефонных и электрических проводов. «Здорово, Рома»,- почерком врача, выписывающего рецепт, начиналось его послание. Дальше я частично прочитал, остальное – догадался, что его вновь вызвали на работу и прибудет он ближе к восьми. Ручкой, взятой у Дины, я написал ответ, что сообщение принято.
- Куда пойдем? - спросила она, когда мы сошли с площадки с балюстрадами и вышли на тротуар. Мне, как я понял, по законам гостеприимства, определила роль ведущего.
- Давай пройдемся по улице, веди до ближайшего мороженого.
   Шли не спеша, разглядывая дома. Добротные, внушительные, крепкой постройки, почти на каждом табличка, указывающая либо на знаменательные события, либо в честь людей, живших там и оставивших свой след в истории. Так мы дошли до салона с надписью на стеклянной двери «Видео». Мускулистый, с щетиной, загорелый Сталлоне, держа в руках какое-то супероружие, задумчиво и устало смотрел с афиши сквозь пространство и время. На губах супермена играла презрительная улыбка. «Рембо»- гласила надпись над изображением, далее на заднем плане в облачке взрыва разваливался пополам зеленый вертолет с ярко красными звездами и надломанные, как спички, валились какие-то вышки.
- Пойдем,- кивнул на афишу. Она безо всякого энтузиазма и интереса согласилась, будто выполняя прихоть или каприз гостя. Маленький зал, мест, наверное, на тридцать был заполнен. Молодой худой человек поставил по краям еще несколько разнокалиберных стульев и табуреток, потом прошелся по рядам, взимая плату. Мы с Диной сидели, как пришедшие с опозданием, в предпоследнем ряду. Киномеханик, или как он там назывался, оператор начал настраивать видеомагнитофон. Засветился небольшой экран, приблизительно один на полтора метра. За минуту до того, как погас свет, в зал ввалились несколько парней и девушек и расселись на последнем ряду позади нас. Точнее их было восемь, четыре пары. Шумно и оживленно переговариваясь, они заняли свои места. «Дембеля этого года, вернее этого месяца»,- отметил я про себя, обернувшись к ним. Их можно легко определить по многим признакам. Во-первых, еще сохранившаяся армейская прическа- короткие волосы, во-вторых, у всех четырех парней рукава курток были коротковаты, явно было видно, что хозяева переросли свою гражданскую одежду за время службы.
  Погас свет, начался фильм. Дина безучастно смотрела на титры; известный всему советскому народу по зарубежным фильмам переводчик с характерным голосом начал повествование. Дембеля и их девушки вполголоса еще пошушукались, поделившись конфетами, пошелестели обертками, наконец, устроившись поудобнее на своих местах, затихли.
  На экране разворачивалось действие. Цивилизованному прогрессивному устройству мира мешали плохие люди. Эти люди зверского обличия, как я понял, хотели нарушить благопристойный и разумный порядок и к тому же обладали арсеналом сверхубойного оружия.  События происходили на территории Афганистана, плохие парни, конечно же, советские солдаты. Затасканная, с рябым изображением пиратская видеопленка и гнусавый перевод мешали четко разобрать происходящее, но далее сценарий шел по известной накатанной голливудской колее. Не справившись своими силами, почтенные армейские генералы из Пентагона, среди которых был как дань демократии один темнокожий полковник, все в мундирах, увешанных цветными рядами орденских колодок, призвали спасти мир от варваров Рембо- непотопляемого, несгораемого, с суровым юмором мрачного воина. Дальше пошло тошнотворное развертывание сюжета. Советские солдаты, все с азиатскими лицами, в опущенных ушанках со звездочками, бестолково, как дурачки, носились по экрану в поисках неуловимого Рембо. Он же с сатанинской невозмутимостью мочил и вырубал один за другим своих врагов. Идиотские надписи перевода на титрах подчеркивали их ограниченность и тупость. Имена у солдат были в основном «Ванька». Дина уже давно перестала не только смотреть, но и слушать, подняв голову наверх и отрешенно глядя на стаканчики противопожарной сигнализации, ушла в прострацию. И правильно сделала. Мне было стыдно пред нею, гадко и противно, порывался встать и уйти, но что-то меня удерживало. Зал молчал, не слышно было ни звука и даже на смешные или комические по замыслу режиссера эпизоды, никто никак не реагировал. «Мат!»,- прописывалось в титрах во время разговоров советских солдат. Судя по количеству таких надписей, они общались исключительно нецензурной бранью. Затем произошло следующее: мужественного неуловимого профессионала Рембо все же поймали, схватили, конечно же, раненого, иначе бы он не попался. Советский полковник, контрразведчик с ярко выраженным синдромом Дауна на лице и фашистскими наклонностями, допрашивал пленного узника, борца за свободу. Тот гордо и независимо держался во время истязаний и даже находил в измученном садистскими пытками организме силы, чтобы шутить. После, по задумке режиссера и ходу действия фильма, их правда победила. Перекошенное от ужаса лицо полковника, подчеркивающее его явное психическое расстройство, в подорванном Рембо вертолете, было назиданием, что так будет со всеми, кто пойдет против правильных людей.
   Дина уже давно, оказывается, положила свою руку на мою и больно щипала ее. Возня на последнем ряду, начавшаяся еще в середине фильма, усилилась, дембеля о чем-то громко зашептались, какие-то островки негромкого возмущения и недовольства возникали то там, то тут. Уже не шепот, ропот негодования пробежал по рядам, но действий никто не предпринимал.
- Нормальные пацаны здесь есть или нет? - вдруг громко и звонко выкрикнул один из дембелей, встав во весь рост. - Друзья, что мы смотрим? Зал словно этого ждал, одновременно возмущенные голоса раздались со всех сторон: «Ты что, козел, нам крутишь? Сам армию хоть видел, гад такой!» - это были самые мягкие выражения, которыми награждали оператора зрители. Послышалась шумная возня, что-то хлопнуло, экран погас, включили свет. Несколько мужчин, некоторые весьма солидного возраста, собирались брать штурмом стеклянную будочку, в которую тот спрятался и закрылся. «Худо ему придется, если вытащат – будут бить»,- подумал я. «Пошли отсюда».
   Дина с готовностью вскочила и поволокла меня через стоящих людей к выходу. За спиной послышался звон битого стекла, в гомоне людей отчетливо раздался тонкий пронзительный, как у схваченного кролика крик – видать, добрались.
   На душе было муторно и пакостно, будто облили помоями. На улице Дина приблизилась вплотную ко мне и посмотрела на меня, глаза у нее были понимающими и грустными: «Валере ничего не рассказывай, не расстраивай». Дина, Дина, была бы парнем, какой классный друг из тебя мог получиться!
   До встречи с Валерой оставалось еще около получаса. Медленным шагом мы продвигались к его дому. Дина, отстав, некоторое время шла за мной. «Какой у тебя рост?» - спросила она, вновь зашагав рядом.
- Сто восемьдесят шесть, был, по крайней мере год назад.
- Высокий мужчина. На весну у тебя есть что надеть?
- Куртка? Есть!
- Хорошая?
- Турция. У челночных предпринимателей купил год назад.
   Она что-то вслух начала подсчитывать «Так, нормальная кожа – это …это примерно три- четыре музыки. За четыре цветомузыки можно купить тебе хорошую кожаную куртку»,- так закончила она свой подсчет. Я поинтересовался, что это за единица измерения – цветомузыка?
- Когда вернусь из командировки домой, за две недели соберу цветомузыкальные установки. Их с руками забирают казино, всякие подпольные и ночные клубы, спрос на них очень большой и тебе справим обновку.
- Дина, послушай, я вовсе не нуждаюсь в твоей благотворительности. Я не нищий. Надо будет – пойду таксовать, но у тебя не возьму не копейки!
  Ничего она не сказала в ответ.
 Признаком того, что хозяин дома было отсутствие под номерком моей записки. Войдя в незапертую дверь, я услышал треск на кухне, кто-то напевал, аккомпанируя себе, похоже, ножом по кастрюле. Услышав нашу возню в прихожей, Валера бурей подлетел ко мне, выволок за рукав на середину комнаты и крепко обнял: «Здравствуй, Рома, здравствуй, командир!» Так, глядя друг на друга, похлопывая по плечу, в восклицательных междометьях, мы простояли пару минут. «Как я рад тебя видеть»,- успокоившись, крепко пожал мне руку Валера. «А я- тебя».
- Жена? - без обиняков и всяких протокольных формальностей напрямик спросил он.
- Да как сказать…- замялся я.-  дружим.
- Жена,- четко и ясно сказала Дина, посмотрев ему прямо в глаза.
- Совет да любовь! Поздравляю! Раздевайтесь,- убегая на кухню прокричал он.
   Совсем не изменился, подумал я, принимая у Дины одежду. Все такой же взрывной, импульсивный, жизнерадостность всегда брызгала из него, он был великий оптимист, даже когда жизнь загоняла его в тупик – никогда не унывал. Комната была с высокими потолками, как во всех старинных домах, а вот обстановка - довольно аскетичная: из мебели большой, почтенного вида и возраста комод и несколько стульев. «Наверное, только что заселяется,- решил я, глянув на стоящие у стены друг на друге большие картонные коробки. Выключив газ и сняв фартук, Валера вновь вошел в комнату.
- Апартаменты пока не обустроены,- он окинул рукой комнату,- За беспорядок в комнате прошу извинить.
 Среднего роста, темноволосый и симпатичный, Валера был одним из уважаемых в роте солдат. Классный специалист, не считаясь со временем, готов был часами молодых солдат обучать всему, что знал сам. Сколько раз на учениях мы спали в холодной боевой машине, одним боком прижавшись друг к другу, другим – к ребристой броне. Добрый, умный, начитанный парень, из-за своего остроумия, нередко попадал в немилость к начальству. Успешно сдав экзамены за второй курс,  бросил технический институт и пошел в армию, «чтобы самоутвердиться»,- так объяснил он мне.


    Дина в это время, присев на корточки, с профессиональным любопытством рассматривала телевизор, вернее фантастическое нагромождение блоков, скорее всего от разных аппаратов. На стуле стоял отдельно голый кинескоп, за ним на полу вереницей выстроились внутренности.
- Собрал из трех один, - с гордостью мастера сказал хозяин,- новые только по талонам продают, а в профкоме у нас с ними постоянно жульничают, очередь откатывают назад.
- Сгоришь! - вставая сказала брату по разуму Дина, - поменяй конденсаторы, емкость не та.
- Уже горел,-весело отмахнулся Валера,- указывая на потемневший угол квартиры, прикрытый аэрофлотовской красоткой.
  Забегая вперед скажу, что все-таки Валера сгорел. Узнал я это от кого-то очень поздно, по прошествии нескольких лет. Все произошло обыденно и просто, как нередко у нас бывает. Пришел домой с работы больной, уже была семья – жена, ребенок. Снова вызвали на работу, а вернее приказали поехать на строящийся коттедж большого милицейского чиновника. Он отказался. Приехали инженер и механик с грозными резолюциями и санкциями. Не посмел отказать, семью же надо кормить. С температурой, в холодный дождливый вечер начал укладывать плиты, которые, наверняка, могли бы потерпеть некоторое время. Работал без наряда, инструктажа, допуска. Все происходило под линией электропередачи большой мощности, кран к тому же не имел сигнализации, срабатывающей при приближении к проводам. «Все обесточено» -  заверили его работодатели. А дальше что? Коснулся стрелой проводов, сырая погода только способствовала поражению высоким напряжением, кран загорелся, а вместе с ним и он. Руководство после трагедии занималось не организацией похорон, а подчисткой и зачисткой журналов по технике безопасности, после чего выходило, что сам кругом виноват, чуть ли не самовольно угнав кран, поехал на шабашку. Такая вот проза жизни.
- Это твоя квартира, Валера? Ты же вроде с матерью жил?
- Мама вышла замуж,- он хохотнул,- медовый месяц у нее, что, думаю, не буду «молодым» мешать. А это бабушкина квартира, я здесь всегда был прописан; как она переехала туда,- он кивнул на потолок,-  с вещами переселился сюда.
  «Наверное, старушка живет этажом выше»,- решил я,- разменяли квартиру?
- Да нет, теперь она райская птичка в садах Эдема.
   Что ж, здоровый цинизм был у него всегда.
- Не собираешься жениться? – Дина, желая оказать помощь, начала на трех вместе составленных коробках стелить покрывало.
- Пока некогда, только баб иногда привожу сюда, а так времени нет, деньги на машину коплю. Поняв, что брякнул лишнего, покраснев, сказал: «Вообще, подруг у меня двое, не знаю только, кому отдать предпочтение».
Лицо у Дины окаменело. Я разрядил напряжение шуткой: «Будет естественный, по Дарвину отбор – победит сильнейшая. Эволюция». Валера занес в комнату целый таз зажаренной рыбы, так красиво приготовленной, золотисто-румяного цвета, что они казались муляжами, сделанными для кулинарного училища или школы поваров.
- Работаю я на автокране,- начал объяснять скорее Дине, нежели мне, потому что все это я знал из его письма, позавчера к больнице пристраивали дополнительный блок. За то, что остался после работы, их завхоз дала целый брикет мороженого минтая. Угощайтесь, обвалена,- он повернулся ко мне,- как в нашем батальоне, на кукурузной муке. Оттого вот такая аппетитная и хрустящая корочка. Как только получил твою телеграмму, сразу решил- приготовлю что-нибудь из армейского меню.
   Открыв маленький, не выше стола, холодильничек, он вытащил бутылку с этикеткой зеленого цвета,- «Ну как, командир, отметим?»
«Андроповка?» - удивился я,- ну ты даешь, уже второй генсек правит после него, а у тебя сохранилась. Выдержка у тебя механик-водитель железная.
- Для тебя берег,- он смущенно развел руками,- посуды мало, будем из разной тары пить. Мне употреблять никак не получается, давление утром перед выездом меряют, а после работы – вечерний факультет. Я же в институте восстановился, теперь без высшего никак нельзя.
   Дина повернулась ко мне, дескать, видишь, что я тебе говорила.
-Ну, давайте! За встречу, за пацанов, с прошедшим праздником,- произнес он три в одном тост.
   Мы чокнулись, я уговорил Дину присоединиться к нам. Она не отказалась, поперхнувшись, морщась, с трудом, но все же выпила водку, потом сильно раскашлялась, на ее глазах проступили слезы. Ресницы у нее были не длинные, но очень густые и темные, как щеточка на моей электробритве. Мелкие слезинки повисли на них. «Как льдинки»,- подумал я про себя. Чувствуется, что спиртное пошло ей впрок, на щеках сразу проступил румянец, видно было, что она слегка захмелела. «Настоящая боевая подруга»,- с нежностью и теплотой я взглянул на нее. У меня у самого от выпитого закружилась голова. С аппетитом принялись закусывать. Я, посмотрев на Валеру, вспомнил один эпизод, связанный с ним. Он был со всеми в хороших ровных отношениях, но что-то у него не заладилось с командиром соседнего взвода. Этот прапорщик питал к нему не неприязнь, а поистине лютую ненависть, дважды, пользуясь тем, что был ответственным по роте, беспричинно сослал Валерку на гауптвахту. Командир роты не вмешивался в ситуацию. Будь дело в бою, наверняка, тот, не задумываясь, отправил бы Валеру на явную погибель. Мы выпытывали у него причину такого к нему отношения, но он отмалчивался. Однажды, дело было на больших учениях, когда весь округ встал под ружье, на понтонной переправе через реку прапорщик то ли оступившись, то ли зазевавшись, слетел в воду. В это время с грохотом проходила колонна, никто ничего не заметил, только Валера, увидев это, бросился в ледяную воду и вытащил его на понтон. Мокрый, со слипшимися волосами, жалкий и потерянный, стоял сей прапорщик перед полковником из штаба округа. Все бы ничего, всякое может случиться в армии, на войне как на войне, но этот товарищ, спасая свою драгоценную жизнь, успел мгновенно избавиться от портупеи, ремня с оружием. А глубина реки в том месте была всего под подбородок высокому человеку. Нырнув еще раз в реку, Валера вытащил со дна пистолет незадачливого вояки. За этот случай Валеру наградили отпуском на родину, а прапорщика - дослуживать в «тьму-таракань». Больше мы его не видели. Правда, злые языки в роте утверждали, что Валера бросился не столько его спасать, а скорее всего утопить. Я сказал ему об этом. Он рассмеялся: «Действительно, надо было так и сделать. Да ну его,- махнул рукой,- давай по второй!»
- Валера, теперь-то ты можешь сказать, за что он тебя невзлюбил, в чем была причина такой злости к тебе.
- Когда стоял на посту, в карауле, я застукал его ворующим бензин с машин в парке.
  Дина давно уже ерзала на табуретке, не зная, как поудобнее пристроить свои длинные ноги, наконец, встав со стула, уселась на полу, как андерсеновская русалка на скале в Копенгагене. Мы последовали за ней, расположившись на ковре.
   По прошествии многих лет мне приходилось обедать и в столичных фешенебельных, и в парижских на Елисейских полях, пражских, берлинских и еще в разных других ресторанах, но перед глазами, самой дорогой, навечно запечатлелась эта картина: расстеленные газеты, тарелки с горкой жареной рыбы, пучки зелени, восхитительно вкусный серый казанский хлеб, разноцветные чашки. Я ушел в свои мысли, уже не слушал их, как Валера что-то вдохновенно рассказывает Дине, половину здесь же красочно досочинив и приукрасив деталями, как широко распахнув глаза, ломая промасленными пальцами кусочек хлеба, она восхищенно слушает его побасенки, как они вспоминают какого-то Перфильича,  руководителя радиокружка в Доме пионеров, который они посещали, правда с разницей в три года – у одного это осталось как хобби, у другой стало специальностью, не слушал, что говорит Валера о своих гастрономических пристрастиях и кулинарных секретах.
…- Поэтому жарю только на бочковом подсолнечном масле, так здоровее для сосудов,- услышал я конец фразы,- что-то командир весь ушел в себя, надо вернуть! Рома, ты где?
   Я вздрогнул: «Так, задумался».
- Дина, он ругается при тебе?
- Да нет, пока как-то не замечала.
- Ты знаешь, он однажды, разгневавшись, назвал нас шерстяными душами.
- Расскажи, это интересно,- Дина, посмотрев на меня, приготовилась слушать.
   Я молчал, не припомнив ничего подобного.
- На последнем году службы, на учениях в казахстанских степях мы, солдаты то бишь, поймали, как сейчас помню, огромного скорпиона. Что с ним делать – не знали, он стоял, подняв клешни, будто бы защищаясь, в кругу мотострелков. И здесь Гена Лейхт-, это фамилия такая, - учившийся когда-то, между прочим на биофаке, сказал, что будто бы он слышал, если сделать вокруг скорпиона огненное кольцо и он в поисках выхода не найдет его, то не желая быть при жизни сожженным, предпочитает смерть самоубийством, ударив себя хвостом с ядовитым шипом. «Харакири» - так авторитетно заявил нам Гена. Валера замолчал, припоминая давнишние события, я тоже вспомнил, но все было немного не так.
- После,- продолжил хозяин квартиры,- принесли солярку, облили вокруг него, подожгли, в дымном кольце скорпион действительно заметался, семеня мелкими шажками, а мы, двадцатилетние ратники- балбесы, с увлечением смотрели за научным экспериментом. В это время, увидев с брони машины этот вандализм, наш сержант, - рассказчик показал на меня,- растолкав нас, ворвался в круг. Там несчастное создание явно умоляло о пощаде. Войдя в центр очага, Рома рукой схватил скорпиона и выкинул его далеко от огня.
- Сердца ваши шерстью обросли за время службы, жалости в вас нету,- так отчитал нас командир. От стыда мы были готовы провалиться сквозь землю, а тебя,- сказал он Лейхту,- самого бы посадить в пламя.
   Дина восхищенно смотрела на меня, будто видела впервые. «Болтун»,- злился я на Валеру. «На сантименты давит». Во-первых, это было на юге Оренбургской области, во-вторых, не рукой, а поддев стволом автомата откинул его в степь. «Былинник речистый чертов!»
- Он тебя не укусил?
- Нет.
  Еще немного посидели у моего однополчанина, посмотрели фотографии ребят, по приемнику послушали блатные одесские песенки эмигрантов, транслируемые на канале «Радио свободы». Больше не пили, полбутылки осталось.
- Оставь до следующей встречи, вставая, предложил я Валере. Примета есть – в таком случае она обязательно состоится.
   Уже в прихожей, провожая нас, с чересчур наигранной серьезностью, но явно дурачась, он заявил: «Роман, мы третью рюмку за любовь по субъективным причинам не выпили, но ты, такой у нас красноречивый, скажи, какой тост ты бы произнес?»
   Дина стояла рядом, чуть приоткрыв рот, в ожидании. Я помедлил, подыскивая ответ, на ум пришла фраза кого-то из великих. «Думаю, сказал бы, что влюбленные должны быть похожими на руки и глаза: когда рукам больно, если они ранены – глаза плачут, а когда они плачут – эти же руки вытирают с них слезы», - с этими словами, вытащив платочек, я смел с щеки Дины пятнышко туши.
- Хорошо сказал, гвардия! Подняв вверх большой палец правой руки, заявил мой бывший подчиненный,- убедительно, впечатляюще.
   Затем, встав в картинную позу, вознеся руки вверх, совсем неуместно, как библейский апостол изрек: «Пока люди любят – они прощают».
- Ну что же, счастливо, будем дружить фамилиями,- на прощание пожелал хозяин, подавая Дине пальто.
- Заведи семью, тогда обязательно подружимся,- ответила она.
- Будь, командир!
- Буду.
- Знаешь,- на улице, взяв меня под руку, проговорила Дина,- я поймала себя на той мысли, что слово «жена», я, оказывается произнесла впервые в жизни.
«Надо мне жениться на ней и срочно,- убежденно подумал я. При первой же возможности поехать домой, спросить родительского благословения. А все препятствия как-нибудь решим».
- Еще надоест,- сказал ей, крепко целуя в губы.
- Больнее поцелуй,- зажмурившись, потребовала она, - еще больнее, давай у каждого столба будем это делать.
  Мы шли, обнявшись по ночной улице. Откуда-то вынырнула и мягко подрулила милицейская машина с большими номерами на боку. Тихо, медленно и долго ехала рядом с нами, потом, видимо, потеряв интерес к нам, рванула с места и уехала.
- Высматривали ночную бабочку, полиция нравов,- она рассмеялась, прижавшись ко мне,- не боялся, что нас могут забрать?
- Не боялся, у всех пьяных и влюбленных есть свой ангел- хранитель.
- Ты скажи, я нравственная или нет? Уличный свет горел на дне ее зрачков, вокруг которых медленно кружился влажный радужный диск.
- Ты очень нравственная,- начал было я,- а кто такие ночные бабочки?
- Газманова надо слушать. Догоняй! Толкнув меня, бросилась бежать.
«Девчонка и есть»,- подумал я.
    Дома нас ждал поздний чай, а ее, к тому же, крепкий нагоняй от матери.
- Я уже вся переволновалась за вас, где водишь гостя, ты же, Дина, знаешь, что район у нас не самый благополучный.
- Успокойся, мама, хулиганы этой округи учились в нашей школе, я их всех знаю.
- Могла бы позвонить откуда-нибудь, чтоб я не беспокоилась.
- К Валере телефон не проведен, а на улице автоматы неисправны.
- Вот было бы здорово,- вмешался я,- если бы у нас, как в американской армии были переносные рации,- вспомнился фильм,- «уоки- токи» называются – «иду-говорю». Хоть откуда можно сообщить, где находишься.
- Показала, значит, ночную Казань Роману,- ее отец выглядел нисколько не обеспокоенным, наоборот, поощрительно улыбнулся дочери.
- Особенно нет, в основном считали фонарные столбы,- сдерживая смех, хитро посмотрела на меня Дина,- сколько их на нашей улице.
- Эх, современная молодежь – «столбы». А мы с тобой,- он повернулся с пустой чашкой в руке к супруге и качнул седеющей головой,- в свое время смотрели на небо и считали звезды, помнишь, как я научил тебя через Большую медведицу, находить Полярную.
- Я и сейчас не знаю,- честно ответила жена. Что-то гость наш выглядит подавленным, утомился, наверное.
   К концу этого, насыщенного событиями и впечатлениями дня, я действительно почувствовал усталость. Заметив это, хозяева прервали разговор и пожелали мне спокойной ночи.
- Я тебе, Рома, постелила в комнате сына,- затем повернувшись к дочери, сказала,- закрой форточки.
   Несмотря на то, что слипались глаза, одна проблема тревожила меня все больше и больше. Моя, в детстве перебитая на хоккее носовая перегородка, не часто, но все-таки вызывала во сне храп. Эти терзания может понять только такой же, как я стеснительный и влюбленный человек. Мысль уже становилась навязчивой: «Боже,- думал я,- какой будет конфуз, если впервые заночевавший гость, доставит хозяевам беспокойство и неудобства». Сейчас забавно мне вспоминать об этих страданиях, но тогда было не до смеха. Чувство болезненной юношеской закомплексованности было во мне столь велико, что решил не спать вовсе. Я очень ярко представил себе картину, как после моего отъезда этот момент будет живо ими обсуждаться. В общежитии, между нами парнями, эта ситуация легко и просто разрешалась брошенной подушкой в объект возмутителя тишины, но здесь такой спасительный жест мне никто не сделает…
   Дина уже разгладила морщины на прохладных простынях,- «Спокойной ночи»,- и выключила свет. На службе мне довольно часто приходилось во время дежурств бодрствовать сутками. Это переносил я легко и безболезненно. Что будет беспокоить завтра, так это небольшое головокружение, немигающий взгляд, широкие зрачки и чудовищная щетина - вспоминал я, глядя в темноту. Кстати, как я буду бриться у них, я же ничего не взял? Эти и другие думы некоторое время отвлекали меня, но темная бездна забытья неуклонно и неотвратимо затягивала меня к себе, сопротивляться было все тяжелее и тяжелее, цепенел мозг, трудно ворочались мысли. Последние три ночи практически не спал, выполняя срочный заказ в мастерской. «Вот какие муки терплю»,- с ненавистью про свой нос на остатках сознания билась мысль. И вдруг, как яркая вспышка среди ночи блеснул спасительный луч надежды, я вспомнил где-то прочитанное или услышанное, что во время гражданской войны в США, солдаты северной коалиции, правительственных войск, страдающие таким же как у меня явлением, не желая в окопах прерывать сон своих товарищей, зашивали к себе на спину мундира свинцовый шарик, пулю от мушкета. «Храпят только лицом вверх»,- вспомнилось мне и если тот солдат поворачивался на спину, то от боли, причиненной позвоночнику, немедленно просыпался. Засыпающим сознанием я на ощупь взял с прикроватной тумбочки что-то угловатое и металлическое, положил в постель, повернулся боком и ушел в объятия Морфея. Сновидений не было, был провал.
- Как спал-почивал, гость казанский? - это Дина причесанная и свежая, пришла разбудить меня и собрать постель,- вставай, выходи, нас ждут к завтраку.
   Что-то говоря, она скатывала матрац и вдруг внезапно замолчала, держа в руках какой-то сиреневый предмет.
«Степлер?» - ошарашенно и растерянно проговорила она, недоверчиво, будто не веря своим глазам, разглядывая этот атрибут канцелярской оргтехники.
- Ты спал на степлере! - все еще не приходя в себя от увиденного, воскликнула она, - ну-ка, подожди,- подойдя, подняла у меня на спине майку. Видать, увиденное потрясло ее,- она ахнула,- ты - монстр!
   Не сообразив, что придумать в ответ, куда деть глаза от неловкости, покраснев до корней волос я пробормотал:
- Наверное, он там и лежал, от усталости не заметил.
Не знаю, что она подумала, но ухмыльнувшись, завершила:
- Иди, умывайся, «принц на горошине».
- Ну и мороз, кажется зима опять вернулась,- потирая руки, вошел с улицы Ирек Ахметович,- машину я прогрел и заправил. Дина, прокати Романа по городу. Правильно сделали, что в шубах приехали, ветер с Заволжья очень студеный.
   Дина, извинившись, раньше встала из-за стола: «Прошу простить, мне надо немного поработать». Я остался завтракать с ее родителями. Когда вошел к ней в комнату, она сидела за маленьким, похожим на горбатый и пузатый телевизор компьютером, который рябил черно- белыми полосами с цифрами. Дина, заглядывая в тетрадь, что-то набивала на клавиатуре.
- Вот на таком ты должен был прослушать «леденец» с моими пожеланиями к тебе.
- Где бы я его взял, он, наверное, стоит как четверть автомобиля,- я уважительно погладил панель, мне никогда не приходилось работать на нем.
- Лет через двадцать –двадцать пять, переносной, между прочим, и телефон, и компьютер будет иметь любой школьник.
   Я недоверчиво посмотрел на нее. «Фантазерка»,- подумалось тогда. Хотя в те времена на каждой дискотеке Виктор Салтыков напевал свой шлягер «Компьютер, компьютер», большинство населения страны имело очень смутное и расплывчатое представление об этой машинке и многие им так называли обыкновенное счетное устройство - калькулятор. Впрочем, в это время гигантская империя трещала по швам, приватизировалась, билась в различных экономических шоковых терапиях, шел парад суверенитетов, распускались цветные революции и народу было не до жиру.
- Послушай пока хорошую мелодию. Встав, она подошла к музыкальному центру, который я вчера не разглядел. Рядом на стеллаже находилось великое множество вертикально стоящих пластинок в целлофановых чехлах. Выбрав одну, держа ее за края, положила в проигрыватель.
- Джеймс Ласт? - я попытался блеснуть осведомленностью.
   Она, не ответив, покачала головой и замерла. Ударил колокол, раз, другой, протяжно вздохнув, на высокой ноте на что-то пожаловалась скрипка, было такое ощущение, что музыка эта намагничивает, завораживает, подхватывает, куда-то уносит. А скрипка тем временем, вибрирующими звуками рассказывала о чем-то дорогом и далеком, вызывая почти ностальгическую боль.
   Дина стояла с закрытыми глазами, на ее пушистых ресницах дрожала слезинка.
- Что это было,- потрясенно спросил я, когда закончилось исполнение.
- Вивальди, «Скрипка Страдивари». Возьми на память этот диск, слушай, вспоминай меня…
  Спустя много-много лет, услышав эту мелодию в фильме «Список Шиндлера»,  я понял, что тогда Дину непроизвольно, мощно и властно, сквозь пространство и время, поманил зов крови, зов предков. Но сие узнал только потом. А в то время все для меня было неведомо, скрыто под покровом тайны…
- Ну, что готов? Поехали! - Дина укладывала в сумочку водительские документы,- маршрут придумаем на ходу.
   Я не переставал удивляться обширности ее гардероба. На этот раз она предстала в красивом, бело-голубого цвета комбинезоне и напоминала спортсменку из олимпийской сборной страны по зимним видам спорта. Что и говорить, выглядела  очень эффектно.
- Дочь, - опять суетилась и хлопотала Алсу Ринатовна,- оделась бы потеплее.
- Нет, мама, так машину водить удобнее.
   Кто бы мог пожелать более лучшего водителя и гида в одном лице, как Дина. Она здорово водила машину, было понятно, что за рулем не первый год, не терялась, не нервничала, когда очередной казанский лихач нахально перед ней нарушал правила, умело и уверенно чувствовала себя в потоке машин. По моей просьбе останавливалась у самых значимых мест, показав во всей красе и великолепии Казань, этот большой древний и одновременно современный город. Побывали с Диной в казанском Кремле, особое восхищение вызвали сияющие звезды башен, золоченые луковки церквей, купола и минареты мечетей. Потом долго стояли на высоком берегу Волги, со смотровой площадки глядя на прекрасную панораму, раскинувшуюся под нами. В морозной белесой дымке тумана терялись заречные дали. Мы стояли обнявшись, закутавшись в мою дубленку, ее синтетическая одежда бесспорно была красивой, но мало грела. Стояли молча, чувствуя стук сердец друг друга, наблюдая как пар от нашего дыхания, свиваясь вместе, растворялся в синем воздухе. Предчувствуя, что меня здесь больше никогда не будет, хотел, как можно полнее и объемнее запечатлеть в памяти эту великолепную картину. Внезапно присмирел ветер, из-за туч выглянуло ослепительное солнце, резко очерченные тени острыми краями легли на снег. Стало тихо-тихо.
- Пора,- решил я,- только сейчас, самое время! Дина,- мягко отстранив ее, медленно подбирая самые главные и нужные слова вмиг пересохшим языком, глядя под ноги, негромко произнес: «Люблю тебя, выходи за меня замуж».
   Она выпуталась из моей одежды, некоторое время молча смотрела на меня, рукой в варежке поправила шапочку и также вполголоса ответила:
- Это предложение, да? Не обманываешь?
- Подожди секунду,- я быстро прошел к ее рядом стоящей машине, взял из заднего сидения букет, на ходу разорвав, отшвырнул обертку, и, подойдя, серьезно, торжественно, без улыбки преподнес ей.
- Белые розы? - она недоверчиво приблизила лицо к лепесткам, вдохнула их запах, после изумленно перевела взгляд на меня,- откуда цветы?
   Ничего романтического и сказочного в такой важный момент выдумывать не захотелось.
 – В универмаге, когда ты была в женском отделе, я сходил вниз и купил их в киоске.
   Слегка успокоившись, я решительно и твердо произнес: «Прошу у тебя руку, сердце и все остальное». Не знаю, что на меня временами накатывает, после чего я частенько терзаюсь и мучаюсь, но я опять ни с того ни с сего выпалил:
- Молилась ли ты сегодня на ночь, Дина?
- Молилась,- прижав к себе букет, выглядывая меня сквозь цветы счастливыми глазами, серьезно ответила она. Молилась, чтоб ты наконец-то решился сделать этот шаг…
   Зрачки ее глаз медленно покрылись влажной пленкой, она вздохнула: «Спасибо». Почему-то мне невольно вспомнилось: «Бога не может вместить ни земля, ни небо, но его может вместить маленькое человеческое сердце…»
- Ты согласна?
 Она провела рукой по моей небритой щеке, пристально глядя большими серыми глазами также негромко ответила:
- Я тоже очень сильно тебя люблю.
   Сердце мое от ликования, наверное, в тот момент работало с перебоями. «Она моя, моя навечно!» Обняв за пояс, я прижал ее к себе. Она откинулась назад, не сводя с меня глаз. Кстати, ей очень нравилось это делать, могла изогнуться почти до земли.
   «Такая гибкая,- с восхищением подумал я про нее, - она играючи родит мне богатыря»
- Даже двух,- «услышав» мои мысли засмеялась она, а дочку не хочешь?
   Я уже ничему не удивлялся.
- Вот что, дорогой, выпрямившись сказала Дина,-пойдем-ка на радостях в эту кафешку, погреемся.
   Заведение называлось по обычаю тех лет весьма помпезно: «Трактир от Стеньки Разина». Надпись была, естественно, с соблюдением дореволюционной орфографии, с твердым знаком на конце. На огромном баннере, местами продырявленном, на фоне широкого речного простора, у высокого утеса, пригорюнившись стоял хмурый атаман, гроза проплывающих мимо представителей крупного и среднего торгового бизнеса. В кумачовом кафтане с серебряными пуговицами, в такой же красной, с меховой оторочкой заломленной набекрень шапке, опершись о саблю, он выглядел немного понурым, возможно переживал за свое, всемирно известное уголовное преступление – убийство княжны.
«Воистину, вот он, наш русский «Синяя борода» - прошел я мимо него с гордостью за своего соотечественника.
 - Молодой человек, не продадите ли вы мне свою дубленку? - с этими словами довольно пожилая женщина, гардеробщица, принимая у нас через прилавок одежду,- обратилась ко мне. Я непонимающе посмотрел на нее.
- Да, да, я могла бы ее у вас купить,- вполне серьезно повторила она. Мой сын приблизительно такого же роста как вы, высокий, давно хотел приобрести такую шубу. Дайте посмотрю еще. Она помяла кожу, подула на мех,- мне очень нравится, хорошая выделка и пошив. Ну, что, договоримся?
   Я переводил взгляд с гардеробщицы на шубу, а с нее на Дину. Она по привычке, безучастно, будто это ее совсем не интересовало, отошла в сторону, не вмешиваясь глядела на нас и слушала диалог.
   Я неоднократно замечал, что когда возникали такие щепетильные или деликатные моменты у меня с продавцами, таксистами, официантами, в очередях за билетами, она всегда устранялась и наблюдала за моими действиями и поведением как зритель, со стороны. Было такое ощущение, что она будто учила меня плавать, как учат плавать щенков, сбрасывая их с лодки, выплывай, мол, сам как сможешь и как хочешь.
   Эта дубленка мне самому очень нравилась. Еще бы! Довольно долго мой отец, дома, собирал для нее овечьи шкуры. Их с высочайшим мастерством в артели выделали заезжие армяне- кожевники. Они были профессионалами в своем скорняжном деле, шкуры получились легкими мягкими и пушистыми, за работу они, помимо платы по условиям договора автоматически забирали одну овчину себе. Пошив дубленки на дому произвела одна, бывшая теперь в отставке, заслуженная портниха, обшивавшая в свое время номенклатурных жен. Она же осуществила покраску ее в черный цвет.  С синими джинсами и с норковой шапкой на голове дубленка смотрелась на мне неплохо, так мне казалось в то время.
- Могу за «деревянные», могу, если хочешь и за «капусту» купить,- не унимаясь, вполне серьезно продолжала торг гардеробщица. Решай!
- В чем же я домой пойду? - все еще не веря происходящему, пытаясь перевести всё в шутку, растерянно спросил я,- на дворе мартовская метель…
- Вон сколько висит разной одежды,- показала на ряды в раздевалке, выберешь какую хочешь, отдам любую.
- Сказано же – шуба не продается ни за рубли, ни за доллары,- это Дина подскочила к нам. А ты что рот разинул? - обратившись ко мне, громко закричала она, - что смотришь, забирай одежду и пошли в зал одетыми, украдут еще в этом разбойничьем вертепе.
   Держа в руках свою многострадальную дубленку, я пошаркал за ней. «Жена!» - уважительно и восхищенно подумал, глядя на ее сердитую спину.
- Дина, на самом деле это могло быть? - когда официант, поставив перед нами чашечки с кофе, отошел к бару,-   я обескураженно посмотрел на нее.
- В большом городе, если будешь на ходу спать и считать ворон, не такое может произойти,- весело рассмеялась она, мешая ложечкой. Я схожу позвоню домой, там они уже готовятся к нашему отъезду, а ты сиди и ничего больше не продавай. С этими словами она решительная, стремительная и уверенная, лавируя между столиками покинула зал, я, покачав головой, принялся за кофе.
- Нас отвезет домой отец, так мы еще вчера решили. Заночует у меня, обратно отвезет кое-какие вещи, моя командировка на исходе, но грозятся ее продлить,-  вернувшись Дина села за стол и отпила глоток.
   - Как понравилась тебе наша поездка, угодили ли мы гостю? – сцепив пальцы обеих рук и положив на них подбородок, задала она вопрос.
- Все было здорово, спасибо тебе за экскурсию и твоим родителям за гостеприимство, правда мне показалось…- я замялся, надо ли было начинать.
- Ну-ну, продолжай.
- Мне показалось, Дина, что ты как-то суховато обращаешься со своей матерью и еще…
- Что еще, дорогой мой свекор, ты увидел? Продолжай. Начав что-либо говорить, никогда не обрывай фразу посередине. Иначе это- моветон.
- Что к кухне ты ни разу не подходила, у тебя такая хорошая мама, чем-то даже напоминает мою, а мне показалось, ты нечуткая к ней.
- Не просто Холмс, а вдобавок еще и Мегре в одном лице,- рассмеялась она, лежа подбородком на своих руках. Это ты точно заметил, на кухню заходить мне мама сразу после нашего приезда запретила, сказала, что если хоть одно пятнышко попадет на мою одежду, муж будет пьяницей – такая примета. А насчет сухости,- она прикусив губу, дернула плечом,- нет, это тебе показалось, я ее очень сильно люблю, переживает она много за меня, чересчур, слишком,- она раздумчиво подбирала слова.
- У тебя в машине, между прочим, лежит второй букет роз, только кремовых, я заметил такого же цвета лилии, что вчера подарил я твоей маме, ей очень понравились.
- Зачем?
- Как зачем? Сегодня за обедом скажу твоим о моих к тебе чувствах, попрошу у них согласия взять тебя замуж.
- Это что за самодеятельность,- рассердилась она,- почему меня не предупредив что-то затеваешь. Значит так, Рома, пока никаких разговоров не затевай насчет сватовства. Почему? Потом объясню. Всему свое время, не торопи события. Нет, нет, не обижайся,- спохватилась она,- мои чувства к тебе искренние. Ты вот скажи, говоришь любишь, а способен ли ты на некоторые лишения и неудобства, связанные с этим, возможно даже некоторую разлуку? – она говорила и внимательно меня разглядывала.
- Препятствия в любви,- выдал я шекспировское,- только …
- Знаю! Усиливают ее! Но не в этом случае. Разлука, если она состоится может быть довольно длительной, год или два, так спрашиваю, способен ли ты ждать, если нет – тебя я не осужу.
   Вдруг она спохватилась- «Что-то, Рома, меня не туда занесло, заболталась, с чего-то вдруг раскисла, все же я – женщина, а не электронное облако».
   Признаться, я сам в это время сидел немного оглушенный, как в тумане, какая разлука, что за испытания? Все сразу, внезапно ею сказанное, как шквал навалилось на меня, я ничего не понимая смотрел на нее. Вид у меня, надо думать, был настолько растерянный и обескураженный, что она, метнувшись ко мне, обняла и целуя, прошептала прямо в ухо:
- Прости меня, извини за эту блажь, глупость, дурость.
Сидевшие за соседними столиками недоуменно оглядывались. К этому эпизоду мы больше не возвращались.
    Предотъездная суета дома закончилась, в прихожей выстроились набитые пакеты, перевязанные свертки, коробки с ее весенней обувью и плечики с верхней одеждой. Я принял деятельное участие в упаковке и укладке этих вещей в багажник их семерки. Потом был прощальный обед, который прошел в чинной благочестивой тишине. Разлука всегда немного подавляет, большая часть грусти достается остающемуся. Алсу Ринатовна, дав свои последние указания дочери, тихонько вздохнула. «Вот сейчас встать с предложением породниться,- подумал я,- сразу же в обстановку вошли бы мажорные краски.» «Обольщаешься»,- оборвал и отругал сам себя,- с чего вдруг они должны будут этому радоваться.
   Машину повел хозяин, Ирек Ахметович. В последний раз оглядевшись я увидел их дом, скамейку во дворе, улицу с фонарными столбами. Повернувши, проехали мимо стеклянных дверей с надписью «Видео» - угрюмого наемника на афише уже не было. Дина сидела рядом с отцом, я разместился в углу на заднем сидении. В голове был сумбур, обрывки каких- то разрозненных мыслей в звенящей пустоте мозга. В душе тоже был холодный сквознячок.
- Эх, хлопнуть бы сейчас полстакана водки,- тоскливо думал я, полулежа, вытянув ноги и глядя в затылок Дине. Услышав мои мысли, она повернулась ко мне и ободряюще подмигнула. «Чужая мне она или родная?» - засунув руки в карманы, я философски размышлял над вечной дилеммой. «Куда тебе, этот вопрос пытались разрешить и не такие как ты, а величайшие умы мира» - уже в дремоте думал я.
   Машина, выехав из плотного городского потока, покатила в сторону нашего дома, на восток. Все-таки думаю, что здесь без вмешательства Дины не обошлось. Скорее всего, по ее инициативе, проехав километров семьдесят, отец кивнул ей и, выехав на обочину, остановился. «Пересаживайся за руль, теперь ты повези нас дальше». Стряхивая остатки сна, я пересел на водительское место. Наверное, не надо было соглашаться вести машину, но было уже поздно. Они молча расположились сзади. Взявшись за теплую баранку я тронулся с места. Признаюсь, хотя определенный опыт вождения был, но за давностью лет и отсутствием практики, он порядком размылся. В последний раз из колесных машин в армии водил только бронетраспортеры .
   Новая машина легко набрала обороты, поток машин в обе стороны поубавился, дорога была чистая от снега и лишь между полосами лежали островки грязного льда. Проехав без проблем километров двести, уже привыкнув к автомобилю и скорости, у какого-то небольшого населенного пункта я сразу, один за другим совершил две грубейшие ошибки, за которые любой инспектор моментально лишает водительских прав. Сначала очень грубо и некорректно подрезал на обгоне поднимающийся в гору Камаз-фуру, и здесь же, через несколько сот метров, на пешеходном переходе, чуть не создал чрезвычайно опасную обстановку. А ведь жертвой могла стать женщина с коляской. Вдобавок, уже совсем разнервничавшись громыхнулся правым колесом в четко видимый ухаб, машину здорово подбросило. В салонное зеркало сзади увидел, как переглянулись дочь с отцом. Настроение из скверного превратилось в отвратительное.
- Разучился водить,- хмуро буркнул я, хлопнув дверью и поменявшись местами,- мне бы только танки на полигонах гонять…
   Не изменившись в лице, не осуждая, но и не утешая, они обошли машину. Далее машину повел опять Ирек Ахметович. Погода испортилась, ближе к вечеру посыпал мелкий снежок, все машины ехали с зажженными фарами. Через некоторое время мы попали в пробку, вызванную аварией, автомобили выстроились на километры, очередь рассасывалась медленно. К моменту нашего приближения к месту происшествия детали катастрофы уже удалили, разбитые машины расцепили, скорая уехала, толпа людей, однако, осталась. Но гаишники нам все же указали на объезд. При спуске по глинистой скользкой колее на проселочную дорогу, зацепившись за выступающую кочку, оторвался глушитель. Дело приобретало дурной оборот. Сняв с себя верхнюю одежду, подложив под машину все чехлы от сидений, какие-то мешки, разломав картонные коробки и постелив эти листы, полезли под машину, где лежа на холодной земле, в полутьме, мы с отцом Дины принялись устранять возникшую нештатную ситуацию. Пыхтя, в тесноте, хотя и под приподнятой домкратом машиной, я чистил концом напильника забитую до отказа глиной выхлопную трубу. Она за считанные метры набрала столько запрессованной грязи, что пришлось молотком отбивать от нее куски. От ее отца под днищем машины было мало толку, он только мешал, да к тому же его очки от нашего дыхания постоянно запотевали. Он очень смущался своей невостребованности, суетой создавал тесноту и неудобства еще больше. Дина крутилась снаружи, подавая то монтировку, то плоскогубцы.
   Выйдя из-под машины я с трудом разогнулся,- «видать застудил себе бок»,- равнодушно подумал я. Нужно было пройти вдоль обочины и найти какую-нибудь проволоку. На это тоже ушло время, к тому мешали все время проезжающие и брызгающие из лужиц ледяной водой машины, пока не углядел торчащий в канаве из-под снега металлический прут. После, когда с ее отцом, поставив глушитель на место, начал его закручивать, концом проволоки сильно поранился, глубоко порвав себе ладони. Моментально закоченевшие руки покрылись живописной коркой из сажи и крови, никакой возможности помыться не было. Вид у меня из приличного жениха превратился в нечто ужасное, глиной был запачкан почти до бровей. К тому же нещадно саднила и пульсировала рана, кровь сочилась через наспех сделанную, облитую йодом марлевую повязку.
- Больно? Давай сверху еще раз обмотаю,- Дина зубами разорвала очередную упаковку бинта из автомобильной аптечки.
- Конечно больно, еще как! Ты почему не плачешь? Плачь! - я испытывал злость и раздражение ко всему: к себе, к ней, на погоду, на проезжающий мимо нас на большой скорости транспорт.
 Она ничего не говоря, не споря, искоса мельком взглянув на меня, принялась перебинтовывать. Мне стало стыдно, так стыдно, что вмиг вспотел или это жар от раны потек по телу.
- Прости, не хотел…- глухо сказал, глядя в сторону,- крови не боишься?
   Снизу- вверх посмотрела на меня, в этих глазах запросто можно было утопиться, отрицательно покачала головой: «Нет, в университете ходили на санитарные курсы в мединститут. Приходилось перевязывать».
- Мы еще, сестра, с тобой станцуем…
   Спустя много лет, вспомнив этот диалог, меня вновь бросает в пот, как хорошо, что его не слышал Ирек Ахметович, он в это время с другой стороны машины, на обочине, отмывал руки снегом.
- Ты плачешь? - воскликнул я,- что с тобой?
- Сам же сказал…- она шмыгнула замерзшим носом.
   «Я- мерзавец и притом безнадежный» - вынес сам себе вердикт. Долго в туалете придорожной корчмы приводил себя в порядок. Наверное, с полчаса отогревал замерзшие руки в горячей воде, потом отскабливался сам, затем помог ее отцу оттереть куртку. Войдя через час в пустой зал заведения, мы увидели ее одиноко сидевшей к нам спиной за стоявшим в углу столиком. К нашему приходу она уставила его тарелками с различной закуской и пельменями, в центре стоял графинчик с водкой. В этот миг она была для меня как богиня…
   Всю оставшуюся дорогу до дома машину вела Дина. Я, завернувшись в шубу, спал на заднем сидении, сильно болела рука, что-то екало под правым ребром. Отец дремал, сидя рядом с ней. Я не знал, что в дороге могут снятся сны, со мною это было, во всяком случае, впервые. Мне снилось, что я – это тот скорпион, над которым в поисках острых впечатлений глумились солдаты. Находясь среди бушующего пламени, чувствуя адскую температуру, я уже не искал выхода, просвета в языках огня, не перебегал с места на место. С неотвратимостью и неизбежностью ждал развязки. С другой стороны огненного кольца я видел бледное, взволнованное лицо Валеры, с широко открытым ртом, то появляясь, то исчезая в дымном и дрожащем мареве, он что-то кричал, слов я не слышал, но по губам разобрал: «Спасите командира кто-нибудь, горит ведь! Найдите выход!»
  «Поздно, выхода нет»,- обреченно подумал я, чувствуя потрескивание кожи от жара. «Это конец!» - подняв над собой свое смертельное оружие была моя последняя мысль. Но в это самое роковое мгновение через пламя, разорвав его, быстро протянулась ко мне чья-то белая, прохладная, женская рука и, подняв меня, откинула в темноту…
- Странник наш, дорогой, просыпайся,-  пропела Дина, обернувшись ко мне. Очень поздно, глухой ночью, машина с треском и хрустом ломая тонкий ледок первых луж остановилась у ворот нашего общежития; она, держась обеими руками за баранку, уже не стесняясь зевала, откинув голову назад. От усталости ее лицо почернело, глаза глубоко ввалились.
- Бедняжка,- подумал я про нее,- сегодня ей с утра на работу.
- До свидания, Рома, - Ирек Ахметович, выйдя, пожал на прощание мне руку.
- До свидания, путешествие было приятным, спасибо.
  Тронувшись с места, отец и дочь отъехали в глубокую звездную бездну. Планета вмиг опустела. Мы вдвоем, я и Вселенная, остались смотреть вслед за удаляющимся красными огоньками их машины.
   Апрель принес сухую, солнечную и теплую погоду. Две недели назад сошел последний снег, отшумели ручьи и просохли дороги. Весенний ветер шевелил березы в городском парке, потемневшие от набухших почек; прилетевшие грачи торопливо и шумно, со скандалами приводили в порядок прохудившиеся гнезда. Горожане, истосковавшиеся по земле, после работы отправлялись на свои участки. По вечерам отовсюду чувствовался запах сжигаемой старой соломы. Этот горьковатый дым, не знаю, кому как, а у меня всегда вызывал какое-то щемящее смутное беспокойство, ностальгию. Еще с детства он ассоциировался с родным домом: вспоминаю, как мой отец, молодой, высокий, сильный, красивый с вилами в руках стоял у огня, подкладывая прошлогоднюю ботву и сухие ветки. Мальчишкой я всегда крутился вокруг него, вдыхая белые клубы дыма и граблями собирая почерневшие спрессованные листья. Все было незыблемо, прочно и вечно.
   После, уже став старшеклассником, гуляя с девчонками у озера в те весенние прохладные вечера, когда синий туман начинал тонкой завесой окутывать наш поселок, когда терпко пахло от костров, тоскливые и грустные чувства от уходящего детства накатывали на сердце. Меня никто не понимал, я сам тоже особенно не пытался никому ничего объяснять. Да и как объяснишь, что с тобой происходит, если сам толком не понимаешь. И в армии, когда перед весенними экзаменами на стрельбищах и танкодромах горела жухлая пожелтевшая трава, смутное беспокойство и волнение всегда охватывало меня. Так хотелось, как птице улететь на родину, обнять дорогих мать, отца.
   С Диной практически не встречались, у нее там вовсю шла запарка по сдаче объекта, еще дважды она летала в головной офис своей фирмы, возвращалась, нагруженная кучей очередных, как говорят в армии, вводных, в виде новых указаний и изменений в инструкциях и документации.
   Я сам был загружен учебными делами, началась большая педагогическая практика, нас раскидали по техническим училищам города, откуда мы почти до ночи не выходили, вырабатывая командный голос. Контингент мальчишек в группах, куда нас прикрепили, был разный, но в основном - «оторви да брось, но пальца в рот им не клади». Почувствуют слабину- откусят.
   Общение с Диной приостановилось даже по телефону, начальство давно косилось на нее, не жаловало мои несанкционированные вызовы и, чтобы уберечь ее от лишних неприятностей по службе, я перестал звонить ей на работу. Вот тогда-то, в это время я и почувствовал первые грозные признаки неотвратимо надвигающихся перемен.   
 Все началось с того, что она забежала к нам в техникум и вызвала меня с занятий. Дело было привычным, никто ничему не удивился.
- Ты знаешь,- в фойе первого этажа, глядя поверх моей головы, произнесла она,- в эту неделю не приходи и не звони на вахту нашего общежития. Скорее всего меня не будет.
- Что, опять на поле?
- Возможно и так,- помявшись ответила мне. Дина выглядела несколько скомканной, непривычная к фальши, она явно что-то не договаривала, слегка нервничала, была далека от меня в своих мыслях. Но тогда я на это особого внимания не обратил. Поле так поле, неоднократно она выезжала с группой инженеров, монтажников и техников на контроль за прокладкой дорогого импортного кабеля. Приезжала оттуда промокшей и изголодавшейся.
- Удачно отработать. Пока, крем не забудь, лицо обветришь.
Она махнула рукой: «Не стоит внимания».
   Разговор проходил при настежь открытых и прижатых кирпичами входных дверях, где с лотками, нагруженными выпечкой туда- сюда сновала буфетчица Люся. Когда я уходил с занятий, уже после обеда, около трех часов, она подозвала меня: «Рома, а твою кралю сегодня посадили и увезли на машине. «Жигули», синие. Высокий седой мужчина в шикарном плаще». Она с сочувствием посмотрела на меня: «Потеряешь свою красотку, вот увидишь, упорхнет от тебя птичка».
   Я в упор, ничего не говоря, глядел на нее. Все преподаватели и студенты обращались к Люсе- «девушка». Эта девица, изрядно потрепанная, ярко- накрашенная особа, неопределенного возраста и вполне определенных размыто- внушительных форм с интересом глядела, ожидая моей реакции. После за свою жизнь я убедился, что женщины такие новости или информацию выдают с каким-то особенным удовольствием и смаком.
- Это был ее отец, я знаю, - наконец-то нашелся что сказать в ответ.
- Ну, конечно,- уже не с сочувствием, а с жалостью и состраданием, как больному, она всплеснула руками,- само собой - ее папик,- ехидно закончила она. «Ханжа, о своем «облико морале» позаботилась бы» - возмущался я, шагая домой и вспоминая Люсю, все студенты из уст в уста передавали то ли быль, то ли небылицы о ее неистощимых плотских сексуальных аппетитах.
   Что же до Дины, чувство ревности, конечно же, царапнуло душу, самолюбие болезненно отреагировало на эту весть. «Ну что же хочешь, работает ведь среди мужчин, не белошвейкой в иноческом ските».
   Дальше – больше. Вечером следующего дня пришлось возвращаться домой по ее улице после дежурства в добровольной народной дружине. Несмотря на то, что эта дружина называлась добровольной, комитет комсомола обязывал отработать в ней один день. Дело это было необременительным - патрулировать с милицией по переулкам и дворам. Мы особенно не противились этому, за одно дежурство администрация давала два выходных, если же к ним прибавить еще три, сдав донором кровь, то получался очень убедительный приварок к праздникам. Когда туда добавить пару- тройку суток с липовыми больничными, то в итоге выходил существенный отпуск, больше недели.
   Проходя шумной ватагой оживленно гомонящих ребят по курсу мимо общежития, где она жила, я посмотрел на ее окна, ожидая увидеть темноту. В комнатах горел свет, шторы были плотно задернуты.
   Земля качнулась под ногами, к горлу подкатил горячий комок и перехватило дыхание. На долю секунды я в замешательстве замедлил шаг, к счастью, этого не заметили мои товарищи. «Как же так, ее не должно быть дома?» - эта мысль, как горошина в погремушке, металась в голове, пока шел домой. Я ничего не понимал.
   Ночью в темной комнате, напрочь забыв про сон, я шаг за шагом, слово за словом, с пристрастием вспоминал все события последнего времени. Она никогда за время нашего общения не дала повод усомниться в ее искренности и честности, никогда я не замечал за ней не только лжи, но даже малейших признаков непорядочности. Никакого повода подозревать ее в чем-либо у меня не было. Разум, хоть и распаленный, пытался это понять, найти какое-то рациональное объяснение, но терзаемая муками душа отказывалась выслушивать его. «Вот почему она сама явилась сказать, чтобы я не приходил к ней»- молоточком стучала версия в голове, объясняя случившееся,- «Значит, кого-то привела, лицемерка лживая». Здесь память вовремя подвернула сказанное буфетчицей и, связав воедино все звенья, пришел к твердому убеждению -  то, о чем говорила Люся – правда.
- Может все-таки забыла выключить свет, ты же ничего не видел.
 Вспомнилось, как давно, еще до отъезда в Казань, у нас на эту тему, про неверность, как-то был разговор, тогда она сказала: «Ревность часто красиво называют дьяволом с зелеными глазами.  Я думаю -  это самое неумное, что может быть в человеке. Если ты любишь, то должен полностью ему доверять. Если же любят тебя, то верить ему вдвойне больше. Для подозрительности или других сомнений у тебя не может быть никаких оснований. Если я люблю – люблю самозабвенно, без остатка, как тебя, например».
- Конечно, скорее всего забыла выключить свет,- повторял, убеждал себя вновь и вновь и под конец, уверовав в это, забылся тревожным и зыбким сном.
   Утро следующего дня не принесло ни облегчения, ни освобождения от вчерашних треволнений и терзаний. Поняв, что этим переживаниям и мукам не будет конца, решил еще раз на месте убедиться в увиденном вчерашним вечером.
   Не помню, как прошел день, но наступающие сумерки я встречал под ее окнами, на детской площадке научной обители, где еще резвились будущие Эдисоны и Маркони. Наверное, все это было странно и дико для зрителей из нескольких оцепеневших мам, на всякий случай прибравших детей поближе к себе, но в тот момент я, обуянный отчаянной решимостью и одержимостью, на это внимания не обращал. Сняв и бросив на песочницу куртку, обдирая в кровь многострадальные ладони, перемазавшись о сырую еще известку на стволе после вчерашнего обильного ливня, порвав брюки о сучок, я взобрался на старый узловатый тополь, раскинувшийся прямо напротив ее квартиры. Все-таки теплилась мысль: «Свет горел по ее забывчивости». Неистово колотилось сердце, вся гортань была иссушена волнением, спазмы в животе вызывали тошноту. Некоторое время ничего нельзя было разобрать, мешали сполохи заката, весь этаж был залит гранатовым светом меркнущего солнца. В этот момент, собственно, и мое сознание готово было померкнуть: в еще не зашторенном окне ясно увидел, что Дина была дома и не одна. Их было несколько.
   Вмиг наступила ватная тишина, я уже не слышал, что происходит вокруг. «Как, неужели она меня вот так предала?» Муки растоптанного и оскорбленного самолюбия может быть у женщин и мужчин испытываются и протекают по-разному, но у меня была одна мысль - отомстить ей подлой, низкой, продажной, неверной. Не скрою, в тот момент я, вероятно, решился на безумный шаг. Прошлепав прямо по лужам, в грязной обуви, прошел мимо пустой вахтерской по лестнице на второй этаж. Доступ в это общежитие, цитадель умов, был очень свободным, никогда постороннему особо не препятствовали входить туда. В середине пустого коридора техничка, громыхая ведром, мыла пол, приближаясь ко мне. Я был неприятен сам себе в тот момент, но, стоял, прислушиваясь к звукам в ее комнате. Все было тихо. Или осознанно, или как в тумане, уже не помню, постучал кулаком по обитой дерматином двери: «Дина, открой, я знаю ты дома!» Снова тишина. У нас был свой условный стук, Дина, однажды забавляясь, научила меня азбукой Морзе костяшками пальцев по косяку выбивать ее имя. Но сейчас – к черту светлое прошлое, я, напрочь забыв про пароль, опять забухал кулаком. Наконец-то, в глубине комнаты услышал: «Я все-таки открою». «Сядь, сиди,- мужской голос также из недр комнаты ответил ей. Скрипнули пружины кресла, видимо Дина вернулась обратно. Тот, кто приказал ей это, чувствовалось, имеет над нею весомую власть. «Опять грязищи натаскали, сектанты проклятые, сколько за вами убирать и протирать» - это техничка разговаривала сама с собой, приближаясь ко мне. «Что, не пускает к себе, с утра к ней идут сатанисты, сборище затеяли» - с такими словами она обратилась ко мне, поравнявшись со мной и выжимая тряпку. «Псалмы только отбивать осталось, раскольники чертовы».
   Секта! Услышанное не укладывалось в голове, я прислонился спиной к стене коридора, ноги в коленях иначе уже не держали. Дина - сектантка? Оставив островок немытого пола возле меня, уборщица продолжила путь дальше. Это надо было переварить. Я тупо отправился в другой конец коридора, там в тупичке были умывальники для уже не подающих надежды, бесперспективных научных сотрудников, у которых в комнатах не было санузла. Напившись из-под крана и долго остужая раскаленную и трещавшую голову, я понял, что лучше сейчас мне отсюда убраться. Взглянув на часы, решил: «Десять вечера, время еще есть, можно успеть купить». Но беда, как известно, не приходит одна. Оказывается, в город с важным визитом должен был приехать какой-то крупный член Политбюро, партия тогда еще была у руля, но симпатии у народа к ней уже поубавилось. Местные градоначальники, желая угодить и дабы не портить светлейшие очи высокого гостя непотребным видом выпивших обывателей, запретили продажу горячительного, а милиция ретиво выполнила указ властей. Спиртного не было нигде. Судьба или рок смилостивились надо мною, ночь я коротал на кожаном диване вахтера в нашем общежитии. Он, сердобольная душа, догадываясь о моих смятенных чувствах, сходил домой и принес бутыль самогона. Обрадовавшись случайному гостю, потчевал меня домашним салом и рассказами о своем героическом прошлом. Забыл сказать, что он был бывший отставник, по-моему, капитан, в зеленой армейской рубашке со следами вспоротых погон. От него мне нужно было только одно – чтоб он беспрестанно что-то говорил, но ничего у меня не выпытывал. Видимо, поняв или догадавшись о моих мыслях так и поступил. Самогонка убывала в емкости, прямо пропорционально этому речь визави становилась все более живописной и наглядно подкрепляемой жестами. Я же, почти не слушая его, витал в другой сфере.  Дина, секта – сознание не хотело воспринимать эту новость. Она же инженер- электронщик, материалист, знает, что именно из-за своих прогрессивных научных передовых идей Джордано Бруно и Коперник пострадали на кострах средневекового религиозного фанатизма и мракобесия.
    К тому времени что я знал о сектах? Слышал, как и все, наверное, что это неправильное учение, идущее вразрез с официальной религией и они, зачастую, бывают изуверского толка. Видел по телевизору репортаж про теракт в токийском метро, совершенный членами объединения «Аум Синреке», про движение «Белое братство» и их филиалы у нас. Читал в журнальных публикациях, что из религиозных сект в смутное время, как грибы, полезли ясновидящие, пророки, мессии и прочая духовная шушера, что вполне открыто политические лидеры разных стран поддерживают различные оккультные религиозные движения, имеют штатных астрологов, магов, предсказателей и других шарлатанов. Кто-то умело и искусно нагнетал в те времена среди населения определенный психоз, по утрам в почтовых ящиках жители находили красочные, отпечатанные полиграфическим способом буклеты о предстоящем апокалипсисе. В этой мутной воде под крылышками сильных мира сего пригрелись секты, противоправного откровенно- экстремистского направления. Знал также, что вполне неглупые и образованные, респектабельные и успешные люди, то ли разочаровавшись, то ли надломившись в жизни, бросали все и уходили в глухие скиты под духовное покровительство какого-нибудь малограмотного пастыря, проповедующего конец света. Руководители этих сект, наставники и учителя, были далеко не бессеребренники, из разоблачительных статей становилось известно, что все оставленное их паствой состояние благополучно прикарманивалось, пока те, одержимые бредовыми идеями, умело зомбированные и обработанные, трудились во благо их на полях коммуны. По рассказам сорвавшихся с крючка охмуренных людей, жизнь в этих общинах напоминала гетто, сплошной геноцид, всякое инакомыслие пресекалось службами безопасности, а за попытку ухода из них последствия были очень суровыми, репрессии – вплоть до телесных наказаний.
   Вахтер, как я уже сказал, был отставной офицер, потерявший на службе два пальца и, как я понял, часть своей адекватности. Он мне рассказывал про карибский кризис, где по его словам был не только наблюдателем, но очень значимым и активным участником этого противостояния. События на Кубе произошли еще до моего рождения, поэтому я вынужден был верить ему на слово. Оказалось, что судьба планеты находилась в то время в руках этого человека и ядерный коллапс мирового объема не произошел только в результате его благоразумия. В тот час, когда земной шар напрягся в тревожном ожидании, верховное руководство нашей страны оставило за ним, моим собеседником, последнее решающее слово. Я стал внимательнее вслушиваться в его пространные, глубокомысленные, профессиональные рассуждения о политическом раскладе сил и стратегических атомных потенциалах великих держав на тот момент, окунувшись во времена давно минувших дел и лет.
- Я вот так и сказал им, на кнопку не нажму ни в каком случае, хоть расстреливайте, но не дам втянуть мир в войну!
   В ответ с благодарностью посмотрел на спасителя «Спасибо, что я живой…»
- Скажи, а вот ты смог бы нажать и развязать экспансию,- почти в ухо прокричал он мне.
   Вопрос застал меня врасплох, действительно в тот момент, наверное, смог бы, но только узконаправленного действия и в масштабе одной, отдельно взятой квартиры. Я видел в каком-то фильме, что некоторые обряды и ритуалы в сектах имеют особенно жуткий и извращенный характер, мое воображение, подогретое первачом, ярко и живо нарисовало картину: полутемная комната, в которой я провел, увы, теперь уже в прошлом немало восхитительных ночей, свечи на полу, раздетая Дина. Окруженный свитой своих адептов, под их магическое песнопение, бородатый предводитель, духовный отец, кажется называемый гуру или вуду, рисует на ее белой груди куриной лапой, смоченной в крови, каббалистические знаки, а затем, в конце оргии надругается над нею.
- Так тебе, дурочка, и надо,- внезапно с яростной ненавистью простонал я.
Наверное, сказал слишком громко, что собеседник, оборвав разговор о какой-то острой глобальной геополитической проблеме, не донеся рюмку до рта, вопросительно и подозрительно посмотрел на меня.
- Это я про Жанну Д Арк,- успокоил я его, - она, наверное, как я не колебалась бы в сомнениях, нажать на кнопку или нет.
   Объяснение вполне его устроило, величаво, по- царски взмахнув дланью, захрустев огурцом, он перешел на повествование другого инцидента уже на востоке страны, где тоже оказался в гуще событий и без его участия мир висел на волоске. Я опять ушел в прострацию. Как же теперь мне были близки, понятны и симпатичны Отелло и Дракула, Синяя борода и тот же Стенька Разин.
   Не дослушав его рассказ до конца и оставив мировое сообщество в противостоянии, предоставив человечеству самому решать назревшие конфликты, я ушел в комнату. Всю ночь метался в жару, такую реакцию дала самогонка, мучительно хотелось пить. Я летал над желто-серыми песками, среди которых виднелись каменные руины каких-то построек, скорее всего древнеримских. В тот момент, когда от обезвоживания отдавал концы, над пустыней повеяло прохладным, возвращающим к жизни свежим воздухом. «Остынь» - голосом мамы прошептал ветерок, целуя меня в пылающие щеки.
   К утру полностью перегорел. Еще ночью, ложась спать, я желал ей лютую участь, чтобы она молила о пощаде, а я наслаждался бы ее мучениями, затем, напротив, я сам хотел умереть, а она вечно терзалась в муках раскаяния, но встал совершенно спокойным, с холодной головой, лишь был в груди небольшой вакуум – слегка ноющая пустота.
- Что ты страдаешь? - во время бритья разговаривал со своим отражением в зеркале,- она тебе не жена, ничего не должна, у нее своя жизнь, и ты в ней некоторое время был случайным попутчиком, может быть и приятным, но пора сходить, уступить другому.
   Под окнами с воем пронеслись пожарные машины. Невдалеке, на торговом пятачке, видного с моего окна, где сгрудились вещевые палатки, поднимались клубы черного дыма. Там скорее всего горел очередной коммерческий киоск, «комок», как его тогда называли. «Опять подожгли» - безразлично подумал я, очищая электробритву. Конкуренты в то время воевали друг с другом за сферы влияния, такие разборки были делом привычным, бандиты отстреливали неугодных и несговорчивых, вообще мы жили тревожно, но весело. Адреналина в жилах народа хватало с избытком.
   Наверное, так готовятся к официальному разводу в суде: тщательно оделся, почистил ботинки, но легкое чувство мщения все-таки появилось. Зная, что она терпеть не может мой «Шипр», я, отставив подаренный ею рижский «Дзинтарс», щедро облился одеколоном, хотел надеть еще забытую кем-то бабочку, но махнул рукой – в шоу превращать посетившую меня трагедию не буду.
   В общежитии ее фирмы за барьерчиком сидела, распуская старый носок, незнакомая мне женщина, рядом с ней по телефону разговаривала вчерашняя уборщица в синем халате. Наспех поздоровавшись, пробежал мимо них по лестнице на второй этаж. Дверь была заперта. На мой стук никто не ответил. Спустившись, обратился к дежурной - «Не знаете ли, куда ушли из двадцать восьмой?»
- Уже с утра ее нет, раненько подалась куда-то,- за нее ответила словоохотливая тетя со шваброй, потом, повернувшись, ввела в курс дела собеседницу,- зачастили к этой иеговистке гости, коменданту надо пожаловаться.
- Может эта записка вам, просила передать, если спросят,- не слушая ее, подала мне вахтерша бумажку.
«Должна срочно уйти, вы подойдите к двенадцати»,- стиснув зубы, я прочел послание, написанное дорогой рукой и таким знакомым почерком, но обращенное не мне. Чувствуя, как закипает во мне злость и поднимается к забубненной голове, я рассуждал: «Надо же, даже точку не забыла, змеюка, поставить. Интересно, это местоимение обращено ко многим или одному, но очень нужному и важному человеку? Скорее всего к их шайке» - решил я. К своему вождю она явно обратилась бы с большой буквы и, наверное, даже взяла в кружочек. Так, вновь распалив себя, я ушел, не зная куда. Прохладная погода немного успокоила нервы, посидев бездумно и неподвижно на скамейке в парке, я вновь пришел к ней. Дверь была открыта, она находилась дома. Одна.
   Первого взгляда было достаточно для того, чтобы понять, что произошли изменения в квартире. В комнатах царил беспорядок, на оклеенных обоями стенах темнели прямоугольники от снятых фотографий, занавески были убраны, в помещении стало просторно, холодно и неуютно, упакованные коробки стояли посреди комнаты, на полу валялись обрывки веревок, старые счеты и квитанции. Дух уныния царил везде. Дина в брюках и пушистом свитере собирала книги. Едва кивнув, она дальше, абсолютно не обращая на меня внимания, занялась своими делами. Я стоял огорошенный, вероятно ожидая какого-то оправдания, но ничего не было. «Благими намерениями выстлана дорога в ад»,- промелькнула в голове мысль и, подбирая самые болезненные, обидные слова, остановил ее.
- Ну и как прошла ночь, была невестой одного своего хозяина или принадлежала всем сразу,- я потом поражался себе, ведь во мне нет такой желчности, откуда только ее набрал.
Она удивленно посмотрела на меня, делая вид, что ничего не понимает, потом села на продавленный казенный диван и вопросительно подняла голову, ожидая разъяснений. А этого, в свою очередь, сам хотел услышать от нее. Молчание затянулось. Изображая собой возмездие, пригвоздившим порок на месте, прислонившись к дверному проему в упор, не мигая, смотрел на нее.
- Какая невеста, о чем ты? – наконец, проговорила она, ее голос был точно такой же низкий, как тогда на остановке, во время первой нашей встречи, сердце мое на мгновение затрепетало, дало слабину,- я ничего не понимаю…
   Она встала. Подошла. Взяла меня за рукав: «Присядь, обожди»,- я оттолкнул ее, кажется, очень сильно, она уселась обратно на место, низко наклонив голову и обняв себя за плечи.
- Хватит врать! - горько продолжил я,- мне все равно, ты – мормонка, массонка или кришнаитка, просто гадко знать, что ты можешь быть общедоступной,- с этими словами я закончил обличительную часть выступления, она продолжала сидеть в той же позе.
- Передай всем своим,- «Земля все-таки вертится!» - с этими словами Галилео Галилея, сказанными им на суде папской инквизиции, считая свою миссию выполненной, я, сильно хлопнув дверью, рванул в коридор.
   С каждым шагом, по мере моего удаления от нее, во мне поднималось и росло чувство раскаяния, накатывала дурнота, скорее после вчерашнего, ноги не хотели держать, что-то туманное кружило в глазах, в ушах стоял звон. «Что ты наделал?» - вновь и вновь вопрошал я себя. «А зачем толкнул ее, какое право имеешь?» Эти вопросы задавал, прислонившись гудящей головой к гудящему столбу. «Поднявший руку на женщину достоин презрения, иди и извинись, уходишь – уходи, но проси прощения. Ты бессовестный, нет тебе никакого оправдания,» - беспощадно вынес себе приговор. «Умереть бы»,- тоскливо думал я, терзаясь в муках больной совести и отчаяния, повернувши обратно.
   Она за все это время не только не сдвинулась с места, но даже не шелохнулась, продолжая всё так же сидеть, опустив голову. Стыд от высказанных слов и жалость к ней, казалось, испепелят меня изнутри.
- Дина,- она подняла голову,- прости меня, едва шевеля сухими губами, прохрипел я,- прости меня, дурака, за то, что я наговорил,- я замолчал, потоптался как медведь,- сейчас уйду.
- Присядь, пожалуйста,- мне показалось, что она нисколько не удивилась моему возвращению, как раньше, полуобняв меня, усадила на стул, я, найдя на стене какую-то спасительную точку, неподвижным взглядом уперся в нее.
   Скоро уезжаю далеко,- наконец, произнесла она,- я искоса взглянул на нее - все так же сидела, опустив очи долу.
- Куда? - тупо спросил, не сводя глаз с точки. Почему-то вдруг возникло желание оттаскать ее за волосы.
- Этого не могу сказать даже сейчас, не только моя тайна…
- Тайна? - перевел взгляд на нее,- я уже верил всему сказанному и больше никому не доверял.
   Сидя, ссутулившись на диване, она вдруг стала какой-то маленькой и беззащитной, как взлохмаченный воробушек.
- У тебя уже другой мужчина,- бесцветным голосом, глядя все туда же, продолжал допрос, хотя её ответ меня нисколько не интересовал. – Ты с ним уезжаешь? - Я вдруг посмотрев на нее, внезапно осекся: она подняла на меня глаза, полные укора, мольбы и боли.
- Нет!
- Точно?
- Да!
- Надолго?
- Не знаю,- в свою очередь, начав рассматривать пятнышко на полу и думая о своем, ответила она. - Этого никто не знает…
- Не в армию же уезжаешь, не на целину, новостройки,- она при каждом моем перечислении качала головой, перебирая варианты и начиная злиться, я бился в поисках ответа, но, в отличии от того скорпиона, меня некому было подхватить и указать дорогу. «Почему не вместе? – Я знаю, работа у тебя секретная, но даже в закрытых городах есть же семьи. А может приглашена в разведку, - вдруг меня осенила совсем сумасшедшая мысль, я истерично, нервно хохотнул,- даже тогда мы как Штирлиц со своей женой могли бы видеться в кафе друг с другом».
   Она терпеливо молчала, ожидая, когда мой пустопорожний треп наконец иссякнет.
- Ладно,- Дина, видать, приняла какое-то решение, выпрямилась, встряхнув головой, поправила волосы. В глазах была отчаянная дерзость- «Перейди сюда, садись поближе и слушай».
- Готов? - она секунду помедлила, обдумывая ответ, и сказала: - Алсу Ринатовна и Ирек Ахметович мне не родители.
- Как? - оторопев воскликнул я, ко всему был готов, только не к этому.
- Так, то есть они мне не мама и не папа, понимаешь?
-Ага,- я судорожно сглотнул слюну,- понял,- хотя ею сказанное не укладывалось в голове.
-Кто, - начал было я …- она не дала договорить
- Мои родители погибли, когда мне было три года,- печально сказала она,- мы ехали на машине с дачи, на Волге у нас был загородный дом, помню, насобирали много вишни, мама любила закатывать компоты и на нас наехал пьяный грузовик. До сих пор стоит в глазах этот ужас: вся дорога покрыта рассыпанной кроваво-красной вишней и на ней лежат мертвые мама и папа, оба молодые и красивые,- она всхлипнула,- такая картина не забывается. Я сидела сзади, машину сильно смяло, но меня не задело. Потом, когда меня хотели вытащить, у них долго не получалось, я забилась в угол, как звереныш, не давалась в руки, сжавшись в комок и вцепившись в ремни безопасности.         
 - Тогда кем же они тебе приходятся?.. – хотел продолжить, но она меня опередила.
- Алсу Ринатовна и Ирек Ахметович – прекрасные люди, наши родители дружили семьями, они воспитали меня как родную дочь, я им очень благодарна за это. Очень сильно люблю, к тому же Ирек Ахметович мне дальний родственник, он и моя мама – троюродные брат и сестра, а мой отец, Равель Аронович, с Ирек Ахметовичем дружил еще с института.
   Чтобы выдержать этот напор внезапно обрушившейся информации, одного дивана стало мало, я сполз на пол, где четко виднелся след от убранного ковра и прислонился спиной к простенку.
- Аронович,- завороженно глядя на неё, силясь осмыслить услышанное, пробормотал я, значит ты…- она и здесь не дала договорить.
- Да, я еврейка! Еврейка,- задумчиво повторила Дина,- наполовину, мать – татарка.
- Он тебе кто? – рукой я указал на стену, где была, снятая теперь карточка парня в форме речника.  Она, проводив взглядом мой жест, увидев пустое темное место от снимка, сказала:
- Их сын Ильдар, мой самый лучший и любимый брат в мире, недавно получил диплом, будет помощником капитана водить до Каспия теплоходы. Лучше ты спрашивай, так мне легче будет отвечать.
- Что за люди были у тебя вчера? - задал мучивший, сжигавший меня в течении суток вопрос,- неужели попала, как птичка коготком, в сети сектантов, была бы неграмотной, объяснимо, но ты с отличием закончила университет…- я замолчал, не стал продолжать,- и так поймет.
- Вон ты о чем,- она невесело рассмеялась, а то я никак не могла взять  в толк, уразуметь, после твоего первого вала, вернее шквала, о какой секте идет речь? Это не секта, сейчас объясню. Слушай, совсем недавно, где-то год назад, у меня в Израиле объявилась тетя, родная сестра отца. Подробности рассказывать не буду, но искала она, оказывается, меня очень долго, расстались они с отцом в детском доме, я и сама мало что об этом знаю. Разыскивая меня, она отправила запрос через международный Красный Крест в Швейцарии, и, убедившись, что я ее племянница, предложила мне принять гражданство Израиля, переехать туда на жительство…

- Нет, даже не думай! - вдруг внезапно громко и решительно воскликнула она,- да, есть в холодильнике, стоит початая, но не надейся, не налью.
- Ты о чем, Дина? – я ласково потрепал ее по плечу,- ничего у тебя не прошу.
- Как,- она, смутившись, покраснела,- впервые я твои мысли не смогла прочесть, мне показалось, что тебе …
- Нет, нет и в мыслях не было
- Тебе вчера было очень плохо, я знаю, между прочим, безо всяких на то причин и оснований,- она погладила меня по голове. Какая мягкая и душистая была у нее рука! – Затем ты сильно напился.
Я дышал как пойманный окунь, широко раскрыв рот и глядя на отошедший плинтус. «После явилась ко мне твоя мама и сильно меня поругала, мы поговорили, она успокоилась и сказала, что все уладит сама». Как в пустой бочке у меня стоял гул в голове. «Вот так люди сходят с ума»,- тоскливо подумал я.
- Ну, все-таки они кто? - торопил ее с ответом,- эти мужчины, которые у тебя были,- чуть было не ляпнул «евангелисты». Какое имеют отношение к тебе?
- У тебя есть сигарета? - вместо ответа попросила Дина.
- Ты же знаешь, я давно бросил.
- Ах, да,- спохватилась она,- и я не курю, это так, к слову.
- Эти «сектанты» - она невесело усмехнулась,- опий для народа не впаривают. Они представители еврейской диаспоры, община которой находится в этом городе. Я ходила к ним на курсы изучения иврита, занимались мы всю зиму в одном холодном боксе при больнице, потом, когда органы прикрыли это дело, в последнее время приглашала их к себе. Благодаря им я знаю минимум еврейского языка, вот погоди,- она встала, выбрала из стопки, приготовленной и уложенной к перевязке пару книг и знакомую общую тетрадь в коричневой обложке.
- Узнаешь? - эти книги я убрала из полки в твой первый приход сюда, а тетрадь спрятала в день моего рождения.
- Узнаю,- машинально взяв конспект, в наугад открытой странице, вгляделся в колонку букв и слов на незнакомом языке. Знаки выглядели очень странно, какие-то запятые, штрихи, будто следы синичек на снегу. На втором листе тетради, на чистом поле, посередине, была сделанная жирными линиями надпись. - Здесь написано «Иврит?» -  спросил её, закрывая тетрадь.
- Там начертано «Роман» - забирая ее, ответила Дина.
-  Сегодня к двенадцати, вот уже скоро, придет руководитель местного отделения, он занимается моими документами, а их как много нужно собрать и даст последние инструкции.  Дело это не приветствуется властями, хотя некоторая лояльность в последнее время чувствуется. Вот почему нужна конспирация. Они не подрывники, не «анти» и не «контра», но все равно к ним относятся с холодком и подозрением.
  В свою очередь, чувствуя в себе нарастающее раздражение, обиду и приливающий гнев, я готовился задать ей последний вопрос, который, как горящий уголь, давно жег мой язык. Слова подбирал такие убедительно - четкие, увесистые как печать, чтоб не смогла от них увильнуть.
- Еще задолго до нашей встречи, Дина, ты знала, что уезжаешь. Зачем же надо было затевать всю эту комедию, поездку к твоим родителям. И я, наивный, своих уже предупредил, что хочу на майские праздники тебя привезти. Они теперь там вовсю готовятся: белят, красят… что я им теперь скажу?  Наконец, ты же сама сказала, что готова выйти за меня замуж. Вот теперь как мне быть, ты поступила очень непорядочно.
- Твоему отцу я понравилась бы? – невпопад, вопросом на вопрос, в тревожном ожидании, медленно спросила она.
«Почему-то о маме не спрашивает», - конечно, понравилась бы, они оба тебя давно заочно любят.
   Внезапно она, отвернувшись, заплакала. Плачущей я ее никогда не видел и, честно говоря, сильно растерялся. Все претензии к ней мгновенно улетучились. Любые слезы переношу с трудом, а когда плачет близкий человек, это, оказывается, невыносимо. Что может быть горше и тяжелее для сердца, чем слезы любимой женщины; они как горячие капли свинца падали в душу, острыми гвоздями впивались в мозг. Плечи ее беззвучно затряслись, она закрыла мокрое лицо ладонями.
- Ты ведь ничего не знаешь,- судорожно всхлипнув произнесла она,- я до последнего мгновения верила и надеялась… здесь ты со своими чувствами никак не мог разобраться, не мычал и не телился, а в это время мой диагноз подтвердился, анализы плохие, это приговор. Она отвернулась от меня, уткнулась в подушку и горько, безутешно зарыдала.
- Диагноз? – я опешил,- какой диагноз?
 - Онкология, жить мне осталось совсем немного, только там мне еще могут помочь, оттянуть исход на некоторое время.
  Я притянул ее к себе, она послушно и покорно, как ребенок, забралась ко мне на колени. «Боже, как она исхудала – с жалостью подумал, не чувствуя приятную, привычную тяжесть ее тела, свитер она надела на голое тело и ключицы ощутимо выпирали из-под кожи. Взяв с дивана лежащую шаль, я укутал ее как младенца, она свернувшись клубочком затихла, время от времени всхлипывая. Сердце разрывалось от боли, услышанному не хотелось верить. Отрешенно гладил ее по голове, а в памяти каруселью появлялись и исчезали, как слайды в диапроекторе, картины прошлого: дождливый вечер первой нашей встречи, она - высокая, красивая, в кожаном пальто разговаривает со мной на остановке; вот она, хохочущая, забрасывает меня, лежащего в сугробе, снежными шариками; а вот мы с малышней вместе скатываемся с ледяной горки, создав внизу веселую кутерьму. Вспомнилось, как утром за завтраком, Дина, попросив меня отвернуться, поворачивала тарелку с самым толстым бутербродом в мою сторону…
   Я молчал, погрузившись в невеселые думы. Случайно вдруг обнаружил, что, оказывается, в одну мою, мужскую ладонь, запросто могут уместиться две ступни такой немаленькой девушки, как она. Ноги её были ледяные.
 «Эх, сирота ты моя казанская, - поцеловал ее в макущку,- может я чем-нибудь смогу тебе помочь?»
- Не сможешь,- «услышав» меня, глухо ответила Дина. - На, возьми,- она из-под пледа протянула мне руку,- на ладони лежал «леденец», прозрачный камень изумрудного оттенка с блестящим наконечником. – Перед выездом нас полностью обшарят, вплоть до трусов, вывести не позволят, прослушаешь как-нибудь.
Это была ее первая вольная фраза, услышанная мною за все время нашего знакомства.
- Дина, как же я? Неужели мы расстаемся навечно? - я раскрутил кокон: из глубины, снизу- вверх, она смотрела темными, влажными глазами.
- Рома, все-таки надеюсь вернуться, если курс лечения будет успешным и не возникнут препятствия для возвращения. Но это произойдет не скоро. Ты хороший. Женись, не жди меня, только пей раз в неделю, или не пей совсем. Мама у тебя тоже хорошая.
- Ведь ты невыездная, знаешь много секретов, скорее всего не выпустят…
- Сейчас идет ослабление режима. Генсек, лауреат Нобелевской за мир, разрушил берлинскую стену и поднял железный занавес. Борцу за разоружение рукоплещет Европа и Америка, агрессивные политики и холодные войны канули в Лету,- она усмехнулась,- многие наши перспективные разработки - к черту, а они, милитаристы, за бугром свои передовые технологии и проекты в оборонке не за что не свернут. Но это будет недолго, потом между системами диодный мостик опять перекроется,- перешла на сленг электронщика Дина,- до этого времени надо успеть проскочить. -Такая вот вилка,- вздохнув, завершила она.
- Окажи мне небольшую помощь,- поднявшись, принесла из другой комнаты кожаную женскую сумочку и плоскогубцы,- зажми вот здесь посильнее, ремень постоянно отцепляется. Она ушла на кухню, вскоре там зашумела вода. Закрепив надежно кольцо, принялся подправлять бегунок замочка, в это время из бокового кармана перевернутой сумки выпала книжечка в синей пластиковой обложке с вытесненной надписью «комсомольский билет». С первой страницы на меня весело смотрела пухленькая школьница в пионерском галстуке. Дина что-то переставляла в другой комнате. «Тебе он за рубежом все равно не понадобится, я заберу его на память», - оправдывая себя таким образом, засунул билет в карман куртки.
   В дверь осторожно постучали, вернее, даже поскреблись. Дина, на ходу взглянув в еще не снятое зеркало, вытерев под глазами, пошла открывать. «Он пришел» - на ходу объяснила мне. «Сиди» - увидев меня поднимающимся, жестом указала обратно. Вошел высокий дяденька, лет за сорок, в светлом плаще и такой же шляпе, встав посреди пустой комнаты, увидев меня, вопросительно оглянулся на нее. Когда снял шляпу, оказалось, что это лысый мужчина с остатками кудрявых волос.
- Можно, наш,- кивком успокоила его хозяйка. Руки он мне не подал. «Похож на Смоктуновского, везет мне на актеров» - подумалось мне,- «Деточкин».
- Значит так, Диночка, - негромким баритоном начал гость, вот тебе пакет документов,- протянул ей объемистый сверток, обернутый серой почтовой бумагой,- вылетаешь из Казани в Москву, с Москвы в Чехословакию, оттуда в Тель- Авив. Там тебя встретят.
   Он продолжал давать ей инструкции, Дина, как школьница, внимательно, не перебивая, слушала. Я, в свою очередь, во все глаза разглядывал его. К тому времени мне не доводилось не только общаться, но и видеть живого еврея. Из анекдотов представление об этом народе сложилось как о хитрых, изворотливых, везде ищущих свою выгоду людях. В школе историк рассказывал про то, что коварные и вероломные врачи, оказывается, хотели отравить Сталина. «Жиды, собакам собачья смерть!» - брызгая слюной, с ненавистью высказывался он про них. Я еще был маленьким, но из разговоров взрослых слышал, что наших друзей и союзников-арабов хотят подавить супостаты соседи – израильтяне. Мы рисовали на песке их шестиконечную звезду и впивали в нее ножи. В то время антисемитские настроения в обществе были очень сильными. Также в народе ходили слухи, что все стихи и песенки, порочащие наш советский строй, строчат за рубежом эмигранты, высланные из страны, и на волнах различных «свобод» они вещают о скором развале нашей Родины. Слово «еврей» было ругательным, им можно было воспользоваться, когда хотели кого-нибудь уличить в жадности или упрекнуть в предприимчивости или зажиточности. И в армии, этом людском Вавилоне, мне не пришлось встретиться с этими людьми, потомками народа из библейских сюжетов. Свои размышления поведал Валере, он весело рассмеялся: «Определить их очень легко, командир, если он черный, кучерявый, невнятно проговаривает букву «р» и фамилия его «Иванов» - вот перед тобой типичный иудей. Он это сказал шутя или нет – я не понял, но фамилия его самого была- Иванович.
   «Диночка» - рассуждал про себя без раздражения и ревности,- «только я могу позволить себе так к ней обращаться»,- на мгновение мелькнуло чувство соперничества. Умом понимал, что увозит от меня Дину насовсем, но в то же время ее спасает. Я был благодарен ему за это, но все же осознавать свое бессилие и бесполезность в данной ситуации было тягостно; не желая им больше мешать, пожелав успехов в их планах, попрощавшись, ушел.
   Дальнейшие события запечатлелись как отрывистые кадры на черно- белой ленте кинохроники. Воскресное свежее утро, позади майские праздники. Тревожно и щемяще отовсюду тянет все тем же горьким дымом сжигаемой ботвы, мы с Ирек Ахметовичем уложили последнюю поклажу в их машину. Дина, сдав ключи, что-то про себя прошептав, притихшая, села на заднее сиденье. Вопрос о моем участии в ее проводах был заранее обговорен, я был собран и готов к поездке к ней домой. Тронулись молча, она не оглянулась, как это бывает, когда желаешь возвратиться обратно.
- Вот, возьмите,- я подал Ирек Ахметовичу перевязанный ниткой целлофановый пакетик.
- Что это? – мельком скользнул по нему взглядом.
- Свечи для вашей машины, из дома привез.
- А-а,- рассеянно ответил мне, затем не рассматривая, закинул в бардачок,- спасибо.
   Я знал и видел, что сейчас ему совсем не до них. Когда съездил домой на праздники, у одного тракториста выменял их на бутылку водки. Потрясающе странной была тогда плановая экономика, я не переставал ей удивляться. С жигулевскими свечами, кто знает, тот меня поймет, которые с длинной резьбой, выпускали тракторы «Беларусь». Там они стояли на пусковых двигателях дизельного мотора. В то время, когда целая армия автомобилистов- любителей изнывала от дефицита этой детали, они валом валялись за ненадобностью в подсобке у какого-нибудь колхозного механика…
   Забрав Алсу Ринатовну из дома, поехали в аэропорт. Толпа жильцов их двора, вышедшая провожать, расступилась перед нами, некоторое время за автомобилем бежал тот мальчик, которому она починила вертолет. Настроение у меня было – хоть плачь. Только сейчас, увидев стеклянные стены вокзала, взлетающие и садящиеся самолеты, наконец-то осознал, до меня дошло, что у Дины билет только в один конец, все, больше ее никогда не увижу. От беспомощности, безысходности и отчаяния разрывалось сердце, я оглянулся: она, сидя рядом с матерью, всхлипывая, утирала слезы. Даже сейчас, без косметики, растерянная и бледная, она была прекрасна –этот призрак, фата-моргана, зыбкий мираж, который навечно, навсегда растворится в воздухе. Безвозвратно.
   Плакала и Алсу Ринатовна, опустив голову ей на плечо. Ирек Ахметович, неподвижно и прямо сидевший за рулем, за всю дорогу не проронивший ни слова, подкатил машину на стоянку автомобилей.
   Процедура оформления вылета умышленно затягивалась, уже объявили посадку, а они, покидающие страну, все еще оставались в зоне паспортного контроля. Прощание с Диной прошло очень быстро, она подошла ко мне, обняла, поцеловала. Я изо всех сил впился в нее взглядом, стараясь навечно запечатлеть каждую линию, каждый штрих дорогого лица.
- Будь счастлив, Рома, я буду писать тебе и ждать ответа. Так же скоро распрощалась со своими. Пройдя пограничный контроль они остановились в другой части терминала аэропорта растерянной кучкой. Теперь они были уже не здесь, а там, в другом мире, на другом полюсе. Их было немного, четыре семейные пары среднего возраста с детьми и Дина. В отличии от остальных, загруженных ручной кладью, вещей у нее не было, кроме сумочки. Вокруг них образовалась какая-то пустота, полоса неприятия, проходящие мимо граждане далеко и поспешно обходили их, они сиротливо и одиноко стояли, ожидая дальнейших распоряжений. Неподалеку, не выпуская их из виду, крутились милиционеры в шинелях и какие-то люди с цепкими глазами в штатском.
   Отношение администрации аэропорта к ним выразила дородная тетка- пограничница в зеленой фуражке и портупее. Именно такой, похожей на неё, на карикатурах в западногерманском журнале «Штерн» изображали наши потенциальные враги советскую военную угрозу.
- Медом там для вас намазано, ждут с коврижками. Улетят, потом забудут кто их здесь кормил-поил. Вон та, показав на Дину,- в советскую школу ходила, песни пионерские, небось, у костра пела. Вот теперь родину предает… Дальше добавила непотребное и гадкое.
-Слушайте, вы…- побледнев, процедил я сквозь стиснутые зубы, глядя на ее толстые щеки, - она опешила, по-моему, потянулась правой рукой к кобуре.
- Рома! – предостерегающе закричала Дина из другой планеты,- не надо!
   Мгновенно в наступившей тишине все повернулись к нам, острые глаза профессионально обшарили меня сверху донизу, кольцо из милиционеров дрогнуло и шевельнулось в мою сторону.
- Не дерзи, успокойся,- было последнее, что я услышал от нее. Эту группу, чуть ли не под конвоем, повели на посадку в самолет.
   В город ехали молча, всхлипывающая Алсу Ринатовна сидела рядом с мужем на переднем сидении. Холодок отчуждения распространялся и на меня, со мной они почти не разговаривали.
-Ирек,-  обратилась к мужу, который вел машину с окаменевшим лицом,- скажи, у тебя будут большие неприятности на работе?
- За что переживаешь, за меня, за дочь или за   работу? – внезапно раздраженно рявкнул он, гневно глядя на жену.
- Да ты что,- отпрянув заплакала она,- мне Дину жалко…
-Извини, не хотел, на душе тошно,- пробормотал он.
Машина остановилась у светофора, я в мучительном нетерпении, как на иголках, ожидал, когда появится Валерина улица, где он собирался меня встретить. 
- Вот что,- придя к какому-то окончательно - бесповоротному решению, твердо проговорил глава семейства,- партбилет я им не отдам, пускай не надеются, лучше сожгу. Его вручил мне в Корее наш парторг, майор, мой земляк. Он погиб на чужой земле, прикрывая меня, недописанную диссертацию - на антресоль, а должность… была же ты до этого,- он посмотрел на нее, невесело хмыкнул,- женой мастера. Пойду опять на буровую, спецовку с балкона еще не выкинула? Она отрицательно покачала головой. – Бумаги в управлении перебирать мне было не с руки, а на нефтепромыслах настоящие мужики работают.
- Может Дина все-таки вернется? - с надеждой спросила супруга.
Он с силой надавил на сигнал, зазевавшийся пешеход, идущий на красный свет, шарахнулся в сторону. Тронувшись с места, вдруг внезапно затормозил, будто что-то вспомнив, в упор посмотрел жене в глаза, медленно и четко произнес: «Оттуда,-выдержал секундную паузу,- не возвращаются» и рванул машину. Прощания со мной не было, они сухо, нетерпеливо, будто я был во всем виноват, только кивнули мне, высаживая из машины.  И всё.
   Комната Валеры не претерпела никаких изменений за эти два месяца, мне было больно находиться в ней, где почти каждый предмет -  стул, телевизор, вешалка напоминали о ней. Я задыхался как зверь в клетке, мечась из угла в угол. Все оставалось на своих местах, только ее не было,
- Вот и встреча состоялась,- невесело сказал мой бывший механик, доставая ту, недопитую бутылку, - эх, доля! – сокрушенно вздохнув, Валера, разлил по чашкам «андроповку», -  давай за ее счастливый полет.
  Понимая и поддерживая меня, он взял отгул на работе, два дня я ночевал у него. Умная, чуткая, тактичная душа ничего у меня не расспрашивал, даже ночью съездил в такси на вокзал за вином. Когда он уехал, оставив меня, одиночество окончательно смяло и   раздавило – разглядывая фотографию Дины, я зарыдал.
На следующий день, после кофе, долго молчащий с утра Валера, глядя на меня трезвыми глазами, без   всякого ко мне почтения, произнес: «Такую девчонку не сберег, Рома, скажу только одно - ты болван, командир!» Мог бы этого не говорить, я и так сам знал. Жить мне откровенно не хотелось.

Конец первой части.

Острая боль, внезапно уколовшая в плечо и заставившая вскрикнуть, разбудила меня среди ночи. Армейская травма, с возрастом беспокоившая все больше, пульсируя, отдавалась в руке, вызывала онемение пальцев, выжимала слезы из глаз и заставляла колошматиться сердце. Позабыв про сон, негромко поскрипывая зубами от мучившего недуга, я лежал, глядя в кромешную темноту. Бессонницей страдал давно, в последние три- четыре года. Проснувшись, ворочался в постели и до утра не мог сомкнуть глаз. Идти в больницу, стоять в очередях не хотелось, к жизни была какая-то апатия, на свое здоровье давно махнул рукой. Рядом тихо дышала, спала, а может быть бодрствовала жена, и у нее в последнее время сон стал чутким и неглубоким. Зная, что уже не засну, начал перебирать в памяти прошедший день, и, вспомнив, что вчера уволился из моей мастерской Виктор, опять захотелось заскрипеть зубами: почему от меня уходят люди, к которым прикипаю всей душой, без которых мир становится узким и серым. Он зашел ко мне в кабинет и прямо как в индийских фильмах произнес: «Пришел проститься, хозяин, давайте расчет»,-  и тем самым выбил почву у меня из-под ног. Кем он был, этот Виктор, никто до конца не узнал. Явился он действительно из ниоткуда. Разумеется, я покопался в его личном деле – ничего особенного. Родился и жил в другом городе, образование – электрик-автомеханик, женат на учительнице музыки и имеет ребенка, где-то снимает квартиру. Собственно, это и все, что я и мои работники, народ довольно дотошный и любящий посплетничать, о нем выведали. Он пришел устраиваться на работу в сумрачный ноябрьский день, когда дождь со снегом представляли собой отвратительный коктейль погоды. Высокий, стройный молодой человек, лет на пятнадцать моложе меня, промокший, стоял у моего стола и, подав документы, ждал ответа. Автоэлектрики были в большом дефиците, со знанием компьютера – тем более, я без проволочек принял его к себе. Почему он выбрал именно меня – было непонятно, были другие станции техобслуживания, побольше, посолиднее. Конкуренты в первое время пытались его переманить, но безуспешно. Специалист он был от бога, неоднократно к нему за помощью обращались другие слесари, он никому не отказывал. Однажды, исправляя заводской брак на двенашке одного требовательного и нервного клиента, он всю ночь просидел над схемами, пока не нашел причину, почему неисправен прикуриватель. Отношения у Виктора с коллективом сложились сдержанные, был одновременно вежлив со всеми, готовый подсобить нуждающемуся словом и делом, а знал и умел он очень много, но сам избегал чьей-либо помощи. Всегда опрятный, безупречный в одежде, никто не видел его в нестиранной спецовке, неочищенной обуви и с грязными руками, он выделялся от моих шумных, не очень интеллигентных и вечно чумазых архаровцев. В ремонтных боксах станции обслуживания под задранными наверх подъемниками автомобилями, среди звона ключей и шума компрессоров, с утра до вечера стоял мат-перемат, но никогда от Виктора я не слышал ни то, чтобы пошлого, но даже грубого слова. Иногда он мне казался актером, вживающимся в роль работяги. Бывало, что в нем проскальзывала холодная учтивость английского лорда. Как- то раз, сделав по ремонтному наряду все положенное, он по просьбе владелицы машины, почтенной женщины в шляпе, что-то починил сверх того. Мои ребята не чурались срубить левак, я закрывал глаза на это, лишь бы не переходили меру, но здесь мне случайно довелось увидеть и услышать, как Виктор отодвинул протянутую к нему руку с деньгами и довольно сурово сказал: «Спасибо, мне хорошо платят, уберите, не все вещи, мадам, измеряются в рублях, литрах и килограммах» и дальше добавил какую-то фразу, я не понял, по-моему, на французском. Не скрою, я пристально приглядывался к нему, чтоб получше разузнать, что это за птица, уж больно он не укладывался в рамки моей привычной братвы. Виктор же, в свою очередь, ни к кому не приглядывался, он просто очень хорошо работал и все. Несколько раз по своей инициативе дал мне толковые и дельные советы, которые не приходили раньше мне в голову, затем предложил проект реконструкции производства и внес еще ряд существенных идей. Почувствовав в нем умного, предприимчивого человека, я захотел, чтоб наши взаимоотношения начальника и подчиненного перешли в менее официальные. Однажды, желая его поощрить за старательность и ту существенную экономию, которую дал его метод очистки воды после мойки машин, я заплатил ему намного больше, чем полагалось по нашему договору. Деньги платил коллективу в конвертах «серой зарплатой», чтоб быть меньше в убытках от налогов, но здесь меня ждала участь той женщины: он пересчитал, отложил лишнее на стол прямо передо мною и сказал: «Переходите на «белую», Роман Галимович», - спокойнее спать будете».
- Ишь, чистоплюй какой выискался,- оскорбился я,- чуть меня носом не тычет, забылся,- возмущался весь вечер,- а утром поехал улаживать финансовые документы, так, как он сказал. Единственное, что у меня вызывало опасение, так это чтоб остальные работники не начали на него коситься из-за того, что я как-то приблизил его к себе, такое иногда бывает. Но ничего не произошло, тот авторитет мастера, который он приобрел за год работы на станции, сработал в его пользу, уважение всего коллектива ремонтников сохранилось, а я приобрел неоценимого помощника и товарища. Вот действительно чего не было у моих парней, а они были далеко не ангелы, это точно – так это воровства, завистливости и наушничества. Как-то раз, в один из хмурых пятничных вечеров, не предупредив заранее, он пригласил меня в гости. Прихватив с собой пару бутылок коньяка, подаренных мне благодарными клиентами, у меня, в отличии от него, не было высоких моральных принципов, купив подарок его сыну, поехал к нему домой. За рулем был наш сварщик, чтоб он, высадив меня, отогнал машину обратно. Что там придется выпить, я знал точно, а подшофе за руль я никогда не садился.
- Добро пожаловать, Роман Галимович,- еще в прихожей встретил меня Виктор,- раздевайтесь, проходите.
Я никогда не видел его при галстуке, а сейчас в белой рубашке без рукавов он еще более напоминал мне героя из какого- то сериала.
- Моя жена Эльвира,- представил свою супругу, очень привлекательную, миловидную, стройную молодую женщину с карими глазами и густыми каштановыми волосами,- а это мой шеф, давайте пальто.
- Да брось ты, лучше скажи старший товарищ,- пробурчал я, пожимая ей руку, - очень приятно.
- И наш наследник Елисей,- подвел ко мне светлолицего и чернобрового мальчугана лет пяти- шести, копию отца, только его губы и округлый подбородок были больше мамиными.
- Держи, королевич,- подал его сыну игрушечный экскаватор,- накопай себе и родителям много всяких благ.
Сдержанно, степенно, как взрослый, поблагодарив, мальчик ушел в свой детский угол и занялся подарком.
- Вот цветов, увы, нет ни в одном киоске,- я развел руками, с упреком посмотрел на хозяина,- слишком позднее и внезапное было у тебя приглашение. И еще я думал, что будет просто междусобойчик, а тут, оказывается, существенный повод. С меня причитается, не заржавеет.
- Да, все как-то спонтанно получилось,- согласился он. Случайно утром вспомнил, что сегодня годовщина моего знакомства с нею, обнял жену за плечи, в этом городе я особенно ни с кем не сдружился, а на работе своим коллегам она проставится завтра. Наши мастеровые – хорошие парни, аккумуляторщика Андрея и Андрея - электрика приглашал еще раньше на мальчишник, дважды, оба раза они отказались, сказали, что жены строгие не отпускают. А вас,- он смутился,- до последнего момента стеснялся приглашать, начальство все же… То, что цветов нет- это даже лучше, у сына на некоторые из них аллергия. Все, увертюра и знакомство завершилось, рассаживайтесь.
Квартира его была однокомнатная, но обставлена с большим вкусом, ухоженная и теплая, я, вспомнив свой большой, неуютный и вечно неприбранный дом, подумал, что для счастья, наверное, вовсе не нужны хоромы.
Эльвира занесла большое блюдо с пловом, запах которого уже давно щекотал ноздри. После целого дня на работе, когда обеденный перекус был на ходу, а выпитый кофе вызвал жуткую изжогу, непрерывной беготни по участкам, телефонной ругани с пенсионным фондом, нервотрепки из-за   внеочередного ремонта школьного автобуса, разглядев такое великолепие, понял, как, оказывается был голоден. В центре ароматно дымящейся горы из янтарных, напитанных жиром зёрнышек риса, возвышался пропаренный цельный чеснок. Это я видел впервые, моя жена, сказать к слову, кулинаром была вообще без великих фантазий и затей, энтузиазмом на кухне не горела и раньше, а в последнее время…
- Его едят? - спросил хозяйку, показывая на венчающую вершину плова головку чеснока.
- По вкусу,- ответила она,- любой томленый на пару овощ лучше хранит свои свойства и качества.
Виктор разлил коньяк по рюмочкам, раздал всем тарелки для плова, его сын, болтая ногами, за своим столиком уминал банан и смотрел мультики по ноутбуку.
Они выжидающе   посмотрели на меня, как на старшего. «Действительно,- подумал я, - старший и есть. Мне сорок семь лет, им, наверное, по тридцать, может даже меньше, я им гожусь в отцы. Надо же, какой я уже взрослый,- эта мысль ранее не приходила в голову. Вот так и старость придет – не заметишь».
- Виктор, Эльвира, - я решил говорить без витиеватостей и цветастой вычурности, перешел сразу на «ты», ведь они для меня как дети, -  живите долго, счастливо, нарожайте еще детей. Любите друг друга, а любить – это значит жить жизнью другого, берегите, храните чувства, подарок, как я сказал, за мной.
-До чего же красивая пара,- думал я все это время, глядя на них,- поневоле залюбуешься. Оба высокие, статные, молодые, а все-таки, кого же он мне так напоминает…
- Спасибо, такое пожелание услышать от своего сдержанного, скупого на слова руководителя – очень отрадно. Что ж, давайте за это выпьем.
Коньяк благотворно подействовал на истрепанные за целый день нервы и утомленный работой организм. Такое умиротворение накатило на меня, будто сижу в кругу родных и дорогих мне людей.
- Кушайте, пожалуйста, Роман Галимович, - Эльвира добавила еще порцию,- вы же с работы.
- Она не любит, когда я заранее раскрываю меню,- сказал ее муж, наливая по второй,- но вы оставьте место для утки, вон она уже звуки подает,- их новая духовка громким писком и моргая огоньками сигналила о готовности.
- Ты где работаешь, Эльвира? – спросил я, когда прослушав тост Виктора, мы чокнулись и с ним выпили, а она, отставив рюмку и извинившись, повторить наотрез отказалась.
- В музыкальном училище. Преподаю фортепиано и, как факультатив, скрипку, вы на меня внимание не обращайте, мне завтра на работу, в субботу первые уроки.
Скрипок в комнате было три, судя по тому, что Виктор соорудил для них отдельную полочку, отношение к ним было очень трепетное.
-Роман Галимович, есть еще один повод,- Виктор через стол потянулся за моей рюмкой. Я жестом дал ему понять: «Не гони, не торопись». – Эльвира выиграла первый тур заочного всероссийского конкурса, объявленного московской консерваторией, за работу в номинации «Южно-испанские мотивы фламенко».
- Поздравляю,- рассеянно ответил я, мучительно напрягаясь и что-то смутно начиная припоминать,- фламенко, фламенко…Петренко, ну, конечно, Петренко! Ура! - с облегчением, радостно закричал я,- наливай быстрее,- я гордо обвел их взглядом,- наконец все же вспомнил, заслужил себе лавры!
Они все это время, ничего не понимая, с тревогой смотрели на меня недоумевающим взглядом и ждали продолжения речи.
- Как иногда трудно бывает что-то припомнить,- начал объяснять им,- то ли возраст берет, то ли усталость. Твой муж, Эльвира, вылитый актер Игорь Петренко, помнишь «водителя для Веры», настоящий его клон. На это я обратил внимание еще в первый день, когда он пришел устраиваться на работу, но никак не мог сообразить. Только у Виктора есть родинка под глазом, а так один в один.
Они внимательно посмотрели друг на друга, сравнение им, видимо, не приходило в голову и это открытие Эльвире, кажется, понравилось.
- За единение вашей красоты и ума,- возвышенно, позабыв о своем зароке не перемудрить, слегка захмелев, произнес я тост.
После этого Виктор один круг пропустил, отвлекшись на просьбу сына что-то посмотреть в игрушке. Он, как я понял, был довольно равнодушен к спиртному. В то время как я, старый боевой конь, от коньяка, конечно, не морщился, но, стесняясь их, решил держаться в рамках, не идти с опережением. Я   чувствовал себя у них так раскованно и хорошо, что домой идти не хотелось; когда подали утку, традиционное «под дичь» поднял с вернувшимся Виктором.
- Был бы он моим зятем,- рассуждал я про себя, глядя на них потеплевшим взглядом и закусывая потрясающе- вкусно приготовленной птицей, нет, сыном,- вот бы тогда с ним развернулись. Или лучше иметь такую сноху как Эльвира? - мысли увели куда-то в сторону, я даже забылся, где нахожусь.
- Все, хватит,- придя в себя, решительно отодвинул рюмку, когда он сделал привычное движение,- впечатление ваше портить не хочу, все очень здорово, перебор не нужен. Принеси-ка, Эльвира, чай.
Именно тогда, за крепко заваренным с лимоном напитком, протрезвев, я рассказал им о Дине. Они были первыми, кому от начала до конца поведал эту, произошедшую двадцать три года назад печальную историю о моей любви. Изложил все без утайки, от первого момента встречи до расставания, одно, что не стал им говорить, так это трагический случай с Валерой, тогда о его смерти я уже знал. В ходе моего рассказа они молча слушали, не перебивали и не задавали никаких вопросов. Эльвира опустила голову и рассматривала клеенку, Виктор задумчиво глядел в угол. От меня не ускользнуло, что пару раз в каких-то местах, они как по команде, обменялись быстрыми взглядами. Возникало ощущение, будто они что-то знают или что-то им было известно. Когда моя исповедь дошла до «Скрипки Страдивари» у Эльвиры увлажнились глаза, она тихонько вздохнула. «Дежавю», - чуть слышно прошептала хозяйка. По окончании моего рассказа была тишина, затем каждый из них задал всего по одному вопросу.
- Вы так никогда и не прослушали флешку, этот «леденец»,- спросил Виктор,- кстати, его наконечник годится в гнезда разъемов наших ноутбуков?
- Нет, много раз порывался, духу не хватало, боялся что сердце не выдержит. Флешка самая обыкновенная, только она очень красивая, таких я больше никогда не видел, похожа на драгоценный камень с малахитовым отливом.
- После всего случившегося как ваши родители восприняли такую концовку этого драматического этюда? – сказав это, Эльвира поставила меня в тупик. Я в замешательстве, озадаченно посмотрел на нее, действительно не задумывался, не вспоминал как это было.
- Отец, вроде бы, проговорил: «Не повезло тебе», а мама скорее утешила, сказав: «Еще встретитесь». Эльвира, кажется, другого и не ожидала, кивнув головой, удовлетворилась ответом. Моих родителей,- продолжал я, хотя никто меня об этом не спрашивал,- уже нет в живых. Недавно они, один за другим, ушли в мир иной, сперва мама, потом отец.
Наступившую паузу нарушил я, обратившись к хозяйке и показав на скрипку: «Сыграй полет кондора».
- Только начало,- легко и быстро согласилась она. У нас стены тонкие, а у соседей ребенок болен,- будто оправдываясь произнесла она.
Хорошо, что исполнила только начало, дальше я не смог бы выдержать, такую невыносимую тоску от воспоминаний нагнала на меня мелодия. Этот южноамериканский напев столько раз мы слушали с Диной, сидя на диване и, завернувшись в один, с орнаментами, плед. «Пончо – так назвала Дина эту легкую и плотную накидку из шерсти ламы,- подарена моему отцу на симпозиуме нефтяником из Венесуэлы».
Снизу, этажом ниже, осторожно постучали по трубе отопления. – Вот видите,- чуть виновато сказала Эльвира, отложив инструмент. Я сыграла бы вам еще из «Тоски», фундаментальная вещь, но она чувственно и проникновенно звучит только под аккомпанемент фортепиано.
Вызвали такси, на посошок меня все же они уговорили. В прихожей, надевая пальто, я чуть качнулся, Виктор был абсолютно тверд в походке. «Чего хочешь, - подумалось мне,- возрастом ты ему батя».
- Вот что,- наконец-то я высказал им свое соображение, которое родилось у меня еще в середине вечеринки, а к его концу окончательно созрело. - Виктор,- обратился к хозяину,- у тебя деньги есть?
- Найдем,- не задумываясь ответил он,- сколько надо?
«Какой же молодец», - мелькнуло в голове,- другие замучили бы сотнями вопросов «зачем?»
- Подайте стул,- потребовал я. Они с вниманием ожидали дальнейших моих приказаний.
Грузно сидя в расстегнутом пальто, с шарфом на шее и в обуви, я, наверное, походил на стареющего генерала в окружении молодых, не видевших баталий лейтенантов.
- Хочу, Витя, чтоб ты стал моим компаньоном. Не перебивай. Бизнес с возрастом становится обузой, одну документацию разгребать уходит полдня. Зная твою гордую натуру, догадываюсь, что   ты не захочешь бесприданницей войти в долю. Затем станешь хозяином предприятия, выкупишь у меня станцию техобслуживания, я проживу на дивиденды. Встав, обнял его, - подумайте крепко.
Супруги во время всей этой речи не сводили с меня глаз, затем посмотрели друг на друга. Видать, они понимали друг друга без слов: Эльвира промолчала, а Виктор, пожав мне руку, ответил: «Спасибо за предложение и доверие, Роман Галимович. Думать не будем, скажу сразу, я у вас работаю не только за деньги, - он замешкался, подбирая слова,- но и за идею. Какую – говорить не буду. С моей стороны будет непорядочно перебегать дорогу вашему сыну, пускай он наследует и владеет сам, если его хватка будет такой же как у вас – все получится. Я и так, чем смогу, вам помогу.


После этого в мою фирму будто вдохнули новую жизнь. Ветер перемен, который появился с приходом Виктора, словно омолодил и взбодрил предприятие, внес свежую струю даже в некоторые второразрядные и убыточные подразделения. В том была его ценность, что он вовремя и в нужном месте оказывался рядом, не раздражал своим присутствием, всегда был в ровном настроении и никогда не угодничал ни перед кем. В те минуты, когда я колебался в принятии каких-либо решений, его советы оказывались именно теми, в пользу которых я хотел отдать предпочтение. Однако он их не предлагал, не рекомендовал прежде, чем я у него спрошу. Зная, что у меня есть крепкий и надежный тыл, я полностью доверил ему все дела, оставляя за ним полное руководство во время моих отъездов. Виктор, оказывается, хорошо разбирался в финансовых документах. До этого приглашал одну пожилую, но очень бодрую, тертую и битую жизнью женщину- бухгалтера. Что и говорить, шельма и прохиндейка была еще та, но, хоть и драла с меня шкуры, дело свое знала отменно. Виктор заменил ее, согласившись на полставки составлять декларацию в налоговую и готовить отчеты к ревизиям. Сколько раз он подменял меня во время плановых и внезапных проверок пожарных инспекций, дотошных и придирчивых набегов санэпидстанции и не менее грозных визитов из департамента по защите прав потребителей и охраны труда при администрации города. Что скрывать, слово из песни не выкинешь, бывало прикрывал меня и в тех случаях, когда я утомленный спал в закутке, за перегородкой своего кабинета, обмывший удачную сделку с поставщиками импортного автомобильного масла, с оптовиками или посредниками, предлагающими запчасти по выгодной цене.
   Машину одного чиновника, именно из проверяющих и контролирующих структур, как-то пришлось переобувать мне самому. Шиномонтажник, сняв с нее колеса, внезапно вынужден был отлучиться, чтоб отвести в роддом жену, другие слесари были в разгоне, заняты по своим объектам на ремонтах. Стояло межсезонье, ночной мороз превратил дороги гололедом в сплошной каток; этот господин, опасаясь «дня жестянщика» подкатил свою шикарную иномарку ко мне в цех. Я его сразу узнал, он учился классом старше в нашей школе. Учился так себе, но самомнения, гонора и важности в нем еще тогда было через край. Начальником хотел стать еще с пионерского детства, на общественной работе горел как факел. Потом подвязался на комсомольском поприще и потихонечку, не без помощи дяди- прокурора полез вверх, в партийно- номенклатурную обойму. Конвульсию и смерть руководящей и направляющей, он встретил страстным и убежденным демократом, яростно обличив по местному телевидению тиранический и диктаторский правящий режим. Его новое политическое кредо, впрочем, не помешало ущипнуть свой кусок при разделе пирога. Во время приватизации, когда народ мало представлял, что это такое, он и его лихие сотоварищи набрали ваучеров у неустойчивых и доверчивых граждан за паленую водку, став при этом совладельцами двух ресторанов, химчистки и платного пляжа.
Он не выходил из машины, сидя вместе с молодой пассажиркой, скорее всего с дочерью, в кабине, пока я, поддомкратив автомобиль, менял ему колеса. С его женой, первой красавицей школы, я некоторое время сидел за одной партой, носил ее сумку и, кажется, нацарапал её имя отверткой на доске. Она безошибочным чутьем определила куда дует ветер и сделала беспроигрышный выбор. К моему возвращению из армии муженек пристроил её, безо всякого образования, заведующей детским садом. Во всем чувствовалось у него довольство собой и жизнью: и в лоснящемся лице, и в дорогом кожаном пальто, и в самоуверенной улыбке. Возможно он и не захотел бы со мной здороваться, но рассчитаться за работу все же надо.
-  Рома! – выходя из машины и делая вид, что только что узнал меня, закричал он,- какая встреча.
   Он опасливо покосился на мои грязные перчатки и приветствие ограничил тем, что похлопал меня по плечу, депутатский значок при этом демонстративно блеснул на лацкане его пиджака. Я тоже не особенно хотел с ним общаться, уж слишком великое высокомерие сочилось у него со всех пор.
   - Дочь, выйди поздоровайся, этот дяденька когда-то писал, так же, как ты, стихи и посвящал их твоей матери.
  Высокая бледная девушка, с томным и печальным взором, держа в руках надкусанное яблоко, предстала предо мной. «От матери у неё ничего» - почему-то подумалось мне. Топчась на месте, как медведь, не знал, что сказать.  «На посмешище выставляет,- вдруг разозлился я,- как глупца».
 - Доченька,- крутился и кудахтал вокруг неё папашка,- почитай слесарю свою поэму, он оценит, почти все поэты были от сохи,- хохотнул, ему понравился этот верх остроумия.
- Аурелия,- выдержав время, наконец-то тихо произнесла-представилась она, протянув тонкие холодные пальцы.
« Конечно же,  свою дочь ты Марией или Гульнарой не назовешь…»
 - Я прослушаю ваши стихи, синьорита , -  откуда-то мягко и пружинисто, как молодой леопард , спрыгнул Виктор и плечом оттиснул меня в сторону. Вытирая руки ветошью, озорно подмигнул ей и повторил: «Я готов – начинайте».
   Явление на сцене другого действующего лица немного расстроило чиновника, он, смешавшись, заморгал и замолчал.
  Она прочитала, почти шепотом, довольно долго свое стихотворение, по-моему, вроде совсем неплохое. Речь шла о безответной любви девушки- инвалида из семьи олигарха к юному конюху, работающему у них на ранчо. Но мафиозный батяня -деспот просек это дело и рано утром она увидела уплывающую вдаль по реке соломенную шляпу несчастной жертвы отцовского эгоизма. Затем, от безутешного горя, она отравилась.
- Потрясающе,- на лице Виктора было написано искренне огорчение,- жалко их. Блаженны молодые сердца, вкусившие горький напиток любви,- задумчиво сказал он.
- Правда, вам понравилось? – Аурелия, похлопав длинными ресницами, с благодарностью смотрела на него. Как материальный объект я физически перестал для них существовать. Отец ее подошел поближе и, глядя сквозь очки, ждал оценки творческого таланта этого дарования.
- Кто твой любимый поэт? - вместо ответа спросил Виктор. В тот момент он стал для неё центром мироздания, она увидела в нем родственную и понимающую душу. Аурелия, вспыхнув, воспрянула, оживилась, затем, потупившись, негромко сказала: «Лермонтов и Есенин».
- И я пишу стихи,- Виктор слегка прищурился, - называется «Случай на охоте», вот, послушай. И с чувством принялся декламировать:
- Я ждал, и вот в тени ночной,
 врага почуял он и вой,
 протяжный жалобный как стон,
 раздался вмиг и начал он
ногой сердито рыть песок,
 встал на дыбы, потом прилег.
 Но я его опередил-
 взял арбалет, и застрелил.
Её отец, чувствуя, что ситуация выходит из-под контроля и догадываясь о скрытом подвохе, еще на середине куплета начал переступать ногами, недовольно сверкая стеклами очков в мою сторону.
- Ну, как? - перевел дух Виктор.
- На кого была охота? – в свою очередь испуганно спросила она у него.
- На динозавра,- весело и задорно выкрикнул ей в ответ мой автоэлектрик,- в прошлой жизни! Затем он состроил скорбную мину и добавил: «Так я путешествую во времени и поддерживаю экологическое равновесие».
 Она вздрогнула, а возмущенный отец схватил её за руку, рывком распахнул дверь, затолкал её вовнутрь, и, гневно обернувшись к нам, дал задний ход.
- Зря ты так, дочь-то его здесь причем - попенял я его, когда машина выехала за проходную,- теперь он не упустит случая по службе и должности много чего нам подсуропить…
- Ничего, Роман Галимович,- какой-то злой огонек играл у него в глазах,- иногда таких надо осадить, им кажется, что весь мир у них в кармане. Они же перекрашенные, если вдруг сменится власть – первыми вылезут из всех щелей, начнут размахивать своими сбереженными билетами...
…  Боль в плече постепенно затихала, рассасывалась, как очищается небосклон от туч после свирепой грозы, но словно отдаленные раскаты грома, ёкающее дергание все ещё отдавалось в левой половине туловища, под сердцем…
- Куда уезжаешь, Витя, опустеет без тебя земля,- спросил я, подписывая ему документы,- и почему так внезапно?
- План отъезда появился у нас недавно, по Интернету нашли дом с участком в Краснодарском крае. Переезжаем только из-за сына, здешний климат ему противопоказан. Астматик. Может вместе ломанем, Роман Галимович,- предложил он,- откроем мастерскую или мебельное производство. Я отрицательно покачал головой: «Нет, Виктор, я никуда отсюда не уеду, сам знаешь – здесь самые дорогие для меня могилы».
  Он это знал и даже лучше многих. В то время, когда я никому не нужный лежал один одинешенек в большом пустом доме, только они были все время рядом со мною: Эльвира отпаивала крепким бульоном, а Виктор приводил в чувство крутой баней и отваром какой-то одному ему известной травы. Три дня после смерти и похорон моей дочери, я валялся пластом, жизнь окончательно опостылела и даже с  облегчением ожидал, когда же она утечет из меня. Воспоминания о дочери опять громко заставили застонать, заскрежетать зубами, захотелось как волку, от бессилия, завыть в темноту. Посмотрел на лежавшую рядом жену и больно толкнул её локтем, пускай тоже не спит.
  - Доченька, сколько сейчас ей было бы лет, наверное, неполных одиннадцать. Такая славная была девчушка, голубоглазая -в меня, со вздернутым носиком, со светло-золотистыми пшеничными волосами, затянутыми хвостиком, крепконогая, в белом платьице в красный горошек, перепоясанная узеньким кожаным ремешком, в белых носочках и красных туфельках. Как она с нетерпением ожидала меня с работы, чтобы показать свой дневник с очередной пятеркой, как любила от меня прятаться и как радостно и весело смеялась, когда я её находил.
- Ты колючий, как ёжик, папа,- визжала она, сидя у меня на коленях, отворачиваясь и пряча лицо от моей щетины. Как сладко было прижимать к себе и обнимать её, каким душистым и родным запахом отдавали её волосы.
- Я буду вечно сидеть у тебя на коленях,- заявляла она, обнимая меня за шею,- не выйду никогда замуж.
  Мама сердилась на неё при этих словах: «Будешь у отца дольше сидеть на коленях – точно никто не возьмет»,
  Тем временем дочурка сосредоточенно пыхтя, сметала с моих бровей застрявшие в них опилки и древесную пыль, тогда я еще держал столярный цех. До сих пор стоит в ушах её смех. И вот, не уберегли. Трагедия в семье случилась, когда мы с женой были в Тюмени. Я поехал в этот сибирский город, чтобы напрямую с заводом, без посредников, договориться о поставке партии аккумуляторов. На тот момент их продукция была самой надежной и популярной среди автомобилистов и попутно хотели заехать на пару дней к её дальним родственникам. Дочь оставили на попечение бабушки. Еще с вечера она хныкала и жаловалась на боль в голове и озноб. Тёща, долго не думая, дала пару таблеток аспирина и отправила спать. Температура затем подскочила за сорок и даже здесь она не поспешила вызвать скорую, а учудила до того, что разбив градусник примотала повязку с ртутью к руке внучки, чтоб вытянуть из неё жар. Что за идиот- телевизионный эскулап надоумил её на это – не знаю, но через пару часов моя ненаглядная была в бреду, почти без сознания. Наконец-то неспешно приехала скорая, все это мне после рассказали и вместо того, чтобы сразу её увезти в больницу, два здоровенных фельдшера, мужчина и женщина в синих куртках, дали укол и долго заполняли всякие бумаги, переписывая данные из полиса. С тем они и уехали. Агония и судороги у дочери начались через час, вновь прибывшая бригада, на этот раз другая, увезла её, но было поздно. К утру моего ребенка не стало, как гласил диагноз «обширный отек мозга». Вот так мы потеряли наше солнышко, мой лучезарный ангелочек.
   Доброхоты предлагали подать на врачей в суд, но я отказался, судья им бог, дочь уже не вернешь, а ломать чью-то жизнь не хотелось. Жена все это время обхаживала свою, обезножившую и слегшую в постель маму, сын завис у очередной любовницы и дома не показывался, я бы умер в одиночестве, если не Виктор с Эльвирой.  Через четыре дня, уже придя в себя, я ясным и пустым, без всяких эмоций голосом, позвонив теще, сказал: «Мама, вы - варвар, как же так, проработав всю жизнь начальницей почты, допустили такую дикость». В ответ услышал, как она, тоже слабым голосом, ответила моей жене: «Дочь, твой муж все еще в запое. Дошел, Светлана, наш зятек до горячки». 

  После смерти дочери семейная жизнь пошла наперекосяк. Связывающего звена, скрепляющего стержня после ухода моей любимицы не стало, сын давно был отрезанным ломтем и жил сам по себе. Собственно, наш супружеский союз в последние годы существовал и так ни шатко, ни валко, отношения остыли или как, но сейчас я с женой просто делил общий кров и пищу. Она и раньше не особенно меня ревновала, а теперь, даже когда я почти до утра задерживался на работе, ремонтируя женскую иномарку молодой одинокой автоледи, жена не звонила на мой телефон, интересуясь или тревожась за меня, а довольствовалась тем, что справлялась у сторожа дяди Миши, жив ли я вообще и на этом свою миссию считала выполненной.
  Проработав всю жизнь в химической лаборатории, она рано вышла на пенсию, выработав стаж, вернее на выслугу лет по сетке вредности профессии. Избыток своего свободного времени теперь Светлана тратила на почти ежедневное общение со своими подругами. Их в окружении моей жены насчитывалось человек пять-шесть, почти все одного возраста, связанных общими интересами и довольно-таки стервозных мадам. Как я догадывался, в их объединении присутствовала строгая иерархия, степень подчиненности и, насколько я понял, по «табелю о рангах» в их штатном расписании дерзкая на язык, непослушная и независимая моя супруга, была на уровне секретаря или адъютанта, вторая снизу. В те дни, когда у них было «выездное» заседание, а очередной штаб-квартирой – наш дом, скромная функция моей благоверной заключалась в том, чтоб беспрерывно готовить чай и подавать пирожное. На этих собраниях они сообща разрабатывали «стратегические программы» действий, планы их реализации в перспективе, а также заслушивали отчеты о проделанной работе.
  Они, как одержимые, бросались из одной сферы интересов в другую, но все они в целом были безвредными и безобидными. Генератором идей, вдохновителем и шумным лидером была Лора, крупная рослая дама с громким голосом и манерами отставного фельдфебеля. Это сокращенное имя или её псевдоним – я так и не понял. С ней у нас сложились не то, чтобы неприязненные , но взаимные, довольно саркастические, отношения. Почувствовав на своей шкуре её ехидный жалящий язык, я по возможности старался с ней не связываться. То они решали сообща заниматься финской ходьбой и я укорачивал для жены лыжные палки, то шейпингом, то танцами. Среди интересов и увлечений были весьма экстравагантные и экзотичные, вроде выращивания в аквариумах каких-то морских водорослей или плесени, я до конца не уразумел, для увеличения потенции своих мужей. Затем они после быстрого увлечения и такого же скорого охлаждения к велотуризму, ударились в благотворительность, бросившись на помощь братьям нашим меньшим, занявшись поисками спонсоров и сбором средств для организации собачьего приюта. Как правило, я не мешал им, «ассамблеи» у нас по графику проходили в те дни, когда я точно отсутствовал дома и не мог своим присутствием их раздражать. Но как-то раз, случайно оказавшись во внеурочное время дома, подслушал на этой самой «вечере» их очередной план мероприятий и впервые решительно вмешался. «Никаким моржеванием ты заниматься не будешь, я тебе запрещаю,- громко заявил жене, войдя в комнату, где находились члены женского клуба,- с твоими болячками ты мгновенно умрешь. Вон, Лора, здоровая как лошадь, пусть она и купается в ледяной воде».
   Впервые в жизни Света мне не перечила, не возразила. Покидая «зал заседаний», нарушив своим вторжением их протокол или устав и закрывая за собой дверь, в ответ услышал брошенную громко мне вслед Лорину реплику: «Узурпатор! Простим, девочки, этого неотесанного».
       Мне тогда до глубины души обидело то, что моя жена в ответ промолчала, не заступилась. Гуманность и бескорыстность у них принимали порой странные причудливые формы и выходили за рамки обычного понимания. Второй раз я заочно присутствовал на заседании их «коллегии» через пару - тройку недель. В то время болел ангиной и, потея, в жару лежал в соседней комнате. Они зачитали повестку, в которой был лишь один пункт: на виртуальных гиперпространствах интернета, оказывается, уже давно обсуждалось и муссировалось, надрывая сердце, как глас вопиющего в пустыне, обращение или скорее исповедь одной молодой девушки, школьницы из Подмосковья. Источающее боль послание они зачитали вслух, я тоже внимательно прослушал его полностью. Суть сводилась к следующему: эта девочка была давно и страстно влюблена в одного столичного красавца – актера. Что ж, такое бывает, для любви законы не писаны. Заняв большую сумму денег под залог маминых драгоценностей, она отправилась то ли к ворожее, то ли к гадалке или к знахарке, не помню, чтоб та своими колдовскими чарами и зельем присушила обольстителя напрочь, намертво к этой юной особе. Кудесница добросовестно исполнила свою работу, все ведьмины атрибуты и признаки склонились в нужную сторону: свечи с треском горели в пользу девочки, фотография суженого всплыла в магической жидкости, так как надо, вверх изображением и кот промяукал в унисон пророчествам, словом все сошлось или должно было сойтись. Я представляю, как трепетала эта маленькая романтическая школьница, когда она с замиранием сердца услышала судьбоносное решение – «теперь он твой до гроба!». Затем могущественная посредница между верхними таинственными субстанциями и нашим грешным, несовершенным миром, отпустила её, обобрав как липку. Конец печален, лирики не произошло, а была проза пробуждения от грез и иллюзий. Этот змей- искуситель, проклятый сердцеед во всеуслышание заявил по телевизору на всю страну о своей предстоящей помолвке с фотомоделью, дочерью одного известного политика. Теперь она, жертва мужского коварного вероломства после такого предательства и порции ремня от рассерженного отца за кражу фамильного «золотого фонда» из семейной сокровищницы, не хотела жить и вполне серьезно советовалась с анонимно- сочувствующими ей подписчиками в фейсбуке, какой способ самоубийства предпочтителен и что ей нужно избрать для более быстрого и безболезненного ухода из несправедливой и лживой реальности. Что и говорить, услышанное затронуло до глубины души даже моё черствое сердце, про них и говорить нечего – сидели, хлюпая носами и шмыгая в платочки.
   В конце концов моя жена и иже с ней вся бригада приняли резолюцию: надо спасти от столь жуткой участи неокрепшую её душу и несформировавшееся тело. Дабы вывести из депрессии, было решено собрать ей крупную сумму. На путевку для психической реабилитации и для утешения нервов, в один из южных приморских санаториев. В то время, когда они дружно проголосовали, решение обжалованию и пересмотру уже не подлежало, я, толкнув дверь, вошел в комнату. Зрелище было, похоже, было не самое эстетичное, признаю, мой растрепанный вид с пластырем на шее и воспаленным лицом их, естественно, не воодушевил.
- Денег для этой бестолковой не дам ни копейки, запомни это,- с трудом просипел, обратившись к жене и морщась от боли. -  Обо мне бы ты так не беспокоилась, не позаботилась. В таком случае полстраны нужно спасать. И вообще, лучше было бы, если вы все сейчас уберётесь из моего дома. Недружно, поднявшись, и, поглядывая на мою жену, они медленно потянулись к выходу. Лора, демонстративно громыхнув стулом, громко сказала моей жене при мне живом, будто меня нет, именуя в третьем лице: «Светочка, дай бог тебе терпения и мужества жить с этим чудовищем. Хотя я его хорошо понимаю, что поделаешь, у него явные признаки кризиса мужчины среднего возраста».
   В том, что Лора хорошо разбирается в мужчинах и понимает их, я тоже нисколько не сомневался: официально разведясь три раза подряд, она сейчас сожительствовала с мальчиком, почти ровесником своего сына.
В ту ночь мне так и не удалось заснуть. Только разогретое какой-то вьетнамской мазью травмированное предплечье успокоилось, и я начал погружаться в дремоту, как, открыв дверь своими   ключами и переругиваясь громким шепотом, вошли к нам в дом сын со снохой. Отношения выяснять начали, судя по накалу страстей, еще на улице, затем, не включая свет, продолжали грызться в прихожей. Наконец, разборки закончились, шикая друг на друга они ушли в свою комнату. Но тишина установилась ненадолго, свара возобновилась с новой силой, сноха, забывшись, начала громко высказывать свои претензии, сын что- то лепетал в ответ, остатки сна окончательно улетучились. Моя, давно проснувшись, лежала, прислушиваясь. Потом, не выдержав переизбытка эмоционального градуса напряжения и клокочущего гнева, они на цыпочках вышли доругиваться на улицу. Супруга, вздохнув, отвернулась.
 Сын был её любимцем, первенцу она ни в чем не отказывала, тот никогда ни в чем не нуждался, вот и вырос балбесом, вымахав на полголовы выше меня. Это была его третья по счету, если можно так назвать жена. С первой прожил чуть больше года, со второй развелся через восемь месяцев и теперь платил алименты своему ребёнку, а эту, последнюю, взял недавно. Как-то я на террасе разложил и показал супруге предметы мира его увлечений, чего только там не было: дорогой фотоаппарат- две недели с увлечением ходил в кружок, боксерские перчатки – посещал секцию до первого синяка, мольберт с красками – в студии занимался месяц, после чего заявил, что у него нет таланта художника. Также лежали коньки- на катке, где занимался хоккеем получил удар шайбой и бросил, гитара с оборванными струнами - наиболее длительное его хобби, аквариум, марки и ещё много всякого другого.
  После школы поступил в институт, на бюджетный не потянул, выучился в коммерческом отделении на эколога. Ни дня по окончании не проработал по специальности: «Не моё призвание, ошибся в выборе» - заявил нам, закинув диплом куда-то на полку. Поступил во второй институт, также на дневной факультет, учился на этот раз по туристическому направлению. Закончив, понял, что тоже, оказывается, не то. Потом с приятелем ударились в коммерцию, начали чем-то торговать, я ни во что не вмешивался, просто наблюдал, как их бизнес лопнул, компаньон кинул и сбежал, за долги расплачивались мы. Моей автомастерской, как бы я его не уговаривал, шарахался как черт от церковной свечки, там же вкалывать надо. Хотя лакокрасочный цех, который я ему предлагал, был полностью оснащен импортным оборудованием. Зная, что есть на свете мы, он никогда не унывал. Теперь, не теряя оптимизма, жизнелюбия и бодрости духа с другим приятелем собирается открыть рекламное агентство, издавать буклеты, проспекты, баннеры и прочую печатную галиматью. Вспомнив, что на дворе весна и вроде надо сажать картошку, они и прикатили к нам ночью. Ругались молодые постоянно, последняя сноха была какая-то психушка. Первые две были еще сносными, терпимыми, ему под стать, хотя обеих привел к нам знакомиться сразу после дискотек. Мы тогда не возражали, а эту последнюю, я откровенно, не скрывая, не любил. Она это знала и отвечала взаимностью. Картошка –конечно, это всего лишь предлог, сын приехал прозондировать почву на предмет займа у нас денег, вернее у матери, на очередной проект. Выучив его дважды, оплатив все счета, я заявил: «Теперь работай, сынок, ты здоровенный лоб, не переломишься». Мать его, я знаю, потихоньку от меня, ссужала ему, я молчал. Сын ещё здорово умел разжалобить ту сторону: не чаявшая в нем души бабушка, моя теща, задаривала его подарками в укор мне и через золовок передавала: «родного ребёнка с голоду готов уморить, сквалыга».
   Жена моя с этой третьей готова была сдувать пылинки, обхаживала как принцессу, а когда та заявила, что беременна, только птичьим молоком её не пичкала. Сноха, либо из-за этого положения, либо у неё характер был такой, вечно была чем-то недовольна, всегда насупленная, капризная, хмурая. Заранее заботясь о будущем плоде, беспрестанно кипятила какие-то травы на кухне для укрепления иммунитета, что-то отмеряла, разливая по пузырькам, заваривала витаминные отвары и лекарственные сборы. Где-то услышав или прочитав, что для будущего потомства благотворно действует детская музыка, в дни их приезда у нас с утра до вечера не смолкали песенки, конечно, неплохие, но после сотого прослушивания можно было сойти с ума. Так и не сомкнув ночью глаз, я утром встал разбитым и помятым.
  На кухне какое-то пахучее зелье уже кипело на плите, и переливаясь через край белой пеной, зашипело на конфорке. В такое время моя жена боялась туда заходить. Закрыв горелки, я решительно повырубал всю эту алхимическую лабораторию. Позвякивая склянками на кухню вошла, одетая в халат Рита, жена сына. Вадим, как я понял, беспробудно спал после затянувшегося ночного бдения у каких- то знакомых. Увидев всё отключенное газовое хозяйство, сноха, не поздоровавшись, сделала презрительную гримасу и молча от меня отвернулась.
«Да, это не дом, а бедлам какой-то, не семья, а черт знает что»,- ругаясь про себя, поспешно выбежал на улицу. Воздух туманного прохладного апрельского утра не взбодрил, не принес нетерпеливого желания лопатой поработать на грядках или, взяв молоток и топор, починить теплицу. Сказывалась бессонница, ничего не хотелось делать, всё опостылело. Невольно вспомнилось соломоновское: «Всё суета сует, тщетность и томление духа». Травма в плече, полученная на службе, чутко дремала, как дикий зверь, готовый в любой момент проснуться. Скверная ночь обещала перерасти в не менее тягостный день.
  Но разве себя в моём возрасте переделаешь. Через силу, превозмогая апатию, взяв грабли, принялся собирать прошлогодние листья под вишнёвыми кустами. Сосед за забором сжигал прошлогоднюю ботву.  В сырую погоду белый дым стелился шлейфом по его участку и, принесенный поднявшимся ветерком, дошел до моего дома. Вновь какое-то необъяснимое беспокойство, щемящее чувство тоски, одиночества, грусти как раньше захватило меня. Печаль и ностальгия по безвозвратно ушедшим годам всё чаще и чаще сопровождали меня, я, махнув на всё рукой и откинув инструмент, уселся на кучу сухих срезанных веток.
  Каждый день и каждую ночь я неустанно, в течении всей своей жизни думал только о ней одной, с этими мыслями не расставался никогда. Даже в бреду после операции, когда начал приходить в себя от наркоза, как сказал мне больной товарищ по палате, я в полузабытьи повторял её имя.
- Где же ты есть, моя Дина, как сложилась твоя жизнь, почему ты оставила меня одного? – почти вслух, чувствуя покалывание под сердцем, горестно подумал, глядя отсутствующим взглядом на горизонт, затянутый ватными облаками. За все эти годы я получил от неё всего одно единственное письмо, которое пришло вовсе не обычным почтовым способом, а скорее всего неведомыми мне тайными эмигрантскими путями и тропами. Из рук в руки. Запачканное десятками курьеров, упакованное во второй конверт, изрядно потертое, оно искало своего адресата, судя по дате, около года. Его я вызубрил наизусть, каждый вечер читая как молитву и вдыхая перед сном запах её рук, сохранившийся на бумаге. «Здравствуй, Рома! - так начиналось дорогое послание,- почему не отвечаешь на мои письма, это к тебе уже восьмое. У меня всё хорошо, устроилась работать в один исследовательский центр программистом. На большее пока с моим дипломом рассчитывать не приходится. Они с недоверием относятся к нашему образованию, всё покажет аттестация, которая пройдет через квартал. Думаю, выдержу успешно. Квартиру фирма дала в особнячке на берегу моря, у меня второй этаж с балконом. Окна не закрываю весь день, ветер с моря шевелит занавески и заносит запах йода. Прямо под окнами, почти как в стихотворении у Лермонтова, растут, дотягиваясь до моего подоконника, три пальмы. Здоровье существенно укрепилось, наблюдаюсь в столичной клинике, головокружение прекратилось, давление тоже пришло в норму. До работы полчаса езды на велосипеде по шикарной дороге вдоль моря. На автомобиль пока не заработала. Много наших, выехавших из Союза, все они предпочитают общаться между собой на иврите, я тоже практикую этот язык, уже неплохо говорю. Начальство в свою очередь поощряет английский, так что курс, подзабытый с университета, мне приходится срочно наверстывать. Подружилась с одной девочкой с Украины, из Львовской области. Там её звали Рая, здесь по паспорту – Рахель. Она, как и я, еврейка наполовину, полукровка, но, в отличии от меня, более колоритная, слегка пучеглазая, у неё иссине- чёрные волосы и ресницы, очень красивая. Каждое воскресение вместе понемногу изучаем страну, по площади она не больше моей родной республики, которая теперь называется Татарстан. Были в Вифлееме, Иерусалиме, задумали поездку на Мертвое море. Очень сильно скучаю, Рома, по тебе, по моим домашним, по брату и, веришь- не веришь, по холоду. От жары в первое время спала на полу коттеджика, постелив циновки и обмотавшись мокрой простыней. И ещё два раза был обморок, хорошо не за рулем велосипеда, думала, что это обострение проблемы – оказалось обезвоживание. Все здесь носят бутылочки с водой, пьют прямо на ходу, влага из организма уходит незаметно и это очень опасно для почек. Кстати, вода здесь очень дорогая, дороже, чем наше пиво дома. Помнишь, мы с тобой пили, а фрукты и овощи дешевые, на первую зарплату набрала корзину слив и, глядя на море в сторону родины, вспоминая тебя и близких, всё слопала. Правда потом, только не смейся, поняла, что переусердствовала. От моих писем нет, хотя я им написала, как тебе, день в день, столько же писем. К нам, приехавшим на историческую родину, местные относятся хорошо, не делают разницы, но при приёме на работу немного косятся, думают, что многие из нас пьют, воруют и бездельничают. Дорогой Рома, пожалуйста, ответь, я очень скучаю, люблю родину и тебя. Я вас не предавала. Твоя Дина вовеки. Крепко целую».
Почему слово «вовеки» взяла в скобки и подчеркнула – я не понял. Перечитав в тысячный и один раз заветное письмо, тщательно упаковал его в два целлофановых файла. Я написал ей трижды, больше она не отозвалась. Возможно канал нелегальной пересылки корреспонденции был перекрыт бдительными компетентными службами.

  Её письмо, эту святую для меня весточку из другого мира, хранил вместе с другими реликвиями у себя на специально для этого сделанной стеклянной полочке во флигельке. Так называл я уютный и обставленный самодельной мебелью маленький домик, построенный во дворе нашей усадьбы, поодаль от основательного коттеджа. На тот большой, со всеми удобствами дом, ушли у нас уйма нервов и пять лет жизни. В отличии от него, флигелек я выложил за полгода, благо сейчас в продаже имеется всё: любые материалы и инструменты. Мысль о его постройке ко мне пришла случайно, после прочтения в одном журнале очерка американского писателя. В рубрике «Антология остросюжетного рассказа» повествовалась захватывающая история, написанная в жанре психологического детектива. Это произведение держало меня в напряжении всё время от начала до развязки. За общую достоверность пересказа ручаюсь, мелкие детали могу за давностью лет упустить. Вкратце действие сюжета разворачивается так: респектабельная, слегка увядающая, вполне обеспеченная, довольно взвинченная и нервная американская дама обратилась в полицию. Суть заявления сводилась к тому, чтобы помочь вычислить любовницу мужа, у которой тот по её предположениям иногда пропадает сутками, объясняя свои отлучки служебной необходимостью или командировками. Через два дня полицейский исполнил её просьбу, требуемое место было выявлено. Но умный следователь, знающий и людей, и жизнь предупредил, что она обнаружит явно не то, на что рассчитывает и увиденное, скорее всего, её разочарует. Они вместе, сыщик и заявительница, подошли к дверям квартиры в неброском и непрезентабельном доме. Открыв дверь, полицейский впустил внутрь чопорную и воинственно настроенную супругу незадачливого господина. Там, насколько я помню, были расставлены вещи, которые связывали их во время молодости, являлись свидетелями чувств, много значили на заре зарождающихся отношений и были когда-то подарены ими друг другу в знак вечной и нерушимой любви. Она недоуменно оглядывала весь этот музей, ничего не понимая.  Разобравшийся во всех струнах души её мужа умный сыщик, уяснив мотивы, побудившие супруга собрать эту коллекцию в снятой им пыльной квартире, объяснил: «Здесь живет другая женщина, которая была с ним много лет назад и для них все эти вещи были самыми дорогими. Ваш спутник жизни время от времени приходит сюда, чтоб среди этих предметов пообщаться с ней, окунуться в то время, когда чувства ваши друг к другу были свежими и нерастраченными. Он, в отличии от вас, сохранил их в первозданности». Рассказ так и назывался: «Та, другая».
  В отличии от того деликатного американского дяденьки, я не стал снимать квартиру на стороне, а построил свой храм в память о моей светлой любви и перенес туда всё, что считал необходимым. Там время от времени в тишине и уединении, в окружении дорогих для меня святынь, я созерцал сквозь призму времени всю свою прошедшую жизнь. Включив негромко на музыкальном центре записи оркестра Джеймса Ласта, лёжа на собственноручно сделанной тахте, я подолгу разглядывал фотографию Дины в комсомольском билете. Подаренная ею рубашка висела надо мною на обшитой рейками стене, электробритва, никогда не использованная с автографом на мой день рождения и её блокнот лежали на полочке. Перебирая в руках флешку цвета зелёного бутылочного стекла, поглаживая лежащий на моей груди бант дочери, с сохранившимся золотистым волосом, я мог подолгу находиться там, бездумно глядя в потолок. Что скрывать, и незаметно вделанный в стену барчик за зеркальцем, конечно же, был. В первое время мою жену крайне одолевало любопытство посмотреть, что там находится у меня. Ключ я не прятал, повесив его на гвоздик, забитый в дверной косяк, но её не впускал туда никогда. Однажды, судя по сдвинутым вещам, догадался, что было несанкционированное проникновение в святая святых. Дабы больше не вводить в искушение от лукавого, я повел ее, сильно стиснув за руку к двери, не стал юлить, вертеть и сурово сказал: «Там живет прошлое, не заходи туда никогда». Наверное, мои глаза в тот момент были слишком убедительными, она промолчала и больше попыток не повторяла. Признаюсь, что сам немного перегнул, когда показал ей на висячий рядом с замком ключ и сказал: «Откроешь – будут большие проблемы». Внушение мое возымело действие, судьбу жён Синей бороды она повторять не захотела.
- Может в барчик заглянуть,- неуверенно задал вопрос самому себе, сидя на колючих ветках и вдыхая горьковатый запах вишневой смолы. – Да нет, не надо - отмахнулся я от сиюминутного соблазна,- сердце покалывает будто в предчувствии чего- то, натощак вредно, да и кавардак в голове это не просветлит.
 За всё это время во флигеле был только один человек – Раис. Мой старый задушевный друг, товарищ ещё по техникуму. Наши связи по окончании учебы надолго прервались и вот он, через много лет, издалека приехал меня навестить. Судьба его сложилась так же бесхитростно и просто, без затей, как у меня. После учебы немного потрудился у себя в профессионально – техническом училище, зарплату тогда не платили месяцами, это ещё терпимо, но потом грянуло сокращение. Его, молодого специалиста, в нарушение всех правил, турнули в первую очередь, оставив работать старые приросшие кадры, не имеющие образования. После довольно долго поработал в средней школе, преподавал уроки труда мальчикам. Затем, когда времена улучшились, лихие девяностые годины остались позади, жить стало легче и понятнее, он занялся собственным делом – выращиванием тепличных огурцов.  Покупая их неоднократно на рынке, я не догадывался, что эта продукция – его рук дело. Сейчас наступили благодатные времена для предпринимателей, драконовские законы к мелкому бизнесу смягчились, он развернулся ещё шире – стал выращивать невиданные тогда ещё у нас шампиньоны. С семьёй у него было так же, как у каждого четвертого нашего соотечественника - россиянина: женат во второй раз, общих детей нет.  Мне привез два ведра прекрасно откалиброванных, вымытых грибов. Я лично снизу доверху осмотрел и подтянул его, правда не самый новый, но ещё довольно крепкий «Опель» и повез к себе домой. Моя самая лучшая на свете половинка, увидев гостя восторга не высказала. Оказалось, что, к сожалению, она именно сегодня вынуждена срочно уйти из дома, на очередное, в квартире одной из подруг, собрание их коллектива. Правда это была или нет – не знаю, но очень заторопилась, собираясь на заседание общества.
 - Чтоб быть вам всем членами «Клуба одиноких сердец»,- в сердцах сматерился я,- впервые человек приходит к нам, так нет, убегает из дома. Как я понял со слов, сказанных ею в оправдание, на их экстренном заседании стоял вопрос о локализации лихорадки Эбола, бушующей в далёкой африканской стране, кажется Зимбабве. Видимо, организовали сбор пожертвований для закупки спасительных вакцин несчастным больным. Было неудобно и обидно до слёз за такое отношение к Раису, который в отличии от неё всегда был добрым и чутким ко мне. Приехал ко мне, за тридевять земель, мой товарищ, с которым наши кровати стояли бок о бок все четыре года учебы, а супруга улизнула. Долго не мог я  простить растоптанный ею  закон гостеприимства и внимания к гостю. Раис тактично делал вид, будто ничего не замечает, хотя ему было тоже неловко и неуютно. Те шампиньоны и вешенки, увидев которые затрепетал бы любой китаец, она демонстративно не стала готовить, то ли оттого, что не умела, то ли из-за своего дурного гонора.  Они так простояли в ведрах пока благополучно не стали портиться, и я вынужден был их выбросить. Когда она, наконец-то, вспомнила о них и снизошла что- то приготовить, то попросила меня занести грибы. На что я, естественно, со злостью ответил: «Возьми лукошко и собери их на компостной куче». Странно мы с ней жили, а может сосуществовали, нечего сказать: жена была озабочена всем, только не мною и домом. Однажды отдал ей в стирку рубашку, так та, ничтоже сумняшеся, совсем не глядя и не потрудившись разобрать бельё, швырнула её в машинку. Бумажную кашу из водительского удостоверения и документов, застиранных в кармане, пришлось мне потом разгребать пинцетом и восстанавливать всё по новой. Скажи кому – никто не поверит, что мы коньяк с Раисом за встречу выпили, закусывая холодным сырым рассольником из банки. Главное и деньги были, немалые, а дома поесть – шаром покати. Питались кто- где: я – в столовке напротив мастерской, она – у своей матери. В добавок ко всем моим мытарствам жена с подачи всё той же Лоры перешла на французскую ультрамодную бессолевую диету. Попробовав пару раз её тошнотворно- пресный суп, я зарекся заходить на кухню. Дойти же до вегетарианства и окончательно вывести меня из себя, ей не хватило смелости. Как ни крути, выходило одно: «Устал я греться у родного огня…». Правда потом мы взяли реванш. Всю ночь у нас во дворе, на мангале, после обильного ужина в ресторане, вдвоём жарили шашлыки. Покупной, в пластиковых бидончиках, наверное, богатый холестерином, но очень вкусный.
 Именно там, во флигеле, я рассказал ему все последующие события в моей жизни.  Он владел информацией только до выпускного вечера в техникуме. Раис вглядывался в смутно знакомые, почти забытые Динины черты, сочувственно слушая моё повествование, молча переживал вместе со мной. Задал всего лишь один вопрос, когда я дошёл в рассказе до эпизода с Виктором. «Как зовут его,- задумчиво спросил он,- повтори имя мальчика из её двора, ну того, который увеличительным стеклом выжег её имя на скамье». Услышав ответ, удовлетворённо качнул головой.
  Разогревшись телесно и душевно, от выпитого и встречи я тогда решился, правда долго колеблясь, на отчаянный шаг, самый трепетный и волнующий для меня момент. Взяв у него страшненное слово молчать об услышанном и увиденном, даже выглянув за дверь, вытащил из железного ящика, запираемого на мощный замок, вот эту самую рукопись. Её, обрываемую написанной выше главой, и показал ему. Он, надев очки, по моей просьбе внимательно прочитал ее и вопросительно посмотрел на меня. «Стареем» - подумал я, тоже надевая очки и высказал ему свою просьбу, вернее даже наказ. Он всегда был понимающим и мудрым, не удивившись, не рассмеявшись, философски сказал только одно: «Не торопись, не дури, всю книгу до последней главы допишешь сам. Никто не ведает кого что ждёт, пути его, - он посмотрел на проолифленный потолок флигеля,- сам знаешь, неисповедимы. Написано, на мой взгляд, твоё повествование-исповедь сжато, сдержанно, но убедительно, без пошлости, альковными сценами не изобилует. Не обижайся, но лебединой песни у тебя не будет, соловьиные рулады в твоей душе давно перешли в печальное журавлиное курлыканье.  Но будь всегда на связи, приезжайте ко мне сами, собираюсь заняться трюфелями и разводить перепёлок».
 После его отъезда какое-то тревожное ожидание, неуверенность и недовольство собой всё больше и больше овладевали мною. Я, кажется, запутался и в себе, и в жизни, и в окружающих. Ситуация становилась какой-то туманной, патовой. Было ощущение, словно меня, как старого матёрого волка, ретивые охотники обложили красными флажками и нет никакой надежды вырваться оттуда, а есть только беспросветность и отчаяние.
 Из холодной земли потянуло сыростью, от неподвижного сидения затекли ноги. Кряхтя как столетний дед, я тяжело поднялся, перешел во двор и сел на скамейку рядом с врытым в землю столиком. Держа в пальцах дымящую сигарету, я откинулся назад и, глядя в небо, не прекращал думать о своём. Мысли уносили меня столь далеко, что забывшись, порой забывал затягиваться. Сноха вышла к их стоявшей во дворе машине и, открыв багажник, начала в нём копаться. Я безразлично покосился на неё. Загруженная какими-то вещами до подбородка, она, шаркая ногами, медленно двинулась к дому. По пути что-то слетело на асфальтовую дорожку, из самой верхней открытой коробки. Рита остановилась, и не говоря ни слова, посмотрела на меня. Не потрудившись встать, я хмуро окинул её взглядом, отвернулся в сторону и продолжал курить. Через минуту, словно в отместку мне, в доме увеличилась громкость доносящихся оттуда жизнерадостных и светлых детских песенок.
«При таких вопящих звуках, плод, если он там есть, непременно будет дебилом»,- равнодушно и вяло подумал я тогда.
…Не выдержав в самом себе борьбы с духом противоречий и демоном сомнений, я один раз пригласил к себе для консультаций своего троюродного брата. В миру он был майором службы МЧС, пожарным дознавателем. Но являлся глубоко религиозным человеком, посещал все службы и даже имел духовный сан, получив заочно соответствующее образование. Он долго слушал, силясь дойти до сути моих сумбурных, невнятно излагаемых размышлений, а как только понял – вдруг внезапно рассердился.
- Лёгких путей к богу, брат, ищешь, ишь ты, как только начало прижимать – так, значит, и приспичило. А знаешь, вера – это труд, каждодневный причём, без отгулов и выходных. Вот ты призадумался, решил обратиться к истине, но прежде оглянулся ли ты на свою жизнь, делал ли кому добро, заботился ли о ком, кроме как о себе? Интересовался как живет твой сын, мой племянник, которого ты вечно ты критикуешь как неудачника, или когда ты в последний раз дарил своей жене цветы. Молчишь? А может вспомнишь, раздавал ли на Новый год детям своих работников подарки, хотя бы по паре килограммов апельсинов. Опять нечего сказать? Вот что, Роман, живёшь ты с призраком, иллюзиями, любишь у своей Дины тень.   Находишься во вчерашнем дне, в придуманном тобой нереальном мире, а в том, что тебя окружает – дальше носа не видишь, чужие проблемы не замечаешь, вернее не хочешь замечать. Даже от налогов, я слышал, ты увиливал долго. Страдальца из себя строишь, великомученика, жертву несчастных жизненных обстоятельств.
«Да, крепко разделал меня на орехи, отчитал –будь здоров. Я даже пожалел, что посвятил его в свои сокровенные думы, а он, распаляясь, всё сильнее продолжал обличать и бичевать меня словами. Но надо сказать, и отдать ему должное, вполне справедливыми: «истреби в себе пороки, начни с этого, бросай употреблять спиртное, усмири гордыню –и запомни, никто тебе ничего не должен».
- Все в городе знают, что ты часто остаёшься здесь ночевать, в последний раз когда изменял тете? - напрямую спросил он.
Я пристыженно молчал и, потупившись, сумрачно глядел на заколку, забытую на диване вчерашним очередным грехом – высокой блондинкой…
- Ну ладно, дорогой родственник, - выговорившись, он успокоился также быстро, как и начал. Прощаясь, он встал, похлопал меня по плечу: «Извини, если я погорячился. Но то, что начал призадумываться о боге – это говорит о том, что ты на правильном пути. А на мучающий тебя вопрос отвечу – творец всего сущего – един, это люди его по конфессиям и епархиям разделили и растащили. Национальности он не признает, еврейка или татарин, а заглянет в душу, оценит  поступки. На чем накроет - по тому и судить будет. Думай об этом, изменяйся в лучшую сторону».
- Легко сказать – «изменяйся!». Хотел бы в рай, да грехи не пускают.
 
 Накинув куртку на плечи, одетый в мои кроссовки, взлохмаченный и полусонный, подошел ко мне сын.
- Здорово, батя, как спалось,- хрипловатым голосом сказал он, поёживаясь и протягивая мне руку. – Ох и свежее утро.
 На его щеке виднелся чётко отпечатанный узор от наволочки. Подняв голову, увлеченно, как ребёнок, стал смотреть на поющих скворцов. Те, в неистовом страстном порыве, перебивая друг друга, заходились в своих трелях, приветствуя наступающий день.
- Отлично спалось, пока вы не приехали,- не стронувшись с места, выдержав долгую паузу, хмуро ответил Вадиму. – До каких пор будете у нас лаяться, что всю ночь делили, мать бы пожалел.
- В гостях вчера были у дружка моего. Она весь вечер испортила, на меня взъелась, уйдем да уйдём, а проблем-то всего было – заигрались за полночь.
 Вытянув из моей пачки, лежащей на столе сигарету и прикурив её, отмахнулся от кружащего вокруг него комара.
- Куришь – свои имей, зарабатывай и трать, не стреляй у других,- едко сказал я ему, пряча пачку в карман. –И машину с чего во двор загнали, траву потоптали, на улице могла переночевать, ничего с ней не сделается, никто не тронет.
Он не обиделся. Вадим вообще никогда ни на кого не обижался. По своей сути был человеком добрым, в отличии от меня и очень великодушным. Вот и сейчас, немного помолчав, о чем-то подумав, бодро сказал: «Отец, если есть желание, то в нашей машине есть гостинец. У меня повод вчера появился. Давай за него,- он подмигнул,- жахнем, пока наши не спохватились.
- Какой,- безо всякого интереса спросил я его,- имеется повод?
- В ночном клубе каждую субботу подряд играем команда против команды в танковый бой, виртуально, конечно, на компьютерах. Вот вчера победили мы с большим отрывом белорусов.
Я отмахнулся, вспомнив про свой барчик: «всё-таки надо будет туда заглянуть».
- Тебе бы, сынок, в другие танки поиграть.
-Так ведь шумы, Роман Галимович,- он хохотнул, показал пальцем на грудь,- всё законно и справка имеется соответствующая, честь по чести.
Внимательно, будто впервые, я разглядывал его. От меня он взял телосложение – рослый, плечистый, лицом вышел больше в маму. Когда отпустил для форсу жиденькую бородку, которую я терпеть не мог и начал для солидности носить очки, вовсе в этом не нуждаясь, то стал напоминать финского актёра Вилли Хаапасало, ну, который, из разных «Особенностей национальных..». В последнее время у Вадима появилась какая-то задумчивость, начал глубокомысленно философствовать о высших материях. Однажды в поисках его, он мне срочно почему-то понадобился, я зашел в их клуб, который расположился в подвале. Там они постоянно тусовались, вся наша местная богема: доморощенные мудрецы, художники и поэты. Окружённый кучкой молоденьких девиц, явно студенток, он что-то «втирал» им, почёсывая свою бородку, смиренно и кротко глядя на них. Те, раскрыв рты, уважительно внимали ему. Как я понял, услышав концовку их беседы, речь шла о творчестве Рериха, Шамбале, учении тибетских монахов и всём таком прочем. «Хоть приблизительно знаешь, где находятся Гималаи, про которые сейчас рассказывал,- думал я, утаскивая его с собой. – Ты и твоя матушка никогда особенно не были сильны в науках…»
 Парень вырос не таким, каким я хотел его видеть: хватким и жёстким. «Размазня - всегда думал про него. –Чересчур мягкотелый, без стержня, не в меня. В каком месте тебя мама не доглядела, упустила что-то в твоём воспитании? »
  Я с утра до вечера впахивался на работе, содержал семью. Пока поднимал мастерскую – не видел ни выходных, ни праздников, ни больничных. «Вот умру я,- почему-то скорбно пожалел я себя,- пойдёте вы с матушкой и своей женой по миру..».
 Шумы в сердце у него действительно обнаружили еще в детстве. Но это не помешало ему вырасти как бугаю. Однажды я подкатил к своему племяннику капитану милиции, начальнику местного ГАИ, чтоб он взял меня на охоту. Он пристально, изучающе-пытливо посмотрел на меня: «Чем вызван вопрос, дядя? Ну-ка колись, на острые ощущения потянуло, а может на свежатинку? Ты ведь не стрелок, говори прямо, что задумал?»
 Я и в самом деле после армии, досыта там настрелявшись, никогда не брал в руки не то, чтоб ружья, но даже удочки. Ни одну каплю ни птичьей, ни звериной крови не пришлось пролить за всё это время. И к рыбалке был равнодушен. Но я знал, что в окружении племянника будут оттягиваться под предлогом охоты на лоне природы другие руководители и начальники, в том числе и местный военком. Что-то неубедительно соврав, я получил высочайшее разрешение начальника ГАИ  быть мне в их кругу. Вступительный взнос в общество – одну бутылку со ствола, я заплатил парой.
 Охоты как таковой и не было, был пикник, обильное застолье. Местные сплетни, касающиеся жен отсутствующих чиновников и слухи районного масштаба с интересом обсуждались ими, вызывая оживленное веселье. Но я больше отирался возле военкома, щедро подливая ему. Когда почувствовал, что  его расположение ко мне поднялось до нужного уровня, я, отведя в сторону, изложил ему свою просьбу. Выслушав, он недоуменно посмотрел на меня и откровенно добродушно расхохотался. Смеялся так, что поперхнувшись ветчиной, долго кашлял, вытирая выступившие слёзы.
- Ну ты, папашка, даёшь,- продолжал смеяться он с покрасневшим лицом. Впервые вижу такого, другие ко мне подкатывают, чтобы отмазать – откосить, а ты готов подкупить меня, чтоб забрали сына в армию.
 Охотничье начальствующее сообщество солидарно поддержало его дружным смехом. Понимая, что попал в дурацкий переплёт, я сконфуженно замолчал и больше к этой теме не возвращался. Тот бравый подполковник не удержал сказанного мною на своем языке, трепанулся, не давал же он подписку о неразглашении, не военная тайна. По городу пошла гулять молва обо мне. Слух, естественно, дошел до той стороны. Тёща и иже с ней мои золовки вдобавок к моим уже имеющимся эпитетам, всем званиям и регалиям наградили ещё одним ярлыком: «изверг, больного мальчика сгнобить в армии хочет». На этом мое патриотическое воспитание сына закончилось.
 Внезапно посреди двора появился будто бы из четвертого измерения, портала во времени, как джин из восточных сказок, мой сосед – дядя Саша. Угрюмый , даже иногда агрессивный вид никак не вязался с его добрейшей как у ребёнка душой. Матершинный ликбез мой сын проходил, когда тот за забором костерил своих домашних. Грубоватый в манерах, он готов был при необходимости отдать ближнему последнюю рубашку. Сосед обжился раньше меня на новостройке, когда я получил участок – он уже жил во временно построенном жилище. При первой встрече дядя Саша слегка выпивший и расположенный ко всему миру самым гуманным образом, завёл меня к себе в домик для знакомства. Тогда я обратил внимание на большое количество расставленных по разным местам огнетушителей. «Что же,- подумал я тогда,- у каждого есть своя фобия, наверное, горел когда-то». Но секрет средств огнезащиты открылся просто – в пору сухого закона он в них настаивал и хранил самодельное черёмуховое вино. «Амаретто, - авторитетно, с видом знатока, возвестил домашний винодел,- трёхлетней выдержки. Чем оно мне понравилось тогда – отрыжка и послевкусие затем были как после черёмухового пирога. Второй забавный инцидент произошёл в пору нашествия колорадского жука. В то время народ только впервые увидел эту заморскую напасть, а бабушки с трудом научились правильно выговаривать название американского злыдня. Средств борьбы против него не было, вернее арсенал его был ограниченным и очень дефицитным. Земляки- соотечественники в отчаянии чуть не опустили руки, капитулируя перед иноземным ворогом.
 Мой сосед дядя Саша где-то за огромные деньги достал у спекулянтов малюсенькую, не больше тюбика губной помады какое-то мощненное средство против жука. Слово «коммерсант» тогда считалось иностранным ругательством. Слегка выпивший, а иным он никогда не бывал, хвастал мне через забор: «Сосед, половинкой ампулы опрыскаю свой огород, половину отдам тебе». Но, не рассчитав, сделал явный передоз, бухнув в литровую банку весь препарат. Над нашими усадьбами на два дня повисло зловещее облако зелёного цвета и с сильным запахом аммиака. Через день сосед радостно рапортовал мне: «Победа! Неприятель повержен и разбит». В то время, как я радость его разделить не мог – стиснув зубы наблюдал на нашествие полчищ врага на мой огород. Они двигались сосредоточенно и целенаправленно, если это были бы живые солдаты, наверное, в зловещем молчании. Только шорох от перетекающих через забор легионов стоял в напряжённой тишине. Стремглав, сев в машину я бросился искать на базаре тех продавцов ядовитого средства. На грех их не было, куда-то уехали. Наконец, с трудом разыскав их, купил еще в два раза дороже заветную отраву, целых три упаковки. Разведя их в полуторушной пластиковой бутылке, отогнал злодеев обратно. Таким образом статус-кво был восстановлен, а картошка оказалась несъедобной – до середины клубней проник жуткий синеватый оттенок, к тому же резко пахнущий аптекой.
- С приездом, Вадим,- поздоровался дядя Саша с сыном, со мной он виделся раньше. – Надо бы мой компьютер посмотреть, программа не фурычит, заглючила, вирус, наверное, заразил.
Сосед выражался как истинный хакер, всему этому научил его шестилетний внук. Недавно родившуюся вторую внучку, он вполне серьезно предложил своему зятю назвать её "Аккаунтом". А компьютер у него был вечно неисправным, зато повод после визита моего сына появлялся вполне легальный…
 Они оба, сосед и сын, будто растворившись в воздухе, ушли обратно в портал. Музыку у нас в доме кто-то слегка приглушил, динамики стали орать потише. «Уселись завтракать,- констатировал я факт,- жена сейчас нашей приме на блюдечке джем подаст».
Забор, который разделял нас с соседом, я выстроил из профилированного металлического листа кирпичного цвета, тогда это только входило в моду. Его, начитанный наш сосед, прозвал «железным занавесом». Но недалеко от своей бани, дядя Саша, с моего согласия «болгаркой» - это почти что электрическая пила, вырезал небольшое отверстие. Наш дом и усадьбу он всегда с пиитетом называл «свободным миром», и, когда вдрызг разругавшись с женой дело доходило до белого каления, он сбегал оттуда отдохнуть душой в нашу тихую спокойную обитель. 

 Сколько раз мой сын, будучи школьником, через этот спасительный ход подавал ему передачи с этого света, в виде оживляющего холодного огуречного рассола. Бывало через этот лаз сосед возвращался к себе домой, когда его жена запирала ворота. «Путь из дискриминации в демократию» - так однажды назвал этот маршрут своей жене политически грамотный и подкованный в терминах дядя Саша. - Научись жить как они, ты слышала хотя бы раз, чтобы они ругались?»
  Тогда для нас, ещё молодых, это был комплимент, мы не знали, что наши испытания и передряги впереди… Вот и сейчас мой сын пошёл настраивать его компьютер именно через эту «форточку».
 Отчетливо послышалось, как шелестя колёсами к нашим воротам подъехала машина, водитель, дав поработать пару секунд, её заглушил. «Иномарка, нет, не «японец», а скорее «Пежо» или может «Ауди». Не старая, но скрипит прилично - такси,- подумал я, лениво поднимаясь со скамьи. -  Или это новосибирцы ездят по улицам, закупают старые подушки и перина для своего какого- то предприятия. Вроде пуховики из них шьют, тёплые одеяла». Все содержащие пух и перья вещи мы давно сдали им, а домашнюю птицу, уток и гусей, перестали заводить лет десять назад. Мне не до этого, а ей не хочется или как всегда- недосуг.
- Спрошу-ка, какая у них погода, потушили в сибирской тайге пожары или нет - решил я, шагая к воротам, и, подойдя к калитке, распахнул её. Вначале я ничего не разглядел, день был довольно пасмурный, в серой туманной дымке. Потом увидел широкий нос вплотную подъехавшей машины. «Пежо»,- увидев льва на капоте, одобрительно похвалил себя и только тогда, подняв голову, обратил внимание на выходящих из машины людей, мужчину и женщину. Одного взгляда, брошенного на неё, хватило, чтобы почувствовать, как мгновенно замерло, остановилось сердце, судорожно перехватило дыхание, а в голове раздался протяжный монотонный звон. Ослабевшие ноги отказывались держать, я протёр глаза – видение не исчезло, сомнений быть не могло. В синем плаще, с непокрытой головой, улыбаясь, как только она одна могла на этом свете, не сводя с меня глаз, стояла, о, боже мой, Дина. Я почувствовал, что мне кранты, вот сейчас помру. Прихлынувшая к моему лицу кровь оттекла обратно, я побледнел, наверное, как мертвец. В ушах по-прежнему шумело, в висках лихорадочно стучали молоточки.
- Я вас таким и представляла, Роман Галимович,- низким голосом сказала приезжая, шагнув ко мне навстречу,- здравствуйте.
Продолжая изумлённо таращиться на неё, пересохшим горлом сглотнул слюну, подыскивая слова, открывал и закрывал рот. Она, догадавшись о чувствах, обрушившихся на меня, помогла прийти в себя:
- Давайте присядем. Я - дочь Дины.
Вон оно что, только теперь я разглядел, как пелена сошла с глаз, что эта Дина – не совсем та, хотя схожесть необыкновенная. Дина была чуть шире в костях и темнее цветом  волос. Дочь её тоньше в талии, но такая же высокая и стройная. Разительных отличий между ними не было, разве что отсутствовал шрамик на виске – тот же нос, губы и подбородок. Да, ещё, скулы у гостьи были резче выделены и брови дочери чуть тоньше маминых. Зрачки её до боли знакомых серых глаз не отрываясь смотрели на меня. Длинные волосы незнакомки были собраны в пучок и на ушах звёздочками сверкали золотые серёжки. Как  заметил по её первым словам, она слегка картавила. «Иностранка» - такой вывод сделал я, оглядев её полностью.
 Мы присели на скамью, сырую от ночью прошедшего дождика. «Надо бы что-то постелить,- такая запоздалая мысль пришла в голову. Она, положив сцепленные вместе руки на колени, невольно покосилась на окна дома. Там, видимо, тоже увидели подъехавшую машину, Чунга –Чанга, наконец-то, заткнулась.
-Как зовут тебя, таинственная незнакомка? - обратился я к ней почти слово в слово, как к её матери много лет назад в такую же сырую погоду на остановке. - Как мама, приехала она? Так надолго затерялась…
- Вместо ответа она засунула руку в карман и медленно вытащила оттуда цепочку, сплетенную из нихромовой проволочки, со слегка смятым кулончиком, с монограммой в виде буквы «Д». «Правша ее дочь, в отличии от Дины» - зачем-то отметил  про себя. За все эти годы мой подарок нисколько не потускнел, всё также блестел в первозданности. «Ведь её Дина покрыла никелем в гальванической ванне»,- вспомнил я.
-Вот возьмите,- она протянула мне цепочку,- зовут меня Дилара.
-Дилара?- я обескураженно покачал головой,- неужели…
- Да-да, меня  назвали в честь вашей мамы,- опередила она мой вопрос,- об этом я узнала от неё совсем недавно. Но на бейджике ношу имя Лара, так безопаснее. Часто по работе приходится выезжать за блокпосты, в автономию. Вы сами понимаете, там всё не просто, ситуация легко может выйти из-под контроля по любому мелкому поводу, даже из-за имени. Заберите цепочку, она так хотела.
 Жуткая догадка, возникшая в моей голове, сразу как увидел эту вещицу, начала превращаться в конкретную определенность. Глаза мои красноречивее всего задали ей этот вопрос.
- Её нет, умерла год назад. В последнее время не выпускала из рук, в хосписе с трудом разжали ей пальцы, чтобы забрать её.
Услышанное ударило по голове, мучительная боль пронзила затылок, бешено заколотилось сердце. Вот ведь, предчувствие не обмануло – ожидание плохого известия давно витало вокруг меня. «Значит её нет, Дины больше нет» - горестно повторял я про себя, отрешенно разглядывая носки её сапог.
- Как же так, ведь там у вас, на земле вашей обетованной и хваленой, говорят, самая лучшая в мире медицина, неужели ничего нельзя было сделать?
- Нельзя,- она отрицательно покачала головой, непривычно растягивая гласные звуки. Я сама врач и знаю, такие случаи безнадёжны, летальный конец неизбежен. И так, благодаря уходу и наблюдениям, ей протянули жизнь. Даже пересадка костного мозга ничего не дала.
 Она подняла на меня глаза, полные слёз. «Какая красавица, как её мать» - опять отметил я и вдруг мы оба, в едином порыве, стремительно притянулись друг к другу. Эти сложные чувства нельзя описать. Я обнимал её как Дину, теперь уже точно безвозвратно ушедшую. Закрыв глаза, я вдохнул запах её волос, они в отличии от Дининых, пахли французским парфюмом. В моих объятиях Дилара затихла, так мы молча просидели довольно долго, думая каждый о своём, погрузившись в свои мысли. Отпуская её из разжатых рук, я на мгновение увидел на её шее, под волосами точно такую, как у Дины родинку, которую так любил целовать.
- Доченька,- не смея даже самому признаться в этом, блаженно подумал я,- ведь могла быть моей дочерью. - Как вы жили там всё это время, за кого она вышла замуж?
- За очень хорошего человека, его сейчас нет в живых, был инженером- строителем. В Египте, на объекте произошёл несчастный случай, он упал со строительных лесов высотного здания. Больше сестер и братьев у меня нет. Медуниверситет закончила в Израиле, стажировку прошла в Берлине. Мама, пока здоровье ей позволяло, продолжала работать на должности заместителя гендиректора. Под ипотеку купили, с рассрочкой на тридцать лет, большой дом за городом. Земля очень дорогая, дом будет нашим, участок - у государства.
 С невольным вздохом я подумал про свою огромную ,  в двадцать пять соток, усадьбу. Зачем она мне нужна, если кроме картошки и пары грядок с луком и морковью, по всем углам растут лишь лопухи и крапива, пропалывать никто не хочет – так и живём, будто на диком острове.
- Дилара,-  она никогда не хотела навестить свою родину?
- Мама неоднократно порывалась съездить в Россию, постоянно испытывала желание увидеть родственников, вас, свой город. В последние годы ностальгия у неё стала особенно острой. Дома у нас и в палате госпиталя был постоянно включён только российский телеканал. Правда, в отличии от Турции, на нас вещает только один единственный. Выпустить её из страны израильские власти заартачились, так как она стала носителем государственных секретов космической программы.
Слово «заартачились» она с трудом выговорила с третьего раза. Я слушал её и не мог отделаться от ощущения, что всё-таки передо мной Дина, даже дышала как она. Но один момент меня очень сильно смутил: когда её дочь дважды потёрла, в ходе рассказа, свою переносицу, но не обычно, как все, а в круговую. Это едва уловимое движение, до боли знакомое, принадлежало точно не Дине, но я его явно хорошо знал. Напряг память, но тщетно - вспомнить не смог. Мысль на мгновение возникла и исчезла в недрах сознания.
- Казанский дед с бабушкой живы? У Ирека Ахметовича в связи с её отъездом, наверняка были большие проблемы?
- Дед умер, лет восемь назад. Насчёт проблем не знаю, но, приехав, увидела  на его рабочем столе грамоту и значок от правительства. Как рассказала бабушка, на пенсию он ушел со званием «Почётный нефтяник». Инфаркт. Алсу Ринатовна постарела, сильно сдала после его смерти, ходит только по дому, не выходит вообще. За ней присматривают дядя Ильдар с женой и его дети.
- Вы к ним приехали?
- Да, из Москвы в Казань на чартерном. Прямых рейсов между нашими странами нет, но собираются открыть, хочу бабушку к себе забрать погостить, могилу мамы показать.
 Она рассказывала, я с боку смотрел на неё и думал: «Надо же, какую копию лица сделала природа». Дилара, подбирая слова, из почти для нее чужого языка, так же, как и Дина покусывала нижнюю губу. Поймав мой взгляд, она улыбнулась: «Про вас мама так много хорошего рассказывала, так она вас любила, что я тоже сильно люблю».
 Здесь я не удержался, вновь притянув её, может и бессовестно, поцеловал в заветную родинку на шее. Она, наверное, меня поняла, не отдёрнулась. Кожа была мягкая- мягкая, нежная, как шёлк.
- Сюда на ней приехали? – я показал на такси.
- Из Казани к вам выехали по доверенности на дедовской семёрке, дядя Ильдар нам её подготовил, но километров через триста, на полдороге, вынуждены были оставить  на стоянке автозаправки.
- Так что, жива ещё «старушка»? Это про машину сказал,- на всякий случай уточнил я,- а зачем оставили - сломалась?
- Я поняла про старушку,- она усмехнулась, точно как Дина,- оставили потому, что я машину не вожу, а он,- она показала на стоящего поодаль мужчину,- не умеет управлять механической коробкой передач, привык к автоматике. Ваши дороги,- она дипломатично и деликатно подбирала выражения,- такие, что постоянно надо переключаться. «В политкорректности тебе не отказать,- подумал я,- молодец!» Избитую фразу про две российские проблемы я не стал говорить, слишком хорошо образована и воспитана, чтоб её оценить.
- Вот твоя мама хорошо водила, лучше меня.
- Я знаю, дома, в пригороде Хайфа, у неё была хорошая итальянская машина. Марку я забыла, любила на море ездить. Ваша цепочка висела всегда перед ней. Я вам тоже выхлопочу гостевую визу, приезжайте к нам всей семьёй, мы будем рады.
- Татарским хоть немного владеешь?
- Ещё как,- она оживилась,- мама сказала: «родной язык, её и ваш, учи как иврит». У нас в школе специальные курсы были, так что говорю хорошо, пишу не очень.
- Жених? - наконец, я переключил своё внимание на мужчин, приехавших с ней. Один, естественно, водитель. Он сразу, по приезду, через стекло кивнув мне, начал что-то листать, наклонившись над лежащей на рулевой баранке книжке. «Раздел электрооборудование,- отметил я про себя,- проблемка, видимо, возникла. Если надо – позвоню в мастерскую, дежурный электрик всегда на месте».
- Друг,- коротко ответила она и подозвала молодого человека примерно такого же возраста как Дилара, около двадцати трёх - двадцати четырёх лет.
До этого он, отвернувшись к дороге, с живым нескрываемым любопытством наблюдал, как ожесточённо громыхая на всю улицу ручкой от колонки, тётя Надя, наша соседка, безуспешно пытается извлечь из неё воду. Металлический звон, выбитый рассерженной пенсионеркой, напоминал весёлый перестук кузнечных молотков. По классике жанра, как назло, именно в этот субботний банный день или сей агрегат был неисправен, либо была другая, более серьёзная и объективная техническая причина, например, гномы отвели русло.
 Помянув всех святых, пройдясь по-русски по службе коммунальщиков во главе с их начальником, соседка, гремя пустыми вёдрами, переваливаясь, медленно зашагала к дому. Жители нашей улицы, которые были дальновиднее и прозорливее, пробурили по акции скважины в своих дворах. Те, которые этого не сделали, теперь зависели от капризов диспетчера насосной станции, ветхости изношенных трубопроводных сетей, расторопности водоканальщиков и аварийных служб.
«Сюда бы сейчас твоего земляка, - с иронией взглянув на Дилару, беззлобно подумал я,- Моисей живо нам иссёк из скалы воду».
- Кто он, – шепотом успел спросить, пока её молодой человек подходил к нам,- скандинав?
- Финн,- также негромко ответила Дилара.
«Ещё один финн, - вдруг вспомнил похожего на актёра своего сына,- имя его, наверняка будет начинаться с «Й»…
- Антон .- Дилара подвела ко мне и представила своего друга, который нерешительно остановился шагах в четырёх от нас.
- Роман,- я потряс его небольшую, но очень крепкую и сильную ладонь, такие рукопожатия мне известны, и, подняв брови, знаком попросил разъяснения от Дилары.
- Это я так переделала, иначе на русском языке его имя не произносимо. Работает ландшафтным дизайнером, художник по образованию, русскому только учится. О вас я ему всё рассказала, он ответил, что в финском фольклоре есть подобная история, но в ней рассказывается о чувствах между молодым рыбаком и девушкой, которая после его смерти в море превратилась в русалку.
Наверно, он очень славный парень, этот финн Антон. Мне нравятся люди с таким открытым, честным, прямым взглядом и улыбчивым лицом. Как и большинство европейцев- северян – голубоглазый и светловолосый. Правда на висках вился рыжеватый детский пушок, но золотистость была в пределах допустимого, общий вид его не портила. Окинув строгим и придирчивым взглядом старого служаки- сержанта, увидев и оценив его отменную выправку, я остался доволен: собранный и подтянутый. Хорошим, вероятно, солдатом был в НАТОвской армии уроженец далёкого Суоми.
- Здравствуйте, как ваши дела? – раздельно, медленно и чётко, как его научила Дилара, он проговорил фразу, потом смущенно улыбнулся. В этот момент он стал таким обаятельным и симпатичным. Я почувствовал себя почти как тесть, такой теплотой к нему прониклось всё моё существо.
- К следующему нашему приезду будет тараторить,- засмеялась Дилара, вогнав его в ещё большую краску. – Роман Галимович, он вам кое- что привёз, после этих слов она обратилась к нему на английском. Выстроив в ряд знакомые ещё со школы слова, я предположил, что сейчас из машины достанут и вручат мне какой-то подарок.
«Спиннинг», - почему-то решил я.
Антон, наклонившись, вытащил из салона пару меховых сапог потрясающей работы. Чёрные, отливающие стальным вороненым блеском голенища, скорее всего из лосиной шкуры, добротная подошва, вдобавок прошитая двойным рядом суровых ниток. По верхнему обрезу сапог вкруговую шли северные олени, высоко подняв рогатые головы. Замешавшись от такого внимания, я не сразу нашёлся что сказать.
- Спасибо, вот это подарок! В последнее время начал сильно ощущать издержки службы. Сапоги будут очень кстати, застуженную в танке ногу иногда так ломит, что сердце начинает колоть. Спасибо большое!
Затем, обратившись к Диларе, спросил: «Мне казалось, что если олени – это всегда Норвегия».
- Нет, в финских орнаментах тоже есть такие мотивы. 
- Может зайдёте в дом, чаю попьём с дороги, с семьёй познакомлю.
- Спасибо, ехать пора, возвращаться – путь дальний.
Таксист, кучерявый паренек, вышел из машины и, поздоровавшись со мной за руку, молча обошёл её, осматривая колёса.
- Всё нормально? – задал ему вопрос, если что – поможем.
- Доедем,- уверенно ответил он, закуривая,- довезу, батя, твоих гостей в порядке, не волнуйся. До Москвы не доедем точно, - он засмеялся,- а вот до Казани докатим. «Гоголь»,- с уважением подумал я про водителя. Надо же, «Мёртвые души» со школы ещё помнит, вот молодец, интеллектуал». 
Дилара разглядывала наш садик, разбитый перед домом. В тот год, необычайно рано, еще в конце марта, в палисаднике пышно расцвели ярко- красные тюльпаны, которые я посадил с моей дочерью. Тогда она, перемазавшись землёй, усаживала луковицы в лунки, прихлопывая вокруг них ладошкой и поливая водой из лейки.
- Нельзя ли мне на память взять один цветок? - нерешительно попросила она.
- Цветок? Без проблем, подожди, сейчас! - Я бросился в дом, не разуваясь забежал на кухню и, гремя ложками, отыскал в ящичке ножик. Жена со снохой мирно продолжали чаёвничать.
«Какое там гостей к столу пригласить, оторваться от своих стульев не можете», - успел подумать, хлопая дверью и торопясь на улицу. Срезал для неё не один цветок, а целый букет. Когда я подал его, она, зардевшись, благодарно посмотрела на меня. - «Спасибо».
-Дилара, возьми цветы и встань вот сюда. Она послушно следовала моим приказам, я излишне торопился, суетился, спешил. - Не так, наоборот. Дина была левша, прижми их к себе, подними подбородок чуть вверх и вправо. Вот такая фотография была у твоей мамы, – последний звонок в школе.  Мой голос предательски дрогнул,- не моргай, снимаю.
На моём телефоне такой навечно запечатлелась эта девушка – прижав цветы к груди, со смешинкой в глазах, чуть прищурившись, с такой родной улыбкой глядевшая на меня. Она на мгновение появилась из небытия и вот через минуту исчезнет там навечно. Мне было очень плохо, тоска от предстоящей разлуки раздирала сердце. Она чувствовала мои переживания, её глаза тоже влажно блестели.
 Когда простившись с ними я остался один в оглушительной пустоте, а машина начинала трогаться, в последнее мгновение через стекло увидел, как Дилара вновь, тем же круговым движением потёрла пальцем у переносицы. Будто оглушило громом, я встрепенулся. Только тогда, глядя на заворачивающее за угол такси, я отчётливо вспомнил, кому принадлежит этот характерный, до боли знакомый жест. Я вновь обессиленно опустился на лавочку, проклиная себя, как же я не понял, не догадался сразу. Это же моя привычка, ещё с детства, именно так я сидел и корпел над учебниками, когда бился в поисках ответа, решая трудные задачи домашнего задания по математике. От горя, одиночества и безысходности сердце работало с перебоями, желудок свело спазмом. Неужели?... И в самом деле, почему рассказывая о муже Дины, она ни разу не произнесла слово «папа», не упомянула его родственников. Я буквально залепил себе кулаком по голове. «Эх, я - недоумок, недотёпа» - с запоздалым раскаянием крыл последними словами, надо было спросить у Дилары день её рождения, вот ведь не догадался уточнить, упустил из виду.
- Отец, это твоя дочь? - вдруг неожиданно и протяжно у меня за спиной спросил Вадим, изумлённо взирая на меня, будто видел впервые. Оказалось, что всё это время он стоял за воротами, расставшись с соседом и подойдя к калитке со двора.
- Значит у меня есть сестра, вот здорово!- с глуповатой ухмылкой, продолжая таращиться, он покачал головой. – Ну ты даёшь!
«Челюсть подбери, ниже подбородка отвисла,- раздражённо подумал я,- тебя только здесь не хватало».
- Может, батя - он вдруг расхохотался от внезапного предположения,- ты уже по малолеткам шастаешь?
В глазах потемнело, гнев омрачил разум и захлестнул сознание.
- Как ты смеешь, пошёл вон, придурок,- заикаясь, процедил ему сквозь зубы и в бешенстве обрушил удар от вместе сложенных подаренных сапог, вложив в него всю свою злость, досаду за свою неудачно прожитую жизнь. Он, прикрыв голову руками, съёжившись, ринулся прочь от меня домой. В последний раз я поднимал на него руку ещё в детстве, когда поймал его, пытающегося закурить в гараже, битком набитом канистрами с левым бензином. Наверно, лицо моё было страшным, а вид ужасным, что жена, пересекая мне дорогу, возвращаясь из теплицы, отшатнулась, обронив ведро. С грохотом отшвырнув его ногой, я бросился во флигель, и только там, закрывшись от всего мира, кинувшись ничком на кровать, дал волю чувствам: прижав к себе фотографию Дины и её цепочку, горько- горько, безутешно заплакал. Через некоторое время, если кто -нибудь рискнул туда заглянуть, мог бы подумать, что я сошёл с ума – обложившись калькулятором, листком бумаги и карандашом,  вслух, загибая пальцы, вёл сложные расчёты. Вывод был неутешительным, обнадёживающего ничего не выявилось. По результатам моих вычислений, Дилара никак не могла быть моей дочерью, целый год где-то зависал. Откинув бездумно в сторону эту бухгалтерию, я опять прямо в одежде, не разуваясь, пластом рухнул в смятую постель. Время не замерло – оно остановилось, жизнь потеряла всякий смысл.

Конец второй части.

    Над Средиземным морем самолёт попал в зону обширного грозового фронта. Вспыхивающие по всему горизонту на чёрно-синем небе зарницы на мгновение высвечивали контуры тёмных туч, напоминающих исполинские горы. Некоторые молнии рассекали мрак ночи совсем рядом: то слева, то сверху. От жуткой болтанки содрогался весь самолёт, и когда летчик, сделав головокружительный вираж, резким креном уводил машину вниз, невольный вздох прокатывался среди пассажиров. В салоне стояла тишина, все сидевшие в креслах притихли, испытывая благоговейный трепет и робость перед стихией. Смолкли даже плачущие дети. Среди нагромождённых друг на друга плотных слоистых масс, наш серебристый самолёт, изредка выныривающий на просвет, казался игрушкой в руках судьбы. Видимость была практически нулевой, габаритные огни на концах крыльев, которые я видел в иллюминаторе, временами совсем исчезали из виду, будто бы их шквалом отрывало напрочь. За всю жизнь налетавший немало километров воздушных трасс в качестве пассажира, я совсем не боялся ни высоты, ни тряски. «Не может быть такого, чтоб в самолёте летели одни грешники, вон сколько детей, уж они-то, в отличии от нас, взрослых, точно чисты и непорочны…»
    Соседка, сидевшая рядом с дочкой, незаметно перекрестилась, осенив знамением себя, ребёнка и частично захватив меня. Я на мгновение ощутил кончики её холодных пальцев. «Не бойтесь, всё обойдётся».
- Авось, долетим благополучно? - с надеждой спросила она, будто от меня что-то зависело.
- Конечно, сейчас мы находимся под прямым покровительством Ильи. Он не любит только, когда люди в его день сено косят, а так нормальный пророк, положительный.
    На косо висевшем над нашими головами мониторе пунктирной линией отмечался весь маршрут. Мы висели над Кипром, прямо посередине пути. Показав пальцем на точку, бодро сказал её дочери: «Пролетим аки пчела над морем, вжик – и мы на берегу. Что это за место?»
- Остров князя Гвидона, - уверенно ответила она, вспомнив сказку и обрадованно засмеялась.
   Так своей болтовнёй я отвлёк их от тревожных мыслей, они успокоились. Аэробус турецких авиалиний, выполнявший рейс из Антальи в Тель-Авив опять затрясло, попав в турбулентные потоки, лихорадочная дрожь пробежала по всей обшивке.
- Мужчина, вы, случайно, не из Санкт –Петербурга…
- Нет, с Поволжья.
   У меня в голове зацепилось, закрутилось произнесённое ею «авось, авось…», всплыли в памяти слова из рок- оперы «Я тебя никогда не забуду, ты меня никогда не увидишь…»,- это точно, без всяких сомнений про меня. Словоохотливая питерская женщина не возражала бы продолжить беседу, но мне было не до неё. Самочувствие хуже некуда, моя бессонница стала хронической, в отеле последние три ночи никак не мог заснуть, глаза устали, веки смежились, помутневшая голова гудела от утомления, но сон не приходил. Мало того, я почти грыз кулаки от приступов дурноты, которая накатывала, когда лайнер проваливался в воздушную яму. Тогда все пассажиры дружно производили выдох и сидели с позеленевшими лицами. К тому же в плечевом суставе опять разнылась старая память об армии, левая половина туловища почти онемела, нога от колена была бесчувственной, затекла.
- Вы тоже едете поклониться святым местам? К храму Воскресения?
- Лечу к своей Мадонне,- ответил собеседнице, откидываясь на спинку кресла и закрывая глаза. Сердце бешено трепыхалось и колотилось в груди, тупая пульсирующая боль разрывала затылок, какие-то разноцветные огоньки мелькали перед глазами. Она больше не стала лезть ко мне с расспросами, что-то её во мне напугало. Крепко обняв своего ребёнка, молчала до конца полёта.
   Купив билет у отельного туроператора, я сегодня ночью вылетел на сутки в Израиль. На борту воздушного судна было очень холодно, нечуткая бригада турецких стюардов не стала раздавать пассажирам одеяла, даже детям. Заботой о пассажирах они себя не обременяли, мы их толком не видели во время перелёта. Накрывшись пляжным полотенцем, глубоко и часто дыша, чтобы согреться, я погрузился в зыбкий, тревожный и нервный сон. Сновидения были отрывочными, не связанные между собой, вызывающие тяжёлую депрессию.
   Вначале привиделась палата в госпитале, где я лежал после операции на миндалины, и там же находились на излечении раненые в Афганистане наши солдаты. Они, увеченные участники той, необъявленной войны, находились в отдельных палатах, под особым наблюдением военных медиков. Почти всем им перед сном давали уколы успокоительного, но даже оглушенные лошадиной дозой снотворного, они продолжали воевать во сне; жутко было слышать, как в бреду вели бой, отстреливаясь и обороняясь в окружении, попав в засаду. Как они плакали и звали своих мам, чувствуя, что пламя пожирает их живьём в подбитых противотанковыми гранатами машинах. На следующий день мы, военнослужащие, которым не довелось там служить, испытывали перед ними какую-то неловкость. Я просился в ограниченный контингент, на войну, дважды подавал рапорт, но меня не взяли. В годы моей службы туда преимущественно набирали смуглых ребят с восточными чертами лица из среднеазиатских республик, уже потом в призыв пошли светловолосые славянские парни.
   Затем сквозь рёв двигателей самолёта и вспышек от молний мне приснился Валерка. Я тщетно пытался поймать на сетке прицела, где на оптическом стекле чёрточками нанесены расстояния до цели, мечущуюся зелёную точку. Руки не слушались, всё время устройством наводки орудия я пролетал мимо. В танкошлеме по внутренней бортовой связи механик- водитель громко кричал: «Командир, даю целеуказание, снизу второй ряд, слышишь, второй!»
    После, помню, когда окончательно замёрз, в полудрёме услышал, как чей-то такой знакомый голос мне негромко сказал: «Привет, тебе холодно, Рома, сейчас согреешься». И в самом деле через несколько минут по ногам потекло блаженное тепло, командир включил отопление в салоне. Нагретая воздушная волна наконец-то убаюкала пассажиров. Я судорожно пытался прикоснуться рукой к ускользающим родным чертам, но безуспешно, туманный образ растворился, хватал только воздух.
   Опять появился Валера, но теперь уже в другой ипостаси, одетый в белый маскхалат и голосом полкового священника грозно меня вопросил: «Командир, ты покаялся перед вылетом сюда, чист ли ты перед людьми, которых видишь каждый день?»  Я испуганно отмолчался. В нашей армии представителей духовенства не было, видел их только в войске Польском, во время совместных учений вооружённых сил стран, участниц Варшавского договора. Из забытья пробудили и вернули меня к действительности аплодисменты, которыми пассажиры отблагодарили командира лайнера и весь экипаж. Изнурительный перелёт завершился. Машина тяжело, жёстко коснувшись бетонки, подбросив пассажиров в креслах, стремительно помчалась по посадочной полосе. За окошком замелькали строения аэродрома с развевающимися флагами с синей шестиконечной звездой на белом поле. «Российские пилоты лучше сажают» - подумал с закрытыми глазами и тут же устыдился этой мысли. «Рассуждаю как премудрый пескарь, тогда как в такую непроглядную штормовую погоду капитан благополучно привёл судно в гавань. Виртуоз, профи, мастер!»
   Разбитость была во всём теле, руку было тяжело поднимать, кололо даже в пятке. Но больше беспокоила головная боль, стучало в висках. Запахи еды из кафе аэропорта вызвали накатывающуюся мутную волну в измолотом организме. Спасительное облегчение нашёл только в терминальном туалете, где долго подержал пылающую голову под краном с водой. Взглянув в большое, на всю стену зеркало, ужаснулся своему виду: бескровное измученное лицо со страдальческой гримасой, мокрые всклокоченные волосы и тусклые, как у мёртвой рыбы глаза. 
   В здании аэровокзала к окошкам паспортного контроля выстроилась очередь пассажиров из вновь прибывших рейсов. Несмотря на раннее утро в терминале было очень оживлённо, международный гомон стоял повсюду, народу прибавлялось всё больше. Мяукающим голосом диспетчер объявляла о садившихся и отлетающих самолётах, полусонные служащие в униформах сдавали дежурство. Багажа у пассажиров с нашего лайнера, прилетевших сюда на один день, практически не было, но регистрация шла очень медленно. Самочувствие моё ухудшалось с каждой минутой, ноги слабели, я беспрестанно искал место где бы присесть. Видя безрадостное состояние, наши соотечественницы – россиянки пропустили меня вперёд, где нашей группе для регистрации виз выделили три будочки. После штампиков в загранпаспортах нас досматривали израильские девушки- пограничницы в чёрных рубашках с погонами и короткими рукавами, в угловатых фуражках.  Дотошные еврейки, тщательно осмотрев граждан, пропускали их в зал. Надо сказать, что эта процедура производилась толково, без всякой формальности, очень умело отработанными и быстрыми движениями. Но когда подошла моя очередь и я вступил на линию рубежа, отмеченную на полу красными плитками, очередь за мной застопорилась. Часть наших людей по соседним коридорам уже ушла на посадку в автобус, меня надолго затормозили. Худая, чёрная, жилистая, наверно, очень сильная и цепкая девушка, похожая на оперную Кармен,  проводившая сверху донизу по пассажирам жезлом с металлоискателем, остановила на мне пристальный взгляд. Чем я этого удостоился – не знаю, но мой вид ей явно не понравился, это точно.  Обработав меня ещё пару раз вдоль и поперёк детектором, надолго погрузилась в изучение моего паспорта. Что-то в моём паспорте привлекло её внимание. Мои сограждане терпеливо и молча переминаясь, стояли за мной. Она вновь повернулась ко мне, выставила висевшую у неё на бедре планшетку и ткнула карандашом на колонку вопросов, написанных по-русски. Могла бы не уточнять, других языков я и так не знал. Сотрудница в форме, глядя на меня очами цвета расплавленного гудрона, стояла в ожидании ответа. Не знаю, кто составлял этот вопросник, но некоторые из них могли бы вызвать если не усмешку, то недоумение. Но мне тогда было  не до того. Например, что ответить на такой вопрос: «Не прибыли ли вы на территорию Израиля, чтобы совершить действия, подрывающие целостность страны и могущие принести вред её жителям». Какой террорист признается в намерении совершить диверсию? Ну и тому подобное.
   Пограничница указала на вторую строку сверху, где был вопрос: «Чем вызвана ваша поездка в эту страну?», а рядом  прописаны несколько ответов. Я, наклонившись, надолго впился взглядом в бумагу, изучая её в поисках самого подходящего и нужного по смыслу ответа. Но не нашёл и, выпрямившись, пристально, в упор посмотрел своими измученными побелевшими глазами на неё: «К своей любви я приехал, понимаешь? Ты знаешь, что такое любовь?»  Вызывать ее на конфликт , да в еще таком моём состоянии никак не входило в  расчёты. Очередь за моей спиной, занервничав, негромко зароптала. Она, держа мой, вполовину раскрытый паспорт, куда-то быстро ушла. Холодный пот потёк по моему лицу. Через несколько минут девушка, возвращаясь, пересекла терминал в сопровождении высокого плотного плечистого мужчины в светлом костюме и обритой наголо головой. На этом круглом, гладком как бильярдный шар черепе, матово отражались лампа освещения и перевёрнутые вверх ногами снующие пассажиры.
- Братан, никаких проблем, всё нормально,- еще издали дружелюбно и громко закричал он мне. С широкой улыбкой радушно пожал мне руку: «Приветствуем на земле Израиля, добро пожаловать». Пассажиры-земляки с облегчением вздохнули. Мой собеседник, начальник службы безопасности терминала, источал самое что ни на есть искреннее обаяние. Этот молодой человек лет тридцати, атлетического телосложения, напоминающий спортсмена- борца, сразу вызвал у меня искреннее к нему расположение, его симпатичная улыбка никак не вязалась с суровыми лицами подчинённых ему девушек в форме.
- Понимаешь,- на чистейшем русском всё так же громко и весело продолжал он  объяснять мне,- её смутили последние буквы «стан» твоего паспорта в слове «республика Башкортостан», а у нас с Казахстаном визовый режим, вот она на всякий случай подстраховалась.
   Очередь с живым интересом слушала наш разговор, многие проходящие оглядывались. Наверно, со стороны это была если не забавная, то довольно нелепая картина: цветущий красавец-здоровяк секьюрити с могучими плечами, жизнерадостным лицом и, стоящий напротив него я -удручённый, бледный, измотанный перелётом и с багажом болячек.
- Эти чёртовы еврейки,- он принизил голос, окинув взглядом стоявшую рядом девушку, глаза его по-прежнему лукаво блестели,- такие службистки, что не приведи бог. Буквоедки ещё те.
   Девушка в форме, догадавшись, что речь идёт о ней, вопросительно и внимательно глядела в лицо своего шефа, пытаясь по интонации проникнуться в смысл разговора.
- Да-да, о тебе я говорю,- нежно глядя на неё, продолжал начальник,- ты, милая, как говорят американцы, родную бабушку съешь без соли ради послужного листка. И что-то, всё так же ласково, добавил ей на иврите. Его подчинённая успокоившись, перевела взгляд на меня и отошла к другим пассажирам.
- Держи, земляк,- он подмигнул мне, возвращая паспорт. Не суди её строго, она действовала по инструкции, сам понимаешь, тревожно сейчас везде. Не с Самары родом?
- Нет, но в Куйбышеве отслужил срочную.
- Эх,- он мечтательно поднял бритую голову к потолку, увешанному лопастями вентиляторов. - Сейчас бы трёхлитровую банку холодного жигулёвского пива, самарский чёрный хлеб, солёных подлещиков, да на Волгу. Ну, бывай здоров, ты что какой-то нерадостный, заболел что ли?
- Над морем в шторм попали, в самолёте укачало.
- Это сейчас пройдёт, держи таблетку, положи под язык. Передай привет России, президент у вас,- он поднял вверх большие пальцы обеих рук,- что надо, толковый, серьёзно рулит! Россия сейчас не та, весь мир с ней считается. И ещё, я очень уважаю одного вашего спортивного комментатора, фамилию его забыл, про биатлон он репортажи делает.
- Дмитрий Губерниев.
- Вот именно он, Губерниев, настоящий мужик, конкретный, побольше бы таких. Такие как он и во дворце ни перед кем низко голову не преклонят, и в рыбачьей хижине или среди геологов водку из одной кружки пить не побрезгуют. Кстати, ты не знаешь, как сказать правильно: «шило в строку иль в строку?»
- Не знаю, кажется в строку, с ударением на последней букве.
   Несмотря на скверное самочувствие, головокружение и боль во всём теле, я нашёл в себе силы пошутить: «Организуй и курируй свою сборную из них,- показал на одетых в мундиры его подчинённых. Стреляют твои девчонки- самарянки, наверное, хорошо, дело только за малым – поставить их на лыжи».
   Он шутку принял, каламбур насчёт библейских самарянок оценил, расхохотался как былинный богатырь на весь зал и, похлопав меня по плечу, проводил к турникету на выход из аэропорта.
   Первая остановка была в Вифлееме, городе где родился Спаситель. Не было ещё и полудня, солнце не поднялось на высоту, но адское пекло уже настало, выручали только кондиционеры в автобусе. Глядя в окно на исторические развалины, слушая предания библейской старины, о которых по микрофону нам рассказывала гид, я всё торопил время, чтобы быстрее попасть туда, ради чего затеял эту поездку. Прижавшись лбом к стеклу, безучастно внимал рассказу нашей сопровождающей. В паломническом центре все дружно ринулись покупать сувениры, была ужасная давка, шум, толчея и над всем этим витал запах чего-то приторно-сладкого, кажется гвоздичного масла, турецкого мыла, ладана и косметики. К любым ароматам я отношусь негативно, меня претит от них, у себя в машине никогда не пользовался освежителем со цветочными запахами, а здесь был представлен весь букет восточной экзотики. Всё продавалось и покупалось одновременно бойко, тот же продавец, который настойчиво всучивал доверчивым россиянам святыни христианской веры: иконы, крестики, свечи, с таким же невозмутимым лицом знатока предлагал другим туристам атрибуты мусульманского культа: тюбетейки, чётки и молитвенные коврики. Религия была поставлена на широкий коммерческий поток. Создавалось впечатление, что Христос и Магомет поощрительно поглаживают по спинам торговцев, с одобрением глядя на них, подсчитывающих барыши. Культ доллара здесь был незыблемым, ему поклонялись и обожествляли все без исключения, даже уличные мальчишки – попрошайки, сверкая маслиновыми чёрными глазками, просили на неплохом русском: «Дай бакс, пожалуйста».
   Вскоре мы двинулись дальше – в Иерусалим, к конечной цели моего путешествия. Этот город я отчётливо представлял в своей голове по многочисленным сновидениям. Было тяжко, временами я начинал бояться, не отключиться бы от слабости раньше времени, успеть бы выполнить свою миссию. На благополучный её исход я уповал всю дорогу, сжав в запотевшей руке заветную зелёную флешку, прикусив губы и считая за окном столбы, чтоб отвлечься и забыться. Вот наконец-то Иерусалим – золотой город. В другое время и при других обстоятельствах я с интересом прослушал бы всё, что рассказывал гид об этом месте, колыбели трёх религий. Здесь  на перекрёстке путей мировой цивилизации зарождалась всеобщая культура человечества. Но сейчас у меня был свой, конкретный маршрут, путь, который я пройду с закрытыми глазами, словно меня поведут за руку. В лабиринтах Старого города стало ещё многолюднее, живой поток из туристов и пилигримов со всего мира нёс меня всё ниже и ниже по его галереям. В глазах от толчеи и пестроты одежды окружающих начало рябить. Миновал Голгофу, где когда-то стояли кресты с распятым Иисусом и разбойниками, прошёл мимо плиты Миропомазания, возле которого была такая же невообразимая давка. Кругом камень, камень, все из красновато-серого песчаника. Всё выстроено добротно из ровных отёсанных блоков, особенно поразили меня арки. Знатные, видать, были тогда каменщики, не шабашники, прошло более двух тысяч лет, а всё стоит также величаво, мощно и незыблемо. Наконец, из сумрачных коридоров меня вынесло на площадь, залитую ярким, слепящим светом. В Иерусалиме стояла пронзительно- ясная погода, синее небо безо всякого облачка распростёрло свою твердь над городом. Пробиваясь сквозь толпу, я спешил туда, куда дорогу мне будто бы кто-то нашёптывал. Наша группа осталась где-то позади, у пещеры гроба господня. Миновав место, откуда нисходит благодатный огонь на Пасху и прикоснувшись рукой к колонне, на которой была трещина от ударившей в неё молнии, я осмотрелся. Так и есть: слева виднелась хорошо сохранившаяся западная часть дворца царя Давида с прислонившимися к ней богомольцами. Их у Стены плача было много, мужчины в ближней стороне, женщины – поодаль. Виднелись головы и в чёрных широкополых шляпах, и в бейсболках, белых шапочках, которые бесплатно раздавали здесь же, и в армейских фуражках. Все они, опершись о стену, высказывали свои заветные пожелания, еврейские бородатые священники в чёрных сюртуках, раскачиваясь читали Тору.
    Мимо меня прошла хорошо организованная группа японских пожилых туристов, все в бриджах и шортах, увешанных дорогой фото-кино-аппаратурой. Девушка- гид, время от времени останавливаясь у какой-либо исторической достопримечательности, показывая рукой на объект, что-то им рассказывала. Затем, но только после разрешающей команды и отмашки сопровождающего, дисциплинированные старики и старушки из страны Восходящего солнца дружно приступали снимать и щелкать. Находясь рядом со мной, японка-вожатая показала на Елеонскую гору, где по преданию стоял искушаемый дьяволом Христос и у которого ничего с этим не вышло. Вероятно, рассказав про это библейское событие, она взмахнула рукой с просьбой оценить высоту горы. Японцы, заахав, закивали головами и опять принялись щёлкать.
   С грохотом, топотом и строевыми выкриками недалеко от меня промаршировал взвод израильских солдат, состоящий в основном из девушек. В такую жару, когда люди выстроились в очередь возле крана с водой, они несли службу в тёмном обмундировании, тяжёлых шнурованных армейских ботинках с раскалёнными автоматами в руках. Будучи бывшим пехотинцем, я искренне их пожалел. В нашей армии, даже в умеренном климате, мы, молодые парни, летом умирали на марш-бросках в своих кирзовых сапогах, а тут такие хрупкие девчата…
   Все эти мысли скоротечно мелькнули и исчезли в сознании, пока я шёл напролом к своей цели. Даже издали было видно, что свободных мест среди камней нет, все швы наглухо забиты бумажками с просьбами и молитвами. Но я точно знал, ведь меня вела рука провидения, как ведёт инстинкт лососей на нерест в их родную реку, что прямо на уровне моих глаз, на втором ряду кладки снизу, именно для меня есть оставленная ниша. Подойдя к стене, обратил внимание на грандиозную древнюю постройку, среди камней которой, неведомым образом, в таком адском пекле умудрялись пробиваться какие-то растения. «Вот живучесть,- подумал я,- а у нас поливаешь, поливаешь грядки – толком ничего не растёт».
- Ну, здравствуй, Дина,- глухо проговорил, касаясь ладонями горячих шершавых камней стены и доставая послание для неё. «Только бы не упасть» - молил про себя, сердце колотилось, солнцепёк усугубил моё плохое состояние. Флешка с моими к ней пожеланиями, записанная двадцать с лишним лет назад, ни разу не прослушанная за эти годы, уютно улеглась в маленькую свободную ямочку среди камней. «Будто для неё оставлена, - подумал про себя,- всё, последний свой долг выполнил».
   Внезапно в голове послышался какой-то звон, я оглянулся, многолюдная площадь жила своей жизнью, никому не было никакого дела до меня. Весь покрытый потом, я, слабея, понемногу начал сползать по стене, дрожащими пальцами прижимаясь к камням. Вдруг откуда-то резко потянуло горьким, терпким дымом. Этот запах сжигаемой ботвы нельзя было ни с чем спутать - то была память из детства, ностальгические воспоминания о прошедшей жизни.  Через секунду в зыбком дрожащем от зноя мареве неожиданно начали, призрачно колеблясь, проступать две человеческие фигуры – женская и детская. Я изумлённо взирал на них – видение не исчезло. Напротив, они, через которых отчётливо насквозь просвечивалась до мельчайших царапин серая стена, вдруг начали сгущаться, приобретать объём, плотность, цвет и, наконец, моему потрясённому взору предстали Дина и моя дочь! 
   Они выглядели точно такими, какими я их знал при жизни, видел в последний раз. Дина была в потрясающе красивом голубом платье, с такой же розой на плече. Я знал, что у неё есть такая одежда, но мне не довелось её в ней увидеть. «Для меня специально нарядилась,- самодовольно подумал я, оглядывая её и всматриваясь в до боли родные черты,- какая ты у меня красавица, совсем не изменилась». Дочь моя тоже была в платье, самом любимом, белом в красный горошек, с плетеным кожаным ремешком на поясе и в красных туфельках. Этот ремешок подарил я на день рождения, не зная, угожу ей или нет. Сколько было рёва, когда её мать прятала его от неё, утверждая, что нелепее и глупее я ничего не мог придумать. Дочь полюбила мой подарок и носила его со всеми платьями. Они стояли в нескольких шагах от меня. Дина, улыбаясь одними губами, смотрела на меня и поглаживала рукой мою дочь по русо-золотистым мягким волосам. Та же, глядя на меня, стояла обняв Дину за пояс, прижавшись головой к ней и крепко вцепившись в другую её руку.
  «Какие они красивые, будто дочь и мать, настоящие богиня и ангелок,- размышлял я, глядя на эту пару. - Здравствуйте, мои родные, я иду к вам, не уходите».
   Дочь продолжая, обнимать ее, молча смотрела на меня, но Дина, всё так же улыбаясь, отрицательно покачала головой.
- Куда вы, постойте! – попытался громко закричать им, но выдавил из раскалённого горла только тихий шёпот.
   Дина с моей дочерью, не призывая меня к себе, начали растворяться в горячем воздухе, ещё секунда, и как слабое отражение в стекле, фантомы исчезли. Я недоуменно оглядывался вокруг, почему-то сидя на земле. Боль раздирала тело и голову, я терял сознание. Вдруг какая-то сила приподняла меня, стало легко- легко, ничто больше меня не тяготило, не удерживало, жар отступил, повеяло свежим ветерком. Потихонечку я начал взмывать наверх, медленно поплыла вниз стена Плача с утыканными в неё записками. Подо мной начала проступать, всё больше и больше, храмовая площадь с разноязычной многочисленной толпой, в углу сидели отдыхающие армейские девушки, сложив в пирамиду автоматы. Затем и весь старый город начал оставаться внизу; за крепостной стеной выстроились разноцветные коробочки международных туристических автобусов, были видны маленькие фигурки рядом стоящих водителей.
   Я поднимался выше и выше, на ярко- ультрамариновом небе было всего лишь одно золотое солнце, но оно не ослепляло, не обжигало. Весь Иерусалим остался  как на ладони, виднелась сверкающая мечеть Купол Скалы и рядом стоящая с ней Аль-Акса, далеко за городом показались жёлтые пески Иудейской пустыни и на горизонте блеснула, еле уловимая взглядом, голубой полоской гладь Мёртвого моря. Неземная, нерукотворная красота раскинулась вокруг, картина не предавалась описанию. Стало легко, спокойно и свободно, не было никакой боли, тревоги или чувства каких-то обязательств. Была лишь радость от полёта, дух захватило от упоения счастьем. Я парил в воздушных потоках как чайка, неспешно и независимо.
- Не торопись, не сейчас, успеешь,- вдруг явственно услышал рядом с собой чей-то голос, но кому он принадлежал – я не увидел.  В обратной последовательности, но теперь гораздо быстрее, началось возвращение на землю, город приближался стремительно, но страха полёт не вызывал. Я опускался точно на то место, откуда начал взмывать у стены Плача. Когда все детали стали чётко различимыми, я с удивлением увидел лежавшую на земле фигуру. Это было моё тело, с откатившейся в сторону шляпой. Через мгновение я услышал истошный женский вопль: «Туристу из России плохо-о-о!»
               
                .

   Эпилог написан мною, его старым другом Раисом, товарищем со студенческих техникумовских времён. Когда я получил бандеролью его рукопись, а электронной почте он не доверял, там было всего лишь одно пожелание - завершить эту повесть. Последнюю главу я дописываю с его разрешения и по его просьбе, тем самым выполняя волю Романа и исполняя последний наказ.
   После возвращения из Израиля он очень сильно и долго болел, продолжительное время пролежал в больнице, затем по путёвке лечился в санатории. Но изрядно расшатанное здоровье до конца восстановить уже не смог. Мой друг очень изменился, совсем перестал пить, стал набожным и посещал все службы. Он искренне покаялся, повинился перед женой и сыном. Продал половину своего бизнеса, дело дальше повёл его сын, а вырученные от продажи деньги перевёл на счёт детского приюта.
   В последний раз он позвонил мне, когда я был в областном городе, где в одной совместной кампании изучал технологию выращивания овощей методом гидропоники. Это направление, довольно перспективное, представляет собой получение сельхозпродуктов безгрунтовым способом. Выращивание культур производится в желеобразных питательных растворах. Скорость роста растений по гидропонике в два раза выше, чем обычным способом, но вкус и качество – на любителя. Тогда Роман вполне спокойно и деловито отдал мне кое-какие распоряжения, среди которых были просьбы деликатного характера, касающиеся его сына.
- Роман, перестань нагнетать тоску,- прикрикнул я на него в трубку,- не заряжай меня унынием.
Он, не перебивая, терпеливо выслушал и без эмоций, совершенно ровным тоном сказал: «Пришло моё время собирать камни».
   Весть о его кончине застала меня на свадьбе племянницы моей жены, дочери золовки. Парнишка-курьер из отделения связи сочувственно смотрел на меня, пока я в накуренном холодном вестибюле кафе дважды перечитывал телеграмму. В зале гремела музыка, танцевали пары, зарождалась новая семья, а у меня умер друг. Как назло, отблагодарить посыльного у меня не оказалось ни копейки, всё выгреб из карманов, когда невеста веником подметала пол, усыпанный брошенными деньгами гостей и родственников. Пришлось выпросить у золовки со стола бутылку для почтальона. Немедля, через пару часов, под вечер со своего городка под названием Учалы, затерянного во глубине уральских руд, я выехал в дальнюю дорогу, на границу с соседней республикой. Всю ночь, без остановки, в тумане гнал машину, но успел вовремя, ждали только меня. «В гости к Богу не бывает опозданий», - всплыла в памяти услышанная когда-то фраза. Обряженный и готовый в последний путь, мой друг находился в соседней комнате, куда я зашёл попрощаться с ним. Там, стараясь не замечать неодобрительных, укоризненных взглядов сидевших вкруговую пожилых людей, выполнил последнюю волю Романа: отодрав ногтем фотографию Дины с комсомольского билета, положил её к нему. Пусть она будет навечно вместе с ним.
    Я посетил его могилу недавно, месяца два назад. С гранитного памятника на меня смотрел Роман, взгляд его был задумчивый и грустный. На шляпке самореза, ввёрнутого в полированный камень, висела покачиваясь, тоненькая самодельная цепочка, сплетенная из нихромовой проволоки. Эта цепочка нисколько не потеряла блеска от времени, не поблекла, так же, как никогда не потускнела чистая, нежная и трогательная привязанность Романа к Дине. Был тихий, солнечный майский день, на кладбищенских берёзах весело чирикали воробьи, красные муравьи озабоченно и деловито сновали вокруг, что-то строя в стороне от тропинки. Жизнь продолжалась. Ярко-зелёные побеги земляники прижились на холмике и уже протянули свои усики через могильный бордюр. Я долго сидел сгорбившись на маленькой скамеечке и погрузившись в свои думы. Когда он умер, ему было всего сорок девять лет.
   Уходя с погоста, я погладил тёплую гладкую плиту, под которым лежал тот, кто в своём сердце через всю жизнь пронес память и чувство вечной, светлой, печальной любви к той, которая…
                2016г.