Своими глазами

О чем здесь говорится

Помнится, лет в восемь-девять я сетовал и плакался родной маме, что вот мол, сколько городов на свете, а побывать еще нигде не пришлось. Если не считать этой нудной надоедливой Москвы. Туда-то мы мотались то и дело – и к родне, а в основном по магазинам. Случалось, конечно, и в Зоопарк, и на Елку, но всё равно, такое выглядело обыденностью. Там побывали поголовно все знакомые ровесники.
Одноклассники мои в этом плане выгодно от меня отличались. Калитеевский Витька, например, родился в Куйбышеве, а Андрей Зверев – аж в Хабаровске! Неважно, что они не могли ничего рассказать о своей малой родине (Андрей, правда, давал волю фантазии, но ее недостоверность выглядывала из каждой фразы). Но всё равно - они ТАМ побывали.
Мать, помнится, только посмеялась – всё ещё будет!
С тех пор прошло много лет. Счет увиденных городов и городков перевалил за полсотни. И всё-таки приятно вспомнить самые ранние. Как. Это. Начиналось.

1. Август 1967г. Новороссийск  (мне уже 10, но 11 будет только в ноябре)    

Первым в списке городов нежданно-негаданно оказался Новороссийск. Забавно, что само его название я узнал совсем незадолго до поездки. Произошло это ненароком. Катаясь, по разным случаям, с одноклассниками под водительством учительницы в Москву на электричке, мы, чтобы управиться со скукой дальней дороги, помимо прочего играли и «в города».
Накапливая, таким способом, в памяти список городов, мы не обошли своим вниманием великолепный островок наименований, начинающихся на «Ново-». Первыми в него попали Новосибирск и Новокузнецк, а потом из разных случайных источников я добавил Новороссийск, Новочеркасск, Новомосковск. Последним, в качестве полуподкидыша приплюсовался древний Новгород.
Этот Новороссийск я углядел на туристической карте, незадолго до наших игр привезенной дедушкой Иваном.  Именно в тот раз я чуть было и сам не попал «на юг».
В марте 1964 проводили в последний путь мою бабушку Прасковью Григорьевну. Для того, чтобы дед немного пришел в себя, не знаю кем, но было решено, пусть он съездит на месяц к своему младшему брату – дяде Вите. А жил тот не где-нибудь, а в Гурзуфе, рядом с такими знаменитыми местами как лагерь Артек и гора Медведь. В общем – Крым, море и все удовольствия.
Мать вдруг высказала вслух новую идею, «а возьми и его (то есть меня) с собой». День или два я ходил в уверенности, что тоже поеду в Крым, похвалился даже приятелям по детскому саду. Но дело как-то тихо сошло на нет. Дед не рискнул заявиться с внуком к родному брату. Он ведь и сам ехал к нему в первый и последний раз. Так что знакомство моё с Виктором Федоровичем ограничилось старым портретом, всегда висевшем на стене в дедовой комнате.
Правда когда-то, еще в 1949 году, в том же Гурзуфе, на медицинской практике в одном из санаториев, полгода, с осени по весну, провела моя мама. Жила там же, у дядя Вити и тёти Липы, но съездить к ним хотя бы еще раз у нее не появлялось желания. На память осталось несколько фотографий и большая ракушка, с тех пор стоявшая у нас на радиоприемнике.
Ракушку я частенько брал, прикладывал к уху - «слушать море», но мысль, что это море мог бы увидеть и сам, как-то не приходила в голову. Море оставалось в разговорах взрослых чем-то сказочным и легендарным, на манер воспоминаний того же деда Ивана о мировой войне. Ведь и о Черном море дед любил рассказывать частенько, так как первые пять лет своей жизни он прожил не где-нибудь, а в самой Одессе.
Но во времена моего детства на Юг и на Море еще почти не ездили. Разумеется, я имею в виду не каких-нибудь артистов или военных, а окружение своей семьи, своих родителей и конечно своё собственное. Из нашей детсадовской группы там побывали двое-трое, а неоднократно – только Мирон. Но ведь Мирон этот и рос не так, как мы все, обыкновенные, хоть и жил в обычной хрущёвке. (Кстати, и дома с хрущёвками, то есть с ванными и туалетами, вместо деревянных уборных, в тот момент были наперечёт, но Мироновы родители получили квартиру в самом первом из них на нашем поселке). Можно добавить, что миронова семья путешествовала на юг в собственном «Москвиче».
Впрочем, что говорить про детсадовские годы. Среди моих ровесников было немало и таких, кто не побывал на Черном море ни разу вплоть до школьного выпуска. Ездили тогда на лето в основном в деревню, где у большинства оставалось еще много родственников, или другие города и области, расположенные поближе. Оксанка Васьнёва, например, лето проводила в Харькове, а моего закадычного дружка, Сашку Белякова, всё норовили отправить в Рязань, где, как он говорил, повторяя слова своей матери, было «лучше всякого юга».
Но время шло, на смену детсаду пришла школа, а поездки на юг всё чаще входили в обычай. У взрослых стало хорошим тоном свозить семью к морю хотя бы один раз. Полный впечатлений вернулся из Севастополя Андрюшка Зверев, мой новый школьный друг. Волосы его выгорели и еще больше порыжели, веснушки скрылись под красноватым загаром, стоившем ему, белокожему, огромного труда. Зато сколько рассказов о кораблях, волнах до самого горизонта, празднике военного флота…
На следующее лето в Крыму побывала Наташка Митрофаниха и ее старший брат Серега. Эти вернулись с огромными трофеями, которые наши ребята из соседних дворов молча разглядывали вытаращенными от изумления глазами. Речь идёт о фантиках, тогдашнем повальном увлечении. Весь фонд окружающих конфетных прилавков к тому времени был уже выбран. Исключение составляли только шоколадки особенно дорогих сортов, которые месяцами маячили на самом виду, под витринными стеклами магазинов и ларьков, но цена не подпускала. Такую сумму (полтора рубля, а то и с лишним) нереально было ни накопить, ни выпросить у родителей. А некие богатые персоны, те, что всё-таки покупали такой шоколад, на улице его не распаковывали, и обёртками в доступных местах не разбрасывались. Так и ушли в небытиё, проплыв мимо наших коллекций, некоторые из тогдашних шоколадок.
Вот и получалось, что коллекции наши, в целом повторяли одна другую и разнились лишь отдельными случайными находками, либо отголоском сладкого сюрприза, завезенным издалека каким-нибудь заезжим гостем.
И вдруг – экспозиция, достойная солидной выставки. Ярчайшие разноцветные фантики, почти все с надписями на украинском. Даже знакомые всем, вдруг стали полузнакомыми (Ведмедик Клишоногий вместо Мишки Косолапого), а большинство вообще увидено впервые, да еще в таком огромном количестве, что не умещалось на деревянном крыльце дома. Да, подобного не случалось ни до, ни после, а сказочно богатый Юг стал от этого в моих глазах еще сказочней!
Серега Митрофанов, который, к слову, был старше меня на четыре года, расписывал в красках, как они устраивали с Наташкой специальные охотничьи походы, обшаривая все уголки Ялты, забирались даже во внутренний дворик отделения милиции. Эх! Картины вставали одна соблазнительнее другой. Но оставалось только завидовать.
И вдруг, на следующее лето – свершилось. Неожиданно пришло письмо от Юлии Николавны, четырёхюродной материной сестры. Из-под Новороссийска! Я крутил головой, не веря своим ушам, ведь мне еще тогда сразу понравилось это название, а тут…
Невероятное возможно. Мы едем на юг!
Кто именно едет, почему-то мне было понятно сразу – мать повезет нас, то есть меня и Галю, мою младшую сестру, отец и дед остаются на домашнем хозяйстве. Но почти сразу же мы узнали и неожиданные подробности  –  вообще-то едет большая компания, из коллег матери, все со своими чадами и домочадцами. Во-первых, Римма Федоровна с Викой, с этими мы мало-мальски были знакомы, встречались, общались. Но кроме них еще две тёти Тамары.  Для простоты и определенности – Тамара Ивановна и Тамара Михайловна. Одна со своим отцом Иваном Ивановичем и дочерью Нелькой, другая – с малолетним сыном Олежкой.
Такие новости, конечно, воодушевили – будет с кем общаться – но я всё-таки немного скривился: девчонки, к тому же, все они явно младше меня, ведь несмышлёныша Олежку вообще можно не считать. Мать меня немного успокоила: там, на море, уже есть два парня – Вадим и Славка.
Сборы в дорогу проводили, разумеется, родители, я лично взял с собой только альбом с красками, да еще карандаш и тетрадку – буду записывать впечатления! Еще дома сделал в этой тетрадке маленькое предисловие, уточнил, куда конкретно мы едем. Оказалось – не в сам Новороссийск, а немного дальше, в Южную Озереевку. Но какая теперь разница, главное – на Черное море.
Большим шиком мне казалось, что первую запись я сделал в электричке Ногинск-Москва в самый момент трогания. Буквы поэтому получились косые и корявые. Но всё равно, можно было прочитать: «Поехали». (Честное слово, я тогда и не предполагал, что право на это выражение теперь безраздельно принадлежит только Юрию Гагарину. Об этом еще мало говорили, наверное, считали несущественной такую мелочь в великой жизни космонавта.) Вторая запись, на вокзале, тоже не блистала изящным слогом: «Приехали в Москву». Помню, было уже темно, написал я это при свете фонаря, прислонив тетрадь к каменной шершавой стенке.
Коротко добавлю, примерно также выглядели и прочие мои записи. Проехали то-то, увидели то-то, попалось то-то. Делать такие пометки было нетрудно, благо, что всё равно за целый день в вагоне и заняться-то было особенно нечем. Ничего более протяженного записать я не сумел – еще не научился, да и девчонок стеснялся. Они, конечно, всё равно подсмотрели, но спокойно решили, что я уже начал писать письмо домой. С завершением переезда в Новороссийск закончились и мои «путевые записи», последняя строчка, уже утром, после второй ночи в пути, гласила: «Показались высокие горы».
Ехали, надо сказать мы буквально в тесноте, да не в обиде. Отдельные полки в плацкартном вагоне занимали только я и Иван Иванович. Остальные размещались по двое на одно место. Кто в обнимку, кто валетом. Это ночью. А днем взрослые со своими разговорами в основном группировались все в одном купе, а нам предоставили соседнее. Там мы целый день и скакали сверху вниз или с полки на полку. В том числе и на верхнюю боковую.
Как так вышло, подробностей не знаю, но был произведен дружеский обмен. Меня перевели на ту самую верхнюю боковушку, а одну из наших нижних в купе заняла посторонняя девчонка-старшеклассница. Что послужило основанием для такой просьбы, представить трудно, но, честно говоря, убедить нашу мать «помочь людям» никогда не составляло проблемы.
Кстати, от той девчонки-попутчицы я впервые услышал противное слово, еще тогда резанувшее своей несуразностью мой нежный слух. Когда в поезде, среди попутчиков, зашла речь об учёбе, мне вдруг объявили, что я – «хорошист». Вот еще не хватало! Про себя я подумал, что лучше вообще быть двоечником, чем именоваться такой поганой кличкой. Одно дело отличник, хвалиться может быть и нечем, но называться «наилучшим» не позорно. Это в глубине души признают и самые отпетые из учеников. Как бы они не усердствовали в иронии, словечко всё равно звучит даже у них с невольным уважением. А хорошист (то есть второй сорт) как  будто специально выдумано и построено для того, чтобы презрительно сплевывать его с губ. Подходит для этого идеально. Как всё-таки хорошо, что у нас в классе, а пожалуй что и в школе, обходились без этого «почётного прозвища».
Новороссийск мне запомнился в светлых запыленных тонах каменных домов, проступающих сквозь ослепительное солнце. Было жарко. В голове еще шумел перестук вагонных колес, а пора уже было добираться до Озереевки. Об этом впрочем хлопотали взрослые. Быстро нашелся частник с машиной, какой-то шустрый южанин, взявшийся доставить всех и прямо до места, но при всем желании, было это малореально. Однако погрузили вещи и влезли те, кто уместился в легковушку. Набилось семеро.  Своим ходом, на автобусе, выпало ехать Тамаре Михайловне с Олежкой и Ивану Ивановичу.
Дорога на машине не показалась мне длинной, не то что потом, автобусом. И главное великолепие было в том, что шоссе, по которому мы ехали, в конце концов вывело прямо к морю и буквально оборвалось у самой кромки воды. Чемоданы выгрузили тут же, прямо на асфальт, но мы, ребятня, не дожидаясь больше ни секунды, кинулись бегом. Конечно туда, где обрывается дорога, и плещутся легонькие волнышки. А прямо впереди, насколько хватает взгляда, до самой кромки неба, полупрозрачная синяя даль. Да, так оно конечно и представлялось, но теперь мы видим всё собственными глазами.
Конечно, потрогали воду – теплая! – попробовали на язык, действительно соленая. Всё взаправду! Но нам уже махали руками, звали назад.
Вика хорошо запомнила цифру, которую нам назвал за проезд наш извозчик, у меня же она не отложилась, просто помнится, что переезд встал не дёшево. Смуглый дядька поулыбался, пообещал приехать еще раз, чтобы отвезти нас, когда мы будем уезжать домой, и укатил. А мы собрали вещи и потопали на правую сторону дороги, затем мимо магазина и местного клуба. Куда? Это было известно взрослым, но и мы, конечно, тоже узнали всё в своё время.
За клубом, среди отступивших домиков было довольно большое открытое пространство, на манер площади, разумеется, не мощеной, а просто заросшей травой. Посередке этой площади росло старое ореховое дерево и чуть дальше, за ним, стояла огромная брезентовая армейская палатка. Вероятно, в таких палатках размещались когда-то полевые госпитали или им подобные службы. Именно к этой палатке мы и направлялись.
Теперь самое время пояснить, кто в этой палатке обитал, а заодно и кто такая была эта сестра матери Юлия Николавна.
Юлия Николаевна (Федорова) работала преподавателем в Ногинском педучилище.  На лето студенты этого педучилища выехали в колхоз, под Новороссийск, на уборку помидоров. Разумеется, студентов возглавляли взрослые, в том числе и Юлия Николавна. Она и написала матери, что условия здесь, в Озерейке, очень хорошие, приезжай со своими ребятишками, как-нибудь тебя пристрою.
Кто же знал, что наша Лидия Ивановна, по обычной простоте, заявится к своей четырехюродной сестре с такой оравой. Студенты, и те вытаращили глаза. Разумеется, о размещении «где-нибудь» на территории студенческого лагеря не могло быть и речи. Там и так уже обитали два «нелегала», те самые Вадим и Славка. Один от Юлии Николаевны. Второй, насколько мне помнится, от Зои Николаевны, еще одной дамы-руководительницы.
Меня кстати, сразу познакомили с этими ребятами, но в приятели они мне явно не годились. По моей мерке это были совсем взрослые парни. Одного из них, Вадима, тут же послали встречать автобус, на котором должен был приехать Иван Иванович. Он вскочил на велик и умчался, спокойно уяснив своё самостоятельное задание, которое благополучно выполнил. В няньке и присмотре этот парень уже не нуждался.
Потом, кстати, Вадим иногда подходил к нам на пляже, но болтал в основном со взрослыми, меня же выучил игре в «Мокрую курицу» и другие азартные игры. (В том числе и в «Двадцать одно»). Славка же больше ни разу не появлялся.
Всё-таки из фондов лагеря нам была выделена одна брезентовая раскладушка, которую вероятно в своё время Юлия Николаевна заначила. Но это был предел. Забирайте, мол, и отправляйтесь, куда вам будет угодно. И нашим матерям ничего не оставалось, как двинуться с обходом Озереевки, или Озерейки, как ее именовали на местный лад. Остальные пока в ожидании расположились в тени палатки.
Дома для постоя нашлись! Только не на улице Победы, к которой примыкала площадь, и не на центральной (улице Мира), а на следующей и последней – улице Ильича.
Мы обосновались в двух соседствующих домиках-мазанках. Нелька со взрослыми – у хозяйки с непривычным именем – Фёклы Акимовны! Дворовое хозяйство там было солидное, да и сама хозяйка строгая, мы на тот двор никогда не захаживали, хоть он и был сразу за изгородью. Встречались только на море.
Вся наша остальная куча располагалась в домике в две комнаты и маленькую прихожку. Хозяйка была помягче и звалась просто Мария (для нас, разумеется – тётя Мария), насколько мне помнится по фамилии Зубарева. Комната поменьше – в две кровати - стала обиталищем Вики с Риммой Федоровной и наших – мамы и Гали. В большой комнате, вместе с хозяйкой расположилась Тамара Михайловна. Меня разместили в коридорчике. Стояла там в углу – кушетка - не кушетка, топчан – не топчан, в общем лежанка, застеленная вместо матраса мешками и веревками.
Принесенную с собой раскладушку оставили про запас, и как выяснилось, не зря. К хозяйке внезапно, погостить у матери, прикатила дочка – из города Сочи. Раскладушку забрали в большую комнату, где теперь размешалась и Ольга (так звали дочку). Но еще через день прибыл и сынок, Николай из Ростова-на-Дону. Он расположился с ночлегом прямо в саду, под открытым небом, причем забрал себе всё ту же раскладушку. Как там теперь обходилась без раскладушки большая комната – не знаю, всё-таки женская половина, и я как уже большой не имел туда доступа. Правда разговоры Ольги и Тамары Михайловны доносились хорошо, они любили поболтать за полночь. Другая комната затихала быстро.
Так началось наше житье под Новороссийском, которое продолжалось почти месяц – до конца августа.
Скажу сразу – фантиками на нашем скромном месте жительства разжиться не удалось. Причем абсолютно. В местном озереевском магазинчике немногочисленные карамельки и ириски не представляли ничего нового, экзотического, были давно известны. Шоколада не водилось вообще. Были, правда, незнакомые сорта печенья – например «Сахарное» - но его обертки меня не интересовали. Также обстояло дело и с украинскими названиями конфет, то есть никак. Краснодарский край – не Крым, он относился к Российской федерации.
Но во всём остальном Юг нас не разочаровал.
Здесь было новым абсолютно всё! И непривычно жаркое солнце, и пыльные каменистые тропинки, и совсем не наши, хотя и похожие деревенские дома. Люди, и те говорили по-русски, но чуточку иначе. Разумеется, вне всякой конкуренции оставались море и горы, бывшие здесь, у берегов крошечными, но нам казавшиеся огромными. Конечно, иной была и живая природа. Не говоря уж про ореховые деревья (на которых росли настоящие (!) грецкие орехи) и жесткий, непролазно колючий кустарник, который хозяйский Колька называл Держи-Дерево, даже знакомые растения выглядели здесь иначе. Сорный вьюнок, с цветами-репродукторами, цвёл не бледно-розовым, а густо-фиолетовым, тополь не раскидывался широко во все стороны, а задирал все ветви высоко в небо. Один такой, мощный и высоченный, рос, кстати, возле самой нашей калитки.
А какие там вызревали помидоры! Где уж нашим, подмосковным оранжевым. Случалось, притаскивали пяток-другой к морю студентки, особенно когда рядом с нами на пляже обреталась Зоя Николавна либо Юлия Николавна (они, похоже, менялись и выходили в поле по очереди, через день). В первый раз, когда педантичная Римма Федоровна заикнулась, что, мол, помидорки надо бы помыть, нам разъяснили, что это не тот случай. С тамошних спелых помидоров легко слезала тоненькая кожица, которую, вместо процедуры мытья нужно просто удалить. Так сказать очистить, то есть надорвать, а потом ухватить легонько, двумя пальчиками, потянуть, раз – и готов целый лоскут. А под ним сочная алая мякоть.
Кстати, Римма Федоровна была педантична не только с помидорами. Именно она командовала всеми во время проведения процедуры первичной акклиматизации, хотя была по образованию педагогом, а в нашей компании состояло минимум два медика. Кроме нашей матери похоже еще и Тамара Михайловна. На самом деле, я в этом не уверен, но в ее разговорах-воспоминаниях  постоянно мелькали ядовитые словечки в адрес Санэпидстанции. Тем не менее, медицинскими мероприятиями командовала Римма.
Она распоряжалась, как натянуть на колышках матерчатый навес, вертела настоящие песочные часы, выгоняя по ним нас на солнцепёк или загоняя обратно. Колья мы находили там же, из подручного материала, и ставили, приваливая их основания пирамидками из крупной гальки. Было это, разумеется в самом начале, когда мы располагались и купались еще на ближнем бережку, усыпанном гладкими обкатанными камнями. Несколько позже, по советам более опытных купальщиков, мы стали ходить по берегу дальше, туда, где к морю подступали слоистые скалы, спускавшиеся и уходящие под воду длинными каменными языками. В результате получалось, что и берег, и дно сама природа вымостила своеобразными плитами не хуже бетона или асфальта. И даже лучше, поскольку плиты эти были гладкие, словно отполированные. Одна беда, под водой они покрывались тонким слоем микроводорослей, на которых можно было легко поскользнуться и хорошенько ляпнуться на задницу. Впрочем, этот зеленый слой быстро стирался подошвами купающихся.
На скалах, конечно, колышки для навеса не поставишь, но мы к тому времени акклиматизацию уже завершили. Все, кроме Ивана Ивановича, который откровенным образом игнорировал советы Риммы Федоровны и настойчивые уговоры дочери - Тамары Ивановны. Никаких сидений под навесом! Не за тем мы приехали на Юг! В результате кожа с его плеч, боков и вообще всего тела облезала дважды, но все-таки Иван Иванович своего добился. Он стал чернющий и даже с синевой, не хуже настоящего негра. «Зато есть теперь, что показать в бане!» - говорил довольный Иван Иванович.
Какая-то своя метода была и у Тамары Михайловны, которая открыто не высказывалась, но поглядывала снисходительно на песочные Риммины часики. Насколько я помню, главным пунктом, помимо прочего, у них было расхождение по режиму. Дескать, днем на море вообще нечего делать, ходить туда нужно очень ранним утром и поздним вечером. Дело закончилось компромиссом – обедать мы отправлялись всей компанией ( так как обед на нас всех готовила хозяйка Мария), но с утра к морю Тамара Михайловна уходила значительно раньше других. Не помню, каким образом, но было решено, что с ней же буду уходить и я.
И вот теперь по утрам Олежка (или Алька, как мы его попозже стали между собой называть) бесцеремонно теребил меня за руку, хочешь – не хочешь, приходилось подниматься ни свет ни заря. Впрочем, неверно сказать, что я от этого шибко расстраивался – раннее купание на море искупало всё. Ведь я к этому времени уже выучился нырять и плавать. В противном случае, Тамара Михайловна, вероятно,  не рискнула бы меня брать.
Плавать, к слову сказать, в этот приезд учились мы все - и я, и девчонки. Они, конечно, под пристальным присмотром взрослых, я – чуть в сторонке. Для такого важного дела заранее запасли кучу вспомогательных принадлежностей, разные надувные круги, поплавки, колбаски. Я старался больше других, умение плавать стало уже на тот момент вопросом чести. Все мои друзья по школе, и Андрей, и Олег, и Витька плавать умели года уж по два, не меньше, и не просто так, а по-настоящему. По крайней мере, Клязьму любой из них спокойно переплывал.
Совершенно не помню того долгожданного мгновения, когда я вдруг взял и поплыл самостоятельно, зато навсегда остались в памяти изнурительные уроки, которые я задавал самому себе. Прицепив к поясу поплавки, проплыть вдоль берега от одной заметки до другой. Вот это запомнилось хорошо. Утонуть или нахлебаться не боишься – поплавки держат – но как хочется махнуть на всё рукой и встать на ноги. Дно-то ведь рядом. А грести, так уже не слушаются ни руки, ни ноги, и никак не приближается тот чёртов камень, до которого надо обязательно дотянуть. Но научиться плавать, перестать быть посмешищем, хочется еще больше.
Впрочем, дело завершилось в считанные дни. И плавание стало отрадой и огромным удовольствием. Особенно под водой, да еще с открытыми глазами, среди прозрачной воды и колышущихся водорослей. Только к концу месяца, и по настоятельному требованию мамы, я перестал открывать под водою глаза, но с тех пор так и повелось в жизни. Если нырять, то только вслепую, а разглядывать что-либо на дне реки или моря – исключительно в маске. Кончилась дерзость и отвага первооткрывателя.
Выучились плавать и Галя с Викой, правда, только по-собачьи. Но Римма Федоровна, их главная вдохновительница на большем и не настаивала. Для их возраста и такого было вполне достаточно. Наоборот, взрослых умилял и забавлял подобный стиль, а тем более в исполнении таких малявок. Они сами, правда, считали себя вполне большими и плавающими прекрасно.
Я уже говорил, как мне нравилось раннее море и первый заплыв. Тихо, торжественно, еще на берегу почти никого нет, прозрачная, невзбаламученная вода, чуточные спокойные волны. Но не успеешь оглянуться, разок искупаться, как уже тянутся люди, а там глядишь и наши подошли. Начинается плеск, беготня, и вот уж мать зовет завтракать.
Завтрак на море, разумеется, был легкий – один-другой кусок хлеба, чаще всего с яблочным повидлом, ну или с чем-нибудь подобным. И горячий чай из термоса. Но главной диковинкой был сам термос. У нас в доме он или только что появился, или даже был куплен специально для этой поездки. Один внешний облик его чего стоил – блестящий, сочно-красного цвета с китайскими драконами. Помнится, этот термос у нас очень берегли, и прожил он долго-долго. Лично меня всегда в нём поражало не горячее содержимое, а холодное. Как-то спокойно воспринимался кипяток, а вот то, что в любую жару вода в нем оставалась холоднющая  - это приводило в восторг и трепет.
Кстати, не мы одни в ту пору восхищались термосами, они ведь только входили в обиход. Помню дружный вскрик ужаса по всей платформе, уже в обратной дороге, на стоянке в Ростове. Один нетерпеливый пассажир кинул из окна вагона, а второй не успел подхватить такое же ярко-красное сокровище. Великолепный новенький термос разлетелся вдребезги, верхушка отскочила, серебристые осколки брызнули во все четыре стороны. Еще потом с полчаса в нашем купе обсуждали зрелище этой трагедии…
Обедали мы, уже возвратившись в дом. Хозяйка на первых порах никак не могла приноровиться к нашим скромным, по ее меркам, аппетитам. Сваренного поначалу хватало и на следующий день. Римма глубокомысленно высказывалась, что для борща, например, это даже и лучше, вкус только улучшится. Потом взрослые отдыхали, а мы убегали подальше, в дальний конец приусадебного участка.
Почти сразу от дому в ту сторону тянулось сплошное поле кукурузы, поднявшейся уже в полный рост и не хуже леса скрывавшей и нас, и все окрестности, кроме заросшей зеленью горы, в сторону которой и уходила эта кукуруза. Что там было дальше, у подножия и на склонах – не знаю, туда мы не добирались. И далеко, и опасно – на горе уже располагались владения пограничников. Ближе к морю, на самом виду стоял огромный прожектор, а на горе, где-то под вечер, частенько слышалась стрельба. Иногда можно было и видеть, как летят куда-то вверх, к вершине, прочерчивая огненные полоски трассирующие пули.
Повторяю, туда мы не совались. Проходили всю кукурузу до какого-то совсем маленького кругленького прудика, еще гуще, чем кукуруза, сплошь заросшего ядреным камышом. Здесь же была делянка в несколько грядок с темными тыквами, а дальше какие-то дикие заросли.  Сухая канава вдоль края участка ныряла под корни большого дерева, проходила там туннелем и шла дальше, так что для нас получалась настоящая пещера. Девчонки забирались в нее и даже притаскивали и стелили в ней какие-то матрасы. Это было их логово. Я влезал в серёдку камышовых зарослей. Они росли так плотно, что ноги, опираясь на стебли, не проваливались до воды. Середка слегка вытопталась, и получилось вроде птичьего гнезда.
Но сидеть, конечно, надоедало, и очень скоро мы вылезали, начинали бродить по кукурузе или подкарауливать друг друга у задней стенки дома и кидаться упавшими сливами. Перед домом росло несколько деревьев, но  еще в первый день родители нам строго внушили, что сливы трогать нельзя.  А вот про падалицу никто ничего не говорил. Есть ее мы всё-таки не осмеливались, запрещено, зато взять и кинуть – почему бы и нет.
Правда, бродить по кукурузе постепенно оставалось всё меньше и меньше желания. Причина крылась в нас самих, точнее, еще в одной особенности нашего быта. Дело в том, что на хозяйском дворе в принципе не существовало такого вида удобств, как уборная. На вопрос – куда? – тётя Мария невозмутимо ответила: «В кукурузу». Так и поступали, и не знаю, как кто, но лично я никогда не пользовался одним и тем же местом два раза. Поэтому очень скоро ходить между кукурузными рядами можно было только, очень внимательно глядя под ноги.
Иногда я садился порисовать, не зря же привез альбом с красками. Изображал по памяти море (сплошь синего цвета), или с натуры всё ту же гору пограничников. Но чаще читал. Мелкие детские книжонки, взятые для Гали и для Вики, я пробежал быстро. Пробовал осилить «Следопыта» Купера, привезённого Тамарой Михайловной, но застрял на первых страницах и в тоске бросил. К слову сказать, из пяти куперовских романов про Зверобоя, я до сегодняшнего дня прочел только четыре, за исключением именно «Следопыта». Может быть, подспудно, меня тормозит именно тогдашнее первое впечатление?
Увидев, что за Купера я так и не возьмусь, мама привезла мне из Новороссийска большую эпическую поэму, на тему народных киргизских сказаний. Задняя обложка этой книги была неоднократно проштампована пометками об уценке. Последняя цена, за которую мама ее и приобрела, составляла 10 копеек. Книга, впрочем, мне понравилась, но читалась всё-таки медленно, что, в конечном счёте, от неё и требовалось. Как раз до конца августа.
Каким образом и почему вдруг снова возник Новороссийск, до которого было достаточно далеко? Дело в том, что наша мать тащила на себе главную заботу по снабжению продуктами всей компании. О бедности местного магазинчика я уже говорил. Там был белый хлеб и всякая мелочёвка, вроде повидла и сгущенки. А того, из чего можно было бы приготовить суп и второе, в нем как раз и не было. Поэтому примерно раз в пять дней двое взрослых спозаранку садились на автобус и катили в город. Один раз съездила одна Тамара, другой раз – Иван Иванович, в третий – другая Тамара… Наша же мать моталась в Новоросийск все эти разы обязательно. Что это были за поездки, я хорошо представляю. В одну из них, где-то в середине сезона она взяла с собой и меня.
Одной из причин послужило ответное письмо, которое мы получили из Ногинска от дедушки Ивана. Дед, помимо текущих дел, как они там чинили ограду и прочее, сообщал, что не сумел купить мне для школы атлас и контурные карты. Школа в те времена снабжала нас только учебниками, остальное родителям полагалось закупать самостоятельно.  Вот и вышла заковыка. В Ногинске, что завезли – уже разобрали, а ехать в Москву только ради атласа, как велось по тогдашнему обычаю, ни отец, ни дед не удосужились. Оставался Новороссийск.
Автобусы из Южной Озереевки ходили наперечёт, так что, уже на конечной остановке, в него насело столько народищу, что нам, например, сидячих мест не досталось. Всю дорогу я стоял впереди у самой кабины водителя, смотрел на дорогу через переднее стекло, поэтому запомнил и некоторые подробности этого весьма утомительного маршрута. Сначала было интересно, шли сплошные виноградники, потом потянулись более мелкие разнообразные поля, чередуясь с островками деревьев. Впрочем, теснота и медленный натужный ход автобуса постепенно отбили желание любоваться пейзажами.
В Северной Озереевке народу в автобусе подбавилось до предела. Следующую – Глебовку – проехали уже без остановки, сажать стало некуда. Но у остановочного павильона, тем не менее, осталась стоять здоровенная толпа. Чего они там еще дожидались, если с автобусом ничего не вышло? Такая же картина наблюдалась и дальше – народ в неимоверном количестве стоит на остановке, мы едем мимо. Название «Глебовка» мне было знакомо по конвертам, письма шли через их почтовое отделение. Следующая была Васильевка, а дальше всё слилось и спуталось. Впрочем, это уже были пригороды Новороссийска, хотя названия продолжали выплывать, а автобус тащился еще довольно долго.
Атлас мы купили сразу, контурных карт в магазине не оказалось. Отложили на потом, начались продуктовые закупки. Впрочем, дело шло довольно споро, было видно, что дорожка уже хорошо протоптана. Магазины – это еще полбеды, душно, но не жарко, всё-таки крыша закрывает от солнца, которое уже шпарило вовсю. Но впереди был рынок! Вот где началось настоящее пекло. Жара, толчея, гомон, но зато чего только нет.
Понятно, меня на прилавках привлекали в первую очередь незнакомые, экзотически фрукты и овощи, какие-нибудь помидоры или сливы с абрикосами эмоций не вызывали. Один раз я даже не утерпел и спросил, ткнув пальцем в диковинный лохматый шарик: «Что это такое?» Впрочем, тут же получил нешуточный нагоняй от матери, потому что горластая чернявая торговка вцепилась в нас мёртвой хваткой, и от неё пришлось почти улепётывать. Чтобы я больше никуда не совался, мать поставила меня в длиннющую очередь за рыбой.  Продвигалась очередь медленно, но всё-таки я больше боялся, что мать не успеет возвратиться, и моё топтание на солнцепеке пропадёт даром.
Я почти угадал, она еле успела, и когда подошла с двумя нагруженными сумищами, от меня до весов оставалось всего два человека. Радостный, я поспешил вынырнуть, наконец, из потной живой цепочки. Куда!? Твёрдой рукой, за шиворот, меня возвратили в очередь. Оказывается, я не выполнил еще своего второго назначения – послужить дополнительной покупательной единицей. Рыбу продавали ограниченно, а вдвоём мы могли взять сразу двойную норму. Сумки у матери были уже полны, но ведь у нас оставался еще рюкзак!
Потом я караулил рюкзак и сумки, а заодно с изумлением разглядывал продававшиеся рядом диковинные сувениры. Это были стеклянные колбы с тяжелыми металлическими подставками, заполненные подсиненной водой. Внутри них плавали пластмассовые рыбки, сидели среди водорослей русалки, Нептуны, тритоны. Мама категорически наказала, чтобы я не смел прикасаться к этим штукам, и вообще не подходил близко. Она оказалась права, товар действительно таил в себе скрытое коварство. Какой-то мужичонка заторговался с дедом, продающим этих Нептунов, они вертели, брали друг у друга из рук колбы. И вдруг – дзынь! Одна лопнула и разлетелась. Потекла водичка, повисли на ниточках рыбки. Мужичонка не успел опомниться, как его взяли в оборот. Начался крик, к деду подвалила подмога… тут ко мне подошла мать с контурными картами, которыми обмахивалась, как веером. Карты нашлись в рыночном ларьке. Мы двинулись прочь, а крики сзади становились всё громче. Да, хорошо, что я не подходил к этим склянкам!
Назад ехали комфортнее, матери нашлось свободное сидение. Я приткнулся у ее ног прямо на сумку с крупой. Кажется, всю дорогу благополучно проспал.
После такой поездки, путь до Абрау, куда мы все вместе собрались на экскурсию, показался ерундой. Ехать до туда значительно ближе, но автобус был набит, пожалуй, еще плотнее, если конечно такое возможно.. Мы, кучкой, жались где-то в середке, выглянуть в окно не было никакой возможности, а о том, что происходило вокруг, судили только по репликам и эмоциям окружающих пассажиров. Время от времени раздавались крики и истошные взвизгивания. Судя по всему, автобус ехал по горному серпантину, иногда зависал над пропастями и делал резкие повороты. Повороты эти чувствовались и в самой толкучке, кроме того, мне даже казалось, что и сам пол автобуса периодически накренялся то вправо, то влево. Хотя не исключено, что так оно и было. Вряд ли крены давало дорожное полотно, зато шараханье такой массы пассажиров вполне могло прогибать рессоры с боку на бок.
В Абрау все наши вели себя как-то суетно. Может быть кто из взрослых и бегал на дегустацию, не знаю. Мы – малышня, мялись в парке, разглядывали издалека темные каменные здания старинной постройки и спокойное угрюмое озеро. Ольга, хозяйкина дочь, которая тоже с нами ездила, рассказывала Тамаре Михайловне, что это озеро очень глубокое. Когда-то они с одноклассниками даже в нем купались, но она, выросшая на море, совершенно не умела плавать в пресной воде, и потому только поёживалась от воспоминаний.
Потом поехали дальше, в Дюрсо, ущельем до самого моря. Зачем мы туда поехали, не знаю, потому что смотреть там было особенно нечего – почти такая же Озерейка. К этому времени все уже выдохлись, никто ничего больше не хотел ни видеть, ни осматривать. Ольга, кстати, осталась в Абрау, видимо она знала, что почём. И вот теперь нарисовался вопрос, просто ли будет вернуться назад? Автобус всё-таки оставил весьма неприятные воспоминания. Да и ходили они в час по чайной ложке. И тут, как раз вовремя, какие-то благожелатели подсказали, что вдоль моря до нашей Южной Озереевки будет совсем недалеко.
Мнения разделились, почти никто не хотел рисковать. За пеший переход безоговорочно выступали только наша мать и Иван Иванович. Поэтому, чтобы дать женщинам время всё переварить и успокоиться, Иван Иванович предложил пройтись на разведку. Мы отправились с ним вдвоем.
Прошли, конечно, совсем немного. Берег был весьма однообразный, всё те же, знакомые нам нависающие и уходящие в море скалы. Дорога вполне преодолима и несложна. Правда, спросить у кого-нибудь или просто уточнить трудности маршрута оказалось невозможно - сколько видел глаз, тянулся всё такой же абсолютно безлюдный каменный пляж. Вовсю кричали чайки, жгло солнце, а море, судя по всему, было глубоким уже у самого берега. Во всяком случае, совсем рядом резвились и плескались два черных дельфина.
Мы вернулись, все торжественно присели на дорожку. С выкриками и вздохами команда поднялась. И потопала. Начало любой дороги всегда бодрое Быстро прошли «место с дельфинами», которых конечно уже не было, пошагали дальше. Сколько времени тянулся переход, делали ли мы по дороге привалы – сказать затрудняюсь. Помню, шли, в общем-то дружно, но нетерпеливо, хотелось скорее добраться. По-прежнему берег оставался пустынен, встретилась нам по дороге одна-единственная молодая женщина с двумя чемоданами. Вернее сказать, мы прошли мимо нее. Она как сидела на своих чемоданах, глядя на наше приближение, так и потом проводила нас взглядом. Нас воодушевило лишь, что шла она как раз из Озереевки, а искала какой-то Лиманчик. Мы не смогли сказать про Лиманчик ничего вразумительного, но сами успокоились. Дорога в Озереевку есть, существует и проходима даже с чемоданами. Скоро Озереевка действительно показалась, а подходили мы к ней с той стороны побережья, в которой никогда не бывали. Что в общем и неудивительно, здесь берег и морское дно были усыпаны крупными каменными глыбами, среди которых местные мальчишки как раз ловили крабов. Одного нам удалось увидеть. Маленький, весь уместится на ладони, с ногами во все стороны, вроде паука, мне он тогда показался огромным. Мальчишки вопили в охотничьем азарте, швыряли камни, но крабик ловко уклонился и нырнул в море.
Через неделю-другую я уже описывал этот переход в своем школьном сочинении…
Одним дальним походом дело не ограничилось, были у нас походы и ближние. Когда новизна моря понемногу прошла, я не раз поднимался на противоположные отлогие склоны прибрежных скал. Спервоначалу, для той же разведки, в компании с Иваном Ивановичем, а потом просто с нашими девчонками без всяких взрослых. Отпускать нас почему-то не боялись. Правда, далеко мы не уходили, да и не могли уйти из-за той же пограничной заставы, но абсолютно безопасными такие прогулки тоже не назовёшь. Водились в тех местах и змеи (одну из них мальчишка подшиб камнем на глазах у Нельки, Гальки  и Вики), и дурачиться мы могли совсем не безобидно. Например, подходить к самому краешку обрыва и выделывать, демонстрируя друг перед другом свою неустрашимость, разные кренделя в воздухе.
Впрочем, поднимались на горы мы не за этим, а за живописными трофеями, которых было и не мечтать добыть под Москвой. Мы собирали ракушки виноградных улиток. Крупные, размером в абрикос, они ярко сверкали на солнце перламутровыми стенками и поражали разнообразием расцветок. Попадались среди них и желтые, и розовые, и фиолетовые, и шоколадно-коричневые, изредка даже встречались зеленоватые. Все, при этом, в густых цветных прожилках. Приходилось рыскать в сухой траве, пробираться между колючими кустами Держи-Дерева, но разве остановят такие мелочи, когда вспыхивает азартное чувство ловца и добытчика. Никто, конечно, не знал, куда будем девать эти ракушки. Но домой мы их привезли целую коробку из-под ботинок и я потом дарил по штучке-другой всем желающим.
Влекли нас к себе и другие, более вещественные дары южной природы. Но это уже преимущественно взрослых. Несколько раз та же Тамара Михайловна порывалась сходить на виноградники, поживиться на дармовщинку ягодами. Собраться ночью, надеть чёрное платье,… Конечно, это были только разговоры, виноград охраняли сторожа с собаками. На такой промысел могли решиться лишь умелые добытчики. Например, хозяйский Колька со своими дружками. Эти шустрые парни, знали - где, когда и как, и раза два приносили нам гостинчика в виде нескольких сочных гроздей. Случалось мне украдкой пробовать виноград и у коровницы, к которой мать каждый вечер водила нас на ужин. Этакая трапеза по-деревенски, две кружечки парного с хлебом, и пока мать с коровницей судачат о разных разностях, я успевал еще ущипнуть и ягодку с настоящей виноградной лозы. Ягоды, правда, облиты каким-то дустом, все в белом налёте, словно меловой побелке, но его же можно легко стряхнуть пальцами.
Зато ореховую рощу, в отличие от виноградников, никто не охранял. Туда мы и отправились как-то всей утренней командой, то есть Тамара Михайловна, я и Алька. Он-то, конечно, просто сопровождающим, а мы на полном серьезе. Но оказалось, что взять орехи не так-то просто. Это только в «Кавказской пленнице» старина Никулин легко взобрался на дерево, да еще так, что сразу оказался среди орехов – сиди и выбирай любой, каким захочется метнуть в Шурика. Не тут-то было! Деревья стояли мощные, ветви высоко, и орехи где-то там, под облаками.
Долго мы бродили от дерева к дереву. На одно, полусухое, корявое я сумел влезть до развилки, но орехи были дальше, на кончиках самых тонких ветвей. Еще на одно, прислонив ободранную корягу, взобралась сама Тамара Михайловна. С десяток орехов удалось оборвать и скинуть вниз. Один угодил по макушке Альке, вертевшемуся под орешней. Он захныкал, но вместо сочувствия получил от раздосадованной матери только крепкий нагоняй. Еще бы, дотопать до рощи, посмотреть на орехи и вернуться ни с чем!
Когда мы вернулись, Колька посмеялся и сказал, что завтра сходит вместе с нами. На следующий день, после обеда, к нему действительно заявились два его приятеля, уже экипированные и настроенные по-боевому. Одного из этих приятелей мы хорошо знали, не раз видели на море. Называли мы его между собой  - Обезьяна, за толстые надбровные дуги и какие-то резкие движения, ужимки и гримасы. Кроме того, он носил на шее цепочку с амулетом, что было в те времена большой редкостью. Но мать однажды услышала нас и отругала, сказала, чтобы мы говорили – Володя. Она каким-то образом уже всех тут знала.
Экипировка парней состояла в больших, почти боевых ножах, заткнутых за пояс. Колька тоже вооружился соответственно. И мы отправились с кульками и сетками, а Олежку на этот раз оставили дома. В роще ребята начали наглядно демонстрировать, как у них делаются подобные дела. Ввысь к орехам понеслись умело запущенные палки, знай только примечай, где упал сшибленный орех, да подбирай вовремя. Иногда, правда. Колька ловко взбирался на одно из деревьев и обрывал плоды руками. В том числе на то самое дерево, где я побывал накануне. В таких случаях его дружки пристраивались в сторонке, и тут же, не сходя с места, вскрывали ножами какой-нибудь орех, ловко расправляясь с его сердцевиной.
Молодой свежий грецкий орех, оказывается, имеет белое ядрышко, уже бугристое, сформировавшееся, но еще совсем мягкое. И горькое, если его есть, не удалив тонкую плёночку. Но без плёночки ничего – приятный нежный вкус.
Конечно, на этот раз мы набрали орехов столько, сколько смогли дотащить. Это еще не считая тех, которые парни слопали прямо там, на месте. Колька пояснил, что они всегда поступали так. Зачем тащить орехи домой, если можно прийти в рощу и съесть, сколько захочется? А вечером хозяйка Мария подтвердила, что действительно, орехи у них считаются детской забавой. И если уж за ними ходил кто-то из взрослых, то вовсе не ради самих плодов и их содержимого. Для чего же? Кожура! Из нее делали густой настой, а потом красили им волосы.
Действительно, сок от зеленой ореховой кожуры оставлял на руках ничем не отбиваемые коричневые пятна. Собственно из-за этого, не желая пачкаться, мы потом так и повезли эти орехи домой – целый рюкзак орехов в зеленых оболочках. Так что мне с трудом верилось, что это те самые грецкие орехи, которые всем хорошо известны. И только, когда уже дома дед не погнушался и все их очистил, стало ясно, да, те же самые.
Орехами дело не ограничилось. Уже с матерью мы как-то отправились в горные заросли за кизилом. Длинные красные ягоды с высоких кустов обирались легко, к обеду мы возвратились, притащив целую корзину. Мария только посмеивалась. Действительно, когда есть алыча, сливы, абрикосы, вишня, виноград – собирать какую-то мелкую кислятину. Но нам всё казалось впрок, привезли мы домой с Юга и кизила.
Последнюю неделю купаться уже особенно не тянуло, окунались в море по инерции. К тому же поднимались ветры, всё чаще бывали резкие, обдающие брызгами волны, взбаламучивалась вода, всё больше наносило водорослей. Теперь все предпочитали просто лежать на берегу, подставляя солнцу те части тела, которые на их взгляд загорели недостаточно. Я дочитывал поэму о батырах, взрослые от нечего делать судачили обо всех, кто попадался на глаза. Вся окружающая пляжная публика уже примелькалась. Больше всех увлекался Иван Иванович, изображал в лицах, раздавал клички. Чаще всего от него перепадало двум. Одного он окрестил Носик, за постоянное ношение на носу приклеенной бумажки. Второй звался Банщик. Это был приезжий из Электростали, высокий ладный мужчина. Купался он один, жена его всегда сидела на берегу. И когда Банщику надо было переменить плавки, закрывала его большой белой простынёй.
Правда, когда Иван Иванович сам уходил искупаться, от наших женщин доставалось и ему. В ход шли смешки по поводу деда (так его по-свойски именовала Тамара Ивановна, а за ней постепенно и все), и некой Людмилы Степановны. Впрочем, это была уже пожилая степенная дама, большая специалистка в области спиц и крючков. Она частенько подсаживалась рядом с нами, и, не выпуская из рук недовязанного рукава какой-нибудь очередной кофточки, начинала бесконечный разговор о петлях, узорах, фасонах и рисунках. Причем статус слушателя Людмилу Степановну не интересовал, она совершенно спокойно могла объяснять, как правильно набирать петли, например, мне, или нашим несмышленым девчонкам.
У нас, мелюзги, были свои объекты, для разговорчиков и насмешек. Про Володьку-Обезьяну я уже упоминал. Еще нас смешил местный фотограф, вечно таскавший с собой всякие зонтики, штативы, и постоянно теряющий на ветру соломенную шляпу. А особенно доставалось, в основном от Вики, одной пляжнице, которую она наименовала «Бесстыжая тётка». Эта женщина осмеливалась приходить на пляж и уходить с моря в коротеньких шортах, мало отличимых от нижнего белья.
Студенческий сельхоз отряд, включая и Юлию Николавну, уже съехал. Напоследок они дали концерт в местном клубе, на который было не пробиться. Мы пришли с опозданием, и чтобы хоть что-нибудь услышать, время от времени подходили к закрытому окну. Мы, опоздавшие – это Римма Федоровна и Лидия Ивановна, остальные пришли заранее и в клуб попасть сумели. Нелька потом говорила, что концерт был хороший, правда путем не умела рассказать, что именно. Я же у окна разобрал сквозь шум только пение частушек:
«Гоп-гоп, в Озерейке живём»…
Потом, из озорства, я не раз вспоминал эти частушки, но слова переиначивал: «Гоп, гоп, в Озерейке сидим». Так, похоже, это и осталось у всех в памяти главным номером студенческого концерта.
После концерта студентов – бесплатного – зрители почти полностью освободили клуб. Закрутили кино, на которое пропускали только по билетам, в том числе и нас, занявших места в зале с некоторым злорадством. Мол, не в концерте дело, начинается именно то, ради чего все и собрались. Смотрели мы польскую криминальную комедию из жизни фальшивомонетчиков – «Лекарство от любви», и действительно потом целый день обсуждали все перипетии сюжета. Очень уж зацепистая тема – фальшивые деньги, да еще целыми чемоданами.
К отъезду домой готовились основательно. Кроме орехов, ракушек и кизила мать намеривалась привезти изрядное количество винограда, да еще в довесок пластмассовую канистру с молодым вином. Вино было домашнего производства, из подвалов местной председательницы колхоза. Как уж свели знакомство с местным начальством, я не представляю, вернее всего через тех же Юлию и Зою Николавну, но нет никакого сомнения, дело не обошлось без горячего участия Риммы Федоровны. Кстати, председательский дом стоял на той же улице Ильича, на противоположной стороне, и всего через несколько дворов. Между прочим, раз или два взрослые уходили туда вечерами на посиделки и застолья, мы оставались одни, и бесились, развлекая себя, как умели.
С канистрой особых дорожных проблем не было, но как везти виноград? В принципе для такого дела практиковали специальные транспортировочные ящички из тонких дощечек. В Новороссийске такими ящичками всевозможных форм и размеров был заставлен на рынке целый ряд. Но, разумеется, предлагались они не бесплатно и, насколько я понимаю, не слишком дешево. И тогда практичная Римма Федоровна предложила «гениальный» выход. Закупили тазы, которые, кстати, продавались в местном магазине. В них сложили виноград, обернули полотном и завязали сверху узлами. Так и отправились в дорогу. Долго потом еще, во время стирок или варки варенья, наша мама вспоминала, что вот этот таз привезли мы с виноградом с самого Юга.
В Новороссийск, на железнодорожный вокзал, мы выехали на колхозном грузовике, понапихались туда вперемешку с чемоданами и прочим добром, заняв почти весь кузов. Дружба с председателем колхоза – великое дело! И снова Северная Озереевка, Глебовка, Васильевка… Хозяйка наша Мария и сын ее Колька отправились нас провожать. Действительно, без помощи этого сильного и ловкого парня было бы трудно погрузить в вагон все наши причиндалы. Особенно в восторге была Римма Федоровна. Кроме того, кто знает, может быть, они успели отметить наш отъезд у той же председательницы? Колька не знал, куда деваться от похвал Риммы и её назойливых уверений, что через несколько лет, он должен непременно жениться на ее дочери.
Между прочим, заметить в скобках, Римма Федоровна с Викой ездили в Южную Озереевку и на следующее лето, но останавливались на постой уже в председательском доме. Имя этой отзывчивой женщины я, к сожалению, позабыл, помню только фамилию, которую мог бы назвать, но она не очень благозвучна….
Отец и дед встречали нас прямо в Москве, приехав ради такого случая на электричке. До дома своего добрались мы только глубокой ночью, впрочем, дальше начинается совсем другая история, не имеющая никакого отношения к нашей поездке. Пусть она останется в прошлом. Главное, мать наша могла теперь с гордостью сказать, что мы побывали на Юге. Я же на воображаемой карте поставил у города Новороссийска свой первый флажок.

2.         Осень  1968г.   древние курганы в бассейне Клязьмы.   

Пятый класс. Мы расстались со своей доброй Лидией Федоровной (наша четверка преподнесла ей собственноручный альбом басен) и перешли под начало суровой, но отходчивой Алевтины Васильевны, сильной математички и бывалой походницы. Всё это, правда, было позже, пока мы о школьном туризме даже не догадывались. Нужно было осваиваться, приноравливаться сразу к нескольким новым учителям.
Все они на первых порах представляли себя добрыми и приветливыми, поначалу даже не скупились на пятерки. И почти каждый предлагал записаться в соответствующий кружок. Был в этом ряду и кружок исторический, под началом нашего историка и завуча школы Валентина Ивановича (Круглова).
В исторический кружок из нашего класса записалась одна Кострикова, вероятно с подачи своего старшего брата, Тольки. Я знал об этом брате (по прозвищу Кастрюля) от Митрофановой Наташки. Она дружила с Костриковой, а ее брат, Кастрюля, учился в одном классе с Серегой Митрофановым. Впрочем, общение и с Серегой, и с самой Митрофанихой осталось уже в прошлом. Еще полгода назад они переехали в кооперативную квартиру за Черноголовский пруд, и Наташка больше не училась в нашем классе.
И вот как-то на перемене подходит эта Лена Кострикова ко мне и Андрюшке Звереву. Мы удивились. Девчонка она была резкая, норовистая, к общению не располагающая. Но слова ее удивили еще больше:
-- Вы хотите поехать на археологические раскопки?
-- Когда!?
-- В воскресенье. Надо одеться по-походному, по 40 копеек на дорогу, взять с собой чего-нибудь, ну немного картошки, сырой. Чтобы печь на костре. А так, нас там покормят.
Раскопки, о которых мы только-только говорили на уроке, дело конечно интересное. И мы решили отправиться туда всей своей командой (Згурский Олег, Зверев Андрей, Калитеевский Витька). Кроме нас, на остановку громковского автобуса пришел еще и Костя Сорокин из пятого «Г».  Но никакой Кастрюли не было, она вероятно и не собиралась ехать.
Не было и Валентиныча, нашего историка (так мы, и разумеется с подачи Витьки, называли между собой Круглова). Он, как оказалось, сроду ни на какие раскопки не ездил. Просто дружил с их организатором, энтузиастом из преподавателей педучилища, и содействовал заинтересовавшимся ребятам. Но не беда, с организатором-то мы уже познакомились. Валентиныч, когда узнал, что мы согласились ехать на раскопки, поручил Андрюше (именно так он его всегда называл, и по-своему к нему благоволил) отнести и передать какой-то сверток. Кому? Он назвал адрес и имя. Я присутствовал при разговоре, но мы оба, дружно, позабыли, как этого преподавателя звать. Запомнили только, что он тоже Иваныч. Чего, впрочем, было достаточно.
Жил этот Иваныч в самом знаменитом на тот момент из ногинских домов. На улице 3 Интернационала, в Первом Девятиэтажном. Том самом! Который только-только был сдан к пятидесятилетию Революции. Вся округа бегала в него кататься на диковинных лифтах и смотреть с верхнего этажа в далёкую даль, аж за Клязьму, на деревню Торбеево и лежащие перед нею заливные луга, которым предстояло еще лет пять ждать, пока их не застроят под Заречье.
К нашему ехидному разочарованию, квартира Иваныча располагалась на первом этаже. Вот недотёпа! Надо же было селиться в самый высокий дом города, чтобы жить на первом. Уж это-то каждый дурак сумеет. Впрочем, сам Иваныч оказался очень приветливым дяденькой. Он нас и встретил в воскресенье у автобуса.
Ехали мы в Авдотьино. Там слезли по сигналу на нужной остановке, и потопали. Вдоль стены монастыря, затем по мосту, за речку, и дальше, куда-то вглубь леса. Так получилось, что после организационных разговоров с Иванычем (он уяснял, кто всё-таки приехал), некоторой неясности в совершенно чуждой для нас студенческой среде, мы отстали и плелись в самом хвосте. А когда добрались до места, на нём уже вовсю раскинулся походный бивак.
- Продукты сюда! – указала одна из студенток-поварих. На клеенке возле костра высилась уже приличная горка снеди. Мы недоуменно добавили по две-три жалкие картофелины. Студенты, толокшиеся вокруг, насмешливо переглянулись. Впрочем, нас тут же послали натаскать из лесу дров, а когда мы с Витькой, обернувшись первыми, приволокли по большой охапке, вручили на двоих пустое ведро. Где набрать воды, нам объяснил один из парней, было заметно, что в отличие от нас, им хорошо знакомы здешние окрестности. Кстати парней там было всего трое – моложавый, худенький Женька, остроносый, с сильно выступающим подбородком Сашка и Лёва. Этот был весьма колоритен – рыжеватый, с мощным загривком и толстой шеей, крепкими округлыми плечами, переходящими в литые бицепсы. Остальные были девушки, весьма взрослые, и их имена, как впрочем и лица, совершенно не зацепили моё внимание.
В общем-то костры, таганы, закопченные ведра, суета вокруг готовящегося обеда – всё это как две капли воды напоминало другую поляну, где мы, в такой же походной обстановке, были полмесяца назад всем классом с Алевтиной Васильевной. У неё уж было принято таким образом отмечать начало учебного года, и мы ходили в эти однодневные походы все четыре сентября, каждого из годов ее классного руководства. Но на том, своем, биваке мы ощущали себя полными хозяевами, обед, суп, каша, компот – всё шло за наш счет, и предназначалось именно нам. Здесь же, у археологов, мы поневоле чувствовали себя прихлебателями и мало желанными гостями.
Но у костра долго прохлаждаться не пришлось, совсем недалеко за деревьями на круглой горке уже возился Лёва. Он спилил три выросшие на ней березы, велел нам оттащить их в сторонку и, слегка вкопав стволами в землю, так и оставить. Деревья мы успешно «посадили», но было это только начало. Горка и оказалась курганом, насыпанным когда-то посреди леса.
Очень скоро Лева закончил рисовать на планшете исходную схему и взял лопату. Нашлось по лопате и каждому из нас. По команде мы встали вчетвером рядом с Лёвой. Костя тоже был с нами, а вот Андрей, единственный – по выбору Иваныча - ушел с другой бригадой на еще один курган. Как было сказано, там тоже понадобится мальчишка.
Была с нами, на нашем кургане, еще и одна студентка, но напрочь не помню, копала она землю наравне со всеми или только присутствовала. Всё-таки, наверное, копала.
Очень скоро мы убедились, что археологов только в книжках на каждом шагу ждут находки и открытия. Мы же просто снимали землю. Причем делали это, не как придётся, а строго слоями. На верхушке кургана выравнивается горизонтальная площадка. Затем вся эта площадка проходится «на штык», попросту втыкается лопата, подцепляется на нее земли, сколько захватится и отбрасывается в сторону, подальше от кургана. И так раз за разом, от края до края. Лёва правда ворчал, что с такими работниками, как мы, съем осуществляется не на штык, а только на полштыка.
Затем самое муторное – зачистка. Настильными движениями лопаты убирается вся рыхлая земля, которая не откинулась сразу. Таким образом, чтобы опять получилась новая площадка, такая же плоская и ровная. Иными словами, курган убирался последовательными горизонтальными срезами. Каждый очередной срез Лёва обмерял и наносил на план.
В общем-то грунт этого кургана преимущественно составлял песок, снимался он легко. Конечно, иногда попадались крупные корни, но когда кто-нибудь из нас брался тюкать их топором, Лёва не выдерживал. Он подскакивал, выхватывал инструмент и наносил со всего плеча один-два удара. Как правило, чтобы убрать корень, этого бывало достаточно. И вообще, как нам разъяснили, лопату надо втыкать не так – резче, и подцеплять плавным, но одним непрерывным движением, а уж откидывать землю совсем иначе. Не вбок, как веслом, а прямо вперед. Причем черенок должна сжимать только правая, толкающая рука, а левая, полуразжатая, лишь направлять и придерживать, чтобы черенок в ней скользил. Короче, что-то на манер биллиардного кия.
Но, несмотря на все усилия Лёвы, нужной производительности мы так и не дали. К обеду выдохлись совсем, всё чаще устраивали передых. Лёва во время этих передышек сначала вполголоса болтал о чем-то со своей однокурсницей, потом стал уходить. Вместо него собеседником появлялся угловатый Сашка. Этот тоже болтал негромко, но гораздо эмоциональнее, улыбался, жестикулировал. Мы же просто отрешенно сидели в сторонке. Даже говорить не хотелось.
Обедать нас позвали отдельно ото всех. Оно и понятно, мы ведь не привезли с собой ни мисок, ни ложек, ни кружек, стало быть, получили чью-то посуду из общего фонда. У костра распоряжалась всё та же повариха с резким командным голосом. Пока мы ели, она с кем-то там пререкалась, вперемешку с шуточками, потом обернулась к нам. Мы уже бочком-бочком отступали куда-нибудь подальше.
--А спасибо кто будет говорить!?
-- Мы! – коротко ответил я.
-- Да-да, - подхватил Костя.
Олег только слегка фыркнул, и лишь Витька догадался не отвечать на поставленный вопрос, а просто сказать «Спасибо».
Вернулись к кургану. Осеннее солнце только-только набрало полную силу, не хотелось браться ни за какие лопаты, а сидеть вот так, подставив лицо солнышку и блаженствовать. Тем более, что до подошвы кургана еще копать и копать, а выше нее, как стало уже ясно всем, никаких находок и быть не может.
Потом копали дальше, уже через силу и неохоту. Особенно одолевали эти зачистки, которые заметно тормозили дело. Вполголоса мы стали роптать, пока Олег не возмутился в полный голос. Дескать, зачем мы срываем напрочь весь курган, надо просто вырыть в нем большую яму. Пока до чего-нибудь не дороемся.
-- Да? - усмехнулся Лёва. – А как ты будешь снимать план кургана?
Олег промолчал, но было ясно, готов он был ответить, что кому они нужны, эти съемки. Найти бы чего-нибудь и ладно. Однако промолчал, подавленный, как и все мы, упорной деловитостью и добросовестностью всего совершаемого. Нет, наши археологи не уподоблялись искателям-хищникам, после них оставалось не разгромленное захоронение, а полные сведения о том, каким оно выглядело еще нетронутое.
Но легче работать от этого не становилось. Лёва, как мог, поддерживал в нас дух. Он начал рассказывать, что когда вскрывают поселения, там вообще двойная работа. Не только раскопать все объекты, но потом еще и закопать.
-- Ну, закапывать-то легче, - попытался возразить я.
-- Чего-чего? – даже засмеялся Лёва. – А вот посмотрел бы я на вас. Уж не знаете – не говорите.
Во время одной из передышек Олег не выдержал, ему нужно было хоть как-то выплеснуть досаду и раздражение. Он схватил топор, отбежал шагов на десять к соседней полянке, прямо по земле вырубил кусок дерна и откинул его в сторону. Затем начал в образовавшейся ямке рыхлить тем же топором землю и выкидывать ее наружу. На первых порах это занятие спорилось у него удивительно быстро.
-- Что это вы там делаете, юноша? – спросил Лёва. Именно так он обращался ко всем нам.
-- Проводит археологические … распопки! – сострил Костя Сорокин. Это слово вызвало у меня судорожный, почти истерический смех. Захохотали и Костя с Витькой. Олег оглянулся, бросил свои «распопки» и вернулся ко всем.
Лёве стало ясно, что до подножия кургана мы сегодня не дойдём, и он перестал нас подгонять. Не спеша, потихонечку, мы провозились до сумерек и бросили работы, когда с шутками и гомоном на наш курган вышла вторая бригада. Андрей тоже шёл весёлый, довольный.
Они отрыли женский скелет с крашеными волосами. Крашеные луком, говорили студентки, всерьёз или шуткой – не знаю. На нем, конечно, нашли серьги, перстни, височные кольца и прочие почерневшие медяшки, соответствующие времени.
Андрей рассказал, что по распоряжению Иваныча, они срывали только ровно половину кургана. Почему, не знаю. Или команда была слабее, или сам курган подпорченный. Обнажили половину самого нижнего уровня – оказалось пусто. Но, кажется, предположения такого рода уже высказывались, особенно никто не удивился, хотя конечно всем стало досадно.
--Эх! – в сердцах воскликнул Женька и ткнул лопатой в низ некопаной половины кургана. К его ногам выкатился череп. Обнаруженное захоронение тут же вскрыли по всем правилам и набрали целую коробку трофеев.
-- Что, не видели никогда таких колечек? – спросил нас Иваныч. – Ну, так покажите им, - а сам пошел дальше к биваку. Это «покажите», не обращенное ни к кому, повисло в воздухе, как будто его никто и не слышал. Никаких старинных ископаемых украшений мне в этот раз увидеть не удалось.
Надо ли говорить, что наша поездка на Авдотьинские курганы никому особенно не понравилась. Только Андрюшка Зверев был согласен ехать и в следующий раз. Состоялась эта поездка через воскресенье. Андрей уговорил меня составить ему компанию, Олег и Витька ехать отказались наотрез. Но нашелся нам и третий компаньон – Сашка Морохов.
Морохов Сашка, или просто Морох, пришел к нам в четвёртом классе. Первые два года он вел себя как странный двоечник. Обычно двоечники у нас быстро становились отщепенцами, переставали общаться в классе и примыкали к вольной компании общешкольных хулиганов. У Мороха этот процесс затянулся. Учась фактически почти на круглые двойки, он продолжал вести себя как спокойный троечник. Очень активно, например, ходил на сбор металлолома и макулатуры, который хорошие ученики игнорировать не рисковали, а двоечники откровенно прогуливали.
Морох был очень сильный, но в первые годы никого в классе не задирал. Не то, что например Вовка Лапыр, другой наш второгодник. Правда, тот попал к нам в неудачное время, двумя годами раньше, когда класс еще был дружный и сплоченный. А ведь его не только оставили на второй год, но и перевели к нам из другой школы именно за драки. В нашем же классе Лапыра хватило только на год, его несколько раз, несмотря на крепкие кулаки, беспощадно избивали кучей. В конце концов, по жалобе матери, Вовку отправили назад в 14 школу. Но вот с Морохом в первые годы таких историй не происходило. Он водил дружбу даже с лучшими учениками.  Вражда с классом, хулиганская компания, всего этого, конечно, он не миновал, но случилось это значительно позже.
На раскопки Мороха, без всякого сомнения, пригласил Андрюшка, он тогда с ним вовсю общался, часто бывал у него дома. Захаживали к Мороховым, впрочем, и все мы, поскольку там можно было хорошо побеситься, но Андрей торчал у Сашки больше всех нас, вместе взятых…
Вторая поездка на раскопки проходила при пасмурной, облачной погоде. Впрочем, оделись мы тепло, обулись в сапоги, и, наученные прошлым опытом, запаслись провиантом. На этот раз раскопки намечались где-то за Ореховом-Зуевом, мы довольно долго добирались до места. Вёз нас полуфугон с маленькими окошечками и задней дверью, чуть побольше «Газика». Из старых знакомцев-археологов с нами ехали только Сашка и Лёва, да по дороге подсел еще один парень на велосипеде, их же возраста. Велосипед втащили в фургон, хотя там и так было не повернуться от ведер, лопат и прочего инструмента.
Иваныч,  кстати, ехал тут же с нами, в этом же полуфургоне. Он всю дорогу о чём-то раздумывал, не вмешивался ни в какие разговоры. Парни вели себя шумно, особенно Сашка, который всё подшучивал над новым парнем-велосипедистом. Тот же весьма спокойно воспринимал все его шутки без особых эмоций. Мы тихонько переговаривались, слушали чужие разговоры, и время от времени брали в руки транзисторный приемник. Это ведь тогда была диковинка, а тут вдруг нам разрешили не только держать его в руках, но и вертеть настройки. Правда, стоило поймать какой-нибудь размеренный голос диктора,  Сашка-архелог как по команде поворачивался и раздраженно восклицал:
-- Перестань! Включи лучше музыку.
Но вот машина дошла до места, на этот раз мы оказались в поле. Открытая местность, с заезженным грязным проселком. Правда, вдали со всех сторон виден лес, но до него довольно далеко. Единственный островок поросли, и среди него три молодые сосенки – впереди по дороге. За ним опять всё голо и местность явно спускается вниз. А на горизонте опять лес.
Курган был рядом, тут же у грунтовой дороги, собственно, мы и подъехали прямо к нему. Еще два или три виднелись в стороне, но недалеко.
Иваныч вдруг выругался и быстро полез на верхушку. За ним и остальные – и всё стало ясно. Прямо посередине вглубь уходила недавно вырытая прямоугольная яма в размер обычной могилы. На дне ее, кроме комков земли – ничего. Иваныч, злой как собака, постоял возле этой «могилы», обернулся:
-- Чего ждете? Выгружайтесь.
Мы вернулись к машине, сам же Иваныч пошел смотреть другие курганы.
Бивак разбили совсем недалеко от первого кургана. С дровами на этот раз было туго. Мы сбегали до поросли, но сушняка там нашлось на одну охапку. Конечно, приволокли всё, что есть. Иваныч еще не возвращался, парни возились с инструментами и приборами. Я недоумевал – нас здесь всего шестеро, не то что целая ватага прошлого раза. Будем мы сегодня проводить раскопки, или это просто вроде разведки. Зачем тогда выгрузили такую кучу лопат?
И как раз в это время послышались отдаленные голоса. По проселку, просто пешком, двигалась целая колонна народу. На студентов эти люди не походили, они были явно постарше, и мужчин и женщин среди них насчитывалось примерно поровну. Но женщин всё равно, пожалуй, чуточку больше. Выглядела эта куча народу, скорее, как работники нескольких отделов какого-нибудь учреждения, было видно, что все они друг друга хорошо знают. Все шли довольные, оживленные, больше всего напоминая людей на субботнике или майской демонстрации. Возглавлял их солидный представительный мужчина средних лет.
К тому времени, как люди эти подошли к нашему биваку, подтянулся сюда и Иваныч. Два руководителя поздоровались, но Иваныч, по сравнению с пришедшим, продолжал выглядеть хмурым. Они поговорили чуть в сторонке, и было видно, что один на что-то жалуется и сердится, а второй благодушно его успокаивает. Затем, как и в прошлый раз, людей развели по двум курганам.
Лёва возглавил отдельную бригаду и повел ее на самый отдаленный курган. Там они потом копали целый день, примерно, как и мы в прошлый раз. Несколько раз за день мне случалось пробегать мимо. Работали эти люди весело, с шутками и прибаутками, но всё равно, курган до вечера не одолели, хоть их и было там человек восемь. Справедливости ради, тем не менее, следует заметить, что по сравнению с нашим лесным, этот курган был значительно больше. Настоящий холм. Как выразился вечером Андрей, Лёве опять не повезло.
Основная масса людей сосредоточилась у первого кургана. Остались здесь же и оба начальника. Сначала Иваныч распорядился двигаться раскопом по одной стороне сбоку от уже отрытой ямы. Копающих было много, работали по очереди, нам покопать почти не доставалось. Через два или три слоя наткнулись на глиняный горшок почти на самом краю, как будто лишь слегка прикопанный в курган.
Всех отогнали подальше, работы остановили. Носатый Сашка подсел к этому горшку со щеткой и стал постепенно под него подкапываться. Когда горшок открылся наполовину, отозвали и Сашку. Пришлый начальник чего-то допытывался от своих людей, но ответы получал не те. Наконец стало ясно и мне, что он хочет сделать фотографию, а с фотографом заминка. В чем там была причина, не знаю, в итоге Иваныч попросил Андрюшку сбегать к Лёвиному кургану за третьим парнем, тем самым велосипедистом.
Велосипедист, а теперь как выяснилось и фотограф, достал из своего рюкзака массивный аппарат с очень толстым объективом (не чета «Смене», которой у меня на глазах всегда пользовался Сережка Митрофанов). Парень сидел на корточках, что-то там щелкал и перезаряжал, а все почтительно ждали, обступив курган. Оба начальника опять отошли с разговором в сторонку.
В это время по дороге подошел неизвестно откуда взявшийся старик. Он был явно из местных, в телогрейке, сапогах и уже шапке с кожаным верхом. Мы стояли с двух сторон, освободив проход для фотографа. Старик подошел и тоже стал с краю, поглядел на всех нас, молчаливо стоящих. Недоуменно пожал плечами.
-- Нашли? – спросил он спокойно. – А чего же ждете?
И тут же моментально шагнул к горшку, наклонился, ухватился пальцами за край горлышка и потянул.
-- Куда!! – сорвался с криком Иваныч. Старик сразу отдернул руку и выпрямился.
-- А вы что стоите и смотрите!?
Правда, очень скоро выяснилось, что ничего напортить посторонний старик не сумел. Горшок и так был расколот, а видимая из земли половинка – это практически всё, что от него осталось. Но Иваныч рвал и метал. Обругал фотографа, что он так долго возится, Сашку, который должен был лучше обработать горшок щёткой. Осколок вернули на место, сфотографировали, снова извлекли, и возле его отпечатка в земле опять пристроился Сашка.
-- Где эти пацаны?! Почему без дела болтаются? Посади перебирать.
Это уже относилось к нам. Морох сразу отошел подальше. Я еще не сообразил в чем дело, а рядом с Сашкой уже присела какая-то девчонка. Он начал извлекать землю, в которой должны были остаться черепки и, возможно, другие предметы из разбившегося горшка. Девчонка тщательно разминала в руках комки. Меня кто-то тронул за плечо. Это был Морох.
-- Пошли лучше за дровами.
Дров, действительно было маловато. Мы захватили походный топорик в брезентовом чехле и снова отправились к той поросли, в которой уже побывали. Но ни сухостоя, ни валежника там не прибавилось. Я поглядел на одну из сосенок, и мне очень захотелось ее срубить. В самом деле, сколько я уже переколол поленьев, чурбаков и просто разных деревяшек, а ведь ни разу в жизни мне не приходилось свалить настоящее дерево. Как лесорубу!
Не спрашивая мнения Морохова, я расчехлил топорик. Первые зарубки дались легко, полетела на землю кора, обнажилась белая древесина. И вот в этой-то древесине топорик понемногу начал вязнуть. Скоро я понял, что дальше тюкать не могу.
За топор взялся Морох. Свежая сила сразу принесла результат, проруб уверенно стал двигаться к середине ствола. Я немного успокоился, решив, что дело, затеянное мной не безнадежное. Тем не менее, мы еще меняли друг друга дважды, прежде чем сосна вдруг начала падать. Готово.
Свалить-то мы её свалили, но предстояло еще доволочь ствол с кроной до самого костра. Вот этого как раз и не хотелось, я бы с удовольствие бросил это дерево здесь. Но как же так? Тогда это будет откровенное варварство. Впрягайся, Саня! Хорошо, что со мной в упряжке оказался здоровенный Сашка Морохов. С Андреем Зверевым мы бы его точно не дотащили.
Наш курган, между тем, сильно уменьшился. Вскрытая половина опустилась почти до самого низу, вторая была уже снята на метр с лишним. Еще один проход и чья-то лопата наткнулась на кости таза. Сомнений не оставалось – здесь лежал скелет.
-- Вот она, моя Маруся! – ёрничал Сашка, снова берясь за щетку.
«Маруся» располагалась у самого края, поэтому можно было одновременно аккуратно раскапывать захоронение и продолжать срывать вторую половину кургана. Наша помощь опять была лишней, и мы бегали от костра, где обрубали со ствола и подкладывали в огонь зеленые сосновые ветки, и обратно к раскопу. Впрочем, в этот раз на костре грели только чай, а обедали всухомятку, кто что припас из дома. Так что зря мы свалили эту сосну, ствол которой так и остался вечером лежать у кострища. Впрочем, я уверен, что и на следующее воскресенье раскопки здесь продолжались, и те, кто пришел после нас, дровишками наверняка воспользовались.
Сашка дорылся до ребер, раскопал руки. Ноги пока мало его интересовали, на них обычно не было украшений. А руки другое дело. Мы как раз удачно застали момент, когда веселый археолог выудил костяной палец с надетым на него перстнем. Щеточка мягко ходила по перстню, очищала дырочки, и он становился ажурным. Скань – плетение из тонких проволочек, почти как и наши детские колечки, много веков спустя. Но конечно не наше качество. Сашка, наконец, выдернул из кольца костяшку и пристроил ее к основной руке, а кольцо отправил в коробочку. В ней уже лежало несколько так же почерневших штучек непонятного нам назначения.
Иваныч не сомневался, если скелет нашли у самого края, в кургане должно было быть и второе захоронение. Когда до него добрались, никто особенно не удивился. Но, сняв насыпь до конца, наткнулись на большой череп третьего скелета. Он оказался самым большим.
Вот это уже было событие! Вокруг круглой ямы с тремя раскинувшимися костяками толпились и гудели, бродили вперед и назад. Иваныч старался казаться сдержанным и хладнокровным, зато его коллега сиял, не скрывая радости. Подошла и бригада Лёвы. Шуму прибавилось.
К тому времени фотограф пришедшей команды наладил свою технику. Его начальник, гордый и важный, указывал точки, с которых, по его мнению, следовало запечатлеть раскоп. Тот, пухлый мужичок с ленивыми движениями, послушно выполнял все указания. И вот старинные останки запечатлели, казалось бы, со всех мыслимых сторон.
-- Еще бы и сверху, - подвел итог довольный руководитель. – Давайте-ка!
Несмотря на то, что скелеты и так лежали где-то внизу, так как откинутая земля образовала круговой вал, ему как видно хотелось запечатлеть всю картинку как бы с птичьего полёта. Но подчиненные хорошо его поняли. Фотограф уселся на плечи одного из мужчин, тот, кряхтя, выпрямился. Щелк! Вспышка! Щелк! Вспышка!
-- Уже коленки дрожат, - услышал я тихое бормотание Иваныча. – Опускай его, хватит, - добавил он в полный голос. Фотограф слез.
-- Еще бы вот отсюда, - засуетился неугомонный коллега.  Иваныч хмыкнул.
-- А ну-ка, Лёва!
Да, действительно, Лёва встал как монумент, как будто этот мужичок с фотоаппаратом весил от силы несколько килограммов. Наконец, съемки были закончены.
Принялись делить трофеи, то есть всё интересное уже завершилось. Можно было возвращаться к костру. Но я еще видел, как ореховские упаковывают в коробки черепа. Вот это показалось мне странным. Зачем они? Ведь это же не питекантропы, не пещерные люди, обычные славяне. Но специалистам видимо виднее.
Стали собираться домой. Отвратительное настроение, преследовавшее Иваныча целый день, наконец рассосалось. Он сел в полуфургон на своё старое место и бессмысленно улыбался, собрав в кучки глаза и губы. Какие-то местные парни и девчата голосонули на дороге и попросили их немного подвезти. Машина заполнилась до отказа. Кто-то стал говорить, что им ужасно повезло. Здесь не ходят автобусы и они вообще удивились, когда увидели нашу машину.  Зачем интересно мы туда ездили?
-- А у нас сегодня удачный день, - вдруг хитренько заулыбался Иваныч. – Хотите, можем дать вам на студень! – и вытащил из сумки один из черепов. Черный, в иссиня-фиолетовых пятнах и прожилках. Значит, не все, оказывается, забрали ореховские. Марусю оставили.
Визга было немного, а смеху – до отвала. Попутчики скоро вышли.
Дальше ехали уже по темноте. Иваныч уснул, парни о чем-то балагурили. И вот Сашка стал расписывать Андрею, как многому он научится, если будет ездить с ними на раскопки. Он сам покажет ему, как снимать план кургана, составлять схемы. Потом уловил моё кислое выражение и добавил:
-- Соглашайся. А то вот этот парнишка с нами уже точно никогда не поедет.
Он угадал, больше в археологических раскопках мне участвовать не приходилось.


    3.    Лето 1970 г. Орёл

Летом 1969 года Андрей и Витька вернулись довольные и гордые. Впечатлений у них была масса, столько, что не хватало слов. Еще бы! Они теперь участники велопробега. И какого! Даже в местной газете появился громкий заголовок: «600 километров на велосипедах». Статейка, правда без особых подробностей, сообщала, что группа велотуристов из школы 21 посетила Псков и Ленинград. Но и это было приятно.
Славу же моим друзьям принес огромный стенд в школе. Там сверху те же «600 километров», но под ними – всё. И имена, и фотографии. Честное слово, не хуже стендов о Ленине в большом коридоре третьего этажа. Каждый мог подойти, посмотреть, ткнуть пальцем. А Витька и Андрей небрежно комментировали: «Это Псков. Это Пушгоры. А это так, уже после Ленинграда».
Да, это тебе не Москва с Электросталью. В Ленинграде из нашего класса еще никто не побывал, не говоря уже про Псков или Пушкинские горы.
Других подробностей память не сохранила. Ребята ведь много и не рассказывали.  Ну были, ну съездили. Только позже я начал понимать, что это был за поход: строгий, мужской, совсем в духе «Юрия», нашего преподавателя английского. Он ведь только с виду казался тихим и деликатным. Позже я узнал, каким Юрий Владимирович бывает в запальчивости и гневе.
Но, что ни говорить, этот псковский поход был одним из высших достижений школы. И самым дальним, и самым именитым. Позже, под началом уже Алевтины Васильевны, второго руководителя псковского похода, мы так далеко не забирались.
Тем не менее, не сохранилось даже имен участников. Кроме Витьки и Андрея я могу назвать только моих более поздних знакомцев: Юрку Ящука, Колю Севастьянова, Володьку Соколова. Да в придачу Борьку Маленкова, который вместе с Юркой составлял красу и гордость похода – пару самых сильных и могучих ребят.
И еще один дополнительный штрих. Состав походников был строго мужской с единственным исключением. Была все-таки одна девчонка – Аня Брейдо.
На следующее лето Юрий Владимирович и Алевтина Васильевна наметили вести своих подопечных в противоположном направлении. На юг: в Тулу и Орел. Поход также предстоял велосипедный. И конечно и Витька, и Андрей должны были стать его непременными участниками...
Шла контрольная по алгебре. Я сидел, позёвывал, всё решено, осталось написать строчку-другую. Вижу, подходит математичка, она же – наша классная, она же просто Алевтина Васильевна.  И тихонько так:
- Почему твоя мама считает, что я не хочу брать тебя в поход.
Я молчу, только плечами пожимаю.
- Если хочешь пойти, надо было подойти и сказать.
Так я понял, что меня тоже берут. Тем более, что и вЕлик у меня уже был. Свеженький, только из магазина.
Но маминого заступничества для зачисления в походники оказалось недостаточно. Предстояло выдержать пробный заезд – до Черноголовки.  И тут я чуть было не сгорел. Сразу после Ямкина начал очень сильно отставать; не сил не хватало, а именно духу. Поход на велосипедах – коварная штука, надо ехать и когда хочется, и когда не хочется. Крутить педали, если даже тошно и муторно. Иначе отстанешь и не догонишь.
А тут хотелось на всё плюнуть. Притормозил Витька, спросил, в чём дело.  В чём? Да ни в чём! Уж как-нибудь доедем. И правда, вжик-вжик, плюх-плюх. Обратной дорогой я уже удержался  в общей колонне. Просто стало ясно – расслабляться ни на минуту нельзя. И тогда вопросов не будет.
И вот, так же, как и в прошлом году, когда провожали ребят, стоим с велосипедами вдоль окон столовой. Съемка для истории, на кинокамеру. Вот они – все участники.  Есть уже и мои ровесники кроме Витьки и Андрея – Серега Моченов и Костя Сорокин. Как раз на полную пятиместную палатку. Во второй палатке разместятся пятеро старших. В третьей – те что ни туда, ни сюда по возрасту, то есть между старшими и нами. Их всего двое: Петька и Женька (будущий Пиг). И две девчонки – Брычкина и Ратникова. Так было по перекличке, а имена их я узнал гораздо позже. В общем, чувствуется, поход будет не псковский, но серьезный.
Отъехали прямо от школы. Потом по Комсомольской, мимо Электростали, через Фрязево – в общем на Бронницы. Денек выпал хмурый, но без дождика. Настроение бодрое. На привалах- передышках все еще свеженькие – возня, беготня. Но ничего, день длинный, все еще уморятся.
У Бронниц встали на Москве-реке, недалеко от большого моста. Андрей и Витька учат, как поставить палатку, тем временем развели два костра. Клич – у кого тушенка? У кого сгущенка? Витька шустро выложил какую-то из банок. Потом шепнул, чтобы в другой раз не зевали – быстрее выложишь, меньше повезешь. Ужин – обычный, походный. Ведро супа с тушенкой, ведро каши, ведро киселя.
Только тут, на стоянке все как следует и рассмотрели друг друга. Весельчак Севастьянов, неторопливый Ящук, суетной Соколик. Авинникова я смутно знал и прежде, он из одного двора с Витькой Калитеевским. А вот и хмурый Сашка Степанов, старший брат шутника Петьки. С ним-то у меня возникла неприязнь с первой стоянки. Странная холодная неприязнь. За весь поход мы не сказали друг другу и двух слов, косились молча и упорно. Да и потом долгие годы, несомненно узнавая друг друга при случайных встречах, никогда не говорили и даже не здоровались.
Что касается девчонок, те вообще оставались в сторонке и помалкивали. И так, по-моему, весь поход.
Спать первую ночь фактически на твердой земле – непривычно и неуютно. Так было не только со мной – новичком, но, кажется, и со многими другими тоже. Старшие засиделись у костра. Авинников и Ящук по очереди рассказывали дикие истории непременно со смертельным исходом (... вошел, ахнул. Разрыв сердца!). Мы  тихонько хихикали в сторонке. Но вот команда из желтой командирской палатки голосом Юрия: «Отбой».
Он не только объявлял отбои и подъемы. Было немало прочих деталей военного обихода. Например – дежурства «по кухне». Дежурные не только запасали дрова и поддерживали костер. Они мыли кухонные ведра и даже все миски с ложками и кружками. Это что! Судя по псковским фотографиям, в том походе вообще ходили в пилотках. А уж если не доглядишь за велосипедом....!
Мне в первую ночь никак не удавалось заснуть. В конце концов я вылез к костру. Уже еле-еле светало. Почти сразу ко мне присоединился и Зверев Андрей. Решили запалить костерок. Развели и сидели до утра. То и дело к нам кто-нибудь присоединялся. Посидит, и снова ползет в палатку. Конечно разговоры, треск дровишек. Но ночью с нами разбираться не стали.
Утром влетело за то, что не спали сами и не давали спать другим. Конечно, это была чисто профилактическая мера, чтобы не забывались. Мы и без внушений вторую ночь спали, как убитые.
Мало того, что сказалась бессонная ночь. Перегон на второй день намечался очень крупный. Собственно, самый больший за весь поход. Проехали мы 120 километров. До самой Каширы.
Палатки поставили на берегу Оки. На следующее утро предприняли первый опыт купания. Шуму было много, радости мало. В общем, больше для пробы, вода была холодная и течение очень быстрое.
Третий день стал днем поломок. Сначала навернулся багажник у Кости Сорокина. В чем была причина, сказать сейчас затрудняюсь, но ЮВ выдал ему хороший пистон. Костя покуксился, а потом, делать нечего, раздал другим все банки. Остались у него только личные вещи.
Затем не выдержал велосипед Соколова. Авария получилась серьезная. Вылетела задняя звездочка, срезала несколько спиц. Помню его облезлый велик, распростертый на обочине, над ним склонились трое.  От подъезжающих они отмахиваются – проезжайте дальше! Главный ремонтник – Юрка Ящук разбирает заднюю втулку и даже головы не поднимает.
Опять дождичек. Каково возиться ребятам в грязи и сырости! Нам, остальным, проще. Большая бетонная будка автобусной остановки вместила всех, с велосипедами, да еще и десяток местных жителей. Под крышей, хоть она и протекала в двух местах, пережидать дождь веселее. Каждого очередного из подъезжающих и забивающихся под крышу, спрашивали: Какие там дела с ремонтом?  Все разводят руками, добавляют лишь новые подробности, кто чего видел и понял. Больше всех ругается Петька Степанов : «Сокол! На своей развалюхе!»
Еще не все знают, что у Петьки собственные проблемы: ночью разболелся зуб. Он не выспался, а впереди еще одна такая же маятная ночь. И только в Туле он попадет к врачу. Да, только после Тулы мы поймем, какой Петька, оказывается, веселый и неугомонный парень!
Так или иначе, но ремонт прошел успешно, хоть и трудно. Любой другой на месте Сокола сделался бы до конца похода объектом мелкого презрения. Однако с ним не произошло ничего подобного, хоть он и не ходил в авторитетных парнях. Разговорчики в его адрес как-то сами собой угасали. Можно, правда, добавить, что и у  ЮВ Соколов был на хорошем счету.
Третья ночевка – весьма живописное место, река Осётр. Речушка хоть и небольшая, но чистая, причудливо изогнувшаяся. И противоположный берег в еще свежей, яркой зелени. Издалека кажется, что это ровный, аккуратно подстриженный, мягкий ковер.
На стоянку встали сравнительно рано. Составили, как обычно, козлом велосипеды, растянули палатки. Дежурство нас в этот вечер миновало, так что мы с Андреем отправились побродить. Нашим вниманием сразу завладел самый высокий холм на том берегу. Его вершина была похожа на безупречно-круговой вал. И хоть весь холм покрывала однородная зелень травы, мы не сомневались – это какое-то древнее городище. План наш был прост: пешком вернуться на шоссе, перейти Осётр по мосту и уже по той стороне дойти до верхушки таинственного холма. Что делать дальше, мы пока не думали.
Но с моста стало ясно видно, что холм этот стоит не просто на противоположном берегу, а на мысу. Даже перейдя мост через речку, мы уперлись бы в еще одну водную преграду.
На всякий случай мы спросили у каких-то мужиков на дороге: можно ли пройти вон туда? Один из них ответил, что тут сливаются две речки, Осётр и Верхуша. То есть, не пройти. Тогда мы, естественно, спросили: а что там такое, на вершине, не старинная ли крепость. «Да, очень похоже», - благосклонно подтвердил местный житель. Пришлось возвращаться в лагерь. Видимо в тот день мы также не купались, поскольку и мысли не было просто-напросто переплыть Осётр.
Сгустилась темнота. Чуть в стороне от нашей стоянки замелькали огоньки. Пошли предположения, что это ловят рыбу, приманивая ее на свет. Ого, это что-то новенькое! Большой ватагой мы отправилась посмотреть ночную рыбалку..
Оказалось, что ловили здесь не рыбу, а раков. Два дядьки, по уши запакованные в непромокаемые костюмы, бродили по мелководью, заходя то по колено, то по пояс. Один из них охотно показал нам, что у них за промысел.
Луч фонарика освещал воду и проникал до самого дна. И было просто видно, как время от времени по песчаному дну пробегают раки.
- Вот смотрите!
Действительно, бежит небольшой рачок.
- И как его?
- Да просто руками. Не бойся.
Кто-то из наших изловчился и выхватил из воды рака. Дядька сказал: возьмите себе. Он ловил только крупных.
У наших ребят был фонарик и два «жучка». Тут же попробовали светить в воду. Оказалось, что мы можем ловить раков не хуже. Но только на самой мелкоте. Дядька сразу ушел на глубину и занялся своими крупными раками, похваливая их и подбадривая. Он складывал добычу прямо за пазуху в специальный мешок.
У нас мешка не было. Старшие не долго думали, решили принести из лагеря ведро. За ним послали меня...
В первое мгновение такое «поручение» повергло меня в легкий шок. Я считал себя трусоватым, боящимся в том числе и темноты. А тут - идти одному, вдоль речки, видя впереди только едва мерцающий огонек костра. Но самолюбие не дало показать эту минутную оторопь. Пришлось пойти, и шагов через пять я понял странную вещь: оказывается бояться-то нечего. Вокруг тихо, спокойно, куда идти – понятно, и никто не встретится по дороге – это тоже очевидно. Нет здесь ни зверя хищного, ни человека лихого. Поразительное, чудесное ощущение!
Наловленных раков сварили с утра и съели сходу. Собственно говоря, и это было неплохим развлечением, таскать донных ползунов в покрасневших панцирях прямо из ведра, но ловля – действительно что-то незабываемое. Где и когда еще такое испытаешь? Лично мне больше не приходилось.
Перегон следующего дня был короткий, всего полудневный, Тула находилась уже недалеко. Однако, размякать было рано. Это поняли сначала мы с Костей Сорокиным, когда нарвались на крупный нагоняй. Причем нарвались в одном и том же месте.
Остановились на роздых, как обычно после очередных 10 километров. Через дорогу виднелись несколько домиков и магазин. Магазин привлек внимание, двое-трое сбегали в него. И вот Серега Моченов прибежал и сказал Косте, что есть здесь отдел запчастей и в нем - багажники. Сорокин вскочил, скорее к своему велосипеду. Поднимает его с земли одним рывком и слышит:
- Эй..., - Юрий Владимирович то ли запнулся, позабыв сгоряча имя, или сглотнул крепкое словцо, - К-кост-тя! Ты что же это, и в уборную теперь на велосипеде ездить будешь?! Свернешь багажник, дам две банке сгущенки, и в Ногинск пешком потопаешь...
В это время вздумалось и мне пройтись до магазина. Я шагнул на дорогу, но полуобернулся, услышав забавные реплики про велосипед и уборную. А машины-то здесь носились на полной скорости. Вот одна и промчалась, обдав ветром, так что с головы чуть не слетела кепка.
С Костей Юрий беседовал сидя, тут же подскочил ко мне вплотную. Я увидел злющие глаза и думал, что сейчас он будет бить меня до посинения.
- Еще одному жить надоело! Марш на место.
В магазин идти расхотелось.
На самом подъезде к Туле лопнула шина на велосипеде Петьки Степанова. А так как ехал он на гоночном, шина была бескамерная, поэтому она просто разлетелась пополам, и Петя съехал с горки на голом ободе. «Хорошо, что спуск короткий, - прокомментировал Юрий. – А если бы разогнался посильнее... Разлетелся бы обод, и на одном колесе или в кювет, или под машину».
Сказать тут к слову, велосипеды у нас были самые разнокалиберные. Вся пятерка наших младших, как один, ехала на обычных дорожных, только разных заводов. У старших были по большей части гоночные и полугоночные (мы говорили – полугончие). Насколько я понимаю, самый шикарный – «Спутник» -  был у Ольги Ратниковой.
Петькина авария задержала ненадолго, шины в запасе были, и скоро он присоединился ко всем. Если бы также, на ходу, можно было управиться и с больным зубом, а не идти вечером в тульскую больницу!
Но вот пошли какие-то железнодорожные переезды, склады, ангары, заводские кирпичные заборы, одним словом,  признаки большого промышленного города...
В Туле, областном центре, никто, ясное дело не собирался ночевать в палатках. Требовалось для постоя найти школу. Как это делалось, не знаю. Действовали наши руководители на полной импровизации, созванивались заранее, или имели при себе какое-нибудь официальное письмо – знали только они. Но по внешнему впечатлению я склоняюсь к первому.
Мы уже въехали в город, когда я почувствовал неладное. Рюкзак, привязанный на багажник, стал заваливаться на правую сторону. Улучив момент, я проверил крепление багажника. И похолодел. Сам багажник был цел, у харьковских велосипедов они отличались прочностью. Но болт, крепящий его в верхней точке, исчез вместе с гайкой и фиксирующей накладкой. Пока никто не обратил внимания, я оттянулся в хвост цепочки. В общем-то веревки держали рюкзак прочно, дотянем до какой-нибудь школы, а там видно будет.
Но не вышло.
- Эй, ты, чемодан потеряешь! – крикнули какие-то тетки. ЮВ заподозрил неладное, вернулся и спросил, в чем дело. Пришлось сказать. Юрий только поморщился.
Тем временем вынырнул какой-то местный мужичок, тоже на велосипеде. Спросил кто мы, откуда. Потом, показывая руками, стал объяснять что-то Алевтине Васильевне и подъехавшему Юрию Владимировичу. Видимо речь шла о школе. И действительно, не проехав и квартала, мы оказались в обычном школьном дворе, незаасфальтированном и голом, без единой травинки. Как обычно в подобных случаях, школьные власти выделили коллегам-туристам спортивный зал. В нем нам предстояло ночевать две ночи...
Напрочь не помню, что и как мы ели в Туле. Без сомнения ходили в какую-нибудь столовую, но такая подробность в памяти не отложилась. Зато хорошо запомнилась тульская мороженщица.
В день пребывания в Туле наступила, наконец, настоящая летняя жара. И как на смех, не было теперь под руками ни реки, ни речки. А городские пляжи в культурную программу не входили. Оставалось мороженное.
Первый же увиденный лоток с мороженным, причем без всякой очереди, мы облепили жадно и нетерпеливо. Костя Сорокин купил мороженное по 19, заплатил два гривенника.
- Пожалуйста, мальчик! Так. И сдача копеечка. Вон она, уронил.
Костя вытаращил глаза: как уронил? Не было копеечки. Но не хватило у него решимости противостоять откровенному хамству. Вторым стал Женька Афанасьев. И то же самое, прямо при всех:
- Вон, вон уронил! Там она твоя копеечка, на земле.
Женька надулся, начал что-то бурчать, но мороженщица уставилась вдаль и призадумалась. Потом спокойно спрашивает:
- Кому еще мороженное?
Нет уж! Какое там мороженное.
Тульский краеведческий музей показался мне просто шикарным. Огромное светлое здание, современное электрифицированные стенды из металла и оргстекла. Всё блестит, всё сверкает. Из уважения к такому великолепию мы стойко выдержали длинную и утомительную экскурсию. Не скажу, что было неинтересно, но уж очень много. Нам рассказали о Туле и Тульской области буквально всё, от состава почвы до биографии Сергея Тюленина.
Вторую половину дня отдыхали в школе. Алевтина Васильевна сказала, что неплохо было бы сделать газету. Она вспомнила какого-то парня из прошлых походов, у которого такие газетки классно получались. Правда, этот пример ни в ком не зажег энтузиазма. Но Ольге, как дочери художника, пришлось приступить к делу.
Формат газетки был небольшой, всего два альбомных листа. Назвали ее «Привал», за номером 1, подразумевалось, что будет и продолжение (и действительно, за весь поход таких «Привалов» нарисовали три или четыре). Но, кроме общего заголовка и рисунков, требовалось еще что-нибудь и написать.
Алевтина Васильевна долго не размышляла:
- Севастьянов! Садись и сочини стихи.
- Про что? – спросил с полуулыбочкой Коля, еще надеясь, что с ним шутят.
- Про то, как у Степанова лопнула на колесе шина.
Коля, пожимая плечами, уселся с карандашом и бумагой. Вид у него сделался задумчивый-задумчивый, словно на контрольной. Мы крутились в стороне, в том же спортзале, но поглядывали на невольника пера. Было интересно, что он там все-таки напишет. Подошел Соколов, стал шептать Севастьянову какие-то советы или подсказки. Тот уныло кивал. Наконец написал на бумаге восемь строчек.
Мы бесцеремонно подошли, заглянули через плечо. Костя прочитал вслух:
- «Раздался страшный взрыв».
- Да. Раздался стра-а-а-шный взрыв, - подтвердил, не смущаясь, Коля Севастьянов.
Так и поместили в газету. Было там еще помнится про Юрку Ящука. Кто писал эти стихи, не знаю, но они были не краше. Как-то так:
«Юра наш для всех помощник,
Едет сзади каждый день.
С кем случится что в дороге,
Помогает каждому и всем.»
И тут это вечное «наш», кочующее из стенгазеты в стенгазету. Про Петьку Степанова начиналось примерно так же: «Наш Петя быстро ехал, хотя и зуб болел...». (Да что говорить, и я когда-то споткнулся на той же кочке: «Наш Егоров плохой ученик, у него не заполнен дневник». Одно утешает, было это всё-таки во втором классе).
Впрочем, стенгазета меня не особенно интересовала. Была забота гораздо важнее – багажник. В нынешние времена я просто бы сходил в магазин, купил бы болт, гайку, шайбу и любую железку с дыркой, более-менее подходящую по размеру. Не велика сложность – багажник. Но тогда это было весьма сомнительно, на магазины мало кто надеялся, (Приносили обычно что-нибудь ненужное с работы или с соседней стройки.). Да и денег карманных было у меня – рубль с мелочью.  Надо было искать другой выход.
Посоветовался с Калитеевским Витькой, он в нашей компании считался самым технически грамотным. Витька отнесся к делу с пониманием, и мы вместе отправились пошарить на школьных задворках. Нашли подходящий кусок стальной проволоки, а потом Витька углядел вещь, прекрасно подошедшую для дела. Это была брошенная деревянная рукоятка, усиленная двумя металлическими колечками.
Деревяшка встала, как влитая. С одного торца у ней было очень подходящее круглое углубление, как раз под головку винта, с другой – именно там где нужно - узкий паз. Оставалось примотать проволокой саму деревяшку к багажнику, а багажник к раме.
Утром собирались в дорогу, укладывались, привязывали рюкзаки. Только-только я закончил увязку и укладку, ко мне подошел Ящук. Сначала он сказал, что рюкзак к багажнику никто так не привязывает. Потом наклонился и взглянул на нашу деревяшку. Придержал велосипед и покачал рукой багажник. Разумеется, багажник сидел не жестко, но и не сказать, что болтался, как ему вздумается. Но Юрке ситуация не понравилась.
- Юрий Владимирович, подойдите, пожалуйста сюда.
Юрий Владимирович тоже покачал багажник.
- Что такое? Почему не сделал? Хочешь, чтобы опять развалилось в дороге?
Что на меня нашло, не знаю, но я ответил:
- Всё сделано как надо.
Юрий почему-то усмехнулся и отошел. Пора было трогаться. Но скажу наперёд, на этой деревяшке мой багажник проделал весь путь до Орла и еще месяц катался по Ногинску, пока я не раздобыл нужную деталь. И ни разу не потребовалось что-то подматывать или подкручивать.
*между прочим, довольно характерная деталь. В Туле наши руководители-взрослые отлично знали, что с моим багажником существует, так сказать, проблема. Но никто не взялся решать ее за меня, или не предложил кому-то из старших помочь мне хотя бы советом. Считалось, что каждый походник – человек самостоятельный, и уж исправность велосипеда, это исключительно забота каждого, и все просто обязаны решать ее сами, без нянек*
Выехав из Тулы по направлению к Орлу, мы оказались на дороге, сплошь забитой машинами. Встречный поток по плотности не уступал попутному. Ехать приходилось, почти касаясь собственными плечами бортов обгонявших нас грузовиков. Кстати, надо сказать, что в те годы легковые машины составляли на дорогах весьма мизерную долю. В основном шли фургоны, самосвалы, бортовушки, автобусы. Даже мотоциклов было, пожалуй, больше, чем «Москвичей» и «Волг». Эра «Жигулей» еще не настала.
Время было близко к полудню, то есть самый кромешный ад. Гудки, сигналы, визг тормозов. Откуда-то появилась машина ГАИ с громкоговорителем. Голос через усилители орал на всю округу:
- Кто разрешил?! Кто позволил?! Нашли, где устраивать экскурсии! Немедленно покиньте трассу!
Но покинуть трассу можно было лишь через глубокие придорожные канавы. Мы продолжали ехать, только цепочка на этот раз была не растянутая, а плотная. Ехали один за другим, след в след. Ехали и ждали, чем же кончится дело. Наконец ЮВ, шедший, как обычно  впереди нашей цепочки, свернул на боковой проезд. Остановились. Руководители похода чего-то прикинули по картам. Видимо нашелся объездной путь, но ненадолго. Километров через десять снова выскочили на трассу. Единственно, здесь было уже немного поспокойнее. До Ясной Поляны оставалось недалеко. А до реки Воронки, на которой намечалась ночевка – еще ближе.
Недалеко-то, недалеко, но это лишь по велосипедным меркам. На деле получалось километров двадцать, а то и тридцать. Идти такое расстояние не растягиваясь довольно сложно. Поэтому волей-неволей, невзирая на загруженность шоссе, наша цепочка, как обычно, вытянулась. Но на этот раз не обошлось без неприятностей.
Еще не добравшись до речки Воронки все уже «по устному телеграфу» знали: в багажник Соколова влепился микроавтобус. Дело закончилось наилучшим образом – цел и велосипед, и сам Володька. Несколько пятен от зеленки на коленках не в счет. Ведь, помнится, еще до Тулы Женька Афанасьев ободрался гораздо больше, когда просто неудачно вильнул и ляпнулся всем своим пышным телом на мокрый асфальт. Самая большая его тогдашняя потеря – разбитые очки.
Так и теперь, пострадал не столько Сокол, сколько ведро в его рюкзаке, которое приняло удар и сплющилось вдвое. А сам вЕлик, всеми хаемая «развалюха», испытание выдержал. Он ведь у него только с виду был весь ободранный, а по существу – старая немецкая модель, прочная и надежная. Может быть лет тридцать, как не было ей износу.
Ведро с осыпавшейся эмалью, конечно, пришлось выбросить...
Сразу после обычного ужина Алевтина Васильевна обратилась ко всей группе с важным заявлением. Случай с Соколовым  - ЧП. К сожалению бывает, что в походах случаются подобные происшествия. Походы – мероприятие рискованное. Далеко не каждый из учителей решается брать этот риск на себя. И если бы не так, походов бы никаких не было вообще. Но рассказывать о таких ЧП не нужно, ни в школе, ни дома.
Мы мычанием и кивками обещали сдержать язык на привязи, и никого не подводить. И вот только сейчас я нарушил своё обещание, положившись на давность прошедших лет. (Тем более, что отошли уже в иной мир и Алевтина, и Юрий ).
Сразу после своих слов Алевтина ушла в палатку, не дожидаясь наступления ночи. А Юрий Владимирович, наоборот, очень долго сидел со всеми нами у костра. До тех пор, пока не погасли последние угли. Он, напротив, очень разговорился в этот вечер. Видимо пережитое волнение разрядилось в нем сугубо индивидуальным образом.
Юрий постепенно развеселился, стал шутить, вспоминая с комической стороны всё, что уже случилось с начала отъезда. Мы всё-таки больше помалкивали, так как стоило подать голос, огонь тут же переключался на заговорившего. Но Юрию без опаски вторила Наталья Терехова, третий обитатель желтой командирской палатки, про которую я еще не упоминал.
Наталья, хоть и была взрослой, руководителем похода, наравне с ЮВ и АВ, не считалась. Но мы все-таки держались от нее на некоторой дистанции, для нас всё равно это была лишняя пара надзирающих глаз и ушей. Хоть она отличалась веселым характером, любила слегка подколоть, перешучиваться с ней на равных позволял себе только Коля Севастьянов.
У этого костра на Воронке я узнал, что меня вместе с друзьями уже со второго дня называют Щелкановцами. Было ли это в обычае всех походов, или появилось сейчас – не знаю. По крайней мере, начало было намечено еще под Ногинском, когда подъехали к указателю «Степаново».  Тогда та же Наталья крикнула:
-  Петька, Сашка - оставайтесь. Вашу деревню проезжаем.
Наше прозвание произвели от поселка Ситне-Щелканово. Может быть понравилось странное название, а может быть (как говорили с издевкой некоторые) там увидели на дороге местного дурачка. Но тем не менее, мы отнеслись к прозвищу спокойно, без обид и амбиций. И так до самого конца никто не пояснил, кого всё-таки назвали щелкановцами, нас – троих дружков, или всю палатку.
Тут же рядом с Щелкановцами (или Щелкунчиками) наметилось еще одно прозвище. Тот же Севастьянов спросил у Юрия, как по-английски будет «поросенок».
- Ну, если свинья – пиг, то поросенок – пигги, - ответил ЮВ.
Пигом стали называть Женьку Афанасьева. Конечно, он – круглолицый, в маленьких очочках, каком-то комбинезоне, действительно напоминал Наф-Нафа из сказки о поросятах. Но дело, разумеется, не в этом. Такое прозвище диктовало и соответствующее отношение. Я уже говорил, что Сокол не ходил в больших авторитетах. Не будь Пига, роль изгоя досталась бы ему (поскольку третировать нас, самых младших, всё-таки было несолидно). Но Женька оказался более беззащитной мишенью. Стал он сначала просто Пигги, а после просмотра (уже в Орле) фильма «Белые волки» его переименовали в Пигги Бэшана.
Есть какая-то ирония в том, что в этом фильме главный герой как раз носит имя Сокола. Точнее, Зоркий Сокол. А Бэшан – один из врагов этого индейского вождя, отрицательный, неприятный тип. Так, словно через этот совершенно посторонний фильм, наши Сокол и Пиг обменялись ролями.
Утром, как и намечалось, отправились на экскурсию по толстовским местам, в его имение – Ясную Поляну. День был жаркий и пыльный, дежурные, остающиеся в лагере, вероятно нам не завидовали. А без дежурных было нельзя, мы впервые встали на очень оживленном месте. Вокруг, по обеим берегам речки торчали разноцветные палатки, одеяла, вода кишела купальщиками, бродило множество цыган, выпрашивающих у всех пустые бутылки. Так что опасаться за сохранность палаток и всего добра было из-за чего. На ночь даже велосипеды связали все вместе, чего не делали еще ни разу.
Экскурсия по Ясной Поляне много времени не заняла. В тот год показывали только парк, наружный вид домов, могилу Толстого и т.п. Короче, всё, кроме внутренней обстановки поместья, так как шли большие реставрационные работы. Но и на эту маленькую экскурсию пришлось ждать длинную очередь. Мы бродили по аллее, ведущей к поместью, заглядывали в лавочки.
Самыми интересными из всех сувениров оказались тульские пряники. Обыкновенных, таких, какие все видели в кондитерских магазинах, там не было. Только сувенирные, в том числе и фирменный - «Ясная Поляна». Все эти пряники были большого размера, с конфетную коробку, и сами упаковывались в такие же коробки. Не помню, сколько они стоили, но цена для меня точно была неподъемная.
Однако другие покупали. Петька Степанов потом рассказывал, что они с братом отправили такой пряник домой бандеролью. Костя Сорокин вез коробку с пряником под крышкой рюкзака, упаковав вместе с выходными, прошитыми от излишнего измятия, брюками. Сохранился ли сувенир в первозданном виде, Костя потом не рассказывал. Но вкус, можно не сомневаться, сохранился наверняка.
После экскурсии и возвращения по жаре очень хотелось выкупаться. Но речка разочаровала даже меня, еще не особенно любившего большие заплывы. Очень уж она была мелководна. Причем самое мелкое место – по колено – на самой середине русла. То есть заходишь, плывешь – и вдруг начинаешь скрести всем телом по дну. Тем не менее, купались мы допоздна, отыгрывались за Оку, Осетр и Тулу. Спать, однако, нас загнали почти засветло. В связи с тяжелой обстановкой на шоссе подъем и отъезд назначили на рассвете.
Ранний выезд был труден. Кроме того местность стала сильно холмистой и пересеченной. Дорога вползала на высокие холмы, скатывалась вниз и почти сразу начинался новый подъем. Приходилось не ехать, а взбираться в гору.
Выглядело это так. Человек  всё медленней и медленней едет на велосипеде, пытается подняться как можно выше. Те, что его опередили, уже бредут, толкая велосипеды. Чтобы их увидеть, приходится задирать голову вверх. Что делается сзади, не знаешь, поскольку изо всех сил давишь на педали, и оглядываться – терять силы. Еще хватает запала обогнать кого-нибудь бредущего, но уже чувствуешь, сейчас и тебе придется слезать. Нет смысла ехать со скоростью пешехода. Все равно не миновать переходить на шаг. Так и случается. И вот уже шагаешь, так же медленно, как и остальные, всползаешь к вершине и почти на самом верху оглядываешься. Да! Такое впечатление, что за тобой ползет длинный навьюченный караван.
Скатываешься с ветерком, приятно свистящим в ушах. Катишься не трогая тормозов, разгоняешься и жадно вкушаешь долгожданный отдых, который такой короткий. Очень скоро велосипед замедлит ход, а очередной холм уже маячит впереди.
Но где маята, там и радость. Пошли земляничные места. Даже, пожалуй, не места, а земли. Вся придорожная полоса сплошняком и на многие километры заросла земляникой. Ягоды уже поспели, их столько, что видишь десятками, просто проезжая по дороге. И какие ягоды! Не морковкой, как наша лесная, земляника, а репкой. Чуть-чуть крупнее, и была бы садовая клубника. Причем, не в пример слаще любой клубники. Юг, благодать.
Сначала, завидев особенно соблазнительное местечко, мы могли остановиться и сбегать за сладкой добычей. Потом убедились – земляника везде, и бегать за ней не надо. Теперь, на традиционных 10километровых передышках никто не сидел и не лежал. Все разбредались взад и вперед вдоль дороги и бродили согнувшись, отправляя ягоды в рот целыми горстями.
Да, дорога шла рядом. Да, по ней проезжали машины с бензиновыми двигателями. Но об этом никто не вспоминал. Трава, через которую краснела земляника, была свежа и чиста, ничем не замусорена, воздух пах полями и лугами. Так казалось нам тогда, или так было в те времена – кто знает. Сейчас хочется думать, что так было.
Как только солнце поднялось высоко, встали на дневной привал. Это уж было заведено. Кормежка в походе распределялась так, что основной прием пищи приходился на ужин (суп, каша, третье). Завтракали только кашей, и добавкой к завтраку и ужину служил обеденный перекус. Обычно он состоял из молока и хлеба. Хлеб запасали заранее, молоко брали в деревнях. Здесь, в тульской и орловской областях найти коровницу особой проблемы не составляло, и цена была ниже городской, но все же старые «псковские» ветераны вспоминали, что на севере ведро молока можно было выпросить просто даром. Правда, хитро щурясь добавлял Ящук, этим в основном занималась Рыжая ( то есть Анька Брейдо). А у ней это здорово получалось!
На этот раз остановились не на склоне дня, а в самый солнцепёк. Ведь день-то начался на рассвете. И после сытной краюхи хлеба с кружечкой-другой молока всех потянуло прилечь и полежать. Я никак не мог приткнуться возле кустов, и тогда Петька  призывно замахал руками. Он расположился на какой-то гладкой горке, рядом притулился Андрей Зверев и было место для третьего. А стоило прилечь удобно, глаза закрылись сами собой.
Повальный сон продолжался часа три. Проснулись все горячими, мокрыми от пота, но хорошо отдохнувшими. Тульская толчея на дороге рассосалась, за долгое утро мы успели отъехать достаточно далеко. И опять потянулись холмы, спуски, километровые столбы. К вечеру добрались до великолепного уголка, самой прекрасной стоянки за весь орловский поход. Это было озеро Казачье.
Мы попали на место, как будто приготовленное специально для нас. Озеро! Вовсе не огромная, но всё-таки обширнейшая спокойная водная гладь. Песчаное дно, ласковая теплая вода. Ровные травянистые берега, а чуть дальше по берегу – небольшой лесок, в который спокойно можно было углубиться, не боясь заблудиться. Да и сам берег интересен – несколько уютных, обрамленных кустами бухточек.
Идеальная стоянка. Можно бродить по окрестностям, купаться, играть в футбол. И даже собирать грибы! Мало того, Петька и Андрей отыскали неподалеку  забавное суденышко – полулодку полуплот с готовыми веслами.
И ... невозможно поверить ... во всем этом райском уголке ни одной живой души!
Да! После многолюдной Воронки, холодной Оки, мелководного Осётра мы были просто в восторге. Но Юрий добавил нам радости через край. Следующий день – дневка. Дневка прямо здесь, на Казачьем озере.
Я уже сказал, что лодчонку из жердочек, произведение неизвестных здешних умельцев, пригнали Петька Степанов и Андрей Зверев. Это не случайно. Они за три дня стали почти неразлучными дружками. Еще на Воронке Петька предложил Косте Сорокину поменяться местами в палатках. Костя согласился легко, я думаю, что помимо прочего, ему не хотелось даже за компанию числиться в щелкановцах. Это только наша всеядность и самоуверенность легко смогла переварить сомнительную кличку. Не каждый посмел бы сказать гордо и даже с вызовом: «Мы – щелкановцы». Впрочем, истины ради, нас ведь было трое, морально мы могли опираться на поддержку друг друга.
Например, Серега Моченов, которому именно здесь, у озера, ЮВ пытался прилепить индивидуальную кличку, очень бурно этому воспротивился. Прозвание «кондырёвка», по имени поселка на подъезде к райцентру Чернь, где Серега умудрился проколоть камеру прямо на привале, ушло в небытие. Он сказал, что скорее согласен войти в число щелкановцев.
А вот Петька не побоялся связаться с «щелкунчиками». Его общительная натура, одолев недуг, просила большой компании. В палатке с двумя девчонками и Пигом стало просто неинтересно. Спокойный, медлительный Пигги больше подходил по характеру, именно Косте Сорокину. Впрочем, Женька-Пиг не пренебрегал и моим обществом. Именно с ним мы отправились на следующее утро обследовать лес.
Лесок был веселенький, молоденький, хоть и оказался полностью искусственным, сплошная лесопосадка. Деревья стояли по линеечке, ряд к ряду, между некоторыми даже утоптались плотные тропинки. В общем, из этого леска выйти к лагерю  было так же трудно, как пройти по улице.
Грибы стали попадаться сразу и обильно. И просто не хватало сил пройти мимо, как мы собирались изначально. Отложив планы дойти до противоположной опушки, мы нахватали с десяток, сколько вместили руки, а потом, как положено вернулись к палаткам за тарой.
Нас окружили, загомонили, разглядывая трофеи. Вперед выдвинулся Юрка Ящук. Он, похоже, числился специалистом не только по технике. Сказал, что всё в порядке: сыроежки, свинушки и лисички. Вид грибов разохотил и самого Юрку, он пошел в лес вместе с нами, прихватив нож. Втроем мы быстро набрали целое ведро. Разумеется, их в тот же день сварили, и съели с не меньшим восторгом, чем когда-то раков.
А вот с рыбалкой ничего не вышло. То ли был всё-таки один изъян у этого идеального места, и рыба в озере особенно не водилась, то ли наши ребята не знали, как ее взять. Впрочем, ярых любителей рыбалки среди нас не было.
Вообще, надо сказать, что на старших эта дневка подействовала не в лучшую сторону. Они решили выжать из подвернувшегося отдыха максимум. Возникло малое подобие армейской дедовщины. Дежурства (а их было четыре) распределили так, что они все на этой стоянке достались молодым. Я даже слышал издалека недоуменный вопрос Алевтины Васильевны:
- Что-то Севастьянов у нас давно не дежурил. По-моему, он вообще сачкует.
Но никто ни во что не вмешался. Коля как ни в чем не бывало бродил, напевая мелодии из популярных тогда «Бременских музыкантов» и «Бриллиантовой руки» - Помоги мне, сердце гибнет... А ведра из-под каши драили мы, и даже попали на кинопленку за этим занятием.
Впрочем, мы особенно не переживали. Подумаешь - дежурство, не каторга. Дело недолгое, к тому же дневка, и торопиться некуда.
Конечно почти всё время этой дневки мы потратили на купание.  Плавали, гонялись за суденышком и друг за другом. Петька даже сагитировал Андрея на рекорд – переплыть озеро. Я был немало удивлен. До того берега не близко, а Андрей, так же, как  и я, особенно заплывать не рисковал. И потому, когда фигурки наших пловцов уже виднелись на том берегу, я ни за что не верил, что Андрюшка решится переплыть озеро второй раз. Ведь только теперь стало с очевидностью ясно, как далек противоположный берег. Отличить Андрея от Петьки на таком расстоянии можно было только по цвету плавок.
Я угадал. Скоро две фигурки в плавках поднялись и потопали пешком вокруг озера. Возможно, что и Петьке стало страшновато плыть назад.
В перерывах между купаниями мы усаживались в своей палатке с картами. Это тоже шло от Петьки, играл он шумно и азартно. И очень театрально. Ведь карточная игра не только алгоритм, но еще и ритуал. В принципе, мы и до похода умели играть во все расхожие игры, но делали это просто, по-домашнему. Как говорится, варились в собственном соку. Не знали, с какими ужимками принято производить то или иное действие, что говорить, даже как держать колоду.
Петька бурно поражался нашей «неподготовленности», хотя на деле, по результатам, играл хуже нас всех. Но его интересовала не победа, а сам процесс. Наверное крики, разносившиеся из палатки во время нашей игры, разлетались по всей округе. А внезапные приступы дружного смеха звучали, резко, как раскат грома. И заливистый, забористый, с подвизгиванием смех Петьки выделялся отчетливее всех.
Следующий переезд отличался от всех предыдущих. Мы впервые съехали с шоссе и двинулись по проселочным дорогам. День для такого маршрута выдался не самый удачный – небо хмурилось, иногда и накрапывало. Стоило полить настоящему дождю, и наши велосипеды засели бы в грязи. Но руководитель похода решил всё-таки придерживаться намеченного плана.
В чем заключался план? Разумеется, добраться до Спасского-Лутовинова, родового гнезда Тургенева. Но по пути мы должны были проехать через Бежин Луг. Тот самый. Как ЮВ вел колонну, сказать трудно, не исключено, что по карте и компасу. Нам почти не встречалось никаких деревень, которые бы могли служить ориентиром, всё больше поля, перелески и разные канавы. 
Тем не менее, к Бежину Лугу мы выехали на редкость точно. Конечно, если это действительно было то место, которое вошло в знаменитый рассказ Тургенева. Ведь никакой таблички с надписью там, разумеется, не стояло. И никакой проводник или экскурсовод нас не сопровождал. Не было даже поблизости деревеньки или домика, жители которого подтвердили бы нам, дескать да-да, вы попали, куда хотели.
Но всё-таки это был он! Крутой глубокий обрыв, уходящий плавной подковой сначала вбок, потом вдаль и наконец образующий как бы противоположный край большой чаши. Точнее, половинки чаши. Вторая половинка отсутствовала, открывая вид на заречные луга и кучки деревьев. Действительно пропасть, в которую можно сорваться и не собрать костей! А там внизу, на очень ровном дне пропасти, зеленая травка вплоть до синевы петляющей речки.
Позже я встречал фотографии и даже художественные снимки почти с того самого места на котором теперь сгрудились мы все. Но это все-таки не то впечатление. Но хорошо уже, что снимки подтверждали - мы действительно видели Бежин Луг.
Одно было неясно, и мы помнится пошутили по этому поводу прямо тогда. За какие же кусты цеплялся Тургенев, чтобы слезть с обрыва. Стенки пропасти были совершенно голые. И настолько крутые, что тут нужна по крайней мере веревка. Вероятно «спуск Тургенева», существовавший в девятнадцатом веке, до двадцатого не сохранился.
До Спасского-Лутовинова  продолжали двигаться проселками. Не знаю как кому, но мне это даже нравилось. Чем кататься вверх-вниз по асфальтовому шоссе, лучше петлять по грунтовкам. Они-то как раз не пёрли напролом, а старались обходить и холмы и крутые спуски. Путь до тургеневской усадьбы показался гораздо легче предыдущего, прямо-таки штурмового перегона.
И сама усадьба по сравнению с Ясной Поляной была проще, и одновременно милее и уютнее. Всё здесь было как-то по-домашнему. Мы спокойно въехали на ее огороженную территорию, проехали по аллеям и дорожкам парка. Они, правда, далеко уже не старинные, покрыты асфальтом, но, наверное проходили всё-таки по тем же, традиционным местам. В конце парка находился пруд, и тут же был выезд за ограду. Дальше шло чистое поле.
Прямо напротив пруда ограда усадьбы образовывала выступ под прямым углом, уходила метров на тридцать в сторону поля, снова поворачивала на девяносто градусов и опять шла в том же направлении. То есть получился кусочек поля, примыкающий к самой усадьбе и защищенный с двух сторон всё той же стальной оградой. В этом «кармашке» мы и встали на стоянку.
Сначала эта ограда нас очень забавляла. Между стальными прутьями были места, через которые можно было протиснуться.  Встать на той стороне ограды и изображать узника за решеткой, такая забава была повторена неоднократно, пока не надоело.
На следующий день, после завтрака, все отправились на экскурсию, а нас, Андрея Зверева и меня, оставили в лагере дежурить. Весь день у нас прошел спокойно и без неожиданностей. Мы честно караулили, по очереди бегали на пруд искупаться, и хозяйство без надзора не оставляли. А наши экскурсанты запропастились надолго, вернулись они довольно поздно. В числе прочего мы узнали, что обеда сегодня не будет. Ребята отобедали в каком-то соответствующем заведении.
Конечно, такой пустяковый вопрос нас не расстроил, часа через три уже можно было ожидать ужина. Голода мы тоже не ощущали. Но одна фраза Алевтины Васильевны повергла меня в уныние. Возмутившись, что мы весь день сидели не евши, она заметила:
- Открыли бы банку сгущенки и поели.
А-я-яй! Как же мы так сплоховали! Дело было не в обеде, дело было в сгущенке, которую я в те годы любил неимоверно. В обычном походном варианте сгущенка шла в кашу, и всё, на что можно было рассчитывать – облизать баночку. А тут была возможность съесть всю банку совершенно законно. Стоит ли говорить, что минут через пятнадцать мы эту банку всё-таки съели. Столовыми ложками, в укромном месте, с отменным аппетитом.
Пруд в тургеневской усадьбе входил в число достопримечательностей, но для нас он стал просто местом для купания. Не знаю, что интересного было бы, если на него пришлось бы просто смотреть. Прямоугольная форма, вода цветущая зеленью, ни красоты, ни вида. Зато искупаться в нем  вполне даже неплохо.
Водоем был глубок, совершенно не затхлая вода, берег на двух противоположных краях укреплен  бетонной стенкой. А что до кишащей зелени, к ней нам было не привыкать, купались и не в такой водичке.
Обычно мы плавали от одного бетонного бережка до другого. Плыли в ряд, втроем-вчетвером, не спеша, и с разговорами. И ни разу не случалось, чтобы в дело вмешалась какая-нибудь здешняя музейная администрация, или, скажем, хотя бы сторож. Никто не мешал нам отдохнуть перед последним броском. Я, так вообще, всегда вспоминаю этот пруд с большой теплотой. Именно на нем мне удалось преодолеть боязнь перед глубокой водой. Вернувшись из похода я в первый раз переплыл Клязьму, хотя легко мог сделать это и два года назад. Но мочь и сделать отнюдь не одно и то же.
«Последний бросок» до Орла был скучным и утомительным. Сказывалось общее переполнение впечатлениями, ни на что не хотелось смотреть. Ноги, как бы заодно с педалями, работали уже подобно автомату. Проезжали пыльные деревушки и поселки, с полным безразличием оставили позади Мценск. Мысли устремлялись вперед. Скоро будет Орел, скоро будет конец пути. До него надо только доехать.
Конечно, всё так и произошло. Орел наконец обозначился перед нами. Если Тула запомнилась широкими улицами, тротуарами, большими домами, Орел возник, как городок, весь утопающий в зелени. Маленькие домики, живописные всгорки, и так почти до самого центра. Нам, провинциалам, он показался очень симпатичным и даже родным.
Разумеется в Орле мы также расположились в школе, чем-то даже напоминающей ту – тульскую. На следующий день побывали в музее боевой славы, посвященном в основном сражению на Курской Дуге. Меня больше всего впечатлила диорама, изображающая бой с немцами в одном из эпизодов сражения. Андрей, помнится, шепотом сравнивал картину и композицию с аналогичной диорамой «Штурм Сапун-горы» в Севастополе, где он уже успел побывать.
Теперь, тоже побывав там,  я могу сказать, что не отдаю предпочтения  ни той, ни другой. По моей мерке, обе они уступают по живости маленькому изображению ночной атаки самолетов на переправу в музее авиации Монино. Там даже совмещение пространственной полосы и фона выглядело лучше.
В Орле мы провели еще один, дополнительный день. Пока руководители решали вопросы с билетами на поезд, мы остывали от дальней дороги и приходили в себя. Играли в футбол на школьном дворе, полдня провели на реке Орлик. Загорали и грелись на бетонной площадке, заходившей прямо в воду, с нее же и прыгали, если захотелось искупаться. ( а кому не захотелось, того окунали принудительно. Об этом много мог бы рассказать тот же Пигги). По всей видимости, эта площадка представляла собой какой-то причальный пирс, поскольку глубина возле него  была непомерная. Если прыгнуть и погружаться просто по инерции, насколько ее хватает, дна не достанешь.
День стоял солнечный, жаркий, вокруг нас на причале и в воде мельтешили местные мальчишки. Наверное тут у них было одно из самых любимых мест для купания.
Вечером всем табуном мы ходили в кино, причем, насколько я помню, без сопровождения руководителей. По крайней мере, не просто так Авинников позволил себе расслабиться: выудить из кармана пачку сигарет. Предлагал он и другим, конечно из старших. Компанию ему никто не составил. Но вообще, это был единственный случай в походе, про который мне известно.
На афишах кинотеатра значилось два фильма: «Белые волки» и какая-то «Принцесса...», на которую до 16 лет не допускали. На «Принцессу», правда, уже билетов не осталось, опять же, что это за кино, не знал никто. Зато с «Волками» всё было очевидно, и мы охотно пошли на них, посмотреть как Зоркий Сокол управится с Бэшаном. Но не угадали, и финал с убийством индейца никому не понравился. Возвращаясь же и обсуждая увиденное, мы постепенно рассудили, что у авторов фильма не было другого выхода.
День отъезда из Орла запомнился какой-то мелкой суетой. Ольга и Людка в спешном порядке дорисовывали очередные «Привалы», просили помочь других, кто чем может. Я согласился изобразить игроков в футбол, но только без лиц, фигурами с условной овальной головой. После, уже в школе, я видел, что мой набросок кто-то довершил по-своему. Довершил совершенно нелепо. Даже не знаю, зачем такое понадобилось...
Потом ели снетки в томате, как считали, последний походный обед. И все на вокзал, на поезд «Орел - Москва». Впереди вечер и ночь в откидных вагонных креслах. Разместились на них с удовольствием, и первые минуты после отправки поезда, наслаждались комфортом и мягким ласковым покачиванием. В дороге ЮВ веселился от души, чувствовалось, спало с него тяжелое напряжение. Он выдумывал шуточки, смешные до нелепости, и все охотно смеялись. Настроение было веселое, ехали домой!
Ан нет! В Москве узнали, что запланирована еще одна стоянка - в Купавне, на Биссеровом озере. Якобы надо доесть все остатки продовольственных запасов, но в чем истинная причина, я, наверное, не узнаю никогда. А может быть и не было ее, этой таинственной причины.
Курский вокзал, электричка. Мы растянулись по всему поезду, по два человека с велосипедами в тамбуре. Тревожно считали остановки, почему-то убежденные, что едем без билетов. И дотянули только до Никольского. Как Алевтина и Юрий объяснялись с контролерами, заплатили штраф или уговорили нас помиловать, не скажу, не слышал. Но отношения выяснять пришлось, поскольку билеты-то у них на всех были, но только детские. Контролеры же захватили с собой в качестве улики наглого нарушения наиболее колоритного «ребенка» - рослого, широкогрудого Серегу Моченова в полосатой морской тельняшке. Но так или иначе, до Купавны мы доехали.
У Биссерова озера, среди множества палаток, мы ходили, снисходительно разглядывая «туристов-однодневщиков». Кто они такие рядом с нами, рядом с тем, что мы повидали и пережили! Но оказывается, мы повидали еще не всё. Ближе к ночи вся округа переполошилась от истошного крика:
- Хулиганы! Это же хулиганы! Здесь одни хулиганы!
Судя по крикам и неутешному рыданию навзрыд, мы думали, что произошло по меньшей мере убийство. Нет, ничего подобного. Когда крики немного поутихли, мы бегали по очереди посмотреть, в чём же там дело. Оказалось - чья-то дурацкая выходка – крышу ярко-бирюзовой шикарной палатки пробили каким-то тупым предметом и выдрали целый клин. Вот тебе и легкая стоянка у озера! За две недели мы где только не побывали, но везде всё обходилось на редкость мирно. Впрочем, ночевка прошла как всегда спокойно. Только Петька, спавший обычно с краю, попросился в этот раз лечь в серединку.
Утром узнали с немалым удивлением, что ночью кто-то намазал Пига зубной пастой. Вот еще не хватало пионерских шуточек. Кто это сделал не знаю, но Костя утверждал, что Юрий Владимирович.
От Купавны выехали своим ходом, на велосипедах, проверенных и испытанных такой дальней дорогой. После всего пережитого этот кусочек до Ногинска показался, да и стал конечно, детским пустяком. Никто не успел оглянуться, а вот, нате пожалуйста, приехали!


4.     Лето 1971, поход в Плёс, на Волгу.

Уже зимой стало известно, что традиционный руководитель школьных туристов Климов Юрий Владимирович больше походы водить не будет. Это совпало с выпуском 8-го класса, в котором ЮВ был классным руководителем. Прежний костяк всех туристических мероприятий выбыл. Во всей 21 школе осталось только пятеро «матерых»  туристов, теми или иными способами затесавшихся прежде со старшими. И потенциальным руководителем нового похода безраздельно стала   Алевтина Васильевна.
Как обычно, она взялась за дело всерьез. К походу даже велась идеологическая подготовка. Факультативно писались доклады по достопримечательностям предстоящего маршрута и даже несколько шире. Они охватывали не только Плёс и Палех, но и Иваново, Углич, Кимры...
Дело благое, да не в коня корм. Ребята добросовестно выписывали сухие  сведения из словарей, справочников, энциклопедий. Затем всё это зачитывалось на минисобраниях претендентов. Какой-то докладик пришлось прочесть и мне, причем текст его был писан Серегой Моченовым. Помнится, он был коротенький. Я пытался растянуть и разнообразить изложение импровизированными вставками «от себя» и ляпнул вместо «город Иваново» - «село Иваново». Это пожалуй всё, что я запомнил из своего собственного выступления. Из всех прочих в памяти осталось  единственное: что в этих районах «много крупного рогатого скота».
На уроках пения с подачи АВ мы проходили туристические песни (« По всей земле пройти мне в кедах хочется» и прочее). Попадались даже, по выражению певички, «нелегальные» строчки, например: «Присядем друг, давай закурим «Приму». Но всё ради похода! Вероятно предполагалось, что эти песни мы будем дружно петь у костра. А может быть и в походной колонне.
Список тех, кто в поход пойдет, заранее не оглашался. Разумеется, пятеро стариков были вне конкуренции. Остальные под вопросом. Во всяком случае Мирон, например, на Волгу пойти рассчитывал. Он был прикреплен ко мне по занятиям английским и частенько показывал вещички, приобретенные специально для будущего похода. То подзорную трубу, то полевую сумку, то магнитные шахматы. Ему было на что всё это покупать. Я, так наоборот, деньги копил. Для похода нужно было сдать на питание, проезд и прочие расходы рублей пятнадцать. И я был не уверен, что родители эти деньги найдут. А в поход пойти хотелось.
Состав походников утвердили в мае. Нас известили также, что кроме АВ поход поведет еще некий Сергей. Было сказано, что человек он бывалый, отличный пловец и мастер на все руки. Так в общем и получилось, правда с небольшой добавкой, что Сергей пошел с нами не один. Кроме него, а вернее с ним, отправилась еще и Терехова Наталья, секретарша директора школы.
Такое известие повергло в уныние Витьку Калитеевского. Он почему-то рассчитывал отвоевать для себя маленькую желтую 3-х местную палатку. Алевтина, рассуждал он, будет ночевать в палатке с девчонками. (Мы уже знали, закуплена палатка - большая и новая.) А желтую, бывшую командирскую, займем мы: Витька, я и Олег. Андрей Зверев, тоже «старый походник» к тому времени от нашей компании отошел.
Но «командиров» опять оказалось трое. Стало быть, селиться нам, как и в предыдущем орловском походе в пятиместной памирке. Кроме нас троих в нашей палатке разместились Костя и Розик. Зверев Андрей окончательно объединился с новыми друзьями Моченовым и Сашкой Романовым. Кроме них в экипаж второй памирки вошли Дмитриев Саша и Леша Егоров.
Новенькая палатка, разумеется, стала девчачьей. Их было семь человек. И для компании и количества к ним разместили «двух Вовунчиков» (выражение Сергея). То есть двоих, к тому времени самых низкорослых мальчишек. Потом, с годами, они конечно подросли и выровнялись со всеми, но тогда выглядели малышами.
Проводы у школы. В отличие от прошлого года – без построения, когда Юрий снял всех на кинокамеру, а просто кучей. Зато провожающих было втрое больше. Подали автобус. И вперёд, на восток, северо-восток. Практически весь первый день прошел в автобусе. Остановились уже для поиска стоянки и ночлега. Как я писал в давно потерянном дневнике: «На горизонте видна Шуя».
Правда, эта строчка была последней. Дальше описания первого дня мой дневник не ушел. Поэтому о его потере я никогда не жалел. Это была одна из многочисленных попыток подражания знаменитым путешественникам и не только путешественникам. Да, загадка. Как они умудрялись вести дневники, до сих пор ума не приложу. Мне, во всяком случае, это никогда не удавалось. Может быть потому я и не вышел в знаменитые путешественники.
Местность, с которой наш поход, по сути, начался, оказалась непривлекательной. Какая-то речушка, вроде канавы, кругом полукустарник и заросли. Ни реки нормальной, ни леса. Где встать лагерем?
Алевтина отправила в дальнюю разведку меня и Розика – Розова Андрея. Перешли мы речушку, порыскали, ничего стоящего. А без результатов возвращаться несолидно. По счастью, заметили мы какие-то грязные, словно мазутные, стоки в ту же речушку. Ну что ж, это другое дело. Есть причина, по которой сюда перебираться не стоит. Так и доложили.
Тогда Андрей Зверев и предложил, пошли «на то место». Они успели обнаружить какую-то вырубку среди кустарников. Как бы круглая полянка, и в общем ничего. Разместиться можно. Быстро и привычно мы поставили две памирки. Каждый для себя. И тут ливанул дождь. А девчачья палатка валяется,  и нет до нее никому никакого дела.
Алевтина Васильевна: «Почему не ставите?»
Но все бочком-бочком: «А как ее ставить? Мы не умеем».
За дело взялись Сергей с Натальей. А мы из-под полога стоявших палаток наблюдали, как они под дождем растягивали, накидывали, лепили дюралевый каркас. Палатка встала просто огромная, да еще покрылась сверху пологом. Дом на поляне!
Тут и дождь утих. Так ли, сяк ли – поужинали и отбой. Первая ночевка, а завтра в путь. Сергей  прошелся куда-то перед сном и объявил – Шуя рядом.
То что Шуя действительно рядом, мы убедились на следующий день. Сами не заметили, как вошли на городские улицы. И пошли-потянулись тротуары и домики, и не было им ни конца, ни краю. То ли было сказано, то ли решено, что как только пройдем всю Шую – сделаем привал. Судя по тому, что кроме маленьких одноэтажных домиков, нам на глаза не попадалось ничего, в центр города мы не забирались, а обходили его по окраине.
Казалось, ну сколько могут тянуться эти улочки, должны же они наконец кончиться. Но нет. За перекрестком - новый перекресток, за тротуаром – новый тротуар. Пройдем ли мы, наконец, этот поганый город? Где же его окраина? Город, конечно, был не поганый, а очень даже весёленький, но не для нас был его бойкий довольный вид. Мы рвались к привалу, а привал – когда пройдем Шую.
Первый день похода, это всегда испытание и проба на выносливость. Еще не обмялась обувь, не оттоптались подошвы ног, не притерпелись плечи к лямкам. Но силы еще свежие, и не вдруг замечаются все эти намины, мозоли, потертости. А потом разом наваливаются и боль, и усталость. И это «разом» происходит не единожды, не дважды, а неоднократно в течение всего дня. То не можешь дождаться привала, то со скрипом поднимаешься после такого короткого роздыха.
Именно с этим настроением мы и прошли несчастную Шую, проклинаемую, но ничем перед нами не виноватую. И свалились в траву на отдых.
Не могу сейчас сказать, какой намечался переход первого дня. Было ли в планах руководителей похода дойти сразу до Палеха? Может быть, поскольку Шую мы прошли не задерживаясь, и никого она особенно не интересовала. То есть автобус, вероятно, мог высадить нас и по ту сторону городка, поближе к Палеху. Впрочем, к чему гадать. Так или иначе, но до Палеха за один день мы не дошли.
Более того, в конце этого первого перехода АВ похвалила нас за прекрасное преодоление тягот первого дня. Значит, видок у наших туристов был тот еще! А четверых, тащивших еще и палатки, объявила героями. Я был один из них и, если взять меня, весь героизм заключался в том, что я нарезал себе веревкой плечи и вымочил со стороны живота штаны и рубашку. Что делать, первый опыт.
С этого дня я больше не подвешивал палатку спереди, перед собой, а банально прикручивал к рюкзаку. Там она весь день болталась на свободе, никому не мешая, а если намокала за ночь, там же спокойно обсыхала.
Ночевка была на маленькой речонке, вблизи от хутора с малоблагозвучным названием Матня. Речонка, как я потом узнал, носила то же название. Находилось это место примерно на середине дороги между Палехом и Шуей.
На этот раз ни Наталья, ни Сергей к девчачьей палатке не подошли, хотя в первый момент ее два тюка лежали также сиротливо. А все парни, включая и тех, кто в другое время любезничал и перешучивался с девчонками, делали вид, что очень заняты установкой собственных палаток. В общем, стрелки негласно уперлись в того, кто имел к этой палатке, хоть какое-то отношение. То есть тех, кто ее тащил. Один из них был я, другой – Моченов Серега. Нервы, в конце концов, не выдержали у меня. Пришлось начать распаковывать и разворачивать скатки.
В принципе, кроме размера, от памирки эта палатка отличалась двумя особенностями. Она ставилась не на два кола, а на два кола с перекладиной в качестве конька. Эти колья и перекладину прежде всего надо было собрать из звеньев и запихать внутрь. И второе. Установив основную палатку, на нее требовалось накинуть сверху отдельный водоупорный полог. Это уж вообще мелочь.
В общем, никаких особых хитростей, было бы желание, которого как раз и не хватало. Но увидев, что я начал возиться с палаткой, мне на помощь пришли два Вовунчика – Галенков и Иванов. У меня сразу поднялось настроение, тем более, что дело мы управили довольно быстро.
Только тут, во время установки, я как следует рассмотрел эту палатку нового поколения. Да, в устройстве у нее было лишь два отличия. Но вот в качестве! Во-первых, из-за полога она не текла под дождем (в памирки водичка через крышу и швы немного просачивалась.). во-вторых, у нее было резиновое дно, то есть и снизу она не промокала. В-третьих, вход в нее не завязывался на веревочки, а застегивался на молнию.(значит будет меньше комариков). И в-четвертых – в ней было очень светло. Сиренево-серые памирки почти не пропускали света, а здесь, под желтыми скатами, свет, проникающий снаружи, казался ярким и солнечным. То есть было неизгладимое впечатление, что в палатке светлее, чем «на улице».
Тут же, на этой стоянке, произошел на первый взгляд чепуховый случай. Но в нем уже таилось нечто, говорящее о разнице между радужными представлениями о походе, как чём-то добром и чистом и грубоватой реальностью.
Начав возиться с устройством девчачьего ночлега, я повесил свою флягу на крышу нашей палатки, уже установленной. А когда управился и вернулся – фляга исчезла.
В общем, была эта баклажка ерундой – пластмассовым ширпотребом, и не особенно даже в походе нужна. Просто, полагалось каждому иметь фляжку, и кроме того, мне было бы стыдно сообщить уже дома, что я ее потерял.
Но не могла же эта дребедень улететь! Может быть свалилась, или кто-нибудь сунул внутрь палатки? Нет. Я поискал еще и еще раз, потом медленно пошел по стоянке. Должна же она где-то валяться.
Меня заботило еще одно, главное обстоятельство. Фляжка была обтянута в мешочек, и под эту упаковку я засунул записную книжку, а в ней, всю свою наличность. Глупо остаться без денег, но опять же не смертельно. Главное, куда всё делось? Что кто-то мог взять, мне не приходило в голову. Зачем? Из-за денег? Про них никто не знал.
Наконец слышу, говорит Сашка Романов:
- Ищет. Давайте отдадим.
И возвращает пропажу. А потом спокойно поясняет:
- Не вешай так больше. Уж больно она привлекала внимание.
Думаю, что взяли мою баклажку не для утоления жажды, и не из-за денег. Они кстати, остались на месте. Наверное, хотели устроить потеху в виде какой-нибудь гадости. По гадостям и в походе, и в классе у нас был большой специалист – Леша Егоров. Но о нем как-нибудь в другом месте.
Следующий переход – от стоянки до Палеха – показался заметно короче, хоть и был примерно той же протяженности. Просто подгоняла уверенность, что Палех уже недалеко и желание – быстрей до него добраться. Что мы там увидим, никто, конечно, толком не представлял. Зато знали другое: в Палехе будет дневка, и в Палехе есть где купаться. Там не какая-то Матня, там «Палехское море». По крайней мере его нам обещала Алевтина Васильевна.
На деле «море» оказалось чуть больше Черноголовского пруда, но после двух заболоченных речушек и пруд сойдет за море.
Действительно, в первый же вечер мы наплавались вволю. Даже больше, чем хотелось. Я вообще настолько переусердствовал в заплывах, что Сергей Козырев сказал:
- Теперь всё в порядке. В случае чего, и без меня есть кому спасать тонущих.
Конечно, я тут же начал отнекиваться. Как минимум Витька Калитеевский и Олег Згурский плавали лучше меня. Да и Андрюшка не хуже, и уж во всяком случае, быстрее. Впрочем, кому кого вытаскивать, определило будущее.
В Палехе оказался очень интересный музей. Доступный, наглядный, неутомительный. Возможно, также, что нам достался хороший экскурсовод. Он внятно, без лишних слов, прошел вдоль цепочки стеллажей, поясняя, как делаются палехские шкатулки, как они обрабатываются и как расписываются. Всё остальное место в музее занимала продукция палехских мастеров – лаковые пудреницы, те же шкатулки, наборы, колоды карт. Мы их рассматривали сами, краем уха слушая попутные пояснения, и конечно не запоминая фамилий художников. Работы этих художников были гораздо интереснее, причем очень разнообразные по темам и персонажам.
В экскурсию входило и посещение старинной церкви, через дорогу от музея. Не помню, чем она особенно знаменита, но  в памяти отложилась лучше, чем Успенский и Дмитровский соборы Владимира, возле которых мы останавливались в первый день во время автобусного переезда. Правда, там не было никаких экскурсоводов. Мы просто походили вокруг, и поехали дальше.
В этой же, палехской, церкви нам пояснили смысл и назначение росписи и, так сказать, всё прочее. Что вообще в церквах делают, как и чему молятся, для чего их строят так, а не иначе. По крайней мере, теперь мы ходили не хлопая глазами, а что-то понимая в этих чуждых и странных рисунках по куполам и стенам.
И всё-таки самое сильное впечатление осталось от цветных скульптур, выполненных в натуральную человеческую величину. Их было две или три. В церковном полумраке они на беглый взгляд казались живыми людьми.
Выход намечался на следующий день, после полудневного и вечернего отдыха. Для меня с Витькой этот отдых завершился миской свежей ухи, а ночь принесла шумную забаву всему нашему походному стану.
Что же это за миска ухи, и откуда она взялась?
Взялась она в конечном счете от того, что в этом походе начались новые, непривычные нам порядки.
Если вспомнить, в прошлогоднем походе в Орел у дежурных по кухне было много работы. Они отвечали не только за запас дров, но и за то чтобы после ухода кострище было заложено травой, за уборку любого мусора, и захоронение в землю где-нибудь в укромном месте использованных банок. Самым неприятным занятием была отмывка ведер, которых к тому же оставалось только два, поэтому работа эта выполнялась в срочном порядке. И кроме всего прочего – мытьё всей посуды. Поужинав, все скидывали миски в общую кучу, а к завтраку разбирали уже чистые. Короче, дежурные делали всё, но на следующей ночевке их сменяли другие, причем назначали дежурных начальники (чаще ЮВ), и отвертеться от работы не получалось.
Что же касается палаток, каждая команда ставила их именно для себя.
Сейчас картина изменилась.
Дежурство быстро свелось к единственной заботе – заготовка дров и поддержание огня в кострах, пока Алевтина Васильевна, бессменная повариха, варит кашу и суп.
А как и кем определилось, например, с мисками, я не знаю. Еще на первой стоянке я, помнится, спросил: кому мыть миски. Ответила Лена Колышева, и как что-то, само собой разумеющееся:
- Каждый свою.
Сказать откровенно – справедливо и логично. Но штука в том, что цепочка сразу потянулась дальше. Соответственно, и ведра стали мыть не дежурные, а те, кто их несет. То есть – Сашка Дмитриев, Костя и Розик. А про палатки и думать нечего. Начиная с палехской стоянки, я устанавливал девчачью палатку просто в одиночку.(обычно палатку ставили вдвоем, а то и втроем, так удобнее) Конечно, я мог попросить любого мне помочь. Но и любой так же совершенно спокойно мог мне отказать. (Мои дружки, единственно, освободили меня от возни с нашей собственной палаткой).
С дежурными, которые теперь превратились просто в костровых, произошел похожий сдвиг. Алевтина их уже не назначала, а выбирала из самых исполнительных и послушных. И очень скоро в костровых остались всего три двойки: Костя Сорокин и Андрей Розов; Олег Згурский и Витя Калитеевский; Саша Дмитриев и я. (только уже на длительной волжской стоянке нагрузили кое-кого из других, правда в наказание). А что касается закопки пустых банок, на это был назначен Алевтиной лично я, причем сразу на весь поход.
Так все наши походники разделились на людей с обязанностями, и тех, кто просто идет с рюкзаком от стоянки к стоянке, на которой всё будет сделано само собой.
Но здесь, на палехском море весь процесс только начинался. Уже под вечер мы с Витькой спохватились, что наши миски, про которые мы и не думали по старой привычке, всё еще валяются грязными у палатки.
Лагерь наш был разбит чуть в стороне от берега в самом начале подъема на довольно крутой всгорок. Чтобы дойти до воды, нужно было пролезть через заросль ивовых кустов. Мы углубились в эту заросль, и наткнулись на небольшой костерок. У него расположились местные, но не парни, а дядьки солидного возраста.
- Привет, - сказал один из них. – Какие догадливые ребята. Пришли со своей посудой.
Мы, разумеется, вежливо откланялись и хотели пройти мимо. Но не вышло. Нас усадили у костерка и зачерпнули по полной миске только что сваренной ухи. Пока ели, они нас расспросили, кто мы, куда и зачем.
Потом Витька сказал, что вот, мол, вы удачно порыбачили, а наши ребята сегодня пробовали, но ничего не поймали.
- На удочку, что ли? – усмехнулся один из местных. – Конечно не поймаешь.
- А вы чем ловили? – простодушно спросил Витька. Те дружно засмеялись.
- Ну! Чем ловят, тем не говорят, - ответил один из них.
Чем ловят, мы увидели потом, уже на Волге.
Теперь о том, что произошло ночью.
Кстати сказать, еще вечером крутились вокруг нашей стоянки местные ребята. Как начало темнеть, они подошли поближе и стали кричать что-то вызывающее. Мы им отвечали, хотя АВ нас и осаживала.
Наконец стемнело, костер догорал, все разбрелись по палаткам. Начало дальнейшего припоминается смутно. Ведь еще тогда, года через три после похода, мы разнились в своих воспоминаниях. Сашка Романов утверждал, что у костра еще оставались сидеть он, Люда Воробьева и Пономарева Валя. Я напротив, говорил, что никого уже не было, когда мне, неизвестно зачем, просто взбрело выглянуть из палатки. Но может быть, я всего-навсего не обратил на них внимания?
Короче, так или иначе, но уже через несколько секунд я бежал вверх по склону с пожарным топориком в руках. Этот топорик обычно лежал заткнутым под днище нашей палатки.
А сверху катился баллон. То есть – покрышка с камеры грузовика. Этот, достаточно тяжелый резиновый бублик постепенно разгонялся и шел прямо на наши палатки. В азарте я пнул его ногой в прыжке. Удар сильно отдался по всему телу, но баллон упал. Наверху, на фоне неба были видны силуэты тех, кто послал нам этот подарок.
И тогда я начал орать. Орать и размахивать топором. В это лето в моем голосе стали проступать низкие басистые звуки. И теперь я на них налёг. Кричал я нечленораздельно, как лает сторожевая собака, стараясь только, чтобы интонационно это походило на крепкую ругань. Ругаться по-настоящему я не посмел, да и не стал бы, поскольку и позже никогда этим не грешил.
Видимо, какой-то эффект вышел. Ребята потом рассказывали, что поначалу думали, что там, на горе, наоборот, за мной гоняется какой-то мужик.
Естественно, я ни за кем не старался гнаться. Местные тихо отступали, а я выдерживал дистанцию. Наконец выдохся и замолк. Они окликнули меня, дескать, довольны ли мы подарком. Я ответил в том смысле, что, мол, давай-давай, нам всё нипочем.
Когда я спустился вниз, наши уже повылезали из палаток. И тут началось. Сверху катились баллоны самых разных размеров. Один, от заднего колеса трактора, мне удалось повалить с большим трудом. Прочие оказались легче. Все наши рассеялись цепочкой и с криками и визгом останавливали, валили на землю эти «разные колеса».
Атака постепенно прекратилась. Мы перекатили трофеи в лагерь, выложили их в два и три слоя вокруг костра. Уселись дружно кто где прямо на эти баллоны. Спать никто не уходил. Настроение пульсировало от восторга до запальчивости и обратно. Говорили мы, вероятно громко. Все были уверены, что опасность еще не миновала, и чувствовали себя защитниками лагеря.
Очень скоро Алевтина обругала нас, не выходя из своей палатки. Народ понял, что пора укладываться. И тут раздался чей-то отчаянный крик. Еще одно огромное тракторное колесо неслось с горки на нашу стоянку. Кинулись ему наперерез, но уже без того первоначального куража. У многих были отбиты ноги, плечи и колени.
Видимо теперь каждый понадеялся, что баллон остановят и без него. И баллон проскочил. Уже перед самой палаткой Людка и Валька самоотверженно встали у него на пути, но без результата. Увлекая их за собой, баллон врезался в палатку.
Крики, охи, ахи уже были бесполезны. Палатка не пострадала, но согнулся алюминиевый колышек. Пришлось на следующей стоянке вырубать деревянную стойку.
С утра никому особенно не попало, было очевидно, что нападение местных произошло не по нашей вине. Тем не менее, по распоряжению Алевтины Васильевны мы на пару с Витькой вкатили все покрышки обратно в гору. Там мы не удержались, сложили из них импровизированный монумент. Так он и стоял, когда наша команда, упаковавшись, уходила от Палеха в дальнейший путь.
Не думаю, что сооружение из баллонов долго украшало берега палехского моря. Вернее всего, они скатились на голову очередным беспечным туристам. И хорошо, если никого не убили.
Итак, мы выступили в северном направлении. Если от Шуи до Палеха путь наш проходил вдоль настоящего шоссе, то теперь предстояло двигаться проселками. Впрочем, для пешего туриста, в отличие от велосипедиста, отсутствие шоссе под ногами обузы не представляло.
Даже наоборот. Можно не уподобляться велосипеду или автомобилю и увидеть то, что не разглядишь с большой дороги. Было бы что разглядывать.
Как раз про маршрут третьего перехода этого и нельзя было сказать. Шли захолустные места затерянной в лесах и болотах Ивановской области. Глубинка из глубинок. Иногда попадались небольшие малолюдные деревни, выныривали какими-то клочками поля, а чаще заросшие перелески и подболоченные луговинки.
Это потом, уже на фотостенде в школе, писалось про затейливые узорные наличники. Мы в первую очередь видели не наличники, а редкие домики глухих деревенек.
Не будоражил душу и пейзаж. Парило, день был жаркий, грунтовые дороги пылили. Хотелось если не искупаться, то хотя бы полюбоваться на прохладную гладь широкой реки или озера. Но ничего, кроме самых узеньких речушек не попадалось. Да и те – или зарослИ скучными кустами, или истоптаны с обоих берегов коровьими копытами. Да, верно писали зимой в докладах: «повсеместно разводится крупный рогатый скот»...
Меня однажды спросили: какой поход лучше, велосипедный или пеший. И определенного ответа я дать не смог. Иногда я и сам задавал себе этот же вопрос. Несомненно, велосипедный тяжелее, сначала надо втянуться, а к концу все равно набегает усталость. Но речь не об этом, если тяжело в походе – сиди дома.
Вопрос, конечно, о другом, о собственных ощущениях, впечатлениях, эмоциях. Сразу после поездки в Орел мне казалось, что у велосипедного похода много недостатков. Да, на велосипедах можно забраться гораздо дальше, но много ли в этом радости? Весь день ты едешь по дороге, по существу находишься один, товарищи или где-то спереди, или где-то сзади. Не поболтать, не поделиться. И много ли видишь, когда едешь. Как ни крути, половина внимания, а то и больше, на дорогу, на руль, колеса и асфальт под ними. И основное, что наблюдаешь непрерывно, целый день – это обгоняющие тебя машины.
То есть – мало впечатлений, мало общения, мало радости.
И вот – никакого велосипеда. Местность вокруг не проплывает, всё время оставаясь позади, а тесно окружает со всех шести сторон. Да-да, всем телом, всей кожей ощущаешь и небо, которого не замечает велосипедист, и землю, которую чуешь через подошву и знаешь, какая она - твердая или мягкая, прохладная или теплая, скользкая или надежная.
Компанию себе тоже можешь выбрать по вкусу и пристрастию, идти только с теми, кто тебе приятен, и болтать о чем угодно хоть целый день.
Собственно говоря, вот и все радости.
Да, велосипедист едет один, зато на передышках и привалах, все, намолчавшись, сами тянутся друг к другу. К тому же и есть чем поделиться, мало ли что произошло за день. Картинки-то местности мелькают, а не тянутся. Кто-то что-то заметил, а кто-то и нет. Значит, нужно рассказать, а когда и разъяснить со смехом и шутками. И никто не отделяется, все собираются вместе, в компанию, уже и так наскучив одиночеством.
Сказать иначе, походники-велосипедисты несмотря ни на что, ощущают себя единой командой.
Пешая же партия быстро разбивается на постоянные группки, замыкающиеся в тесном кругу. Даже и на остановках эти группки не теряют своей обособленности. Так что можно за весь поход с кем-нибудь не перемолвиться и единым словом. А если случайно и перемолвишься, можешь неожиданно услышать совсем не то, что ожидал. Вдруг оказывается, что человека, обитающего в соседней палатке, ты до сего дня представлял совсем другим. Да и как иначе, если на протяжении прошедших дней вы толкались в разных «кучках».
А впечатления от увиденного в дороге? Они перемалываются разговором сразу, сходу, и уходят из памяти. На привалах обсуждать уже незачем.
Таков вот он и есть – пеший поход. В целом легче, душевней, комфортней, но чреват конфликтами и разочарованиями.  Как уж кому повезет.
Итак, выйдя из Палеха, мы шли почти неведомо куда, так как в отличие от велосипедистов, знать конечный намеченный пункт нам было не обязательно. Пешком далеко не убежишь! Вот это практически и всё, что я могу сказать про третий переход. Самое удивительное, что я напрочь не помню, шел я только с Витькой и Олегом, или с кем-то одним из них, или вместе с нами брел еще кто-то четвёртый, пятый... Могу сказать одно – держались мы внутри первой половины вытянувшейся цепочки, но не самыми первыми. Всегда кто-то маячил далеко впереди, обычно это были Розик и Костя Сорокин.
Я в этот день шел без палатки за плечами. Алевтина Васильевна распорядилась, чтобы палаточникам дали передышку. По-моему не строго-обязательно, а тем, кто захочет. Я не отказался, и поменялся на пробу с Сашкой Дмитриевым. Теперь у меня в рюкзаке было ведро. Мена оказалась не шибко удачной, поскольку рюкзак у меня был узкий и длинный, и на ведро натягивался значительно хуже, чем, допустим, эластичный носок на непомерную ногу.
Это были новые, школьные ведра, закупленные специально для походников. В прежние годы обходились обычными обливными, взятыми кем-нибудь из дома. Как шутила АВ: «Главное, чтобы они были не помойные». Эти же новые, алюминиевые, хоть и весили значительно меньше, были очень широкие и к тому же с далеко выступающими ручками. Ручка, кстати, так и не уместилась ко мне в рюкзак, торчала снаружи...
Но места эти, как не казались глухими, безлюдными всё-таки не были. Здесь всё-таки изредка попадались навстречу и местные жители. Названия деревень, которые мы спрашивали у них, звучали странно и неразборчиво, письменных указателей не было и подавно, к тому же говор тамошних людей стал явно сбиваться на « букву О». Конечно это вызывало шутки и передразнивания, но шутки-шутками, а половина названий в наших картах не значилась.
Разумеется, в то время не было и разговора о топографических картах, карта-схема из киоска для области с разбивкой по районам в условном масштабе – вот всё оснащение. Тем не менее, дважды  Алевтина Васильевна сверялась даже по азимуту компаса , когда оказывалось, что вопреки нашей карте «дОрОга пОшла явнО не туда».
Тем не менее, проделав вполне приличный переход, мы встали на ночевку в лесу, не доходя до деревни Сосновец. Речки никакой, разумеется, там не было.
И снова наш палаточный лагерь удостоили своим вниманием здешние жители. К слову сказать, ни в одном из походов, в которых мне пришлось побывать, местные жители не проявляли к нам такого назойливого интереса. Видимо дело было всё в той же глубинке, приход каких-то туристов воспринимался, как весьма необычное событие.
Прежде всего, еще засветло, подошел к самой стоянке непонятный одинокий прохожий. Это был парень года на четыре постарше нас. Он встал и молча, в упор, смотрел, как мы обустраиваемся, что делаем. Понятно, что и мы не остались равнодушными, подошли к нему разом впятером или вшестером. ( между прочим, ни Алевтина Васильевна, ни Сергей никогда в таких случаях не проявляли инициативы).
Окружили мы этого парня также молча, разглядывали и ждали: может быть он что-нибудь скажет. И парень сказал. Правда, слова его были совсем странные:
- Вы чего это? Бить меня что ли хотите? Так я кол возьму!
И он моментально подхватил с земли жердину из тех, что мы же заготовили на дрова. Это было не смешно, и не страшно. Просто странно. На разные голоса мы поспешили успокоить и утихомирить сверхъосторожного созерцателя, чтобы он положил на место свой кол. Парень легко послушался, и пошел обычный расспрос: кто мы, куда идем, зачем нам это надо.
Не знаю, стал бы он, в случае чего, размахивать этой жердиной и лупить по нашим башкам, или вооружился просто так, лишь для установления дружественного контакта. Вел он, по крайней мере, себя спокойно. Разговор наш быстро иссяк, новый знакомый ушел восвояси, напоследок дав нам деловой совет:
- Что вы эти кусты и палки пилите. Щитов бы, вон, с поля натырили и жгли бы свой костер.
После ужина, когда уже смерклось, к еще горящему нашему костерку подошли новые гости. Этих было сразу четверо. Двадцатилетние, самодовольно улыбающиеся парни с гитарой. Впрочем, не состоялось ни концерта, ни взаимных посиделок с пением. Даже гитара, по-моему, ни разу не тренькнула. Вели себя эти парни тоже спокойно, на манер предыдущего, и держались так, будто пришли на экскурсию. Они перешучивались между собой, делились вслух впечатлениями. В ответ на наши слова порой всхохатывали, и не всегда к месту.
Татьяна Гусева попыталась сказать им что-то строгое и серьезное по поводу неуместности их прихода и нежелательности их компании. Вместо ответа парни принялись обсуждать ее внешность (девушка с прической «типа овин») со смехом и прибаутками. Гусева высоко подняв голову, ушла, обидевшись по-моему не столько на пришлых, сколько на нас, не оказавших ей поддержку. Впрочем, это было в ее манере.
Все прочие наши продолжали сидеть на месте. Кто-то завел разговор, кто-то слушал и помалкивал. Местные закурили, предложили и нашим. Разумеется, почти все отказались, но двое-трое украдкой присоединились. Неспешная беседа продолжалась, но скоро была пресечена административным порядком.
К костру подошла Алевтина Васильевна. Один из пришедших парней посветил фонариком, раскрыл было рот, но осекся. Алевтина обратилась не к местным, а к нам, мол, прекращайте посиделки – отбой. Гости проявили понятливость, поднялись и удалились.
Один из них поискал глазами и спросил, где девушка, с которой он был невежлив. Он имел в виду Гусеву. Но Сашка Романов шепнул ему что-то в утешение. Кажется, высказал свое мнение об обидевшейся девушке. Тот не стал настаивать на своем намерении и удалился без извинений.
Ночь пришла на редкость холодная. Вероятно сказалась сырая местность. Среди ночи я видел в полудреме, как Олег и Витька натягивают лыжные кофты. Один из них тронул меня, и они тихо хмыкнули. Потом рассказывали, что удивились, насколько мое тело показалось теплым. Мне впрочем было всё равно. Ничего шерстяного я с собой не брал, утепляться так и так было нечем. Пришлось обойтись одеялом.
Следующий день стал днем большого рывка. Мы проселками вышли в Парское, доехали до Родников местным автобусом, и потом шли еще почти до Синей Гари. Но это уже к вечеру, а начало дня не принесло ничего нового. С самого утра шли всё те же вчерашние пейзажи. Так же всё выше поднималось солнце на безоблачном небе, также начиналась вчерашняя жара.
Но через несколько часов нас ждал сюрприз – пруд в конце пройденной деревни. Даже не пруд, а прудок, такой он был маленький и кругленький. Разумеется на нем вовсю уже купались местные ребята. На вопрос: можно ли искупаться, АВ ответила в том смысле, что – стоит ли, но если уж так хочется...  Действительно, вода в этом прудике из-за уже поднятого ила напоминала цветом слегка разбавленный молочный кофе.
Но среди нас мало нашлось разборчивых. Несчастный прудок вышел из берегов, когда мы бултыхнулись в него всей ватагой. Купание получилось забавное, если нырнуть сразу от берега, то без всякого усилия, скользнув по мягкому дну, высунешь голову у самого края уже с противоположной стороны. И глубина – даже в середке чуть-чуть с головой. Разумеется, вода очень теплая, прямо бархатная, и вообще, такое ощущение, что куда бы не протянул руку или ногу – достанешь дна, либо берега. В общем – ванна.
Приняв ванну, потопали дальше и тут нас ждал самый главный сюрприз: едем автобусом до Родников. Не то чтобы так уж расхотелось идти своим ходом, но – это ведь разнообразие, и конечно быстрее будем на Волге. А дойти до нее всем уже явно хотелось.
В маленький рейсовый автобус, да еще с нашими рюкзаками набились, как сельди в бочку. Так и ехали, стоя, валясь друг на друга, с тряской, подскоками, уханьем и болтанкой на крутых поворотах. Но жаловаться не приходилось – мы туристы. Не нравится, иди пешком.
В Родниках не задержались, после автобуса отдых не требовался. И опять, с шоссе (которое шло в Вичугу) сошли сразу. Снова в северном направлении – полями, полями, вплоть до самой стоянки.
Место новой ночевки порадовало. Это был берег лесного озерка. Озерко чем-то напоминало давешний пруд, такое же круглое, но шире и заметно глубже. Дна не достать. Его вполне можно было бы принять за воронку от огромной бомбы или метеоритный кратер. Но вряд ли для таких предположений есть основания.
Вода в этом озерке оказалась хоть не холодная, но чистая и прозрачная. Не исключено, что оно было проточное. Во всяком случае сплошной берег в двух местах прерывался неглубокими ручьями, уходившими, насколько хватало глаз, куда-то в лес.
Пока устраивались с палатками и ужином (я еще на прошлой ночевке благополучно сплавил назад Сашке ведро и возился с палаткой) – подошли местные ребятишки. Они пришли не к нам, а просто купаться. Наверное это было неизбежно, поскольку, как мы убедились, весь тамошний край был беден крупными водоемами. Поэтому такое уютное озерко просто не могло остаться без внимания.
Ребята принесли с собой отличную вещь, знакомую всем нам с детства – накачанную автомобильную камеру. Ту самую, которую в обиходе тоже называли баллон. Но это был уже не тот баллон, подобные которому в Палехе катились нам на голову, а гораздо лучше. Настоящая импровизированная резиновая лодка.
Когда мы попросили камеру у ребят, они довольно спокойно на это согласились. И что тут началось! Как будто век не видевшие ни воды, ни баллонов наши облепили камеру со всех сторон. На самой середине озерка началось столпотворение. К баллону со всех сторон тянулись руки, от него отталкивались, на него взбирались, с него сталкивали. Сам баллон вертелся во все стороны: вставал дыбом, переворачивался, снова шлепался в воду.
В разгар возни Витька оказался между мной и Лешей Егоровым. Он карабкался на баллон, а мы с двух сторон тянули его за плечи вниз. Вдруг он выкрикнул сдавленным голосом, чтобы его отпустили. Егоров отпрянул сразу,  а я, не поняв в чем дело, продолжал сталкивать Витьку в воду. И почувствовал, что его руки, которыми он в обхват цеплялся за камеру, как-то затвердели. К счастью, вцепился он довольно крепко, и голова под воду не ушла.
Неладное почуяли все. Разом возле баллона не осталось никого, кроме меня и Сереги Моченова. Берег, противоположный от стоянки, был ближе, мы подтянули камеру туда. Но выволочь Витьку на сушу было непросто, тело его, сведенное судорогой, совершенно не сгибалось, руки не хотели выпускать камеру.
Сзади раздался плеск. Оттолкнув нас с Моченовым в стороны, к лежащему Витьке бросился Сергей Козырев. Он стал делать ему искусственное дыхание. Витька мычал и сопротивлялся, мы долдонили, что ничего этого не нужно, он совсем не нахлебался воды. А с противоположного берега доносились крики Алевтины Васильевны.
Наконец, Сергей криком доложил, что это только судорога, помог Витьке подняться и повел его вокруг озерка. Пострадавшего уложили в девчачью палатку, накормили медикаментами, и Алевтина выстроила нас полукругом.
Местные ребята уже удалились. Мы получили нагоняй с внушением, как вести себя дальше, что делать, чего не делать, что говорить, чего не говорить. Случай, разумеется, произошел нешуточный. Конечно, Витька был отчаянный парень, его похождения не раз заканчивались шрамами и хирургическими швами, но с опасностью утонуть он кажется столкнулся впервые.
По палаткам все разошлись притихшие. Вова Галенков на эту ночь переселился к нам, на место Витьки. Мы были довольны такой неожиданной рокировкой. Галенкова не просто так называли Чинарик. Он был в то время очень мал ростом, и конечно гораздо мельче Калитеевского. В нашей палатке сразу перестало быть тесно.
Ночь, в отличие от предыдущей, была теплая. Но большой радости эта теплынь не принесла. Нас атаковало жуткое количество комаров. Костя Сорокин даже соорудил себе «противогаз» – обвязал голову полотенцем, хвост от которого опустил на лицо.
До Волги оставалось еще два перехода.
И вот на этих переходах наши ребята постепенно начали, если не вольничать, то всё-таки понемногу расслабляться. Все чаще застревала в пути сложившаяся «хвостовая» группка – Моченов, Зверев, Романов, Егоров и примыкавшие к ним. На коротких привалах-передышках приходилось подолгу ждать, когда они подтянутся. Иногда у АВ не хватало терпения, и она более не дожидаясь, давала команду подниматься и двигаться дальше, а затерявшихся оставались ждать Сергей с Натальей.
Разумеется, весь фокус заключался в том, что те, застрявшие, делали собственные остановки и посиделки. И хотя такие действия категорически возбранялись, их похоже, это не особенно пугало. Началось, я думаю, просто с маленьких перекуров, которые нужно было скрыть от руководящих глаз. А потом, дальше-больше, если уж присели, почему бы и не отдохнуть.
Алевтина хмурилась, наверняка устраивала им нагоняи с глазу на глаз, но если это и помогало, то ненадолго. Заодно, под горячую руку, попадало и всем прочим, кстати говоря, в число очень плохих почему-то попал и Калитеевский Витька, хотя уж он-то был всегда лоялен и педантичен. Вероятно, причина заключалась в его языке, который он сплошь и рядом не старался сдерживать.
В этот день почему-то не закупили хлеб, как это обычно практиковалось ближе к ужину. В чем был просчет, не знаю, но вечером, уже на стоянке объявили: «Доставайте свои сухари». Да, не в шутку, а на полном серьезе. В комплект снаряжения каждого походника, помимо миски, кружки, ложки, ножа и веревки, входил и запас сухарей. И действительно к ужину достали, кто что сберег. Конечно, кто-то частично уже подъел или выбросил свой НЗ, но тем не менее, в общем и целом обделенных не оказалось.
Алевтина лично совершила обход ужинающих. Ведь, к слову сказать, мы никогда не ели чинно в ряд, или вокруг костра. Каждый, получив порцию, пристраивался, где ему вздумается, или с компанией, или в одиночку, но в любом приглянувшемся месте. Так что, чтобы увидеть, у всех ли есть на ужин сухари, пришлось обойти весь лагерь.
Когда очередь дошла до меня, Алевтина не удержалась и захохотала. А потом позвала быстрее Наталью, у которой был заряженный фотоаппарат. Сказала со смехом: «Назовем снимок «Когда все голодали»».  Помнится, я и тогда не особенно понял, чем их так насмешил. Да, возле моей миски лежала кучка очень мелких сухарей, но не очень она была и велика. Вероятно, выглядела смешной эта кучка по контрасту с другими едоками, у которых было просто по два или три куска сухого хлеба.
Откуда эта кучка взялась? Просто, я оказался самый незапасливый, у меня не было даже мешочка с сухарями, а лишь в одном из кармашков затесался небольшой огрызок. (я никогда не любил таскать с собой еду, хоть в лес, хоть на пляж, хоть в дальнюю поездку). В общем, и этого огрызка мне было бы достаточно, ведь есть же суп и каша. Но ребята из нашей палатки посочувствовали и скинули в мою пользу мелкие обломки со дна  своих мешочков. Мелкие-то они были мелкие, только кучка вышла ничего себе.
А самым запасливым среди нас был незаметный Олег. У него хранились в заначке не только сухари, но еще десяток кусочков сахара. Это его следовало бы назвать потом в стенной газете «Скописахарок», а вовсе не меня. Мне как раз больше бы подошел тот самый «Сгущеночник», которым  по недоразумению окрестили Олега. Ведь это же я закапывал банки из-под сгущенки. Похоже все-таки, не было дыма без огня, клички эти основывались на воспоминаниях, но как обычно, возникла некоторая путаница.
Да, сгущенка... Если вспомнить, в прошлом походе мы с Андреем съели целую банку. Сделано это было почти с разрешения, но всё равно тайком. Чтобы совершить такое самовольно – это был бы неслыханный поступок. Помнится, тогда же Коля Севастьянов рассуждал во всеуслышание, что вот мол, он везет сухой компот, а когда запас весь истратится, у него всё-таки останется ма-а-аленькая  горсточка - лично для себя, чтобы пожевать на досуге.
И так как он говорил это не раз и не два, вернее всего, это были только слова. Всё-таки   запасы были общие.
Но как я уже говорил, начиналась вольница. В том числе и со сгущенкой. Как раз на этой стоянке я приметил издалека в лесу (на этот раз ночевка была среди леса на поляне) бурный разговор между Моченовым, Зверевым и Ленкой Зеркалеевой. Она их в чем-то упрекала, они оправдывались, потом, в конце концов, поманили рукой и показали что-то под кустом. Любопытство моё тогда было непомерным, я естественно не мог не заглянуть под куст после их ухода.
Там лежала пустая банка. И не из тех, что остались от подготовки ужина, мне ли не знать.
Не скажу, что я понял, в чем Лена упрекала ребят, наверное, осуждала за какие-то поступки, о которых я не имел понятия. Короче, мне так и не стало ясным ничего, кроме маленькой мелочи – съеденной сгущенки. Которая между тем, в их глазах, была проступком очень незначительным.
Ночлег стал очередным шагом своеволия. Чинарик в этот раз так и не вернулся в свою палатку. Более того, второй Вовунчик – Иванов – тоже ночевал в памирке. А в девчачью палатку перебрались Сашка Романов, Моченов Серега, а может быть и еще кто. Точно не знаю. Но  логика простая. Если Витьку Калитеевского можно пускать, почему нельзя других.
Ночь обещала быть такой же теплой, мы заранее сетовали на проклятых комаров. АВ услышала наши разговоры и укорила за непредусмотрительность. Вот мол, они, в своей желтой палатке, мажут отпугивающим средством какую-то тряпку и вешают на входе. Комары летят меньше.
Нам такой совет был не по обувке. Во-первых, и средства-то не было. (еще в псковском походе Андрей Зверев, по его словам, залил весь рюкзак плохо закупоренным Репудином. Отношение с тех пор, в том числе у меня, к этим средствам было соответствующее). Во-вторых, желтая палатка была низенькая, а загородить вход в памирку – для этого нужно было пожертвовать по меньшей мере одеяло.
Но разговор навел на другие мысли. Мы взяли головешку и надымили в палатке. Потом Костя и Витька забрались в нее ознакомиться с результатом. Через ткань палатки слышалось: «Маловато». Это долетело до дурных ушей Егорова. Он взял из костра горящее полено, чуть не в метр длиной. Сначала засунул в палатку только кончик.
Витька не понял, что это не я, похвалил, и тут пакостник Леша втолкнул внутрь всю горящую головню. Хорошо, что из рук не выпустил. Крика было много. Пожара избежать удалось, но в полу осталось несколько прожженных дырок.
И вот последний переход. Опять жаркий пыльный день (накануне прошел короткий дождичек, так что мы прятались всей толпой в деревенской избе у одной сердобольной старушки). Правда уже меньше перелесков, больше полей и лугов. Если обернуться, позади стена колосьев, или высоких трав, и пыльная извилистая полоса в воздухе. Это полевая дорога, по которой мы только что прошли. Пыль в воздухе; мягкая, как пух, пыль под ногами.
Но мы не столько оборачивались, сколько на каждом бугре вытягивали шею, не видно ли синевы большой реки. Не  видно ли Волги?
Наконец засинело. Первым увидел эту синь Розов Андрей, который, как обычно шагал впереди. Он специально задержался и всем подходившим показывал: видите, вот она – Волга. Но синева мелькнула и скрылась, горизонт опять закрыли деревья. И хоть мы знали, уже не далеко, пройти это недалеко всё-таки было нужно. А как хотелось побыстрее!
Потом рассказывали, что Серега Моченов пытался подъехать, прицепившись к какому-то лесовозу. Они как обычно шли в хвосте, и где уж видели этот лесовоз, шут их разберет. Но провисел Серега недолго, тряхнуло на ухабе, и он свалился, как жук, спиною прямо на рюкзак.
А вот нам повезло больше. Шагаем мы уже не полем, а вдоль полосы высоких деревьев и слышим, догоняет подвода с лошадью. Правит какой-то дядька, сидят там три тетки и с ними четверо наших девчат. Тетки смеются, а вот еще ваши, давайте сюда. Мы скинули рюкзаки, положили в телегу, сразу стало легко. Но тетки машут – что вы там застряли, садитесь.
Я взобрался на телегу с опаской, не понаслышке зная тяжесть наших рюкзаков. Нам и по одному тащить тяжело, а тут бедная коняга сразу шесть тянет. А если еще и мы взгромоздимся! Но ничего, уселись, едем. Лошадь идет, аж все мышцы играют под кожей, но как шла без нас, так и с нами, присоседившимися, топает. Никакой разницы.
Так и доехали до привала. Наши впереди идущие, уже сидящие, обсмеяли нас с легкой завистью, а Олег обозвал мучителями животных.
Передохнули. Рывок, и вот он - конец похода. Почему-то выход на самый волжский берег мне не запомнился совершенно. Вероятно потому, что не был он мгновенным, как тот миг, когда мы смотрели с бугра вдаль. Подходили, уже видя перед собой огромную реку, постепенно приближались, шли вдоль берега, выбирая место стоянки. Лагерь, конечно, запомнился хорошо. Еще бы, ведь мы стояли здесь целых три дня. (±)
Лагерь мы разбили на середине крутого склона., где образовалось подобие ступени - плоская площадка, на которой сумели уместиться в ряд все четыре наших палатки. Два кострища приткнули на узкой ступеньке пониже, но все равно, довольно далеко от воды. Чтобы спуститься с ведром или миской, приходилось прыгать по этим ступенькам-оползням еще дальше вниз. А прямо за лагерем и еще над ним раскинулся, можно сказать, лесок. Не вековые, но всё-таки деревья, хотя между ними не столько кусты, сколько трава, бурьян и крапива. Дров, впрочем, хватало.
Вода в Волге в те времена была еще чистая. Мы без всякой опаски зачерпывали кружкой и пили. Конечно, не у самой кромки вдоль берега, где болталась всякая муть, а немного подальше. Там, как будто специально для нас, в воду заходило несколько деревянных мостков.
Ужин готовили не в пример дольше обычного – никак не хотела закипать вода. Причина была в непрерывном ветерке, который сдувал в сторону от ведерных днищ пламя и жар костра. В конце концов выдернули треножники, опустили ведра прямо в костры и обложили с боков дровами. Так дело пошло лучше, но Алевтина сказала, что ведра долго не выдержат. Уже на следующий день пророчество частично исполнилось. У одного из ведер расплавилась ручка, которая тоже была из алюминиевого прутка. Пришлось Сергею изготовить замену из толстой стальной проволоки.
Вечер получился долгий. Никто не торопился укладываться спать, никого особенно и не загоняли. Всё равно завтра никуда не идти! У костра плелись неспешные разговоры о том, о сём. Анекдоты все уже давно были рассказаны, а свеженького ничего не приходило на язык. Постепенно зашел разговор о привидениях, призраках, нечистой силе. И Татьяна Гусева взялась рассказывать какую-то повесть о деревне вампиров, пире на развалинах замка, лесе с криками «Голодного».
Но увы! Разумеется, она прочитала много такого, чего нам никогда не попадало и в руки, даже сама писала стихи, однако рассказывать интересно – это особый дар. Мы не только не прониклись мистическим ужасом, но даже просто половины не поняли. А любые вопросы, уточнения, вызывали у Гусевой только раздражение. Впрочем, как и всегда. Что делать? Дети учителей – это особая проблема. Не приведи судьба родиться в семье учителя, да еще получить при этом какие-то обещающие способности. Чаще всего из таких вырастают законченные циники. Такой участи избегают только ребята без излишних запросов, вроде Моченова Сереги или Борьки Костюхина. (а об Витьке Иванове, Коле Севастьянове, Леше Егорове приходится только пожалеть. Не говоря уже о злом гении нашего класса «Заиньке» - Сереге Гудкове).
Окончательно стемнело. Пошли рассуждения и пересуды, кто сегодня в какую палатку идет. Но из желтой командирской вдруг раздался бесцеремонно-категорический окрик. Никаких переселений, никаких перемещений! Все на старые места! В большую палатку возвращаются оба Вовунчика.
Дневка на Волге начиналась неторопливо. Искупались в достаточно прохладной воде, которая не позволяла плескаться целый день. Сначала все ловили волны, разбегающиеся от периодически проходящих судов, но скоро они уже стали казаться маленькими. Пошли важные рассуждения: теплоход – это не то, не те волны. Вот баржа – другое дело, волна настоящая. А если уж «Ракета» или «Метеор», так совсем ерунда.
«Ракеты» и «Метеоры» бегали чаще других, скоро мы перестали одаривать их своим вниманием. Хотя на первых порах старательно уясняли, в чем разница между «Метеором» и «Ракетой». Главным знатоком выступал Иванов Вовка. Он определял вид скоростного судна издалека, пока еще не были видны очевидные подробности.
Когда насмотрелись на Волгу и теплоходы, стали бродить по окрестностям. Совсем недалеко от лагеря, вверх по течению в берег вдавался узкий уютный заливчик. Вернее сказать, это было устье маленькой речки. Оказалось, что здесь своеобразная гавань для местных лодок. Лодки стояли прямо на воде, закрепленные к берегам цепями и тросиками. На эти же привязи нанизывались и весла, которые тоже лежали в лодках. Причем закреплялись эти лодки на такую длинную привязь, что их можно было использовать в роли парома. Проще сказать, не отвязывая ни весел, ни лодки спокойно переправиться на противоположный берег бухточки. Конечно, мы не преминули это испытать.
Одним словом, до обеда занятия нашлись. А вот вторая половина дня представлялась совсем тусклой. И поэтому не сговариваясь, мы втроем с Розиком и Костей (Олег и Витька в тот день были костровыми) отправились еще без всякой определенной цели пешком в сторону Плеса. До него было километров восемь.
Но что нам, после всех наших переходов, какие-то восемь километров. Да еще налегке. Никто не успел и оглянуться, как мы оказались уже на окраине городка. И только поняв, что вот он – Плёс, перед нами, задумались, а что, собственно, мы от него хотим. Конечно, прошлись по коротенькой центральной улице, поглазели по сторонам, заскочили в магазин и купили чего-то пожевать. Не помню, печенья или пряников. В принципе – оставалось только одно, возвращаться. Отлучка и так была самовольная, не хватало еще застрять здесь дотемна.
Вечерело, назад шагали быстро, в темпе. На ходу не говорилось, но молчать тоже было неловко. И мы мычали что-то, каждый себе под нос, в четверть голоса. Потом Костя напомнил мне, что еще весной, в лесу, я напевал какую-то песенку. Странно, почему ему это запомнилось, поскольку песенка была – «никакая». Когда-то Мирон, дурачась, пропел насмешивший его стишок из журнала «Пионер» на мотив из «Веселых ребят». Именно этот стишок я и напевал в лесу.
Я пожал плечами и пропел это стихотворение в полный голос от начала до конца (память тогда была хорошая). К слову сказать, называлось оно «Песня о смычкЕ». Ребятам понравилось, уже втроем мы пропели «Как хорошо быть генералом». Затем Андрюха Розов с ужимками и прискоками выдал восточную песню (Ты на плече несла кувшин). К слову сказать, пел он на самом деле хорошо, не сравнить с нами. Но вот до этого как-то не приходилось его слышать.
Уже в сумерках мы подошли к лагерю. Без всякого сомнения лично я ждал нагоняя. А вместо этого нам устроили что-то вроде торжественной встречи – по сигналу Натальи Тереховой хором протрубили туш. Каким-то образом узнали и поняли, что мы не шатались неизвестно где, а посетили именно Плёс, хотя ничего особенного там и не видели. Да если разобраться, Плёс славился природой живописных окрестностей, а сам по себе был просто маленький городок.
Сразу же замечу, что это была первая, но не последняя прогулка в Плёс. Уже на следующий день в нем побывали Витька и Олег. А потом вообще – целая толпа народу, я тоже в этом участвовал. В общем-то все эти хождения в Плёс были не продуктивнее нашего первого, просто пробежки ради развлечения. Я запомнил только то, что на обратном пути нас застал дождь, и мы поперлись с Лешей Егоровым не по тропинке, а прямиком через луг, по пояс в мокрой траве и великолепных крупных ромашках. Кругом по низу шныряла масса здоровенных лягушек, и Егоров то и дело вопил: «Змея!». Кого он хотел пугнуть, меня или самого себя, сказать трудно...
Но по порядку. Уже перед сном, в палатке, Розик еще раз, на бис, изобразил нам свою песенку: «Спустилась ты... с крутых вершин. А – аа – а!». Потом мы выдали ее хором, но вполголоса. И вот Олег пошел на третий заход, полным криком. Мы уже напелись, принялись его утихомиривать, а он продолжать шуметь и дурачиться. В общем всполошили весь лагерь, к нашей палатке подбегали узнать, не случилось ли чего. Только постепенно шум затих.
А примерно еще через полчаса, те из нас, кто еще не спал, услышали шорох. Скреблись под днищем нашей палатки. Нет, нет – не происходило ничего  таинственного! Это были Андрей Зверев и Моченов Серега, которые пришли за пожарным топориком.
На следующий день мы узнали, для чего им понадобился топор. Не успели понежиться на солнышке после завтрака, смотрим  - плывет по Волге лодочка, а в ней они, вчерашние полуночники. Конечно, кто тут усидит на месте, все подбежали к самой воде. Но Серега с Андрюшкой и не думали причаливать, мол лодок много, идите сами, рубите цепи и тросы, а потом катайтесь. Впрочем, они в этот день лодку брали с опаской и далеко от заливчика не отъезжали. Так что местные лодочники не вдруг заметили беспорядок.
Мы их, местных, увидели вечером, на зорьке. Совсем недалеко от нашей стоянки причалили мужики, сбросили на берег край сети, а потом один остался держать за веревку, а двое других повели лодку. Они описывали по воде большую дугу, сеть разворачивалась, волочилась за ними следом и погружалась в воду. Дуга замкнулась на берегу, немного в стороне от первой точки. Рыбаки ухватились за края сети и дружно потянули ее к себе. Мы стояли чуть выше на берегу и смотрели, разинув рот.
Когда выбирали рыбу из вытянутой сети, ничто не могло удержать наших ребят на месте. Местные, впрочем, отнеслись к нашему присутствию спокойно. Они больше смутились маленьким уловом. Спросили, давно ли мы здесь стоим, купались ли днем и махнули рукой. Мол, надо ехать в другое место. Из улова они взяли только несколько щучек, прочую рыбешку отдали нам, да еще Сашка Романов украдкой откинул в темноту щуренка побольше.. Его тоже подобрали, и на следующий день у нас была уха.
Кроме ухи случилось еще три события:  бой на воде, посещение коров и рывок на другую сторону Волги.
В затеянном водяном сражении от нашей палатки участвовал только Костя Сорокин, его посадили на весла. В этот день к первой уведённой лодке прибавилась вторая, таким образом – лодка против лодки, по три человека, то есть шестеро сражающихся. Прочие – зрители. Самое большое время заняло не само сражение, а его суматошная подготовка. Ребята бегали, с важным видом таинственно совещались, затем собирали камни.
Весь бой прошел так быстро, что кто-то из слегка запоздавших зрителей его уже не увидел. Но в основном было много шуму и разбрызгивания воды. Камни, в общем, тоже предназначались для поднятия брызг и фонтанов, друг в друга никто ими не кидался. Если бы иначе, дело бы не обошлось без раненых и убитых.
Ближе к обеду, когда ведра уже стояли на кострах, откуда-то сбоку, с восточной стороны прямо на нашу стоянку вылезло небольшое коровье стадо. Коровы вели себя спокойно и мирно, аккуратно обошли наши костры и только одна или две продвинулись ближе к палаткам. Но как можно было допустить такое вторжение?
Вперёд высыпали все, кто был в лагере. Кто с голыми руками, кто с ремнем или палкой. Коров, впрочем, бить никто не рискнул, зато шумели, орали, бегали и размахивали руками. Ремнями щелкали на манер кнутов, зная, что коровы подчиняются похожим звукам. Стадо постепенно миновало наше беспокойное шумное место, но мы продолжали с криками тянуться следом, пока за дальними кустами не скрылась последняя корова.
Прошло полчаса. С той же стороны, откуда пришли коровы, вынырнул заросший щетиной, приземистый мужичонка, в сапогах, длинном пиджаке и с кнутом на плече. Ясное дело, это был пастух.
- Ребята, коровы прошли?
- Прошли, прошли...
И пастуха понесло. Выкрикивал разные слова он минут десять, мешая отборную сплошную матершину  с короткими смысловыми вставками. Можно было понять, что «какой-то черт их мотоциклом гонял» и «развели здесь курорты». В конце концов дядя выговорился и быстро засеменил дальше, что-то бормоча под нос себе на ходу. Нам настолько смешной показалась эта встреча, что долго еще этот нелепый пастух всплывал в веселых разговорах.
Ближе к вечеру все, кто хотел поплавать на лодке – наплавались. Лодка стояла одиноко, уткнувшись носом в  песок. Стало ясно, что пришла наша очередь. В лодку забралось четверо: Вовка Галенков – Чинарик, Калитеевский Витька, я и местный мальчишка лет двенадцати. Кажется, его звали Сережка, он с недавнего времени ежедневно посещал нашу стоянку, и с благословения Алевтины с нами обедал и ужинал. Она его расспросила о жизни, и к чему-то в его рассказе отнеслась с сочувствием.
Мы довольно резво отрулили от берега, а потом, переглянувшись, налегли на весла. Лодка пошла к противоположному берегу Волги. Очень быстро мы поняли, что это действительно великая река. Наш берег стремительно удалялся, а тот и не думал приближаться. Зато с низовьев наперерез шел большой пассажирский теплоход. Шел он не шибко быстро, но и мы плыли, как нам казалось, еле-еле. Вот еще не хватало, попасть ему под киль или колеса. И вместо того, чтобы подождать в сторонке, мы гребли изо всех сил.
Но на волжском просторе для всех хватило места! В конце концов, мы конечно благополучно разминулись и даже не помню, успели проскочить или наоборот, удачно не успели.
На том берегу не нашлось ничего интересного. Какие-то ржавые трубы, намытый песок... Длительных экскурсий, разумеется, никто устраивать не собирался, опасались отойти от лодки. Но всё-таки немного передохнули, прежде чем возвращаться восвояси. Назад гребли не в пример слаженнее, весла четко шли в такт, особенно это хорошо получалось у Витьки с Чинариком.  Хотя всё равно, легко и быстро пересечь Волгу было нельзя. Алевтина Васильевна стояла на берегу и время от времени то ли призывно взмахивала рукой, то ли грозила нам кулаком. Нас ждало, как минимум, строгое внушение...
А уже вечером к месту нашей стоянки, тоже на лодке, подъехали двое строгих вежливых мужчин. Они попросили проводить их к руководителю, а затем объяснили, что на первый раз в милицию решили не обращаться. Конечно, разговор шел о тех же лодках, которые, всё-таки, к счастью все оказались на месте. Правда, не все привязаны.
Алевтина, даже с некоторым злорадством вывела вперед Андрюшку и Серегу. С таким пояснением, что вот мол, забирайте этих и отпУстите только тогда, когда они сделают всё, что от них потребуется. Не помню, когда возвратились наши лодочники, но весь следующий день они дежурили на кухне.
Последний день на волжской стоянке был самым скучным. Купаться уже никто не хотел. Бродили, слонялись, время от времени усаживались в палатках и играли в карты. Гусева гадала по руке всем желающим. (Я, помнится, притворно ныл и страдал, когда Татьяна предсказала, что имя моей жены будет – Маня. Это было тогда на редкость непопулярное, немодное имя. Ныл я так, что Гусева из жалости внесла поправку, это предсказание приблизительное, было нечетко видно. А другая Татьяна, Ессе, прибавила, что действительно, ведь письменное «М» похоже на «Т». значит, может получиться – Таня. Смех смехом, но в этом варианте они угадали.)
Вечером в качестве развлечения сходили в ближайший поселок, в кино. Смотрели мы «Волчье эхо», фильм из жизни польских партизан и оперативников, во главе с паном Слотвиной... К ужину вернулись довольные, кино понравилось. Местный Сережка ушел от нас уже затемно, назавтра обещал прийти проводить. Но так и не появился.
Впрочем, было не до него. Паковались, сворачивались, и отправились уже протоптанной дорожкой в город Плёс. На этот раз Алевтина Васильевна шла замыкающей, чтобы никто не застрял по недоразумению или дури. На теплоход нельзя было опаздывать.
Впереди цепочки шагала Наталья с Сергеем, к ее рюкзаку  была прикручена самая замысловатая из коряг, которую мне хотя бы раз случалось в жизни видеть. Не единожды, на фотографиях в журналах, на выставках, просто дома у каких-нибудь любителей я видел разные корешки-фигурки, но всё это было не то. Либо очень отдаленное сходство с обозначенным персонажем, либо значительная последующая доработка с добавлением дополнительного материала. Чаще же и то, и другое.
А тут всё сделала сама природа. Не требовалось необузданной фантазии, чтобы разглядеть глазастую, крючконосую бабку Ёжку в платочке, усевшуюся верхом на летящего дракона с длинным хвостом. Они нашли этот корешок в осыпи подмытого берега и только отпилили несколько лишних отростков. Я потом, завидуя их удаче, смотрел и там, и в других местах – другие корни не представляли собой ничего интересного.  Но ведь и Сергей с Натальей нашли единственный!
В Плёсе мы без особой толчеи погрузились на теплоход «Лесков», который должен был довезти нас прямо до Москвы. Взрослые наши, как самые богатые, ехали первым классом, в каютах за полированными дверями. Мы, конечно, располагались почти в трюме. Если высовывали руку в иллюминатор, открывающийся у самого потолка, доставали до плещущейся воды. Больше, собственно, в это круглое окошко ничего нельзя было разглядеть – только воду и темный навес каких-то расположенных выше надстроек. (Впрочем, это был третий класс. В четвертом ездили вообще без кают, сидя среди своих узлов на нижней палубе).
Так что нам наша каюта очень понравилась. Четыре полки с почти мягкими тюфяками,  столик, плотно закрывающаяся дверь. Под полками – настоящие спасательные пояса. К тому же ехали мы в этой четырехместной каюте втроем, своей компанией. Не знаю почему, но так получилось. Так что еще нужно? Рюкзак под голову, одеяло своё, байковое – и тепло, и мягко, и комары не кусают. (я говорил, что это просто люкс).
Нравились не только каюты, само судно – настоящий пароход – вызывало восторги всей своей обстановкой. Крутые лестницы-трапы, открытые палубы, возможность увидеть машинное отделение с огромными двигателями, лёгенькая качка... Помню, как уже на первом шагу на борт  все мы восхищались дверкой с романтически-юмористической надписью – «Боцман». Кивали с ужимками, закатывали глаза. Конечно, воображали колоритного щекастого здоровяка, как в кино. Не могло же быть такое, чтобы боцман (!) и вдруг обычный человек, один из членов команды.
По каютам нас развела какая-то женщина (вроде проводницы, но как они назывались на судах, бог их знает). Соседняя с нашей каюта, где размещались Розов, Сорокин, Иванов и Дмитриев оказалась не готова.  В ней чинили столик. Худенький подвижный дяденька быстро орудовал отверткой и при этом приговаривал, обращаясь уже к нам:
- Сколько можно ломать. Говорили же, не становитесь ногами! Смотрите, если сломаете, будете платить штраф.
- А сколько? – спросил я. – Рублей пять?
Тот покосился с интересом.
- Ну, не пять... А рубля три придется.
Костя Сорокин пробормотал под нос что-то вроде: «Три рубля? Чего ж, если три рубля...»
- Что? Есть трёшница?! – со смешинкой в голосе подхватил дядька. – Тогда, разрешаю, можете ломать!
И собрав инструмент ушел, о чем-то на ходу пересмеиваясь с теткой. А потом я случайно узнал, что это и был боцман.
*кстати, не каждый сейчас догадается, что в то время «три рубля» были не просто одной из обычных сумм, или  даже зеленой трехрублевой бумажкой, а анекдотической цифрой-намеком. Столько (вернее почти столько – два, восемьдесят семь) стоили пол-литра водки, и выражение «на троих» как раз означало – сложиться по рублю на выпивку. Остаток – тринадцать копеек - шел на плавленый сырок, закуску*
Чем запомнилось наше плавание? Во всяком случае не берегами, они были достаточно далеко, и представляли собой совершенно привычные картины. Только, когда вошли в Рыбинское водохранилище, Олег молча поднялся на верхнюю палубу и также молча рассматривал водное пространство, раскинувшееся во все стороны до самого горизонта. Потом уж он много-много раз пересек и Балтику и Атлантику, ходил и в Африку, и в Арктику, но это было его первое море.
Мне же больше нравилось кормить чаек. Обычная забава пассажиров во все времена. Но мне она не надоедала. Я мог бы заниматься ей часами, правда для этого потребовались бы целые корзины кусков хлеба и прочего корма, чего у меня, конечно не было.
Первая большая стоянка была под вечер в Костроме. На берег мы не сходили, а вернее всего, нам бы это и не разрешили. Следующий большой город – Ярославль, миновали ночью. Там сошел Вовка Чинарик, это был его родной город. Леха Егоров потом сплетничал, что Алевтина расцеловала его и проводила со слезами. Зная Егорова, лучше не верить ни одному его слову, хотя думаю, прощание всё-таки не обошлось без грустинки. Чинарик числился у нашей руководительницы на очень хорошем счету, что не мешало ему потом получать от нее, как от учительницы, положенные тройки и двойки.
В Угличе стояли два часа в самый солнцепёк. Романов и Моченов спрашивали у АВ разрешения съездить на пляж – искупаться. Разумеется, получили категорическое запрещение, мол, сколько дней торчали у самой Волги, тогда и надо было купаться. На этот раз пришлось подчиниться, самовольничать никто не посмел.
На подходе к каналу Москва-Волга огромный ажиотаж вызвал первый шлюз. Пассажиры всех возрастов сбежались смотреть, как мы пройдем эту коробочку, медленно наполняемую водой. Зрелище затянулось, но всё равно, никто не уходил, пока оно не завершилось. Второй шлюз смотрели уже со скукой, а к концу пути они начали слегка раздражать.
Не знаю, как кто, а я очень хотел взглянуть на сам канал. Почему-то мне воображалось, что его берега сплошняком в камне, или по крайней мере в железобетоне. Так я представлял себе тогда каналы. Но действительность оказалась скромнее, канал ничем не отличался от обыкновенной широкой реки. Вот тебе и гидросооружение! Одна радость, скоро будем дома. Что ж, и ладно, хорошего помаленьку. И так хватило впечатлений на несколько лет вперед.


5.   Лето 1972 г.       Волоколамск - Можайск      

Человеческая память прихотлива. Никто не знает наперед, что отложится в ней навсегда, а что выветрится сразу. Насколько хорошо я помню свой первый школьный поход, настолько же плохо запомнился третий, завершающий. Хотя, казалось бы, лет с того времени прошло меньше.
Кое-что пришлось восстанавливать буквально по крупицам. Даже такая очевидная вещь, как маршрут. Где и как прошли мы от Волоколамска и Дубосекова до Бородина и Можайска? Эту нашу, теперь уже полузабытую дорогу с очевидностью пересекают два полноводных водохранилища – Рузское и Можайское. Ясное дело, если мы их не переплывали, то конечно обходили. Только с востока или запада? Или одно с запада, а другое с востока?
На одном из этих водохранилищ у нас была дневка. На каком, Рузском или Можайском? Кто бы вспомнил, да подсказал.
 Примерно в таком разброде были мои мысли, когда я решил взглянуть на карту.
Итак, вот Дубосеково – а вот Бородино. Что еще? Вспоминаются какие-то мелкие речки, проселки, остающиеся в стороне деревни, изредка хороший асфальт. Берег водохранилища, песочек, палатки. Берег несомненно южный, когда заходишь в воду, солнце припекает спину. И всё? Маловато. Делать нечего, напрягай память.
Постепенно всплывает из подсознания некая подробность. Мы, вырвавшиеся вперед, никак не могли втолковать местной бабке, куда нам нужно, то ли в Сепыгино, то ли в Сапугино. Наконец она поняла и воскликнула радостно, но наставительно: «Ах, в Сипягино!» Этот вариант названия мы с Сорокиным Костей торжествующе донесли до всех. Теперь смотрю на карту. Есть что-нибудь похожее? Да, вот. Оказывается, Сапегино. Первая точка найдена.
Дальше. Дальше была стоянка в излучине мелкой речушки. Как ее определить? И опять вспоминается недоразумение. Меня обсмеяли девчонки, когда я сказал, что мы должны выйти на Истру. Как же можно говорить такую глупость? Истра – река большая и совсем в другой стороне, а нам нужна Искона. Так! Что-то не видать на карте такой речки. Хорошо, что есть автоматический поиск. Итак - Искона!
Еге, да она совсем не там, гораздо дальше, уже между двумя водохранилищами. Но всё равно, главное, что она есть, это еще одна зацепка! Только как вот мы попали от Сапегино на Искону? Обошли Рузское море справа, встали на дневку, а потом двинулись сюда вниз? Нет, пожалуй, пора вспомнить тот скандальный день, когда за нами гнались, но так и не смогли догнать. Была в тот день на редкость прямая дорога, а Алевтина Васильевна боялась, что нас может унести в Сумароково. Звучное название, я его с тех пор запомнил навсегда. Так-так, есть на карте и Сумароково, и тоже между водохранилищами. Но тот-то переход был явно раньше дневки! Выходит. Выходит на Рузком море мы не стояли. Тоже неплохой заслуживающий внимания вывод.
Унести на Сумароково? На Сумароково нам было как раз и не надо. А вот куда надо? Какое-то очень знакомое, знакомое по другим местам название. Карачарово! Есть ли на карте Карачарово? Не видать. Эх, попробуем опять через поиск.
Есть Карачарово. Наверно совсем маленькая деревушка, а может быть уже и не существующая. Но она здесь же, где и Сумароково. Так вот та вилка, в которую мы могли попасть. Здесь же есть и подходящая дорога, прямая и четкая, каких в этой местности немного, а вернее больше и нет. Идет она от Осташева, огибает водохранилище с запада и обрывается, именно не доходя до Карачарова. Как раз то, что нужно. А за Карачаровом – вот она речка Искона.
Дальше вывод простой. Если мы стояли вот здесь на Исконе, то Можайское водохранилище могли обогнуть только слева. Отлично! Вот тебе и днёвка, и южный берег! Где-нибудь здесь, между Крылаткой и Поздняково. И дальше просто и очевидно. Прямая дорога на Бородино, которое мы, помнится, прошли с небольшим скандалом и встали на заметном удалении от исторического поля, поближе к Можайску. Где-то здесь, на реке Колоче. До Можайска как раз оставался один небольшой переход.
Остается вернуться и уточнить нашу вторую стоянку. Третий свой день мы, конечно, начали не от Осташева, а стало быть чуть севернее, значит стояли на речке-ручейке где-то в треугольнике Лукино-Милованье-Становище. Стало быть, сюда и совершили первый большой переход от Сапегино.
Что ж, маршрут прояснился. Осталось вспомнить, какие дела и события происходили с нами на этом самом маршруте. Скажем сразу, не очень приятные воспоминания.

С этим Можайским походом изначально было очень много неясностей. Алевтина Васильевна  периодически отменяла его вообще. В одиночку его вести она не хотела, а кандидатуры на помощников никак не подбирались. Одно время были разговоры, что пойдёт Козырев Сергей и еще один молодой человек, его приятель. Потом этот вариант отпал. В конце концов нам объявили, что поход всё-таки будет. Вместе с Алевтиной Васильевной пошла еще одна учительница, наша преподавательница русского языка Татьяна Петровна.
Может быть, такая изначальная неопределенность сказалась на том, что к составу участников отнеслись с небывалой  лояльностью, без всякой строгости отбора, характерной для походов прошлых лет. Не исключено, конечно, что просто было мало желающих, и потому брали всех. Во всяком случае, думаю, наша руководительница не раз потом укорила себя за такую неразборчивость. Не знаю также доподлинно, как расценили этот поход его рядовые участники, возможно, что, наоборот, большинство вспоминало его с удовольствием.
Начало – очень ранний отъезд из Ногинска на электричке в Москву. Сидели мы с Олегом в сторонке и пока молча, без особых комментариев рассматривали будущих сотоварищей по походу. Картина представлялась весьма сомнительная, и, прежде всего, не хватало Витьки.
Витька Калитеевский, бывалый турист и наш друг, наметил на это лето другие планы – спортивный лагерь. Что делать, время понемногу подвигалось к выпуску из школы, восемь классов осталось позади, надо было заботиться о будущем. Например, об институте. Тем более, спортивными данными Витька располагал неплохими, а разряд, скажем, по волейболу оказался бы очень даже кстати. Таким образом, в поход мы отправились без него. Правда, здесь был Андрюшка Зверев, но дружба наша давно осталась в прошлом. Сейчас мы уже почти и не общались. Он теперь тянулся туда, где побрякивали гитары.
Гитара – не отвлеченный образ, а реальность. Нашлись среди наших будущих походников люди, которые взяли их с собой в поход. Целых две штуки, так что невесёлое впечатление уже с первого шага поселилось в сердце. Нам гитара говорила не об увлечении музыкой, а об определенном образе жизни, образе мыслей. Была она символом не привычного нам, а совершенно иного круга и мира.
Но пока еще можно было только удивляться, какую собрали на этот раз команду. Вот, например, Егоров Лёша. Мало нам было его в прошлом походе – вечного письмеца с сюрпризом. Тут же сидел и светлочубый Леонов Сашка, в ранних классах считавшийся у нас не очень прилежным, но в целом хорошим мальчиком, а последние два года стремительно продвигавшийся в категорию отпетых оболтусов. Но это всё цветочки.
Особенно обращала на себя внимание развязная троица, как раз и бренчавшая гитарами. Все – закадычные дружки-приятели из восьмого «А». Степаница, Корольков, Стулов. По крайней мере двоих из них я хорошо знал по их дворовым подвигам. Встречались с ними на узкой дорожке и в лесу, и у Клязьмы. Не может быть, чтобы о них ничего не слышали наши руководительницы.
Вообще класс «А» соперничал по хулиганистости только с «В» классом. Но если в «В» резко выделялись отдельные отпетые индивиды, «А» превосходил их своей общей массой. Его хулиганы были помельче, но их было больше. Так повелось еще со времен беспощадной Зои Алексеевны, все тихие, кто как только мог, стремились побыстрее покинуть ее зашуганный класс. А мы, из параллельных классов, предпочитали именно с «А»  не иметь никакого дела.
Но, так или иначе, поход начался, и довольно скоро электричка довезла нас до Москвы. В Москве,  на том же, нашем, Курском вокзале, намечалась пересадка на другую электричку, уходящую уже в Рижском направлении. Несколько таких, в те времена, помнится, бегало. Но, как тотчас же узнали все, до этой новой электрички оставалось еще часа два с лишним. Рюкзаки сложили в кучу, и всем, чтобы не томились сидя, было разрешено немного побродить.
Нам с Олегом только этого было и надо. Мы довольно быстро отдалились, свернули за здание вокзала, и как только скрылись у всех с глаз, быстрым шагам отправились в город, как я сейчас понимаю, к улице Чкалова. Формальным поводом был киоск, в котором я собирался купить карандаш и тетрадь, коих не захватил с собой из дома. На самом же деле нам не особенно хотелось коротать ожидание в компании, уже вызывавшей у нас неприязнь. Ладно бы, эта задиристая кучка, остальные ребята тоже ведь оставляли повод для сомнения. Например, трое из «Г» класса, давно знакомый Костя Сорокин, и еще два постоянно перешептывающихся дружка – Виноградов и Тодоришин. Они явно нас сторонятся, а у Кости к тому же давние счеты с Олегом по их дворовым разногласиям.
Да и остальные, хоть и из нашего класса, но без оговорок своими не назовёшь никого. Что до девчонок, они как водится, ни в какие расчеты не шли. Большинство из них были те же, что ходили в прошлое лето на Волгу. Правда, две новых, Лена Архангельская из «А», и еще одна Лена – Кострикова. Наша Кастрюля. Да, в конце концов, разве в них дело…
В общем, не долго думая, от киоска на углу Чкаловской мы прошли по ней дальше. Потом свернули направо, еще раз направо, чтобы всё-таки не уходить далеко. Вышли к какому-то зданию, широкую лестницу к которому обрамляли с двух сторон два огромных каменных шара.
--Вот бы их сейчас, вон туда, по улице, - кивнул Олег на шары. Улица и впрямь резко шла вниз, под уклон. Разумеется, я тогда не мог еще и представить, что буду ходить мимо этих шаров все пять институтских лет. Однако, пора было возвращаться на вокзал. Короткого пути, мы, как водится, не знали, поэтому возвратились старой дорогой.
На подходе к вокзалу мы увидели, что прямо навстречу нам выскочило сразу трое наших одноклассников. Оказывается, нас уже разыскивали. Двое, Леонов и Чинарик, особенно не шумели, зато третий, Юрка Шитнёв, разразился бешеной бранью. Его вытаращенные глаза, да еще в сочетании с голой, свежеобритой головой не оставляли сомнений, что злится он всерьёз. Но я по старой памяти, хотя и не без робости, постарался его осадить.
С Шитнёвым я был знаком еще до школы, через Наташку Митрофанову, ходившую с ним в одну детсадовскую группу. Был это тогда забавный ангелочек с кудряшками и огромными голубыми глазами. В школе обаяние невинного облика прошло быстро. Более того, Шитнёв был единственный из нашего класса, кого уверенно относили к «настоящим хулиганам». В общем-то он не грубил учителям, ни с кем не задирался (характер от природы, по иронии судьбы, ему достался мягкий и незлопамятный), но его всегда окружал негласный ореол недоступности. Все знали, что он не входит даже в компашку школьных отпетых двоечников разных возрастов, а только иногда к ним снисходит. Круг общения Шитнёва, или Шитни, был где-то в стороне, среди взрослых матёрых элементов, побывавших уже и на Севере, и за решёткой.
В общем, связываться с Юркой было небезопасно, хотя, надо сказать правду, ко мне он всегда, всю свою короткую жизнь, относился по-дружески.
Возмутился-то я искренне, до назначенного времени отправления оставалось еще полчаса. Но, пока мы пропадали, у руководителей возник иной вариант – переехать на метро к Рижскому вокзалу и оттуда уже отправиться без долгого ожидания на другой электричке. И вот теперь из-за нас этот план сорвался. Зато мы могли утешаться, что всё-таки купили тетрадку, которая, к слову, так и провалялась у меня под крышкой рюкзака ни разу не тронутая, и я потом ее использовал на записи о совсем других походах.
Но, как бы там ни было, выехали мы от вокзала Курского. Навсегда у меня осталось от этой «рижской» электрички ощущение чего-то невозможного. Вместо обычных лакированных досок – мягкое сидение. Причем мне упрямо помнится, те сидения были заметно мягче поздних, которыми, лет пятнадцать спустя, стали оборудовать электрички всех остальных направлений. Они приближались по мягкости к пружинным автобусным подушкам.
Ехали, конечно, в тихом восторге, с трудом веря в реальность подобных электричек. В купе наших гитаристов подсели два солдатика, им тоже захотелось поиграть на гитаре. Посидели, побренчали, потом один пропел что-то вполголоса:
«А сверху молот, снизу серп.
А это наш советский герб»   и дальше всякое разное.
Через несколько остановок они сошли, время же тянулось еще может быть час, и вот – Дубосеково. Знаменитый на всю страну разъезд 28 панфиловцев.
Музей их боевой славы располагался чуть дальше, в Нелидове. Там же и их братская могила, за скромной, но красивой оградой с большим каменным памятником. Всё получилось вполне удачно, приехали мы вовремя и без всякой очереди. Конечно, выслушали рассказ экскурсовода, короткий, торжественный, о событиях всем уже давно известных. Впрочем, так было даже лучше, слушать, не стараясь переварить огромную массу новой информации, кивать, четко зная, что будет дальше, и удовлетворенно узнавать знакомые подробности.
Затем, уже сами, без музейного сопровождения, вышли на поле, туда, где находилась позиция панфиловцев. У Олега загорелись глаза, он предложил взять лопатку и покопаться на этом поле. Найти остатки какого-нибудь оружия или еще что-то военное. Я покачал головой. Вот уж чего мне действительно не хотелось, так производить на этом поле хоть какие раскопки. Олег остался очень недоволен, он продолжал зудеть, надеясь меня уговорить. Пришлось ответить, что я убежден – здесь давно уже всё перекопано.
Олег умолк, может быть, его убедил сам вид позиций, до которых мы, наконец, дошли. Черные от земли, свежевыкопанные окопы, короткие ходы сообщения, несколько врытых в землю укрытий, полу блиндажей, полуземлянок. Недавно вынутая и отсыпанная земля, еще не успевшие потускнеть чистенькие доски. Приблизительная реставрация, причем даже без попыток придать объекту старинный музейный вид.
Мы рассыпались во все стороны, ходили вдоль окопов, спрыгивали в них, выбирались, заглядывали в полуземлянки. На пороге одной из них меня остановил Чинарик:
-- Не ходи, там уже есть два панфиловца.
Я всё-таки заглянул. В полумраке, под дощатой крышей, на корточках сидели Стулов и Степаница. Они не спеша дымили сигаретами, и сделали мне рукой знак, дескать – ступай. Настроение стало кислым, как будто вместо музея нечаянно заглянул в сортир. Я, конечно, сразу вылез на воздух.
Через несколько минут объявили сбор. Тут же на краю поля перекусили консервами и хлебом и двинулись проселками на то самое Сепыгино-Сипягино.
После небольшого перехода и первой остановки на отдых Олег сказал, что надо побыстрее уходить вперед.
--А! Вы хотите, как в прошлом году мы с Розиком? – посмеялся Костя. Он в этот день шел с нами. Идти впереди всех было выгодно, на остановках дольше отдыхаешь, поджидая отставших.
--Ну, кого мы возьмем к себе в палатку? – спросил Олег. Костя с удовольствием захихикал.
--И вы о том же?! Лешка с Виноградом всю дорогу решали, кого они возьмут в свою палатку, а кого нет. И эти Кабаны тоже.
Мы догадались, что под Кабанами Костя подразумевает троицу из «А». Не знаю, как насчет Кабанов, но свиньями они себя показали в первую же ночевку…
Ближе к вечеру мы стали у речки, к которой круто сбегали изрезанные берега. На той стороне, совсем недалеко от воды разместились коровники. Целая ферма и под самым носом. Нельзя сказать, что очень приятное соседство. Но делать нечего. Я скинул с плеч палатку, мы втроем стали ее раскатывать.
--Давайте развернем ее, не так вонять будет, - предложил Костя. Мы согласились, хотя, сказать по правде, особенно-то и не воняло. В результате наша палатка встала в положение машины, съезжающей к реке по склону, причем вход в нее располагался как бы «сзади», то есть в задранной вверх части. Палатка, кстати была из новых, с резиновым дном, молнией и пологом, как и две другие. Школа оснастилась, памирок больше не было.
Кажется, жильцов по палаткам никто не распределял, всё получилось само собой. Девчачья, отдельно. В другую заселился практически один наш «Б», основное ядро с прошлого похода, а к ним перебрались и два Вовунчика и добавились Шитнёв и Леонов. Мы с Олегом, по сути, оказались отщепенцами и попали туда, где собрались «все остальные», то есть в третью палатку. Собственно, как это не смешно, главное, оказалось, зависело всего-навсего от двух Вовунчиков. Захоти они объединиться с нами и Костей, естественным образом к нам бы добавились Тодоришин с Виноградовым, сравнительно спокойные ребята, а разухабистая троица ушла бы в другую палатку. Таким путём лагерь сразу бы разделился на тихих и буйных. Но произошло то, что произошло.
Когда стало ясно, кому с кем обитать, Борька Стулов решил представить себя и своих друзей более основательно.
-- Вот Володька, кличка у него Шеф. Он, - кивок в сторону Сереги Королькова, - Доктор, ну а я – Алкаш. Ты, я знаю, у нас – Гоша, а тех будем звать Жираф и Фенька.
Последнее относилось к высоченному Виноградову и Тодоришину. Они сидели вдалеке, возле костра, и в разговоре у палатки не участвовали. С какой стати и почему прилепили кличку Тодоришину – не знаю, тем более что в употребление она так и не вошла. Виноградова тоже Жирафом в походе никто не называл. Ну, а меня Гошей незадолго до этого объявил еще в классе Серега Гудков, он же Заинька. Точнее, Заинька утверждал, что так меня за глаза давным-давно называют во дворе его пятиэтажного дома.
-- Надо и вас как-то назвать, - Стулов поглядел на Олега и Костю. Те спокойно молчали, и было видно, что ни за какими кличками они не гонятся.
-- А почему – Врач? – намеренно, легкой провокацией, решил я увести разговор в сторону. Я угадал, Корольков сразу обиделся.
--Не Врач, а Доктор! – перебил он даже как-то надменно. – Доктор Геббельс.
--А может и правда – Врач? – подначил вдруг его Вовка Степаница. И они принялись демонстративно, но слегка тыкать друг в друга кулаками.
Знакомство жильцов палатки состоялось.
После ужина наши «ашники» сразу взялись за гитары. Как мне сейчас припоминается, они все трое могли мало-мальски петь, аккомпанируя себе на струнах, только песни, разученные каждым из них, были разные. Один умел исполнять одно, другой – другое. Собственно, этот свой репертуар они и начали демонстрировать в первый же вечер. С небольшим разбавлением он примерно таким и оставался до самого конца похода.
Пение происходило в палатке, песни были откровенно дворовые. Если попадались матерные слова, они их произносили отчётливо, совершенно не приглушая голос. Нет сомнения, что снаружи, хоть и невнятно, но всё было слышно. Тем не менее, никаких санкций не последовало, хотя днём, в присутствии руководительниц матерится не позволял себе никто. Особенно матерной оказалась песенка с припевом «Анаша». Собственно говоря, это был набор совершенно не связанных между собой куплетов, но обязательно с матерком. Мы слушали внимательно, «кабаны» понимающе переглядывались. После той самой Анаши Костя спросил, нельзя ли продиктовать слова.
-- А зачем слова, - ответил Корольков. – Тут пой любые частушки и ладно.
Но вот пение надоело. Все, несмотря на сумерки выбрались к костру. Обычно в походе костер разводили именно для ужина, то есть вырывали ямки, откладывали в сторону дерн, огонь и угли ограничивались ямкой, а утром этим дерном кострище снова закладывалось.
Сейчас на ямки не было никакого намёка. Может быть их сначала и вырыли, но как только сняли вёдра, кто-то навалил на костры большие коряги, целые стволы, так, что два кострища соединились в одно. Теперь почти всё прогорело, огонь сдвинулся к середке, а вокруг сплошным слоем лежала зола. Степаница, он же Шеф, сразу разулся и пошел босиком по золе, имитируя гримасами страшные муки.
Начал накрапывать дождь, решили вернуться в палатку, но забрались в неё все кроме «ашной» троицы. Те просто подкинули в костёр побольше дров и остались. Виноградов сказал Тодоришину:
--Ну что, пока мы сыграем, - и на тихое возражение добавил, - Ничего, кто сейчас подойдёт, дождь ведь.
Они взяли по гитаре, заиграли и запели вполголоса. Песня тоже была не из концертных, что-то про солдатские лагеря, которые приглашали женщин обязательно их посетить, сулили за это хороший заработок, а в противном случае – полную утрату привлекательности. Короче, тоже под дворовую, но, сложнее, наверное, какого-нибудь самодеятельного автора. Хотя, вообще, всё это музицирование уже надоело, давно пора было спать.
Но в палатке у нас царил хаос. Просто лежали наспех брошенные рюкзаки. Никто и не помышлял, как это обычно делается, сложить все рюкзаки в ряд к изголовью и застелить на ночь одеяла. Еще не кончилось пение двух дружков, а Олег и Костя выудили из рюкзаков свои одеяла и приткнулись спать, кому где придётся. Я тоже улегся, но не засыпал. Так бывало всегда, обычно в палатке я погружался в сон из последних. А на этот раз меня еще и что-то томило.
Тодоришин и Виноградов ограничились одной песней и улеглись следом. Дождь забарабанил сильнее, сверкнула молния. В палатку влезли запоздавшие трое, пробрались в самый дальний угол, но спать укладываться не собирались. Сначала им показалось тесно, рюкзаки мешали.
--Сложи их вон на этого, длинного.
Положили на Виноградова рюкзаки. Тот спал, как ни в чём не бывало. Следующим по тому краю спал Олег. Я лежал недалеко от него, но уже ближе к противоположной стенке. Дальше Тодоришин, и уже почти у самого выхода Костя. Троица закурила.
-- Какой у него нос здоровый, - кто-то потеребил Виноградова за нос, тот продолжал спать. Я ждал, что будет дальше.
-- И этот тоже дрыхнет, - это уже относилось к Олегу. – Харкнуть на него что ли?
-- Погоди, у меня паста есть. На.
С пастой, это были старые пионерские шуточки. Но теперь, среди взрослых? Неужели до этого дойдет?
--Да не на лоб. На щеку, как у индейцев. Вот! (чиркнула и посветила спичка). В самый раз. Чингачгук! Большой змей.
Частые мелкие смешки.
Я понимал, что следующим буду я. Поэтому забормотал что-то, будто во сне, несколько раз перевернулся. В дальнем углу затихли.
Между тем продолжало громыхать, дождь усилился еще больше. Ветер дул как раз с той стороны, в которую у нас был повёрнут вход палатки. Через сетчатые застегивающиеся створки, ставшие из-за вздернутости палатки как бы частью крыши, полетели водяные брызги. Сорокин и Тодоришин проснулись, сдвинулись в мою сторону, я прополз еще дальше. Кабанам осталось совсем мало места, но это их не смущало, они пока сидели и переговаривались. Ребята заснули, стал подремывать и я. Вдруг что-то толкнуло в бок. Я вскинулся, думая, что это какие-то новые дурацкие шутки тех же шутников. Но разбудил меня Костя Сорокин.
--Давай флягу!
Я не сразу сообразил, зачем. Гроза уже прошла, дождь лил совсем потихоньку. Оказывается, случилась новая неприятность. Со склона теперь бежали ручейки воды и затекали через порог палатки. Костя, разумеется, почувствовал это первым. Надо было остановить воду. Он сообразил как. Подсунул под резиновое днище палатки одну флягу, другую. Образовался барьер, но для его завершения требовалась третья фляга.
В палатке было сумрачно, но не темно. Уже брезжил рассвет. Мы поддоткнули третью флягу, оставив залитым самый вход в палатку. Костя заснул, но я, опасаясь новых выходок, старался не засыпать. Но вот шорох капель по крыше затих совсем, и троица, как по команде вылезла наружу. Теперь можно было и подремать.
Когда я проснулся, солнце уже светило вовсю. В дальнем краю палатки сопел Корольков. Стулов и Степаница дрыхли без задних ног прямо у входа, в луже воды, которая стала черной от пепла. Такими же черными были их ноги, до самых, засученных по колено штанов. Заляпаные кеды валялись снаружи. Больше в палатке никого не было, полог расстегнут, в лагере легкий утренний шум и гомон.
Я выбрался наружу, и тут подошла Алевтина Васильевна. Заглянула в палатку, покачала головой:
-- Ну что? Наделали дел!?
Обращалась она ко мне, а этих спящих гавриков как будто и будить не собиралась.
-- Конечно, текла вода. Здесь же как решето.
Я начал что-то бормотать, дескать, не хотелось ставить в сторону коровьей фермы, кто знал, что с этой стороны будет ветер.
-- Да вы что, не знаете, как ставить палатки! – наша руководительница разошлась уже в полный голос. – Никогда не приходилось! Что, первый раз, что ли!
Она продолжала кричать всё громче, и всё о том же, но мне ее почему-то сделалось жаль. Вместо того, чтобы поднять пинками этих полуночников, нахлестать им как следует по морде… увы, сделать это было нереально по многим причинам, но надо же было и отреагировать, и сбросить куда-то возмущение.
«Кабаны», конечно же от этих криков пробудились, отворачиваясь в сторону, вылезли из палатки и потянулись к речке. Алевтина Васильевна удалилась тоже. Я немного постоял в раздумье.
Нетрудно было представить, что и дальше ничего хорошего не будет. Но эта, вчера еще новенькая, а сегодня загаженная палатка – всё равно моя ноша. А я помнил по прошлому лету, вёдра моет тот, кто их несёт. Так теперь принято. Встать на дыбы? Не похоже, что меня кто-то реально поддержит.
Не помню, откуда нашлась тряпка. Может быть – чья-то, может быть даже из моих запасов. Но это явно было не полотенце. Недалеко от палатки оказалась ямка с практически чистой дождевой водой. Повозиться всё-таки пришлось, но резиновое днище оттёрлось без следов. Потемнел только матерчатый порожек.
Когда я подошел, все уже вовсю завтракали. Никто не поднял глаз, не посмотрел в мою сторону, словно подошел тот, кому здесь вообще не место, но хорошее воспитание не позволяет указать ему на дверь. Только Татьяна Петровна, как бы в небо произнесла, что кто-то, вроде бы Вовка, будет теперь мне должен. Обратилась она почему-то к одному, хотя здесь сидела и завтракала вся троица.
Дневной переход пошел не то, чтобы тяжело, но как-то тупо. Сказывалась бессонная ночь. О том, чтобы вырваться вперед, не хотелось и думать. Я шел в общей колонне, впереди почему-то всё время маячил Тодоришин, его широкий рюкзак с какими-то свисающими веревками, сверху на нем полог нашей палатки, ниже ноги в синем трико. В трико, укороченном почти до колен, на манер бридж. Неторопливо шагающие ноги, в такт с которыми меня слегка покачивало. А в голове вертелось: «Анаша, анаша. До чего ты хороша». Привязчивой оказалась проклятая мелодия.
День после пролившегося ночью дождя был ясный, пожалуй, даже припекало, но пыли еще не было. Предстоящий переход не сулил ничего примечательного. Уже было известно, что идем мы в Бородино, шагаем туда проселками. По дороге не встретится ни городов, ни автотрасс, ни больших рек. Правда, намечена днёвка на Можайском «море». Об этом тоже объявили заранее. А до него – просто вот такая обычная дорога.
Но оцепенение постепенно проходило. Оживлялись и другие, что для второго дня пути обычное дело: силы свежие, а мозоли на ногах дадут себя знать только к вечеру. В этом походе не избежал мозолей и я, причем не на пальцах, а на подошве. Вот тебе и опытный путник, два похода за спиною! Всё чаще в колонне слышались смешки. В том числе из-за гитар. Никому не хотелось их тащить, но приходилось, и инструмент то и дело, кто под шутку, кто с уговорами передавали друг другу. Дошла очередь и до меня.
Как только я закинул гитару на плечо, Алевтина Васильевна открыла свой фотоаппарат. Видно было, что настроение восстановилось и у нее. Еще бы, всё выровнялось, идет своим порядком. «Погоди-ка. Давай я тебя с гитарой сфотографирую». Не знаю, получился ли снимок, я его не видел, и на школьные стенды он тоже не попал.
На привалах шли обычные разговорчики, и «ашная» троица, совершенно не смущаясь, уже именовала Олега - Чингачгук. Он особенно не протестовал, тем более, что я, конечно же, не стал ему рассказывать, с чего это вдруг Кабанам пришла в голову такая фантазия. Не интересовались и другие, тем более,  при Олеговой смуглоте и сухощавости, имя индейца не казалось для него странным. И позорного в нем тоже ничего не было. Кстати, Корольков и Степаница, оказавшиеся потом вместе с нами в одном девятом классе, так и продолжали называть его Чингачгуком.
На Егорова же в тот же день повесили кличку – Доцент. Вот его она только обрадовала, он весёленько улыбался в ответ и хрипло восклицал: «Пасть порву». Действительно, казалось, что всё как-то утихло и успокоилось.
Правда, теперь приставали к Косте Сорокину, очень уж хотелось кому-то его хоть как-нибудь обозвать. Мелькнуло в разговорах и сочетание Костя-Повар. Откуда – понятно, в популярном фильме о подпольщиках был такой, в общем-то положительный персонаж – Костя Поваров. Но Сорокин решительно воспротивился подобным попыткам. Фантазия на этом иссякла, от него отстали.
Потом, на одном из переходов Костя поравнялся со мной и начал укорять, что, дескать, всяким таким наездам надо давать отпор. Нечего потакать разной шушере. Он даже напомнил мне прошлогодний эпизод на пароходе Лесков. Я тогда, на потеху продемонстрировал действием, что могу съесть кусок вафли, намазанный горчицей. Затеял такое развлечение, конечно, тот же Егоров. В смущении, я попробовал теперь ответить в том духе, мол, хотел тогда показать, что мне всё нипочём.
Конечно, Костя был прав. Но прав, к сожалению, в оценках ситуации, а не в действиях. Он не сделал самого главного – не предложил объединить силы и действовать сообща. А ведь соотношение было и так не в нашу пользу. Костя, похоже, не понимал, что и в другой палатке уже есть еще одна конфликтная троица – Шитнёв, Леонов и Егоров, менее сплочённая, но не менее отпетая. И обе троицы отлично понимают друг друга. Остальные ребята, по сути, держатся попарно – Андрей и Сашка Романов, два Вовунчика, Тодоришин с Виноградовым, я и Олег. А Костя фактически оставался один, и сам не шёл на более тесное сближение ни с парочкой своих одноклассников, ни с нами.  Но  вот приняли бы мы его на равных, если бы Костя этого захотел?  Не знаю, тем более что с Олегом у них оставался старый, еще не забытый раздор по двору.
Вторая стоянка-ночёвка была на травянистом лугу в излучине очень маленькой, заросшей кустами речки. Подойти к воде можно было только в одном месте, где проходило что-то вроде коровьего брода. С одной стороны к лугу примыкал лесок, в который и уходила эта речка.
Шла обычная суета, кто крутился у палаток, кто торчал у костра. Но общий тон на стоянке уже пробовали задавать те, кто понял, что перевес теперь на их стороне. Олег, разжигая костер, ненароком выронил коробок. Корольков тут же устроил из этого потеху – посмотрите, даже спички в руках держать не умеет. Олег смолчал. Сашка Леонов опять привязался к Косте со своим Поваром, Костя отвечал в тот же тон. Пошла перепалка, посыпались словечки. Спорщиков осадили окружающие, и Леонов уже вопил:
-- А что я! Это этот вот, девятая столовая!
Девятая столовая в Ногинске была на слуху, имела репутацию скандального места. У Кости же на его желтой футболке, как нарочно, был девятый спортивный номер. Но тут вылез Егоров, отныне Доцент.
Этот пакостник, как чуткий барометр, уловил изменение атмосферы. Прошлым летом ему изо всех сил приходилось сдерживаться, хоть натура и перла наружу. Теперь же он почувствовал, что подходит время, когда можно развернуться.
Недалеко от бивака лежала полузасохшая коровья лепешка. Егоров подцепил ее за край палочкой и попробовал швырнуть к костру. Не получилось, но несколько мелких кусков навоза полетели в разные стороны. Люди шарахнулись, поскольку почти все уже знали – этот в таких делах без тормозов. Леха подцепил оставшуюся развороченную лепешку уже двумя палочками и поволок к костру. На него заорали, он только довольно хихикал. Гадкая ноша вырывалась и падала, а «Доцент» подхватывал ее снова и протаскивал еще немного. Было ясно, у него хватит ума дотащить свою гадость до самого костра. Осадить его теперь можно было только очень жестко.
--Лёха, получишь в рожу.
Как ни странно, это сказал я. Тот сразу бросил свою лепешку и изогнулся в классической позе скандального задиры, чуть отведя назад и растопырив руки.
--От тебя что ли!? Ну, пойдём, выйдем!
-- Пошли.
Мне пятиться было некуда, и, сказать по правде, уже не охота. Зло подумалось, а что если и действительно хорошенько ему навешать. Я ведь сильнее его без всякого сомнения. Более того, за отсутствием Мочалкина, я вообще сейчас здесь самый сильный.
Мы быстрым шагом, косясь друг на друга, пошли в сторону леска. Даже не знаю, произвела ли наша стычка впечатление на остальных, я уже ничего не замечал. По крайней мере, никто не пытался нас остановить, и следом никто не увязался тоже.
Потянулся лес, мы всё шли по какой-то тропинке. Внутренне я недоумевал – неужели сейчас я буду его бить? Понятно, что стоило, но каким образом. Эх, всё равно, надо начинать.
-- Ну, и чего тебе?
--А ничего! – и Егоров вдруг выдернул из-под полы свой походный нож. Причем действительно опасный, не складной, а сплошной, с пластмассовой рукояткой в такого же цвета пластмассовом чехольчике.  Одним рывком обнажил лезвие.
Нельзя сказать, что мне стало страшно, но растерялся я действительно не на шутку. Мозги у Лёши были с большими пробелами, сначала сделает, потом может подумает. А самое главное, я не представлял, что вообще можно сделать в такой ситуации. Ногой, как в кино? Поди – попробуй! Рукой? Не удержишь, да и не поймаешь. А ребра мои тем временем отчетливо чувствовали, что они ничем не закрыты.
--Правда хочешь убить? – только и сказал я.
Егоров вдруг заулыбался, широко, дурашливо, во всю свою круглую физиономию.
-- Да ты же мне друг! Да разве я на тебя…
Этим дело и кончилось. Мы вернулись в лагерь, спокойно переговариваясь, и разошлись по своим палаткам. Меня никто ни о чем не спрашивал.
Разумеется, в эту ночь все спали как убитые. Более того, даже вечером никто не хотел бродить от костра к палатке и назад, любой шаг отдавался болью в плечах и мозолях. Иными словами, всё, как и полагается в походах. Некоторые, правда сидели у костра босиком, прокалывали вздувшиеся пузыри и мазали мозольной жидкостью. Другие предоставили всё силам собственного тела. Что касается до меня, то, подходя стиснув зубы к речке с миской, я поскользнулся и резко спрыгнул с кочки. Ступни ожгло, но сразу стало легко наступать. Потом я догадался – мозоли на подошве просто лопнули. В результате уже к утру всё удачно поджило.
Следующий день выдался прохладный и пасмурный, но без дождя. Шлось и дышалось очень легко. Мы с Олегом сумели, наконец, выполнить свой план – вырвались и обогнали всех. Дорога перед нами была четкая, хорошо наезженная, как называется конечный пункт дневного перехода, мы тоже знали. Карачарово.
Довольно скоро колея превратилась в отсыпанную щебнем укатанную полосу, затем вообще впереди показался асфальт. По-хорошему, здесь полагалось остановиться, подождать всех. Но по асфальту так хорошо шагалось!
Мы прошли немного, потом еще немного. Навстречу попался местный житель.
-- Попадем по этой дороге в Карачарово?
-- Да-да. Как раз туда и идет.
Как же здорово! И чего там дожидаться остальных. Кеды по асфальту так и бежали сами. Мы быстро отмахали десять километров.
--Остановимся?
--Зачем? Дорогу знаем, а отдыхать и не хочется. Быстрее на месте будем. А кому надо – догонят.
И мы потопали вперед по этой ровной, гладкой, пустынной дороге. На километровые отметки уже не смотрели. Пока асфальт – будем идти. Опыт говорил, что долго так не продлится. Мощеная дорога упрется в какой-нибудь тупик и кончится.
Движение наше продолжалось в ровном хорошем темпе. Мы радовались легкости и заранее переживали, что весь день такая удача не продлится. А что до сотоварищей по походу, нам никого особенно и не хотелось видеть. Куда легче вот так, пусто, вольно и вдвоем не скучно.
А асфальт всё бежал и бежал. И мы, как зачарованные, устремлялись за ним. Мосты через реки и речки нам попадались, но людского жилья не было совсем. Даже странно, такая великолепная дорога и по ней не только поселков, даже деревень нет.
Когда асфальт закончился, мы даже не сообразили, что идем уже довольно долго. Слишком легко дался этот переход. Поэтому и здесь, на последнем метре отличного шоссе, нам тоже не пришло в голову, что пора остановиться. Тем более, что мы еще не дошли ни до какого Карачарова.
Мы стояли, рассматривали разбегающиеся колеи и соображали, куда же дальше.
-- Стойте! Подождите!
По дороге подъехал мотоцикл с коляской. В этой коляске отзывчивый мотоциклист подвёз двух Лен, Зеркалееву и Архангельскую. На наш вопрос про Карачарово он указал на одну из дорог, а сам укатил по другой.
В указанном направлении, за небольшим полем виднелась полоса деревьев, за ней что-то еще выглядывало.
-- Наверное, это и есть Карачарово. Пойдемте, осталось недалеко.
Девчонки переглянулись, но молча вскинули на плечи свои объемистые рюкзаки. Поле мы прошли, за полосой деревьев были какие-то редкие кусты, затем еще полоса деревьев, за ней открытая луговина, дальше какой-то островок растительности. Колея шла туда и скоро, еще не доходя до места, мы увидели, что это кладбище.
-- Мы дальше не пойдём, - сказала Лена. Не помню какая, впрочем это и неважно. Она говорила сразу за двоих. Но нас разобрал уже азарт землепроходцев. Должно же оно где-то быть, это Карачарово.
Оставив девчонок на полянке под деревьями дожидаться отставших, мы упрямо пошли дальше. Обогнули кладбище, прошли до следующей полоски растительности. Там была речка и на ее берегу обрывалась наезженная колея. Стало ясно, что уж дальше нам уйти никак не получится, хоть за речкой в разные стороны и виднелись какие-то разбросанные строения. Нужно было дожидаться здесь или возвращаться.
Всё-таки, скинув рюкзаки, мы немножко постояли на месте, ожидая, что вот-вот, и на дороге кто-нибудь покажется. И только когда стало ясно, что ждать бесполезно – повернули назад. Девчонок на полянке не оказалось. Вот это уж действительно – неприятная новость. Где же они, и где остальные? Называется,  вырвались вперед.
Олег предлагал возвращаться на шоссе, я спорил, что лучше найти Карачарово. Ведь туда же наши товарищи придут обязательно. Мы не сразу расслышали, что нас окликают. Звали справа, и даже как будто не из такой уж дали.
Там, за деревьями была еще одна полянка. Все наши уже собрались на ней, и мы их не видели только потому, что они не стояли, а все до одного лежали на земле среди своих рюкзаков. Дойти до них было делом одной минуты.
Конечно, прежде чем дать нам по ломтю черного хлеба со шпротным паштетом, Алевтина Васильевна обругала нас крепко и не шутя. Оказывается, нас уже бегали искать с той стороны кладбища, но, не найдя, вернулись. Руководительница похода решила, что мы опять унеслись неизвестно куда.
Проголодавшись, мы жадно ели, а Алевтина никак не могла успокоиться.
-- Идём, идём – а вас всё нету и нету. У меня уж какие мысли в голове? Не свернули ли вы на Сумароково.
Это, конечно, было серьёзным опасением. В таком случае между нами было бы сейчас километров пятнадцать! И искать друг друга мы бы могли до ночи, а потом еще весь следующий день.
Как я потом узнал, Татьяна Петровна предлагала вообще нас проучить. То есть не подавать голоса и заставить побегать в поисках. Наверное, получилась бы забавная игра. Для всех, кроме нас.
В результате сегодняшнего ускоренного марша на стоянку мы в этот день встали совсем рано. Причем не в Карачарове, которое так и миновали не разглядев, а просто на речке Исконе. Я ждал, что хоть кто-нибудь похвалит нас за такой успешный и благоприятный исход дня. Но где там. Нас наоборот, как будто вообще перестали замечать. Отстранился даже Костя Сорокин. И вот, сразу после ужина мы вдвоем забрались в нашу палатку, в то время как остальные не торопились. Большая куча с гитарами сидела у костра, смеялись, пели. Особенно популярна теперь стала «Шизгара». Ее пели на английском и пытались даже по-русски, причем довольно смешно. Или «Венера, ярко светит Венера» или без всякого смущения «Шизгара, ярко светит Венера». Конечно, продолжали распевать и дворовые, причем уже почти не скрываясь.
Впрочем, стихло всё что-то уж очень быстро. Пришел Костя, молчком устроился и заснул. Мы с Олегом не спали, разговаривали, насколько я понимаю, довольно громко, смеялись. Всё-таки своим сегодняшним переходом мы остались очень довольны, и даже, пожалуй, им гордились.
Раздались шаги, кто-то подошел к палатке. И совсем неожиданно прозвучал голос Алевтины Васильевны, не сердитый, а скорее какой-то утомленный.
--Хватит, успокаивайтесь. Давайте-ка сюда эти гитары, а то опять не уснёте.
Мы не ждали такого, но тотчас ответили, что гитар в палатке нет. Наша руководительница, резко откинув полог, заглянула внутрь. Похоже, ее удивило, что людей почти никого нет тоже. Не сказав ни слова, не спросив ни о чём, она низко наклонила голову, как будто предстояла дальняя дорога. И пошла куда-то мимо палатки, но не в сторону своей, желтой, а в противоположную.
Я выглянул наружу. В принципе было еще совсем светло. Но у костра действительно никого не было. Даже Сашки Романова, хотя он обычно засиживался дольше всех с Людкой Воробьевой и другими девчонками. Значит, вся наша шайка-лейка  отправилась куда-нибудь подальше от стоянки, туда, где их не видно и не слышно. Ну и шут с ними, а мы будем ложиться спать.
Не знаю, сколько прошло времени. Сквозь сон я услышал, что в палатке кто-то топчется и бормочет со вскриками. Еще не совсем стемнело, на фоне открытого входа можно было различить три полусогнутые фигуры. Один из них был Виноград, его бы никто не спутал с его ростом и пышной шевелюрой.
По нечленораздельным восклицаниям двух других всё-таки не оставалось сомнений, что это Егоров и Леонов. Леон пытался кого-то пинать, хотя сам едва стоял на ногах. Он тыкался в тот край, где спал Костя. А может быть, тот уже и не спал, но, тем не менее, голоса не подавал.
Леонов чуть не свалился, но устоял, и, хоть его и шатало, попробовал пустить в ход кулаки. Стало видно, что Костя не спит и молча защищается руками. Егоров тоже пытался дотянуться до Кости, но только нетерпеливо взвывал и отталкивал Леонова. Всё, впрочем, происходило быстрее, чем об этом можно рассказать.
--Стойте, стойте, вы что? – вдруг воскликнул Виноградов, сгреб и оттащил этих двоих в сторону. Но совершенно неожиданно сам повернулся и двинул кулаком по Костиной спине. И тут же вытолкал их, выскочил сам и сбросил створку полога.
В палатке стало темно. Было слышно, как тяжело и с присвистом дышит Костя. Яснее ясного, что ему хотелось плакать от бессилия и обиды. По возне Олега я понял, что и он тоже не спит. И мы молчали. Говорить было не о чем, на душе стыдно и гадко.
Трудно сказать, сколько продолжалось наше молчание. Издали донеслись приближающиеся голоса. Мимо палатки опять прошуршала трава под торопливыми шагами. По походке и звукам дыхания я понял, прошла Алевтина Васильевна. Затем появились и забрались в палатку наши сопалатники, судя по обрывкам фраз весьма довольные. Обе гитары они принесли с собой.
Утром без всяких слов стало ясно, что о ночном происшествии все знают. Похоже было также, что парни воспринимают событие, как рядовую норму, а девчонки не столько сочувствуют Косте, сколько осуждают наше с Олегом бездействие. Вероятно, на верхах тоже пробовали принять какие-то меры, но со стороны это было незаметно. В принципе день начался как обычно – завтрак и в путь. Тем более следующая стоянка обещала быть приятнее мелкой Исконы – долгожданное Можайское «море».
В этот день мы, конечно, вперед вырываться не стали. Не то, чтобы получили запрещение, но просто приняли во внимание свой вчерашний отрицательный опыт. По дороге Олег не удержался и спросил Виноградова, за что так обошлись с Костей. Собственно, и меня и его больше интересовало, почему сам Виноград оказался не на стороне обиженного, как по всем нашим понятиям должно было быть, а вместе с этой беспардонной шушерой.
--Выступал много, - чётко ответил Виноградов, как будто процитировал некий приговор.
--Вчера?
--Почему вчера? Сразу. Всех посылал на …. Даже Юрика Шитнёва!
Что Костя послал Шитнёва, действительно, было правдой. Я слышал это сам, и, помнится, удивился не столько на Сорокина, сколько на реакцию Шитнёва. Он просто оторопел и замер с открытым ртом. Я по наивности тогда не знал, что в определенных кругах такое считается неслыханным оскорблением. Материться можно, никто и внимания не обратит, но некоторые определенные выражения без оглядки лучше не произносить. Они допустимы только среди равных. Этика сомнительных компаний в действии.
--А ты что думаешь! – продолжал между тем Виноградов. – Выступал бы ты, и тебе бы дали.
В принципе, у меня и до этого разговора не возникало сомнений, что инициаторами сведения счетов были совсем не те два недоумка. Егорова достаточно было слегка направить, а дурачка Леонова просто подпоили и подначили. Но до сих пор не понимаю, зачем в этом деле нужно было участвовать и Виноградову.
Шли дальше. Олег никак не мог успокоиться. Когда мы остались вдвоем, он стал раздраженно расписывать, что было бы, если бы те трое кинулись на него. Лёжа отшвырнул ногами одного, другого, вскочил на ноги… Конечно, Олег был заметно сильнее Кости, но один против троих? Если бы трое на трое, тогда да! Представить жутко, клочья бы полетели. Ирония в том, что трое, возможно, было бы уже не на трое…
Впрочем, лично я сделал из этого разговора более простой и очевидный вывод. До конца похода нужно держать ухо востро.
Встали на стоянку совсем недалеко от спокойной мелкой воды Можайского водохранилища. Весь день последнего перехода погода нам благоприятствовала и на завтра обещала быть не хуже. По берегу кое-где крутился купающийся и загорающий народ, но совсем немного. В общем, и место хорошее и дневка удачная.
Пока разводили костёр, Леон подошел к Косте. Возможно, это означало, что он хочет попросить прощения, но на деле происходило весьма нелепо. Он начал доказывать, что Костя сам вел себя неправильно, и ему – Саше Леонову – пришлось довести себя «до кайфа», чтобы сделать то, что он и так уже собирался, но не мог себе позволить. Леонов похоже и сам не понимал, какую гадость несет, но говорил свою дрянь вполне искренне. Слыша всё это, я уже не в шутку стал сожалеть, что меня занесло в подобный поход. Но что теперь причитать, остается дотопать до Можайска, а там – всё можно и забыть.
Ночевали мы почему-то вперемешку. Подробности в памяти не сохранились, но хорошо помню, как мы устраивались на ночлег в девчачьей палатке. Кроме меня, здесь были Романов, Степаница и Сорокин. Девчонок, ясное дело, только половина, но в том числе и Ольга Ратникова, та самая, что была в Орловском походе. До этого она, как единственная старшая, размещалась в желтой палатке с начальницами. Обычно, но не в эту ночевку.
Утихали медленно, вяло рассказывали старые анекдоты, пытались вспомнить новые. Шутили друг над другом, но больше по необходимости. Заключаю по логике, что другая половина девчонок разместилась в нашей палатке, а может быть, перемешали и все три. Случайно, намеренно ли – не помню.
Правда, был один раз и такой разговор. Иронизируя над тем, что Корольков чаще других крутится возле девчонок, Татьяна Петровна предложила устроить ему брачную купель, типа – окрестить и повенчать разом,  когда придем на Можайское море.
--Вот знать бы только, с кем, - ответила Алевтина.
--А мы ему – гарем, - ушла от ответа Татьяна.
Я слышал, как Корольков негромко пробормотал: «Можно бы и просто с подругой». Насколько я понимаю, он подразумевал под подругой Кострикову, по крайней мере, не раз и до, и потом так ее называл. Но вряд ли этот разговор имел отношение к нашей необычной ночевке.
Днёвка же ничем особенным не выделялась. Конечно, купались, бегали по берегу. Разумеется, неоднократно усаживались в кружок вокруг гитар. Мы с Олегом, шатаясь по окрестностям, набрели на покос со свежими копнами… Нисколько не сомневаюсь, потом хозяева этих копен бешено ругались, потому что кувыркаясь, выплёскивая прежде сдерживаемую энергию, мы растрепали их основательно.
Сразу после обеда меня отозвал Юрка Шитнёв. Вопрос у него был откровенный и прямо в лоб. Что бы я делал, если бы в тот вечер били не Костю, а Олега. Вмешался бы? Отвечать «нет» было категорически нельзя. Отвечать «да», не покривив душой, я не мог. Поэтому улыбнулся и пожал плечами. Но Шитня понял как надо. Он тут же отошел к Стулову и, похоже, пересказал наш разговор, разводя руками. Дескать, не выйдет.
Я же забеспокоился, где Олег. Кажется, доходит очередь и до нас. Надо ему шепнуть, что приближается какая-то подлянка. По голосам из палатки я почти сразу услышал, он там. И там же Корольков и Степаница, а речь идет об игре в карты.
В палатку нырнули Шитнёв и Стулов, следом за ними забрался и я. Корольков уже раздавал на троих, увидел вошедших и добавил еще три кучки. Но я отнекался полным неумением и пристроился позади Степаницы и Королькова.
Игра шла на щелчки. Не знаю, было ли это обговорено заранее, но Степаница начал крупно рисковать. Выигрыш достался Олегу, а он только пожимал плечами. Отбивать полсотни щелчков? Голова отвалится. Кто-то предложил замену – за десять щелчков одну «колбаску». Олег протянул руку, Корольков повернул голову к Стулову, тот опустил глаза. Но всё равно, я сидел, как на иголках.
Раз, два, три, четыре, пять. Пять увесистых хлёстких «колбасок».
--Чуть не убил Шефа,- сказал Стулов, но больше ничего не добавил. Повисло молчание. «Шеф» морщился, потирал макушку и жалко улыбался сквозь невольно выступившие слёзы. Меня била мелкая дрожь, я прикидывал, кого сейчас придется хватать сзади за шею, Степаницу или Королькова. Но ничего не случилось
--Давай, Чингачгук, сдавай, - мирно сказал Корольков. Игра продолжилась, постепенно оживился разговор, а затем и смешки, особенно, когда Олег отпускал свои звонкие «колбаски». Впрочем, частенько перепадало и ему, но всё в пределах проигранного. Гроза прошла мимо.
Разумеется, нельзя играть целый день. И даже половину. Бросили надоевшие карты, вылезли из палатки и разбрелись кто куда. Меня заинтересовало, а с чем там возится возле костра Вовка Чинарик. Оказалось, он придумал интересную вещь. Слепил из синей глины, взятой тут же, на берегу, небольшую мисочку и теперь обжигал на углях. Миска становилась сероватой и на глазах твердела.
--А ты бы обсыпал ее песком и припорошил золою, - мне тоже захотелось внести свой вклад в производственный процесс. – Вышла бы глазурь. И чего форма такая простая. Сделал бы край узорчатый, что ли?
Сашка Романов, стоявший тут же, снисходительно посмотрел на меня. А Чинарик пояснил вполголоса:
--Да это же пепельница. Для палатки.
Эх! Захотелось мне сказать что-то вроде: «И ты, Бруг!», но я только махнул рукой. Участие в нашем Можайском походе всё больше меня тяготило.
Последний переход к Бородино проходил бодро, все уже втянулись и освоились. Дорога не петляла, шла ровной лентой вдоль Можайского водохранилища. Вот только Татьяна Петровна всё чаще охала и говорила всем, что она всё-таки – героическая женщина.
Наконец, где-то во второй половине дня увидели долгожданный указатель – Бородино. По сути это был конечный пункт нашего пути. Дорога до Можайска была уже как бы «движением назад». Но сейчас предстояло проделать небольшой маневр-петлю: пройдя Бородино в сторону Можайска встать на стоянку, с тем, чтобы завтра возвращаться обратно. То есть, снова в Бородино и еще дальше, на Бородинское поле.
Бородино – это даже не Шуя! Мы прошли его сходу, на одном дыхании. Я снова в тот момент находился в головной группе. Памятуя про Карачаровский бросок и неприятные разговоры, мы, как только показался край поселка, уселись тут же на лужайке возле одного из крайних домов. Дорога проходила рядом, мы выбрали сторону, которая располагалась выше дороги и плавно поднималась вверх. По другую сторону местность резко уходила под уклон.
Уселись мы пока что вчетвером. Мимо нас, вверх по тропинке прошел местный дяденька, сказал на ходу:
--Только, ребята, не топчите траву, - и скрылся за калиткой ограды ближайшего домика.
Немного погодя он снова вышел к нам, на лужайке сидело уже семеро, и среди них Татьяна Петровна.
--Напрасно вы сюда сели. Мы траву косим, а придет моя хозяйка, она ни на что не поглядит.
Мы покивали головами без всякой боязни, а Татьяна Петровна, которая еле добрела и, конечно же, ни за что не хотела подниматься, иронически усмехнулась:
--Да ладно! Видали мы всяких.
Мужик ушел, но недалеко, потому что не успел он закрыть калитку, подвалили еще пятеро и тоже уселись на его лужок.
--Точно говорю, идите лучше отсюда. А то сейчас все ваши мешки вон туда, под обрыв полетят!
Мы уже только отмахнулись, сколько же можно повторять одно и то же. И тут с несчастным лужком поравнялась оставшаяся часть нашей колонны во главе с самой Алевтиной Васильевной. Все уже сбрасывали рюкзаки и усаживались на отдых.
--А ну, мать вашу, валите все отсюда! – заорал мужик, выскакивая из-за калитки. – Я на вас сейчас овчарку спущу, туристы раздолбанные!
И дальше в том же духе.
Кто-то было и на это пробовал отвечать: давай-давай, но Алевтина уже сурово скомандовала «подъём». И сама от себя обругала нас, головных, чтобы в другой раз не плюхались, куда ни попадя.
Впрочем, до последней стоянки, на реке Колоче, было уже рукой подать.
Весь следующий день заняла экскурсия на Бородинское поле. Там действительно было, что посмотреть. Несколько поколений мемориальных работников постарались на славу. Сравнительно небольшой музей умело был выстроен на противостоянии колоритных фигур Кутузова и Наполеона. Так же просвещали посетителей и экскурсоводы. Как только слушателей утомлял Кутузов, Наполеон сразу приходил к нему на подмогу, а через несколько минут уже Наполеона выручал Кутузов. В результате осмотр музея прошел очень живо.
Потом с холма батареи Раевского мы пытались обозреть всё поле. Мне, к сожалению, это не удалось. Да, широко видна местность, покрытая перелесками, но мало ли таких приходилось видеть. Думаю, что если бы даже нас подняли на вертолете, представить картину сражения мы всё равно вряд ли бы сумели. Очень уж огромным было Бородинское поле.
К вечеру вернулись на речку Колочу в свой лагерь. Следующий день был запланирован под последнюю дневку, но как видно силы у Алевтины Васильевны были на исходе. Еще одного непредсказуемого вечера после дня отдыха, да еще к концу похода, ей явно не хотелось. Ближе к обеду мы услышали:
-- Сейчас обедаем, отдыхаем, а потом сворачиваемся. В ночь выступаем на Можайск.
Народ впал в уныние и недоумение. Как будто действительно никто не понимал, зачем затеян этот ночной переход. После часа-другого шушуканья Сашка Романов подошел ко мне:
--Зачем это нужно? Неужели нельзя подождать до утра. Татьяна тоже не хочет идти ночью. И Ольга против, тоже, считай, начальник. Надо бы всем подойти к Алевтине.
Я ответил, что дело это уже решенное, и я просить не пойду. Сашка отошел, стал снова шептаться с девчонками. Я отлично видел их презрительные взгляды, но, пожалуй, первый раз за весь поход испытывал теплое чувство спокойной радости. Не надо будет больше присматриваться и прислушиваться к разговорам, и, кроме того, сказать честно, общее недовольство невольно вызывало злорадство. Да и сама необычная обстановка ночного перехода казалась мне интереснее рядового вечера в палатках. Не говоря уже про возможные неприятности, которые можно было ожидать и нам лично, оставайся мы здесь еще на ночь.
Когда мимо проходила АВ, я нарочно громко похвалил план ночного марша. Это будет ново, интересно, такого никогда еще не было. Немного погодя, к нам подошла поговорить Татьяна Петровна. Не знаю, где бродил Олег, мы стояли только вдвоем с Костей и вяло рассуждали обо всем, что нас окружало.
--Вам не нравится поход?
--В прошлом году было лучше, - тут же ответил Костя.
--Это чем же?
--Ну, тогда все общались. Были разные… развлечения, - неохотно попытался ответить Костя. – В футбол играли…
Я помалкивал, только кивал головой и угукал. Про вопиющие происшествия совсем не давних дней, как по общему уговору, почему-то молчали все.
Мы огляделись вокруг. В лагере почти никого не было видно, кто ушел к речке, кто залез в палатку. Только человека четыре сидели в сторонке. Там Виноград аккомпанировал себе и пел всё ту же «Шизгару-Венеру». Надрывно, но лениво.
--Да, пожалуй. Скучная публика, - Татьяна Петровна удалилась.
Ночной переход проходил прямо по шоссе, на которое мы выбрались уже протоптанной дорогой. Оно было совсем пустым по случаю ночного времени. Периодически до нашего слуха из темноты доносились истошные крики – параллельно с нами двигалась в том же направлении компания из пяти подвыпивших мужчин. Они, конечно, были без рюкзаков и вообще налегке в одних расстегнутых рубашках, поэтому обогнали нашу цепочку и ушли вперед. Мы шли без шума, Сорокин Костя держался всю ночь вместе с нами, и вообще первую половину пути, мы трое невольно были настороже. Потасовку в темноте устроить очень даже легко. Но потом, по мере того, как темнота ушла, и забрезжил рассвет, на душе стало спокойнее.
Уже совсем развиднелось, когда начались деревянные домики, первые подступы к Можайску. Обогнавшие нас гуляки были замечены спящими в павильоне автобусной остановки. Наши люди оказались крепче. Мы миновали тихий и безлюдный спящий город, дотопав без остановок до самого вокзала. Здесь уже, несмотря на очень ранний час, царила обычная суета.
И всё-таки ночной бросок так всех утомил, что со всех скамеечек скоро слышалось только тихое сопение. Электричка постояла и тронулась. Помнится, Олег пробовал записать под диктовку слова единственной, понравившейся ему за поход песни («В заповедных и дремучих старых Муромских лесах..» Высоцкого), но диктовщики засыпали через одно-два слова. На втором куплете заснул и Олег. Даже проехав Москву, перебравшись во вторую электричку, наши походники продолжали спать. Теперь уже до самого Ногинска.
Так завершился мой последний школьный поход. Школа-восьмилетка № 21 благополучно была окончена, и в сентябре мы пошли в девятый класс уже в «четырку» - школу № 14. А там были свои порядки. В том числе, были и свои походники, которых водила географичка Тамара Васильевна, но, вероятно, в нежелании ходить в новые походы сказалась и доля впечатлений от нашей Можайской эпопеи.
Впрочем, лето после девятого класса мы работали. Калитеевский Витька на ниточной фабрике ПНФ -2, мы на пару со Згурским Олегом на заводе железо-бетонных изделий. Кстати, попали мы туда вместе по полной случайности, заранее не сговариваясь, примерно так же, как внезапно - уже через год - оказались с Витькой в одном и том же институте.
Более того, вместе с нами на ЖБИ работал Серега Зверев, старший брат Андрея. А вот где провел лето сам Андрей, я не имею никакого понятия, настолько бесповоротно распалась наша, когда-то весьма тесная дружба. В том же Можайском походе я не перемолвился с ним ни единым словом. Не общались мы больше и в школе, хоть и проучились вместе 9 и 10 класс.


6. Май 1975 г., Ленинград.

Выпускное лето предыдущего, 1974 года, было суматошным и радостно-грустным. Частично оно попало в мой дневник, который я, в очередной раз пытался писать подробно и аккуратно. Творческого запала хватило на три недели, после чего ушла вся моя печаль и скорбь, началась новая лихорадка. Вступительные экзамены в МИХМ.
Сдавали мы их вместе с Калитеевским Витькой и двумя девчонками из той же 14 школы, из десятого «А» класса. Вернее, ездило их с нами в электричке пятеро, но в наш экзаменационный поток попали лишь две подружки. Результаты девчонок оказались средними, поступило из них лишь трое. Две, Люба и Марина, так и остались в нашей общей «купейной» команде, ездили мы все вместе в институт до самого пятого курса. Третья – Ольга – жила своим самостоятельным миром и иным кругом общения. Но через год, сдав всё-таки вступительные экзамены, к нам присоединилась еще одна новоиспеченная студентка – Вера.
Мы же, что я, что Витька прошли свои экзамены до смешного легко. Ходили довольные и ждали известий от Олега. Он уехал в Ленинград, в высшее инженерно-морское училище им. Макарова. Наконец узнали от его родителей: всё в порядке! А в конце августа Олег заявился сам, уже не просто Олег, а курсант Згурский!
Андрей Зверев, это было очевидно, никуда поступать и не собирался. Ушел в армию, служил в десантных войсках, потом вернулся и обосновался в Молзино. Нашей дружбе, и даже знакомству пришел окончательный конец.
Олег же через несколько августовских дней снова укатил в Ленинград, окрылённый огромными планами. Через пять лет ему предстояла жизнь моряка, судового механика, и весь земной шар в придачу. А пока мы писали друг другу письма, бодрые и грустные, делились новостями, мыслями, свежими впечатлениями. По весне я написал ему, что на каникулы собираюсь в стройотряд, в Набережные Челны.
Олег ответил недовольным, почти возмущенным письмом. Это ведь означало, что летом мы так и не увидимся. И предложил нам с Витькой хорошенько встряхнуться, настроиться по-боевому и приехать к нему в Ленинград на майские праздники. Что ж, об этом стоило подумать.
Дело было даже, например, не в деньгах, хоть со студенческой стипендии особенно и не разгуляешься. Несмотря на то, что мы уже вошли одним шагом, в настоящую, самостоятельную жизнь, ощущение того, что теперь мы можем и должны делать всё в жизни сами, и только сами, никак не спешило укореняться в сознании. В тех же письмах Олегу я писал, что мне порой кажется, что я еще продолжаю ходить в школу, но только в другой класс. Жизнь сменила колею, но колея никуда не делась. Мы живем, продолжая делать то, что уже решили и определили за нас и до нас. А между тем, подходило время, когда решать, так ли пойдёт завтрашний день или по-другому, приходилось только своим умом и своей волей.
Одним словом, без долгих рассуждений, мы единогласно решили – съездить стоит.
И перво-наперво отправились на вокзал за билетами. Нам, как студентам, полагалась в этом деле солидная льгота, но меня, как всегда, ждало препятствие на ровном месте – не было студенческого билета. По неопытности и простоте я решил захватить с собой зачетную книжку, рассчитывая, что для железнодорожного кассира этого будет достаточно. Ведь для самих студентов зачетка значит гораздо больше, и в пределах института оба этих документа для удостоверения личности были равнозначны.
Оказалось – фигушки. Зачетку в кассе в упор не принимали, и похоже вообще видели впервые. Пришлось нам выметаться из очереди, один же билет в Ленинград Витька из солидарности со мной брать не стал. Постояли в сторонке, повозмущались бюрократами, не желающими вникнуть в ситуацию. Очередь тем временем двигалась, и вот какой-то парень протянул в кассу целую стопку студенческих. Кассирша спокойно продала ему пять билетов, но перед этим проверила в развернутом виде каждый из документов. Формалисты! Человеку, показывающему свой подлинный документ, льгота не положена, а бумажке без человека – пожалуйста.
Но Витька уже сообразил, что делать. Я снова встал в очередь, он быстро разыскал возле касс какого-то студентика, благо, было их тут достаточно. И мы спокойно взяли билеты до Ленинграда и обратно, а одолженный студбилет сработал не хуже настоящего. Кассирша, впрочем, нас узнала и язвительно заметила, что в вагоне студенческий все равно спросят. Но это уже была забота другая.
Конечно же, в институте я сразу побежал на кафедру технологии, где еще накануне сессии (в декабре) оставил свой студенческий билет в залог за методичку. Как водится, после сдачи зачета методички у нас собрали, а когда я заикнулся о документе, сказали «потом». И вот это обещанное «потом» наконец наступило. Как правило, на кафедрах со студентами не шибко церемонились, но сейчас мой решительный настрой подействовал. У меня на глазах перерыли шкаф, пока не раскопали на самом дне мой несчастный билетик. От души отлегло, дорога на Ленинград открыта.
*В поезде, конечно, и не подумали проверять мои документы, но если бы не эта поездка, возможно, я пришел бы на технологию слишком поздно. Без пинка с места сдвинуться трудно.*
По каким-то важным причинам, мы с Витькой ехали порознь, разными поездами, в разное время. И вот, он уже давным-давно уехал, а я только прибыл на Ленинградский вокзал. Ужас! Ни на каких табло моего поезда, который значился в билете, не было и в помине. Времени до отправления еще оставалось немеряно, я ведь добирался в Москву последней электричкой, а поезд должен был отправляться в 2 с лишним ночи. Однако, куда всё-таки пропал мой поезд. В первый момент я растерялся почти до паники. Первый раз поехал сам, один – и такое.
Потом добросовестно обошел, облазил все пути и тупики. Одновременно слушал во все уши, что говорят вокруг пассажиры. Ничего! Медленно оформилась новая мысль. Справочное бюро.
Когда я спросил в окошечко, назвав свой номер поезда, женщина тяжело вздохнула и произнесла только два слова:
-- Да, идёт.
И поскольку я продолжал торчать перед ней разиня рот, добавила:
-- Это дополнительный. С какого пути, объявят.
В один миг стало легко и спокойно. Но сразу же с тоской подумалось: «И куда же теперь деваться на эти два часа?» Человек никогда не бывает доволен сразу всем. Однако по сравнению с пережитым шоком, новая проблема была мелочью. Я отошел от вокзала, выбрал одно прямое направление, чтобы потом не сбиться, и быстро пошел вдоль широкой улицы. Прошел «Красносельскую», «Сокольники». Так как в Москве я к тому времени обретался почти год – понял: иду прямо над линией метро в сторону Преображенки. Но до неё в эту ночь не дошёл, повернул от Яузы назад. Дальше – всё как по писанному. Объявили, сели, разместились, отъехали. Первый раз один, сам, но теперь-то уже ничего не страшно.
До Ленинграда я спокойно продремал на своей полке. Вот только проводница слегка донимала. Несколько раз привязывалась, чтобы я взял всё-таки постельные принадлежности. Но уж тут я сумел устоять твердо. Для студента рубль дороже спокойно проведенной ночи. Если бы, правда, она была последней!
Ясное дело, поездка наша двухдневная не подразумевала под собой никаких внятных планов. На то было сразу несколько причин. Во-первых – майские праздники, то есть всё, что можно было бы посетить из культурных заведений, было закрыто. Во-вторых – просто посидеть, например, за праздничным столом не представлялось возможным. Олег был бедный курсант, обитал в общежитии почти казарменного типа, и никакого стола, кроме учебных, у него просто не было. А ресторан или даже шашлычная отпадали по многим причинам. В-третьих, мы оказались в Ленинграде не одни. Уже несколько дней, как приехали Олеговы родители, а с ними и его младший брат, Игорь. Приходилось считаться и с их планами.
Подведя итог сказанному, оставалось нам одно – просто посмотреть город.
Но началось всё с довольно радостной встречи. Олег. Витька и Игорь поджидали меня на вокзале. Олег был в форме с одной-единственной нашивкой на рукаве – первокурсник. По этой причине он почти всегда ходил, накинув на правое плечо и руку свой бушлат, чтобы не наскочить на кого-нибудь из старшекурсников. Те имели над младшими какие-то права, и вообще… Олег уже мечтал о тех временах, когда нашивок на его рукаве будет четыре или пять.
К слову сказать, на улице было вполне даже тепло, мы ходили просто в пиджаках без всякой верхней одежды. Поэтому-то Олег и мог себе позволить подобную вольность с бушлатом. По крайней мере, днём.
Итак, на дворе 1 мая, мы шагаем от Московского вокзала, и, разумеется, по Невскому проспекту. Вероятно, так поступал и поступает любой приезжий, если только такие приезды не превратились в повседневную обыденность. Мне потом приходилось бывать в Ленинграде не раз, и всё равно, если сразу не уезжал на метро, по этой же дороге несли меня сами ноги.
Олег рассказывает что-то о сегодняшней первомайской демонстрации, следы ее, в виде обрывков шариков, ленточек, веточек, действительно еще можно заметить в непрометённых углах тротуаров, складках мостовой. Но я слушаю вполуха, а больше глазею по сторонам. Говоря честно, особого восторга пока нет. Город очень солиден, но всё-таки суров и мрачен.
Солиден – очень хорошее слово, как раз то, что надо. Он здесь, вдоль Проспекта, не пышен, не шикарен, не блистателен, не изумителен. Даже особенно красивым его не назовёшь. Да, конечно видно, что все окружающие дома строились не тяп-ляп трестом, а действительно архитекторами. Но все-таки это просто дома. Для никудышного городка, узкой кривой улочки они, может быть, и казались бы шикарными, но здесь… Здесь они как раз то, что и подходит этому прямому, широкому, уходящему вдаль проспекту. Никак не меньше. Но и не больше, как раз такие, какие требуются и напрашиваются сами собой. Каждому видно, что это не просто улица, и не просто дома, и не просто город. А былая столица Российской империи, как она есть.
Восторгу не способствовало также и какое-то чувство придавленности, которое я всегда ощущал в северных городах. Низкое сумрачное небо, сумрачное, как ни странно, даже когда светит солнце. И как всё-таки скупо оно светит. Как будто украдкой, на минуту-другую выглядывает из-за облаков, думая только об одном – побыстрее спрятаться. Так и кажется, что на улицах этого города вечный вечер. И вот эти темные каменные дома северной столицы четко под стать этому скупому небу.
Да, такой город, как никакой другой, органически нуждается в красоте. Если его не украшать, жизнь в нём была бы просто невыносима.
Тем временем мы как раз дошли до первой красоты – великолепных фигур коней.
--Аничков мост! – гордо и торжественно рекомендует нам это место Олег. Первое впечатление – самое сильное и запоминающееся. Этот мост с литыми бронзовыми конями так и остался навсегда для меня любимым уголком Ленинграда.
Впрочем, надо было спешить. Анатолий Харитонович с Валентиной Федоровной – Олеговы родители – ждали нас где-то в окрестностях Казанского собора.
После мимоходом состоявшейся встречи мы все вместе двинулись, разумеется, к самому центру. Зимний дворец по какой-то причине миновали, к нему не подпускали то ли в связи с праздниками, то ли из-за каких-то работ. Дальше конечно набережная Невы и затем движение к Исаакию. И снова Олег, на правах хозяина, торжественно представил:
--Вот он, знаменитый Исаакиевский собор.
Мы смотрели, важно кивали головами, а небо всё больше хмурилось. Витька то и дело щелкал фотоаппаратом. Олегов же был у Игоря, но тот не торопился. В отличие от нас, время у него впереди еще было. Потом на Витькиных фотокарточках отпечатался характерный фон ленинградских достопримечательностей – небо в чёрных полосках уже настоящих туч. Когда добрались до памятника Петру, весь окружающий пейзаж почти расплывался в полумраке. Дождя не было, но влага висела в самом воздухе.
Витька быстренько щелкнул императора Петра на вздыбленном коне. Прямо в фас!
-- Да ты что сделал!? – остановил я его. – Посмотри сам, что получится.
Действительно, если глянуть с этой точки в таком сумраке, да еще слегка прикрыть глаза, возникает силуэт довольно-таки фантастической фигуры. Головы всадника и коня слились воедино. Конские уши увенчали голову Петра своеобразной формы рогами, превратив в жуткого человеко-зверя. Откинутая вправо рука теперь казалась воинственным жестом угрозы. Массивное конское тело сделалось вычурным, но весьма своеобразным продолжением всего огромного постамента, словно мощное дерево на скале, а передние конские ноги находились как раз там, где и должны были быть расположены ноги этой, возникшей из ничего, человекоподобной твари.
Казалось, что гигантский жуткий гибрид сидит на верхушке обдуваемого ветром дуба, болтая перед собой ногами, поигрывая в воздухе собственными копытами. И вот-вот хлестко швырнёт нам в глаза чем-то, что держит в горсти вознесенной вбок напряженной руки.
Витька ахнул, покрутил головой, и мы перешли по кругу, чтобы, как и положено, сфотографировать Медного Всадника в профиль. Впрочем, та фотография осталась, хотя, взглянув на неё, я был разочарован. Объектив не таит в себе возможностей человеческого глаза. Получился просто темный силуэт памятника в весьма своеобразном ракурсе. И только. А вот увидеть нелепое чудище, представшее перед нами в дымке мороси, способен, наверное, только человек.
От Исакия, обойдя квартал, вернулись мы снова на Невский проспект. Тут старшим членам нашей туристической группы экскурсий показалось достаточно. Слегка перекусив, мы взаимно раскланялись и снова остались вчетвером. Продолжать обход Ленинграда.
Теперь путь наш лежал через Неву, мимо Ростральных колонн на линии Васильевского острова. Олег вел нас к экипажу ЛВИМУ, ему обязательно хотелось показать своё новое жилище и Альма Матер. Стали чаще попадаться морячки-курсанты, ясно, что мы приближались к цели. Наконец дошли.
Проникнуться почтением к лучшей отечественной кузнице инженеров флота мы – посторонние зеваки – конечно же не могли. Перед нами было обычное официальное здание за официальной оградой, проходная. Правда, здесь она твёрдо именовалась КПП. Ближе мы подходить не стали, Олег был в увольнении, а вернее в отлучке по случаю праздников. Не стоило рисковать, лишний раз попадаться на глаза.
Да и время уже понемногу заворачивало к вечеру. Пора было возвращаться на набережные, так как в наши планы несомненно входил праздничный салют.
Теперь, когда салют могут устроить в любом райцентре по любому поводу, не считая прочих самочинных залпов в небо любого из желающих, уже не понять, как торжественно звучало само это слово. Ведь салюты производили только в городах-героях и только по самым большим праздникам. Дети, по стечению обстоятельств попавшие на такое событие раз или два в жизни, рассказывали потом о нём, как о величайшем из зрелищ. Лично я, например, живя, в общем-то, рядом с Москвой, салюты представлял себе только по кинофильмам.
И вот – забитая людьми набережная. Не надо тянуться, вставать на цыпочки, высовываться через чужие головы. Петропавловская крепость, откуда будет производиться стрельба – на другом берегу широченной Невы, всё отлично видно. Ожидать долго не пришлось. С гулким грохотом вверх ударило сразу несколько стволов. Помнится, было их не меньше шести.
Но меня, как тяжелым обухом по голове, поразило совершенно другое. Одновременно с залпом вся толпа на берегу дружно заорала: «Ура». И так продолжалось при каждом залпе. Присутствуя на салюте в первый раз в жизни, я поражался. Наверное, орать принято, такая традиция. Но мне казалось, что куда как было бы лучше, если бы все смотрели в небо молча, затаив дыхание. Кажется, само зрелище от этого заметно бы выиграло.
Больше всего мне нравилось, как четко одновременно стреляют все установки разом. Так и виделись старинные пушки у амбразур, напряженные пушкари, выпаливающие ловко и дружно по взмаху руки своего орудийного начальника.
Сами же огни, рассыпающиеся в небе, были весьма скромны. Впрочем, под стать Ленинграду, не содержащему в своём облике ничего разноцветного и пестрого. Ни зеленого огонька, ни красного, один только белый и желтый. И закончился этот праздник огня как-то удивительно быстро.
Народ начал расползаться во все стороны. Мы условились вернуться сюда еще раз к разведению мостов, и вновь потянулись на Проспект. Бредущих и гуляющих, причем в большинстве подгулявших, было на нем пока много. Мы же, от нечего делать, просто шли, наблюдая за одной праздничной сценкой. Две молодые дамочки никак не могли отделаться от увязавшегося за ними мужика. Мужик с трудом держался на ногах, зато одет был по-молодецки, в одной белой рубашке. Ни уговоры, ни угрозы, ни пинки не помогали. «Белый мужик», которого хорошо было видно среди других прохожих, чуть постояв и придя в себя, снова устремлялся в погоню, причем молчком, ничего не говоря. Язык, наверное, у него уже не ворочался. В конце концов, все трое свернули в боковую улицу, а мы прошли дальше.
По мере удаления от Невы, проспект пустел на глазах. Наконец Олег глянул на часы, и дал команду поворачивать обратно. Удивительное дело! Прошел всего лишь какой-то час, но казалось, что мы попали в совсем другой город. Эти тротуары под фонарями, только что по-дневному людные, совершенно опустели. Безлюдье подействовало угнетающе, не очень-то хотелось теперь смотреть и на поднимающиеся мосты. Да уж ладно, дойдем - посмотрим.
Дошли. Вот он, наконец, и разводной мост. Странная история! Всё прочно, неподвижно, безмолвно и совершенно пусто. А если тебе надо за Неву – милости просим, никаких препятствий.
Немного постояли, привыкая к мысли о неудаче. Олег и Витька подошли к табличке, которую начали внимательно изучать. Мне уже не хотелось ни во что вникать, понятно было и так – развлечение отменяется. Действительно, скоро друзья мои подтвердили, что мосты сегодня разводиться не будут.
На этом все планы стремительно иссякли. Мы переглядывались и молчали. Пришла уже настоящая ночь, остановилось метро и транспорт. Город спал. Впрочем, ехать всё равно было некуда. В гостинице, конечно, имелся номер, но в одно место – и туда пропустят только Игоря. Другой – двухместный тем более был занят, в нём располагались Олеговы родители.
И куда теперь? На вокзал, наверное…. А как?  Очень просто! Пешком, по Проспекту.
Это была тяжкая дорога. Отказывались шагать натоптанные за день ноги, ни на что не хотели смотреть глаза. Мы брели, как четверо бродяг, еле-еле, через силу, со скрипом переговариваясь на ходу. А Невский проспект – какой же он оказывается огромный!
Впрочем, Московский вокзал, до которого мы дотянули на последнем издыхании, совершенно не желал облегчать наше тело и душу. Он был набит до отказа. Не то чтобы где-то сесть, даже просто постоять у стеночки было невозможно. Не везде даже получилось бы и пройти по залу – на узлах, чемоданах, повсюду вповалку спал народ. Счастливцы! Они-то все сумели устроиться.
Пришлось выйти на улицу и сесть в рядок на скамейке. И тут потихоньку начал накрапывать дождь, впрочем, совсем чуть-чуть. Но до утра хватило бы вымокнуть насквозь. Огляделись, рядом стояла хорошая телефонная будка, с плотно закрывающейся дверью и целыми стеклами.
В будке сразу показалось заметно теплее. Мы с Игорем как смогли устроились в ней. Один уселся на корточках, другой навис над ним, упершись ногами в одну стенку и привалившись к противоположной. У сидящего - затекали ноги, у стоящего – они постепенно начинали ныть. Мы договорились дремать, но меняться каждые пятнадцать минут. Оставались, правда, еще и Олег с Витькой. Мы обещали уступить им будку через два часа. Пока же они сидели на той же скамейке, прикрывшись оба, как накидкой, олеговым бушлатом.
Каким-то образом, в тяжелой полудреме, сумели мы промаяться таким манером часов пять. После этого я сказал, что сейчас пойду в вокзал и приткнусь там где угодно, если надо, сгоню кого-нибудь с места. Но поскольку уже понемногу светало, само собой решилось, что на вокзале нам делать больше нечего.
Куда потом мы тащились, на какой, в конечном счете, уселись автобус, сказать не берусь. Глаза на ходу закрывались сами, и я во всём положился на осведомленность Олега. За неимением лучшего мы всё-таки направлялись в гостиницу.
В автобусе, в тепле, на мягких сидениях самое главное было не уснуть. Впрочем, мы временами хохотали истерическим смехом, благо автобус был еще абсолютно пустой. Нам показалась смешной даже вывеска магазина «Дары природы». Игорь важно объявил, подняв палец, «Корень жизни!» и мы просто зашлись смехом, как в припадке сумасшествия.
Было хоть очень раннее, но уже утро, в гостиницу всех четверых пропустили без помех. Анатолий Харитоныч и Валентина Федоровна встретили нас ироническими смешками. Вдвоем с Витькой мы не мешкая отправились в Игорев номер, якобы умыться, побриться, прийти в себя… Как потом со смехом рассказывала Валентина Фёдоровна, заглядывает к ним сердитая горничная. «Там ваш номер? А в нем уснули какие-то двое!» И осеклась. Потому что увидела, что и в этом номере тоже уснули какие-то. И тоже двое. Не могли же родители не пристроить поспать своих измотанных прогулкою сыночков.
Впрочем, часика четыре нам для восстановления сил вполне хватило. Затем, после позднего завтрака мы опять все вместе отправились на Пискаревское кладбище. Оно было тогда самым главным мемориалом Ленинградской блокады, и посещение его для всех гостей Ленинграда мыслилось обязательным. Не поехать на Пискарёвку было просто нельзя, хотя, говоря откровенно, долго мы там не задержались. Но могу подтвердить вполне определенно, были мы там, в этот праздничный день, далеко не единственными посетителями.
Скоро снова начался дождь, уже не чуточный, как ночью, а самый настоящий. От мысли идти осматривать что-то еще, становилось совсем неуютно. Да и об отъезде пора уже было вспомнить. Короче говоря, Игорь остался с родителями, провожать нас поехал один Олег. На метро мы снова перебрались в центр, но не к вокзалу, а к Гостиному Двору. Всё-таки время до отъезда у нас еще имелось.
Дождь налетал и ослабевал порывами, временами даже ненадолго выглядывало вечернее солнце. Мы шли уже знакомым-раззнакомым путём к Московскому вокзалу, периодически прячась от дождя в попутных магазинах. Заодно нужно было и запастись чем-нибудь в дорогу.
Уже недалеко от вокзала дождь застал нас в неподходящем месте. Пришлось прижаться к зданию, укрывшись от капель под козырёк. Вдруг Олег взял что-то с невысокого карниза и протянул мне:
--Нужна?
Это был фантик от шоколадки «Мокко», совершенно мне незнакомый. Я не колеблясь спрятал его в боковой карман.
Когда-то, теперь уже очень давно, мы с Андреем Зверевым объединили наши, еще детские коллекции фантиков. Получилась одна, но зато достаточно внушительная. Потом к нам примкнул и Витька со своим оригинальным собранием. Олег никогда не разделял страсти к коллекционированию, но посильно помогал пополнять общий фонд. Коллекция хранилась у Андрея, затем осела у меня и почти забылась.
Уже студентом, я вдруг извлек из небытия, заново перебрал и пересортировал заброшенные фантики. Теперь это действительно походило на настоящую коллекцию, тем более у меня значительно усилились возможности по ее пополнению. Московские магазины, собственная стипендия, новые институтские связи - занятие становилось интересным. Ведь золотой век отечественного шоколада был в самом разгаре. Кое-какие необычные экземпляры присылал и Олег в своих письмах из Ленинграда…
Этот фантик от «Мокко» жив у меня до сих пор. Он действительно стал уникальным, и дубликатов к нему так и не появилось.
И опять Московский вокзал. Простились мы дурашливо, скрывая от самих себя легкую грусть и неловкость. Но пора было ехать. В купе обменялись местами, заняв две верхние полки. С нами по соседству ехала молодая семья с ребенком, и они были только рады такому предложению. А мы, прежде чем улечься на свои уютные полочки, хорошенько поужинали, утолив, наконец, легкий двухдневный голод. В качестве столика удобно воспользовались багажным отсеком, там же наверху, над дверью купе. Он ведь был совершенно пустой и подошел нам – лучше некуда. И вообще, надо сказать, за два прошедших дня мы, наконец, впервые почувствовали себя в своей тарелке, на своем законном месте…

В последующие годы бывал я в Ленинграде неоднократно, посещал и музеи, и магазины, и дворцы с храмами. Но еще более интересным казался мне сам этот необычный город, с которым я лишь бегло ознакомился в свою первую поездку. Что касается Олега – он остался в нём навсегда.



Заключение.

Детство моё закончилось. Но поездки мои, конечно же, и не думали заканчиваться. Куда там! Не прошло и двух месяцев после нашего возвращения из Ленинграда, как я уже катил до Быковского аэропорта, а затем летел на допотопном АНе в строящийся «город будущего», на всесоюзную ударную стройку – в Набережные Челны. КАМАЗ–75 – это был мой первый студенческий стройотряд.
Были потом и другие  стройотряды, поездки на практику, командировки… Гораздо, гораздо реже приходилось ездить мне курортником или обыкновенным туристом. Но всё это было потом, в другой – уже взрослой – жизни, о чём можно было бы написать отдельную книгу.