Егор Летов и Гренада Михаила Светлова

 Егор Летов и «Гренада» Михаила Светлова: путь к революционному романтизму

Поэзия омского певца Егора Летова и его группы «Гражданская оборона» полна отсылок к текстам предыдущей эпохи.
В песне Летова «Так закалялась сталь» (1987) есть строки: «Предательского дядю повели на расстрел, Кремлевские куранты отзвонили отбой, Покинутое тело укусила луна, Умело накарябав у него на груди: Так закалялась сталь, Так закалялась сталь.»
Здесь саркастически переосмыслены слова из «Гренады»: «Я видел: над трупом склонилась луна, И мертвые губы шепнули: «Грена…» Герой Светлова пал в бою; его современник, персонаж Летова, гибнет, по-видимому, от рук чекистов. Революционная героика воспринималась тогда певцом как часть государственной идеологии, пропитанной фальшью.
«Виновную историю пустили в расход!» – вот итог песни «Так закалялась сталь». Но недалеко было то время, когда новая власть пустила в расход уже советскую историю, сочтя ее виновной, - вместе с народом, ею рожденным. Уже складывался частный капитализм, росло социальное расслоение. И старые революционные идеалы постепенно обретали новую актуальность для «Гражданской обороны» и ее аудитории. В марте 1988 г. был записан новый альбом Егора «Боевой стимул», включавший песню «Кто сдохнет первым». В ней поется: «Дерзкая трещина губ Луны безымянный труп Черное знамя матерой контры. Руки, чтоб загребать И мысли, чтоб их воровать Все вы просрали свое Ватерлоо.»
Влияние образов и лексики «Гренады» здесь почти очевидно – вновь в жестком преломлении, характерном для панк-рока. Слова, использование которых можно возвести к «Гренаде» (губы, луна, труп), сконцентрированы у Егора в двух строчках и отсылают к 9-й строфе светловского текста, чуть раньше переосмысленной в песне «Так закалялась сталь».
Перед слушателем предстает мир, в котором нет целостных личностей. Только губы, руки, мысли – будто отсеченные части тел перемешаны на месте побоища. Недаром куплет заканчивается упоминанием Ватерлоо. Речь идет о фиаско человека на поле присвоения и соперничества. Социал-дарвинистская мифологема успеха и «заработанного» счастья оказывается главной мишенью Летова – наряду с идеологией государственной мощи.
Пафос «Гренады» Светлова был прямо противоположен буржуазному мироощущению. Но в песне «Кто сдохнет первым» светловские образы теряют первоначальную связность и гармоничность, как теряет их все в полуразрушенном человеческом обществе. От величественной картины героической смерти остаются какие-то обломки и обрывки.
Губы, источник речи, описаны не как естественная часть человеческого тела, а как трещина, как нечто аномальное. У Светлова мертвые губы шепнули незаконченное слово, и это тоже аномалия. В мире грубой силы, изображенном Летовым, сама способность говорить, видимо, воспринимается как вызов, дерзость.
Труп луны – безымянный. Вероятно, эта характеристика в художественном восприятии автора оказывается положительной. Наличие имени – знак включенности в косный социум и даже в государственный механизм, одним словом – в господствующую обыденность. Именно такую смысловую нагрузку несут перечни имен в песне «Один день Ивана Денисовича» (1987) и в стихотворении «Задумчиво раскачиваясь на почтенном табурете…» (1991). Ср. у Янки Дягилевой, подруги Летова: «Молчащий миллион немыслимых фамилий» (стих. «Я голову несу на пять корявых кольев…», 1987); «До самого дна по стенам крюки, На них червяки У них имена» (песня Reggae, 1988). Безымянными становятся борцы против всеподавляющей Системы – хотя бы потому, что Система обрекает их на забвение. Ср. у Черного Лукича, соратника Летова по сибирскому панк-року: «Мы идем в тишине по убитой весне, По распятым во сне и забытым совсем» («Мы идем в тишине»). Можно вспомнить о том, что герой «Гренады» тоже остается безымянным – просто приятель или товарищ.
«Черное знамя матерой контры» - так Летов имитирует бранный официозно-политический лексикон ленинско-сталинской эпохи. К «матерой контре» автор скорее всего причисляет то, что не вписывается в унифицированный порядок – государственный и/или социал-дарвинистский. На это указывает и словосочетание черное знамя, которое в сочетании с «матерой контрой» звучит как ругательство, но появилось здесь неспроста. Черный цвет – это цвет флага анархистов, чьи идеи оказали определяющее влияние как на панк-рок в целом, так и на творческое становление Летова.
В мире тотального разобщения и подавления последние опоры свободы – это способность говорить (дерзкая трещина губ) и остатки природы, гибнущей в космическом масштабе (луны безымянный труп). Во втором случае возможно, впрочем, и иное истолкование. Способность жизни покидать материальную оболочку (как, по смыслу образа, жизнь покинула луну) также может быть воспринята как вызов унификации, ускользание из-под ее власти. Так или иначе, трещина губ и труп луны – это и есть, видимо, черное знамя матерой контры с точки зрения господствующей Системы. Впрочем, не случайно у Летова образы из «Гренады» втянуты в общий хаос. Когда-то эти образы могли восприниматься как настоящее знамя и вдохновлять на борьбу. Но теперь и они – лишь часть страшной панорамы побоища, - такова, кажется, точка зрения автора в 1988 г. Слово Ватерлоо, завершающее куплет, является, в общем-то, приговором всему, что в ней перечислено.
В 1990 г. цитата из «Гренады» стала заглавием и рефреном песни Летова «Отряд не заметил потери бойца».
Эти же слова использовал ранее другой рок-поэт, Борис Гребенщиков (БГ). Песня «Электрический пес», включающая цитату, посвящена жизни богемы, изображаемой со злой иронией. Предполагаемая смерть от удушья наступает в прокуренной кухне. Слова из светловской песни пригодились певцу как  клише, передающее ложную пафосность «узкого круга». Цитата из Светлова соседствует у него с напыщенно-казенными выражениями (Мы несем свою вахту; сплоченность рядов), с абсурдными «шляпами из перьев».
Летову в 1990 г., вероятно, вспомнился и «Электрический пес» Гребенщикова. Но мы уже видели, что Егор обращался непосредственно к тексту «Гренады». Внимание Летова сосредоточено на экзистенциальной проблематике, которая продиктовала и выбор заглавия-рефрена.
Чрезвычайно емкое заглавие сфокусировало в себе и проблему смерти, и вопрос о цене одной человеческой жизни в глазах людей. Отряд – это сообщество соратников (по отношению к бойцу), противостоящее миру, обществу или его части. Тройное противоречие – между миром и коллективом, между коллективом и принадлежащей к нему личностью, наконец, между жизнью и смертью – Светлов выразил весьма отчетливо и кратко.
У Светлова, Гребенщикова и Летова высказывание занимает различные синтаксические позиции. Меняются и смысловые акценты. В «Гренаде интересующие нас слова стоят в начале строфы и предложения: «Отряд не заметил Потери бойца И «Яблочко»-песню Допел до конца.»
Не заметил – лишь одно из двух сказуемых, относящихся к подлежащему отряд.
Стихотворение посвящено трагедии погибшего героя. Но Светлова, человека эпохи революционного коллективизма, волновала и участь всего отряда.
У Гребенщикова, в противоположность первоисточнику, рассматриваемая фраза в большей степени выделена. Она замыкает четверостишие и синтаксический период: «Мы несем свою вахту в прокуренной кухне, В шляпах из перьев и трусах из свинца, И если кто-то издох от удушья, То отряд не заметил потери бойца.»
Коллективному действующему лицу посвящены первые две строки четверостишия, а затем автор переходит к отдельной судьбе. Такая смысловая последовательность, обратная светловской, характерна для позднесоветской андеграундной культуры, решительно отдававшей личности приоритет над обществом. Впрочем, в «Электрическом псе» эта тенденция проявляется не в полной мере. Автора по преимуществу интересует общий портрет изображаемого круга (хотя как раз пренебрежение отдельным человеком ставится этому кругу в вину). Ситуация смерти остается воображаемой или гипотетичной: она мимолетно упомянута в составе оборота если… то… В центре этой ситуации – условный кто-то.
В песне Летова заглавная светловская цитата завершает каждый куплет-четверостишие, рифмуясь с предыдущей строкой. Рефрен синтаксически самостоятелен и приобретает смысловую автономность. Общая напряженно-трагическая тональность объединяет Летова со Светловым.
Летовская песня – о значении смерти для человека, даже живого существа вообще. И о восприятии смерти людьми. Об ожидании чуда, которого не происходит, - да и почти ничем не прерывается заведенный ход жизни и ее умирания: «Мертвый не воскрес, хворый не загнулся Зрячий не ослеп, спящий не проснулся». Так мотивы «Гренады» переплетаются с экзистенциально-бунтарскими мотивами неприятия мира в духе Кириллова и Ивана Карамазова.
В 1990 г. сближение Летова-бунтаря с поэзией советского революционного романтизма едва наметилось. Затем оно было ускорено распадом СССР и последующим обнищанием гигантских масс людей.
В 1993 г. бунтарский индивидуализм Егора получил новое яркое выражение в стихотворении «Азартно давили прикладами каблуками…» (см. кн. «Русское поле экспериментов», М., 1994, с. 152). Оно датировано 9 мая 1993. Вероятно, Летов в те дни находился под впечатлением известий о жесточайших столкновениях милиции с первомайскими демонстрантами в Москве. 9 мая 1993 – 48-я годовщина завершения войны против фашизма, в которой участвовал и отец Егора. И также – 2-я годовщина смерти Янки Дягилевой, долгое время - подруги и поэтической соратницы Летова. По одной из существующих версий, она покончила с собой. На такую возможность указывают и ее стихи и песни, в которых смерть трактовалась как освобождение. Наверное, образы победы и смерти отныне будут всегда стоять для Летова рядом – и ежегодно напоминать о своем соседстве и возможной связи. Связаны они и в рассматриваемом стихотворении.
Герой, как и в «Гренаде», убит, но не побежден. Здесь нет уже никакого отряда, - бунтарско-индивидуалистическая тенденция достигает своего максимального выражения. Герой остается один на один с врагами, которых даже не разглядеть за орудиями убийства и пыток.
Одна нога в могиле
Другая – на облаке
Ощущение совершаемого шага передано здесь не только вербально, но и графически – переносом части предложения (Одна… Другая… ) в следующую строку. Такой же «шаг» - из строфы в строфу и с земли в заоблачный плес – совершает в «Гренаде» недоговоренное слово вместе с умирающим героем:
И мертвые губы
Шепнули: «Грена…»

Да. В дальнюю область,
В заоблачный плес,
Ушел мой приятель
И песню унес.
«Гренада моя!» - хотел сказать приятель; этими словами Светлов вновь заканчивает строфу, а затем и все произведение.
Герой Летова (умирающий? или умерший?) тоже шепчет, и тоже - два слова: Моя взяла. Его короткая реплика начинается с того притяжательного местоимения, которое некогда не успел выговорить «приятель-хохол» перед смертью. Здесь это местоимение лишено определяемого слова и потому субстантивируется. Герой хочет сказать: «Моя сторона, моя правда победила, хоть вам здесь этого и не видно». Высказывание, понятое в таком смысле, отчасти перекликается с песней героя «Гренады» - простой и ясной, зовущей освободить крестьян в далекой стране. Но есть в этой песне и нечто еще: «любовь к дальнему», устремление к чему-то, что находится за рамками повседневного эмпирического опыта. И тяга к тому, чтобы увидеть отблески «дальнего» вокруг себя («Он пел, озирая Родныя края…»). Герои обоих поэтов утверждают правоту неочевидного – и шагают в ту область, которая сама находится за пределами очевидного.
Слова, которые шепчет умирающий, - это единственная речь, кем-либо произнесенная в стихотворении Летова. Враги, только и окружающие героя, бессловесны. У них – лишь приклады, топоры и сабли, но не слова. Похоже, что способность говорить – одно из проявлений инаковости, не прощенных герою палачами (вспомним «дерзкую трещину губ»).
В стихотворении «Азартно давили прикладами каблуками…» обнаруживается перекличка с 9-10-й строфами «Гренады». Таким образом, на протяжении шести лет (1987-1993) внимание Егора неизменно притягивают в произведении Светлова 9-11-я строфы, посвященные гибели героя. Такой устойчивый интерес связан с бунтарским индивидуализмом Летова и с его размышлениями о смерти. Романтика боевого революционного братства не столь волнует его в этот период.
В октябре 1993 г. Егор Летов участвовал в обороне Дома Советов на московской Пресне и был свидетелем массового убийства людей президентскими войсками. Егор неоднократно говорил о сильном впечатлении, которое произвел на него героизм защитников парламента. Это впечатление породило в конце 1993 г. песню Летова «Победа» (см. кн. Поэты русского рока. Егор Летов, Дмитрий Ревякин, Янка Дягилева, Константин Рябинов, Вадим Кузьмин, Николай Кунцевич. СПб., 2005, с. 103).
Смерть и победа здесь не просто связаны, а слились воедино. Многое заставляет вспомнить «Гренаду». Так, чередование закатов и рассветов приводит на память слова из 7-й строфы: Восход поднимался И падал опять.
Слово, звучащее звонко от земли к небу, напоминает недопетую песню убитого светловского героя, ушедшего за облака (в слове Гренада все согласные – звонкие; в слове победа – все, кроме одного).
«Алая капель Капала с креста, а мертвые уста Гордо и упрямо шептали «победа». Упоминание креста как будто отсылает к христианской символике. Но здесь, скорее всего, крест назван как орудие узаконенного убийства, - и, с другой стороны, по связи с возвышающим страданием казнимых за убеждения. Никто из приверженцев христианства не может произносить предсмертное слово гордо и упрямо – для них эти наречия обозначают греховные качества. Шепчущие мертвые уста – образ, восходящий к Светлову и годами сопровождающий творческий мир Летова.
1-й куплет наполнен ощущением идущей напряженной борьбы против страшного врага. Кажется, сама природа ведет эту борьбу. Это рассвет полыхал в лицо пьяному врагу. «Пьяный враг» - единственное словосочетание в четверостишии, которое может быть понято как обозначение человека. «Родная земля» - тоже понятие, традиционно связанное с людьми. И, возможно, с общим подъемом. Скорее всего, патриотическим. Впрочем, в противопоставлении небесам сочетание «родная земля» приобретает дополнительный оттенок общепланетарного смысла: «От родной земли до седьмых небес Яростно и звонко звучало «победа». Если борьба и имеет внутринациональный характер, то ход ее отзывается во всей вселенной. Столкновение вырастает до космического масштаба. Обращает на себя внимание безличная конструкция. Кто произносит звучащее слово? Большая масса людей? Или оно само рождается из «носящегося в воздухе» пыла сопротивления? Это остается непроясненным. Во 2-м куплете слово победа оказывается, видимо, уже индивидуальным высказыванием. Крест – знак личного страдания, и упоминание об отступающей боли указывает, скорее, на переживания одного человека. Однако шепот «мертвых уст» становится выражением коллективной, даже общекосмической мысли и ощущения. В 3-й строфе – слово становится реальностью. Но эта реальность уже непредставима для обыденного сознания: «Встать бы во весь рост – да нету больше ног. Сжать ладонь в кулак – да нечего сжимать». Победа – общая и индивидуальная одновременно – осуществляется, но уже за пределами физического существования. Человек шагнул за рамки собственного существа, в этом – его величие и торжество. Вновь сливаются воедино мотивы социального и экзистенциального бунта.
У Светлова повторяются слова Гренада моя! У Летова повторяется слово победа, в конце всей песни - с притяжательным местоимением 1-го лица: «Наша победа». Оба слова, вынесенные авторами в заглавия, имеют ударение на втором слоге, а третий слог у них общий.
Внутри сюжета обоих текстов заглавные слова звучат. У Светлова такое слово – часть песни, у Летова – подобие мантры, пролагающей дорогу от земли к небу, от материального существования – к бессмертию.
В то же время изначально оба эти слова связаны с боевым социальным действием. Метафизическая тема у Светлова едва намечена на грани поэтической условности (упоминание заоблачного плеса), у Летова же развита вполне определенно.
Вот начало песни Егора «Пой, революция» из альбома 1997 г.: «В поле дождик бродил живой Ковылял по щекам ледяным Поднимал в последний неравный бой Тех, кто погиб молодым Вырывал из несбыточных снов Вырывал из некошеных трав Поднимал горемычных своих сынов Весел, печален и прав».
Дождь – единственный – оплакал некогда гибель героя «Гренады». Оплакал «слезинкой», как живой. У Летова живой дождик предстает зачинателем революции, а павшие в молодости – его сыновьями.
Упоминание «некошеных трав» наводит на мысль о степи – той самой, в которой разворачивалось действие произведения Светлова.
Мечтатель-хохол – нежно называл Светлов своего героя. Мечтатель – это, собственно, тот, кто погружен в упомянутые Летовым «несбыточные сны». Едва ли, однако, сибирский певец хотел бы отнести к этим последним (и похоронить) мечту об освобождении крестьян в далекой стране. Революция, в изображении Егора, постоянно расширяется в пространстве.
Вначале дождик «В поле…бродил…». Возникает мысль о деревне Гуляй-Поле, родине Махно, и, во всяком случае, о сельском пейзаже (ср. «некошеные травы»). Далее поется о том, что дождик брел – теперь уже - по миру. Воплощая, быть может, и сокровенные мечты светловского героя, неподвластные государственным границам.
Этому соответствует припев песни: «Ветер зовет, знамя горит Небо поет, в небе пылает песня Пой, революция!»
Песня в небе, вдохновляющая на революцию – образ, развивающий как мотивы «Гренады», так и мотивы предыдущих летовских произведений. Именно учитывая влияние Светлова, удается проследить логику развития поэтического мира Летова – революционного романтика. Покинутое тело («Так закалялась сталь», 1987), дерзкая трещина губ («Кто сдохнет первым», не позднее 1988), шепот казнимого («Азартно давили прикладами каблуками…», 9 мая 1993), могучим звуком разносящийся до неба («Победа», конец 1993). И вот теперь – в небе пылает песня – и зовет на революцию. Слово, выросшее до космической силы, возвращается к людям и подвигает их на преобразование мира.
Впрочем, не только слово. Песня – произведение уже изначально синкретическое, соединяющее в себе поэзию и музыку. Но здесь песня еще и пылает, т. е. ее видно (а в небе – видно всем). Пламя подвижно.
Егор и революцию зовет петь. То есть быть и поэзией, и музыкой. И революцией, то есть действием. Быть полнотой жизни.

2007