Гренадеры. Подвиг царской Гвардии. Ч. 3, Гл. 2

   
                4      

          Долгий путь домой растянулся на три месяца. Последние вёрсты перед деревней Федот бежал. Впереди было поле, за которым начинались огороды. На окраине поля стояла телега, запряжённая лошадью. Двое ребятишек бегали рядом, а взрослые копали картошку. Одна из трёх женщин была похожа на матушку.
       Не сдержавшись, он закричал, но от волнения вместо слово «мама» вырвалось глухое мычание. Женщины оглянулись на крик и увидели бегущего к ним бородатого человека в шинели. Молодайка крикнула:
 — Варнак!
 — Бежим! — закричала вторая.
       Испуганные женщины схватили плачущих ребятишек на руки, запрыгнули на телегу и погнали лошадь по дороге в деревню, бросив мешки с картошкой. Среди них действительно была Полина Васильевна. Но и она не признала в путнике, с большой рогатиной в руках, своего сына.
       Отъехав через лужайку, телега спустилась с горы и остановилась около скотного двора. Минутный испуг сменился надеждой на то, что одинокий странник мог быть чьим-то мужем или сыном. Чувствуя, как учащенно бьётся сердце, Полина Васильевна сказала:
 — Ой, бабы! Что-то на душе тяжко. А если это кто из наших сынов?
 — Откуда? Это ражбойник! И ружжо у него! Не видели? — испуганно ответила молодая.
 — Лошадь хотел забрать! — предположила вторая тётка постарше.
 — Зовите деда с вилами и езжайте обратно!
 — А ты куда?
 — Схожу до избы. Проверю и вернусь.
       Федот не стал преследовать женщин и пошёл в деревню напрямик через поле, сократив путь. Выйдя к крайним домам, он не узнал родную деревню. Когда-то это был хутор, чуть в стороне от главной улицы. Селение постепенно обрастало новыми избами и огородами. Появились нижние улицы, которые приблизились к хутору.
       На улице было безлюдно в предвечерний час. Не было видно ни ребятишек, игравших на лужайке в лапту или играющих в панок; ни снующих женщин, полоскающих в ручье стирку; ни стариков, которые ежевечерне собирались на завалинках изб, обсуждая новости и своих сынов, ушедших на службу. В это время с пастбища пастух приводил домашнюю скотину, но и коров нигде не было видно. Исчезли даже собаки, лающие на любого чужака или прохожего.
       Пройдя вдоль по улице, он свернул в переулок, в конце которого виднелся одинокий колодезный журавель. Рядом стоял покосившийся родительский дом. В тени рябины и черёмухи у брошенного дома без ставень он увидел трёх малых ребятишек, которые притихли, с любопытством разглядывая незнакомого дядю.
   «Чьи пацаны?» - удивлённо подумал Федот.
       Но спрашивать их не стал и поспешил к родным воротам.
       Столбы-вереи, на которых крепились сами ворота, покосились, отчего калитка встала вкось. Потускнела ограда и почернели заплоты, стоявшие на подпорках. Поникли одностворчатые ставни под прогнившей на скатах крышей из сосновых досок.
       Казалось, что за шесть долгих лет сама изба, ворота, стайка и забор осиротели, отчего на душе появилось недоброе предчувствие.
       Металлическая щеколда на двери, накинутая на ушко кольца, в которое был вставлен деревянный околышек, говорили о том, что в доме никого нет. Сбросив свой сидор и шинель, он вышел за ограду на улицу.
       В конце улицы шла быстрым шагом какая-то женщина. Федот пошёл в её сторону и увидел, как она побежала. В ту же секунду он узнал в ней родную мать и тоже побежал к ней навстречу.
 — Мама! — только и успел сказать Федот, не сдерживая мужских слёз.
 — Сынок! — заплакала Полина Васильевна, ещё не узнавая в бородатом мужчине своего сына.
       О том, что это один из трёх сыновей, ушедших на службу в армию, она не сомневалась. Из-за пышных усов и чёрной бороды она его не сразу признала, думая, что это Иван или Митрий.
 — Федьша? — наконец догадалась она и горько, по бабьи, заплакала, прижав к губам руки.
 — Я это, мама!
       Они ещё долго стояли в объятиях посреди улицы. Проплакавшись и вытерев слёзы, радостная Полина Васильевна сказала сыну:
 — А мне давеча благие сны снились. Всех своих деток видела, как наяву. Все ещё малые, как в детстве, когда на покос ездили. Только Федя младшой ещё не родился, а Маша осталась дома со стариками.
 — Я вас тоже часто во сне видел.
 — Так вот. Вы все бегаете, а я зову вас и хочу поймать, чтобы вы под грозу не попали. Вы все убегаете от меня, а я плачу. Только ты, мой касатик, увидел мои слёзы и прибежал меня успокоить. Точно так мы с тобой во сне обнимались.
 — Будя плакать.
 — Ой, горе, — вновь заплакала Полина Васильевна, — сон был вещий. Что с Ванюшей и Митей? Где младший Федька?
       Обнявшись, они тихо брели по улице в сторону дома. Когда мать немного успокоилась, Федот спросил:
 — Ваньку и Митю тоже забрали?
 — Как войну объявили, так и забрали. Почти всех деревенских мужиков и парней мобилизовали.
 — А где отец, где Катя?
       Полина Васильевна вновь заплакала, будто не слыша вопроса:
 — Я всегда знала, что тебя не убили.
       На дорогу вышла пожилая соседка, которая подошла близко и сказала:
 — Батюшки! Радость-то какая! Дождалась Полина сына!
 — Здравствуйте, тётка Серафима.
 — Здравствуй. Это Феодотий разе? Как возмужал!
 — Я это. Как вы живёте? Какие-то изгороди на огородах наставили.
 — Межи да грани, ссоры да брани, — вмешалась Полина Васильевна.
 — А батька твой преставился, тебя не дождался. Царствие ему небесное.
       Полина Васильевна пыталась загородить сына собой, но соседка продолжала говорить:
 — Как тебя проводили в армию, дед твой Фома сразу зачах. И месяца не пожил.
       Эта новость оглушила Федота. Он покачнулся на ногах и растерянно посмотрел на мать.
 — Вести не сидят на месте, — она скорбно опустила глаза.
 — Как же так? А Катя где?
 — Злому смерть, а доброму воскресение. Пойдём в дом, сынок. Зело устал с дороги, отдохнуть тебе надоть.
       Деда Фому было жалко, но ему было далеко за восемьдесят лет. А смерть отца была неожиданным и страшным известием. Добавило горя то, что старшие братья также пропали на войне.
       Младшего Федьку, которому уже был двадцать один год, несколько месяцев назад насильно мобилизовали в армию Колчака. Полина Васильевна выплакала все глаза за судьбу пятерых сыновей. С ней оставался внук Гаврила, сын старшего Никиты. Но когда в деревне опять появились верховые казаки, он ушёл огородами в Черемхово к тётке Марии.
       Дома сын разглядел, как состарилась мать. Исчезли искорки и блеск в светло-карих глазах. Получив похоронки на сыновей и похоронив мужа, она резко постарела от горя, осунулась и потемнела лицом. Впалые щёки подчёркивали боль и душевные страдания от горя. С болью и жалостью смотрел сын на свою рано постаревшую мать.
       И без того захудалое хозяйство родителей захирело и пришло в упадок. Лавки у завалинки, на которой любил сидеть дед Фома, уже давно не было. Нижние венцы избы вросли в землю и у основания покрылись плесневелой зеленью. Осела и чуть покосилась почерневшая стайка, где оставалась единственная кормилица - корова бурой масти. Исчез сарай, у которого ранее всегда была поленница дров. На её месте лежали старые сучья, но на грядущие холода этого было недостаточно. В конце огорода, за выгоном-поскотиной, стоял небольшой стожок сена. Но его на зиму и весну для бурёнки было крайне мало.
       Во дворе бегало полдюжины кур. Это была вся живность, которая осталась от всего хозяйства.
       Года за три до войны Гаврила Фомич купил жеребца, о котором мечтал всю жизнь. У Федота тоже был конь, которого он был вынужден продать в Иркутске, чтобы было на что снять жильё с молодой женой.
       Казалось, что жизнь наладилась. Хлеба большой семье тоже стало хватать до новья, но счастливыми пожить они не успели. Федота забрали в солдатчину, а потом началась Империалистическая война, которая ударила по простым крестьянским семьям, оставшимся без мужских рук. Гаврилу Фомича сильно подкосила чёрная поденная работа и страшные вести о гибели сыновей. Сначала на Федота пришли похоронки. Затем казённые письма пришли на остальных сыновей, мобилизованных в армию в первый год войны.
       На близкого друга и сослуживца по Таврическому полку Анисима Дутова, жившего по соседству, казённые письма приходили дважды. Последняя похоронка пришла в 1916 году. В ней было сказано, что старший унтер-офицер Дутов Анисим геройски погиб в бою под Ковелем во время наступления. Его матушка не долго жила после страшного известия о единственном сыне. Невеста Маланья поддерживала мать, но после её смерти уехала из деревни. Прежде красивый дом Дутовых стоял осиротевшим с заколоченными ставнями. Весь двор зарос бурьяном и крапивой.
      
       Для всего русского народа после страшной и жестокой войны наступили чёрные дни. Деревня опустела. Во многих заимках, хуторах, деревнях и сёлах оставалось много одиноких стариков, вдов и детей-сирот. Многие дома были брошены и некому было их править. Обветшалые и покосившиеся, они сиротливо стояли на виду, напоминая о том, что для России наступили страшные дни.
       В сельской церкви по Федоту не единожды служили панихиду. На него трижды приходили извещения о гибели. Хотя сердце матери не верило, что он погиб.
       В августе 1915 года пришла похоронка на Митрофана. Писем от него больше не было. А Иван как в воду канул. У обоих в деревне оставались семьи.
       От командования Лейб-Гвардии гренадерского Таврического полка Великого Князя Михаила Николаевича было небольшое письмо, где писарь части сообщал о благодарности Федоту от командования и его награждении Георгиевским крестом четвёртой степени. Но в начале 1915 года пришло первое плохое письмо о его гибели, а затем второе казённое письмо, в котором было сказано, что он пропал без вести. Позже приходил ещё один конверт с извещением о героической смерти Федота в бою.
       Последняя похоронка совпадала со временем, когда он попал в газовую атаку и во вражеский плен. Писем от него больше не было, поэтому его считали погибшим.
 — Я писал вам письма с фронта и из плена! — воскликнул в отчаянии бывший гвардеец.
 — Не было ничего, сынок. Ни одной весточки. О том, что ты был в полоне, мы не знали, — горько отвечала Полина Васильевна.
 — Где Катя с Нюрой?
       Но она будто не слышала вопроса и продолжала рассказывать новости.
 — Я давеча пошла на криницу* (53 Родник) по воду и нашла зельную верёвку. Хотела пройти мимо, но остановилась и подумала, что это дюже хорошая примета. С того случая каждую денницу молюсь, чтобы хоть кто-то из моих витязей вернулся. Господь меня услышал и сохранил тебя.
 — Мама! Где Катя?
 — Она к родителям ушла.
 — Да что случилось? Почему она не с тобой?
 — Забудь её сынок! — запричитала мать. — Дочка твоя уже большая, с ней увидишься. А Катю забудь. Она через год после плохого письма на тебя вышла замуж.
 — Это не правда! Как она могла? Почему вы ей разрешили?
 — Федьша, не вини её. Она долго убивалась по тебе и она не виноватая. Данил Романович, отец, выдал её замуж и она боле не противилась.
 — Где она?
 — Федьша, погодь.
 — Где Катя с Нюрой? — закричал он, перебивая мать.
 — Ой, горе-то какое, — опять заплакала Полина Васильевна.
 — Говори, не тяни.
 — У свёкра она живёт в Кутулике с Нюрой и сыном.
 — Каким сыном? — вытирая набегавшие слёзы, удивился он.
 — В прошлом годе она родила сыночка. Её мужа, Акинфия Степановича сына, — ты его помнишь, — тоже забрали в армию. А года полтора назад стала Катерина опять вдовой. Убили его на войне проклятой.
 — Ну почему! — закрыл руками голову Федот.
 — Да не убивайся ты так, сынок, — успокаивала его мать.
 — За что так со мной?
 — Найдём тебе невесту. Девок на выданье ноне много. Парней всех война отняла.
 — Зачем я не погиб? — бормотал он, не слушая мать.
 — Федьша, окстись! — плакала мать, не зная, как его утешить.
       Обхватив рукой голову сын бормотал:
 — Любовь ведь не картошка, не выбросишь в окошко.
 — Неужто я не знаю, какая боль на душе и в сердце, когда любовь рвут.
 — Как теперь жить?
 — Кто нужды не видал, тот и счастья не знает. А тебя Бог сохранил, значит и счастья даст. Верь, да и я за тебя молиться буду.
       Через Красный Крест он отправлял из Германии домой письма, открытки и даже посылки, но по каким-то причинам ничего в деревню не приходило. И никто не знал, что он жив и обязательно вернётся домой.
       Из всех родных удалось в тот день увидеть старшего брата Никиту. Ещё в молодости он провалился в полынью на рыбалке и сломал ногу. Сломанная кость неправильно срослась, отчего Никита заметно прихрамывал. Из-за своего увечья он не попал ни в царскую армию, ни к Колчаку, ни в партизаны.
       Появление Федота совпало с одним событием. Не успели братья обняться после долгой разлуки, как у беременной жены Никиты начались схватки. В ту же ночь родился сын, которого назвали Степаном. Он стал крёстником Федота.
       На следующий день побрившийся Федот пошёл пешком в Кутулик, чтобы увидеть Катю и дочку. Во дворе у бывшего старосты были какие-то люди. Он снял шапку и поздоровался. Через минуту вышел сам Акинфий Степанович.
 — Чего надо? — грозно спросил старик.
 — Я за Катей и дочкой.
       Дед узнал Федота. Он зло прищурился и ответил:
 — Катю и твою дочку мы приняли, как родную. А забрать их не надейся.
       Затем он позвал жену и Катю.
 — Разговаривать будете при нас, — заявил бывший староста.
       На улицу выбежала заплаканная Катя, держа за руку шестилетнюю дочку. Она медленно подошла к Федоту и громко заплакала.
 — Живой!
       Дочка увидела, что заплакала её мать и закричала:
 — Мамочка!
       Дед с бабкой успокоили Нюру и отвели её в сторону.
       Бывший гвардеец не мог поверить, что горячо любимая жена его не дождалась. Он был сильно опечален. В его взгляде был упрёк и затаённая надежда.
 — Катя, почему? — спросил Федот тихим голосом, еле сдерживаясь, чтобы не сорваться.
 — Почему ты не сказал, что живой? Хоть одно письмо бы написал!
 — Я писал вам письма, Катя!
 — Только похоронки приходили. Скока днёв ждала от тебя весточки, — отворачивая заплаканные глаза, произнесла Катя.
 — Я каждый день вспоминал о вас.
 — Ну почему ты молчал? Почему?
 — Я писал вам письма. С самой Германии много конвертов отправил. Марки специальные для них покупал.
 — Кому ты писал?
 — Тебе писал, Катя!
 — Я ничего не получала!
 — Сколько писем вам отправил! Посылки посылал Нюре на День Рождения.
 — Господи, за что? — она вновь горько заплакала.
       Акинфий Степанович вмешался:
 — Ну, будя! Иди домой, Катерина.
 — Я столько слёз выплакала, Федьша! Сколько ночей не спала, молилась и просила Господа вернуть тебя, - сказала Катя и, пошатываясь, пошла в дом, закрыв лицо руками.
       Катя плакала, но он чувствовал, что она стала чужой и на дальнейший разговор с ней в присутствии свёкра и свекрови он не решился.
 — Дайте дочку обнять, — жёстко сказал Федот, обращаясь к деду.
       Он молча достал ребёнку чудом сохранившиеся на дне сидора леденец на палочке и свистульку «тёщин язык» - свёрнутую дудку, которая с шипением разворачивалась и с гнусавым воплем сворачивалась обратно.
 — Это твой папка. Подойди, не бойся, — подтолкнула девочку бабушка, свекровка Катерины.
       Шестилетняя Нюра сделала испуганно два шага и замерла, удивлённо смотря на своего отца. Чтобы не пугать ребёнка, расстроенный Федот протянул ей гостинец, горько сожалея в душе, что все подарки дочке, матери, родным и Кате были утеряны во время долгого пути домой.
 — Выросла как, — удивился он, рассматривая дочь.
       Нюра ничего не ответила, затем развернулась и сказала бабке:
 — Я к маме хочу.   

                5

      
       Находясь далеко от родных мест, Федот сильно тосковал о родной деревне, близких и о Кате. Тоска особенно усилилась на фронте, в часы затишья. Но это не шло ни в какое сравнение с душевными муками во время плена. Поэтому он так сильно хотел выжить и рвался домой. Каждый день он представлял момент встречи с домом, с родителями и женой. Часто видел сны о родном крае, где он дома и в окружении своих близких.
       Но в жизни всё оказалось не так. Разочарования и испытания были тяжелы и невыносимы. Несколько дней он жил, как в тумане, и не мог поверить в ужасную реальность. Опустошение и горечь омрачали его душу.
       Тогда именно он вспомнил слова монаха-отшельника, который говорил об испытаниях, вере и молитве. Подумалось, что послушнику были заранее открыты некоторые тайны, и он возможно знал, что у Федота впереди не радость встречи, а горечь потерь и страшных известий.
       Полина Васильевна опекала сына, понимая его состояние.
 — Крепись, сынок. Ты уже не раз был убитый. По приметам это хорошо. Значит, жить будешь долго, Господь воздаст тебе за страдания.
 — Не знаю, мама.
 — Беда да мука - та же наука.
 — Нет мне радости от такой жизни, — невесело отвечал сын.
 — Не гневи Бога, Федьша! Не говори так. Ты остался жив и вернулся. И это моё утешение за мужа, Ванюшу и Митю. За них горевать буду до конца жизни.
 — Как теперь из сердца вырвать любовь?
 — Забудь её! Найдём тебе невесту.
 — Не до невест мне сейчас.
 — Хотела Нюру в гости выпросить, да Акинфий Степанович взбеленился.
 — Не ходи к ним боле.
 — Как же? Нюра тебе родная дочь, а мне внучка, кровинка.
 — Глаз не видит, сердце не болит.
       Но горевать было некогда над своей бедой. Надо было браться за хозяйство и помогать матери. От стресса и горьких дум его отвлекла работа. Он отремонтировал и утеплил коровью стайку, подлатал ворота и забор, перебрал в доме пол и заменил несколько половых досок на новые. В сосняке, за поскотиной, наготовил и привёз в ограду два воза жердей, чтобы по весне можно было поправить огородное прясло. Из леса привёз сухостоя на зиму, но наготовить дрань на худую крышу он не успел.
       Пожить долго дома не удалось. Сельский староста обязал его, как бывшего солдата и военнообязанного, явиться в волостное управление Дуты и встать на учёт. Всех молодых парней призывного возраста и вернувшихся солдат забирали в армию Колчака. Но Федот решил, что он ни за чьи интересы воевать не будет. По хозяйству было много работы, и он не торопился становиться на учёт.
       Вставал с петухами и работал до сумерек, словно предчувствуя, что не дадут ему долго быть вольным.
      
       Через несколько дней случилось следующее: поздним вечером на дороге послышался топот копыт и ржание. Это могли быть только колчаковские казаки. Федот был во дворе и чистил в стайке у порося. В последний момент он успел выскочить наружу и спрятаться под крыльцом. Незваные гости открыли калитку и зашли во двор. По голосу он узнал, что пожаловал сам староста. С ним вошли несколько вооружённых военных. 
       Ещё в детские годы маленький Федотка с друзьями и младшим братом хранили под родительским крыльцом свои самодельные ружья, луки и рогатки. Для маленьких детей там хватало места, а для взрослого пространства оказалось малым.
       В минуту опасности он пулей нырнул в узкий лаз, еле в него протолкнувшись и успев подтянуть торчащие ноги. Затем пролез под нижний венец дома и затаился.
       Вспомнился крестьянский мужичок, который также прятался в подполье от вооружённых мятежников. Тогда ему повезло - Федот его не выдал. Теперь ему самому приходилось прятаться и опять скрываться.
       Над головой по доскам крыльца затопали, затем послышался голос старосты:
 — Здесь они, ваше благородие!
       Полина Васильевна в чулане перебирала картошку. Вошедшие казаки бесцеремонно оттолкнули испуганную женщину и вошли в избу. Обшарив дом и не найдя хозяина, они выскочили обратно. Двое побежали проверять стайку и огород, а староста и старший урядник учинили допрос:
 — Где твой сын? А то живёт - не тужит, никому не служит.
 — Или ужо в тайгу убёг?
 — Должно запрятался куда, — предположил староста.
 — Отвечай, старая! - замахнулся нагайкой на женщину пожилой казак в папахе.
       От неожиданности и страха перед вооружёнными людьми она не смогла вымолвить ни слова. После окрика она заплакала, но думала она не о себе. Что будет с сыном, если его найдут?
       Чтобы дать возможность убежать через огороды, она отошла в сторону и заслонила спиной крышку погреба. Уловка сработала, и урядник со старостой решили, что её сын прячется в подполье. Казак в папахе открыл западню и громко крикнул в чернеющую пустоту:
 — А ну вылазь, курва!
       Не дождавшись ответа, урядник приказал старосте:
 — Зажги свечу и лезь!
       Трусоватый староста взял в светлице зажжённую свечу и, кряхтя, спустился в погреб. Но никого там не обнаружив, крикнул:
 — Пусто!
       Обозлённые колчаковцы с остервенением стали переворачивать столы и деревянные кровати в доме. Толкнули плачущую женщину, заглянули на чердак, затем выскочили во двор. Проверили коровник и стайку, где увидели брошенные вилы. Старший крикнул остальным:
 — Огородами в поле ушёл, сволочь!
       Они побежали на улицу и быстро запрыгнули на коней.
 — Далеко не уйдёт! За мной! — крикнул старший урядник.
       С места рванули в галоп и поскакали в сторону поля и виднеющегося молодого перелеска. Они были уверены, что бывший солдат мог убежать именно туда.
       Скрючившись в неудобной позе, Федот лежал, затаил дыхание. Как только он успел проползти дальше, под крыльцо заглянул один из казаков. Что-то промычав, он побежал дальше. Если бы он был повнимательней, мог бы обнаружить спрятавшегося хозяина избы.
       В доме в это время скрипели половицы, и чужой сиплый голос что-то внушал плачущей матери. Ему поддакивал староста. Вредный старик выслуживался перед представителями новой власти. На какой-то из своих заимок в тайге он прятал от армии двух своих сыновей. Но горе и слёзы других сельчан его не беспокоили. Переживал он только за свою шкуру и преследовал личные интересы. Выйдя из дома на крыльцо, староста пригрозил матери:
 — Младший у тебя дезертир и предатель, и этот далеко не уйдёт. Забъють плятьми, когда поймають. От Скуратова ещё никто живым не уходил!
 — Боже, что теперь будет? — плакала Полина Васильевна.
 — Сгубит сам себя. За уклонение от мобилизации заберут всю живность и дом отберут. А ему не миновать хорошей порки или расстреляют.
       Так Федот с матерью узнали, что младший брат Фёдор сбежал из армии Колчака. Можно было предположить, что он подался к восставшим против власти или ушёл в партизаны.
       Многие жители Сибири обозлились на зверства и бесчинства войск Белой армии и «Батальона смерти», который возглавлял колчаковский надзиратель в чине капитана по фамилии Скуратов. Бойцы его батальона особенно глумились над мирным населением, проживающим на станциях и других населённых пунктах, расположенных вдоль железнодорожных путей. Задерживали и брали в заложники подозреваемых и членов семей партизан, а также сочувствующих Советам. Расстреливали и вешали почти ежедневно, чем вызвали большую ярость против колчаковщины.
       Оставаться дома было опасно. Белоказаки или вездесущий староста в любое время суток могли заявиться вновь. Поэтому Федот ушёл в овин, а матери сказал:
 — Не пойду к ним под ружьё! Видел я, как колчаковцы учиняют разные злочинства и расстреливают заложников.
 — Боже, что деется. Совсем озверели. Аспид-кровопийца и душегуб этот Колчак, — крестилась Полина Васильевна.
 — И пожить дома не дают.
 — Уходи, Федьша. Беги, сынок! Иначе они тебя арестуют.
 — Не думал, что и дома мне житья не будет.
 — Только не воюй больше. Другой раз твою смерть не переживу.
 — К Марии пойду.
 — Скажу, что ты ушёл на заработки.
 — Сена хотел привезти и крышу не успел перекрыть.
 — Как-нибудь переживём зиму. Только останься живым!
 — Хорошо, мама. Собери мне одёжу и немного харчей.
       На следующую ночь он спал на голых полатях старого зимовья, расположенного на покосных угодьях. Рано утром пришла мать, так и не уснувшая от горьких переживаний. Она принесла старый отцовский зипун, шапку и котомку с горячим кнышем* (54 Свежий хлеб), салом и молоком.
 — Ступай с Богом, родной мой! — опять заплакала мать и обняла сына.
       В Черемхово ещё работали некоторые шахты, куда можно было устроиться простым забойщиком. Знаменитый черемховский уголь добывали вручную, с помощью кайла и лома. Там можно было получить угол в шахтёрских бараках.
       Горькие мысли преследовали Федота. На фронте он видел много смертей, но потерю родных он принять не мог. Он рвался увидеть Катерину, ради которой оставил Грету и маленькую дочь, но потерял всё, что имел и о чём мечтал.
       Тем же утром бывший солдат ушёл в город через лес, чтобы не наткнуться по дороге на белочехов.

       На станциях стояли эшелоны военных, среди которых было много легионеров из числа чехословаков, венгров и других бывших военнопленных, державших под контролем железную дорогу. Среди них были поляки, с которыми можно было изъясняться. Польский язык немного схож с украинским. Некоторые знали немецкий язык. Славяне из числа поляков, австрийцев и чехов сами сдавались русским целыми подразделениями в надежде пережить войну в плену и вернуться домой. Война простым солдатам была не нужна и не понятна, впрочем, как и большинству русским воинам.
       Царское правительство решило использовать армии военнопленных против кайзеровских войск Германии. Были созданы корпуса и отдельные национальные части легионеров на добровольной основе, но в боевых действиях на полях сражений они не участвовали. После выхода России из войны армии и части интервентов возвращались домой через Урал и Сибирь, направляясь в Манчьжурию и Дальний Восток. Под их контролем была вся линия железных дорог, и колчаковские генералы были вынуждены с этим считаться.
       Командующий интервентами генерал Жанен* (55 Морис Жанен, 1862-1946. Французский военный и дипломат. Во время войны командовал пехотными соединениями. С июля 1918 году был командующим Антанты и главнокомандующим чехословацкими войсками в России) придерживался нейтралитета, хотя не препятствовал своим солдатам бесчинствовать, грабить и убивать мирное население. Под видом помощи частям Белой армии интервенты, прикрываясь введённым режимом военной диктатуры, вели настоящие бои с восставшими и партизанами, брали в заложники и казнили мирных жителей. Из-за разногласий в охране Золотого Запаса у генерала Жанена с адмиралом Колчаком были резко натянутые отношения, которые впоследствии переросли в предательство французского лидера. Несмотря на обещания и уверения, он пошёл на тайный сговор с иркутским Политцентром и сдал им адмирала в обмен на беспрепятственный проезд своих войск на восток.
      
       На шахту Гришевских рудников устроиться не удалось. Рабочие бастовали, а после гибели шахтёров Касьяновской шахты в стычке с белоказаками многие ушли в партизаны.
       В шахтёрском посёлке было малолюдно и уныло. По узкоколейке бывший гвардеец вышел на разрез Сафроновский, но и там никого не было. Сама шахта была затоплена сточными водами. Высились эстакады, с которых загружали уголь в открытые вагоны. На поверхности стояли одинокие вагонетки, над которыми возвышался брошенный паровой одноковшовый экскаватор. Виднелись ленточные конвейеры, брошенные лебёдки, на тупиковой железнодорожной ветке стояло несколько пустых платформ.
       Мария с мужем и детьми жила в посёлке. Добирался беглец до посёлка по накатанной телегами просёлочной дороге, через большое поле и берёзовые перелески.
       Ветер со свистом раскачивал гибкие стволы берёз и молодых осин. Сизые облака на пасмурном небе клубились и медленно переваливались. Порывы холодного воздуха приносили ощущение надвигающейся зимы. Серые тучи шли низко, и начинал моросить мелкий дождь.   
       В старом зипуне и в отцовской заячьей шапке Федот был похож на простого крестьянина, спешащего по своим делам. До посёлка он добрался без происшествий.
      
       О возвращении давно пропавшего на войне младшего брата сестра ничего не знала, поэтому встреча была неожиданной.
       Спросив адрес Марии, пропавший много лет назад брат поспешил на соседнюю улицу. Зайдя на крыльцо барака, он постучал в окно. Сестра была дома, но она не узнала брата.
 — Господи, кто тут? — послышался голос через открытую форточку.
 — Маша, сестрёнка! Открой! Я это, Федот!
 — Кто?
 — Брат твой. Из плена пришёл. А сейчас от мамы иду к вам.
 — Федотка! Не может быть! — закричала она и побежала открывать дверь.
 — Живой!   
 — Здравствуй, сестрица!
       Они обнялись и долго стояли у двери, еле сдерживая слёзы.
 — Ну, будя.
 — Мама всегда говорила, что ты не убитый.
 — Живой я.
 — Щёки-то как запали. Усы, как у отца. Не признала тебя сразу.
 — Как вы тут живёте?
 — Живём. Время ноне такое, что вся Рассея плачет от войны и революции.
 — Твои где?
 — Придут скоро. Где ж ты был, окаянный? Сколь годков от тебя ни слуху, ни духу, - сказала Мария, утирая передником слёзы.
 — Я писал письма из Германии Кате и маме. Не знаю, почему они до вас не доходили.
 — Мы все поверили, что тебя убили и за упокой тебе ставили.
       Воскресший брат только горько усмехнулся:
 — Мама вам курицу передала и немного картошки. А от меня душистое мыло в красивой обёртке. С самой Германии, — достал он гостинцы из котомки.
 — Вот, спасибо. Мыла ноне днём с огнём не сыщешь. С одной золой и глиной в щёлоке стираем.
 — Петька большой уже?
 — Шастнадцатый годок пошёл. С отца ростом уже.
 — Вот время летит. Я его пацаном помню.
 — Ну рассказывай, братец. Как ты там на войне был?
 — Опосля расскажу, Маша. Палисад у вас завалился. Пока засветло, поправлю. Где мужний струмент?
 — В чулане ищи.
 — Твои придут и расскажу вам о всех своих мытарствах.
      
       К приходу с работы мужа Якова счастливая Мария сварила курицу и собрала на стол. Следом прибежал сын, работающий в депо на станции.
 — Петя, сбегай за Гаврилой. У нас сегодня дорогой гость. Пусть придёт, — попросил Яков сына.
       Сын старшего брата Никиты, Гаврила, жил на соседней улице в маленькой комнатке барака у своей невесты.
       Ждать пришлось недолго. Прямо на пороге Федот обнял уже взрослого племянника.
 — Здоров, Федьша! Живой! Вернулся! — восхищённо сказал Гаврила.
 — Здравствуй, племяш!
 — Вот так повод! В деревне уже был?
 — Прямо оттуда.
 — Отца видел? В нужде живут?
 — Видел твоих. Нужда и голод погонят на холод. Отец твой в тайгу ушёл.
 — Ну, рассказывай, где был, где пропадал?
 — Опосля. Есть ещё повод.
 — Какой?
 — У тебя брат родился. Степаном назвали.
 — Вот как? Жинка его давно на сносях была. А тебя не узнать.
       Гаврилу воспитывала Полина Васильевна. Он был младше Федьки на три года, и они росли вместе.
 — Руки мойте и к столу, — позвала Мария мужчин.
 — Вы что, тарасун пьёте? — весело спросил Гаврила.
 — Мама самогонки дала немного.
 — Жалко нетути гармошки. Как она там одна?
 — Шибко тоскливо одной. Не гоже, что одну оставили.
 — Здесь мы рабочий класс, а в деревне сразу мобилизуют.
 — А Федька где, не знаете?
 — В партизанах у Карнаухова. Он ещё в прошлом годе ушёл с шахтёрами воевать за Советы. Под Иркутском и на Байкале воевал. Потом пришёл весь хворый. Занедюжил, но мама его выходила. Потом колчаковцы всех деревенских забрали под ружьё, но Федька сбежал.
 — Правильно, что сбёг. А ты сейчас где? — спросил Федот.
 — На дороге работаю, — весело ответил племянник, — паровозы обслуживаю. Хотел тоже идти в партизаны, но мне приказано оставаться в городе.
 — Кем приказано?
 — Подпольным штабом большевиков! Ты с нами?
       Федот внимательно посмотрел на Гаврилу и не сразу ответил.
 — Вот такая канитель: была пурга, теперь метель, — засмеялся Яков, по-своему расценив молчание шурина.
 — Ну так как? — переспросил Гаврила, внимательно разглядывая бывшего солдата.
 — Куды идтить, пока не знаю, но в деревню точно нельзя. Там казаки на меня охоту устроили.
 — А матушка как же?
 — Ничего. Напугали токмо её. В избе всё перевернули, в подпол залезли, в исподке* (56 Чердак) всё обсмотрели. Думали, что я в поле огородами ушёл, а я под крыльцо заховался.
 — Что дальше делать собираешься? — спросил Яков.
 — Придётся в партизаны идти, к Федьке.
 — Да ты погодь! Дядя Яша, подсобим с работой?
 — Подсобим!
       Степенный и немногословный Яков работал в механической мастерской при железной дороге. Он помог Федоту устроиться в паровозное депо, а затем на паровоз кочегаром.
       Работа кочегаром была тяжёлой, но выбора у него не было. Он закачивал воду, выгребал золу, таскал в тендер вёдра с углём и широкой лопатой закидывал паровозную топку.
       На несколько дней Федот поселился в засыпном домике сестры, недалеко от станции у небольшого озера. Позже он перебрался жить в комнату железнодорожного барака. Выбить комнату ему помогли Яков и Гаврила, названный в честь деда, отца Федота.
       Гавриле было восемнадцать лет. Он был весёлым, общительным и довольно покладистым парнем. Матери своей он не помнил: ему не было и двух лет, когда она заболела возвратным тифом и вскорости умерла. Рос и воспитывался он вместе с Фёдором и был Федоту таким же родным, как младший брат.
       Работал Гаврила в ремонтных мастерских депо на станции. Был связан с подпольщиками и черемховским революционным штабом, а также с партизанами. Во время декабрьского восстания в Иркутске добровольно ушёл в отряд Луки Карнаухова и принимал участие в боях под Пивоварихой и на Ушаковском фронте.
       Федот стал работать кочегаром на паровозе. По просьбе Гаврилы он выполнял поручения черемховской большевистской ячейки. Он был связным подпольщиков и собирал нужную информацию для партизан. Он налаживал связь с красноярскими и канскими большевиками. Через надёжных железнодорожников передавались новости о восстании в Енисейской губернии, падении Омска и продвижении Красной Армии на восток.