Без выбора

Рассказывает приятель.
В молодости мне нравились большие женщины – полные, высокого роста, с мощным бюстом. Наверное, причину стоит искать в подсознании, которое, как собеседник, если его потревожить, обязательно расскажет какую-либо историю из детства, послужившую началом душевного сдвига.
Я был смазлив: у меня был тот тип лица, что, по словам соседки Алины Петровны, «обещало стать средним арифметическим внешностей Делона и Мастрояни». Старушка изволила шутить. Но, очевидно, она видела то, что хотела видеть: как великие француз и итальянец честно делят мои детские черты.
Женщины-тяжеловесы меня примечали среди гоняющей мяч пацанвы – подзывали к себе, одаривали конфеткой и после неизбежного сюсюканья, стараясь это делать как бы между прочим, ощупывали мое тело, поглаживали его, а зачастую и – заключительным аккордом завершая встречу, – целовали в щечку. Нет, я также пользовался благосклонным вниманием и «стандартных» дам, но у них, чья уверенность в себе точно соответствовала аккуратным формам, не было того, что присутствовало в поведении крупногабаритных теток: боязни быть оттолкнутым. Я милостиво разрешал себя трогать, снисходительно относился к их попыткам меня завоевать такими вот мелкими подарками, но всегда чувствовал, знал, кто хозяин положения, могущий мгновенно развернуться и уйти. Видимо, большие размеры вырабатывают у этих женщин комплекс неполноценности, своеобычную манеру действий, что в житейском кругу «нормальных» людей воспринимается как непременный элемент комедии нравов.  «Стандартницы» же, напротив, сами устанавливали черту, когда и где ее переходить, иногда лишь позволяя мне, ребенку, рядом с ней балансировать.
Юность мою красоту отточила, если так можно сказать. У двойника в зеркале, вглядывавшегося в меня, были черные выразительные глаза, правильный, слегка вытянутый овал лица, тонкий аккуратный нос и – от чего женщины теряли голову и, это не ради красного словца будь сказано, были готовы отдаться тут же, что называется, не отходя от кассы, – вьющиеся кудри, как смоль, удачно оттенявшие смугловатую, светло-коричневую кожу. Одна тридцатипятилетняя мадам, мать двоих детей, что готова была меня выпить до дна, так и сказала: «у тебя, мой хороший, цвет – кофе с молоком».
Но у меня был выбор. Который основывался на простом сложившемся с детства правиле, что изготовило хороводившееся с условностями подсознание. Ничего не изменилось в моих пристрастиях, вкусах: меня, как и прежде, притягивали полные, высокого роста девушки. Их красота для меня была делом вторым, хотя, конечно, я предпочитал не дурнушек, не иго-го, с лошадиными формами и лицом, и уж, безусловно, не конченых идиоток, с которыми и двух слов не свяжешь. Почему-то из полученного – быстро пополнявшегося – опыта, я сделал вывод, что красотки с безукоризненными фигурами пусты и бездушны, тогда как большие женщины – застенчивы, стыдливы и мягки в обращении.  С кем я категорически отказывался иметь дело, так это с особами, которых вообще трудно было как-то отнести к представительницам слабого пола, по той причине, что у них грудь, кукишеподобная, не прощупывалась, а точка координат всей жизни была столь непривлекательна, что  казалось неразумным себя тратить впустую. Не лежали душа и сердце к узким бедрам и тощим ляжкам, к звонкому, как стекло, телу.
Переворот в понимании действительности, что все не так гладко, как представлялось в детстве и юности, произошел, когда мне было двадцать два года.
Глаз положила на меня некая Галя, соседка, от которой сбежал муж, оставив ее с двумя детьми. До растворения супруга в неизвестном направлении она лишь поглядывала с вожделением в мою сторону, но после того – резко изменила тактику. Каждый день начинался для меня с порции разнообразных пирожков. Капуста, яйца, мясо и лук – все эти продукты, забившиеся в свои камеры-одиночки из теста, искали свободу в моем постоянно перегруженном желудке. Я клял мужа-подлеца, косвенного участника моего закармливания. Галя, женщина ростом под два метра и шириной в метр, отчего и получила от меня мысленно прозвище Параллелепипед, усаживалась напротив и наблюдала, как я судорожно глотаю, рискуя подавиться, окаянные пирожки. Так долго это продолжаться не могло, и день такой настал, я воспротивился уже выработанному ритуалу – на начальной стадии, приправленной луком и яйцами, пытаясь твердостью наполнить голос, сказал «нет». В следующий момент мое тело было захвачено в плен – непонятным образом я оказался зажат между двумя огромными грудищами, рот мой непроизвольно, занятый поисками воздуха, раскрылся, и в него – на этот раз без всякой нежности – Галиной могучей рукой затолкано было кулинарное произведение.
– Галюся, – сказал я ей однажды, пытаясь вложить в голос столько нежности, сколько мне передали в наследство все мои предки, – ты мне нравишься. Но без пирожков еще больше.
Галя нахмурила брови, под которыми загуляли молнии, и довольно жестко отрубила:
– Выбирай: или пирожки каждый день, или ты на мне женишься.
Это был шантаж – грубый, агрессивный и ничем не подкрепленный, рожденный на пустом месте.
Немногие могут рассказать, что они прочувствовали, когда на их голову свалился кирпич. Во-первых, не всякому так «повезет» – схлопотать по макушке, во-вторых, история обычно не получает развития по той причине, что у «счастливца», как правило,  отшибает память. Со мной случилось нечто подобное. Я открыл рот, чтобы выразить возмущение, и на этом все для меня закончилось. Почти. Кратковременное отключение от действительности и мой, наверное, безумный вид Галю испугали. Потому что когда я пришел в себя, неуверенная улыбка уже оседлала ее губы.
– Я ведь пошутила, красавчик, – пропела она. И столько тоски было в ее голосе, что я понял: нет, шутки тут никакой не было. Единственная постельная сцена, в которую я – по-соседски – сдуру вбежал со своим пристрастием к большим женщинам, превратила ее, увидевшую проблеск в тягомотине одинокого существования, ожидавшую перемен в личной жизни, в кулинарного бандита. Она решила оккупировать мою душу таким вот образом, полагая, что я сдамся ей на милость.
– Галочка, – когда все прояснилось, заметил я, – у тебя ведь никакого повода так думать не было. Тем более, прости, в двадцать два года становиться отцом чужим детям в мои планы не входило.
– Но ведь между нами было, было, – эта большая, могучая женщина, что была старше меня на лет десять, беззвучно плакала. Плакала искренне, не скрывая слез. Я хотел было сказать «всего-то раз» и еще какую-то глупость добавить, какую обычно говорят киногерои, вроде «нам ведь было тогда хорошо», но благоразумно промолчал. Как-то по-другому, не так, как у «стандартных» женщин, скроена душа великанш. В них, наверное, соразмерно с ростом и толщиной, больше переживаний, фантазий и, безусловно, разочарований. И еще, может быть, впервые, я пожалел, что не обладаю заурядной внешностью.
А еще через два года я окончательно распрощался со своими взглядами на упакованное в крупное женское тело счастье.
Тогда, в описываемый период,  я работал на машиностроительном заводе в лаборатории. Бок о бок со мной трудилась Ира Галбандян. Мы были замечательная пара – понимали друг друга с полуслова. Проверка изделий – довольно муторное занятие, отнимает много времени. При этом требуются сосредоточенность, внимание и понимание чертежей. Пропустишь какую-нибудь частность, подыграешь цифири, и пиши пропало, твоя ошибка всплывет обязательно на сборке или уже на испытательном стенде.
С Ирочкой мы работали так, как работают многие в нашей стране: сегодня я, можно сказать, отдыхаю, с умным видом гуляю по административным коридорам и цехам, якобы весь из себя такой производственно озабоченный, а она трудится за двоих, делая проверки и за меня и за себя. Завтра картина с обратным адресом: я корчусь с микрометрами, микроскопами и прочим проверочным инвентарем, а она отирается по укромным углам с подругами.
Ирочка мне нравилась. На шкафоподобное тело была насажена довольно симпатичная головка. Изящные ухоженные руки. Немного подкачали ноги: толщина их превышала допустимый максимальный размер, установленный моей предрасположенностью к крупному женскому полу.
Я, вставший в стойку бегуна на короткую дистанцию, рванул бы уже по знакомой дорожке, тем более видел, что и я Ирочке нравлюсь. Рванул бы – в первый день знакомства, но с места так и не сдвинулся. Ирочка сделала две серьезные ошибки в своей короткой жизни. Во-первых, она вышла замуж за горячего южного парня, который, по слухам, страшно ее ревновал. Во-вторых, она вышла замуж за боксера, и не за какого-нибудь там занюханного толкача груш, а – мастера спорта международного класса, что, опять же по слухам, пообещал «в случае чего если не так», сотворить из нее гигантскую отбивную.
Никакого желания у меня не было доводить ситуацию до «чего если не так» и становиться на пару с его женой кулинарным продуктом. Я еще хотел жить и радоваться жизни в свои двадцать четыре года.
Ирочка же, томимая ко мне чувством, рассудила иначе.
Однажды я сидел и, как обычно, делал проверки твердомером, когда в лабораторию вошла Ирочка, где-то до этого щебетавшая со своими подружками в заводском кафе. Она прямиком направилась ко мне и уселась рядом.
Ничего еще не подозревавший, не отводя глаз от прибора, я равнодушно спросил ее – как бы в сторону:
– Ты чего это? Не твоя ведь сегодня очередь, моя. Иди гуляй, книжку можешь почитать…
Что-то было не так в затянувшемся ее молчании. Я повернул голову. Большая женщина, вся напряженная, с поджатым ртом, хищно смотрела на меня. Сердце у меня закатилось в штаны.
– Сережа, – сказала она, как выстрелила, – я знаю. Я так хочу. Все равно ты будешь мой. Никуда тебе от меня не уйти. Ищи место, где мы можем встретиться.
Когда-то, лет пять назад, мне уже сказали «все равно ты будешь мой». Но тогда я лишь про себя посмеялся. Женщине было под шестьдесят, и она явно на склоне дней потеряла голову, посчитав, что вернулась в молодость при гарантированном ей бессмертии. А сейчас мне было не до смеха. Ирочка знала, Ирочка так хотела и Ирочка предлагала то, что без всяких колебаний я вычеркнул из своего календаря спланированных удовольствий.
После ее слов я явственно почувствовал тот особенный, всепроникающий запах разрытой земли, что присутствует на кладбище.
Я имел счастье познакомиться с Ервандом Галбандян на одной из встреч, устраиваемых время от времени руководством нашего завода для семей своих работников. Пренеприятный тип, надо сказать. Бычара, с грудой накачанных мышц, разбросанных по всему телу, и жестким взглядом. Кто-то что-то ему нашептал на мускулистое ухо – и он, вычислив меня в толпе, отозвал в сторону.
– Вы, Серго, – сказал он вкрадчиво и мягко, что как-то не вязалось с его сильными и крепкими формами, – с моей женой работаете вместе?
Я кивнул. Дальше разговор обломился и фактически заглох. Потому что Ерванд Галбандян окинул меня критическим взглядом и с нехорошей усмешкой протянул «ага-ага», а я, не зная, что сказать, лишь передернул плечами. Я всегда с настороженностью относился к спортсменам. Они свой инструментарий держат, чтобы не застоялся, в боевой готовности. Как вам понравится такой сюжет, в котором ваш приятель, футболист, имитируя прорыв к воротам, выносит вдруг тело вперед. После чего, поднимая ногу – посреди разговора об общих наших знакомых,  говорит вам на полном серьезе, хотя вы понимаете, что он шутит так, своеобразно: «а хочешь, я сейчас сто раз подряд, без того чтобы они упали на землю, носком ботинка настучу твоими яйцами, как мячом?» Естественно, я не хочу. А он весь – в своем игровом моменте, начиненном черным юмором. Или другой, борец, при встрече, обнимая, внезапно делает захват и поднимает вас в воздух, чтобы вы почувствовали себя на мгновение Икаром. Бросить на землю он вас не бросит, но желудок на устойчивость в экстремальных ситуациях проверит. А тут – не приятель, не знакомый, не друг, а просто боксер, «международник», мысленно вычисливший уже все точки на моем лице, куда он приложится «в случае если что не так». Я это определил по сжимающимся в кулак пальцам.
Неприязнь к этому типу у меня усилилась после того, как я на этой же встрече услышал его разговор с женой. Мне показалось, что разговаривал он с ней грубо, требовательно и без стеснения употребляя матерные слова – не обращая внимания на присутствующих. Ну что же, подумал я тогда, кесарю – кесарево, а носителю грязного языка – капа.
За доли секунды жизнь моя перевернулась. Жил я весело и себе в удовольствие, а после Ирочкиных слов следовало ждать беды.
Между тем мой товарищ продолжила – с яростью и настойчивостью:
– Я, если цель поставила, обязательно добьюсь своего.
До сих пор я не мог похвастаться тем, что у меня богатое воображение. Но в тот момент я ощутил себя обреченным на заглот змеи лягушонком.
– Я мать свою ненавижу, как и своего муженька, – без всякой связи с предыдущим откровением продолжила Галбандян, – эта сука, которую я и матерью не могу назвать, навязала мне гребаного боксера. Я ее убью. И его тоже. И тогда будет все хорошо. Мы будем вместе. И, может, ты мне поможешь их убрать с нашей дороги.
Я поневоле становился соучастником предполагаемого преступления и обязан был просто встать и побежать с донесением в органы о замысле коллеги.  Ирочка на моих глазах превращалась в бандита и убийцу, для которого, собственно, цель была – решение какой-то застарелой, неподъемной проблемы путем лишения жизни человека. Вернее, близких ей людей. Более того, мне предлагалось разделить честно проблему на двоих, без моего на то желания. И мне отводилась роль конечного пункта, куда должна была прибыть освобожденная от опротивевших семейных пут, возродившаяся к новой жизни Ира Галбандян.
В следующий момент, схватившись за спинку моего стула и откатив его от стола, она перекинула ногу и уселась мне, перепуганному донельзя, на колени. В рабочее время. Всякий мог войти в наш кабинет и полюбоваться сценой из спектакля «Проводы зимы посреди лета».
– Ты будешь мой, – повторила Ирочка, – и впилась губами в мой полуоткрытый рот. Затяжной поцелуй и горячее веяние ветра из ее расширившихся ноздрей добавили к назойливому запаху разрытой земли еще и аромат начавших увядать венков. «Это конец», – подумал я. С одной стороны, Ерванд Галбандян незримо маячил где-то за спиной, рядом, – разминающий мускулы, постукивающий перчаткой о перчатку, свирепо кривящий лицо, – чтобы поставить точку в наших с ним отношениях. С другой, Ирочка, определенно, в случае моего отказа идти навстречу ее пожеланиям, могущая без колебаний пристегнуть и меня к списку обреченных.
– Ира, Ируся, – начал я, с тоской понимая, что девушка, так сказать, слегка не в себе и готова действительно идти до конца, – если ты их завалишь, то никогда, запомни, никогда уже мы не будем вместе.
С перепугу я заговорил на языке мятущегося киллера.
Ирочка окаменела после этих слов. Внезапно поднялась с моих колен и со всей силой – наотмашь ударила меня по щеке:
– Я думала – мы. Вместе. Ты поможешь мне от них избавиться. А ты мелкая личность, Сережа, оказывается. Трус и ничтожество. Ты только для твердомера и годишься.
Что это значило, я так и не понял. Вернее, понял так: до ножа, а уж тем более до пистолета я не дорос. А удар был мастерский: после него зубы мои забились под язык, со страхом ожидая развязки. Но – пронесло.
Некоторое время мы еще продолжали работать вместе. Но теперь каждый сидел на своем стуле и никуда не бегал, не оставлял, как было прежде, другому часть своей работы. А потом Ира исчезла. Просто убежала из дому от опостылевшего мужа-боксера и своей докучливой матери. Растворилась на бескрайних просторах страны.
Однажды пришел к нам на работу Галбандян собственной персоной. И был он вовсе, разговаривая со мной, не ужасен. Какой-то потухший и, как затоптанный асфальт, сер. Спросил меня, не знаю ли, куда уехала Ира. Будто я – справочное бюро, обязанное знать все о передвижениях его супруги. Я не ведал, куда подалась Ира. Так и сказал. Боксер подумал и тихо уронил – для себя, не для меня:
– Она меня ненавидела. Очень ненавидела.
Сильный акцент пробивался сквозь отчаяние, усиливая его.
– Вы ее били? – спросил я, лишь бы только не молчать. Тишина действовала на нервы.
– Нет, что ты, – боксер качнул головой. – Это все слухи. Напротив, она меня била.
Наверное, на моем лице отразилось такое удивление, что Галбандян усмехнулся:
– Ну, не буду же я с женщиной драться. Вот женщина с мужчиной – может.  Наверное.
На том и разошлись.
Но с того времени вкусы мои резко поменялись. Что и отразилось в сделанном выборе. Крупнокалиберные женщины не вызывают, как прежде, восторга и желания. А жена… жена, в соответствии с новым курсом, худенькая, невысокого роста. И самое главное, ничего не обещает и ничем не грозит. Словом, стандартная во всех отношениях жена.