Нечаянные радости

  1.
   Порывы свежего  ветра ворвались в полуоткрытое окно хирургического кабинета областной больницы, застучали голубыми жалюзи, пробежались по карточкам, лежащим валом на рабочем столе, за которым, сомкнув лодочкой ладони и сдвинув к переносице густые брови, напротив Лизы сидел Марк.  В роскошном кожаном кресле, ещё совсем не старый, но уже с  животиком.  Очень давнишний Лизин друг. Такой давнишний, что видел Лизу  за тридцать лет всякой. Сначала -  молодой и сногсшибательной. Бывало, во времена кризиса девяностых -  перебивающейся с хлеба на воду и  даже  -  рыдающей от отчаяния, с размазанной косметикой по щекам. В конце концов  -  успешной и уверенной дамой, только что вернувшейся с международного архитектурного форума. С ним она давно уже была на «ты» и могла спросить даже о тех моментах, связанных со здоровьем, о которых говорят, не глядя в глаза. Марк – высококлассный специалист. Ну, к кому же она ещё пойдёт на приём с этой неприятной проблемой, что привычно поселилась между лопатками уже много лет назад.  И пошла. А Марк,  прощупав  мягкими пальцами   бугорок, с  тревогой в голосе отчитал: «Что же ты творишь, Лизавета? Почему раньше-то не пришла? А теперь надо бы не ко мне, а к онкологу. Надо бы. Надо бы - быстрее. Что-то мне совсем эта твоя штучка не нравится. Тень от неё на снимке необычная… Ты бы поторопилась. Советую:  прямо завтра, с самого утра». Он очень старался быть спокойным и равнодушным, чем ещё больше заводил Лизу.
- Марк, говори прямо,  подозреваешь…  недоброе? Я даже не хочу произносить это слово.  Или так – на всякий случай?
- Ничего не могу сказать… Я - не онколог. Просто,  мне всё это очень не нравится, Лизавета.  Смущает, что  болезненность появилась, размеры увеличились, что  обострение именно после той  поездки на море произошло. Так ведь?
- Да. Кажется, так. Солнце было тогда очень жгучим – июль! Вся природа - уже разогрета, высушена, почти прожарена, как на сковороде. Даже под тентом загоралось на ура.  Как мне её там, между лопатками, было укрыть? Да и не думала я об этом вовсе. Выбраться на солнышко получается один раз в год – хотелось погреться, не задумываясь вообще ни о чём. Специально выбрала июль. После нашей весенней хляби и пасмурного июня.
- И сколько лет ты это безобразие носишь на себе?
- Где-то, десять-двенадцать…
Марк расширил глаза и с трудом не повысил голос.
- Какая беспечность. К онкологу, Лизавета. Завтра же. И не тяни с этим. Почему раньше-то не пришла?
- Некогда было! Понимаешь?
- Ну, конечно – это ведь не на лице…
-  Да, это не на лице! Но это не беспечность, а  вечная занятость! – Лиза начала перечислять, загибая тонкие пальцы с ухоженными ноготками, покрытыми бесцветным лаком. -  Диссертацию защищала, бизнес поднимала с нуля. Марк, ты ведь всё про меня знаешь! Разве было до каких-то там бугорков между лопатками?!
 Лиза старалась оправдаться, как будто это дало бы ей последний шанс, используя который, можно было вернуться на десять лет назад и всё предотвратить.
- А может, Лизавета, это у тебя крылья лезут? Может, ты у нас так высоко задумала взлететь, что уже и крылья  тебе Бог подарил?
- Ты, Марк, всё шутишь?  А мне не до шуток теперь. Хочешь на чистоту? Почему не хочется к вам сюда лишний раз приходить? Войдёшь  здоровым человеком, а выйдешь – совершенно разбитым и больным. Кажется, что весь Мир, вся Вселенная сосредоточилась на этом распроклятом бугорке!

   Дрожащими от волнения руками Лиза подала  гардеробщице номерок, стащила скорым движением бахилы с сапог и почти бегом побежала к выходу из этой мрачной амбулатории.  На свежий воздух! Только бы поскорее!  А на улице в глаза брызнуло предвесеннее солнце! Да так сильно, что ослепило, обожгло глаза до невозможности даже приподнять веки. Оно несло вглубь ярко-оранжевое свечение,  до рези и даже  боли! И февральский ветер, уже тёплый по-весеннему, защекотал ноздри, проник в лёгкие, наполнил  грудь не только свежими струями, но необыкновенным чувством: «Как хорошо жить!  - и  слёзы брызнули из глаз. - Неужели конец? Неужели это со мной случилось? Нет, только не со мной!  Как хорошо жить…»
Ещё несколько минут Лиза, умеющая себя сдерживать (но не сегодня!), приходила в себя, прохаживаясь рядом с автомобилем. И только почувствовав, что её организм медленно приходит в норму, села за руль. А проехав всего несколько сот метров, встала в нескончаемой пробке.
«Надо же! Бывают и пробки кстати, - думала она. - Есть время опомниться, обдумать правильные шаги на ближайшее будущее. А сколько осталось этого будущего? Как-то уж слишком серьёзным был Марк. Даже эти его шуточки про крылья… Бррр… Улетать ещё совсем не хочется!» 
Лиза всегда всё продумывала. Тщательно  анализировала каждый прошедший рабочий день.  И ведь отыскивала  выходы из всех затруднительных положений!  Может, именно эта способность помогла ей миновать узкие места,  пороги и водопады бурной реки её жизни,  справиться с головоломками в бизнесе, а их по пальцам не пересчитать,  и многого  достичь к её пятидесяти. Теперь уже всё налажено – можно  и отлучиться на пару-тройку недель, всё крутится само. Любящий муж – с непростым характером, конечно. Но, несомненно, он -  крепкая опора в жизни. Сын – поздний ребёнок, потому любимый до слёз, сейчас - студент университета, целеустремлённый молодой человек. Дом  почти достроили – просторный, светлый. 
«И что? Всё зря? Ну, не может такого быть! Нет! Нет! Нет! Только не со мной!»

Лиза незаметно для себя  погрузилась в свои чувства и переживания. Перед глазами замелькали картинки её жизни. Неожиданно  из глубин памяти всплыло лицо очень близкого ей человека – подруги. Она явственно увидела её глаза, полные отчаянного ожидания, ловящие  взгляд врача, желающие распознать в этом взгляде хотя бы какие-то признаки надежды. Но врач  молчал, шелестел результатами анализов и никак не мог решиться проговорить  страшное слово - рак.  И ни беспредельная любовь родных, ни преданная дружба Лизы, ни вера в чудо не смогли  ей тогда помочь.
   «Бедная моя девочка… Сколько лет прошло…  Какая ты была молоденькая, красивая, умница. Но, что изменилось? Мне сейчас почти пятьдесят.  Но, думаешь, в пятьдесят не хочется жить? Хочется… Ещё как хочется! Неужели скоро с тобой  повстречаемся? Неужели…»
   Лиза вдруг встрепенулась: «Куда я положила направление? Так, Марк его точно выписал.  Куда же я его сунула? – и  стала вываливать всё до мелочей из сумочки. - И что с ним дальше делать? Сразу в онкологический? Ну, что же… Тогда завтра с самого утра – туда. А дальше - будет видно!»
Добралась до дома совсем без сил – кое-как приволокла ноги, с трудом переступила через порог, сбросила сапоги, одежду и сразу - под душ. Чтобы смыть все эти врачебные прикосновения с  кожи, выбить струями воды слова, что врезались в  голову. «Не нравится… К онкологу… Не советую затягивать…»

   На следующий день Лиза никак не могла подняться – забылась  под самое утро, когда за окном  уже  оживали звуки пробуждающегося города. Проснувшись,  в половине десятого, ещё долго лежала с закрытыми глазами.
- Здравствуй, Магда. И как тебе удаётся сохранять такое внутреннее спокойствие? – на прикроватной тумбочке хозяйку, как всегда, приветствовала старая кукла. – Сидишь себе тут сутками напролёт в прекрасном расположении  духа. Научиться бы  у тебя спокойствию и умиротворению!
   Подняться  совсем не было сил. Скорее душевных, чем физических. Казалось, что сердце  попало под чудовищный пресс, из-под которого не выбраться. Увы! Не выбраться! Послевкусие ночных размышлений…  Ночью никто  не мешал думать. И накатывали мысли волна за волной - про незавершенные дела, про несбывшиеся  мечты, что ещё не закончена книга, и идеи бурлят в голове, «как в кипящем чайнике» - так иногда муж подтрунивает над Лизиной неуёмной энергией.  «А так ли они важны, эти идеи, чтобы о них знали другие? Подумаешь… Что это я? Цену себе набиваю? Представила себя знаменитым Лоренцо, которым восхищается весь мир, и переживаю, что не успею донести до людей бесценные шедевры, неповторимые строки?  Подслушав такие мои мысли, муж, наверное, в изумлении поднял бы брови и покрутил у виска -  совсем крыша поехала у старушки! Старушки… Ещё и пятидесяти нет! Зачем я пришла в этот мир? В чем моя миссия? Неужели я уже всё написала, начертила, построила? Осталось только закрыть за собой дверь? Господи, неужели ты ждал от меня только этого?  Сын недавно  поступил в университет.  Как сложится его судьба? И я ничего уже не буду знать о нём. Не увижу его невесты, не благословлю перед свадьбой. Не будет тяжелить руки бабушки маленький голубой конверт с новорожденным внуком. Или это будет внучка?
   А сколько ещё планов! И как быть с несбывшимися мечтами?»
Несбывшиеся мечты - большие и маленькие. Вот, например, одна – не грандиозная, а наоборот – мизерная, окутанная тонкой нежной паутинкой, лежащая в самом уголке Лизиного сердца.  Несколько лет уже Лиза собирается, но  никак не выберется в  родной Томск - город её студенческой юности.  Чаще бывает в Париже и Берлине. Месяц назад летала в Нью-Йорк на выставку с презентацией своего проекта.  Куда угодно, но только не в Томск. Сейчас всё закрутится: анализы, операция, лечение… Так и не допишет, не  достроит, не съездит… И сердце  застонало, заныло, заплакало там внутри Лизы, ещё такой живой, красивой, успешной.

   Потом она нехотя села на кровати, опираясь ладонями в атласную простыню, опустив голову и рассматривая тонкие пальцы. И сидела так долго, пока не услышала внутри себя  еле слышный голосок.
-  Лиза, что же ты медлишь? Ну, сделай же этот шаг навстречу мечте. Сделай… Сделай… Сделай… Не опоздай, Лиза! Не опоздай! - Магда смотрела на хозяйку голубыми глазами так, что Лиза готова была поверить: кукла заговорила, а не она сама прошептала эту фразу тихо-тихо, почти одними губами.
«А что, если…» -  вдруг Лиза подскочила, как ужаленная, и решительно помчалась к компьютеру. Муж уже ушел на работу, сын – в университете, у него три первые пары. Она даже не слышала, как мужики сами жарили на кухне яичницу с колбасой – холостяцкое блюдо, как они шутили иногда, собирая завтрак самостоятельно, когда Лиза была  чем-то очень занята и не успевала накормить своих домашних.
«Если, против всякого чаяния, всё оставить и прямо сейчас туда рвануть? Прямо сейчас! И всё оставить! Есть ли ещё рейсы на самолёт? До моего города! И прямо сейчас!» – она судорожно убрала за ухо густую прядь рыжих волос, открыла компьютер, стала торопливо просматривать расписание на табло аэропорта.
   «Можно, конечно, привычно попросить сделать это Танечку, секретаря. Но Танюша – очень словоохотливая девица. Всё руки не доходят заменить её кем-то потише и посмирнее. Опять же, все обязанности выполняет добросовестно. Но язык у неё, как помело. Не хорошо это.  Не хорошо. Так… Это – завтра. И это – завтра!  Может, на поезде? Как в молодости, сесть в поезд и целые сутки смотреть в окно на проплывающие мимо деревни, слушать гудки встречных поездов», – решительно и молниеносно Лиза оплатила в Интернете билет, распечатала на принтере.  Чтобы не опомниться и не передумать! Поезд через сорок минут. Стоянка – двадцать. Итого –  есть час, чтобы собраться и успеть к отправлению.
   Кинув в чемодан пару сменного белья, кашемировый тонкий свитерок, юбчонку, зубную щётку, присела написать  родным: «Не теряйте! Не могла иначе! Скоро буду!» Вызвала такси. Осталось сделать звонок в офис.
- Таня, меня не будет несколько дней! Я уезжаю, прямо сейчас.
- Елизавета Дмитриевна! У Вас по две-три встречи каждый день! Отменять? И презентация на носу! Мы здесь зашьёмся без Вас!
Не зашьётесь. Привыкайте. Без меня.

2.
   Сутки  – на скором. Время  - на раздумья.  И вот он – старый добрый вокзал. Но он – совсем иной, похожий на сказочный замок! Неужели свиделись? Поезда гудят, как и тридцать  лет назад.  Но вот пирожками не торгуют. А жаль! Как раз бы пригодились.  Помнится: такие смешные толстые тётки - в валенках на три размера больше ноги и в нарукавниках - с бидонами, полными пирожков.  Мимо не пройти! Пирожки тёплые, с капустой, картошкой… Сколько было встреч и проводов на этом перроне – не счесть…«Первый Томск! Ах, Томск последний мой!»
Хорошо, что Лиза не успела никому из друзей написать о приезде. Непременно бы пригласили пожить у кого-нибудь дома. Пошли бы разговоры. Скорее всего, призналась бы под рюмашку про свою болезнь. И пошло-поехало. Ахи-вздохи! Слёзы жалости. А  нужно ли всё это сейчас? Нет! Побыть одной – только она и её город, её воспоминания.
   А город только просыпался, но уже звенел трамваями, подмигивал разноглазыми светофорами, такой туманно-таинственный и засыпанный  по самую шапку снежными сугробами.  Всё, как много лет назад и, в то же время, совсем иначе.  Другие дома – разноцветные, высотные, со стеклянными  фасадами.  Лиза вытянула на расчищенную часть дорожки свой походный чемоданчик и затарахтела колёсиками по снежным колдобинам. К счастью,  в гостинице оказался свободным одноместный номер. Оставила в нём вещи, легко позавтракала в гостиничном малюсеньком кафе, и – сразу в город. Теперь куда? Без сомнений – в Лагерный сад, к реке!

   Солнце уже окрасило кромки домов. Оно  совсем было готово  выпрыгнуть из-за них и осветить торопящихся на первую пару многочисленных студентов, бегущих на работу горожан, макушки тополей – неизменно растущих по краям улиц. Несколько остановок на трамвае, и вот он – парк на высоченном, но пологом берегу. Теперь пробраться бы к самому спуску! Но, куда там! Снег - по пояс! А какая ширь! Небо – синее, бездонное, чуть дымчатое у самого горизонта. Жаль, что не спуститься к реке. Лиза разгребла от снега край скамейки, с удовольствием опустилась на него  и закрыла глаза, подставив лицо тёплым лучам уже высоко взошедшего солнца. Первое знакомство с городом когда-то, тридцать  с лишним лет назад (подумать только!), началось с этого парка, рядом с рекой, с этого пологого берега…

- Покровская! Глянь-ка, какая красота! Ну, согласись, грех не спуститься к воде и не искупаться! – Ирина тянула Лизу за руку вниз.
- Не выдумывай! В неглиже что ли?
-  А что? В такую рань ещё никого нет на берегу! Успеем поплавать!
-  Ну, уж нет!
- Тогда просто – забредём по колено!
Девчата – худющая,  с огненной гривой на голове Лиза, голенастая и вечно смеющаяся Ирина – познакомились несколько дней назад в приёмной комиссии строительного института. Обе подали документы на архитектурный. Бедовые, неуёмные - с пятёрками в аттестате и шквалистыми порывами ветра в голове, пока незаполненной особыми планами на жизнь - но уже мечтающие спроектировать и построить свои города. Попросились в одну абитуриентскую комнату, стали вместе готовиться к вступительным. А по утрам неизменно надевали спортивную форму и – в парк на пробежку. Ирина – чемпионка района по лёгкой атлетике. Ещё в прошлом году собиралась на спортивный факультет, но в последней четверти выпускного класса резко изменила выбор. Только архитектурный! А Лиза – настоящая фанатка! С раннего детства строила пластилиновые города, средневековые замки. Вся комната была уставлена ими вплоть до средних классов школы. А потом - появился мольберт, запахло красками, на стенах в рамках появились сказочные пейзажи и городские улицы с высокими зданиями, венчающимися остроконечными шпилями и загадочными флюгерами на них.
   Ирина уже успела сбежать вниз, забрела в воду и, раскинув руки, наслаждалась утренним ветром. Лиза тоже скинула сандалеты и последовала за подружкой.
- Ириш, ты только не шали, а то я плавать не умею…
- Не умеешь – научу! Не хочешь – заставлю! Иван Купала – обливай кого попало! – Ирина, громко смеясь, осыпала Лизу каскадом брызг и потянула в воду. – Заходи чуть глубже, ложись на живот! И начинай работать руками! А я тебя поддержу! Да не бойся за трико – высушим! – Ирина пятилась в реку и увлекала за собой Лизу. Ещё один шаг… Внезапно  дно ушло из-под ног, и девчонки рухнули в ледяной поток, окунувшись  в воду с головой. Ирина вынырнула через мгновение – беспокоясь о подруге, завертела головой во все стороны и стала звать Лизу. А та, напуганная, появилась на поверхности только через минуту. Лизу унесло течением  на глубину, метров за двадцать от берега, и та беспомощно барахталась, но не могла позвать на помощь, а только беззвучно открывала рот и таращила глаза, полные отчаяния и страха. Увидев подругу, Ирина стремительно бросилась на помощь – плавала хорошо, имела разряд. Нагнав Лизу, девчонка схватила её за волосы и слаженными движениями медленно стала приближаться к берегу, борясь  с коварным течением. Но Лиза не понимала, что нужно делать и как вести себя – она хватала Ирину за руки, топила её. Та выныривала и из последних сил тянула Лизу к берегу. И силы стали оставлять девушку…

   Всё могло бы закончиться очень плачевно, если бы не случилось чудо. Это чудо было под два метра ростом, рыжее, с упругими бицепсами и плавающее в воде точно рыба. Оно подхватило Лизу сзади за подмышки и решительно отбуксировало её отчаянно барахтающееся тело к берегу.  Ирина добралась сама и, в бессилии распластав руки по прибрежной глине, лежала наполовину в воде, с трудом переводя дыхание.
- Ну, что, мокрые курицы! Ещё пойдём? Искупнёмся? Или на сегодня хватит испытывать судьбу? – чудо прыгало на одной ноге, вытряхивая воду из уха. – Ой! Какие красивые они у нас! Волосики в глине - слиплись коски-то! Глазки красненькие!  Покашляйте, милые! Покашляйте!
Но девчата не могли вымолвить и слова. И только через несколько минут Ирина хриплым голосом пробурчала в ответ на реплики: «Лизка, ты живая? Если нет, то и мне не жить…»
- Лизка? Эта рыжая утопленница – Лизка?! – спаситель склонился над Лизой, убирая мокрые пряди с её бледного в веснушках лица. Лизу вырвало водой, та всё ещё кашляла и, задыхаясь, только хрипела в ответ.
- Ты откуда взялась такая? – парень напрягся, посерьёзнел. Ирина с трудом подняла голову и стала с интересом наблюдать, что там с этими двумя происходит. Божечки! Они же на одно лицо! Оба рыжие, черноглазые, со слегка выделяющимися скулами. Только в комплекции – ничего общего. Парень – накаченный, спортивный. А Лизка – подросток, плохо оформившийся, с прилипшей мокрой футболкой к малюсеньким бугоркам в области груди.
- Эй, вы! Рыжие! Классно мы  день Ивана Купалы отметили! Лизка, ты сегодня второй раз родилась! – Ирина смывала глину с рук и лица и уже подшучивала над ребятами.
- Самуэль, - спаситель протянул Лизе руку, и сам взял её за прохладные бледные пальцы. – Можно называть просто – Сёма. Так меня друзья зовут. Девчата, пойдёмте ко мне сушиться! Моя общага в двух шагах. Чая попьём. Ничего особо вкусного не обещаю, а вот сушки ещё остались – ребята вчера праздновали отправку на практику, всё подмяли, только сушки прошлогодние завалялись. Ха-ха! Но чай заварю мастерски – это гарантирую.

   По извилистой дорожке поднялись в город. Бесшумно пробрались мимо уронившего на стол голову и мирно спящего вахтёра. Вошли в комнату. В нос ударил общажный запах пацанской комнаты. Вполне опрятно, но мужской дух ощущался во всю: гантели под кроватью, книги по археологии на самодельных полках, стоптанные штиблеты вдоль стены, на тумбочке стаканы с коричневым от крепкого чая налётом.
Чай, действительно, был бесподобным! Терпкий, в меру с горчинкой. Сладкий – это особенно было сейчас кстати для всех. Самуэль  выделил девчонкам по чистой, но измятой рубахе – Лизе такая оказалась по самое колено - сам развешал на верёвке трико и футболки, вёл себя настолько по-свойски, что было ощущение, будто знакомы эти трое не несколько часов, а всю жизнь!
- Мужики уехали в Среднюю Азию – будут раскапывать древний город всё лето. А я – через неделю уезжаю  в Новгород. Там тоже древности достаточно:  так называемый Троицкий раскоп – древняя Русь времён Ярослава Мудрого. Истории всем хватит! Решил вот – в Новгород. Никогда не был там. А вы? Местные? Или приехали поступать?
- Я из посёлка – он почти в пригороде. Вот поступлю, и мама переедет в город. Так мы решили. А что? Сёстры давно перебрались, только мы с матушкой жили в деревне, ждали, пока я школу закончу, чтобы не дёргаться раньше времени. Мама - продавец, везде работу найдёт, - Иринка совсем освоилась и с интересом рассматривала книги. – А вы, значит, археологи? А дальше что? Так и будете всю жизнь по раскопкам мотаться?
- Ну, почему всю жизнь? Хотя, четверть жизни – точно! В основном, летом. Лиза, а ты откуда?
- Я из городка. Такого малюсенького, что там почти нет многоэтажек. Но есть железная дорога и станция. Это в ста километрах отсюда. Там у меня родители живут, братья. Я младшая в семье. Мама в детдоме работает воспитателем. А папа – всю жизнь в депо.
- А у вас все такие огненногривые?
- Нет! Только я! Все русые и голубоглазые. Соседи даже подтрунивают над отцом, что мамуля, якобы, нагуляла меня. А он отшучивается и ни разу маму не упрекнул. У меня очень дружная семья. Все друг за друга горой.
- Мама, говоришь, в детском доме работает? Лиза, а ты точно им родная? – Самуэль смотрел на девушку как-то особенно серьёзно, слегка прищурив глаза.
- Да ты что? Я бы знала? Глупости говоришь! – подняла от удивления плечики Лиза.
Трико тем временем подсохло, футболки, потерявшие яркость белизны, тоже были уже вполне сносные. И девочки заторопились к себе. Самуэль проводил их до самого подъезда общежития строительного института. И вдруг, отведя Лизу в сторону, решительно  глядя девушке прямо в глаза, спросил её: «Можно, я украду тебя вечером? Сегодня «Москва слезам не верит», первый день премьеры».
- Ну-у-у-у… Я, в общем-то, не особо против, - девушка немного смутилась, но взгляда не отвела. И только выступивший на щеках румянец предательски выдал её волнение.

   Всю оставшуюся часть дня девчонки готовились к экзаменам. Но Лизе было тревожно и в то же время приятно, что Сёма выбрал именно её. Хотя Иринка намного симпатичней и стройнее – так казалось Лизе в тот момент. И в голову не лезли никакие  формулы. И сердечко ёкало при каждом стуке в дверь.
   Сема пришёл во время, не опоздав ни на мгновение, как будто ждал на улице назначенного часа. Ирина отпустила подружку со спокойным сердцем – хотелось доверять этому новому знакомому с первой минуты.
   Но в кино не пошли – расхотелось. Проговорили весь вечер. Вернее, говорил Самуэль, а Лиза слушала.  Темы мягко перетекали одна в другую.
-А ты был уже когда-нибудь на раскопках?
- Да. Случалось и не раз. Не думай, что это – сплошная романтика. Раскопки – очень сложная работа. Слышала когда-нибудь о Тахти-Сангине? - у Самуэля вдруг загорелись волшебные огоньки в глазах.
   Не дождавшись ответа Лизы, которая, конечно, и слыхом не слыхивала ни о каком Тахти-Сангине, Сёма часа два рассказывал о невероятных раскопках на берегу Амударьи, на самой границе с Афганистаном.
- На самой границе?! И вам было не страшно? – расширяла глаза Лиза.
- Страшно? Ха-ха! Да на той стороне Амударьи настоящее средневековье! Ты бы видела, как выглядят их «погранцы»! Босоногие, в черных рубахах, с чалмами на головах и с палками  в руках для того, чтобы отгонять местных собак! Вот наши пограничники – это другое дело! – Сёма расправил плечи при этих словах, а Лиза ярко представила остроконечные горы, покрытые снежными шапками, выжженные долины, афганских «погранцов» с палками вместо ружей и острыми кинжалами за поясами, золотые монеты, валяющиеся тут и там, которые Сёма называл подъёмкой. И как тяжело приходилось работать киркой и лопатой, чтобы дойти до «материка» - того самого пласта, на котором располагалось центральное святилище храма. А научного руководителя Сёма по-отечески называл: «Наш Рубенович». Никакая Москва, которая совсем не верит ни в какие слёзы, и в один ряд не встала бы с общением в те прекрасные минуты, объединяющие Самуэля, настоящего героя-археолога, и маленькую любознательную Лизу –  самого благодарного слушателя.
И спали-то археологи  под открытым небом на раскладушках головами к горам. И музеи в Москве сплошь и рядом заставлены золотыми подвесками и керамикой первого века нашей эры, найденными именно в тех раскопках!
- А самое интересное началось тогда, когда до «материка» оставалось сантиметров десять-пятнадцать! Отброшены все кирки и лопаты, в руках только кисточки и скальпели. А находки! Лиза! Ты бы знала, какие это были находки! Оружие, черные железные копья, покрытые коррозией!  Слоновая кость!
   «Бедные слоны…» - думала Лиза, слушая Сёму, и представляла, сколько погибели несли эти копья на своих острых концах.
-Но главное ведь не в том, что вы нашли кучу золота?
- Конечно! Мы увидели, как жили тогда люди, как воевали, какие украшения дарили своим женщинам влюблённые в них мужчины…
- А меня ты бы мог взять с собой на такие раскопки?
- Тебя? – Сёма даже растерялся от неожиданного вопроса. – А ты не испугалась бы спать под открытым небом и всю ночь слушать  концерт шакалов?
- Шакалов? Брррр…

   Лиза думала, думала, чтобы этакое рассказать Самуэлю. Может, про Растрелли? Или про архитектуру Санкт-Петербурга? Тема свежая, только что прочитанная к экзамену… Думала, думала и решила промолчать. И попала в самую точку. Потому что именно в тот момент для Самуэля было очень важным выговориться, чтобы эта маленькая девочка, идущая рядом, восхищалась им, смотрела на него с уважением и доверяла ему. Ну, просто, потому что не доверять такому герою бессмысленно и даже вредно! И Лиза хорошо справилась с ролью слушателя, следуя своему женскому чутью.

   Вот так завязалась крепкая дружба Самуэля и Лизы. Каждый вечер, вплоть до отъезда парня на раскопки, они встречались и долго гуляли. Теперь и у Лизы прорезался голос – и про Растрелли,  и про одноклассников, и про только что прочитанный рассказ в журнале «Юность», и про свои детские проказы в родительском доме. Сёма слушал внимательно, а иногда даже настороженно. Тогда Лиза забегала вперёд и заглядывала ему в глаза: «Что-то не так?»
Он держал Лизу за руку, бережно переводил через трамвайные линии, укрывал её плечи пиджаком, чтобы не простудилась, угощал крепким сладким чаем, водил в кино. Но даже намёка не было на поцелуи и какие-то нежности и признания. Лиза и не удивлялась этому – всего-то неделю знакомы.
   В день отъезда встретились у вагона электрички – добираться придётся с пересадками.  Договорились писать друг другу письма. Девушка смотрела в черные глаза Самуэля, и в её голове крутились стихи забытого автора: «Когда твой поезд отойдёт, и ты махнёшь рукой, вдруг сердце, задрожав, рванёт по шпалам за тобой…» На её плечах лежали крепкие тёплые руки, а сердце переполнилось сожалением и нежной грустью: «Вот бы никогда-никогда не расставаться…»

   Лиза сдавала экзамены блестяще! Получив за рисунок «отлично», а это было самым трудным для поступающих, уже была уверена, что пройдёт по конкурсу. За остальные предметы не беспокоилась. Узнав о пятёрке, неслась в общагу, как ветер! А в комнате встретила Ирину, собирающую вещи в сумку.
-Что произошло, Ириш?
- Завалила рисунок - трайбан.  Дальше можно не сдавать, - чувствовалось, что Ирина уже взяла себя в руки – глаза просохли.
- Мать жалко, расстроится. Говорила ведь мне: «Поступай на спортивный!»
- И что теперь? Возвращаешься в посёлок?
- Нет. Пригласили в культпросвет. Там недобор.  А что? В следующем году буду поступать на спортивный. А в культпросвете – хореография, сохраню физическую  форму. Знаешь, как там гоняют? Пляски три раза в неделю. До упада! Подружка учится уже два года, рассказывала…  Не получилось у меня с мечтой построить свой город.
- Ну, мы ведь не расстанемся теперь, правда? Я этого не переживу!
- Не мечтай! Ха-ха! Маманя уже чемоданы пакует. Вот картошку выкопаем в сентябре и переедем. А ты тут не подкачай, Лизка! Все оставшиеся экзамены сдавай на пятаки! На тебя теперь вся наша общая надежда!

   И Лиза поступила с невероятной лёгкостью. Впереди пять лет интереснейшей учебы! Теперь она будет заниматься именно тем, о чем всегда мечтала! И обязательно построит свой город за себя, и за подругу, с которой за прошедшее лето стала неразлучной…

   В самом начале осени все  трое: Ирина, Самуэль и Лиза, копали на огороде картошку. Тётя Нина, мама Ирины, весело руководила ребятами. А Иринка рядок выкопает и посидит, а то и полежит на картофельной ботве. Солнышко, бабье лето, деревья пожелтели. Все веселились на полную катушку, а Иринка только улыбалась. В ней, как будто, потух огонёк, который раньше делал из девушки весёлого чертёнка. Она всё больше молчала, но ни на что  не жаловалась. Только тетя Нина как-то проронила: «Что-то дочка моя заплясалась совсем, устала - анемия, наверное. Кровь стала идти носом. Заставляю морковку есть, печёнку готовлю, а она отказывается. Говорит, что худоба ей на руку. В лёгком теле - лёгкий дух. Так проще ей выбивать дроби на занятиях, видите ли». Лиза поглядывала на подружку со стороны – исхудала, кожа стала какая-то прозрачная, все жилки видны.
В октябре увезли Иринку прямо с занятий в больницу.
- Сёмка, Иринка грохнулась в обморок и не приходит в себя второй  день! Тётя Нина позвонила! Не теряй меня, я – к ней,  в стационар второй городской!
Сделали анализы, положили под капельницу. Улучшений никаких. При повторных анализах врачи уже не сомневались: острый лейкоз. Химиотерапия? Поздно. Но решились. Совсем молоденькая – справится! Результат – голова, повязанная шёлковым платком почти по самые глаза. Ни ресниц, ни бровей. В носу – ватные тампоны, кровь сочилась не переставая. Тётя Нина ещё в сентябре продала дом в посёлке, жили – на съёмной квартире. В конце ноября привезли Иринку домой, как безнадёжную. И Лиза переехала к ним. Не отходила от подружки, пропускала занятия, нахватала долгов. Дежурили с тётей Ниной посменно: ночью мать ухаживала за больной, а днём – Лиза. Читала ей стихи, сказки. Но Иринке становилось всё хуже и хуже…
- Лизка, ты уже вся извелась. Надо держаться! -  Ирина жалела подружку. – Со мной тут водишься, а сама хвостов нахватаешь. На тебе ответственность за нас двоих – построить наш город.
   Лиза кивала головой, глядя в Иринины глубокие глаза, полные страдания. Сначала в них было столько надежды! Что кто-нибудь из врачей скажет ей про ошибку, что плохое самочувствие – всего лишь усталость и не более. Но потом эта надежда таяла, как будто из девчонки утекала жизнь, превращаясь из бурной полноводной реки в высыхающий ручеёк.
   Самуэль приезжал каждый день, старался  быть всегда рядом с Лизой. Как друг, как самый надёжный старший брат. Но не более. Ни разу не прижал к себе,  ни разу не попытался поцеловать! Ни-ни! Да и Лизе было, конечно, не до этого.
После похорон Лиза вернулась в общежитие. Ночь проревела. А к утру уснула на целые сутки. Приближалась сессия, через несколько дней – зачетная неделя. Девчата взялись всей комнатой помогать в сдаче хвостов: вместе чертили Лизину курсовую, решали математику и предлагали свои записи пропущенных Лизой лекций. Зачеты с горем пополам сдала, сессию вытянула на троечки. Но главное, не отчислили.
   А с Самуэлем отношения не менялись. Он так же заботился о Лизе, делился с ней самым сокровенным, рассказывал о новгородских берестяных грамотах, водил в кино, грел маленькие пальчики своим дыханием в морозные вечера, которые они по-прежнему проводили вместе. 
- Сёма, ты любишь меня? – однажды огорошила Самуэля Лиза.
- Неужели ты сомневаешься?
-А почему никогда не скажешь об этом, не обнимешь?
-Я обнимаю тебя.
-Не так. Так любимых женщин не обнимают.
- Лиза, вот закончится сессия и мы съездим с тобой к твоим родителям. Мне надо с ними поговорить.
- Сёмка, ты шутишь?
- Ни сколько.
- Нет, ты в дореволюционное время живёшь, что ли? Тебе разрешение моих родителей надо, чтобы меня поцеловать?
- Лиза, не обижайся. Дело в другом. Я очень тебя люблю. Прошу, - парень смутился, чувствовалось, что он что-то не договаривает. - Ты только меня не торопи.
   Отметив в «Белочке», где угощали самым лучшим в городе молочным коктейлем, окончание сессии, ребята поехали в Лизин родной городок. Самуэль сдал всё на отлично, только одна четвёрка подпортила зачетную книжку. Он был надеждой курса. У Лизы – без хвостов. И то радовало!

   В родительском доме, после баньки, мужчины, отец с Самуэлем,  долго говорили  о том, о сём.  Отец рассказывал о тепловозах, о своей детской мечте водить скоростные поезда: «Не получилось – война, надо было помогать матери растить младших братьев. Куда уж до образования? Но в депо тоже интересно работать. А давай-ка я тебя свожу туда на экскурсию, с друзьями познакомлю».  Уговорились сходить прямо в понедельник. Потом Самуэль пришёл к Лизе пожелать спокойной ночи, присел на край кровати, подоткнул одеяло и погладил по щеке: «Спи, Лизка. Моя родная Лизка. А я поговорю с твоей мамой – она ждёт меня в кухне с чаем и наливочкой. Разговор, похоже, будет не простым…»

- Сёма, о чем ты хотел поговорить со мной? Сразу скажу, что мы тебя заочно давно приняли. Лизка все уши прожужжала о тебе. Вижу, что любит. Она ведь у меня ни с одним мальчиком в школе не гуляла. Вечно  -  вся в учебе. От книжек и красок не оторвать. Чтобы хорошо закончить художественную школу и не отстать в обычной – пахала без выходных. Мечтает город свой спроектировать, построить  и нас с отцом туда  переселить.
- Елена Петровна, я ведь детдомовский! – Самуэль даже не притронулся к наливке, которой угощала его Лизина мама. Сама же она отпивала её  крохотными глоточками и с удовольствием причмокивала языком.
Она замерла на мгновение при этих признаниях юноши.
- Ах, вот как! Это уже никуда не годится. Нам нужен зять богатый, с  наследством, - Елена Петровна смотрела, сдвинув брови, и пыталась сделать самый, что ни на есть, суровый вид. Но у неё получалось это с большим трудом. Наконец, она улыбнулась.
- Вот новость-то! Я ведь в детдоме работаю всю сознательную жизнь. Люблю вас, детдомовских, и жалею, как родных. Меня ребята называют мамой Леной. Пишут мне письма после окончания школы, советуются. Вот напугал!
- Нет, Елена Петровна, я не об этом. Скажите честно, Лиза - ваша дочь?
- А почему ты спрашиваешь?
- Она иная, не такая, как вы все в семье. Рыжая, черноглазая. А вы ведь светловолосые и голубоглазые!
-Ну и что?
- Дело в том, что у меня тоже есть сестра. И тоже Лиза. Она на пять лет меня младше. И я потерял её шестнадцать лет назад. Я подумал…
   Елена Петровна чуть не поперхнулась, а потом разразилась таким хохотом, что долго никак не могла остановиться.
- Сёма, это ты поэтому Лизку не целуешь? Она мне рассказывала, не удивляйся.
И опять рассмеялась. Да так, что слёзы выступили на глазах.
Самуель вытянулся в струну и хотел,  было,  уже вскочить и убежать на улицу от обиды и нелепости ситуации. Но Елена Петровна положила ему на плечо тёплую руку и остановила: «Не обижайся, прошу тебя. Лиза - наша дочь. Что ни на есть, родная. Да, рыжая, как лиса! Потому и Лизкой назвали! Она в прабабку свою такая уродилась по отцовской линии.
   Художницей прабабка у нас была -  огненная, как снаружи, так и внутри. Особенная  была такая – купеческих кровей. И имя у неё было, как у императрицы – Александра Фёдоровна. Хрупкая с виду,  как наша Лиза, но стержень внутри - стальной! Жила с родителями в Ростове, а учиться поехала в Петербург - на художницу. Полюбил её офицер, статный и красивый, тоже из состоятельных – дед моего мужа, Николай Покровский. Вот откуда фамилия наша идёт! Крепко полюбил, два года добивался взаимности и добился. А если уж полюбила его Александра Фёдоровна, так навеки. Однолюбка! А тут – война. Ушел воевать возлюбленный и погиб перед самой революцией. Осталась одна Александра с тремя детьми. После семнадцатого года в бегах была – гонения начались на жён русских офицеров. Уехала в Сибирь и всю оставшуюся жизнь преподавала в школе рисование.  И картины писала – в городском музее их порядка тридцати. В прошлом году выставка была, мужа моего приглашали, как внука художницы. И у нас одна картина – в гостиной. Да ты посмотри сам-то! На ней - чаепитие на веранде в их с мужем богатом доме в Петербурге. А в центре – офицер, в белом парадном мундире – бабкина единственная любовь на всю жизнь. Ни одного сына и ни одного внука в бабку не уродилось, а вот Лизка наша – все её капельки собрала. Волосы – огонь! Характером опять же в неё – упорная. А потом выяснилось, что передался ей талант от Александры Фёдоровны. Сама записалась в художественную школу и пропадала там, пока уборщица не выставит за дверь поздно вечером. Вот так-то, сынок! Чувствую, что если полюбила она тебя, то навсегда. И страдать будет, если бросишь. Но не бросишь ведь? И не обманешь? Я ведь вижу тебя насквозь! Ты – хороший.  И мы тебя уже приняли, как своего».
   Самуэль сидел тихо-тихо, слушал, опустив между коленями сомкнутые ладони. И не понять было по нему – радуется он или слегка огорчен разговором. Его лицо то светлело, когда Лизина мать рассказывала про дочь, то омрачалось от каких-то внутренних, непонятных никому, кроме него самого, переживаний.
- А соседи вечно подтрунивают над отцом. Якобы, я ему девку нагуляла. А тот только посмеивается – ему до пересудов, как до лампочки. Так что успокойся, сынок, Лиза нам родная. Это не твоя сестра. Хотя по возрасту и внешнему сходству могла бы быть ею.  Тут не поспоришь. Ты пробуй наливку-то! Вкусная нынче получилась.
- Елена Петровна, а можно мне взять Лизу вместе с собой на зимних каникулах? Хочу съездить в посёлок, где мы жили с мамой. Это – сначала до Красноярска, а потом – в сторону, на северо-запад.
-А посёлок-то как называется?
- Макланино.
- С мамой? А отец? Ты его помнишь? Он жил с вами?
- Отца не помню совсем. Он был врачом. И на много лет старше мамы. Преподавал  в медицинском училище, где она училась. Его арестовали вскоре после войны, по делу врачей. Они ведь оба из Москвы. Мама  сначала ждала и надеялась. А потом оставила всё и уехала к нему в Красноярский край. Его освободили – больного и опустошенного. Там же и мы с Лизкой родились.  Помню только его белый халат. Бабка Ада, не хотела отдавать маму за него. Дело в том, что мама - еврейка. Звали её Фаиной. За еврея  замуж должна была пойти, которого родители выбрали. А встретила отца – старше её на полтора десятка лет, интеллигента в нескольких поколениях – и пошла за него. Родственники отказались от неё поначалу. А потом, когда отца не стало, бабка Ада приехала к нам.  Маму, закончившую медицинское училище с отличием, и там, в маленьком посёлке, на работу  в больницу не приняли.  Пошла в бригаду по переработке леса в местном ЛПП,  да подрабатывала уборщицей. Бабка быстро  вернулась на Украину, не выдержав нашей  невероятной нищеты.
   Давно хочу съездить в тот посёлок -  может, узнаю, в какой детский дом забрали сестрёнку. Я уже много лет подаю документы в розыск. Но всё безрезультатно. Найти бы хоть какую-то зацепку.
- Да езжайте, конечно! Вдвоём веселее! Вот в понедельник сходишь с отцом на экскурсию, ты уж не обижай его, сходи, раз пообещал, и езжайте…


3.
   Уже подходило обеденное время, а Лиза всё сидела на той же скамейке, не замечая, как солнце постепенно спряталось за облака, подул прохладный ветерок, несущий весенние воздушные потоки с реки. На Лизу нахлынули такие сильные эмоции от воспоминаний, что она долго не могла выйти из этого полусна-полуяви. Неожиданно она почувствовала, что подрагивают колени от лёгкого морозца, что очень давно она вот так сидит без движения.
   Размяв затёкшие ноги, немного погуляла по городу вблизи парка, постояла возле старой девятиэтажки – её студенческого общежития, с любопытством рассматривая студентов, снующих то и дело мимо. Весёлые, молодые! Но тоже другие, чем они тридцать лет тому назад, как и всё вокруг в этом городе её юности. Вот оно – окно на третьем этаже, за форточкой всегда висела сетка с продуктами, исклёванными воробьями и синицами. А под окном ранним утром привычно шаркал метлой дворник. Начинал часов в пять утра! И не давал спать. Ещё - насвистывал одну и ту же  мелодию. Дабы слухом Бог одарил  человека! Так ведь никакого слуха! А он всё насвистывал и насвистывал.  В комнатах просыпались, закрывали форточки, но звук всё равно навязчиво проникал в щели окон, и уже было не до сна.
   А в первомайский праздник – в коридоре ставили огромные колонки и врубали музыку на всю катушку. Начиналось всё часов в шесть утра. Ругаясь, ребята поднимались с постелей и тянулись, заспанные,  в умывальную комнату, где никогда не было горячей воды, а только – ледяная! А потом – с транспарантами вливались в  бесконечный людской поток. Песни до хрипоты в горле, крики «Ура!» в ответ на «Да здравствует комсомол – смена и опора Коммунистической партии Советского Союза!»
   А потолок в огромной общей кухне, на их этаже, годами был заляпан взорвавшейся  сгущёнкой, которую варил кто-то к новогоднему столу прямо на плите…
   И происходило  это в совсем иное время, и в совсем иной стране.


   Затем Лиза заказала такси и поехала на Красноармейскую улицу - смотреть старый деревянный Томск. Любовалась витиеватостью наличников, неповторимостью узоров. Каждый хозяин хотел удивить прохожих уникальностью кружева - нанимались лучшие резчики по дереву, настоящие зодчие, оставившие для любования на долгие годы эту неповторимую сказку.
   Вспомнилось, как весёлой компанией  приезжали сюда ранним солнечным утром на пленэр: открывались коробки с акварелью и баночки с гуашью, ставились на траву раскладные стульчики и несколько часов кряду, не замечая любопытства прохожих, ребята творили, перенося всю эту  красоту на бумагу.
   «Где же  эти старые рисунки?» Остались в родительском доме, бережно свёрнутые в трубочки и хранимые в потрёпанном от времени тубусе. А некоторые - висят в рамочках в большой гостиной комнате.  Елена Петровна с гордостью показывает их соседям, всякий раз проговаривая: «Это наша Лиза рисовала. Ну? Чем хуже Александры  Фёдоровны?» - и невольно вводит Лизу в краску.

   Зашла в очень приличное кафе, заказала большую кружку зелёного чая и песочное пирожное с красной вишенкой на взбитых сливках. Есть совсем не хотелось. Лиза выпила весь чай и съела вишенку. Долго смотрела в окно на мчащиеся автомобили, постукивающие на рельсах трамваи, спешащих по делам людей. И не заметила, как  опять нахлынули воспоминания…


Добравшись до Макланино, ребята остановились за мизерную плату на ночлег  в маленькой квартирке на краю посёлка, служащей заежкой для случайного командировочного или проверяющего, или мастеров лесорубного дела, приехавших с отчетами с участков, или вот таких, как они, туристов, забредших в посёлок по непонятной для всех причине. Вокруг серые от дождей деревянные бараки, изредка – двухэтажки с удобствами на улице. И только посреди посёлка возвышалось  более-менее приличное строение поселкового совета и недалеко -  контора местного заводика по переработке древесины –  сохранившийся дом купца или бывшего хозяина завода – судя по красному крепкому кирпичу, построенный, как минимум, в самом  начале века.
   Только продавленный диван с выцветшей от времени обивкой, стол с двумя табуретами, тумбочка и умывальник. В тумбочке вилки-ложки, нож. А сверху на плитке закипает в десятый раз зелёный эмалированный чайник. Сначала пыхтит и ворчит, как   старик, поднимаясь с лежанки, потом входит в раж и ругается по-черному, и вдруг замолкает, выпустив из носика пар.
   В тот вечер Лиза с Самуэлем долго сидели напротив друг друга,   рассматривали, как в их стаканах с чаем отражается от дрожащей поверхности жёлтый фонарь – такая большая редкость в этом посёлке. Шторы не задёрнули,  свет не включили.  Битый час просто молчали, пока Самуэль, как будто очнувшись, не начал вспоминать какие-то мелочи, словно чертить пунктирной линией прерывающиеся картинки с полузабытыми подробностями – всё, что помнит из детства…

- Кукла!  Самое яркое впечатление - от её появления в доме! Потому что это было настоящим чудом. Золотая шевелюра, заплетённая в косы, жёлтые ленты, кружевное платье. Но поразили нас с Лизкой крошечные туфельки из кожзаменителя. Мы ведь ходили в коричневых ботинках всё лето или в черных резиновых сапогах, иногда – в тряпичных сандалиях, теряющих расцветку уже через пару дней. А тут – изящные, беленькие, с едва видимыми дырочками, пробитыми в виде цветков, туфельки.      
   Помню, как мама вошла с коробкой в дом и тихо проговорила: «Лиза, я посоветовалась с девчатами из бригады, и мы решили: ты уже выросла и не сломаешь её. Это Магда. Знакомься». Лизка подошла к коробке, сняла крышку и онемела. Кукла лежала с закрытыми глазами и спала.  Лиза несколько часов боялась громко говорить, чтобы не  разбудить Магду, принимая её за живого человека. Потом мама вынула куклу из коробки, и та – проснулась и сказала, вернее, промяукала что-то на непонятном кукольном языке. Тело тряпичное, а голова и ручки-ножки фарфоровые. Кукла двигалась в руках у Лизы, сидела с нами за столом во время ужина, спала с Лизой в кровати. 
   Я учился во втором классе, два раза в неделю занимался английским с "англичанкой" из нашей школы – что в те годы было совершенно необычным. Но мама откладывала  из тощей пачки мятых купюр несколько штук на эти занятия.   Конечно,  ущемляла, в первую очередь, себя: подошьёт юбочку, заштопает чулки, надвяжет на спицах рукава у Лизкиного пальто, придумает какие-то неимоверные заплатки на моих штанах. Но я учил английский, а Лиза имела куклу! В свободное время я не шатался с приятелями по улице, а катал по дороге тачку с водой – помогал соседской бабушке - за пять копеек одна возка. И тайно ревновал Лизку к кукле. Они были неразлучны, а я на время совсем потерял авторитет перед сестрой.

   Немного помолчав, Самуэль продолжил рассказ, глядя в темноту комнаты, как будто в своё прошлое.
- А однажды в соседнем бараке заболела скарлатиной девочка, Лизина подружка. И моя маленькая сестра совершила настоящий подвиг – передала соседке свою ненаглядную Магду, чтобы та скорее поправлялась. И девочка выздоровела. «Это всё – Магда! Она – фея!» - говорила всем Лизка. И подружки в тайне мечтали тоже заболеть, чтобы подержать хоть денёчек Магду у себя в доме. Я тогда очень зауважал сестру. Ведь дороже этой куклы у неё ничего не было тогда. И она готова была пожертвовать самым дорогим ради жизни другого человека.

   За окном завывал ветер, раскачивал единственный желтый фонарь. Тот мигал, как будто нарушался контакт между прошлым и настоящим. В комнате становилось совсем темно. Тогда Самуэль накрывал Лизины руки, лежащие на клеёнке столешницы, своими тёплыми большими ладонями и умолкал, как будто ждал этого контакта.
- Через год мама слегла с пневмонией, и не смогла побороть болезнь. Потому что была совсем отощавшая, почти прозрачная…
   Прерывисто вздохнув, парень опять надолго замолчал, только постукивал о стенку гранёного стакана ложечкой, помешивая остывший чай. И Лиза почувствовала, как не просто ему до сих пор вспоминать эти тяжелые времена.
- Пока мама лежала дома в необитом  материей гробу, с нами рядом были соседи и мамины подруги по бригаде. А потом приехали две строгие женщины  из детдома и нас с Лизой увезли. Бабке Аде, наверное, не сообщили о маминой смерти, потому что её не было на похоронах…
- А ты смог бы узнать свой дом?
- Возможно. Я помню, что мы жили на коммунально-складской зоне, в старом бараке.  Завтра отправимся сначала в  поселковый совет – а вдруг, сможем узнать, куда отправляли мелюзгу, оставшуюся без попечения - потом отыщем барак моего детства, - Самуэль слегка улыбнулся. - Он и шестнадцать лет назад был старый и полусгнивший. Скорее всего, от него уже ничего  не осталось.

   Спали вместе, обнявшись, на стареньком диванчике. Лиза – на крепкой, мускулистой руке Самуэля.  А тот – не смел шелохнуться, чтобы не разбудить девчонку – подругу, возлюбленную или сестру… Он никак не мог найти своё точное место в её жизни. Что принимал без сомнений – это огромную ответственность перед ней. Ответственность, которую он всегда чувствовал перед той маленькой девочкой, его родной сестричкой -  рыжеволосой и черноглазой, как и он сам. На пять лет младше. И больше, он ничего о ней не знал. Возможно, её забрали в другую семью. Тогда она поменяла фамилию, что, вероятно, и затрудняет поиск. Но он обязан сделать всё, чтобы отыскать её.  С этими беспокойными мыслями перед самым рассветом Самуэля сморил, наконец-то, беспокойный сон…


4.
- Да, что вы?! Какие документы? – встретила ребят секретарша поселкового совета, отвечая вопросом на вопрос. – Я даже не знаю, что вам и посоветовать. Но таких документов у нас точно нет. Может, съездите в районный или краевой центр? Там есть «Отдел опеки и попечительства». Это единственное место, на мой взгляд, где вам смогут дать какой-то совет. Там есть архив. Но вы ведь прекрасно понимаете, что существует тайна удочерения. И если девочку забрали в семью, то понадобятся дополнительные документы, доказывающие Ваше с ней родство.
   Пока у Самуэля с собой были только паспорт и студенческий билет. И совсем мало денег, которых не хватило бы на длительную задержку в этом заваленном снегом посёлке. Все надежды узнать хотя бы что-то о сестре в этот приезд рушились. Ребятам ничего не оставалось, как пообедать в местной забегаловке с названием «Заводская столовая №1» (можно подумать, что в этом посёлке была ещё и вторая столовая) и  отправиться на поиски коммунально-складской зоны.
   Улицу и заброшенный барак нашли быстро. Покосившееся строение с двумя входами, с пустыми глазницами окон, которые были когда-то заколочены, а потом доски кто-то украл. Возможно, на дрова. И остались только ржавые гвозди в местах, где когда-то доски были прибиты к наличникам. Самуэль запретил Лизе входить в дом – потолок держался на честном слове, местами  досок не было и вовсе, а местами - они висели, готовые в любое мгновение рухнуть на головы. Парень  и сам  немного опасался обрушения, но всё же вошёл внутрь. Обвалившаяся со стен штукатурка - пластами валявшаяся там и тут, отсутствие разбитых стёкол – скорее всего их вынесли целиком вместе с рамами особенно хозяйственные воришки, нуждающиеся в остеклении своих теплиц. Большой деревянный топчан – единственная мебель, оставшаяся здесь на полтора десятилетия. Что он хотел увидеть через столько-то лет? Скорее всего, после их семьи здесь никто не жил, настолько дом был ветхим даже в те годы. Соседнее помещение и тогда уже пустовало.
   И вдруг Лиза вздрогнула от неожиданности – Сёмка вскрикнул, как будто  хрипло выдохнул весь воздух из лёгких в одно мгновение. Запинаясь за валяющийся мусор, не глядя под ноги, юноша медленно шёл к выходу, не обращая внимания на опасность обрушения. Лиза сжалась в комочек: «Что случилось?»
- Посмотри, что я нашёл! – лицо Самуэля было белым, как мел. - Кукла! Это Лизкина Магда! Та Магда, про которую я тебе вчера рассказывал! Это чудо! Лиза, это чудо, что я её нашёл! Почему-то Лиза спрятала её под старый топчан, который никто не сдвигал с места. Наверное, она верила, что вернётся домой.  А в детском доме куклу могли отобрать. Магда была для Лизы настоящим сокровищем! Кое-что здесь оставалось после того, как нас с сестрёнкой забрали в детский дом. У нас и воровать-то было нечего! Но унесли всё! Только старый топчан и остался, он был настолько тяжелым, что никто не мог сдвинуть его с места, и настолько старым, что не представлял никакой привлекательности для воришек. Топчан спас куклу!
   Лиза протянула руки, как будто хотела взять не куклу, а ребёнка – маленькую Сёмкину сестрёнку, почти призрачную девочку, которую забыли под старым топчаном. Её забыли под топчаном! Забыли! Может, потому Самуэль и не мог найти её все эти годы?! Лиза так была поражена находкой, что не удивилась полусумасшедшим мыслям, мелькнувшим у неё в голове  в тот миг.
- Лиза, пусть Магда поживёт у тебя. Когда мы найдём мою сестру, ты сама передашь ей это сокровище! – Самуэль заметил трепетное, почти материнское отношение девушки к кукле.

   Прижав Магду к груди, Лиза шла по посёлку и не могла вымолвить ни слова. Молчал и Самуэль.  Они оба понимали, что даже ради такой  неожиданной находки стоило приехать в  посёлок, что на краю света.  В посёлок, ставший когда-то последним приютом для красавицы-еврейки с пышной рыжей шевелюрой и черными, как смоль, глазами по имени  Фаина, потерявшей всё в этой жизни: мужа, родных, налаженный быт и, в конце концов, саму жизнь…


5.
   Уставшая, взволнованная Лиза вернулась в гостиницу. На стойке администратора заказала и оплатила карточкой билет на самолёт. Послезавтра утром -  уже дома.
«Каким долгим был этот день…» - последнее, что успела подумать она и провалилась в сон, наполненный какими-то знакомыми мелодиями, лицами, любовью вперемешку с  бесконечной грустью…

  За ночь нанесло тяжелых белых облаков, которые, как старые потрёпанные пуховые одеяла, укрыли город от вселенских ветров, мерцающих звёзд. А к утру одеяла не выдержали ночных страстей и лопнули по швам, высыпав на улицы лёгкий лебяжий пух. Казалось, что на землю сошёл сам Его Величество Небосвод. 
   Лиза открыла шторы и поразилась переменам, случившимся за ночь. Пух  кружился, порхал, укрывал дороги, дома, прохожих, как будто хотел скрыть что-то тайное и не совсем приличное, свершившееся за ночь. Поразившись переменам, Лиза немного скисла – сегодняшние планы шли в полный разрез с осадками, выпавшими явно выше всяких норм. Но, не смотря ни на что, она побывает у Ирины –  так решила ещё вчера, а свои решения отменять не привыкла.
   «Помню единственное: её могила вдоль центральной аллеи кладбища, справа. Но ведь и там теперь всё иначе. Ах, как некстати этот снегопад…»


   После поездки  в Макланино пролетели незаметно полгода. В свободное  от учебы время ребята были неразлучны. Они ездили на турбазу кататься на лыжах, ходили на премьеры. Однажды, отстояв полдня за билетами на выставку полотен Марка Шагала («Сёмка! Да я умру, если не посмотрю Шагала!»), пропустили день занятий.  И всё-таки попали на эту выставку!
   Весной помогали тёте Нине убирать после сошедшего снега Иринину могилу – вместе грустили, вспоминали весёлые деньки.
   Лиза прочитала лекции за прошлый семестр – все до одной! Чем была очень горда. А новые предметы изучала упорно и отвечала на семинарах блестяще. Её быстро заметили на факультете и пригласили участвовать в научной конференции. Тема самая модная в те годы: «Хай Тек в современной архитектуре». И Лиза летала от радости. Но времени оставалось немного – лето! Уже в сентябре, числах в двадцатых, начало конференции. А столько надо ещё сделать: закончить несколько картин с городскими пейзажами в стиле Хай Тек, подготовить хорошие снимки – а это значит, что предстоят поездки и неблизкие. И это  всё,  кроме теоретической части. В общем, Лизе очень хотелось всех поразить.
   Перед самой сессией Самуэль неожиданно объявил о своём решении  опять ехать на Тахти-Сангин.
- Это моя последняя практика. Представляешь? Пичикян опять собирает экспедицию. Новеньких будет мало, практически, все – бывалые амударьинцы. Знаю почти всех! Ты хотела когда-то поехать вместе со мной, - Самуэль с заметной лукавинкой во взгляде посмотрел на Лизу.
   Лиза подскочила на месте.
-Сёмка! Конечно, едем! Такое раз в жизни бывает! Неужели вместе? Да пусть катится эта конференция!
   Она прижалась к юноше, обняв его за плечи. А потом поднялась на цыпочки и слегка коснулась его  тёплых губ.  Самуэль, почувствовав биение её сердечка, крепкой рукой погладил Лизу по голове, слегка подёргал огненный хвостик.
- Лиза, я не могу. Понимаешь? Мне нужно время, чтобы привыкнуть, что ты – моя девушка, а не сестрёнка.
   Та похлопала ресницами и промолчала. И больше никогда Самуэль не заводил вопроса о поездке на Амударью.

   В последний день перед отъездом, Лиза забежала в комнату Самуэля, но парня на месте не застала. Ребята паковали рюкзаки, что-то энергично обсуждали и вдруг резко замолчали, увидев девушку.
- А Сёмка уже собрался?
- Лиза, тебе вот письмо, - с некоторым напряжением в голосе проговорил Пётр, лучший друг Самуэля.
Лиза взяла в руки конверт.
-А где Самуэль?
- Он улетел первой партией – квартирьером. Будет встречать нас на месте.
Лиза с минуту стояла, ошарашенная известием.
- Как улетел? А попрощаться?
Ребята не смотрели девушке в глаза.
- Лиза, всё решилось так быстро, что ему совсем некогда было тебе объявить об этом…
- Но мы ведь виделись вчера вечером! Как он мог не сказать мне о скором отъезде?
- Лиза, он всё написал, -  Пётр поджал губы и собрал морщинки на лбу.
   Девушка вышла из общежития, присела на скамейку и вскрыла письмо.

   «Лизка, родная моя!
Ты – единственная на свете душа, которая меня всегда поймёт правильно. И я очень надеюсь, что ты не обидишься на меня.
   Я решил, что нам надо побыть врозь. Это нужно мне! Чтобы разобраться в своих чувствах: кто ты для меня?
   Два месяца пролетят мгновенно! Ты не заметишь, как придёт сентябрь, и мы опять будем вместе. Ничего не обещаю – возможно, ты навсегда останешься для меня самой любимой сестрёнкой. А может, я не буду сопротивляться…
   Лиза! Пойми! Мне очень трудно! Я хочу обнимать тебя, прижимать к себе! Крепко-крепко! Целовать твои губы, глаза, волосы! Но пока это невозможно. Что-то должно произойти у меня в голове, а в сердце уже давно всё произошло. Должно уйти ощущение, что мы совершаем что-то скверное и запретное, когда обнимаем друг друга.
   Прости, не набрался смелости сказать тебе это в глаза. Да, смалодушничал. Каюсь.
   Обещаю, что буду писать обо всём, что здесь будет свершаться.
   Лизка! Не смей хандрить! Впереди конференция! Я верю в тебя – ты подготовишься блестяще!
Твой Самуэль».

А внизу приписка: «И береги Магду, пожалуйста!»

   Лиза села на обшарпанную скамейку рядом с общежитием, свернула лист, аккуратно засунула обратно в конверт, конверт положила на тёплые колени и накрыла ладонями. Посидела так несколько минут, потом встала  и  поплелась в своё общежитие.

   С тех пор минуло лето. Но письма от Самуэля не приходили. Лиза, с трудом подавляя  тревогу и тоску, старалась не думать о плохом. Она каждый день встречала почтальона у калитки родительского дома и всякий раз брала из его рук только свежие газеты. То, что парень её бросил, и в голову не приходило!
   Она много работала: закончила картины, ездила в Москву, Ленинград, Новосибирск. Наснимала целую кучу прекрасных снимков. Проявляла плёнки. Печатала – на неделю её комната превратилась в настоящую фотомастерскую, куда родители собрали, с миру по нитке, всё необходимое для печати. Все эти радости омрачало одно – тревога о Самуэле. Она  никогда не выходила  из сердца: «Как ты там, родной? Я стараюсь не обижаться.  Может, тебе некогда… Может, ты не пишешь специально, чтобы успеть соскучиться.  Знаю, что мы встретимся и будем говорить всю ночь! Ты расскажешь о необыкновенных находках. Ты – мой герой! Мой самый главный археолог мира! Я расскажу тебе о своих приключениях – я ведь влюбилась! Нет, ты не подумай лишнего! Я влюбилась в  стекло и железобетон! Ты можешь представить, как это здорово?! Теперь я точно знаю, что будущее архитектуры за Хай Теком!»

   В первый же сентябрьский день, солнечный и совсем тёплый по-летнему, Лиза, забросив сумку в общежитие, помчалась к Самуэлю. Ребята уже прилетели с раскопок. Загорелые, возмужавшие, с крепкими бицепсами.
- Лиза? – Пётр стоял, вытянувшись в струнку.  – Ты разве ничего не знаешь?
- А что я должна знать? – Лиза, радостно улыбалась, обнимая ребят.
- Так ведь Самуэль…  Самуэль больше не учится в нашем университете, - проговорил он скороговоркой, глядя на Лизу  с очень растерянным видом.
- Как не учится? Петя, что случилось?
- Ты не переживай! В общем, он ещё весной решил перевестись в Москву. И его приняли. Вот.  Он уже уехал. Так что,  Самуэля здесь нет. Ребята внимательно смотрели на Петра, как будто впервые сами слышали эту новость. Но поняв смысл сказанного, закивали головами, подтверждая его слова…


6.
   Лиза так и не сдвинулась с места – смотрела, как улицу заметает снегом. За окном – густой снежный коктейль, в номере – полумрак. Очнувшись, она заторопилась – надо успеть засветло, а в такую погоду смеркаться начнёт раньше обычного. Выпила в холле гостиницы кофе – её любимый капучино с корицей – и вызвала такси. 
   Центральную аллею кладбища расчистили – единственная дорожка, по которой можно было пройти сегодня. К Лизиному удивлению, могила Ирины нашлась очень быстро. Всё тот же памятник, что тридцать лет назад. Низенькая оградка и новый маленький столик со скамеечкой. Кто-то был здесь совсем недавно. Может, тётя Нина? Жива ли она? После ухода Иринки её забрала старшая дочь к себе, постаревшую за несколько месяцев до неузнаваемости. Лиза часто приходила к ней в гости – ездили вместе  к Ирине.  К Лизе тетя Нина  относилась, как к своей.
Положив на плиту две ярко-красные гвоздики, Лиза долго стояла у могилы и представляла, как могла бы сложиться жизнь у этой весёлой девчонки. И как всё в этой жизни  бывает не справедливо! Ей вот судьба подарила ещё целых тридцать с лишним лет!  Но и она не ожидала такого крутого поворота.  «Какая тоненькая ниточка разделяет жизнь и…  Как мы мало ценим обычные дни, простые радости – проснуться рядом с любимым, приготовить завтрак, поговорить о новостях… Куда-то летим, торопимся… А потом вдруг всё кончается. И всё становится никому не нужным - твои книги, фотографии, твои мысли и переживания. Всё уйдёт вместе со мной. Скоро уйдёт…»
   Лиза постояла ещё несколько минут и вышла на аллею. Мокрый снег угрожал залепить лицо, глаза. Становилось промозгло и жутковато оставаться одной в этом нерадостном месте. И Лиза медленно побрела к выходу, почти не видя ничего по сторонам.
 
- Барышня! Постойте, барышня! Я, как раз, Вас и ждал сегодня! – из маленького  домика, сложенного из бруса, расположенного у самого выхода с кладбища и служившего, скорее всего,  сторожкой, вывалился, оступившись на скользких ступеньках,  забулдыжного вида мужик. Поднявшись на ноги, неуверенным шагом он направился в сторону Лизы. Собрав на лбу морщины и разведя руки в стороны, мужик пытался что-то сказать, но язык с трудом ворочался.
   Лиза заспешила поскорее убраться за ворота, но вдруг остановилась, как вкопанная – лицо мужика было очень знакомым. Эти морщинки… Привычка разводить руки в стороны, когда трудно подобрать слова…
   Лиза резко обернулась: «Петя?!»
-Лизка! Ты? А я думаю, что за фифа здесь бродит? В такую-то погоду! – мужик вытер рукавом засаленного полушубка рот и протянул руку для приветствия. – А чё это ты тут?
   Лиза сделала вид, что не расслышала вопроса.
 - Петя! Какая неожиданность увидеть тебя здесь! А ещё большая неожиданность - твой сегодняшний облик! Может,  расскажешь, как докатился до такой жизни?
- А я чё? При деле я здесь. Сторожу. Да, выпиваю – пристрастился вот, в девяностые многие не выдержали перемен. Работы не было.  Денег на науку вообще не выделялось.  Лёнька… Помнишь Лёньку из нашей общажной конуры? Он у власти теперь, в городской администрации. Меня и пристроил. И видишь сама -  работа с жильём! –  вытянул руку в сторону домика. - Да я здесь не один! Нет, из живых, конечно, один! – Пётр заблеял, обнажив потемневшие от крепкого чая зубы. – А так-то, мы здесь с Сёмкой – вдвоём  обитаем.
 – С каким ещё Сёмкой? - у Лизы что-то оборвалось в груди и рухнуло в бездну. Она медленно опустилась на колени и закрыла руками лицо.
- А ты чё? Так ничего и не знаешь с тех пор? Я же тебя обманул в тот день! Ну, боялся за тебя. Пожалел. Ты ведь помнишь, куда мы мотанули в то лето?
   Лиза, конечно, помнила всё. Она слегка кивнула головой, не отнимая рук от лица.
- На Амударью. А там чё? Правильно! Граница. И, знаешь ли, пули шальные – привычное дело. Вот такая залётная пулька в то лето угодила  в нашего Сёмочку…
 - То есть, не было Москвы, не было другого ВУЗа? – до Лизы стала доходить причина Петиного вранья.  Она бы не выдержала тогда правды. Не полностью отойдя от кончины единственной подруги, девушка могла бы уйти в депрессию. И ребята хорошо это понимали и пожалели её,  придумав скорый Сёмкин перевод в Москву.
- Так это… Пойдём, повидаетесь с ним, - Пётр неуверенной походкой потелепал в сторону могил. Лиза – за ним. Свернув с дорожки и пробравшись почти по колено в снегу  к памятнику, остановились.
- Вот он, Сёмка наш. В позапрошлом году памятник ему с ребятами справили. Присматриваю за ним.
   Лиза кое-как стояла на ногах, голова кружилась, грудь ходила ходуном.
   «Сёма! Родной. Это ты? Когда же это случилось? Через неделю после отъезда… Сёма, вот как встретились-то!  Ты думал: с глаз долой – из сердца вон? Напрасно так думал. Ну, теперь не переживай, я скоро приду к тебе, родной. Скоро…»
-Лизка, мы тут с Сёмкой недавно выпивали вместе…
- Что? Петя, ты не рехнулся случайно на почве пьянства?
- Нет! Точно говорю: выпивали вместе! Так вот, он мне про какую-то куклу говорил, чтобы, если встречу тебя, то наказал: сестре её передай! – Пётр указательным пальцем ткнул Лизу в грудь.
-А ещё, я чё хотел-то от тебя! Возьми вот это существо! – Пётр сунул за пазуху руку и вынул оттуда грязный серый комок.
   Комок оказался котёнком с больными, наполовину склеенными корочкой глазками. Он сладко потянулся и открыл рот. Наверное, хотел мяукнуть, но изо рта донёсся только тонкий писк.
- Возьми его. Помрёт существо. Я ж запойный. Могу неделю дубасить, не просыхая. А ему и молока налить некому. Вишь, какой худой. Это он грязный сейчас, а так-то  -  рыжий, между прочим. Ну, вот прямо, как вы с Сёмкой. И звать его будешь Сёмкой! – Пётр опять заблеял, показав коричневые зубы. – Пожалей его! И будет тебе от этого нечаянная радость.
   Лиза протянула ладонь и, слегка касаясь, погладила котёнка. Потом взяла на руки и прижала к тёплой шубке,  подумав: «А много ли душевных сил понадобится, чтобы эта животинка осталась жива? Да совсем чуток».
-Ну, ладно. Так и быть, - она повернулась к Петру, чтобы попрощаться. Но рядом никого не было. Пурга разыгралась не на шутку. Стало смеркаться. Лиза пошла к выходу, но дорога была совсем иной, чем раньше. Ни Петра, ни его сторожки. «Уж, не показалось ли мне вся эта чертовщина?» – подумала она, но в ту же минуту почувствовала под рукой тёплый маленький комочек – очень нуждающегося в помощи маленького Сёмку.

   Выйдя за пределы кладбища, быстро вызвала такси. Сначала - в зоомагазин. Надо ведь это чудо чем-то накормить. В магазине набрала всякой всячины: консервы, кошачий шампунь, капли от блох, лекарство для глаз. И уже в такси забеспокоилась: «А пустят ли её с Сёмкой в номер?» Но Сёмка вёл себя тихо за пазухой. Администраторша, молодая симпатичная девушка с раскосыми татарскими глазами, не догадалась ни о чём, подавая Лизе ключ.
Сёмка оказался, действительно, рыжим, как огонь. После тёплого душа, запакованный в полотенце, долго отсыпался на гостиничной кровати, потом жадно  ел, а потом опять спал до самого дома – сначала за пазухой в такси, потом - в самолёте, потом - опять в такси.


7.
   Уже дома Лиза выпустила животинку на пол: «Ну, Сёмка, осваивайся».
Решила не завтракать - совершенно не хотелось. Вызвала такси. Садясь в машину, заговорила с водителем каким-то гортанным голосом, который сама не сразу узнала.
- На Барнаульскую, пожалуйста. Номер тридцать два.
- В онкоцентр?
- Да.
- Вы, наверное, врач.
- Нет.
- А очень смахиваете  на врача.
- Я на консультацию. По направлению.
   Помолчали. Водитель опять заговорил.
- Вы сходите в храм Михаила Архангела. Там батюшка есть. Зовут Николаем. Попросите его молить Бога за Вас. Он сам болен очень. И за больных  людей  молит  Бога. И ведь исцеляются...
- Исцеляются? Спасибо. Схожу.

   Лиза уже представляла серое здание онкоцентра, людей в очереди. Они все мертвенно бледные,  с какой-то печатью предсмертной на лице. Губы тонкие - скобочкой, уголками вниз...  Врач равнодушным голосом ставит всем не утешительные диагнозы. Люди выходят из кабинета совсем растерянные, без всякой надежды на завтрашний день… «Так страшно! Так невозможно это осознать и принять! Неужели это  случилось и со мной?» – в отчаянии Лиза закрыла глаза и сидела тихо до конца поездки.

   Вышла из такси и  на ватных ногах направилась внутрь здания. Гардеробщица оказалась очень внимательной -  называла всех  на "Вы",  улыбалась. Лиза подала ей короткую серую шубку и прошла по коридору в просторный холл. Народу тьма! Стариков почти нет – в основном, средний возраст. Красивые женщины, с розовыми щёчками, подкрашенными ресницами - по телефону говорят, шутят. В очереди, позади Лизы,  мужчина -  лет сорока пяти, с лёгкой проседью в волосах - вдруг наклонился низко, почти коснулся Лизиной щеки, и таинственно  проговорил прямо в самое   ухо: «У Вас духи обалденно приятные...»  Лиза резко обернулась  - глаза у мужчины, как у кота мартовского, взгляда не отводит. «Ничего себе! Может, я ошиблась адресом?»
   Дождавшись своей очереди в регистратуру, Лиза просунула в маленькое оконце направление, выписанное Марком.
- Что это Вы мне подаёте? – регистраторша удивлённо подняла на Лизу глаза.
- Так мне хирург в областной больнице только это выдал.
- Простите, дорогуша, но это - филькина грамота!  Возвращайтесь в свою поликлинику и правильно оформляйте направление.

   Выйдя из здания, сразу позвонила Марку.
- Лизавета, ты куда пропала, негодная девочка? Твои мужики ищут тебя. С ума сходят! В общем, я им всё рассказал, ты уж прости.
- Марк, меня не приняли в онкоцентре…
- Я же тебе всё объяснил: сдать анализы, выписать направление в своей поликлинике. Так и знал! Ты же смотрела на меня сумасшедшими глазами, ничего не понимая и не запоминая. Позвонил тебе утром, а ты уже – вне зоны доступа. Дуй туда немедленно! Ещё успеешь сдать анализы!
   Расстроенная впустую потраченным временем Лиза помчалась в поликлинику. Опять задержка! А ведь Марк предупреждал, чтобы не затягивала, поторопилась.
               
   В поликлинике знакомый хирург –  молодой азербайджанец с черной бородкой и смешинкой во взгляде, уже лечил как-то Лизу по другой причине, проверенный, грамотный, любитель пошутить, располагающий к откровению - посмотрел на снимки, потрогал опухоль, повернул Лизу к себе лицом и  спросил, глядя в глаза.
 - Сколько ночей не спали?
Лиза что-то промямлила в ответ.
 - Наверное, наказы сочиняли родным?
Быстро-быстро заморгав, она  не точно и не сразу восприняла его шутки.
 - Нет у Вас никакой злокачественной опухоли.  Эту штучку, что у Вас, я знаю, как дважды два! Раз уж тысячу подобные  удалял... Что Вы так смотрите на меня? Нечаянная радость? Завтракали сегодня?
- Не до завтрака, честно сказать.
- Ну, тогда пойдёмте в операционную.  За тридцать минут лишу вас всякой возможности  прикидываться несчастной перед мужем. Он ведь, наверное, почти в слезах ходит, глядя на Вас?
- Не-е-е, он и не очень-то  в курсе пока, - растягивая слова, Лиза с трудом выдавила фразу.


   Под вечер Лизу уже отпустили домой. В прихожей её ждала картина: на тумбочке сидит котёнок - довольно жмурится, бородка мокрая от молока, - вокруг собрались Лизины мужики.
- Мам, откуда это чудо? – улыбается сын. – Рыжий, как солнышко!
- А это моя нечаянная радость! Знакомьтесь. Он теперь будет жить с нами…
Сын посмотрел на Лизу с улыбкой.
- Ну, это мы с папой уже поняли. Осталось дать этому парню имя!
- Предлагаю назвать его Сёмкой!
- Сёма, Сёма, что там мама принесла нам с тобой покушать?
   Сёмка совсем освоился за день и вёл себя по-хозяйски,  пяля на всех оба широко раскрытых глаза.
   Муж шагнул навстречу и обнял Лизу.
- Мы всё знаем. Звонил Марк. Мы тебя искали все эти дни.  Кажется, ты ему обещала съездить в онкоцентр. Ты где сейчас была? Что с опухолью?
- А уже ничего…  Только что прооперировали. День подержали в стационаре и отпустили домой. Конечно, отправят на гистологию. Но хирург уверил, что всё будет хорошо…
   У меня есть большая просьба, похоже, что одной мне не справиться с  очень важным делом: надо найти некую Елизавету Давидовну Яковлеву, тысяча девятьсот шестьдесят четвёртого года рождения.
- И куда будем посылать запросы?
- А по всему миру, дорогие мои! По всему миру!

***
   Так незаметно пролетел месяц. Лиза погрузилась в свои привычные дела. Их было, как всегда, так много, что и вздохнуть, кажется, было некогда. Проекты, презентации, новые договоры – бурлящая жизнь современной деловой женщины.
Как вдруг, среди кипы писем, приходящих на  электронную почту, Лиза выделила два. То, что они личные, Лиза поняла сразу. Почему? Интуиция сработала. И точно, первое – от хирурга, оперировавшего её месяц назад – пересланная им информация из лаборатории с результатами анализа на гистологию опухоли. Второе – от некой Элизы Крайхман из Иерусалима. Лиза мгновение помешкала, какое из них открыть первым. И побоялась открыть  письмо с результатами анализа. «Погожу… Погожу…» Открыла второе.
   Письмо оказалось на русском языке. Похоже, его автор жил долго в  России.

   «Здравствуйте, Елизавета!
Тороплюсь ответить Вам сразу, как только получила письмо из российской миграционной службы. После звонка, когда я смогла их убедить, что я - это я, мне дали Ваш электронный адрес. Поскольку в России у меня мог остаться только мой родной брат, Яковлев Самуэль Давидович, мне показалось, что этот запрос составлен  по его просьбе. Или хотя бы, поговорив с Вами, я узнаю какую-то  информацию о нём. Я потеряла брата много лет назад, в конце шестидесятых, когда нас развели по разным детдомам в восточной части бывшего СССР. Потом я искала его, но совершенно безуспешно.
   Я двадцать лет живу в Израиле. Мой муж занимается бизнесом. И через неделю мы будем с ним в Москве по делам. Всего три дня. Есть ли у Вас возможность прилететь  на встречу? Я чувствую, что  Вы – единственный человек, который поможет узнать хотя бы что-то о моём брате. Умоляю Вас: не отбирайте у меня последнюю надежду!
   Искренне надеюсь на скорую встречу и буду с нетерпением ждать от Вас письма.
С уважением Элиза Крайхман. Иерусалим».

   Лиза перечитала письмо. Потом ещё и ещё раз. Это его сестра! Без всяких сомнений! Надо лететь в Москву! Затем она открыла письмо с анализами. Уже спокойно прочла то, в чем была  в тот миг совершенно уверена: опухоль оказалась доброкачественной. «Ещё одна нечаянная радость! Значит, буду жить!»

   Ещё через неделю, в тихий семейный вечер, она собирала чемодан. Ночью – рейс на Москву. Муж читал новости в Интернете. Сын печатал курсовую работу, очень торопился – завтра надо сдать. Сессия на носу! Каждый занимался своим делом и не до разговоров. Лиза тоже была погружена в размышления, в переживания, опять нахлынувшие на неё в эти предполётные часы. На прикроватной тумбочке, рядом со старой куклой, вальяжно развалясь и подставив под   тёплые пальцы своё сытенькое рыжее брюшко, мирно спал и  подёргивал во сне то одной, то другой лапой, котёнок. Лиза осторожно дотронулась до мягкой кошачьей шубки, не желая прерывать  сладкий сон.
   А потом погладила куклу по золотым волосам.
   Вызвала такси и  тихонько подошла к сыну - обняла его нежно за плечи. Вышел из рабочего кабинета муж, поцеловал в щёку, пожелав счастливой дороги и приятной встречи. Лиза на мгновение замерла, потом вернулась к чемодану и  расстегнула молнию. Взяла с тумбочки куклу, обняла её и тихо прошептала на ухо: «Ну, вот, Магда, пришла и твоя нечаянная радость…»

 Потом аккуратно уложила куклу в чемодан и шагнула из дверей в весенний вечер…




(В качестве иллюстрации к рассказу выбран рисунок из Интернета. К сожалению, автор мне не известен.)