Сотворение сказки

В ГОСТЯХ У НЕМЦЕВ.
Переписка трёх не очень благодарных стипендиатов одного очень демократического фонда ФРГ.

Глава 3.

 

Бонн
20.04.90
Дорогой Саша!

Получил вчера твое письмо с двумя историями, невеселой и веселой. Отвечаю на них по порядку.
Конечно, история с обрезанием наших стипендий в результате утечки информации не вызвала у меня никакого восторга. Но это факт, против которого не попрешь. Упрекать тебя я не вижу смысла. Во-первых, действительно не ясно, откуда у Тиль информация. Не знаю, как бы я сам поступил в таком случае. Во-вторых, все равно этим ничего не поправить. Однако хотел бы заметить следующее.
1. Я не совсем понимаю, почему нам должны вычесть «по 9-е апреля»? Ведь 9-го мы уже приехали. Может быть, внести коррективы?
2. Я абсолютно точно могу сказать, что Тиль не объясняла нам порядок приостановления страховки так, как ты мне его теперь описал. Если бы мы знали о нем раньше, то, наверное, не стали бы рисковать.
3. Достаточно любопытным кажется мне следующее. Фрау Эрлих не могла, как уверяет меня Тиль, заняться переводом мне денег – это якобы выходило за рамки ее обязанностей. То есть, она не могла позвонить в бухгалтерию или как там это у них делается и сообщить номер моего счета. А вот заняться сложным делом приостановления страховки и т. д. она, получается, могла. Я в это не верю. На мой взгляд, Тиль просто решила нас наказать за упрямство. Она ведь говорила нам, когда мы с тобой впервые пришли в фонд: не надо никуда ездить. А мы поехали. Да еще не спросившись. Что же, она своего добилась. Видимо, это и есть те «открытые, честные отношения, которые установились у нас с самого начала» и сохранение которых представляется тебе [замазано] важным. Трудно удержаться от замечания, что я предпочел бы отношения скрытные и лживые.
Однако я не хотел бы, чтобы ты воспринял это как упрек. Я только не вполне принимаю последующие мотивировки, хотя и понимаю их происхождение. Перед тем, как сделать тебе плохо, Тиль дважды (с квартирой и поездкой) сделала тебе хорошо. У меня иначе. Перед тем, как сделать мне плохо, она еще раз сделала мне плохо: задержка выплаты стипендии сильно попортила мне нервы. Достаточно сказать, что счет пришел как раз на Пасху, и я еще почти полнедели должен был как-то перекантовываться. Будем надеяться, что из неприятных сюрпризов, преподносимых нам фондом, это – последний. Меня же сей инцидент еще сильнее укрепил в мысли в Бонн не приезжать.
Теперь о второй истории. Она доставила мне несколько веселых минут. Хотя ситуация, описанная в ней, не так уж и весела. Петька, конечно, сука – извини за грубое слово, тем более, что оно больше подходит собачкам. И я вообще ничего не понимаю. Если он столько пьет, да еще делает дорогие покупки для жены, то он, выходит, ничего не ест? Если он ненавидит немцев, то что он делает в Германии? Если он такой гордый, то почему такой халявщик? Достоевщина какая-то… Все же я надеюсь, ты своим обаянием сломаешь новых домохозяев, и они поверят, что не все русские – такие, как их бывший квартирант.
Я рад, что тебе удалось организовать такую замечательную поездку. Думаю, что и ко мне ты можешь заезжать спокойно. Правда, с хозяйкой я еще не говорил, но думаю, что проблем не будет. Когда я заикнулся, что в Германию должен приехать мой родственник, она сразу же заговорила о второй комнате на нашем этаже – гостевой. «Но, – добавила она, – не более, чем на три дня». Мне было не нужно, и я решительно отказался. Но в принципе, как я понимаю, если не ставить вопрос о комнате, то все остальное ее вообще не касается. Скрывать тебя я не буду, но, в общем, особого интереса твое прибытие вызвать не должно. Впрочем, тонкости я еще постараюсь как-то обсудить. С другой стороны, я не могу тебе гарантировать в моей комнате ничего, кроме подушки. Этот момент тебе надо осознать.
Конечно, меня радует и то, что ты, наконец, прилично устраиваешься в Бонне. Хорошее жилье – а оно, судя по всему, у тебя лучше, чем у меня, – это очень важно. Оно сильно влияет на психику и работоспособность.
Передавай привет графу. Пригласи его почаёвничать.
Что касается чисто деловых моментов, то, имея в виду мое принципиальное согласие, я прошу тебя все же постоянно держать меня в курсе твоих планов и перемещений. Возможно, я поеду в Бохум, Дюссельдорф и Франкфурт, и должен буду подгадывать время, чтобы не разминуться с тобой. В принципе же я именно на эти дни – 20-21 мая – еще ничего не планирую.
Насчет твоего выезда по приглашению Шмидта и Рамзена, так чтобы фонд мог оплатить твои билеты, я вынужден тебя разочаровать. Моя помощь может состоять лишь в том, что я опущу твое письмо в почтовый ящик прямо в Билефельде. Лично я не знаком ни с тем, ни с другим и знакомиться пока не собираюсь. Хотя это у меня не принципиальная позиция, а просто отсутствие повода. Между тем, если Шмидт меня интересует несколько меньше, то Рамзен – больше. И может получиться так, что это ты меня с ним познакомишь, а не наоборот. Ведь ты с ним уже встречался, вы как бы знакомы. А я даже Л. еще не признался, кто я такой (чем немало изумил Б.). Но таково уж свойство моей натуры, которую не переделаешь. Я как-то очень сильно себя ощущаю, и для меня не всё равно, знакомлюсь ли я, например, с Г. на конференции или из некоей пустоты сваливаюсь на того же Шмидта. По этой же причине я не воспользовался пока другими контактами и возможностями, которые мне открылись в Билефельде.
Б. я помянул недаром. Он появился. Самое смешное (если тут еще можно смеяться), что у него, как и у Л., сильно повреждено колено, и он не может двигаться. Но в отличие от Л., который просто споткнулся в темноте на ступеньках, железного Б. покалечил во время тренировки (он занимается дзюдо) какой-то верзила, у которого, по словам Б., оказалось больше веса, чем техники. Вот почему и я покалечил себе ногу: всякий, кто соприкасается с теорией Л., ставит под удар свои нижние конечности. Б. уже выписали из больницы, но ходить он все еще не может – и не сможет еще почти месяц. Я к нему заходил. Он здорово сдал. Но когда я ему, между прочим, сказал, что в конце мая приедет мой коллега, с которым я его хочу познакомить, он проявил живейший интерес. Так что один контакт (хоть он, может быть, тебе и не так нужен) я гарантирую.
И последнее. Ты предложил ехать в Москву 26 июля. Не знаю, как возникла именно эта дата, но я не против. Меня это вполне устраивает, как устроило бы и 25-е, и 27-е. Надеюсь, ты еще поделишься со мной своими соображениями.
Письмо я пишу в субботу, отправить смогу лишь в понедельник, из университета, так что тебе придется немного поволноваться.
Всех благ,
Филипп.
P.S. Во время выходных я переговорил с хозяйкой. Подтверждаю, что ты можешь приехать ко мне 20-21 мая на срок от 3-х до 5-ти дней. Б. сказал, что Рамзен сейчас в отъезде. Насчет Шмидта он ничего не знает. Других новостей нет. Есть только просьба: купи мне, пожалуйста, в посольстве блок сигарет – лучше всего «Мальборо» (если они, конечно, будут).

Бонн
22.04.90
Дорогой, Филипп!

Спасибо за письмо. Спасибо за приглашение на 20-21 мая. Непременно воспользуюсь твоим гостеприимством. Сигареты я тебе куплю.
Ты просил держать тебя в курсе моих перемещений. Послезавтра я отправляюсь в Саарбрюккен. Там меня ждёт Кронер. До вчерашнего дня у него гостил небезызвестный тебе херр Акчурин. Сейчас этот херр едет в Нюрнберг. Хочет мысленно поучаствовать в процессе, который там давно закончился (а у нас ещё не начинался). Потом он направится в Мюнхен посидеть в печально известной пивной Hofbr;uhaus. У Кронера я пробуду до 5-го или 6-го мая, потом вернусь в Бонн. Переезжать буду со старой квартиры на новую. Не знаю, смогу ли писать тебе из Саарбрюккена.
Филипп, я снова должен тебя разочаровать. Внести коррективы в расчеты фрау Тиль мне так и не удалось. Фрау настаивает на том, что день приезда должен учитываться. Ты прав, она не объясняла нам порядок приостановления страховки. Это сделала фрау Эрлих. Я припоминаю, такой разговор, действительно, был. И, кажется, я тебе о нем писал. Если у тебя сохранились мои письма, ты посмотри. Правда, все это уже не имеет смысла. Сработал железный немецкий порядок, и вряд ли нам удастся его изменить. Мне самому очень жалко потерянных денег. В общем-то по глупости потерянных. Но уже ничего не поделаешь. Твою злую иронию насчет наших «открытых честных отношений с фондом» я, конечно, понимаю. Пропорционально у нас вычли поровну, но в абсолютном выражении ты потерял куда больше.
Знакомства со Шмидтом и Рамзеном (особенно с последним) у меня шапочные. Но если ты хочешь, чтобы я тебя с ними познакомил, особого труда для меня это не составит. По поводу оплаты фондом билетов я еще поговорю с фрау Тиль. Может быть, она просто позвонит по указанным мной телефонам и спросит у немецких коллег, знают ли они господина Томилина из СССР. Будем посмотреть.
С Б. я буду рад познакомиться, хотя, как ты верно заметил, от этого контакта я ничего такого не жду.
Вслед за Б. и я удивляюсь, почему ты до сих пор не представился Л. Надо отдать должное и Л. (впрочем, «должное» ли?). Какой он все-таки замкнутый в себе и на себя человек! На его месте я бы давно поинтересовался, кто же это посещает все мои лекции и постоянно выступает на всех моих семинарах, да еще демонстрирует при этом отнюдь не студенческие познания. А ему, видите ли, всё равно… Ну, что это за человек такой?!
О дате отъезда в Москву: 26 июля я взял с потолка. Если у тебя есть или появятся какие-то свои соображения насчет даты, пиши. Просто нам важно заранее с ней определиться. Ведь и у меня, и у тебя на ближайшее время запланированы путешествия. А между тем, ты должен будешь выкроить свободное от разъездов время, чтобы послать мне почтой свой «серпастый-молоткастый», а я должен буду выбрать подходящий момент, чтобы заглянуть в наше посольство и проставить там себе и тебе «выезд до…». Вся эта канитель выеденного яйца не стоит. Но она уже сейчас меня беспокоит по известной тебе причине. А вдруг меня не выпустят? Спросят: почему не уплатил партийные взносы? Так что я, честно говоря, слегка трепещу. И даже не слегка. Ведь если дело примет нежелательный оборот, то я не смогу уехать в отпуск в Москву, а потом и вообще останусь на бобах. Они ж меня по миру пустят!
Ну, ладно. Поживем-увидим. Ставлю на этом точку. Пиши.
Пока,
Саша.

Билефельд
09.06.90
Дорогой Саша!

Не знаю, как там у тебя в Бонне, а здесь в Билефельде стоит умопомрачительная жара. А у нас, как сказал по телефону отец (ему по-прежнему нездоровится), идут нескончаемые дожди и температура не поднимается выше +15.
Спасибо тебе за нож. Самое интересное, что в магазине «Диви», где мы с тобой были, эти ножи тоже есть. Но нет такого, как сейчас у меня. И нет такого, какой ты описал. Выбор меньше, чем в «Хите». А фирма, между тем, одна та же. Спасибо и за сигареты. Все-таки для меня как человека некурящего это была настоящая головная боль. Я в них ничего не понимаю, к тому же по такой низкой цене, как в посольском магазинчике, я бы их нигде не купил.
Открытку фрау Дипхольц я передал, сопроводив ее разными хорошими словами. Впрочем, я еще раньше говорил их ей от твоего имени, объяснив, что ты в момент встречи был совершенно задавлен жарой и не мог вспомнить нужных немецких слов. Поскольку это голая правда, никаких особых неловкостей, кажется, не осталось.
Я поживаю тут с серединки на половинку. Жизнь настолько полосатая, что и не знаю, с чего начать. Вот, к примеру, печатаю я тебе письмо, а машинка-то сломана! Сломался рычаг перевода каретки, и я перевожу ее рукой. А починить все недосуг.
Или вот заболел у меня зуб. Как обычно – перед праздником, перед Троицей. Пришел я к врачу после праздника, заглянул он ко мне в пасть и говорит: «А у Вас 10 зубов надо лечить!». Боюсь, фонд не потянет. В общем, залечил он мне один зуб. Попросил я скалькулировать, во что мне обойдутся остальные, если врачевать их приватным порядком. Оказалось – почти 1000 марок! Так что и я не потяну. А между тем, как бы под воздействием его речей начинают побаливать и другие зубы. Пошел я туда снова, но пока острой боли не было, записали меня аж на 17 июля. Так что стратегия моя такова: ждать, пока не заболят, а потом уж с чистой совестью идти к врачу. Тем более, что по просьбе регистраторши я позвонил в фонд и узнал, что всё, кроме протезирования зубов, по нашей страховке оплачивается полностью (оказывается, есть и такие виды медицинской помощи, которые оплачиваются лишь частично). Вот это и называется «качество жизни» – не страховка, а то, что в нашей ведомственной поликлинике можно записаться на следующей день и ждать в очереди три часа. И пломба выпадает через полгода (я все зубы залечил перед отъездом, чуть ли не за неделю вставлял последнюю пломбу). А западная пломба, говорят, выпадает года через два. А ждал я 5 минут и в кресле сидел ровно 10 минут. Предлагали мне и наркоз – я отказался. В общем, когда начинают донимать зубы, состояние мерзкое. К тому же в эти дни у меня от перемены давления жутко болела голова, и я ничего не мог с ней сделать.
Вот в таком состоянии я укупил, наконец, видеомагнитофон. Хотя, в отличие от радио, я долго выбирал, никакой уверенности в том, что я сделал правильную покупку, у меня нет. И чтобы не говорить больше о зубах, я расскажу тебе лучше эту историю.
После твоего отъезда я долго присматривался. Конечно, можно было пойти просто в «Диви». Но что касается техники, он нравится мне столь же мало, сколь и «Хит». Тогда я пошел в «Юпит», где мы с тобой видели «Орион» за 700 ДМ. Прихожу и вижу: на нем нет надписи «Пал/Секам». Стал спрашивать. Продавец говорит: не знаю, не знаю. Обычно это пишут. И вообще, зачем тебе это? Ты, братец, возьми-ка лучше «Блаупункт». Это германское производство, и к тому же у него шасси алюминиевое, особо прочное, а у остальных – жесть. А стоит он, между прочим, 1000 ДМ (точнее, 999). Ладно, говорю, подумаю.
Иду гулять дальше. Набредаю на небольшой магазин, ориентированный на «Телефункен» и т. п. Дай-ка, думаю, поговорю с ними. Захожу – а там стоит такой же «Блаупункт», но за 600 ДМ. Говорят, побывал он в чужих руках всего ничего, а гарантия будет, как у нового. И тон-декодер могут продать за 49 ДМ. Я тут просто сошел с ума! И жизнь моя сию минуту превратилась в гамлетовские страдания. Но я себя смирил, сказавши: вот дождусь стипендии, а там посмотрим…
И совершенно напрасно, ибо как раз на праздники по телевизору был сначала фильм «Маркиз де Сад» (собственно, экранизация известной «Жюстины»), доставивший немало волнительных минут, а потом – одна из серий Джеймса Бонда. В ней красавец-герой вылетает в космос на «Шаттле», а преследует его жуткий громила с железными челюстями, которыми он перегрызает стальные канаты. Это меня надломило. Всё, решил я, надо покупать. И не подержанный, а новый, ибо я сам проем себе всю печень, если куплю потёртый. К тому же был он на руках явно не один день, если судить по руководству, которое было все истрёпано.
Пошел я опять в «Юпит», хотя тратить 999 ДМ так не хотелось! Очень это дорого, понимаешь. Как бы, думаю, немного сэкономить? Прихожу – а там стоит «Акай» за 898 ДМ. Стал я их сравнивать. Конечно, «Блаупункт» лучше: у него шасси алюминиевое (это, говорят, тот же «Панасоник», только сделан в Германии; «Панасоник» я за ту же цену видел – он красивее по дизайну), и три головки (у «Акая» их две; а сколько у твоего «Ориона»?), которые гарантируют отличное качество стоячей картинки и т. д. Но и 100 ДМ – тоже не мелочь. Я на них могу неделю жить, если себя не стеснять. Спрашиваю продавца. Он говорит: у него управление с дисплеем на жидких кристаллах и вообще… Я ему говорю: меня больше всего волнует надежность. А он мне: тогда надо брать «Акай», у «Блаупункта» гарантия всего полгода, а у «Акая» – два года (тут он соврал, потому что я сам видел у них объявление: один год гарантии). Но и год – немало. Ведь это, собственно, в два раза больше. Так я купил «Акай».
Он, действительно, может немало. Есть, например, функция ВПС. Это очень хитрая штука: по некоторым телеканалам перед фильмами посылается специальный сигнал, и когда бы ни начался желанный фильм – раньше или позже указанного в программе времени – видеомагнитофон обязательно включится и начнёт запись точно по сигналу. Есть и программирование по восьми каналам, и возможность программировать последовательность операций (15 вариантов) и т. п.
Ну и что? Боюсь, что вся его цена ушла именно в это, а качество у моего «Акая» не лучше, чем у твоего «Ориона». И зачем мне восемь программ в СССР? Не говорю уж о ВПС и о том, что надо еще встраивать декодер. А тюнер здесь полностью автоматический, так что если возникнут какие-то нестыковки с советской системой, то даже нельзя будет подправлять, как я это делаю на телевизоре, вручную. Одна из главных особенностей этого прибора – диалоговая система на экране телевизора. То есть, не надо всматриваться в флуоресцентный дисплей, все установки и команды выходят на экран и легко читаются. Но и это в советских условиях не большое счастье.
И самое главное: через два дня я купил газету «Бильд» с телепрограммами, а там – громадная реклама пригородного магазина электроники. До него от нашего вокзала – пять минут на электричке. Так вот там продается «Грундиг» с Пал/Секамом, со всеми основными функциями, с пультом дистанционного управления, на котором жидкокристаллический дисплей. А стоимость всего… 645 ДМ! Ну, есть ли после этого справедливость в мире, скажи мне?! Утешает меня только, что мой «Акай» очень компактный, не тяжелый. Дизайн, правда, у него мерзкий – ящик ящиком.
Купил я и первый видеофильм. Им стал «Амадеус» Формана, которого я очень люблю. Сделал я и первые записи. Но все их придется стереть. Записи-то хорошие. Но, как я представляю, ведь их не просто кому-то крутить – их же переводить надо будет, объяснять… Впрочем, одна штука называется «Ведьмин шабаш», и ее я, может быть, оставлю. Но жаль ленту. Ко всему прочему, я еще по ошибке купил самую лучшую ленту, которая мне совершенно не нужна, ибо годится для стереозаписи. Ну, это мне не грозит. Зато Форман меня утешил. Фильм длиннющий. Стоил он кучу денег. Но знаешь, во всей этой истории мне по-настоящему не жаль денег только на него. Я смотрел его целиком лишь один раз, но к разным фрагментам присасывался неоднократно. Наверное, надо было делать ставку именно на покупку готовых фильмов.
Уже после того, как я тогда при тебе и Б. возмущался по поводу отсутствия в продаже хороших видеофильмов, я случайно набрел на магазин, где нашел: Формана, Бертолуччи («Последний император»), ещё один очень хороший фильм, который я тут видел по телевизору, – «Время волков» Н. Джордана, «Большую жратву» М. Феррери. Кстати, Феррери был здесь моей первой записью. Его высокопрофессиональный фильм «Будущее зовётся женщиной» я записал в первый же вечер. Я и с покупкой видеомагнитофона поспешил отчасти потому, что не хотел его упускать. И тем не менее, все это безумие: мне никогда не осилить его внятного русского сопровождения, к тому же он очень тяжёлый. И я его стёр.
Надеюсь, я не сильно утомил тебя своим потребительскими сказками. Но ведь в нашей жизни не так много событий! И это событие меня сильно потрясло.
Теперь о другом. На твою конференцию я не пошел. Не захотел. Было не до того. А вот к Графрату на семинар наведался. Было неудобно не прийти: вроде поел, а больше не ходит. Я пришел – и пожалел. Это какой-то кошмар. Они все ломают непонятную мне комедию, и присутствие чужого им мешает. Графрат был сильно удивлен и больше не просил заходить. Так что теперь – до твоего приезда. Тогда мы еще с кем-нибудь поедим.
В Гейдельберг к Шлихтеру я поеду. Фонд все-таки дал мне билеты, хотя тут опять все вышло как-то неудачно. Дело в том, что сейчас мой приезд в Дюссельдорф не нужен, а нужен только 19-го июня. Г. просчитался, и 12-го у них там что-то происходит. Однако его письмо я получил уже после того, как отправил заявку в фонд. Боязнь поломать все предприятие остановила меня от попытки передвинуть вояж на неделю. К тому же я не заметил, что 14-го у немцев опять праздник! Когда же они вообще работают?! Так или иначе, билеты я получил и еду. Шлихтер не отказывается меня принять, а это главное. Второй раз в Дюссельдорф поеду за свой счет. Кстати, Шлихтер спрашивал о тебе. По-моему, он тебя хочет. Твое письмо он получил, но еще не отвечал. Я сказал ему, что тебе надо сделать небольшой интервал, иначе фонд не даст билетов. Видимо, он предпочел бы все же, чтобы мы приехали вместе. Но так уж получилось!
Вот и все мои дела. Конечно, мне тоже сильно тебя не хватает. В конце месяца мои хозяева уезжают в отпуск – партизанским образом ты мог бы наведаться снова.
Насчет даты отъезда в Москву ты прав. Никаких соображений по ее поводу у меня пока нет. Давай остановимся на 26-м июля. Свой паспорт я тебе вышлю недели через две после возвращения из Гейдельберга. А получить его обратно хотелось бы, по меньшей мере, за неделю до отъезда, где-нибудь 17-18 июля.
Совсем забыл тебе сказать. Если помнишь, я обмолвился как-то, что написал большое письмо Борису Парамонову. Так вот он ответил. Мы вступили в полемику. Вся эта история меня совершенно выбила из седла на неделю. Но об этом как-нибудь в следующий раз.
[Подпись]

Бонн
12.06.90
Дорогой Филипп!

Спасибо за большое интересное письмо. Сочувствую тебе в том, что касается зубов. Плохо, что они у тебя болят, но хорошо, что они у тебя еще есть. А у меня их почти не осталось. Все больше из нержавейки с пластмассой.
Поздравляю тебя с ценной покупкой. Жаль, купил я свой «Orion» в декабре 1989, а то бы, как и ты, записывал здесь интересные фильмы. Ну, а твои хождения по мукам мне до боли знакомы. Нет у нас в Союзе такой проблемы – проблемы выбора. И снова жаль: лучше проблема выбора, чем его отсутствия. Твои «потребительские сказки» они и про меня. Я точно так же покупал деку «Aiwa». Вот и сегодня ходил по магазинам – присматривался, приценивался. Пускал слюну. Пока остановил выбор на проигрывателе компакт-дисков «Philips». Денег-то на него нет. Ждать надо. Значит, будем ждать. А ведь хочется еще и страну посмотреть и вообще! Так что одно сплошное расстройство. С горя купил пару бутылок вина, рейнланд-пфальцского и мозельского. По три марки за литр – дешево и сердито. Вот допишу тебе письмо и откинусь перед мутным черно-белым телевизором.
При встрече я рассказывал тебе, как устроился на новом месте. Это были первые впечатления. Прошел почти месяц. Ну, что я могу сказать? В общем, доволен. Повторю: по сравнению с тем, что у меня было раньше, это скорее похоже на рай. Чего стоит один лишь вид из окна на внутренний дворик. Там на аккуратно подстриженных газонах у Бинднеров растут голубые ели и стройные березки. Перед террасой с выходом во внутренний дворик – живописный прудик с рогозом (у нас его зовут «камышом») и откормленными красными рыбами. У прудика сидит большая белая мраморная лягушка, а вокруг него разбит большой благоухающий цветник. Красные черепичные крыши соседних домов утопают в зелени. Выглянешь в окно – лепота! Вот только квартплата… Живем-то мы с тобой примерно в одинаковых условиях, но из-за того, что Бонн – столица, мне приходится платить значительно больше. Не знаю, найду ли я себе что-нибудь подешевле, да и стоит ли теперь уже что-то искать... От добра добра не ищут.
Бинднеры производят хорошее впечатление и, кажется, мы найдём взаимопонимание. Да, Пётр Васильевич мне тут подгадил. Похоже, он укрепил Бинднеров в подозрении, что все русские – лентяи, пьяницы, драчуны, в общем, russische Schweine. Мне пришлось рассказать о Петькиных подвигах перед отъездом в Москву. Я не мог им этого не рассказать: надо ж было объяснить, кто разукрасил мне физиономию. История о том, как 9-го мая Петька на прощание учинил дебош в пивной в Плиттерсдорфе, произвела на них неизгладимое впечатление!
Я им поведал, как пьяный Петька истерично орал, что Горбачев – Иуда, отступник, изменник родины, что он-де продал 27 миллионов советских граждан, павших в Великой отечественной войне, за 30 американо-германских сребреников; орал, что нельзя выводить Западную группу войск из бывшей ГДР, что наши должны-де оставаться в Восточной Германии, как войска США остаются в Западной, что 20 миллиардов марок за вывод почти полумиллиона военных с семьями – это ничтожные гроши и половину из них всё равно разворуют; что в 1964 году правительство Эрхарда якобы предлагало нам за восстановление единства Германии 124 миллиарда немецких марок, а теперь за уже осуществленный аншлюс, за фактическое поглощение пяти «новых федеральных земель» предатели Горбачев, Яковлев и Шеварднадзе, словно нищие, выпрашивают у Коля жалкие 4,5 миллиарда марок, да ещё и в кредит; что немцы сами дивятся такому подарку от нас, а завтра будут над нами смеяться, что веры им нет никакой, что им только дай волю и они нам всё вспомнят, что советско-германская дружба – дурацкий колпак, который Коль напялил на Иудушку Горбачева т. д. и т. п.
Ну, что тут скажешь? Зловонная отрыжка «холодной войны»! Для всех эта война уже канула в Лету – для Herr Aktschurin категорически нет. Ему всюду мерещится ВРАГ. Нарочно ведь орал в пивной по-немецки, чтобы его не только слышали, но и понимали. Хотя я его предупреждал: добром это не кончится. Вот и не кончилось. Дальше я тебе рассказывал всё в деталях: драка, полиция, штрафы… Изумляет меня этот человек! Ну, прямо по басне Крылова – свинья неблагодарная! За то, что я не дрался вместе с ним, а только разнимал (хотя тоже получил), наш комсомольский вожак заклеймил меня позором: я у него и «продажная шкура», и «типичный представитель пятой колонны» и наконец «предатель родины»! А то, что мне по морде надавали из-за его хамства и глупости, это для него нечто само собой разумеющееся. Дескать, ещё мало дали, скажи спасибо, что живой…
Мне до сих пор стыдно перед немцами. Да и денег, конечно, жалко.
Бинднеры слушали меня, выпучив глаза и разиня рты. Я их успокоил, сообщив, что Herr Aktschurin уже покинул Федеративную Республику и вернулся на горячо любимую им родину, что я разорвал с ним отношения, а на советско-германскую дружбу взгляды у меня противоположные. Да, сказали они, мы видим, господин Томилин, что Вы – совсем другой человек, с Вами можно иметь дело.
Кстати сказать, квартплата, которая мне по моим доходам кажется столь высокой, судя по всему, едва покрывает затраты Бинднеров на мое содержание (коммунальные услуги, стирка белья и т. п.). Прибавь к этому всякие хлопоты с новым постояльцем. На старости-то лет. Я спрашиваю себя: зачем им всё это? И знаешь, прихожу к выводу, что Бинднерам, скорей всего, просто не хватает живого общения, тем более – общения с новыми людьми, носителями другой культуры. Им интересно. Пенсия у них обоих, судя по всему, достаточная, чтобы жить безбедно, не пуская новых квартирантов. (Я тебе рассказывал, что на втором этаже у них уже лет двадцать снимает квартиру одинокая фрау). Они на свою пенсию два раза в год отправляются в туристические поездки – в последние годы по Италии. Побывали они уже почти во всех европейских странах, даже в Скандинавии.
Я рассказывал, что фрау Тиль давно дружит с Бинднерами. Они знали её еще малым ребенком. Так вот недавно Тиль совершила неожиданный и, на мой взгляд, экстравагантный поступок. Она пригласила Бинднеров на ужин вместе со мной к себе домой! И ужин, как ни странно, удался. Потом Бинднеры рассказали мне, что фрау Тиль, оказывается, взяла фамилию Тиль совсем недавно, выйдя замуж за голландца. Он присутствовал на ужине и очень мне понравился. Интеллигентный, обаятельный, весёлый дядька, не зажатый, с раскованными манерами. А Бинднеры потом строили какие-то гримасы, дескать, надо же, нашла себе голландца, как будто немцев мало…
Странно все это. Оказывается, немцы недолюбливают голландцев. Я не знал. Ханс Бинднер рассказал мне, что, если немцы хотят разозлить голландцев, то делают руками большие круговые движения, смыкая их вверху и внизу. «И что это означает?», – спросил я. – «Как что? Голландский сыр!». «Да-да», – вмешалась фрау Бинднер, – «Где был голландец, там немцу делать нечего!»
Возвращаюсь к твоему письму.
О Графрате. Не понимаю, как можно вести семинарские занятия таким причудливым образом, каким их ведет профессор Графрат. Я дважды присутствовал на них. И каждый раз спрашивал себя, уж не попал ли я в дурдом? Твои впечатления от семинара Графрата в точности совпадают с моими. По-моему, Графрат самодурствует, зная, что нет на него никакой управы. Не хотел бы я оказаться на месте студентов и аспирантов. К сожалению, иногда приходится жертвовать своим временем и душевными силами, чтобы соблюсти политес. А что делать. Кушать-то хотца…
Знаешь, Филипп, я давно написал письмо Шлихтеру. Но он почему-то долго на него не отвечал. А теперь я и не знаю, удастся ли мне выкроить время и деньги на поездку в Гейдельберг. Да и говорить нам с ним, сказать по совести, не о чем. Ведь я не специалист по В. И калибр у нас с ним разный: кто он и кто я. Чем я могу быть интересен профессору Шлихтеру? Такие материи, как «перестройка» и «гласность», как я заметил, его не очень-то волнуют. Не знаю, не знаю... Может быть, и не поеду. Не то, чтобы я не хотел ехать в город, прославленный ещё Пушкиным, – с удовольствием бы его посмотрел, но сопутствующие обстоятельства меня как-то напрягают.
К тому же у меня наклюнулось большое путешествие на север Германии. Вдруг как чёрт из табакерки выскочил один мой давний знакомый немец – Уве Кляйнер. Я познакомился с ним ещё в 1986 году в Москве. Он тогда учился в МГУ, неплохо говорил по-русски. Главное, у него был интерес к СССР и советской истории. Он – политолог. Вроде бы не шпион. Не похож. Милый, обаятельный, немного инфантильный парень. Я пригласил его к себе домой в гости. Мы посидели, выпили, поговорили. Он подарил мне на память перочинный ножик, который, кстати, у меня всегда с собой. С тех пор мы с ним изредка переписывались, перезванивались. Поддерживали контакт. И вот он как-то узнал, что я здесь, в Бонне, стипендиат. Сам позвонил, предложил встретиться. Встретились, хорошо посидели в пивной. И договорились о поездке на его машине из Бонна через Мюнстер, деревню художников и какой-то заповедник, который его интересует, в Бремен и затем в Гамбург. У него на эту поездку свои виды: он сейчас безработный и ищет по университетам, куда бы пристроиться. Я заинтересовал его тем, что пообещал оплатить половину стоимости бензина. Останавливаться же мы будем у двух его знакомых: один живёт где-то под Мюнстером, другой в деревне неподалеку от Гамбурга.
Но сначала мы планируем заехать в город Клеве, расположенный на германо-нидерландской границе. Это родной город Уве, там живут его родители. Надеюсь, что уговорю Уве поехать в Амстердам без виз. Я смотрел карту – от Клеве до Амстердама рукой подать, езды-то всего часа полтора. А с номерами города Клеве (машина его оттуда) сделать это проще пареной репы. Пограничники даже не обратят на неё внимание. Вообще, порядки в Западной Европе сейчас довольно свободные. Ездили же мы с Кронером в Саарбрюккене на велосипедах во Францию. Кстати, я бы и не узнал, что мы побывали в другой стране, если бы Кронер не показал мне пограничный столб на обратной дороге в Германию. И никаких пограничников!
Потом я еще несколько раз катался с Кронером и его женой вдоль Саара с заездом на французскую территорию. Всякий раз я подъезжал к пограничному столбу, похлопывал его ладошкой, словно ставил себе зачет: ага, вот я еще раз побывал во Франции… И еще раз снова въехал в Германию… И снова во Францию… И никто, кроме меня самого, этим не руководил! Никто не контролировал! Глупо, конечно. Что-то вроде комплекса, почти по Фрейду. Ты не замечал, какое извращенное удовольствие доставляет нам – всем, кто сидел в Союзе за железным занавесом, – пересекать границы других стран? Как ненормально радует нас сам факт перехода любой границы? Как лихорадочно мы ищем глазами невидимые пограничные линии, разделяющие Землю на отдельные суверенные государства?
Если мои планы с путешествием на север начнут принимать реальные очертания, я тебе сообщу. Тогда отсутствие твоих домохозяев окажется весьма кстати. Можем заехать к тебе в Билефельд, попить чайку или чего покрепче. А то, гляди, может быть, поедешь с нами? Прикинь.
На этом заканчиваю.
Пока,
Саша.

Билефельд
11.07.90

Дорогой Саша!

Спасибо за звонок из Берлина. Хорошо, что он был из бюро на халяву, а не из телефонной будки за твой счет. А то бы ты крупно раскошелился. Я уж не стал расспрашивать, как ты там оказался, если планировал путешествие на север. Берлин-то на востоке, а не на севере.
Посылаю тебе свой паспорт. Жду его обратно, как мы договаривались, через неделю. Умоляю: не потеряй!
Думаю, что мы потом всё обсудим по телефону. Но прошу тебя вот о чём.
1) Начни именно с резервирования билетов – а вдруг возникнут какие-то проблемы?!
2) Обрати внимание кассира на то, что мы едем в одном поезде и в одном купе, но в разные дни: ты – 26.07, а я уже – 27.07, в 01-31.
3) Я говорил по телефону с родителями. Твоя мама собирается контактировать с М., а раз так, то мы и уедем из Москвы вместе. Значит, как только ты зарезервируешь билеты, и мы будем знать точную дату, я напишу Тиль.
Я очень рад, что ты доволен новой квартирой, ну, а главное, своими путешествиями. Они у тебя вдруг посыпались, как из рога изобилия: Клеве, Амстердам, Мюнстер, Бремен, Гамбург, наконец, Берлин. Надеюсь, ты как-нибудь потом расскажешь о них более подробно, чем сделал это по телефону. Судя по голосу, путешествия тебя взбодрили. Ну, и славно. Меня, ты знаешь, почему-то утешает, когда мои приятели в хорошем настроении.
Мое собственное настроение мерзкое, хотя маленькие радости были и у меня.
Я сейчас ни с кем не общаюсь. Немцы мне отвратительны. Думаю, что и я им тоже. Работы много, но работаю мало: пружинка сломалась...
А слайды получились! Почти все. В поезде я тебе покажу. Поздравляю тебя с покупкой хорошего фотоаппарата.
Последняя новость: с видеомагнитофоном меня жутко надули. В него нельзя установить декодер звука. Но об этом потом. Буду еще скандалить.
В университете не бываю: каникулы. Б. сейчас в Кёльне, но в августе намылился уезжать в Америку. Л. – никак. Я к нему больше не подходил, ограничился семинарами. На последнем он меня страшно разозлил. Видеть его не хочу – покамест.
Познакомился с одной немкой-студенткой. Но живет она в Мёнхенгладбах, так что пока у нас «любовь по переписке».
Все мое общество теперь – это кролик младшей дочки хозяев. Они все уехали, а я его кормлю. И он, сволочь, меня укусил. Я его побил за это, и теперь у нас холодные отношения. Но все равно он меня согревает – и морально, и физически, когда вечерами бывает свежо. Я с ним разговариваю, но он молчит. Только изредка хрюкает. И все.
Обязательно позвони мне по получении письма. Я все же волнуюсь.
[Подпись]

Дополнение

Мой первый звонок к тебе не дал результатов. Я не застал тебя дома. Зато узнал твой адрес – немаловажный момент! И еще: к телефону подошла фрау Бинднер, и по ее голосу (я его прочувствовал) мне стало ясно: может быть, она и считает каждый пфенниг, и твое содержание Бинднерам не в убыток, а в прибыль, но все же тебе с ней повезло не меньше, если не больше, чем мне с моими хозяевами. А Петька – сукин сын! И больше никто.
А хотел я у тебя узнать, что там осталось из моих денег? В том смысле, чтобы не обременять тебя из-за сигарет в финансовом отношении. А подходящей бумажки у меня сейчас нет – осталась аварийная сотня и монеты. Так что если я тебя напрягаю, ты сообщи.
Между прочим, и жене Шлихтера, и B. я рассказал, как нам урезали степендии. Шлихтерша вознегодавала, а B. показал намерение написать в фонд жалобное письмо. Я его (без особого труда) уговорил этого не делать. Но все приличные люди, в т. ч. и мой домохозяин – адвокат, законник! – возмущались и говорили, что это «мелочно»!
Перспективы подзаработать на В. у нас есть, но для этого придется многое сделать в Москве.
[Подпись]

Бонн
18.07.90
Дорогой Филипп!

Возвращаю твой драгоценный паспорт с проставленным «выездом до…». Купил я тебе и блок «Мальборо», причем из твоих денег (оставшиеся 3 марки верну в поезде). Итак, дело сделано. Ура! Завтра утром пойду выкупать билеты.
Главное: в посольстве никто меня ни о чем не спросил!!! Такое впечатление, будто посольские сильно озабочены собственными личными делами. Все они что-то срочно улаживают, куда-то все бегут. А до пришлых, таких, как я, им вообще никакого дела нет. Еще недавно всё было по-другому: спокойно, обстоятельно, внимательно и… бдительно. Наверное, лето ещё влияет. Отпуска. А может быть, времена меняются?
Я воспрял духом. Возрадовался. И, наконец, успокоился. Жизнь продолжается! И продолжается, как надо! Кто не рискует, тот не пьет шампанского!
Ты спрашиваешь, как я попал в Берлин, если планировал ехать на север. Отвечаю: сработали мои завязки 1988 года. Помнишь Вальтера Юлиха? Это он согласился по моей просьбе принять меня на недельку у себя, организовал мне доклад в научном центре (откуда я и звонил). Правда, первые два дня мне пришлось переночевать у его знакомого, который, не очень-то мне обрадовался. Но весь день до позднего вечера я гулял по городу, фотографировал (сегодня отдал плёнку в проявку). Так что по большому счету мне было на это наплевать.
Сам Юлих, как выяснилось, живет в «центре» Западного Берлина на Шлоссштрассе рядом с дворцом Шарлоттенбург и огромным дворцовым парком. Он женат, у него двое детей. А живут они не просто в большой, а в огромной квартире! Сколько в ней комнат, я даже не знаю – то ли шесть, то ли восемь. Однако потрясло меня другое: в ней две туалетные и две ванные комнаты! Таких квартир я еще никогда в жизни не видел. У Юлихов две новые машины – у него и у жены. Надо сказать, жена Юлиха не выказала мне особого радушия. И понятно почему: старшему ребенку лет пять, а младшему всего два годика, и хлопот с ним полон рот. А тут еще какой-то русский требует к себе внимания…
И все же я кое-что повидал. Съездили мы в Потсдам, погуляли по парку Сан-Суси, посмотрели на дворец. Красиво, конечно. Съездили на озеро Ваннзе. Живописно. Но интересней было-таки в самом Берлине: Рейхстаг без купола, полуразрушенная берлинская стена, осколками которой, как сувенирами, торгуют по 5/10 ДМ за штуку. По-своему притягательны огромные пустыри по обе стороны стены. Их облюбовали бомжи, бродяги, хиппи и просто охотники пожить в палатке на зеленой лужайке. Любопытен «турецкий» район Кройцберг. Запомнились безоконно слепые торцы домов, художественно расписанные граффити. Примыкавшие к ним соседние дома снесли, и теперь они похожи на зубы, одиноко торчащие в беззубом рту. Или вот знаменитый Cheсkpoint Charlie. Сфотографировался около него на память. Ведь скоро его уже не будет. История!
Да нет, всего не перескажешь… Удивительное, почти карнавальное настроение царит в городе. Словно Берлин погрузился в стадию глубокого брожения, и скоро оно даст новый, неизвестный, но очевидно какой-то крепкий напиток. А пока уже только его предвкушение всех пьянит. Предчувствие грандиозного будущего!
Ты вот пишешь, что немцы тебе опостылели. Вроде как не живешь в Германии, а отбываешь срок. Прости, но твое последнее письмо словно из заключения. Даже кролик, «сволочь», тебя укусил. Думаю, это просто ипохондрия на почве скуки или приступ ностальгии. Это пройдет. А я, честно говоря, по родине совсем не скучаю. Германию я люблю. Мне здесь хорошо, и немцы мне нравятся. Воспитанный, сдержанный, дисциплинированный, организованный, трудолюбивый народ. Должно быть, сказывается моя немецкая школа, где нас, бедных, не просто учили, а мучили – натаскивали, как шпионов на засылку. Каждый день у нас было два-три урока немецкого языка, немецкая литература, география, арифметика, домашнее чтение, еще что-то (забыл) – и все на немецком языке. Так что немецкий мне с молодых ногтей второй родной. Сказки братьев Гримм я знаю лучше, чем русские народные. Я всегда мечтал о Германии. Но, честно говоря, не верил, что когда-нибудь в неё попаду. Гейне написал «Deutschland. Ein Wintermaerchen». А я бы написал «Deutschland – mein Maerchen». Если бы не больная мать, остался бы здесь. Правда, не знаю, как бы мне это удалось – ведь не просить же политического убежища!? По-моему, это несуразно как-то, почти смешно. И Фехнера я подвел бы под монастырь. Он мне тут недавно плакался: пригласил пятерых китайцев на месячную стажировку, а они, гадёныши, уже через неделю попросили политического убежища – все пятеро. Представляешь?!
Но я отвлекся. Извини за лирическое отступление.
Да, всего не перескажешь. Берлин есть Берлин. Солидный город, как Москва. Зеленый. Местами даже очень – например, в Шарлоттенбурге или Далеме. Ты не поверишь, отправились мы погулять в дворцовый парк Шарлоттенбург – а кругом под кустами скачут кролики. Стада кроликов! Сначала я опешил, глазам своим не поверил. Откуда? Почему так много? В Москве бы их сразу поймали и съели. А здесь прыгают себе, травку щиплют, людей не боятся! Чудно. И удивительно! В нашей жизни, словно в сказке, одновременно появились кролики. К чему бы это?
В Восточном Берлине тоже был. Я был там раньше два раза. Так что прогулялся от Бранденбургских ворот по Унтер-ден-Линден и Либкнехтштрассе до Александерплатц, посмотрел на телебашню и вернулся обратно по Брюкнерштрассе. Так сказать, освежил память, отметил произошедшие изменения. Как же теперь уныло выглядят серые гэдээровские жилые многоэтажки. Словно время в них остановилось и угрюмо застыло.
Вечером проехались с Вальтером по Ку-Дам (так немцы называют главную улицу Западного Берлина – Kurfuerstendamm) и по Литценбургерштрассе. На Ку-Дам выпили пива, поглазели на проституток. Боже мой, роскошные девки толпами гуляют по улице! Предлагают свои услуги… И, надо сказать, пользуются спросом. На моих глазах толстяк-турок снял двух проституток, посадил к себе в машину и увёз. Потом подкатили два юнца на черном BMW, сняли еще одну. Думаю, в более позднее время (мы уехали около 22-00) спрос на них вырастет. Вальтер говорит, что немок среди них уже почти не осталось. В основном – девчонки из Центральной и Восточной Европы: полячки, украинки, румынки, есть и русские… Большинство из них совсем сопливые, некоторым нет и восемнадцати. Опытные немки не выдерживают конкуренции. Это отразилось на ценах. Раньше за пару часов надо было платить три-две сотни марок, а сейчас – сотню или даже меньше.
«Хочешь попробовать?» – спросил у меня Юлих. – «Да нет.» – «Почему?». «Боюсь, не получу удовольствия». – Мой ответ озадачил. – «Интересно, почему? Что ты имеешь в виду?» – «Проститутке ведь нужны деньги, а не я. Так?» – «Да, но… А, впрочем, может быть, ты прав». Больше мы к этой теме не возвращались. Я уж не стал ему объяснять, что мне и сотни на это жалко. Интересно, подумал я, а сам-то Вальтер пробовал? У меня такое впечатление, что пробовал. И не раз...
Если уж начал я эту тему, перескачу сразу на Гамбург. А то что я тебе все про Берлин… Путешествие на север ведь тоже удалось. Уве Кляйнер не подкачал. Сначала мы поехали в Клеве, где переночевали у родителей Уве в скромном одноэтажном домике. Потом, как я и планировал, мы на день съездили в Амстердам (о нем ниже – это отдельная история). А на следующее утро поехали в Бремен и Гамбург мимо заповедных болотистых мест, которые интересовали Уве. Он любит наблюдать за животными и птицами в бинокль. По дороге заезжали в деревню художников Ворпсведе, посетили там выставку. Ничего особенного, хотя некоторые картины мне понравились (в основном трех авторов – Г. Фогелера, Ф. Маккензена, Г. Ам Энде).
В Бремене и Гамбурге мы были не долго, всего по одному дню. Конечно, день – это мало для таких больших городов. И все же лучше, чем ничего. По крайней мере, я теперь могу сказать, что был в Бремене и Гамбурге, а если кто не поверит, – предъявлю фотографии: вот я у скульптуры «Бременские городские музыканты», вот я на Рыночной площади у «Роланда», вот я в гамбургском порту, а вот – в Сан-Паули у входа на Гердерштрассе, закрытую для юношей до 18 лет и «честных» женщин…
Фотографировать на Гердерштрассе я не рискнул. Опасался, что отберут фотоаппарат и вырвут пленку. Думаю, запросто могли (запрещено ведь). Мы прошли по Гердерштрассе, отгороженной с двух концов металлическими воротами, втроем – я, Уве и его приятель Отто, молодой деревенский парень из-под Гамбурга. Проститутки располагаются за стеклянными витринами на первых этажах невысоких слипшихся между собой домиков этой узкой улочки. Красивые молодые бабы, с элегантными прическами. Яркие брюнетки, настоящие блондинки. Отборные, породистые, в соку. Почти голые, в одних трусиках или полупрозрачных халатах. Стоят, сидят, полулежат в небольших кабинках с приятной подсветкой постельных тонов. Завидев прохожих, принимают соблазнительные позы, строят глазки, кивают головой, манят рукой и всякими прочими жестами. А какие линии тела, какие изгибы! [Зачеркнуто.] У меня чуть крыша не поехала. Да, против природы не попрешь. Сказался длительный пост. Признаюсь, я с трудом сохранил самообладание. В горле застрял сухой комок, а сглотнуть его я почему-то никак не мог.
Сглотнул я только, когда мы вышли с другого конца Гердерштрассе. Переведя дух, я почувствовал физическую потребность что-то сказать, но не знал что. Будь я рядом с соотечественниками, наверно, сразу бы нашел подходящее словцо – крепкое и увесистое, как дубина! Но рядом с мной были немцы. Прервав тягостное молчание, я, наконец выдавил из себя: «Они восхитительны!». Филипп, поверь мне: это голая правда. Я был искренен. «Они отвратительны! Отвратительны! Отвратительны!» – заорал вдруг Отто. Я опешил и остановился, а Уве, поглядывая на нас, натужно захихикал. [Зачеркнуто.] Чего угодно, но такой реакции я не ожидал. «Почему?», – растерянно спросил я. – «Как почему?! – возмутился Отто. – Ведь они же  п р о с т и т у т к и!». После этого я уже ничего не говорил. Сказать было нечего. [Зачеркнуто.]
А сейчас, когда пишу про все это (сам не понимаю, зачем, ведь уже два часа ночи), я вот что думаю. Сравни мой разговор с Юлихом в Берлине, я его только что описал. Заметь: Вальтер старше меня лет на десять, а я на десять лет старше Отто. [Зачеркнуто.] Все дело в возрасте! Меняет он людей этот возраст, причем до неузнаваемости меняет. Как сказал Горбачев, «здесь собака порылась».
Вообще-то я не в восторге от Гамбурга. Трудно объяснить, почему, но факт. То ли погода была пасмурная, то еще что, а показался он мне каким-то холодным, отчужденным, небезопасным.
По сравнению с многомиллионным портовым Гамбургом, Свободный Ганзейский город Бремен на Везере мне понравился больше. Приветливый, милый городок. Живет в нем всего полмиллиона человек. В историческом центре, в квартале Шноор с узенькими улочками, прилепившимися друг к другу краснокирпичными и фахверковыми домишками, цветами на подоконниках, сувенирными лавками, малыми скульптурами в человеческий рост атмосфера прямо-таки сказочная. Особенно запомнились Бётчерштрассе и дворик «Вюсте Штетте». Вот, действительно, сказка, ставшая былью. Не знаю, может быть, у меня чересчур богатое воображение? Вне исторического центра Бремен местами похож на многие северогерманские города, в том числе на Гамбург. [Зачеркнуто.] А ведь и в Бремене шел дождь, когда мы туда приехали. И ветер дул сильный. И промок я там до нитки… В общем, впечатления от этих городов очень и очень разные. Ясно, что они субъективны, поверхностны, случайны, отрывочны. Но что поделаешь, так мы и живем. Других впечатлений, кроме первых, у меня пока нет.
Но еще более яркое и сильное впечатление произвел на меня Амстердам. Мы доехали к нему из Клеве через Ниймеген и Утрехт. Эти города я практически не видел. В Амстердам мы въехали по Утрехтской дороге, потом миновали большой мост через Амстель и оказались перед Королевским парком им. Мартина Лютера (кажется, он так назывался). Потом проехали по наберженой Амстеля(и) (он или она?), повернули налево и припарковались. А дальше отправились пешком к северу города по направлению к центру.
Центр чудным образом находится на берегу то ли бухты, то ли уже самого моря. Во всяком случае, там расположена центральная станция прогулочных катеров. Они застекленные и такие длинные-предлинные, что не понятно, как они плавают по узким каналам внутри города. От станции по набережной мы направились влево, вышли к каналу Prinsengracht, вдоль него добрались до красивой Западной кирхи, снова повернули налево и вышли к Королевскому дворцу. От него мы побрели на юг и вышли к собору Munttoren. Надо сказать, к тому времени мы уже изрядно устали. Так что каждый шаг на юг к автомобилю Уве давался нам с трудом. Правда, все это пока лишь голая топография и топонимика. А дело-то не в них.
Амстердам – самый красивый город из всех, которые я видел! Он настолько уютен, человечен, раскрепощен, толерантен, демократичен… [зачеркнуто] У меня просто нет слов, чтобы все это выразить. Я был-то в этом городе всего лишь день, но его атмосферу впитал в себя сразу, как губка. Амстердам не давит на психику высокими грузными домами – они малой и средней высоты, изящные и легкие. Они как бы соразмерны человеку, его росту, ногам и рукам. Амстердам не заставляет тебя почувствовать заброшенность и одиночество среди широких проспектов – его улицы скорее узкие. И кругом вода – символ текучести, порочной переменчивости, либеральной ликвидности и в то же время постоянства и покоя в неустойчивости. Это символ свободы, которая граничит с анархией и вседозволенностью (сел в лодку и поплыл, куда хочешь), но которая не переходит в них, потому что сограждане слишком друг друга уважают (густая сеть каналов требует неусыпного внимания и самодисциплины) [зачеркнуто]…
Вообще, Голландия поразила меня своей красочностью, многоцветием, многообразием. Она ярче, пестрей, светлей Германии. То же самое можно сказать и про самих голландцев. Не то чтобы все немцы – угрюмые буки, а все голландцы – разудалые жигало. И тут, и там есть самые разные люди. Но стиль поведения, стиль общения, атмосфера все-таки различаются. В Голландии они как бы легче, непринужденней, веселей. Один птичий язык чего стоит: то он порхает как шустрая голубянка, то понесется как встревоженный махаон. Понять ничего не возможно. Сколько раз пытался. Не могу. По сравнению с мутным нидерландским, немецкий для меня – журчание чистой родниковой воды. [Зачеркнуто.] А какие чудесные красоты я узрел на подъезде к Амстердаму! Ни в сказке сказать, ни пером описать. Красные и черные ветряные мельницы на фоне голубого неба, зеленых лугов, синих каналов. Роскошные белые виллы богатеев, утопающие в цветах и зелени… [Зачеркнуто.] Нет, это надо видеть!
Что-то я ударился в лирику. [Зачеркнуто.] Жаль, но сейчас уже поздно, с дороги устал, к тому же махнул рейнского. А то бы до утра описывал тебе прелести северной Венеции. [Зачеркнуто.] Извини, пора заканчивать. Уже три ночи. Или утра? Светает, птицы начинают щебетать – значит, уже утро. Выходит, не завтра, а уже сегодня мне идти за билетами. [Зачеркнуто.] Посплю-ка я часиков пять-шесть.
Так что у тебя там со студенткой из Мёнхенгладбаха?
До свиданья,
Томилин.

Билефельд
20.07.90
Дорогой Саша!

Спасибо тебе за паспорт, за интригующее, местами пикантное письмо. Поздравляю тебя с очередным путешествием! Жду от тебя новую сказку, о Касселе. Я тебе, конечно, завидую.
Паспорт я не ждал так рано, потому что перепутал дату твоего приезда в Бонн. Конечно, мы еще созвонимся непосредственно перед отъездом. Думаю, лучше 26-го или 27-го июля. Я тебе позвоню. Вечером.
Письмо Тиль я написал. Причем довольно хамское. Лучше, чтобы ты знал его содержание.
Дело в том, что в этом месяце мне упорно не переводили денег. Да, я не голодал. Но все мои планы летели к черту. Вот лишь один пример. Я присмотрел маме давно желанный плащ. Оказалось, что он мне в тот момент не по карману. Я ждал деньги со дня на день и попросил продавщицу магазина отложить этот плащ для меня. Она пошла мне навстречу. Но перевод пришёл только через неделю. Стоит ли говорить, что плащ мне так и не достался?
Я нервничал и ничего не понимал. Суди сам: когда я приехал в апреле, то из-за халатности сотрудников фонда получил стипендию только 17 апреля (за март!). В следующий раз – 10 мая. Потом – 1 июня. Я так понял, они постепенно втягиваются в нормальный ритм, из месяца в месяц приближаясь к приемлемой дате. Но когда перевод снова задержался, и его не было 11-го июля, я отписал Тиль письмо (звонки в данном случае – пустая трата времени и денег). В нём я сообщал, что еду в Москву 29-го июля, а возвращаться хочу между 23-м и 25-м августа, в зависимости от того, как получится с билетами. Я обещал ей, что как только узнаю точную дату, сразу отпишу из Билефельда или уже из Москвы. Обещал также (при необходимости) контрольный звонок из Москвы.
Но я написал еще кое-что: например, о том, что никакой регулярности в поступлении денежных переводов не наблюдаю и что мне хотелось бы эту регулярность понять, указал даты поступлений переводов и выразил надежду увидеть деньги за прошлый месяц хотя бы до моего отъезда. Я спросил Тиль, не могу ли я написать заявление в их бухгалтерию, чтобы стипендия за июль пришла хотя бы 1-го августа, дабы я мог спокойно тратить всю нынешнюю стипендию, не откладывая в запас деньги на квартплату. Я тактично осведомился: если один раз мне перевели деньги 1-го числа, то, может быть, это удастся сделать и во второй раз?
Так вот, на это письмо я не получил вообще никакого ответа! Но через три дня деньги пришли. Не знаю, что и думать: то ли моё письмо возымело действие, то ли и без него деньги пришли бы тогда, когда они пришли?..
Я тут же купил микроволновую печь фирмы «Сименс». Как выяснилось, она сделана в Южной Корее. Теперь я ею пользуюсь и уже по неопытности сжёг кусок мяса и кусок хлеба, отчего она теперь противно воняет. Мясо в ней, конечно, готовить не стоит: получается сочное, но жесткое. А вот подогревать утром хлебцы очень даже стоит. Купил и кое-что из барахла. Причем всякий раз прицеливался на качественное и дорогое (так было с печкой), а покупал дешевое и, соответственно, не очень-то качественное. Сейчас я в мыле: много работаю, но надо ведь и покупки делать!
Между тем, в Москве развернута большая кампания, чтобы купить для нас обратные билеты. Подготовлено письмо из института. Маша, Вика и один мой приятель ходят ежедневно отмечаться в очереди. Вот так.
Еще раз огромное спасибо за паспорт. Человек я нервный, а ты уберег меня от большой нервотрёпки. Да, чуть не забыл: спасибо и за сигареты (передашь их в поезде). Хорошо, что у тебя не возникло проблем в посольстве.
Да, и еще: впервые слышу о Берлинском научном центре. Что это за зверь такой и о чём был твой доклад – о перестройке? Надеюсь, тебе заплатили?
[Подпись]

Бонн
22.07.90
Дорогой Филипп!

Если ты читаешь это письмо, значит, перед тобой лежит твой билет до Москвы на 27-е. В этот раз проколов быть не должно, и я помогу тебе загрузить вещи в поезд, дотащить до купе и т.п.
Контрольного звонка жду от тебя 26-го июля с 20-00 до 21-00. Я предупрежу о звонке Бинднеров, поэтому даже если ты меня не застанешь, они подтвердят, что у меня все в порядке. Если вдруг возникнут какие-то проблемы, я сам тебе позвоню.
Отвечаю на твои вопросы, но спешу, поэтому кратко. О Берлинском научном центре: кто его учредил, я, признаться, не имею понятия. Главное, что за мое выступление мне хорошо заплатили – вдвое больше, чем позднее в Касселе: 400 ДМ. Докладывал я не о перестройке, а о том, что православная этика склоняет русских к общинному коллективизму с круговой порукой, созерцательности и лентяйству, и как следствие формирует у них патернализм и иждивенчество – основные социально-психологические черты нашего совкового социалистического менталитета. Все гениальное просто. Если протестантская этика породила дух капитализма, то православная этика – дух социализма. Доклад приняли на ура! Были не только сотрудники и аспиранты – пришли два маститых советолога. Один из них, Ханс-Эрих Граматцки из Свободного Берлинского университета, высказался, правда, скептически: мол, не все так просто и однозначно. Я его аргументы оспорил. Получилась небольшая дискуссия, которая пошла мне только на пользу.
Затем ко мне подошел молодой аспирант-политолог и пригласил на кофе. Мы разговорились, завязали знакомство. Во всяком случае, он приглашал меня к себе, когда я снова буду в Берлине. Вообще-то он из Кёльна, там у него мать и сестра. А живет он в старом центре Восточного Берлина. Здесь квартиры сейчас снимать намного дешевле, чем в Западном. Вот такие дела.
О Касселе сказки не будет. Не сказочный это город. Современный, прозаический, а с точки зрении зодчества и достопримечательностей, малоинтересный. Лежит он в огромном плоском котловане, который можно обозреть с высокого холма. Какой-то гордый князь построил на вершине холма претенциозный дворец, правда, в архитектурном отношении, не очень убедительный. Я был там и любовался видами. Этот князь отличился еще тем, что соблаговолил предоставить в Касселе политическое убежище гугенотам-беженцам из Франции, среди которых было много евреев.
Принимал меня Карл Циммерман. Помнишь его? Я продолжаю, если можно так выразиться, собирать дань за то, что в сентябре 1988 года организовал советско-западногерманский симпозиум. Все, кто принимает меня сейчас в ФРГ, в нём участвовали. Они обязаны мне приглашениями в Москву, сопровождением по городу, переводом и т.п. Циммерман дал объявление в местной газете о моей лекции, и на нее собралось около трех десятков человек. Зал был небольшой, для всех мест не хватило, несколько человек даже стояли на входе. После выступления меня засыпали вопросами. Я, как мог, отбивался часа полтора. Карла Циммермана и кассельцев прямо обескуражил главный тезис моего выступления. Я заявил, что «перестройка» в том виде, как ее задумывал Горбачев, потерпела крах. Для этого пришлось объяснить сначала, что такое «механизм торможения». Немцы были в шоке...
Раньше я чисто интуитивно догадывался, а сейчас ясно понял: хочешь заработать денег на Западе – пугай Востоком. Бей своих, чтобы чужие боялись. Сгусти краски, смести акценты, покажи, наконец, собственную беззащитность. Универсальный рецепт. Но использовать его надо с умом. Медведи, разгуливающие по Москве и откусывающие головы случайным прохожим, – это, конечно, кич. А вот русский Змей-Горыныч о трех головах – сталинизм, коррупция, преступность (русская мафия) – производит на сентиментальных бундесбюргеров сильное впечатление. Особенно, если сказать, что этот гад душит в зародыше благие порывы нашего в высшей степени гуманного и дружелюбного руководителя. Для немцев, полюбивших Горбачева, это не русская народная сказка, а самый настоящий политический триллер. Так что рекомендую. (Говорил, не будет сказки, но-таки рассказал!)
Циммерман еле отбил меня у дотошных кассельцев (в основном женщин-домохозяек среднего и постсреднего возраста), привез в ресторан, накормил и напоил. Это было весьма кстати, потому что я почти ничего не ел около суток. Я быстро опьянел, но скоро пришел в себя и погрузился в благодушнейшее настроение. Вечер мы продолжили у Циммермана, расположившись на веранде дома перед лужайкой и садом. К нам присоединилась подруга Циммермана Мони, которой, собственно, и принадлежит дом. Мы просидели до поздней ночи, рассказывая друг другу разные истории и потягивая приятное белое вино. А утром Циммерман отвез меня на вокзал. Вот тебе и весь мой сказ.
Если бы не лекции в Берлине и Касселе, я бы не свел концы с концами. Конечно, я бы не умер с голоду, но мне пришлось бы очень туго.
Счет по докладам у нас теперь равный: 2:2. У тебя в зачете Дюссельдорф и Гейдельберг, у меня – Берлин и Кассель. Ну, а Гейдельберг посетить – мне, видно, не судьба.
До звонка,
Томилин.