Год невинности

Василий Иванович.

Я был прекрасен. Энергия перла изо всех дыр. Я мог все. Я ходил по дому принципиально только без майки, хоть было холодно и отопления не было. Я излазил все балконы и залез на крышу блока под нами. Я отжимался, приседал, читал стихи и пел. Я вставал в 6 утра и шел в душ, чтобы закалятся и мыться по часу. Меня нельзя было остановить.

Вазочка был неприкольным, но таким супер удобным. Когда я его увидел, я почему-то понял, что это судьба и жутко расстроился. Но он был таким чертовски удобным. Небольшого роста, сантиметров на 10 ниже меня, худой как глист, с вечной улыбкой до ушей, демонстрировавшей удивительно плохие для его возраста зубы, он отличался добрым нравом и по-началу довольно покладистым характером.

Но он был некрут. И я всячески старался дистанцироваться от него даже когда мне приходилось бывать с ним вместе, а это приходилось делать очень часто, ибо помимо того, что мы жили с ним в одной комнате, мы еще и учились в одной группе.

Он был супер удобным, потому что над ним можно было постоянно безнаказанно шутить и всячески демонстрировать свое превосходство. Также я очень любил его поучать и наставлять на путь истинный, ибо считал себя еще и очень умным. Желание дистанцироваться, конечно, только усугубляло все эти вещи.

По учебе, однако, нам обоим приходилось совсем не сладко, потому что подготовка у нас была слабая, а материал с ходу пошел тяжелый и мы сидели бывало целыми вечерами над книжками со словарями, напуганные страшными историями про отчисления с первого курса.

Пары были жутким занудством. Я что-то  писал на страшных скоростях по полтора часа подряд, прекрасно осознавая, что прочитать это будет не в силах даже лучший дешифровщик мира. Но писать надо было, ибо надо было иметь исписанную тетрадь, дабы потом ее предъявить, дабы получить заветных зачет. Это все при том, что ксерокс уже к тому времени давно и исправно работал у нас в деканате.

Другие пары, где писать надо было меньше, тоже были тяжелы. Сидеть неподвижно полтора часа было очень трудно по-началу. Нужно было куда-то бежать, что-то делать и срочно. А тут приходилось что-то еще сидеть и слушать. 

Осень выдалась холодная. Из обогрева у нас был только маленький электрический обогреватель, который по мимо нас еще очень любили тараканы, приползавшие ночью погреться в больших количествах. С утра бывало проснешься от холода и наблюдаешь идилическую картину в виде спящего с головой под одеялом Васятки и толпы тараканов облепившей и без того засаленный обогреватель. А вставать страшно — там еще холоднее.

Вазочка очень любил печеньки, которые сам пек у себя дома, когда ездил туда по выходным. Его печеньки я тоже любил. Но я-то ел все подряд, а он только печеньки. В этом была глобальная и принципиальная разница между нами.

Еще он любил свою маму, а мама любила его. И поэтому раз в две недели я был вынужден терпеть ее присутствие в моей жизни, когда она приезжала навестить сынулю. Он дал ей даже ключ от нашего блока. Из-за этого утром в субботу периодически мне выпадала возможность лицезреть ее улыбающееся еще шире, чем вазочкино лицо, в нашей комнате. Едва продрав глаза и будучи принципиально в одних трусах под одеялом, я жутко стеснялся.
 

Надо ли говорить, что в сочетании с носками мама раздражала мое величество невероятно. Носки, конечно, были на первом месте, но мама... Или мама была на первом месте? Неважно.

У Вазочки было ровно семь пар носков и совсем не потому, что он верил в магическую силу цифр. Просто у него была пара носков на каждый день недели и, будучи использованной, она отправлялась под кровать. Таким образом к воскресенью все Вазочкины носки встречались под кроватью и только потом все вместе радостные отправлялись в стирку. Стирка представляла собой замачивание с утра в тазике с водой и прополаскивание вечером.

То были незабываемые ощущения. Ароматы стояли сказочные. Я со своей стороны попытался использовать все свое влияние на моего позитивного соседа, но напрасно. И мне стало совершенно ясно, что за всей внешней покладистостью этой вечно улыбающейся личности скрывался самый настоящий упрямый осел.

Постепенно наши столь нежные отношения стали разлаживаться и, хотя я все еще ел его печенье и пользовался его словарем, а он моим, ругня бывала иной раз нешуточная. Собственно она и привела в конечном итоге к столь известному в нашей общаге да и во всем универе великому полету Вазы.

Великий полет Вазочки.

Многие люди потом рассказывали мне про этот полет. Истории были самые разные. Говорили, что неких армян пятикурсник выкинул бедного славянского мальчика из окна, что чуваки не поделили бабу, что это были разборки чехов, что потом у нас в блоке нашли еще два трупа и т. д.

Только Каликан знал некоторую часть правды, так как это именно его разнузданный образ жизни помог вовремя обнаружить Вазу и доставить в больницу в благословенном для него тогда шоковом состоянии, не давшем разрыдаться от боли и страха.

Правда, Каликан тоже придерживался мнения, что Вазочку выкинул из окна пьяный армян, но по крайней мере он не навешивал на меня трупов.

Когда он выполз в 10 часов утра, дабы, судя по всему, найти чего-нибудь на опохмел, ибо на пары Каликан принципиально не ходил, он, по его словам, застал следующую картину. Пацан лет 15-и сидел в странной позе у общаги в окружении разбросанных вокруг книг и тетрадей и смотрел пустыми глазами прямо на Каликана. Потом пацан перевел взгляд на общагу и без всякого выражения посмотрел вверх. Пропитый мозг Каликана выдал только одну ассоциацию: Филиппок.

А дело было так. Обычно я будил этого любителя печенок. Но однажды я решил его наказать за строптивость и, не разбудив, ушел на пары. Ушел и закрыл дверь снаружи. Вообще-то у нас изначально было 6 ключей, но к ноябрю из известных нам остался один. Его-то я и забрал.

Формально ничего в общем-то страшного в этом не было, ибо остальные 5 ключей валялись где-то в блоке, вернее 4, потому что один Ваза отдал своей любимой маме. Надо было их только найти. Но в глубине души я прекрасно знал, что сыщик из моего соседа никакой, и нифига он не найдет.

Сижу на первой паре, злорадствую. Тут врывается прямо на пару каменда, выдергивает меня и орет: «Быстро признавайся! Что ты сделал с мальчиком?».

Каменда — это такое странное существо, которое может только орать и отдавать тебе ключи при заезде в общагу. Она же их и забирает при выезде. За исполнением иных дел мною замечена не была.

Я, естественно, в полном шоке начинаю вспоминать, что же я сделал с мальчиком. И как-то страшно так становится. Думаю, может и вправду я с ним что-то эдакое сделал.

Но тут из криков каменды я постепенно начинаю понимать, как на самом деле обстояло дело. Василий Иванович в конце концов проснуться изволили и даже изъявили желание притащить свою достопочтенную персону на занятия. Но вот незадача. Сему благородному порыву воспрепятствовала закрытая наглухо дверь. Наш герой незамедлительно начал поиски ключа, но спустя весьма непродолжительное время бросил это гиблое дело и задумался.

Все источники вдохновения и наслаждения лежали вне зоны досягаемости Вазочки, включая универ, столовую и даже, стыдно сказать, туалет. Он конечно знал, за что страдает. И ему в голову полезли невероятные, навеянные, видимо, неотложными физиологическими потребностями, совершенно нелепые мысли. Ему казалось, что я теперь его уже никогда не открою, что я решил уморить его голодом и т. д. Некоторым людям, судя по всему, лучше не думать совсем.

Провертев воспаленным мозгом все возможные варианты развития событий, Вазочка естественно вспомнил о моих многочисленных подвигах связанных с лазаньем по балконам и решил искать выход в этом направлении. Так и хочется сказать: трюки выполнены профессиональным балконолазом. Не пытайтесь их повторить.

Собственно таким образом Вазочка и оказался в больнице со сломанным бедром на вытяжке, где я его и застал через несколько часов, матерясь и размахивая апельсинами на всю палату. Как это ни странно, он был рад меня видеть и все простил. Добрая душа.

Девочка с двойным именем.

Вся группа состояла из девчонок, кроме нас с Вазой. Да что там весь курс был таким же, да и весь универ. Иняз, что с него взять?

Я пришел и стал суперзвездой. Центр внимания. Мачо. Была только одна проблема. Две. В доступности были только те, кого не очень хотелось. И я был нищ, как церковная мышь. Даже Вазочка со своей мамой и печеньками был богаче меня. Денег хватало только на взятку поварихе в столовой, которая за это разрешала там питаться три недели бесплатно.

Ну еще были рис и гречка, гречка и рис, ну и картошка. А я-то мачо, мне-то надо было самую королеву, а королеву надо было куда-то пригласить. То был суровый тупичок. Но по началу я об этом особо не задумывался, ибо нужно было адаптироваться к ситуации в целом. Нужно было научиться готовить, а потом съедать то, что приготовил, ибо столовка была не всегда, ее не хватало моему молодому растущему организму. Нужно было научиться стирать, ибо стиралкой нигде в пределах 2 километров и не пахло. Нужно было не вылететь из универа после первого же семестра, ибо, как я уже говорил, подготовка была слабовата. И еще много чего было нужно.

Была, однако, девчонка в нашей группе, которая вроде бы была довольно симпатична и в тоже самое время не производила впечатление недоступной королевы. И вот постепенно, когда процесс адаптации был уже на продвинутой стадии, я стал обращать на нее внимание. И даже потихоньку мечтать о более близком знакомстве.

Она так улыбалась сахарно, так передвигалась плавно. Надо было что-то делать.

Программа дистанцирования от Василия Ивановича включала в себя периодические прогулки в надежде встретить кого-нибудь крутого с нашего факультета. Собственно они превратились в прогулки с Виолкой.

Дурацкое имя. Ее родители были врачами. Они считали, что имя данное при рождении желательно не знать почти никому и уж тем более не стоит произносить почти никогда. Так, будучи Леной по паспорту, для всех она была Виолеттой. Врачеватели тела видимо хотели быть врачевателями душ. Или как-то так.

О Боже, как же я загорелся! И вот оно все складывается как нельзя лучше. Видно, что она совсем не против. Не против совсем. То есть до такой степени не против, что аж противно.
И я начинаю замечать, какая она все таки приторная, даже какая-то липучая. И меня переключает.

Возможно,  на меня так сильно повлияли эти все бесконечные голливудо-индийско-француско-итальянские фильмы про отношения, которые я пересмотрел в детстве. Может, прочитанная к тому времени классическая литература. Может, бесконечные рассуждения моей маман о том, какими должны быть мужчина и женщина. Может, все вместе.

Факт в том, что на моем месте любой воспользовался бы ситуацией, но только не я. Конечно, если б Ви имела выдающиеся формы, я бы преодолел себя, но она была обычной худенькой девчонкой. А я был таким офигенным мачо...

Ситуация зашла в тупик.

Часы сломались.

Когда я купил себе часы? До или после? Не помню. Но мне они жутко нравились. Я смотрел на них в любой непонятной ситуации. И в понятной тоже. Классные были часы.

И там была такая высоченная особа на нашем курсе. Играла в баскетбол за универскую команду. Останавливает меня в коридоре и что-то спрашивает. По началу я испугался даже. У нее были такие впечатляющие размеры! И темно-синее пальто до пола. Со спины, если добавить ружье со штыком, получался бы революционный солдат 1917-го года.

Ну и я, конечно, сразу на часы и бежать. Так прокатило пару раз. Потом она меня хватает, прижимает к стенке и вопрошает нежнейшим голоском: «Что это Вы молодой человек все на часы смотрите?».

Не помню, как мне удалось отмазаться и сбежать в тот раз, но задумался я крепко.

А время было мрачное. Вазочко уже валялся в больнице. Подходил к концу ноябрь. Было холодно и темно. Сессия в конце декабря грозила отчислением. Как бы я ни старался, удовлетворить преподов было крайне трудно. Меня считали туповатым даже мои одногруппницы. После неудачи с Ви они, поняв, что со мной каши не сваришь, относились ко мне как-то даже брезгливо.

Староста, которая прежде улыбалась почти также сахарно, как Виолка, временами называла меня дураком прямо в лицо. И я ничего не мог с этим поделать — я же джентльмен.

И вот, сидя по вечерам в одиночестве и ужасе плюс голодный, потому что в этот момент со столовой была какая-то проблема, я читал и зубрил, зубрил и читал. И слушал радио. А там было почему-то только две радиостанции и песни почти исключительно про всякую романтику. Сосед еще снизу, зараза, трахался со своей женой так громко и смачно...

И полезли разные мысли. А эта Яна на самом деле, если присмотреться не так уж и страшна, даже и совсем не страшна. У нее даже симпатичное лицо. А когда снимает пальто, обнаруживаются даже совсем и неплохие формы, даже очень аппетитные формы. Спортивная фигура... И голос приятный...

Фантазия заработала на полную мощность. И я стал пытаться оказаться как можно чаще в том же месте и времени, что и она. Подойти сам я не мог. Она же первая проявила инициативу! Круто же! Пусть она за мной бегает!

И каждый раз при виде ее сердце начинало колотиться все сильнее.

Но Яне, видимо, не очень понравилось мое поведение с часам. (Может они были не такими классными, как я думал?). Не видно было, чтобы она хотела предпринять какие-нибудь дальнейшие действий по соблазнению такого классного меня.

Я стал думать о ней все чаще. Я думал только о ней.

Теперь я сам пытался заговорить с ней. Пригласить куда-нибудь? Денег не было категорически. (Или я просто был слишком жадным?). Хотя бы просто пообщаться.

Пару раз мне удалось застать ее одну и поговорить. Но проклятое сердце колотилось так сильно и язык заплетался так безбожно, и я порол такую чушь, что становилось только хуже.
Она стала смотреть на меня подозрительно. Выражение ее лица стало напоминать мне выражения лиц моих одногруппниц.

А фантазия не унималась. Я страдал. Я страдал под звуки тупого радио и бесстыдного соседа. Я страдал под английский, я страдал под латынь... И часы сломались. Хотя это даже к лудшему — они меня стали бесить.

Все время было темно. Ночь отличалась ото дня только тем, что днем приходилось тащится на пары. Состояние было странное. Ночью и днем я и спал и не спал одновременно. Закрывал глаза, видел свои фантазии/сны, открывал что-то зубрил и так постоянно. Все, что происходило вокруг, фильтровалось через это состояние и приобретало неестественно вывернутый безобразный вид. Виолка продолжала сахарно улыбаться, другие коситься. От этого становилось еще тошнотворней.

В таком состоянии я дополз до экзаменов и каким-то образов даже сдал их. На тройки правда, но сдал. И меня не отчислили.

Маман.


А маман моя жила в Грузии. Мы тогда еще писали друг другу письма. И я в декабрьском бреду позвал ее приехать. Это было большой ошибкой, и я, наверно, задним умом это даже понимал. Но состояние психики у меня было в то время такое, что ожидать от меня тогда рационального мышления было бы глупо.

Маман приехала и поселилась у меня. Вазочка-то все еще был в больнице. Место было.

И мне стало с одной стороны немного легче с другой намного тяжелее.

Моя маман — очень общительный человек. Помню, когда я был ребенком, она часто проделывала одну коварную штуку со своими приятельницами. Заманит бывало бедную женщину к себе на кухню, пообещав сварить ей лучшего в мире кофе и рассказать про ее судьбу по кофейному налету, и выльет на нее всю историю своей жизни со всеми подробностями. Бедная жертва сидит, слова вставить не может. И так часа три. А я еще наивный удивлялся, что к маме постоянно разные подруги приходят.

Она вывела меня из зациклинности. Но она не хотела уезжать. Трудно сказать, почему. Я давно, если честно, бросил попытки понять причины ее поступков. Так мы и жили аж до второго курса вдвоем.

Нет ну справедливо ли? Все вокруг наслаждались молодостью и свободой, а я жил с мамой! Я, супермачо, мегачеловек, само совершенство!

Маман меняла какие-то непонятные работы постоянно. То приносила с собой пирожки, то сосиски в тесте, то еще что-то.

И главное — ей никто ничего не говорил. Где была эта каменда с ее большим ртом? Нельзя было просто прийти и сказать: «Гражданка, это студенческая общага. Покиньте помещение в 24 часа.». Эх!, некому было меня защитить.

Особенно было противно, когда этот гребаный сосед трахал жену. Лицо маман было при этом таким странным. Она никак это не комментировала, но однажды сходила к каменде и пожаловалась, на что каменда ответила: «А он (то есть я) что тормозит? Дурак.»

Чих-пых.

На самом деле первым человеком, с которым я познакомился в универе, был Чих-Пых. У него и фамилия тоже была смешная: Мандыркин.

Он к нам с Васяткой захаживал временами, чтобы показать какой он офигенный. Бросался на меня исподтишка с намерением побороть. Он, типа, занимался всю жизнь айкидо и хотел показать свою силу.  Но, конечно, несмотря на двадцатикилограммовое преимущество на его стороне, у него не было шансов. Тело у него было рыхлое и мягкое, плечи покатые, а зандица большая. При этом мордашку он имел довольно смазливую и многим девочкам нравился. Наверно он им напоминал красивую мягкую и уютную подушку.

Еще вместе с ним приходили какие-то страшные бабы из его группы. Мы с ними ржали, как кони, хотя моя благородная натура не позволяла опускаться до секса со страшилами.

Но было забавно. Однажды, все вышли и оставили нас с одной из них, не помню имени, в комнате одних. На ней был халатик  выше колен, и видно было практически все.

Я, по своему обыкновению, начал витиевато болтать на разные, типа, возвышенные темы. Что бы я не говорил, ответом были намеки. Очень мне понравилось ее высказывание, что женщина нужна, чтобы ее трахать.

Однако, каким-то образом мне удалось этого не сделать. Та женщина нашла потом многих желающих, и слухи о ней плодились и множились все пять лет. Чих-Пых сам их очень любил распространять. Особенно ему нравилась история про данную нескромную особу и трех чеченцев в душе. Хотя, возможно, это был просто плод его извращенной фантазии.

Впрочем все эти забавные посиделки происходили не слишком часто, ибо Чих-Пых заходил не слишком часто, а мы с Вазой были поглащены учебой, печеньками и разборками, поэтому по гостям нам ходить было некогда.

Когда Васютко попал в больницу мы с Чих-Пыхом тоже не шибко общались. Были другие дела. Нужно было не вылететь из универа. Но, когда приехала моя маман, я стал к нему ходить гораздо чаще. Не сидеть же было постоянно с мамой и есть пирожки?

Чих-Пых жил один в комнате, как царь. У него там был гламурненький ремонтик, неплохая мебелишка и вид из окна на Машук. Просто папа у него был полковником ФСБ. Это обстоятельство также сказалось, видимо, на школьном аттестате, потому что, судя по школьному аттестату, Чих-Пых был круглым отличником. В универе же он еле-еле вымаливал четверки до самого конца обучения.

Вообще-то Чих-Пых меня к себе особо и не звал, но у меня не было другого выбора и приходилось быть навязчивым. Это не было приятно, но, повторюсь, альтернативой была мама с пирожками и многословием.

Водочно-пивной квартет.

Папа фсбэшник не проходит даром. Чих-Пых всегда пытался дружить с выгодными людьми. Ко времени приезда моей мамы он подружился с нашим суперотличником Толстым, который терпеть не мог, когда его так звали. Вместе с толстым в комплекте шел Крокодил с гитарой. Тоже выгодный человек — он же с гитарой.

Чих-Пых кривился, когда я приходил, но выгнать открыто не мог — слишком был дипломатичен. Я же довольно быстро влился в коллектив, несмотря на Чих-Пыха и Толстого, которому по началу я тоже не нравился.

На самом деле неоспоримым лидером коллектива в данном квартете был Крокодил. А вот ему-то я и понравился, а значит меня принял и Толстый, он принимал все, что принимал Лидер. Ну и Чих-Пыху уже тоже деваться было некуда.

А любил меня Крокодил за то, что я не отказывался бухать и даже сам многократно был инициатором. Надо же было как-то забыть присутствие мамана и несчастную любовь. А еще меня любил Крокодил, потому что, когда он выл свои песни на гитаре, я, будучи легко опьяняемым по причине полного отсутствия опыта, выл вместе с ним совершенно искренне  и, преданно глядя ему в глаза. Кто же от такого устоит?

Крокодил, как можно было догадаться, был страшен. Страшен он был не столько лицом, правда, сколько прыщами, которые, что бы он ни делал, не выводились. По этой простой причине у него тоже была несчастная любовь.

Джентльмены из моей новой компании были людьми весьма состоятельными, поэтому они с легкостью могли позволить себе бутылочку пива, а то и другую. Я же, как я уже говорил, был нищ, как церковная мышь. По этой простой причине я был всегда за водку. Дешево и сердито. Джентльмены морщились, но соглашались.

Возможно, именно я и был тем фактором, который в итоге и привел к разложению сие благородное общество. Но я был беден, и мне хотелось выпить.

Алкоголь и безумная компания — лучшее средство от душевных бурь. Я снова стал супер человеком. Я ржал, я выл, я даже стал лучше учиться.

Чих-Пыху, правда, не повезло. Он занял место Васятки и стал постоянной жертвой моего стеба. Крокодил меня в этом поддерживал ну и Толстый тоже, он же делал все, чтобы нравиться Лидеру. 

Стеб над Чих-Пыхом вошел в традицию, и, если поговорить было не о чем, говорили о нем. Он обижался, но терпел, в тайне считая себя умнее всех.

Но, хотя я и был инициатором водочных вечеров и стеба над Чих-Пыхом, меня почему-то и в этой компании тоже считали дураком. Даже заводя разговоры про злосчастного Чих-Пыха, начинали обычно так: «Толян, конечно тоже не самый умный из нас, но он по крайней мере...». Я старался этого момента не замечать, но замечал, и Чих-Пыху доставалось еще сильнее.

Было весело.


Толстый.

Так время незаметно докатилось до мая. В мае пар почти не было. Чих-Пых с Крокодилом надолго уезжали домой то на майские, то на выходные, а мы с Толстым оставались в городе.

У него тоже не было ни друзей, ни подруг, кроме нашего пиво-водочного квартета, поэтому мы с ним иной раз гуляли по парку, дабы отдохнуть от подготовки к экзаменам.

Вели светские беседы на английском, иногда пили пиво, жестоко критиковали всех знакомых, включая Крокодила с Чих-Пыхом. Короче, я даже начал думать, что нашел реального единомышленника и друга.

Толстый считал себя панком и слушал «Сектор Газа». Если кто не помнит, это мат-перемат каким-то подсипловатым голосом. У него также имелись специальные черные туфли с цепочкой и косуха, которую впрочем он носил довольно редко.

Интересно то, что хотя никто серьезно не рассматривал Толстого, как панка и на «Сектор Газа» так никто и не додсел, несмотря на активную пропаганду, сама идея «панкизма» крепко запала в голову всем членам нашего пово-водочного коллектива, особенно мне и Крокодилу. Предполагалось, что панкам было плевать на любые правила. И поэтому через некоторое время мы все стали считать себя панками.

Один раз Толстый даже пригласил меня к себе домой и показал кино, что было уж совсем верхом доверия с его стороны.

Он жил с мамой в двухкомнатной квартире. Мама у него тоже была круглая, и вместе они выглядели как два колобка. Мамина работа была связана с проверкой на качество алкоголя. Поэтому по праздникам она иногда снабжала нас качественной водкой, чтобы мы не травились всякой гадостью.

Пока мы наслаждались фильмом в гости к Толстому зашел некий слегка придурковатый парень, кажется Славик. И Толстого понесло. Он издевался над бедным Славиком, как только мог. Славик был и дураком, и тормозом, и кем-то еще, в общем, у них было полное взаимопонимание. Кроме того, Славик тоже считал себя панком и тоже любил «Сектор Газа».

Из чего я сделал вывод, что Славик был единственным другом Толстого, которого он стеснялся, потому что считал идиотом, поэтому о нем никто и не знал. Наши комплексы бывают так забавны.

Жизнь, однако, научила меня, что такие люди, как Толстый не бывают хорошими друзьями ни для кого. Сегодня он всячески опускает при тебе своего старого приятеля, завтра он будет опускать тебя.

Пиджак.

Как-то был большой промежуток перед зачетной неделей, когда я долгое время не видел никого кроме своей маман, у которой были вечные проблемы на работе. То кто-то ее обидел, то несправедливо заплатили, то еще что-нибудь. В общем, потоки негатива в лошадиных дозах.

Пошел я на рынок чего-то купить, а мама была на работе. Ну и на рынке увидел из далека Яну  с подругами, такими же высоченными, как и она. Настроение совсем испортилось.

Возвращаюсь. Тут слышу, кричат. Поворачиваюсь. Все наши товарищи в полном составе, кроме меня разумеется. Приехали на зачетную неделю и выщемили Толстого по телефону.

Мы, говорят, идем к тебе. Ты рад? Конечно, говорю, рад. Чем займемся?

Спрашивать нужно было скорее: «Что пить будем?», потому что занимались мы вчетвером практически всегда одним и тем же.

Но денег ни у кого почти не было. Поискали по сусекам и нашли четырнадцать рублей. А у меня дома были три яйца и бутылка подсолнечного масла.

Четырнадцать рублей как раз хватало на бутылку самой что ни на есть паленой водки, которую продавали тайно из под полы бабки в ларьках на рынке.

Хотелось мне на тот момент сотворить что-нибудь безумное, чтобы как-то отвлечься от безрадостного существования, поэтому при моей активной поддержке мы купили бутылку и пришли ко мне в блок. Ну а там выяснилось, что все эту водку пить боятся, даже Крокодил, который однако счел нужным как-то там отмазаться то ли здоровьем, то ли мамой, то ли учебой. Короче, чем-то сильно неправдоподобным.

Из всех героев остался только я. Терять мне было нечего. И я заявил, что раз вы все такие девочки, я ее сам выпью при чем в три приема используя двухсотграммовый граненный стакан и яичницу в качестве закуски.

Толстый вызвался следить за полетом, а Чих-Пыху было поручено незамедлительно приготовить яичницу для героя. Крокодил же, развалившись на кровати и глядя на стену, где на обоях была изображена чудесная, хотя и засаленная березовая роща, принялся рассуждать на свою извечную тему, что водка без пива — деньги на ветер. На это я заметил, что лес без деревьев, как водка без пива.

«Предстартовая подготовка!», - скомандовал Толстый. И полет начался. Мне налили первый полный стакан. Я залпом выпил. Потом второй. Пошло чуть лучше. Третий пошел совсем легко, потому что был неполный. Я закусил яичницей, о которой Толстый потом говорил, что ему хотелось блевать от одного ее вида, и мы стали ждать.

Помню: «Пять минут полет нормальный!», потом: «Десять минут полет нормальный!», потом: «Пятнадцать минут полет нормальный!». Потом я каким-то образом очутился у Чих-Пыха на его драгоценной кровати.

Часов пять подряд я агонизировал, свесив голову в ведро и слушал, как обо мне разговаривали в третьем лице. «Я живой!» - орал я время от времени и нырял обратно в ведро. Чих-Пых, кажется был злой как собака. Неудивительно, до этого он еще не всех и не всегда пускал посидеть на своей любимой кроватке, а тут она оказалась вся облевана, как и пол рядом с ней.

Когда я более или менее пришел в себя, чуваки успели уже сбегать за пивом. (У кого-то все-таки были деньги.) Они сидели за столом и думали, что со мной делать. Уже темнело, а я продолжал лежать как бревно почти без признаков жизни.
За окном послышались пьяные голоса. Кто-то вышел на балкон проверить, что там такое. Оказалось, там в кустиках метрах в пятнадцати от общаги расположилась парочка местных бомжей.

Все вышли на балкон посмотреть на это зрелище и позапускать в бомжей бутылками. Однако вместо этого Крокодил стал расспрашивать их, какую водку они пьют и пили ли они когда-нибудь водку, которую выпил наш друг.

Бомжи оказались на редкость разговорчивыми. Они стали рассказывать, что помереть от этой водки, конечно, нельзя, но у них самих периодически отказывают пальцы на руках и ногах, а так нормально все.

Так мои друзья, положившись на авторитетное мнение бомжей из-под куста, решили не вызывать скорую. Но расслабившись по этому поводу, они дали волю воображению и начали рассуждать, что вот, мол, было бы забавно: первый в нашем универе первокурсник, отдавший концы от бутылки паленой водки за четырнадцать рублей.

На этом моменте меня самого потянуло на драматизм, и я стал орать: «Дайте мне пиджак! Дайте мне пиджак срочно!».
«Зачем тебе пиджак, Толян?», - спросил слегка шокированный голосом из безжизненного тела Чих-Пых.
«Хочу быть, как Ленин в Мавзолее», - ответил я умирающим, но гордым голосом.

Это спровоцировало продолжительное бурное обсуждение по поводу того, стоит ли мне после такого дать кличку Ленин или Пиджак. Кажется, в итоге согласились на Пиджака. Но, на сколько мне известно, эта кличка ко мне так никогда и не применялась.

Тут заскочил Русик, сосед Чих-Пыха, чей брат собственно и мешал мне заниматься, громко трахаясь с женой.

«Ниче», - сказал Русик, - «От бутылки водки еще никто не умирал» и предложил собравшимся пофоткаться с телом.

Русик, Слава Богу, был быстренько выдворен.

Кончилось все тем, что еще через часик я пришел в себя достаточно, чтобы самостоятельно доползти до дома, не заблевывая все вокруг, и лечь спать. Так я нажрался в первый раз в жизни.


Мощная сессия.

Такие моменты меня бодрят. Чуть не померев, я понял, как прекрасна жизнь, и энергия забурлила в моем молодом организме с новой силой.

Я ворвался в сессию, как цунами. У экзаменаторов не было шансов. Там, где не получалось получить пять с первого раза, я шел второй и третий. Я зубрил, бегал по всем корпусам за конспектами, списывал, навязывался, просил, умолял.

В итоге, сам того не ожидая, я окончил сессию со всеми пятерками, точно также как и Толстый, которого аж перекосило от этого. Он-то думал, что он один лучший. А меня они все, включая Крокодила, считали туповытым, так же как и мои одногруппницы, которые были удивлены не меньше.

Это была победа. Я был очень горд собой.

Мы решили это отпраздновать. И дело пошло на столько хорошо, что на этот раз нажрался в дрова Толстый. Нам пришлось тащить эту жирную скотину, которая даже не могла завязать шнурки, к нему домой через весь город.

Не зря говорят, что, когда человек пьян, он обнаруживает настоящего себя. Это толстое животное оказывается еще было страшным националистом. Странно, что он еще меня терпел в своем присутствии, хоть я и грузин.

Всю дорогу он приставал ко все встречным армянам и людям не похожим на славян, и один раз даже схлопотал в за это в морду. Это получилось очень забавно.

Оно, это пьяное тело было очень тяжелым, не зря же он был Толстым. Мы присели за стол во дворе, отдохнуть. А по другую сторону стола тоже была лавочка. Там сидел здоровенный армянский парень и играл в карты с приятелем неопределенной национальности.

Наше тело сначала этого обстоятельства не прочувствовало. Но посидев какое-то время спокойно мордой вниз, оно, видимо, услышало разговор и подняло голову, чтобы посмотреть.
«У! Сука армян», - произнесло оно злобно.

Армян показался мне суперменом, потому что, несмотря на то, что я внимательно следил за развитием событий, я решительно не заметил, как он умудрился так проворно дать Толстому в морду.

Морду Толстого развернуло ударом прямо на меня. На ней было такое детское неподдельное удивление, что, если бы нам не нужно было срочно покидать место преступления, дабы не быть битыми, я бы заржал в голос. Но наши пьяные силы были явно не ровня агрессивному и очень мощному на вид противнику. И потом, хоть я на тот момент и готов был биться до конца за друга, тут он был явно неправ.

В конце концов Толстый был благополучно доставлен домой к маме на экзекуцию, Чих-Пых поехал к себе в царство крутых фсбэшников, Крокодил тоже поехал домой. А я остался в общаге, потому что мне абсолютно некуда было ехать.

Год закончился.

Продолжение следует.