Памятник

               

                ПАМЯТНИК

     – База! База! Я Геолог! Не слышу вас!
     – Геолог! Геолог! Сдвиньте стрелку на пару делений впра... Нее…!  Кажется, влево! Черт! А может быть вправо? Вы куда сдвинулись-то? Побудьте на связи. Мне надо сбегать тут. Приспичило!
     Радист быстро закутался в простыню от тучи назойливых комаров, злобно жужжавших за дверью радиорубки, и кинулся из дома, как в пропасть, в досчатую будку с намалёванными оранжевой краской двумя нулями.
     Об этой будке необходимо сказать отдельно несколько слов. Как только группа изыскателей из интеллигентного города Ленинграда появилась на территории бывшего тюремного лагеря, она обнаружила её страшно загаженной. Туалетов за колючей проволокой не предусматривалось, как и во всём приполярном городишке, бывшем чукотском поселении на десяткок чумов. Геологи тот же час вырыли выгребную яму, поставили над ней наспех сколоченную будку и начертали на ней два нуля. Успех сего заведения был оглушительным и несколько неожиданным. Правда, не сказать, что очень уж ваятелям приятным. Так как вскоре к сооружению выстроилось, чуть ли не всё население городка, месту невиданному в этих местах, раритетному. Даже, регулярно навещающие городок оленеводы, в поисках горячительных напитков, толпились заглянуть сюда, как на некое чудо. Через малое время в будке не было места, куда бы могла ступить нога человека. И один из доморощенных экспедиционных поэтов повесил внутри означенного уединения взывающую надпись: «Товарищ! Прежде чем начать, свой зад не позабудь отцентровать!». Лозунг помог, но не так уж, чтобы продуктивно. Вероятно, не все живущие или посещающие Заполярье были обучены кириллице. Однако прибывшие из бывшей столицы изыскатели нефти и газа гордились: первые шаги на пути цивилизации контингента окрестного народонаселения были сделаны.
      – База! База! Вы пропали! Когда рейс будет? Продукты? Мы мышей начали есть! Горьких мальков. Вы меня слышите или вы меня не слышите?
     – Геолог! Геолог! Отлично слышу вас! А как же? Но рейса в ближайшие дни не будет. Послушайте лёгкую музыку.
     Пять человек геологического отряда, окружив чёрный ящик рации, сидели в темноте палатки, за триста километров от базы и слушали джаз с унылыми лицами. Вот уже неделю повторялась одна и та же музыка. Геологи умоляли базу срочно забросить им продукты, а в ответ получали по рации только порцию лёгкого джаза. На дворе стоял июль 1952 года. Восемь геологических отрядов были раскиданы по обширной территории Западной Сибири. И только у двух отрядов имелась связь с базой – были рации.
     – Ну что ж, – виновато пробормотал начальник отряда, – давайте в маршрут собираться. Далеко заходить не будем. Экономим силы. Несколько минут стояла тишина, прерываемая огорчёнными вздохами членов отряда.
    
     В эти же часы на огромной территории Севера Западной Сибири от Уральских гор на западе и р. Енисей на востоке, а на севере до побережья Карского моря выбирались из сырых палаток члены партии №777. Они занялись своим профессиональным делом – поиском признаков нефтегазоносности.
     «Скорый» поезд Москва-Воркута, отправляющийся по расписанию в 15 часов 33 минуты с третьего пути Ярославского вокзала города Москва, как обычно задерживался. Постоянные пассажиры до Воркуты никогда не спешили занять свои места в указанное время. Они неторопливо подходили к своим вагонам часа через три-четыре после указанного времени отправления. И всегда успевали. Не опоздали они, и на сей раз. Поезд покинул Москву где-то после 19 часов. Из двенадцати списанных, разбитых вагонов поезда один был багажным, ещё один вагон назывался почему-то мягким, с потёртыми, а местами даже и в дырах сидениями в пяти купе. В остальных купе мягкие начинки полок были аккуратно срезаны. Два вагона считались купейными. Из восемнадцати купе обоих вагонов, двери закрывались только у пяти. У четырёх купе дверей вообще не было. А на месте дверей висели кисейные бязевые шторки. Остальные купе не прикрывались и бязью. Семь вагонов «скорого» считались спальными, но без туалетов. Двери клозетов были заперты и наискосок них висели пугающие бумажные наклейки с надписями «ведётся следствие». Двенадцатый вагон числился общим, правда, с действующими общественными заведениями. В него на пятьдесят четыре места уже было продано около ста билетов, и продолжали продаваться всем желающим, однако, без указания места. Хотя все места в этом вагоне ещё месяц назад были зарезервированы для группы изыскателей, геологов из Ленинграда.
     Вот эта-то буйная артель геологов и прибыла из Ленинграда в Москву рано утром с грудой рюкзаков, сум, мешков, ящиков и сразу же устремилась на Ярославский вокзал. По единственной табличке Москва-Воркута, прислонённой к колесу багажного вагона, они и определили в тупичке свой мирно спящий состав, и загрузилась в общий вагон. Оставив несколько человек охранять загруженное барахлишко, члены разношерстной бригады бросились грабить город, пообещав охранникам вернуться к отходу поезда. И вернулись, боясь опоздать, точно к обозначенному в расписании часу отправления, держа в руках, в карманах, за пазухой по две, а то и по три бутылке водки. Они ещё не ведали точно узаконенного времени отправления скорого поезда Москва-Воркута. Пассажирский состав геологи случайно обнаружили на третьем пути вокзала. Указательной таблички у колеса багажного вагона уже не было. А пьяные машинисты паровоза на прямой вопрос «в Воркуту?», неопределённо ответили, что «может быть и на Воркуту».
     Ватага геологов пошла вдоль состава, разыскивая общий вагон. И нашла. Впритык к вагону-ресторану, почему-то забитому живым блеющим грузом – овцами. Всё барахлишко было на месте. Трое охранников мертвецки спали. Рядом с ними похрапывали трое незнакомых мужиков и валялись пять пустых бутылок водки. «Московской». С большим трудом разбудили одного из охранников.
     – Где водку взяли?
     – А мы тут мужичков пустили до Асбеси. По пути же. Вот они и рассчитались водкой.
     Мужиков изгонять не стали. Но предупредили сидеть тихо в пустом купе для проводников вплоть до указанного ими станционного разъезда. А поезд на Воркуту – «пятьсот весёлый» – убыл из Москвы, как и было сказано выше, ровно после девятнадцати часов московского времени. Проводники в общем вагоне поезда так и не появились. Вероятно, запили и опоздали.
     – Ну-с! За начало полевого сезона! – провозгласил, зажатый с двух сторон молодыми девицами, гладкий парень.
     – Ура! – взревела юная компания вагона, переполненного купе.
     На нижних лавках купе общего вагона ухитрилось разместиться по девять человек. Некоторые угнездились на коленях приятелей. С верхних полок купе свисали чьи-то головы. В проходах меж полками вагона поезда толпились остальные члены геологической партии. После третьего или четвёртого тоста в шумной компании уже никто никого не слушал. В вагоне было весело. Все пятьдесят четыре полки вагона занимали юные и очень юные люди, вдруг освободившиеся от рутинных семейных забот. Не надо было бегать после работы по магазинам в поисках кормов для семьи Не забирать детей из детского садика. Не стоять часами у плиты, а вечерами не заниматься уже привычной, стандартной любовью с мужем или женой. И вдруг – свобода! Тамбуры вагонов, ползущего на северо-восток поезда заполнялись парами, вдруг потянувшихся друг к другу, молодыми юношами и девчушками, мужчинами и женщинами, жаждущими бесконтрольных сладостных острых ощущений прикосновения. И мужья, и жены, и дети, оставались где-то в другом мире, о них думалось как-то отстранённо, будто их и не было, и никогда не будет. Водочный запасец туманил головы, освобождал от соблюдения верности, нашёптывал предвкушения какой-то иной, нестандартной, удивительно счастливой жизни.
     На вторые сутки к вечеру поезд добрался до станции Асбесь и застрял тут до поздней ночи. Мужички, заплатившие за свой проезд водкой, прокричали в проход вагона слова благодарности и сошли. Но их никто не услышал. Компания молодёжи беспричинно хохотала, шумела, произносила речи. И когда поезд, наконец, тронулся, кто-то достал гитару, и нестройный хор взревел «раз пошли на дело, я и Рабинович, Рабинович выпить захотел…». Колёса вагона застучали на стрелках железнодорожных путей, поезд резко повернул на север и скрылся в ночи за полярным кругом. Стрелочник испуганно присел, оглушённый рёвом уголовной песни. «Опять арестантов повезли на погибель, – подумал он. – И куда их столь гонят?».      
     К утру достигли станции Сайды. Здесь общий вагон с протрезвевшими пассажирами отсоединили от «скорого» поезда. Два маломощных паровозика зажали его с двух сторон и потащили в ночь через уральские хребты на восток. Паровозики из последних сил сучили колёсиками, карабкаясь на перевал Уральских гор. Скорость транспортного средства не превышала и скорости пешехода. Иногда какие-то призрачные подозрительные фигуры возникали вдруг из тумана белой полярной ночи. Они неспешно шагали рядом с составом, по обе его стороны, иногда и цепляясь за него. Проехав два три километра, бесплотные тени спрыгивали с подножек вагонов и растворялись в сумрачной белёсой неизвестности безжизненных безлесных гор. Откуда они пришли, куда уходили, неизвестно.
     Ранним утром паровозики, астматически задыхаясь, дотащили вагон до конечной станции с чукотским названием. Из вагона на прокисшую землю быстро высыпалась толпа молодых людей и стала принимать из окон и тамбуров вылетающие тюки снаряжения. На слякотной «платформе» образовалась гора груза, который было необходимо доставить за три километра на речной причал и загрузить на хилый катерок. До пристани никакого транспорта не было. А по одноколейной железнодорожной ветке поезда до берега уже давно не ходили. Рельсы проржавели, шпалы прогнили, а колею перегораживали досчатые козлы с пугающей надписью «проезд категорически запрещён!».
     – Один момент! – обратилась к унылой толпе геологов высокая плоская девица. – Я сейчас!
     И она быстро поднялась по ступеням паровозика к молодому машинисту, с любопытством выглядывающему из паровозной будки.
     – Тебе чего?
     – Тсс! – прошептала девица, приложив палец к губам паренька, и скрылась вместе с ним в чреве мрачной кабины паровозика, наследника Стефенсона.
     Минут через двадцать из кабины выпорхнула девица и, вытирая паровозную копоть с лица и шеи, весело закричала: – Быстро грузите барахло в тендер.
     – Быстрее! Быстрее! – подбадривал молодой машинист, с любовью следя за высокой девицей.
     – Жорик! Уберите тот заборчик, – приказала девица, указывая на строгую надпись. – Поехали!
     Она встала перед паровозиком и, пятясь задом, поманила машиниста кокетливым жестом, как кучера на облучке кареты. Поезд медленно тронулся по прогибающимся рельсам, переваливаясь из стороны в сторону, как телега на разбитой сельской дороге. На тендере паровоза взревели песню «если б я был султан, то имел бы…».
     Через полчаса паровозик таки ухитрился доковылять до тупичка разобранных железнодорожных путей за сотню метров до причала. И ранней весной этого же года орда геологов и груз через пять часов были на базе в приполярном городке Западной Сибири Обдорске. Начинался великий нефтяной бум – геологическая разведка огромных болотистых пространств с целью обнаружения признаков нефти и газа. Спустя полтора десятка лет эта территория, равная по площади пяти Францией, станет резервуаром огромных запасов углеводородов. Но это будет позже.
     – А это что?
     Группа геологов, техников, шоферов, рабочих геологической партии, уже переодетая в одинаковые, не по размеру энцефалитные куртки цвета хаки и болотные сапоги 60-го размера, с любопытством столпилась у колючей проволоки, огораживающей унылые приземистые ветхие бараки. Со стороны бараков из-за ограждения на них с изумлением, раскрыв рты, взирала толпа, в таких же зелёных одёжках. Единственным отличием этих групп было то, что среди членов геологической партии было несколько женщин, и ещё – все они, мужчины и женщины, имели причёски. Среди толпы за проволокой не просматривалось ни одной женщины, а люди, с открытыми ртами, были наголо острижены. Если кто-нибудь взглянул на эти две живописные группы со стороны, он едва ли бы понял, кто из  этих людей находится за колючей проволокой, а кто – вне неё.
     Мужчины без причёсок были арестантами, приговорённые к различным срокам. И находились они внутри четырёх стороннего каре, охватывающим двойным рядом колючей проволоки мрачные полуразвалившие бараки. На углах колючего квадрата высились свежее отремонтированные сторожевые вышки, на которых находилось по два часовых с автоматами, а под ногами у них, на помосте, пулемёты. У единственного входа в эту цитадель прогуливалось и сидело на лавочках ещё с десяток солдатиков в униформах цвета полевых кузнечиков с автоматами за спиной. По обе стороны ворот свирепо лаяла и рвалась с поводков свора крупных злобных овчарок. Среди заключённых, находились, в основном, политические, сидевшие по ёмкой 58-ой статье. Около десятка процентов арестантов отбывало сроки по уголовным статьям – убийцы, насильники, воры. И все они ещё не знали, что им осталось находиться под дулами автоматов меньше года.
     – Гы! Бабцы! А вы, по какой статье забриты? А чо это вы вместе с мужиками тянетесь? Пошто хахали-то не стрижены?
     – Извините, ребята! Вы нас, не за осуждённых ли полагаете? – вежливо откликнулась на вопрос заключённого высокая широкоплечая девушка.
     – Дык лагерница и есть! В наших же бараках  стоишь. С неделю как нас оттель выгнали.
     – То-то мы все чешемся! Поразвели блох…
     Геологи, а это были геологи, располагались в точно таких же угрюмых низких бараках с узкими оконцами. Только вне колючего заграждения.
     Ещё до весны, в феврале месяце, в Обдорске появился невысокий, плотного телосложения армянин по фамилии Асадов. По происхождению он был всё-таки Асадян, но поскольку в последние годы проживал и прописан был в Баку, в Азербайджане, то и считался по паспорту азербайджанцем Асадовым. Целью его налёта на Обдорск была забота арендовать помещения, базу для геологической партии номер, почему-то, семьсот семьдесят семь, которая должна будет появиться в Обдорске в июне месяце. «Три семёрки», по марке ходового в те времена отвратного портвейна, окрестили тот же час жители приполярного городка, эту партию. Да и сами члены партии вскоре привыкли к этому необидному прозвищу и охотно откликались на него, и даже на кличку «пол-литра». Но будем откровенны, юный состав партии, не превышающий в большинстве своём и 20-25 лет, в некоторой степени и соответствовал по поведению, сему ярлыку. Однако, не все, далеко не все. Так называемый, инженерно-технический состав (ИТР) пригублял, конечно, но в меру. И был крайне честолюбив, азартен, и нацелен на открытия. Но о них позже. А пока об Асадове.
     Этот Асадов, или Асадян был не только ловким, но и сообразительным малым. Северный полярный круг географически проходил как раз по северной окраине города. Все живущие и работающие южнее полярного круга, получали надбавку к окладу 0,6, выше – 0,8. Однако, севернее полярного круга никаких поселений или организаций не было. Кроме десятков лагерей ГУЛага, контингент которых строил, якобы, так называемую, транссибирскую полярную железную дорогу. По причине мировой конспирации эти лагеря носили во времена СССР официальные названия строек – стройка №503. Понятно, что заключённый в них люд никаких надбавок к окладу не получал. Да и оклада не получал тоже. Служивый же народ, охранники, имели стандартное довольствие, которое положено солдатику и офицерам в советской армии.
     Да, так вот, этот Асадов мгновенно сообразил, что если он будет работать заместителем начальника партии №777 по хозяйственной части, то иметь надбавку 80% значительно приятнее, чем 60. Однако полярный коэффициент шёл только в Заполярье, севернее полярного круга. Там же, как прояснил потенциальный хозяйственник, кроме лагерных бараков, ничего и не было. Стало быть, чтобы заполучить вожделенные процентные надбавки, необходимо договариваться об аренде помещений для партии с начальством тюрем севернее полярного круга. Как только эта мысль посетила голову армянского азербайджанца, Асадов тут же пробился к начальнику 503-ей стройки (тюрьмы!), не забыв прихватить бутыль мутного самогона, выменянного на два апельсина у местной старухи самогонщицы. Такое слово приполярная самогонщица слышала, кажется, но всегда полагала, что апельсин это керосин высокого качества. Однако, получив в руки невиданный в этих краях оранжевый солнечный предмет, бабушка решила, что она крепко нагрела странного маленького чёрненького чужестранца с неродным акцентом. Старушка приглашала заходить ещё, Асадов обещался. Так что расстались они взаимно довольные совершённой сделкой и друг другом.
     С начальником стройки, то бишь лагеря, Асадов договорился как-то подозрительно легко и быстро. Для сотрудников, прибывающей в июне месяце партии №777, он выговорил у начальника тюрьмы два барака, в которых пока размещались заключённые, двухэтажный сруб, из-под семьи начальника лагеря и огромный достчатый сарай, служивший холодным карцером для заключённых. Тут же за хмельным столом был заключён договорчик об аренде вышеозначенных строений сроком на шесть месяцев, с возможным продлением аренды в последующие годы на те же сроки и за те же суммы. Арендодатель, начальник тюрьмы, обязывался к июню месяцу вынести арендованные помещения из-за ограды колючей проволоки – тюремной зоны, передвинув колючий заборчик лагерной территории к югу. И ещё облагородить и освободить бараки от двух этажных нар и разгородить каждый из них (бараков) на четыре помещения, комнаты. За арендованные строения арендатор (Асадов) обязывался уплатить двадцать четыре тысячи рублей (или по четыре тысячи в месяц). Для начальника лагеря это были фантастические деньги – его зарплата за, примерно, десять лет беспорочной службы отечеству. Правда, Асадов выговорил у хозяина лагеря крохотное условие – включить в договор за аренду тюремных помещений семьдесят тысяч рублей, вместо оговорённой суммы. После согласия Асадов вручал начальнику тридцать тысяч. Тюремный начальник настолько был оглушён полученными пачками денег, что только позже, значительно позже, понял, он впервые оказался взяточником. А тогда, за весёлым застольем, после рассовывания купюр по карманам, он тут же предложил Асадову сдать в аренду весь лагерь вместе с жителями колючего каре. Асадов пока отказался.
     Через недельку, шустрый хозяйственник, заключив ещё несколько криминальных договоров на якобы очистку арендованной территории, сооружение общественного туалета и на утепление теплых жилых строений, отбыл на нынешнюю родину, в Ленинград. Закрывшись в отдельном купе пассажирского поезда, Воркута-Ленинград, он несколько раз пересчитал сэкономленные от аренды банкноты – выходило ничего себе. Затем Асадов встал коленями на коврик, рассеянно помолился в сторону хвоста поезда, якобы на восток, и спокойно заснул сном праведника. В Ленинград он прибыл из Азербайджана подмолотить шальных денег для содержания в Баку четырёх жен и,  кажется, тринадцати детей.
     Через четыре месяца весёлая орда юных покорителей бескрайних безлесных пространств заполярной тундры вселилась в арендованные бараки. Здесь побывали все! И бывшие студенты, только что получившие свежие дипломы об окончании университетов и институтов. И студенты, впервые попавшие на практику в места, где не ступала нога человека, кроме северных оленей, да чукчей. Почему-то зачислялись в партию шофера, где не было машин. Оформлялись балерины на время своих каникул. Зачем-то принимались поэты, механики, погонщики собак и оленей на должности геоморфологов и геологов. Даже взяты были два тенора из ленинградской консерватории, о чем позже крепко пожалел начальник партии: они потом, в долгие белые полярные ночи, оглашали тундровые окрестности руладами распевов. Мешали спать. Вскоре их без объяснения причин уволили.
     Однако новоявленные жители бывших тюремных бараков продолжали спать дурно. Окна бараков с завидной периодичностью ослеплялись ярчайшим неоновым огнём прожекторов со стороны лагеря – охрана опасалась регулярных побегов контингента. Кроме того, сторожевые овчарки всю ночь не прекращали облаивать «свои», как они полагали бараки с геологами, оказавшие почему-то вне зоны их охраны. Вокруг проволочного ограждения лагеря мимо бараков геологов всю ночь крались часовые с лающими собаками и громко перекликались «Свои?» – «Свои!». 
     Юные девушки и молодые парни встречались здесь, влюблялись и создавали семьи. Одни, из мальчишек превращались в мужчин, если им повезло, и избранницы их полюбили. Другие пары, отмаявшись, распадались. Третьи сталкивались с «правдоподобной» ложью ловких донжуанов, имеющих по три-четыре любовницы, рушили свои и чужие семьи навсегда. Некоторые как-то подштопывали семейные отношения, припомнив первую любовь, или щадя детей, и, настороженно вздрагивая, не веря больше никогда друг другу, продолжали изображать счастливую семейную жизнь. Дела обычные, и не только в геологии. Ну, это так, лирическое отступление...
     Вечером у входа в контору партии стояла упряжка северных оленей, нервно отбивающихся от назойливых комаров. Каюр, хозяин упряжки, сидел в конторе за столом напротив Асадова. Между ними стояла наполовину опустошённая бутылка спирта.
     – Значит, так! Ты, Пяк, перешиваешь нам собачьи и оленьи спальные мешки на нормальный размер  метр восемьдесят два метра, взамен метр сорок метр пятьдесят, – строго наказывал Асадов, хлебнул из алюминиевой кружки неразбавленного спирта и захрустел солёным огурцом.
     – Мешок сшит нормальный человек, больше не бывает – отбивался Пяк, вставая, обозначив свой полутораметровый рост, и залпом опорожнил полкружки спирта и закусил сырой оленьей печенью.
     – Как ты такую гадость ешь? – поморщился Асадов. – Тамара, – крикнул он в открытую дверь, – пригласи нормальный человек.
     Через минуту в комнату вошли Тамара, бухгалтер экспедиции, двух метрового роста, и начальник отряда Рахиль Ивановна, ростом ровно два метра и три сантиметра.
     Пяк вскочил с табуретки и забегал вокруг женщин, восхищённо и с завистью приговаривая: – Бывает больше нормальный человек! Бывает!
     Вскоре Асадов и Пяк договорились. Пяк, поозиравшись, передал Асадову связку выделанных шкурок неблюя – нерождённых оленят. Шапки, пошитые из неблюя, пользовались в то время за Уралом, в Европе громадным спросом как у мужчин, но, особенно, у женщин, и стоили баснословно дорого. 
     Два мира, лагерный и, как мы тогда думали о себе, свободный, сосуществовали рядом, разделённые только двумя рядами колючей проволоки. Вечерами, со стороны тюремного лагеря неслись заунывные, безысходные напевы «по тундре, по широкой дороге, где мчится скорый Воркута-Ленинград, мы бежали с тобою, от проклятой погони…». Постояльцы бараков, недавно освобождённых от зеков, члены партии №777 из геологического лагеря, откликались на зону ещё более грустной мелодией «нас по самолётам раскидали, сунули авансы в зубы нам, доброго пути не пожелали, и забросили ко всем чертям…». И Алёшин вдруг подумал, что и люди за колючей проволокой, и они, поселившие сейчас в их бараках, бывших ещё вчера пристанищем зеков, находятся, в общем-то, в огромном общем лагере, охраняемым солдатиками на вышках с автоматами и пулемётами.
     – Всё-таки мы, бродяги, геологи, – продолжал горько размышлять Алёшин, – имеем, хотя бы, по три четыре месяца видимость свободы. Хотя бы в палатке. В своём отряде на четыре пять человек можем говорить и размышлять на любые темы, даже антисоветские, не опасаясь доносов, стукачества.
     – Чёрт! Сколько мужиков за колючкой гнобят! – проговорил Асадов хмельным голосом, входя после Пяка в барак, где за длинным столом собирались по вечером почти все сотрудники партии. – А у нас рабочих в отряды геологам не хватает. Придётся вылетать на точки в неполных составах. Геологини сами шурфы будут рыть. Зато свободы хоть отбавляй! Говори, не оглядывайся!
     Алёшин даже вздрогнул, будто кто-то подслушал его тайные мысли. За столом притихли. В начале пятидесятых годов на эти темы разговаривать не полагалось. И почти у всех, сидящих сегодня за столом, кто-нибудь да был арестован, обвинён по 58-ой статье и сгинул в лагерях ГУЛага, говорить об этом в коллективах не смели. Опасались. И никто за столом ещё не знал, что в марте месяце следующего года скончается самый страшный диктатор двадцатого века. Не знали этого и все сидящие за колючей проволокой, да и никто из многомиллионных жителей российской империи. В тот же год, после его смерти, начнут освобождаться огромные лагеря ГУЛага, густо нашпигованные в тело России. Уже не будет недостатка в рабочей силе у геологических отрядов. Почти в каждом отряде партии № 777 появятся по одному, а то и по два бывших лагерных заключённых 503-ей стройки. Политических, или уголовных. Присутствие уголовников в отрядах изыскателей сказывалось по-разному, но иногда заканчивалось и трагически, но это тема для отдельного повествования.
     Со стороны досчатого сарая, бывшего лагерного карцера,  вдруг донёсся пронзительный визг.
     –  Что это? – прислушались члены партии.
     – А! – успокоил всех сидящих за столом Асадов. – Это, должно быть, прибыли из Ленинграда механик Костя с радистом Потапом. Кажется, поросят привезли с собой. Обещали. Наверное, сторож показал им сарай, куда их пристроить.   
     – Зачем поросята-то?
     –  Осенью и откушаем.
     – А кормить-то чем?
     – Остатками от ресторанных блюд, – проговорил весёлым голосом в приоткрывшую дверь столовой невысокий жирный парень с глумливым лицом, похожий на кота. – Договорюсь.
     – Только из ресторана! – подтвердил, возвышающий над котообразным парнем, высокий могучий мужичок с огромной лысиной, тёмным лицом и сверкающей во рту золотой фиксой. – Я и буду привозить.
     И они ввалились в комнату.
     – Механиком буду у вас на базе. Зовите Костей. Я Костя и есть. Сидоров. Буду лечить машины и вездеходы. Свиней разводить.
     – А я радист. Потап. Можно Шурой.
     – Вообще-то, Шурой меня кличут, – откликнулся из-за стола Виктор, тоже изрядно облысевший. – И я радист. Вот у неё в отряде, – показал он пальцем куда-то за спину.
     Потап взглянул на молодую пышную женщину с миловидным лицом. Она сидела, тесно прижавшись к  невысокому парню с лицом жуликоватого деревенского ухаря. Женщина повернулась к Потапу, не успев убрать с лица счастливого выражения влюбленности. «Влюблена, как кошка, – решил Потап. – На меня никто так не смотрел». С другой стороны «ухаря», тоже тесно прислонившись к нему, выглядывала высокая стройная девица с интеллигентным красивым лицом. «Надо же, – подумал Потап, – и эта влюблена в него. Уж больно одинаковые выражения на их лицах».
     Он был прав. Они не только были влюблены в него, но и являлись его любовницами. Ещё одна любовница сидела напротив, по другую сторону стола. Это была невысокая рыхлая коренастая женщина с широким красным лицом, с любовью смотревшая на парня, зажатого двумя девицами. Все трое были подругами, но тщательно скрывали свои отношения и с женатым парнем, и друг от друга, и от окружающих. Однако холодок в их отношениях уже наступил. Жена парня и ещё одна пассия оставались в Ленинграде. Жуликоватый ухарь был не только ловок, но и скрытен. О его разгульном образе жизни не догадывались не только приятели и любовницы, но даже чуткая жена. На полевых работах он каким-то ловким образом ухитрился убедить начальника партии отправить его вдвоём с любовницей в какой-то ненужный для нужд изыскателей маршрут.
     Ну, это так – отступление. Интересное лишь только обманутым мужьям, жёнам, да прозревшим, значительно позже, любовницам. На открытии нефтегазоносных богатств личные истории наших героев никак не сказались. Пострадавшие (ли) обошлись стандартными упрёками «ты же говорил, что любишь меня». А спустя тридцать сорок лет, бывшие любовницы, окружённые внуками, с удовольствием вспоминали невинные свои шалости, как им теперь казалось, своего молодого прошлого. Лишь утраченное здоровье, да потерянная искренность в семейных отношениях омрачали исходные годы.
     А поросята подрастали. Под непрестанной опекой механика Кости и радиста Потапа они как-то быстро превратились в две крупные свиньи. Механику и радисту делать на базе было решительно нечего. Машины в ремонте не нуждались, поскольку на них почти не ездили. А радист, кроме получасовой утренней беседы с полевыми отрядами, вообще целыми днями дурел от безделья. Они бегали по местным девицам, пили водку, да прожигали время в единственном местном ресторане. Служители ресторана радовались постоянным дневным клиентам, всё-таки доход – а днём ресторан был пуст. Костя же с Потапом тоже были довольны – они имели от заведения целые вёдра отходов от блюд клиентов для своих свинок.
     Как-то осенью, в начале октября, допоздна засидевшись в ресторане, друзья уже начали, было, напевать «нас по самолётам…», как их почтительно вывели и усадили в машину, на которой они приехали. Рядом поставили вёдра, наполненные остатками пищи. Приятели, не прекращая петь, чудом добрались до базы. Смутно соображая, что они делают, друзья с трудом доковыляли до сарая, открыли его и вывалили всё содержимое вёдер в корыта для свиней. Потом, поддерживая друг друга, доспотыкались до своих лежанок в доме и обрушились в обморочный сон.
     Утром кладовщик Рау, открыл сарай, где был склад со снаряжением, и содержались свинки, охнул. Одна свинья лежала дохлой рядом с переполненным пищей корытом. Вторая свинья, похрюкивая, лениво ковырялась пяточком в корыте.  С криком «Кось», «Петро», кладовщик кинулся в комнату, где спали механик и радист.
     – Свинья подохла! – закричал Рау.
     Костя и Потап вскочили с кроватей, и тут же ухватились за головы.
     – Чёрт! Как голова болит! – запричитали оба.  – Что случилось там, Рау?
     – Так я же и кличу – свинья омертвела!
     Потап, а за ним Костя, забыв накинуть штаны, бросились к сараю. Потап встал на колени и ткнулся носом в пятачок свиньи.
     – Не дышит! Что будем делать, Костя?
     – Теплая?
     – Да вроде, – ответил Потап, пощупав ладонью свинью.
     – Обкормили мы их вчера по-пьяни. Рау, убери корыто, а то и вторая обожрётся, подохнет.
      Костя поднял левую переднюю ногу свиньи, достал с полки длинный охотничий нож, и с силой погрузил его в тело хавроньи. Из раны медленной струйкой потекла тёмная кровь. Через несколько минут течение крови прекратилось.
     – Потап, быстро потрошим животину, кидаем её в машину и везём сдавать в ресторан. Они же хотели прикупить у нас свинину.
     – Так она же подохла!
     – А кто узнает?
     – Спросят, а почему мясо розовое?
     – Скажем такой сорт, голландская, мол, свинья. Грузим быстро. Поехали.
     Через час хохочущие Костя и Потап, довольные сделкой, вернулись на базу с бутылками водки и толстой пачкой купюр. Подохшую свинью они выгодно сбыли. А ресторан почти месяц кормил своих посетителей розовым свиным «голландским» антрекотом.
     Осенью на базе за общим столом собрались почти все геологи и геоморфологи, радисты и поварихи, рабочие и каюры, вся разношёрстная компания юных изыскателей. Они впервые после полевых работ, спустя четыре месяца, увиделись друг с другом. Все были возбуждены, довольны успешными результатами изысканий.
     – Я хочу сказать тост, – встал, сопровожающий наши отряды, писатель, корреспондент, архивист наших деяний Мечтальский.
     – Предлагаю поднять рюмки, стаканы, бокалы, кружки за всех вас. За первопроходцев. Вы свершили великое деяние. Уже ясно, на территории, по которой вы прошагали, проползли, теряли здоровье, приятелей, друзей есть нефть, огромная нефть и газ. За вас, за погибших товарищей мы выпьем сегодня этот спирт, разбавленный шампанским и нашими слезами, наше «северное сияние», кем-то остроумно названный этот напиток. И я уверен, лет через пятьдесят, на этом месте, где мы с вами сейчас сидим, на месте лагеря №503 воздвигнут памятник, монумент, вам, как первооткрывателям коллосальных залежей углеводородов. За вас, за предстоящие успехи в грядущих полевых сезонах!
     Все выпили.
     – Ага, – отреагировал Алёшин, прожёвывая малосоленного хариуса, – такой монументик, типа как Екатерине П или Крылову в Ленинграде.
     – Во-во! – откликнулся радист Потап, – наверху памятника будет стоять наш шеф в коротеньких штанишках с геологическим молотком, и, приложив руку ко лбу, смотреть в хмурое дождливое небо.
     – А ниже вокруг него наши фигуры, отлитые в бронзе! – выкрикнул кто-то.
     – Потапа, радиста, – надо обязательно высечь на памятнике отдельно, в простыне, как он торопится до ветру! – беззлобно высказался начальник отряда, сидевший без продуктов почти две недели
     – Обязательно Кудрееву поместить на обелиск, как она тянет паровоз на пристань, – предложил Виктор, прозванный Шурой, и захохотал.
     – Нас! Нас тоже надо поставить на монумент, – хором заявили двое бывших уголовничков. – Мы же соучаствовали!
     – Да и лошадок бы надо показать! Они вон как страдали! И в болотах гибли.
     – Ещё там же Костю с Потапом поместить, а между ними подохшую свинью, – засмеялся Шура.
     За столом хохотнули.
     Снова разлили по разнокалиберным емкостям чистый спирт, смешивая его в различной пропорции с остатками шампанского, воды, и пригубили. Становилось весело.
     Вскоре все изыскательские отряды собрались на базе. И уже к середине октября она опустела. Жены возвращались к своим мужьям, покинув сезонных возлюбленных. Мужья вернулись к своим верным жёнам. Изматывающий каторжный труд остался позади. Геологи заполучили радикулит, язву, сердечные болезни. Кто-то из них по-возвращении выехал на море с семьёй или с детьми, кто-то засел за канцелярские столы рисовать прогнозы нефтегазоносности исследуемой территории. Через десяток лет заговорили о фантастических нефтяных и газовых запасах Западной Сибири. А в 70-ых годах уже качали из её недр стратигическое сырьё.
     И никто из них не знал, что никакого памятника им в Обдорске не поставят. Ни через несколько лет, ни через двадцать, ни через пятьдесят. Никогда. Город, правда, вознесётся многоэтажными домами, прорежется асфальтированными проспектами между ними, обзаведётся современным аэропортом и уютным речным вокзалом. Из двадцати семи юных в пятидесятые годы геологов, геоморфологов, палеонтологов, молодых изыскателей нефти и газа Западной Сибири до пятидесяти лет не доживёт и половина. А к шестидесяти-семидесяти годам в живых не останется уже никого. За несколько лет буквально каторжного труда на просторах северной тундры они подорвут своё и здоровье и веру. Кто-то приобретёт язву желудка после длительного голодания. Работающие на побережье Карского моря попадут под радиоактивные осадки от проводящихся на полярных островах ядерных взрывов, без предупреждения населения, и истают они до срока от рака крови. Другие погибнут на порогах горных рек, не обеспеченные равнодушной властью ни спасательными жилетами, ни рациями, ни транспортом, ни топографическими картами. Некоторые захлебнутся в болотах. Нескольких изыскателей будут кем-то убиты, а убийц не найдут. Будут и сгоревшие в падающих вертолётах, и разбившиеся в лёгких самолётиках. Канут без вести. А все выжившие уйдут буквально нищими, молодыми, не добравшись и до пенсионного возраста, успокоившись на окрестных погостах вокруг Ленинграда. На смену им придут хваткие, здоровые, наглые чиновники и воспользуются всеми их трудами. Вот они будут жить долго. Они станут миллионерами и миллиардерами. Они – вяхиревы, черномырдины, сечины, миллеры ни дня не поживут в рваных сырых палатках, ни метра не прошагают по гиблым болотам, не попадут под радиоактивные дожди, не пропадут без вести. Они даже не вспомнят о нас, о первых первооткрывателях золотого запаса России. А уж поставить памятник … И, всё-таки, Мечтальский оказался прав! Через пятьдесят лет на месте геологической партии №777 и лагеря №503 памятник вознёсся.
     Бывшие заключённые 503-ей стройки, и политические, и уголовные, и редкие оставшиеся на тот момент в живых первооткрыватели сибирской нефти соберут с трудом меж собой по крохам деньги и поставят на месте своей тюрьмы, на месте бывшей геологической базы православный храм-памятник. Основной вклад на возведение храма внесут бывшие заключенные. В 80-90-ых годах они стремительно сделают головокружительные карьеры, чаще всего криминальные, и станут богатейшими бизнесменами России. Политические в своей массе не преуспеют. Верующие приполярного городка и редких окрестных деревушек и теперь посещают эту церковь, но редко кто обращает внимание на висящую справа от входа в храм скромную надпись: ХРАМ ВОЗВЕДЁН НА СРЕДСТВА БЫВШИХ ЗАКЛЮЧЁННЫХ 503-ЕЙ СТРОЙКИ И ПЕРВООТКРЫВАТЕЛЕЙ СИБИРСКОЙ НЕФТИ.