Интерлюдия. Мятежный поэт - 2 часть

     Он попал на серебряные рудники и несколько лет заживо гнил под землёй среди нескольких тысяч таких же точно обречённых, как и сам. Единственным, что поддерживало в нём силы к дальнейшему существованию, были стихи.
     Странно, но среди этих, потерявших, казалось, всякую надежду людей, у него нашлось немало слушателей. Они внимали ему, мысленно уносясь под синее вольное небо, к безбрежным степям, покрытым лесами горам и снежным равнинам своих родных мест.
     На рудниках снизилась добыча руды, начались стычки с охраной и, когда руководство шахты в качестве наказания снизило дневные рационы, каторжники подняли восстание. Они расклепали кирками свои цепи, забили камнями растерявшихся охранников и вырвались на поверхность, неся на руках мятежного поэта.
     Свобода вскружила им голову: разграбив (убивая и насилуя) рудничный посёлок, толпа опьянённых безнаказанностью каторжан волной накатила на прибрежную рыбацкую деревушку, сея разорение и смерть.
     Он пытался вразумить их, призывал остановиться, но его уже больше никто не слушал: каждый стал сам по себе. Когда же он бросился на одного из своих прежних товарищей, чтобы спасти от поругания десятилетнюю девочку, его избили железным цепом и бросили, посчитав мёртвым, в одну кучу с телами прочих жителей деревушки.
     Очнулся он от боли в ноге: над ним стоял молодой волк и пытался вырвать кусок мяса из его тощей икры. Заметив, что он ещё жив, волчонок отскочил с глухим ворчанием, но не напал, а принялся рвать зубами соседнее тело.
     Доползя до журчащего неподалёку ручья, стекающего в море, он напился воды, забился под перевёрнутую лодку и, завернувшись в брошенный кем-то старый рыбацкий плащ, проспал до позднего вечера.
     Проснувшись на закате, он вдруг понял, что чувствует себя гораздо лучше и что ему зверски хочется есть. Его раны чудесным образом затянулись, рассечённая, от ударов цепом, кожа на голове срослась, оставив лишь глубокие шрамы. Найдя в одном из домов несколько чёрствых лепёшек, сморщенную брюкву и немного сушёной рыбы, он поел и спешно покинул это гнетущее место.
     Путь его лежал на восток, в отдалённые провинции, где о нём никто не слыхал и где его точно не будут искать. Ему хотелось осесть где-нибудь на берегу тёплого моря, стать рыбаком и забыть о своей прошлой жизни.
     Но всё вышло совсем не так, как он хотел. Обострённая совесть поэта не давала ему спокойно мириться с несправедливостью; везде, где бы не останавливался, он читал свои стихи и люди вдруг начинали замечать всю беспросветность своей жизни и мечтать о лучшей доле. По всем восточным провинциям стали вспыхивать крестьянские восстания, но он к тому времени бывал уже далеко оттуда, узнавая о событиях из третьих рук.
     Слава о поэте в рыбацком плаще шла далеко впереди него. Где-то его встречали с распростёртыми объятьями, кормили лучшей едой и поили самими хмельными напитками, а где-то осыпали проклятьями, прогоняли камнями или пытались схватить и сдать властям.
     Пока что ему удавалось счастливо избегать серьёзных увечий и имперских легионеров. Каким то образом он начал чуять опасность загодя, раны заживали на нём как на собаке, а в ногах появилась небывалая ранее резвость.
     Вскоре он стал замечать, что всё больше поселений отказывались давать ему кров и стол, а легионеры, казалось, наводнили окрестные земли, как блохи собаку. Всё чаще ему приходилось ложиться спать голодным, ночевать под мостами, бегать и прятаться.
     Чтобы не подохнуть с голоду, он начал воровать еду у поселян, а они, в отместку, стали травить его собаками. Тогда-то и произошло событие, о котором он до сих пор искренне старается забыть и с криком просыпается по ночам в холодном поту, когда оно приходит к нему во снах.
     Обычно ему всегда удавалось уйти от собак, запутав следы, но в тот раз они настигли его и пришлось драться. Он выломал подходящую палку и приготовился защищаться.
     Четвёрка злобных остервенелых псов бросилась на него разом, палку сразу вырвали из рук, повалили на землю и принялись рвать слюнявыми зловонными пастями с жёлтыми клыками. Плотная кожа плаща спасла его от мгновенной гибели, но впоследствии ему не раз думалось, что смерть в тот день была бы для него, возможно, лучшим выходом.
     На голове вдруг запульсировали и раззуделись старые шрамы, напоминающие руну «анут», а потом тело деранула такая боль, по сравнению с которой собачьи укусы показались безобидной щекоткой. Суставы вывернуло как на дыбе, кожа загорелась, будто ошпаренная кипятком, глаза поползли из орбит, а пальцы ног и рук свело жесточайшей судорогой. Изо рта, разрывая лёгкие, вырвался крик непереносимой боли, превращаясь в звериное рычание, и лохматые деревенские шавки, вмиг растерявшие всю свою кровожадность, брызнули в стороны, как капли масла с раскалённой сковороды.
     Ни одна из них не ушла: когда он очнулся их окоченевшие тела с переломанными хребтами валялись рядом в щедро окроплённой кровью траве, по которой словно промчался табун диких лошадей. Это было так страшно, что он поклялся лучше умереть, чем ещё раз подвергнуться испытанию, выпавшему ему в эту ночь.
     Много позже он понял, что волчонок, куснувший его за ногу, когда он валялся на куче мёртвых тел в разграбленной рыбацкой деревне, был молодым оборотнем-ликантом, заразившем его кровь вирусом страшной древней болезни. Это было словно проклятием, которое легло на него за то, что случилось с той деревней по его вине.
     Прошло уже почти одиннадцать лет с тех пор, как он покинул Весёлую Гавань. Обойдя окраинные области Старой Империи по периметру, он возвращался к тому месту, откуда началось его вынужденное путешествие – месту разбитых надежд и несбывшихся мечтаний…

Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2016/05/14/1328