Укрощение Бабы-яги

Жила в нашей деревне старуха Суклета. По фамилии Нечипоренко, по прозвищу Баба-яга. Сухая, сгорбленная, с темным морщинистым лицом, с вечной своей суковатой палкой, Суклета и впрямь походила на Ягу. Но не за эту схожесть получила она прозвище, за поганый свой язык. Как нарочно, дом ее стоял посреди села. Справа- клуб, слева – магазин, чуть подалее – почта и совхозная контора. И поэтому вся жизнь села была у нее будто на ладони. Придет, бывало, Суклета в клуб, усядется  и тут же выцепит из толпы какого-нибудь бедолагу.
   - Здорово, Микола, - говорит она приторно-сладким голосом, и все уже чувствуют: сейчас что-то будет. – Давно тебя здесь не видела. Как поживаешь? Как жинка твоя, Ганна, поживает?
   - Какая Ганна? – хорохорится Николай. Ты что, бабка, совсем спятила?! Танькой мою жену зовут. Вот она сидит тут.
   - И верно, Татьяна, - притворно удивляется Суклета. – Да ще на сносях. А то ж я гляжу, ты всё на перепелихинский двор шастаешь. Вот и перепутала.
   Тут Татьяна что-то шипит мужу в ухо, встает и, хлопнув дверью, уходит из клуба. За ней тащится красный, как помидор, Николай. О том, что он ходит к Анне Перепелихиной, знает, почитай, всё село. Да помалкивает, Татьяну жалеючи. Трое у нее – мал-мала меньше. И четвертый вот-вот народится. А этому кобелю всё неймется. Но и выгнать его нельзя: какай ни есть,  всё же мужик в доме, отец детям-то.
   - На печи тебе, баба, лежать, а не по клубам ходить!
   - В могиле належусь, - парирует Баба-яга и тут же ухватывает другую жертву. – А вот и Васыль нарисовался, - говорит она, как всегда мешая русские и украинские слова с нашим местным наречием. – Я думала, не проспишься до кино. Как ты, паря, рядом з моим боровом в луже-то оказался? Лежит вдвох, он – Васька и ты Васька. Знайшлы общу тэму.
   Ну, Василия, положим, такими словами не смутишь. Эка невидаль: перебрал мужик. С кем не случается. Да рядом, опять же, жена его, Екатерина Ивановна, учительница наша. Что она только не делает, чтоб того Ваську на трезвый путь наставить! Уж ее-то могла бы Суклета пожалеть. Могла, да не схотела. Сказано – Баба-яга!
   Чужие-то косточки помыть всяк не прочь. Но даже охочие до сплетен бабы обходили Суклету десятой стороной. Боялись ее. Так и жила она в своем большом старом доме одна – одинешенька. Годами сюда никто не заходил.
   Впрочем, был в деревне один человек, который не боялся Суклеты и даже по-своему был к ней привязан. То правнук ее Андрюшка. Вот уж ни в жизнь не поверишь, что он родственник Бабы-яги. Нравом парень удался в отца своего – Егора Величко. Веселый, работящий, к людям уважительный. А обличием в кого пошел – о том вся деревня гадала. Статный, смуглолицый, с румянцем во всю щеку, с копной темных волос. Не было у нас в деревне таких красавцев. Девки на нём гроздьями висели. И все дивились, как при том при всём умудрился Андрюшка всё ещё оставаться холостяком.
Однако нашлась и на него присуха. Как-то летом приехала к нам в село новая заведующая клубом. Тонюсенькая такая, беленькая, на высоких каблучках. И звали её не по-здешнему – Снежана. Поселилась она в маленькой комнатке при клубе и свела с ума всю деревню. Раньше в нашем старом клубе только кино крутили, да и то не часто. А тут, что ни вечер, идут сюда и молодежь, и старики. Да и то сказать, интересно стало. То танцы устроит,  то праздник какой затеет. Кружки разные работать стали.
   Всем по душе новая завклубша. Одной только Бабе-яге она не по нраву. Но тут уж её понять можно. Раньше-то правнук после работы к ней шёл. Где крышу залатает, где стайку подремонтирует, дрова привезет, да сам напилит, наколет и в поленницу сложит. А то просто так у самовара вдвоем с Суклетой посидит, о том, о сём поговорит. У неё только и свет в окошке – Андрюшенька. Нонче же он всё в клуб бежит: поёт, и пляшет, и на баяне играет. А сам со своей Снежанки глаз не сводит. А к прабабке лишь изредка на полчасика забежит. 
   Совсем одиноко стало Суклете. Сидит целый день у окна, думу горькую думает. Вдруг стук в дверь. И на пороге кто бы вы думали? Она, Снежана эта, собственной персоной. А с ней, конечно,  и Андрей.
   - Здравствуйте , бабушка, -  говорит она. - А я к вам по делу. Не могли бы вы мне комнату сдать? А то в клубе холодно зимой. Смотрит приветливо, говорит смело, будто и не знает, что к самой Бабе-яге пожаловала.
   А Суклета живо смекнула: если эта пигалица у нее поселится, то и Андрюшка каждый здесь день будет.
   - Отчего же, - отвечает, -  не сдать. Дом большой, живи, коли охота.
   Деревня так и ахнула, узнав, где завклубша, поселилась. Бабы корили друг друга, что не упредили девчонку. И все единодушно решили: изведет ее Яга, уедет от нас Снежанка. Однако месяц прошёл, другой. Девушка весела и приветлива, как всегда. Суклету только бабушкой величает, не иначе. И та о ней слова плохого никому не сказала. Мало того, саму бабку будто подменили. Марья Коробова как-то пожаловалась, что ребенок ночами кричит. А Суклета ей: «Принеси его ко мне, авось припомню, чему меня мать учила». Пошептала что-то над мальцом, и он стал спать спокойно. Другой бабе травы дала мужа от чирьев лечить. У третьей корову от сглаза избавила. И протоптал народ тропинку к Суклетиному дому. Деревенский люд на зло не памятлив. И как-то случилось, что прозвище Баба-яга стало забываться, а вместо этого начали звать Суклету по отчеству – Назаровна.
   К весне слух пошёл: Андрей Величко женится. На Снежанке, конечно. Жить молодые будут в бабкином доме. А тут в клубе новое дело затеяли: вечер-портрет «Наши земляки». Народу собралось видимо – невидимо. Каждому любопытно, что там о своих, о деревенских сказать можно. И вот в зале погас свет, и на экране все увидели старинную (еще дореволюционной поры) фотографию. На ней барышня в длиной, до полу, юбке и расшитой украинской кофте. Темная коса – ниже пояса. Красавица писанная.
   А из темноты слышен голос Снежаны: Давным-давно жил на Днепропетровщине богатый крестьянин Назар Чобот. И была у него красавица дочь Суклета. Полюбил её гарный парубок Петро Нечипоренко. А отец хотел её за другого замуж выдать. Сваты на порог, а невеста собрала кой-какие пожитки – и шасть в окно. Через месяц нашли их с Петром в соседней деревне. Парня чуть не до смерти забили. Досталось и Суклете. Так отходил её отец вожжами, что три дня с лавки подняться не могла. А как поднялась, ушла к любимому в чём была.
   На сей раз бежали они из родных мест. И занесла их судьба в нашу деревню. А деревни тогда еще и не было, только несколько небольших хуторов. И срубил Петро дом на пригорке. Да такой, что уже 70 лет простоял, и ещё дважды столько простоит. Колодец выкопал, сад посадил – всё как положено. И стали вокруг того дома селиться люди.
   Злые ветры гражданской войны стороной обошли глухую деревеньку. Не было здесь ни белых, ни красных. Не было здесь кулаков мироедов и незаможных крестьян. Всяк трудился на своей земле и пользовался её плодами. Суклета родила мужу трех сыновей – богатырей: Ивана, Панаса да Никиту. Тут тебе и радость, и заботушка.  Коллективизация в деревне прошла без особого шума. Свезли на общий двор кто что мог и стали вместе землю обрабатывать и за скотиной ходить. Потом в селе появились тракторы «Фордзоны». Сел Петро на трактор – понравилось. Вскоре его бригадиром сделали.
   Говорит Снежана, а на экране фотография из местной газеты: русоголовый мужчина с окладистой бородкой за рулем колесного трактора. И надпись крупно: «Передовой бригадир Петро Нечипоренко».
   - А я ить помню Петра-то, - подал из зала голос старик Суханов. – Справный был мужик, хозяин – не чета нонешним.
   - Но однажды ночью, - продолжала Снежана, - нагрянули в дом Нечипоренко какие-то люди и увезли Петра. Наутро вой стоял по всей деревне. Вместе с Петром еще с десяток мужиков взяли. Кинулись бабы в райцентр, а им говорят: «Мужья ваши подрывную деятельность вели против Советской власти. Езжайте отсюда, пока и вас не взяли как пособниц врагов народа.»
   Осталась Суклета одна с сыновьями. Старшему уже восемнадцать минуло – он и в доме за хозяина, и в колхозе отца заменил. А Панас с Никитой подростки ещё: четырнадцать да двенадцать лет. Но и им досталось. Сама хозяйка с утра в поле, вечером по дому хлопочет. А думушки только о нём, о муже. Всё надеется: вот-вот вернется. Чай, разберутся, что не враг он, а самый что ни есть честный труженик. Да не дождалась. Пришла бумага казенная, мол, супруг ваш Пётр Нечипоренко ре - а-би -ли –ти –ро-ван. Посмертно.
А тут и война грянула. И один за другим ушли Нечипоренки на фронт. Последним Никита уходил. Ему в 43 только 18 стукнуло. Сразу и забрали (и опять на экране фотография бравого парня в солдатской гимнастерке с орденами на груди).
   Не вернулись парни в родительский дом, - тихо-тихо говорит Снежана. Всех забрала война. Остались матери лишь пожелтевшие треугольнички писем да шесть орденов.
  - От ож судьба! – ахнул кто-то в зале.  – Тут не то что Ягой, чертом з рогами сделаешься!
    - Панас с Никитой парубками ушли на фронт, даже невест у них не осталось. А старший, Иван, женат был. И дочь у него росла – Валена. Она и поныне живет в нашем селе. Одна из лучших доярок в совхозе. А муж ее, Егор Величко, лучший механизатор. У них двое детей – Андрей и Зоя. Тоже в нашем совхозе работают, все вы их знаете.
   Теперь на экране большая фотография семьи Величко. Егор с женой на стульях сидят, а сзади Зойка с Андрюшкой. И тут все вдруг поняли, на кого так похож Андрей – на неё, на Суклету. Это ж надо так: Иван в отца удался – коренастый и волосом русый. Валена в свою мать – покойницу пошла. И Зойка на неё похожа. А Андрей – в прабабку.
   - Ну вот, - закончила Снежана, - я рассказала вам историю старейшей жительницы села Суклеты Назаровны Нечипоренко. Включите свет.
   Ярко вспыхнули лампы, и в притихшем зале стало вдруг слышно, как плачет, сидя в первом ряду, старуха Суклета, совсем уже не похожая на Бабу-ягу.