На родине Босха

НА РОДИНЕ БОСХА


9 августа 2016 года исполняется 500 лет со дня смерти Иеронима Босха. Юбилей! Какое кобылье слово, того и гляди заржет!
Никто не знает, когда он родился, но предполагают, что в 1450-м году, в городе Хертогенбосе, в «Лесу Герцога». Или лет на пять позже. Значит, прожил Босх лет 60 – 66. Вроде бы, не выезжая из родного города. Умер в эпидемию, от болезни, похожей на чуму.
Похоронили и отпели его на средства элитарного и могущественного Братства Богоматери, в которое Босх был принят в 1488 году. Финансовый отчет о похоронах сохранился. Босх был кстати единственным художником в этом братстве, половину членов которого составляли священники, часто совмещавшие эту должность с должностью нотариуса или судьи. 
Триптих, написанный Босхом в 1480-82 годах вместе с его братом Гёссеном, для одного из алтарей строящегося еще тогда городского собора Святого Иоанна был в начале 17-о века из него удален и пропал. Идиоты-церковники (на тот момент – кальвинисты, ненавидящие религиозную живопись) сочли его не подходящим для церкви. Та же судьба постигла картину Босха для Доминиканского монастыря в Брюсселе. Жадные монахи не заплатили мастеру, а обязались упоминать его имя в мессах. Вечно. А потом картину продали или выкинули и упоминать перестали. 
…
К юбилею мастера Северо-Брабантский музей Хертогенбоса приурочил большую выставку «Иероним Босх – Видения гения», открывшуюся в феврале и закончившую работу в мае.
Картины для этой выставки свезли со всего мира. К сожалению, главные работы Босха – три триптиха: Мадридский «Сад наслаждений», лиссабонское «Искушение святого Антония» и «Страшный суд» из Вены выставлены не были. 
На родине Босха, в Хертогенбосе нет ни одного его оригинала. 
В 2010 году стартовал Проект (Bosch Research and Conservation Projekt), в рамках которого интернациональной группой специалистов было проведены – новое исследование и реставрация некоторых картин мастера. Отчет о проекте опубликован в пятикилограммовой, прекрасно иллюстрированной книге страниц на 800. Информативной и авторитетной.
В частности исследователи пришли к выводу (на мой взгляд – ошибочному), что хранящийся в Брюгге триптих «Страшный суд» (1495-1505) написан самим Босхом, а не его «школой» или «последователем», как предполагалось ранее. Таким образом, в Голландии и Бельгии стало как бы одним оригиналом Босха больше. А знаменитая мадридская картина «Семь смертных грехов» не признавалась участниками Проекта работой Босха, т.е. в Испании стало как бы одной картиной Босха меньше, на что смертельно обиделись испанские босховеды и не отправили на выставку в Хертогенбос уже упакованную картину последователя Эль Боско «Искушение святого Антония». Ту, где Антоний сидит на корточках как бы в дупле и смотрит на протекающий прямо перед его носом ручеек. А из ручейка на него пялится ужасное лицо.
Следует, возможно, упомянуть, что испанцы долгое время считали Босха испанцем. Это не удивительно… многие православные в России до сих пор считают Иисуса Христа, Богородицу и апостолов – русскими. Попробуйте убедить их в том, что все они – евреи, испытаете, как говорят немцы, «голубое чудо».
…
Я многому научился у Босха и многим ему обязан – он помог мне пережить тяжкий гнет советчины. Глядя на уродов и чудовищ на иллюстрациях его картин в купленном в «Доме книги» на Калининском проспекте каталоге, я узнавал в них не только высших и средних партийных руководителей моей «социалистической родины», но и обычных верных режиму граждан «нерушимого СССР», позже так позорно развалившегося. 
Поэтому посетить эту выставку было для меня делом чести. И, хотя хвори одолели и безденежье замучило, я в Хертогенбос все-таки съездил. Совершил паломничество. И туда и обратно – по железной дороге. 
Путешествуя на автомобиле, которого впрочем у меня нет и не было, ненавижу эти вонючие консервные банки, видишь только зады машин перед собой и асфальт… и дышишь выхлопами.
Самолет-самопад – изобретение полезное, но не оставляющее возможности для раздумий. Автобан, аэропорт, проверки, старт, полет, томатный сок, приземление, заложенные уши и головная боль, аэропорт, автобан, гостиница. Гоп-доп. 
Другое дело – поезд… или еще лучше пешком. Можно посмотреть на людей, поля, леса, на домики и фабрики. Но пешком от Берлина до Хертогенбоса далековато. Был бы помоложе, поехал бы на велосипеде. Но, увы, «прошла любовь, завяли помидоры»…
…
За два месяца до отъезда зашел на сайт выставки. Организаторы предлагали купить входные билеты прямо сейчас. Онлайн. Потому что позже… Хорошо, что я им поверил, и тут же билеты купил. Через две недели все уже было распродано. Билеты были с датой и точным временем входа в музей. Придешь позже или раньше – не пустят.
Организаторы решили – в любое время в залах музея не должно быть больше трехсот пятидесяти человек. Опыт показал, что расчет был неверен. Нужно было ограничиться двумястами. Ко многим известным картинам невозможно было подойти. Любители Босха окружали их плотными кольцами как крепостными стенами. И рассматривали ужасно долго. Хотели непременно ощупать глазами все фигурки, потрогать все орудия пыток, попробовать на вкус все волшебные ягоды.
Билет стоил двадцать два евро.
Пытался заказать гостиницу в центре Хертогенбоса на три ночевки. Два раза у меня принимали заказ – автоматически – а потом, вечером присылали мне уведомление, что так и так мол… мест в гостинице нет. А в тех гостиницах, где номер стоил больше двухсот пятидесяти евро, я останавливаться принципиально не хотел. Не хотел потакать мошенничеству.   
Пришлось идти в туристическое бюро. Говорить там с агентом. Объяснять ему, зачем я еду в Хертогенбос. Рассказывать, кто такой Босх. Агент нашел дешевую гостиницу – номер в ней стоил «только» сто тридцать евро за ночь. До центра – почти три километра, но туда-обратно ходит автобус-шатл. Я согласился. Дал агенту номер своей кредитной карты. На следующий день – сюрприз, первый, но не последний. Агент сообщил, что «они там вашу кредитную карту не признают». Визу. Пришлось идти в бюро еще раз – платить наличными. За несколько дней до отъезда агент позвонил мне и сообщил, что я должен быть готов заплатить в Хертогенбосе еще раз всю сумму наличными. Я сказал ему, что, к сожалению, моя фамилия Шестков, а не Ротшильд… агент юмора не понял.
…
25-о апреля, рано утром еле встал, так качало. Телесный болван протестовал и никуда ехать не собирался, а хотел принимать теплую ванну. Оделся. Поперся, дрожа, к трамваю. Трамвай не пришел. Потащился к станции с-бана пешком, сумку тяжелую (одной воды – четыре литра, плюс каталог, две камеры, компьютер, теплая куртка, теплые ботинки, тапочки и другое барахло) катил по плохому асфальтовому покрытию, наследию ГДР. Проклинал коммунизм на каждой выбоине.
Приехал на главный берлинский вокзал. Холодно. Сквозняки. Темные люди шныряют. Того и гляди, устроят теракт. Поворчал, влез в поезд Берлин – Амстердам. Уселся поудобнее. Карамельку в рот взял. И отключился. Разбудила меня контролёрша. 
Долго наблюдал семью, сидящую за два сидения от меня – то ли сирийцев, то ли марокканцев. Мама, папа, трое детей. Все ели жареную курицу. Руками. Видел, как глава семьи – украдкой – вытирал жирные пальцы о сиденье. 
Крупные дождевые капли оставляли на стекле длинные следы. Гэдээровская нищета перетекла в западную зажиточность.
Проехали Вольфсбург. Ганновер. Минут через сорок после Оснабрюка заметил, что пейзаж как-то ненавязчиво изменился. Названия станций больше не щелкали как сапогами своими прусскими окончаниями, а запели – Алмело, Хенгело… Землю перерезали каналы. Пропали леса. Вместо разрозненных германских построек, легли тут и там аккуратными полосами двухэтажные блоки. По дюжине и больше одинаковых домов в ряд. Голландия. Пересадка в Девентере прошла без потерь. И вот уже двухэтажный поезд пересек могучий Ваал, более знакомый широкой публике под именем Рейн, и через двадцать минут после этого подкатил к станции Хертогенбос... Слева по борту виднелся собор святого Иоанна. Не такой высокий, как я думал. Что-то в его архитектуре было испанское.
…
Город Босха встретил меня порывистым ветром. Небо висело свинцовой гирей и то и дело окатывало как шрапнелью ледяной водой. Поискал автобус номер одиннадцать, который должен был отвести меня в отель. Не нашел. Сел в такси и прорычал: «Мёвен пик». И через семь минут был на месте. 16 евро. Два евро чаевых шофер, смуглый как копченая рыба иракец, принял с радостью. Заулыбался. Чуть не затанцевал. Чувствовалось, что аборигены его деньгами не балуют.
Первое, что увидел в отеле – большой высокий стеклянный стол с красными яблоками и хрустальными бокалами с минеральной водой. Ешь, пей! Постеснялся взять яблоко или попить. Советские комплексы. А вдруг кто-нибудь закричат: Это не для вас! Вам не положено! И все на меня посмотрят… и увидят мою тучную фигуру, мятые брюки, нечистые ботинки, провинциальную куртку, глупую кепку и толстую, вечно всем недовольную, морду.
Через три минуты уже сидел в своем номере на третьем этаже. Еле живой. Скинул с себя все… облился в душе горячей водой, вытерся мохнатым белым гостиничным полотенцем и влез под скрипучее, пахнущее мылом и свежестью одеяло.
В окно бил железной стрелой босховский великан с головой утконоса. И сыпал сухим снегом. Рев машин от автобана, до которого было всего-то метров сто, я не слышал. Звукоизоляция в отеле была хороша.
Проснулся часов в девять. На улице лил проливной дождь. Решил в город не ходить, а отлежаться и набраться сил. Поужинал привезенной с собой едой. Съел маленькую плитку черного шоколада. Девяносто процентов какао. Полистал каталог. И заснул в кресле. Проснулся в шесть утра. С трудом вспомнил, где я… какой сегодня день… Открыл окно. Свинцовая гиря так и висела в небе. Темный воздух был пропитан влагой. Чувствовалось, что совсем недалеко – холодное Северное море. Туманы. Атлантика. Атлантида. Ага… на выставку надо идти. На какую? Зачем? Ааа…
Спустился в ресторан. Взял йогурт… наложил себе полную тарелку фруктового салата. Виноградины черные, зеленые, желтые… упругие… дольки арбуза и дыни… манго. Выпил чашку горячего шоколада. Съел крохотную булочку. В голове наконец прояснилось. Купил у симпатичной женщины-портье билет на автобус и без десяти девять стоял на остановке.
По дороге жадно смотрел в окно. Что я там увидел? Два десятка зданий, принадлежащих каким-то солидным фирмам. Стекло и бетон. Модерн, но спокойный, без излишеств. Куб, еще куб. Горизонталь. Вертикаль. Наклонная плоскость. Поворот. Как в учебнике. А потом, до невысокой крепостной стены и канала, – ряды, ряды одинаковых двухэтажных домов. Как мыши в очереди. И ни одного магазина. Чистые газоны. Подстриженные деревья. Стерильный, дружелюбный, геометрический мир.
Въехали в старый город.
Двух-трех-этажные старинные дома. На первых этажах – рестораны, магазинчики. Горшочки, цветочки. В витринах – плакаты с образинами Босха. Сувениры с разнообразной босхианой. На улицах, и даже на берегах каналов – фигуры его демонов в человеческий рост. Выгрузил меня шатл – на небольшой площади, недалеко от собора Святого Иоанна. 
Пошел на выставку, как мусульманин к камню Каабы, по пути, проложенному по карте еще в Берлине. Переулочек. Еще один. Кондитерская. А вот и музей – здание неприятное, казенное. Похоже на фасад суда или городской тюрьмы. Перед входом – большая бронзовая собака и сидящая мужская фигура без рук. Билеты отсканировали еще на улице, а потом еще два раза проверяли на пути к выставочным залам.
…
Иероним Босх. Не в книжке. Настоящий, в живых, таких проникновенных красках. Сбылась моя детская мечта. 
У первой выставленной картины – «Корабля дураков» из Лувра – толпилось человек тридцать. Они служили как бы продолжением корабля. Составляли с ним единое целое. Мне не захотелось присоединяться к этой компании, слушать треньканье на лютне-балалайке пьяной монашенки и неприличные куплеты, которые горланили ее спутники, не хотелось даже попробовать ягоды красной смородины. И вообще, у меня морская болезнь и я не люблю шутов, бражников и сов.   
Поэтому я, как всегда в таких случаях, начал осмотр выставки с середины экспозиции. И совершал оттуда броски к картинам, рядом с которыми случайно образовывалась человеческая пустота. Жадно впивался глазами в полотна. Старался пропитаться живописным рассолом удивительного мастера.
«Видения гения» помещались в шести затемненных помещениях.
Слово «видения» к картинам Босха никак не подходит. Также как и слово «фантазия». Босх был рационален и расчетлив. И живописал и рисовал так, как будто он все, что попадало на его картины – видел собственными глазами. С властью и убежденностью очевидца. Пророка. Босх – свидетель, а не визионер, наглотавшийся ЛСД. Свидетель на суде. На Страшном суде.
…
Все картины на выставке – и живопись и графика – спрятаны под толстыми стеклами, вроде как в саркофагах.
Шесть помещений соответствовали шести тематическим разделам выставки: Зеркало жизни, Иеронимус Босх в Хертогенбосе, Жизнь Христа, Босх – рисовальщик, Святые, Конец времен.
Всего на выставке были представлены около ста работ, некоторые из которых впрочем к Босху имели только косвенное отношение. Живописных оригиналов Босха было (по версии специалистов вышеупомянутого Проекта) – всего 15, графических – 14.

 


БЛУДНЫЙ СЫН

Вокруг знаменитого мадридского триптиха зрелого Босха «Стог сена» (1510-16), так наглядно демонстрирующего безумие людской расы, готовность человека, ненасытно жаждущего «сена» (универсального символа совокупности жизненных благ), истово предаваться любому суеверию, лгать, обирать и убивать других людей, отнимать у них все – не только деньги, богатство, но и здоровье, жизнь, – толпились посетители. Тоже как бы дополняя собой толпу штурмующих стог персонажей Босха.
А с другой стороны этой большой работы – у двух разрозненных половинок картины «Блудный сын» (альтернативные названия – Бродяга, Бездомный, Странник), никого не было. Я конечно тут же это использовал.
Некоторые считают эту картину на обороте – работой «мастерской». Мне же она показалось цельной, плотной, драматичной… настоящим шедевром великого мастера.
Он… худой, изможденный, седой старик в рванине и с плетеным коробом за плечами идет по дороге… оглядывается на что-то, отбивается палкой с утолщением на конце от ощерившегося пса. Религиозные интерпретаторы пишут – «адского пса», приписывая бродяге крепкую веру в Христа, представленную… хм-хм… увесистой палкой. Нет, нет у бедняги в сердце ни сильной веры, ни надежды. Лицо его выражает скорбь… усталость… давнюю тоску… одиночество…
Позади него пейзаж с виселицей и колесом. Три грабителя грабят свою несчастную полураздетую жертву, которую привязали к дереву. Слева от него танцуют под волынку крестьянин и крестьянка. Справа – валяются останки мертвой лошади. Смерть. Впереди – мостик через речку с шаткими перилами.
Никто его не ждет. Никто ему не поможет. Он один… и единственное, что он может – это идти, идти, идти вперед, убегая от колес и виселиц, от собак и грабителей, от самого себя и от безумного мира…
Трудно представить себе лучшую – отчаянно реалистическую и возвышенно символическую – картину жизненного пути человека на Земле. Любого человека, не только старика-нищеброда.
Потому что прах мы, из праха созданы и в прах уходим. И как ни пытаемся мы обмануть себя, защититься от ужаса жизни – заводим семьи, делаем карьеру, копим деньгу, покупаем недвижимость, одурманиваем себя верой и суевериями, подхалимничаем или властвуем – страшная правда то и дело показывает нам свои железные зубы, и вот уже мы уволены, разорены, брошены, ограблены, обмануты, оклеветаны (как несчастный Буковский, которого путинские мерзавцы достали на старости лет, подсунули ему в компьютер какую-то гадость и спровоцировали судебное преследование), раздавлены, посажены в тюрьму, выкинуты на улицу.
Никому не нужные, нищие, больные… бредем мы по дороге жизни… а вокруг нас ужас и смерть. 
Хотя я жил сравнительно благополучно – и меня жизнь ставила, и не раз в положение этого бродяги на картине. И не давала мне никакой палки-выручалочки для защиты от адских псов.
Так я чувствовал себя в детстве на московских улицах. Бандиты-малолетки из домов на Ленинском проспекте запросто могли унизить, ограбить или избить до крови ребенка из Дома преподавателей. И они делали это, делали с удовольствием. Я не могу забыть, хотя и очень хочу, как пульсировал и пенился мозг в открытой черепной коробке забитого до смерти шпаной мальчика из моей спортивной школы. Я стоял рядом с ним, а он умирал. Бешено ревела сирена подъезжающей Скорой. Я знал, на его месте мог быть и я.
Так же я чувствовал себя, когда провожал свою девушку вечером в подмосковных Люберцах и навстречу нам вышли из подворотни пятеро пьяных парней с ножами.
И в уральских городах.
И в троллейбусе, по пути домой из МГУ, в моей родной Москве. 
И беженец, эмигрант чувствует себя так, как бродяга на картине Босха. С физическим насилием я сталкивался в Германии редко, хотя и попадал несколько раз в очень неприятные ситуации… но окружающий меня немецкий мир слишком часто давал мне понять, что я никто, нищеброд, бродяга, не достойный места среди людей…
И сейчас… постарев… я все чаще чувствую себя как босховский странник.
Понимаю, что целью Босха было создание назидательной картины, толкающей человека на путь христианского самосовершенствования… Босх-моралист-католик как бы утверждал, что отверженным всеми странствующим нищим становится грешник, всю жизнь потративший на добывание «сена»… и одиночество, и отчаяние, и нищета, и насилие – следствия неправильно прожитой жизни, а не имманентно ей присущие качества… И хотя Те часы показывают половину двенадцатого, есть еще время вернуться к Небесному Отцу…
Но я не верю в это. Жизнь именно такова, какой ее изобразил Босх на этой картине. На обеих ее сторонах. И у Тех часов обломаны стрелки и поржавел механизм. А «небесный отец» умер пару тысяч лет назад в долговой тюрьме на спутнике Юпитера.   




ИОАНН КРЕСТИТЕЛЬ В ПУСТЫНЕ

От «Блудного сына» перешел к «Иоанну Крестителю в пустыне» (1490-95).   
Эта обрезанная сверху и снизу картина составляла когда-то пару «Святому Иоанну на Патмосе» на большом алтаре Девы Марии, изготовленном несколькими мастерами для капеллы Братства Богородицы в соборе Святого Иоанна. В этой капелле или рядом с ней, на улице, в августе 1516 года похоронили Босха.
Позже этот алтарь, также как и другие алтари (а их было больше пятидесяти), из собора исчез, а «Иоанн Креститель в пустыне» объявился в Испании, где и хранится до сих пор в музее фонда Лазаро Галдиано.
Босой… углубленный в мысли… печальный… традиционно гривастый и бородатый Креститель в роскошном красном одеянии полусидит-полулежит на августовской травке, подперев голову левой рукой, локоть которой – покоится на невысокой каменной или земляной платформе. Правая рука Крестителя указывает на белую овечку – символ Иисуса Христа, «агнца божия». 
Рядом с овечкой из вертикальной стенки платформы вылезает похожий на фигурку человека корень. По интерпретации некоторых исследователей – это «Ессеев корень» (упомянутый в одиннадцатой главе книги пророка Исайи). 
Справа от лежащего Крестителя – странное, неизвестное науке растение с большими плодами, напоминающими гранаты. Из дырки в шарообразном белесом плоде этого растения, как из кормушки, смелая птичка таскает семена или ягоды. Еще одна птица сидит наверху, на другом шаре, из которого что-то льется или сыпется. Третья клюет семечки из раскрывшегося плода или бутона прямо перед носом у святого. Слева к ней подползает неприятное насекомое или маленький монстр, которого некоторые исследователи почему-то принимают за мертвую птицу и даже строят на этом заблуждении весьма сомнительные теории.
Растение это – то ли зловещее, то ли наоборот, чудесное, – из райского, Едемского сада Босха. Похожие растения изображены Босхом на левой, райской, створке триптиха «Стог сена» (на скале за ангелом с мечом и справа от нее). Да и райские плоды, которыми наслаждаются обитатели «Сада наслаждений» – весьма схожи с плодами растения на картине «Иоанн Креститель в пустыне».
К слову, вы заметили, что на левой створке «Сада», этой самой прекрасной картины мира, дело так и не дошло до грехопадения и изгнания прародителей из рая? А на средней ее части среди множества людей нет ни стариков, ни старух, ни детей, ни больных, ни увечных, ни агрессивных, ни злых, ни богатых, ни бедных… Там нет ни смерти, ни болезни… там и время не течет. Там вечная юность, влюбленность, вечный день, синее небо, теплый воздух, нагота, экстаз, петтинг и райские плоды, которые не поедаются... скорее их нюхают... им поклоняются.
Этот чудесный мир – вовсе не каталог греховных эротических желаний, как его трактуют авторы Проекта, а тот идеальный мир, который – в транскрипции Босха – придумал Бог для Адама и Евы и их потомков. Только как же они там так размножились? Не иначе как их клонировали ангелы-инопланетяне в чудесных башнях-лабораториях, сделанных из цветного небьющегося живого стекла.
Иоанн Креститель живет однако в мире, в котором все свершилось. И грехопадение, и проклятие, и изгнание из рая. Но цветочки райские кое-где уцелели, и один из них вырос рядом с задумавшимся пророком. Такой же цветок рос и увял и рядом со святым Иеронимом на картине Босха «Молящийся святой Иероним», и создатель Вульгаты и крестивший Спасителя Иоанн – не обращают на его плоды никакого внимания, они глубоко погружены в молитву.
На лиссабонском «Искушении святого Антония» в таком, оставшемся от райских времен плоде, как в доме скрывается целая стая демонов различного вида. В частности – голый чертяка с саблей, сидящий в висящей корзине и лошадиный череп в зеленом облачении, играющий на арфе, восседающий на мутированной черепахе в симпатичных туфельках (на центральной части слева, внизу). Значит, бывший райский плод у Босха вполне может стать вместилищем демонических сил. Кажется, нечто подобное произошло и с «странным растением».   
Инфракрасная фотография картины показывает, что оно покрывает фигуру молящегося донатора. Голова которого в характерной средневековой шапке – находится как раз там, где шар-плод. Как попал донатор чуть ли не на колени к Иоанну Крестителю, я не знаю. Но художнику пришлось его вначале нарисовать, а потом замазать, и он сделал это, намалевав на его месте это растение… похожее на человеческую фигуру с шаром вместо головы. Шаром с дыркой. Этот человек-растение – пандан хвостатого демона с багром в руках с картины «Святой Иоанн на Патмосе», олицетворение зла.
…
За Иоанном простирается «пустыня», замечательно нарисованный Босхом европейский ландшафт. Покрытые лесом пологие горы синеют вдали… Лес. Лужайка. Ручеек.
Один медведь дерет косулю. Другой спит. Третий – на дерево лезет. Недалеко – еще одна косуля. И еще одна. Аист. То ли вепрь, то ли дикобраз. Птицы летают. Лето идет к концу…
Идиллия? Да, если бы не две странные скалы слева и справа. Левая похожа на развалины огромного «дома». Из которого торчит что-то вроде горлышка бутылки, поддерживаемого деревом. Правая – на «початок», по которому карабкается обезьяна. Это что такое? Ответ можно найти на левой створке «Стога сена» (скала под роем падших ангелов) и на висящей тоже неподалеку превосходной копии левой створки «Сада наслаждений» и также копии, но уже не такой хорошей, его центральной части.
«Странные скалы» на картине «Иоанн Креститель в пустыне» – это безусловно босховские райские скалы, только потерявшие со временем свою свежесть, свои краски, свою чудесность, божественность… и частично разрушившиеся.
Где же лежит босховский Креститель? В бывшем раю. Оставленном и Богом и людьми, которые своим непослушанием не только уничтожили свою первоначальную полубожественную природу, но и погубили вечно зеленый и вечно плодоносящий сад. Завертели механизм времени, ввергли все живое, все материальное в пучину уничтожения.
О чем он думает?
О судьбе Христа, которому предстоит быть распяту за человеческие грехи?
О суетном человечестве, которое ждет Страшный суд?
Или о собственной голове, которую скоро отрубят по прихоти сексапильной танцовщицы?
Нет, нет, все это прожито и давно забыто. Старо и более не актуально.
Он думает о… о будущем, о нас с вами, дорогие читатели.
А мы – смотрим на него, и, так и не сумев разобраться в нас самих, думаем о тех, которые придут после нас.




ЧЕЛОВЕК В КОРОБЕ

После «Иоанна» пошел в зал графики, где еще не было зрителей. И сразу же наткнулся на хорошо знакомый мне рисунок с человеком в коробе. Какой-то человек влез в короб, похожий на половину маленького дирижабля. Такие коробы или корзины во времена Босха носили за плечами.
Видны ноги и обнажившийся из-за спустившихся штанов зад спрятавшегося, из которого выпархивают птицы. Воробьи? На коробе сидит на корточках какой-то малец. Он размахнулся лютней… чтобы врезать по голому заду. Слева – изумленно (или злобно) смотрящая на эту гротескную сцену ведьма с щипцами для угля. Возможно, в заднице грешника есть место и горящему угольку, отсюда и щипцы. На левой, адской створке «Сада наслаждений» из зада пожираемого люциферической птичкой грешника тоже вылетают большие черные птицы, и еще из него выбивается пламя и валит дым.
Толстенькие голые мальчики ловят птиц сомнительного происхождения. Это не игра, они хотят этих птичек прикончить. Нигде у Босха больше не встретить подобной «итальянской сцены с путти». Впрочем, некоторые исследователи не признают этот рисунок работой Босха.
На обратной стороне рисунка – тоже голозадый в коробе. И из его зада вылетают птицы, на сей раз ласточки. На коробе сидит женщина, она замахнулась деревянной лопаткой (которой таскают хлеб из печи), она тоже хочет ударить по заду человека в коробе, и как мне представляется, ее цель, не столько наказать голозадого, сколько прекратить вылет птиц.
Справа – хмурая женщина-пузырь стоит то ли на ходулях, то ли на длинных тоненьких ножках. В ее пузыре – какие-то фигурки (возможно, сожранные ею людишки).
Такая картинка.
Над этим рисунком любимого мастера я ломал голову уже много лет назад. Помнится, для того, чтобы понять наконец смысл этой гротескной сцены, я купил астрономически дорогой академический фолиант «Рисунки Босха». Внимательно прочитал его, но так и не нашел ответа. Обидно! Потому что для современников мастера эта сцена ни в коем случае не представлялась загадочной и гротескной. Скорее всего это иллюстрация к простейшей максиме или метафоре.
Некоторые полагают, что человек, спрятавшийся в коробе – это символ обжорства. А птицы, вылетающие из его зада – мотовства. Вроде птицы, это деньги, которыми мот так разбрасывается, что они улетают от него как птицы. Получается, что человек в коробе – это обжора и мот одновременно, он выбрасывает деньги на ветер… из собственной задницы. Да еще и трус, боится взглянуть правде в глаза – спрятался.
А кто же «малец» с лютней и «ведьма» с щипцами? Это его сын и жена. А на обратной стороне рисунка жена сама решила обуздать мужа – доступными ей кухонным инструментом. А кто же эти толстопузенькие мальчишки, охотники за птичками? Это торговцы, наживающиеся на обжорах и мотах. А женщина-брюхо на ходулях что тут забыла? Это адский демон, который пожирает мотов и обжор.
Правдоподобно? А черт его знает. Может быть, все ровно наоборот. 
…   
На центральной части «Триптиха отшельников» синеватый голозадый человек, засунувший голову в синеватый же короб появляется на детали своеобразной полукруглой «кафедры» с рельефами, перед которой коленопреклоненный Иероним молится распятию. В его зад вставлена палочка или ветка, на которой сидит сова. А другие птицы… да, и тут есть птицы… не вылетают из ануса спрятавшегося, а наоборот, собираются в него влететь. Это что же, он не мот, а наоборот, стяжатель? Говоря понятным современному русскому языком – собиратель земель?
Палочка, ветка или стрела в заду персонажа Босха – это, кажется, знак «греха против естества», как тогда выражались церковные авторитеты. Так что тут перед нами вроде бы не только обжора и стяжатель, но и содомит. А сова на палочке – это что? Гвоздичка?    
Искусствоведы так и не смогли понять, что все-таки олицетворяют разбросанные и тут и там совы на его картинах. Микроскопические, средние и громадные. Мудрость Афины или глупость шильдбюргера? Грех или равнодушие к греху?
Авторы Проекта пришли к выводу, что сова играет на картинах Босха роль своеобразного «наблюдателя». Только наблюдает эта птица как мне представляется не то, что происходит вокруг нее, а нас с вами. И эта сова, сидящая на палочке, всунутой в зад спрятавшегося в корбе человека, тоже смотрит не на его зад и не на других птиц, подлетающих справа, а на зрителя картины. На меня. Смотрит своим рентгеновским оком. Неужели она видит во мне то, что я сам в себе не замечаю?
Не это ли «видение нас» и есть главное магическое свойство картин хертогенбосского мастера?
Он смотрит на нас и показывает нам, какие мы есть на самом деле, а мы смотрим в зеркало и не верим ему. Только зубоскалим и ржем как лошади.      
…
После трех часов общения с работами Босха я вынужден был покинуть темные залы. Нервная энергия исчерпалась и картины начали жечь уже не мою сетчатку, а мозг.
Перед тем, как выйти из здания музея – под дождь и снег – зашел в музейный магазин, чтобы успокоиться и прийти в себя. Тут, под эгидой JHERONIMUS FOREVER YOURS продавался Босх, адаптированный для человека общества потребления и удовольствия. Босх – набор конфет, Босх – яблочный торт, светильник, галстук, значок, напиток, игральные карты, записная книжка, настольная фигура, почтовая марка, майка. Лениво просмотрел всю эту муру… подивился голландскому юмору (яблочный торт назывался «Страшный суд»), ничего не купил и вышел на улицу. Побрел к собору Святого Иоанна.
…
В путеводителе было написано, что за двести кальвинистских лет собор пришел в такой упадок, что его с наполеоновских времен ремонтируют, но так и не привели в порядок. Действительно, кое где и снаружи и внутри стояли леса.
Вошел. Позднеготическая церковь… большая, больше ста метров в длину. Своды высокие, звенящие… но не потрясающие, как например в Кёльнском соборе, а умеренные. На потолках растительные орнаменты. Тяжелый старинный орган, отделанный великолепной резьбой по темному дереву, – казался каким-то ужасным, не музыкальным, а погребальным инструментом. Крематорием…
Знаменитая кафедра. Посредственная живопись. Скучные витражи. Внутри и снаружи – сотни скульптур позднего времени, есть даже ангел, говорящий (наверное с Богом) по мобильному телефону. Посмотрел и капеллу, принадлежащую когда-то Братству Богородицы, в которой или рядом с которой был похоронен Босх. Душевного подъема не ощутил. Может быть потому, что во всем составе собора нет ни капельки от Босха. Ни намека, ни воспоминания… не говоря уже о его стиле. Казенщина. Вместо «рассудочной пропасти» – бетонированная яма.
Собор полон скучных следов мрачных протестантов и слюнявого китча поздних католиков…
Единственное, что меня впечатлило в соборе – это многочисленные надгробные плиты, по которым пришлось ходить. Стершиеся от времени, но все еще несущие в себе брутальную жизненную силу похороненных в церкви граждан Хертогенбоса, они по крайней мере, не противоречили тому разгулу греха и смерти, который показал Босх на своих работах. Скорее, служили ему еще одной иллюстрацией.   
После выставки Босха этот грандиозный собор разочаровывает. Ведь его архитекторы и мастера – скорее всего были хорошими знакомыми Босха по Братству Богородицы. Могли бы – хоть что-нибудь – и перенять!      
На следующий день я поднялся на строительном лифте на крышу собора (за это с меня содрали семь евро), посмотреть на знаменитые каменные фигуры людей, животных и чертей, сидящих на аркбутанах. Посмотрел. Некоторые фигуры – очень выразительны, особенно вороны… но эти фигуры – девятнадцатого века. Чертяки и фантастические звери похожи на гаргульи собора Парижской Богоматери. Они не оригинальны. Музыканты и прочие сидельцы на аркбутанах – скучноваты. И тут Босхом и не пахнет.
Был и на выставке, впрочем, один рисунок Босха тушью, на котором Босха тоже маловато. Это «Положение во гроб» (из Британского музея в Лондоне). Хороший рисунок, объемный, экспрессивный в меру… готический. Хоть рельеф лепи или режь с него. Но того, что делает Босха – Босхом, на нем не много. Босх, как известно, делал эскизы для витражей и гобеленов. Наверное, и этот рисунок тоже был такой подготовительной заказной работой. Возможно, прочертил мелом этот рисунок сам Босх, а дорисовал брат или кто-то из помощников. Вообще, после просмотра выставки в Хертогенбосе у меня осталось впечатление, что под брендом «Босх» скрываются как минимум четыре мастера разной силы. Не хочу однако развивать эту тему, потому что… если меня попросят это доказать, я пожалуй срежусь, не смогу. Да, как минимум четыре…
…
После посещения собора направился к «Центру Искусств Иероним Босх».
В большой, симпатичной, не старинной церкви благодарные жители Хертогенбоса устроили особый памятник главному городскому магниту для туристов. Даже не памятник, а хорошо функционирующий эрзац-музей Босха. Все известные работы Босха и его школы, включая графику, можно посмотреть тут в копиях. Все репродукции – имеют размеры оригиналов. Многие их них – сделаны исключительно хорошо.
Разумеется, сразу после просмотра оригиналов – копии выглядят чуть грубоватыми, иногда мутноватыми… некоторые цвета искажены, но в целом затея удалась. Особенно приятно то, что можно трогать триптихи, раскрывать, закрывать створки. Репродукции защищены стеклами…
Кроме того, на стенах висят сильно увеличенные фрагменты картин Босха, а внутреннее пространство Центра украшено висящими на веревочках большими скульптурами из папье-маше… по мотивам Босха.
В Центре Босха я рассмотрел детали картин, к которым так и не смог близко подойти во время посещения выставки.
Плата за вход – шесть евро.
…
По дороге к рыночной площади размышлял… и сомневался. На размышление меня подвигли эти самые копии. Многие из них были изготовлены еще до того, как реставраторы Проекта отреставрировали картины Босха. Поэтому они не так «сияли свежими красками», были бурее и старше что ли. А отреставрированные картинки на выставке действительно сияли… и напоминали слегка… слегка, господа, прошу на меня с ножами не кидаться… напоминали слегка ландшафты Диснейленда.
Почти все работы на выставке выглядели так, как будто их вчера нарисовали. С одной стороны – это вроде бы замечательно. С другой – непонятно, а правильно ли восстановили специалисты старые цвета… Или они невольно вложили в его работы свои представления о Босхе и его технике. Свои представления о живописи. Свой менталитет. И предрасудки Нового времени.
Что же в этом плохого? А то, что с картин Босха вместе с пожелтевшими лаками-олифами исчезла патина времени. Исчез возраст. Само время исчезло. И пришло искусственно поддерживаемое, как у мумии Ленина – бессмертие. Коммерческое, фальшивое бессмертие. Пришла новая юность… в Диснейленде…




СТЕНА

Дошел до Рыночной площади. Тут Босх жил. Тут и работал – в мастерской отца, дяди и братьев. Тут стоит ему бронзовый памятник в полный рост. Цель паломничества.
Первое, что я ощутил на Рыночной площади… был аромат копченой рыбы, идущий от мобильного киоска, стоящего прямо рядом с памятником мастеру. Воняло так крепко, что захотелось поскорее оттуда уйти. Но я конечно не ушел, а начал искать глазами дом, где Босх жил с женой-домовладелкой – Алейт Гойардс ван дер Меервене.
Дом этот, имеющий даже имя «Inden Salvatoer», позже переименованный в «Het root Cruijs», можно хорошо разглядеть на картине маслом анонимного художника, датированной 1530 годом. Картина эта экспонирована на выставке. Как я не вертел мысленно эту картину, как ни пытался нахлобучить ее на современную Рыночную площадь, ничего у меня не выходило. Так я и не понял, где жил Босх. Но я знал, что памятник стоит за тем домом, в котором он работал и жил до женитьбы на богатой невесте. За памятником однако ничего не было. Только строительная яма. Черт побери!
В отеле мне объяснили, что… по непонятным причинам, во время подготовки световых эффектов – подсветки на фасадах – два старых дома за памятником Босха рухнули. А их убогий сосед, маленький трехэтажный домишко шириной в два окна, с сувенирной лавкой на первом этаже и был домом, где когда-то жила семья Ван Акенов и где Босх создавал свои шедевры...          
На следующий день я подошел к этому домику поближе, посмотрел на него с той стороны, где еще три недели назад стоял соседний дом. Увидел стену. Эта старая, побитая, неустойчивая, плохо побеленная, с большими дырками от обвалившихся балок, с торчащими в ней проводами, с грязноватыми следами жизни многих поколений, кирпичная стена – осталась в моей памяти единственной реликвией Босха… подлинным, неприукрашенным памятником его жизни.