Рута майя 2012, или конец света отменяется 37

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
ЦИБАНЧЕ

– Амок от встречи с Льороной загнал нас вчера аж в Четумаль. И сегодня удобнее начать осмотр археологических зон с Цибанче, а не с Кохунлича, как мы думали вчера. Это я тебе как штурман говорю.
– Согласна. Только давай считать, что это был не амок, а гомерический хохот от встречи с Реидорой, – поправила Томина.

Путь от трассы до Цибанче пролег по сельской местности. Живописная неширокая дорога вела через селения мимо освоенных людьми полей, ферм, перемежавшихся небольшими лесными участками.
– Я прочитала в Википедии, что Цибанче означает «надписи на камне»! – доложила Марина. – Вдруг это то, что нам нужно?
– На камне? Не может быть, – возразил Александр. – «Че» – это дерево. Так что «надписи на дереве».

– Жаль! И это не оригинальное название, а оригинальное никому неведомо, – сокрушалась Марина.
– Да, здесь ни камней, ни воды в названии нет, так что нет и надежды, – подхватил Беловежский. – Но мы не сбрасываем его со счетов, потому что Быстров вообще очень туманно охарактеризовал это название.
Марина отвлеклась на дорогу и проговорила:
– Симпатичная дорожка! Ровная, хоть и неширокая. Кругом ухоженные угодья. Приятно ехать!

Саша кивнул. Какое-то время ехали молча, как вдруг молчание прервал Маринин вопль:
– Что это? Куда? Куда мне деться?
Она начала резко тормозить. Паника овладела всем ее существом в долю секунды. Им навстречу, прямо на них, растянувшись по всей ширине дороги, беспорядочно, но целеустремленно, наступало стадо быков. Упитанные и холеные, серые, белые и коричневые, они неспешно, по-хозяйски и настойчиво шествовали по этой принадлежащей им дороге. Они шли, покачивая в такт поступи  крупными головами и отмахиваясь от насекомых большими круглыми ушами. Рога их были агрессивно выставлены вперед.

– Господи, куда же деться? Ни обочины, ни съезда, – И Марина включила заднюю скорость: машина стала осторожно пятиться.
– Они сейчас уйдут, – подбодрил Саша,  с тревогой наблюдавший за напором этой движущейся махины.
– Куда?
– Смотри!

Дружно и столь же целенаправленно, как минуту назад двигались прямо на автомобиль, быки сами без всякой команды начали плавно заворачивать,  втекая в открытый загон. И только в самом конце этой вереницы показался худенький юный пастушок.
–  Уфф! Пронесло! Я сдрейфила, честно признаюсь. Деться-то некуда, хоть взлетай! – облегченно выдохнула Томина.

Они шли по тенистому археологическому комплексу Цибанче. Уродливыми лапами или даже когтями корней цеплялись за каменистую почву странные корявые деревья с темно-зеленой кроной. Сухая листва хрустела под ногами, что совершенно не вязалось с жарким утром.

– Мы совсем одни. Никого, – зачарованно прошептала Марина.
– И хорошо, – громким контрастом прозвучал задорно-ироничный  голос Беловежского. – Турьё не путается под ногами, когда великие майянисты обходят великие городища.
– Здесь так загадочно. Деревья вроде такие же с прожорливыми корнями, но здесь такая густая листва. Сказочный лес!
– Пожалуй. Это уже другой регион.

Марина без устали фотографировала причудливые корни. Саша играючи шуршал сухими листьями. Наконец, взору их открылась не очень высокая четырехъярусная пирамида. Лестницу обрамляли тяжеловесные постаменты, вероятно, некогда украшенные либо штуковыми маскаронами, либо барельефами, стертыми временем в ноль. Во всем ее облике чувствовалось влияние теотиуаканского стиля талуд-таблеро/Талуд-таблеро (talud-tablero) -  архитектурный прием, применявшийся в строительстве некоторых ступенчатых пирамид в Мексике. Каждая терраса состоит из вертикальной панели с углублением под ней и наклонного откоса, ведущего к подножию верхнего яруса. Первоначально эта техника появилась в Теотихуакане, затем в измененном виде в других местах/.

Руины храма разлеглись по всей вершине пирамиды, открывая взору два проема с деревянными перекрытиями. Интенсивный, ритмичный шелест листьев отвлек их от изучения аннотации к Зданию Шесть, и они поприветствовали мексиканца, тщательно подметавшего площадь.

– Здравствуйте! – обрадовался смуглый пожилой мужчина индейской внешности. – Это главный храм. Он дал название всему археологическому памятнику.  Изучайте.
– Почему? – спросила Томина.
– Это сооружение еще называют Зданием притолок. Там наверху в храме на деревянной притолоке сохранилась надпись. Она датируется 733 годом. Храм более поздней постройки, чем сама пирамида, – ответил мексиканец.
Он оперся на метлу и, очевидно, был расположен к общению.
– Здесь всегда так пусто? Туристы бывают? – полюбопытствовал Александр.
– Мало. Одиночные, как вы. И ближе к полудню. Сейчас еще рановато, – говорил индеец. – Вы гуляйте. Здесь красиво. Интересный город. Некогда был столицей могущественного царства майя.

Марина воззрилась на Беловежского.
– Да-да, Цибанче – древняя столица Канульского царства, – подтвердил тот. – Потом столицей станет Калакмуль.
– А вы молодец! – восхитился дворник. – Знаете историю майя.
– Он эпиграфист. Изучает письменность майя,  – пояснила Марина.
– Вы интересуетесь нашими письменами? Это очень важно, – индеец на секунду замолчал и вдруг сказал: – А вы знаете, что письменность была дарована индейцам майя богами в незапамятные времена?

– Вообще-то майя переняли иероглифы у эпиольмеков, –ухмыльнулся Беловежский.
– Конечно, это влияние нельзя отрицать. Однако, юноша, есть научное подтверждение, что майя пользовались иероглифами гораздо раньше, чем мы думали, – возразил индеец. – В Гватемале найдены иероглифические знаки, относящиеся к 300-200 годам до Рождества Христова. Так что, вероятнее всего, письменность майя древнее, чем считалось.

– Вы имеете в виду публикацию Стюарта, Сатурно и Бельтрана про руины Сан-Бартоло? –  с вызовом спросил Александр.
– Да-да, в Сан-Бартоло.
 «Да, этот дворник совсем не прост», – изумился Беловежский про себя. Он  все порывался откланяться, думая, что вряд ли этот простой мексиканец, работающий смотрителем или даже уборщиком на городище, сможет рассказать ему что-то, чего он не знает. Но он заметил, с каким вниманием прислушивается к их перепалке Марина. Он попытался намекнуть ей, что надо идти, оставив дворника подметать, однако, девушка достала блокнот и ручку.

Мексиканец воспользовался их замешательством, заметил, что его готовы выслушать, и начал свой рассказ:
– Создателем знаков письма и книг, как и создателем всего сущего, был бог Ицамна. Он никогда не переставал покровительствовать жрецам и писцам. На полуострове Юкатан существует затерянный в джунглях город майя Шкалумкин. Его здания были богато отделаны письменами. Одна из этих надписей именовала самого Ицамну писцом.
– Вначале было слово…– пробормотала Марина.

Саша признал, что индеец был неплохо осведомлен. Видно, его сильно волновала эта тема.
– Ицамна назначил покровителями писцов двух божественных братьев Хун-Баца и Хун-Чоуэна, – продолжал между тем индеец. – Это первые сыновья погибшего в Шибальбе Хун-Хун-Ахпу, сына прародителей Шмукане и Шпийакока.
– Так это сводные братья божественных близнецов Хун-Ахпу и Шбаланке? – воскликнула Марина.

Индеец с удивлением посмотрел на девушку и улыбнулся:
– Приятно, что вы знакомы с нашей мифологией! Да, они сводные братья. Хун-Бац и Хун-Чоуэн считались в небесной канцелярии бездельниками. Однако они славились своим умом, умением быстро обретать новые навыки и знания. Они играли на флейте, пели, обладали талантом художников  и скульпторов и достигли мастерства в ювелирном деле.
– Понятно, значит, все люди искусства и знаний – бездельники, – грустно пошутил Александр.

Мексиканец не отреагировал на это замечание и  продолжил рассказ:
– Однако Хун-Бац и Хун-Чоуэн приревновали своих сводных братьев и постоянно устраивали тем разные козни, за что те, обладая хитростью и коварством, превратили их в обезьян. Вы могли видеть изображения обезьян, занятых письмом. Это и есть братья Хун-Бац и Хун-Чоуэн, покровители писцов.

Марина засмеялась:
– Дарвиновская теория? О происхождении талантов человека от обезьян?
Александр хмыкнул. Индеец, видимо, не был знаком с Дарвином и не оценил шутку. Он вежливо помолчал и заговорил снова:
– Итак, майя получили знаки письма от богов. Наверно, вы уже видели надписи майя на каменных стелах, лестницах, панелях храмов, притолоках? Они писали даже на дереве, например, на притолоке в этом храме, здесь в Цибанче, – индеец еще не исчерпал тему, которой стремился поделиться. – Бог Ицамна дал им и другое знание: как делать книги, так называемые кодексы. Он научил их делать бумагу. Сначала книги писались на коже ягуара или оленя. Но потом… На бумаге  «амате», из волокон фикусовых деревьев, стали индейские мудрецы оставлять свои наблюдения о ходе времени, свои познания о растениях и животных, они фиксировали свои обычаи с особым изяществом и старанием.

Эти слова показались знакомыми молодым людям. Похоже, индеец цитировал одного из известных испанских хронистов.
– Написание книг считалось культовым процессом со своими сакральными ритуалами, обращенными к богам. Писцы принадлежали поэтому к слою жрецов. И только просветленные и чистые душой имели право касаться книг.

Рассказчик замолк и опустил голову. Потом резко встрепенулся и с особым жаром заговорил:
– Но вот явились конкистадоры. А с ними миссионеры. Они сочли, что все эти книги, эти сокровища мудрости и традиций целого народа, созданы дьяволом, содержат только дьявольскую магию и по этой причине подлежат уничтожению.
На лице индейца отразилось глубокое переживание. Подкупало его искреннее желание поделиться историей своего народа с иностранцами. Томина понимала, куда он клонит, и разделяла его чувства так, что даже слезы навернулись на глаза. Беловежский ощутил прилив бессильной злобы, той, что испытываешь, когда случается что-то необратимое, и ты ничем не можешь это исправить.

– И наступил страшный день, – тяжело вздохнув, мексиканец вернулся к рассказу, – 12 июня 1561 года. На площади францисканского монастыря в Мани запылал огромный костер, зажженный по приказу испанского епископа Диего де Ланды. Этот костер поглотил множество так называемых «дьявольских» предметов культа. В этом огне погибли кодексы майя. Подобные костры полыхали по всей Мексике. Потом и сами испанцы сокрушались, что сгорели тайные знания той земли, где они собирались обосноваться. К сожалению, сохранилось всего четыре майяских кодекса…

– Три, – поправил Саша.
– Четыре, юноша. Дрезденский, Мадридский, Парижский и Гролье, – обиделся индеец.
– И все-таки три. Доказано, что Гролье – подделка, – объяснил Александр.
– Жаль, – огорчился мексиканец. – Всего три.
– И справедливости ради надо отметить, что кодексы слишком хрупкие и все равно не дошли бы до наших дней, –сказал Беловежский. – Например, и сейчас находят кодексы в захоронениях. Но они представляют собой лишь спрессованную субстанцию. Прочитать их не представляется возможным.

– Если бы вся культура майя не была уничтожена, жрецы нашли бы возможность сохранить свои сокровища, – горячо возразил индеец. – Бумага и книги считались священными и ценились едва ли не больше, чем иные драгоценности.
– Да, вы правы, – грустно согласился Александр и с жаром добавил:  – Диего де Ланда нанес мне личное оскорбление. Я занимаюсь эпиграфикой, изучаю древнее письмо майя, пытаюсь узнать об этой цивилизации все, что можно: и образ жизни, и политическую историю, и нравы и обычаи. Но каменные носители сохранили совсем мало информации. Аутодафе испанской церкви уничтожило почти все, что по крупицам собирал этот древний народ и доверял изобретенной ими самими бумаге. Однако самое ужасное, что испанские священники под угрозой страшнейших кар запрещали знатным майя пользоваться своим иероглифическим письмом. И всего за несколько лет эта уникальная письменность оказалась стертой из памяти народной.

Марина незаметно смахнула слезу: она живо представила себе страшную картину аутодафе, где в костре безвозвратно погибла мудрость целого народа.
– И только благодаря тем кодексам, что дошли до нас, а также надписям на камнях, люди начали потихоньку читать иероглифы, – подхватил дворник, с удивлением глядя на Беловежского, и как-то нарочито громко и четко вдруг провозгласил: – Русский ученый Кноросов /Имеется в виду советский ученый Юрий Валентинович Кнорозов, который расшифровал письменность майя/ расшифровал письмо майя!

– Да-да! Это наш соотечественник! – воскликнул Александр, догадавшись, что их собеседник не знает, откуда они. Ему явно не важно было, откуда они прибыли: пусть они даже окажутся грингами, главное – они слушают про цивилизацию майя.
– Правда? Вы из России? А я думал, вы американцы.

Он задумался, видимо, переосмысливая свое отношение к своим слушателям и участливо добавил:
– Но я, кажется, заболтал вас совсем.
– Что вы! Так интересно! Спасибо вам! – растроганно откликнулась Марина.
Беловежский уже собрался прощаться.
– Вам интересно? – обрадовался индеец. –  Тогда еще расскажу вам напоследок одно наше поверье. Вы видели когда-нибудь птицу кецаль?
– Нет. Она разве не мифическая? – удивилась девушка.

– Что вы! Из ее перьев майяская знать делала головные уборы. Просто она не живет в неволе. А когда-то давным-давно эта чудесная птица с восхитительным зеленым оперением была домашней. Великий воин и вождь майя однажды защищал свой город от испанских пришельцев и был смертельно ранен в бою, – вздохнув, индеец повысил голос: – Он пал на землю. И его кецаль преданно порхнул ему на грудь и коснулся раны. Рубиновое пятно проступило в оперении грудки кецаля. Птица скорбно покружилась над телом своего хозяина, и тот прошептал запекшимися губами: «Лети!» Птица скрылась в джунглях, навсегда сохранив алые перья на грудке. С тех пор кецаль не живет среди людей, и увидеть его удается только редким индейцам, чистым сердцем и душой. Майя верят, что  великолепный кецаль вернется к людям только тогда, когда индейцы освободятся и возродят свою культуру. Так-то.

– Красивая легенда! – проникновенно сказал Беловежский. А Марина грустно прошептала:
– Значит, никогда.
Индеец, к счастью, не расслышал.
– Гуляйте. Если будут вопросы, не стесняйтесь, – произнес он и внимательно и, казалось, выжидающе посмотрел на ребят.
Они переглянулись.
– Деньги? – удивленно-огорченно шепнула Марина.
– Думаю, да, – кивнул Саша и дал рассказчику 10 песо.

Городище Цибанче потрясло своим размахом и атмосферой. Высокая пирамида, Здание 2, построенная в теотиуканском стиле талуд-таблеро, изумляла дерзкими деревьями, которые захватили в плен добрую половину лестницы. Помимо центрального проема в храме наверху, сама пирамида еще имела три расположенных треугольником арочных входа: один на самом верху под храмом и два на первой платформе.

– Это, скорее всего, вход в погребальную камеру, – подсказал Беловежский. – Это знаменитое здание. Здесь было обнаружено богатое захоронение поздне-классического периода. Неизвестно, кто усопший, но судя по мощи погребального храма и сокровищам, сопроводившим его в мир иной, вероятно, фигура значимая. Поэтому его окрестили «Господином Цибанче».

Томина сожалела, что сооружение это можно было только обозревать снаружи: нельзя было ни подняться наверх, ни проникнуть к «Господину» в гости.
Городище изобиловало барельефами, декором, маскаронами. Производили впечатление обширные дворцовые и жилые комплексы с просторными патио, и Пирамида Совы, где тоже было когда-то найдено важное захоронение знатной персоны. На нее удалось вскарабкаться и оттуда обозревать окрестности:  по одну сторону простирались джунгли, а по другую – монументальные сооружения Цибанче.

***
Диего Бернардо Рамирес завершил правку статьи для журнала, минуту сидел, прикрыв глаза, затем медленно потянулся к мобильнику и набрал номер.
– Как дела? – спросил он, услышав отклик собеседника.
– Сеньор Рамирес?
– Да-да. Рассказывай.
– Юноша путешествует не один. С девушкой. И, насколько я понял, за ними следят.
– Так я и думал! Кто?
– Пока не знаю, хотя имею на этот счет свои соображения.
– Говори.
– Я повременю. Понаблюдаю еще.
– Хорошо. Чем занимается Веловешски?
– Они просто осматривают городища майя.
– Понятно. Продолжай в том же духе.
«Похоже, я не ошибся», – подумал Рамирес, завершив разговор.

***
В нескольких километрах от Цибанче расположился загадочный археологический комплекс с красивым названием Кинична, что, видимо, переводилось как «Дом Солнца». Он представлял собой крупный трехуровневый акрополь, собранный в одной пирамидальной конструкции.
 
Вход на городище охранял фантастический великан. Это было совершенно немыслимой формы дерево, или множество сросшихся деревьев. Его «туловище» напоминало чудовищную перевернутую арфу, на которой могли бы играть огромные тролли. Бесчисленные разнокалиберные и разномастные «струны» вцепились в сухую каменистую почву и распластались, словно куриные лапы. «Дека» этой своеобразной арфы состояла из сложного переплетения тонких древесных не то стволов, не то лиан, не то корней. А над всем этим «инструментом» возвышались безлистные кроны нескольких деревьев, наподобие причудливо  разветвленных оленьих рогов, а вдоль главного многоствольного стержня из-под рогов, будто беспорядочные длинные волосы хиппи, свисали тонкие лианы.

Этому великану и было поручено охранять автомобиль, после того как прошла церемония знакомства с ним и непременная фотосессия. И путешественники начали уровень за уровнем исследовать акрополь. Аннотации не содержали никакой полезной информации, кроме подробного описания самого сооружения.
– Ты что-нибудь знаешь про историю этого акрополя? – поинтересовалась Томина у Беловежского.
Он отрицательно помотал головой.

– А это не могло быть частью Цибанче?
– Не знаю, – буркнул он. – Не думаю.
Его раздражало, что информация была так бестолково подана. И даже время строительства акрополя, хотя бы приблизительно, не было указано. А между тем, здесь была своя неповторимая атмосфера. Джунгли казались светлыми и легкими. Марина давно уже наслаждалась именно прелестью сочетания природы с творчеством древних, даже если о нем ничего не было известно. И Александр успокоился, повеселел и предался радостному созерцанию в компании своей любимой спутницы. Они достигли самой вершины акрополя. Деревянное перекрытие довольно просторного храма дало им приятную тень, в которой они и устроились, чтобы передохнуть и вкусить красоту окружающего мира.

Обескураженная требованием мексиканцем платы за навязанную лекцию, Марина все же прокручивала в голове его рассказ, признавая, что узнала много нового. Теперь она обратилась к Беловежскому с просьбой поведать ей о расшифровке иероглифов.
– Путь был долгим, – начал Александр. – Тот же самый Диего де Ланда, который уничтожил кодексы, вдруг спохватился и создал так называемую билингву.
– Как это?
– С помощью индейцев майя он попытался подобрать к некоторым иероглифам соответствующие латинские буквы или их комбинации.
– Но ведь у майя же не алфавитное письмо?

– В том-то и дело. Но все же без этого своеобразного «словарика» Ланды, боюсь, мы бы до сих пор не расшифровали иероглифы майя. Прошли века, прежде чем люди снова заинтересовались майяскими письменами, – рассказывал Саша. – Знаменитый немецкий путешественник Александр фон Гумбольт опубликовал часть Дрезденского кодекса майя. Уже известные тебе по Паленке Стивенс и Казервуд тщательно прорисовывали все надписи, которые им попадались. В конце девятнадцатого века немецкий ученый подошел к разгадке цифр и календарной системы майя. И начался исследовательский раж. Отправлялись экспедиции в поисках надписей, открывались новые городища, затерянные в джунглях.

– «Алфавит» Ланды не помогал?
– Ученые бились и спорили, что лежало в основе майяских знаков: буква, слог, слово или понятие. Была ли в нем фонетическая основа? Можно ли в поисках истины опираться на известные современные языки майя?
– Как сложно!
– Безусловно. Изучив календарь майя, ученые стали спорить, чему могли быть посвящены надписи на памятниках. Долгое время считали, что письмена повествуют о деяниях богов.

– А может, так оно и есть? –  и Марина хитро подмигнула.
– Ты все надеешься на миролюбивую высокодуховную Атлантиду? Увы! – усмехнулся Саша. – Так вот, американка русского происхождения Татьяна Проскурякова изучала стелы из Пьедрас-Неграс и разгадала иероглифы, которые сообщали о рождении, коронации и смерти. Тогда стало понятно, что эти тексты относятся к реально существовавшим людям. Потом Генрих Берлин распознал комбинацию иероглифов, информирующую о том или ином царстве и назвал их «эмблемой». Он не понял, что эти иероглифы не являются символом царства и могут быть прочитаны. И содержат они не только название царства, а и титул его царя. Теперь эту титулатуру  мы и называем «Эмблемным иероглифом», отчасти благодаря Берлину.

– Все это, вероятно, еще больше раззадорило ученых? Ведь, читая эти надписи, можно узнавать историю, – возбужденно проговорила Марина.
– Вот именно, – Беловежский все более распалялся: эпиграфика – излюбленная тема. – Однако, как читаются иероглифы, так и оставалось тайной за семью печатями. И в спорах летели перья и ломались копья. Американец Эрик Томпсон заявил, что это ни в коем случае не фонетическое письмо, а, следовательно, поставил крест на его познаваемости, на возможности его дешифровки. Его невольным оппонентом стал Юрий Валентинович Кнорозов, который скрупулезно рассматривал Дрезденский кодекс. Опираясь на «билингву» Диего де Ланды и приняв за основу, что символы имеют точное фонетическое звучание, он пришел к выводу, что иероглифы представляют собой как фонетическое, так и слоговое письмо. Это и дало ключ к расшифровке письменности. Томпсон обрушился на Кнорозова с сокрушительной критикой, ожидая поддержки со стороны остальных ученых. Но, на удивление, в начале 60-х на сторону Юрия Валентиновича встали и другие исследователи, в том числе американские.

– Надо же! – восхитилась Томина. – В разгар-то «холодной войны»! Получается, майянистика далека от политической конъюнктуры?
– Да. И это радует, – признал Саша. – Итак, после всех этих перипетий продолжилось и по сей день идет изучение значений иероглифов и грамматической структуры письменности майя.
– И один из величайших эпиграфистов всех времен и народов Александр Романович Беловежский скоро внесет свой вклад в майянистику, найдя «сосуд Ветрова». ;Am;n! – и Марина воздела руки к небу.