Бочонок Рома

Карта Лерии  в большом разрешении    

На Пустыре Возмутителей, куда сегодня завела велисту её прогулка, цвели одуванчики и полевые ромашки вперемешку с колокольчиками. Инира так увлеклась сбором одуванчиковых корешков для настойки от суставных болезней, что не заметила, как к ней подобралась парочка молодых мужчин неприглядного вида. Выражение их лиц не предвещало для хрупкой женщины ничего хорошего. Старший подмигнул младшему, тот криво ухмыльнулся и, ухватив женщину за руку, протянутую к очередному цветку, прижал её к себе, а другой рукой зажал ей рот, чтобы она не могла позвать на помощь.

      Старший вышел из-за спины младшего, встал перед пленницей и стал разглядывать свою добычу.
В этом мире Инира была невысокой хрупкой брюнеткой лет тридцати, уже оформившейся как зрелая женщина, но еще очень свеженькой с розовыми губами и румянцем, заливающим щеки, уши и кончик подбородка. Она не вырывалась и не пыталась воспользоваться довольно острым совочком для корешков в качестве оружия. Внешне велиста оставалась спокойной, и лишь только сердце, колотящееся под тонкой летней блузкой с кружевным воротничком, выдавало её волнение. Переживать, что здесь, в её собственном мире, велисте могут грозить хоть сколько-нибудь серьёзные опасности, было глупо, но и от пресных милых прогулок она уже утомилась. Инире хотелось приключений, и приключения решили, что им пора с ней случаться и происходить.

      — И кого же нам тут послал Бог Случай? — голос старшего разбойника был скрипучим и неприятным. И подходя ближе, приподнимая грязной рукой вверх голову женщины за подбородок так, чтобы рассмотреть её лицо внимательнее, ухмыльнулся, расплывшись в масляной улыбке. — Ой-ой-ой! Какая недовольная кра-а-аля нам попалась! Ничего, Гривень знает, как ублажить любую девку, даже целочки подо мной визжали от удовольствия.

      — Ты у ней в карманах пошарь, — деловито посоветовал младший, чувствовавший, что что-то пошло не так, как обычно, но абсолютно не понимающий, что именно. Умение чувствовать мир и прислушиваться к своим ощущениям никогда не подводило младшего из братьев. Это и ценил в нём старший по кличке Гривень.

      — Не кипешуй, Размазня, мы же только начали! Посмотри, какая смирная тёлочка нам попалась! Иди сюда, иди к папочке, он тебя познакомит со своим другом, — Гривень уже начал было распоясывать штаны, но тут же рухнул, как подкошенный, сраженный ударом в ухо от налетевшего на него третьего мужика.

      Размазня не стал ждать продолжения, сразу же выпустил из объятий велисту, толкнув её на нового «собеседника», и задал такого стрекача, что цветы не успевали удивиться, человек ли на них наступил, или их просто согнул к земле сильный порыв ветра.

      Большие и сильные руки подхватили Иниру и понесли прочь от приходящего в себя разбойника, ругающего судьбу и потирающего ушибленное ухо.

      Ром был крепкий. Выдержанный и крепкий. Очень выдержанный. Его не мог вывести из себя ни шторм, ни злобные огни святого Эльма, ни даже бунт на корабле. Единственное, что его могло вывести из равновесия — это слёзы женщин и детей. Поэтому он никогда не женился и не завел себе наследников. Второе вытекало из первого, а первое было с точки зрения Рома просто невыполнимо. Насколько он знал женщин, они все когда-нибудь да плакали, и это автоматически делало их тем самым, чего Ром решил избегать любой ценой.

      Эта женщина, которую Ром держал на руках, вела себя странно. Она не просто не проронила ни единой слезинки, она улыбалась. Когда Ром принёс её в свою таверну и усадил в начальственное, точнее в капитанское кресло, она стала с любопытством, будто бы ничего не произошло всего несколько минут назад, рассматривать комнату, которую бывший капитан торгового корабля считал своим кабинетом.

      — Милада, вы в порядке? — недоверчиво спросил Ром, встав перед Инирой на одно колено, чтобы заглянуть ей в лицо, а заодно выразить даме своё почтение.

      — Да, мой спаситель! Благодарю вас, теперь со мной всё в порядке, — велиста, благосклонно кивнув, встала и подошла к стене, где висел прибитый к ней отполированный частыми прикосновениями сильных рук старый деревянный штурвал. — Это деталь вашего судна, капитан?

      Вопрос застал Рома врасплох, он думал, что ему придется утешать бедняжку, но та была спокойна и уверена в себе, как будто была у себя дома, а не в гостях у чужого свирепого капитана, которого боялись, уважали и любили все члены его команды, а теперь и завсегдатаи его таверны.

      — Да, этот штурвал путешествовал со мной по всему миру, по всем морям и океанам мы с ним ходили вместе. От Нуазокского моря через Океан Сбывшейся Мечты и до берегов Кадымского океана, и, конечно же, от Северного Пролива Трёх Морей до Южных Великих Льдов, где чуть было не потерпел крушение в очередном свирепом шторме, какие бывают в тех широтах.

      — Да вы герой, капитан! Это же сколько раз вы проделали кругосветное путешествие по всей Бертерре? — воскликнула Инира, нежно прикасаясь к ручкам штурвала.

      — Танхард Ари Ром, капитан первого ранга, ходил на грузовом торговом судне «Небесный Скиталец», а до него на «Синей Ласточке» — представился морской волк, склонив голову в почтительном поклоне перед велистой. — Я сбился со счета, милада, — так много раз мы пересекали экватор и любовались на полярные льды.

      — Меня зовут Инира, — вежливость требовала велисту представиться, — я тут обосновалась не так давно, мой дом на набережной Алых зорь, а в ваши края попала прямо из Сада по Липовой аллее.
— Очень приятно познакомиться, — негромко отозвался спаситель.

      Ром скромно опустил взгляд и сам уселся в своё кресло. Велиста продолжала обходить комнату, рассматривая предметы, которые стояли на полках и комодах вдоль стен.

      Вот на стене рядом со штурвалом прикреплена оборванная на углах старая карта с проложенными во множестве маршрутами. Вот на крепкой, как и вся здешняя мебель, лежит корабельный компас и корабельный хронометр, такие же старые, как и штурвал, как и карта. Рядом на полке в углу стоит шкатулка с секстантом, а под шкатулкой книга, видимо, с морскими таблицами, по которым определяли широту и долготу места, где находилось судно.

      Вот на крючке висит свёрнутый в бухту лаглинь, которым измеряли глубину под килем. А вот на соседнем крючке бухта с логлинем, которым когда-то мерили скорость идущего по курсу судна.

      С другой стороны от штурвала на таком же крючке висела лисица, её еще называли вахтенной доской. На ней каждый вахтенный отмечал курс корабля, выставляя специальный стержень в соответствующее отверстие на этой доске. Строго говоря, эта приспособа на одноименного зверька была совсем не похожа, скорее она походила на чудную плоскую рыбу, подвешенную за жабры — вверху её был круг, рассеченный на сектора, аналогичные секторам компаса, а внизу была расчерченная на графы прямоугольная таблица для подсчета скорости судна.

      Все предметы были такими старыми, что невольно в голову приходила мысль о крушении корабля, на котором плавали все эти не нужные на суше приборы. Велиста подумала, что это приборы с «Синей Ласточки», а Ром подтвердил её догадку.

      На противоположной стене висел корабельный барометр, он показывал на солнечную погоду, что подтверждалось картиной за окном. Инира подошла к окну и увидела на подоконнике стоящий в рамке портрет обворожительно красивой девушки.

      — Мастер Ром, а кто эта девушка? Вас что-то, наверное, связывает? — поинтересовалась Инира.
Она решила, что ко всем мужчинам в её мире подобает обращаться именно так: мастер. Потому что какой же ты мужчина, если не мастер своего дела? А если ты мастер, то ты уже не мальчик, юнец, а мужчина, человек, отвечающий за своё дело и за свои обещания.

      — Расскажи, мне так интересно! Пожалуйста, если, конечно, это не тайна. С другой стороны, если это тайна, так, значит, в сто раз интереснее!

      Ром не мог противостоять умоляющей улыбке велисты и начал свой рассказ, пригласив её присесть за невысокий столик у стены напротив окна, где помощники уже принесли всё для чаепития.

      — Устраивайся удобнее, милада Инира, плюшек и печенья едва ли хватит до конца моего рассказа, потому что история эта очень долгая. Но я буду рассказывать тебе всё по порядку, чтобы было понятно, почему одно так, а другое этак.

***

      В Большой долине Лерии, одного из четырёх материков Бертерры, которую от холодных ветров севера защищает горный хребет Хильдагрис со стороны моря Любви, а с другой стороны от знойных суховеев прикрывают горы Леримур, есть огромное озеро Алидэ. Оно глубокое и широкое как море, от одного берега до другого ни докричаться глашатаям, ни долететь птицам, ни доплыть зверю. Но люди на его берегу обосновались с незапамятных времён, и главный свой город назвали Атарис.

      Жители Атариса промышляли рыболовством на маленьких и ловких яхтах, а переправами на другие берега, в города Ромиру и Одмиру, занимались всеми уважаемые паромщики. Ходили по озеру и большегрузные морские баржи, и крошечные яхты под парусами, послушными разным ветрам. Побережье было портовым, где рабочий люд трудился на благо себе и всей Бертерре. Рыба из озера Алидэ: ривора, суши-ясь, повола и бусянка, ценилась за свой редкий нежный вкус и простоту приготовления — хочешь жарь, хочешь пеки, хочешь вари, вяль над огнём, суши на солнышке или в тени, а всё равно будет вкусно и сытно. Про пользу даже говорить не приходится — такая еда просто обязана быть полезной для здоровья. Ведь она родилась и выросла в озере, где даже грязь целебная!

      Про грязевые курорты знали во все времена все жители Бертерры, поэтому туда всегда приезжало много путников. Жители любого констрона (конечная сторона) со всех континентов старались именно там побывать для отдыха и восстановления здоровья и сил. И, конечно, целители всех родов именно там, на озере Алидэ, выстроили свои здравницы, и принимали всех желающих.

      Танхард Ари Ром родился и вырос в Атарисе. Как и отец, Арнитан Ян, Танхард стал моряком. Сначала Арнитан брал Танхарда с собой в качестве юнги, потом научил навигации, а потом отправил учиться и большому мореплаванию на побережье Кадымского океана в Окдин, в самое лучшее мореходное училище.

      После получения Малого специального диплома младший Ром поступил на службу на большой рыболовецкий траулер матросом. Там же, как это у моряков было принято, завершил учебу и получил Большой специальный диплом, дающий право занимать любую руководящую должность. Капитан траулера порекомендовал Танхарда своему хорошему другу, владельцу немногочисленной торговой флотилии, в число которой входила и небольшая, но быстрая парусная шхуна «Синяя Ласточка». Ром без размышлений принял командование кораблём, набрал команду и стал выполнять рейсы по срочной доставке разных грузов.

      Были среди тех заданий и такие, которые стоило скрывать от законных сил правопорядка, но Танхард полностью полагался на свои умения и заступничество хозяина шхуны. Несколько раз «Синяя Ласточка» нарывалась не на полицейских, а, наоборот, на пиратов. Команда дружно отстаивала честь своего корабля. Но вернувшись из своего последнего плаванья, «Синяя Ласточка» разбилась о риф в бухте Радости около родных берегов, попав во внезапный шторм. Будто море решило забрать себе дань. Всё, что от неё осталось, Танхард Ари Ром хранил теперь в своём кабинете в доме, оставшемся ему от друга. Единственного Настоящего Друга — так будет правильнее сказать.

      Юхан Маас, так звали этого друга, родился и вырос в Эрметрисе, окончил школу изящных искусств и стал писать картины. Он любил изображать необычную природу, пейзажи с водой, розовые восходы и бордовые закаты, пушинки перистых облаков, первый луч солнца, игры в прятки двух лун в облаках, цветы и зверей. Лица людей он писал очень редко, но умел это делать так же прекрасно, как и всё остальное. Юхан Маас не раз приезжал на озеро Алидэ, чтобы запечатлеть красоты самого прекрасного места на всей Бертерре.

      Ну, так было принято считать в среде художников. Танхард знал ещё много не менее красивых мест, о чем и сообщил Юхану, когда они познакомились на пляже одной из здравниц Атариса. Танхард предложил взять Юхана с собой в одно из таких мест. Он как раз собирался выходить на «Синей Ласточке» в Окдин по вытекающей из Алидэ реке Зиггер, а оттуда через весь Кадымский океан в Вигард на побережье другого континента, Латара. Вот где были восходы зелеными, а закаты фиолетовыми, вот где было не счесть невиданных птиц и зверей, вот где растения были красочнее, чем в родной Большой долине. Так думал Танхард, в этом убедился и Юхан.

      А поскольку плавание было долгим и непростым, капитан и художник подружились по-настоящему. В спокойную погоду Юхан писал море и небеса, а в шторм помогал матросам крепить снасти, удерживать штурвал. А ещё Юхан пел весёлые песни, когда штиль заставлял мореходов грустить, и все подпевали ему, а потом и ветер начинал вторить голосам людей, набирал в свою ветреную грудь воздух и дул в паруса маленькой шхуны, чтобы та летела быстрой ласточкой по волнам, как птица по небесной сини. Ветер, он такой — он любит песни и веселье.

      И продолжалась бы эта дружба вечно, но случай всё определил иначе. Любовь разлучила капитана и художника. Настоящая Несчастная Любовь. Та любовь, которая разрывает сердце, которая заставляет идти на преступления, раны от которой никогда не затягиваются.

      В очередной свой приезд на озеро Алидэ Юхан рисовал озерную гладь, и его работой заинтересовалась девушка. Мастер писал картину, не отвлекаясь на зрителей — их всегда было не мало, любителей поглазеть на чудо, которое рождали его кисти и краски. А когда он обернулся и увидел прекрасную незнакомку, то дописать свою марину он уже не смог, так велико было его потрясение от увиденной красоты. Юхан тут же упросил девушку позировать ему в завтрашний полдень, а в назначенное время написал самый прекрасный портрет, который только был в истории человечества. Юхан никому его не отдал и никогда не продал. Он повсюду возил этот портрет с собой, любовался на свою Снежану, так звали его прекрасную модель.

      Сама Снежана была куманкой, дочерью одного из Тагридских кумов. А кумы, как известно, на целом континенте Тагрид владеют всей властью, и Тагридский куманат подчиняется только Всеобщему Правительству Бертерры, что расположилось в Эрметрисе. Да и то кумы делают это неохотно, только из желания сохранить мир на планете. Ведь мир есть главное условие процветания торговли, если это честная торговля, а не воровство и надувательство. Но у кумов было принято головой отвечать за поруганную честь, потому и торг велся всегда справедливый. Хотя для своих, для тагридцев, кумы делали небольшие скидки, оправдываясь отсутствием дорожных издержек. Эту внутреннюю скидку так и называли кумовской.

      Кум передавал своё дело, кумовство, одному из сыновей, которого выбирал строго по его деловым качествам, а потом натаскивал, нещадно заставляя учиться торговому делу, юриспруденции, экономике и прочим премудростям, нужным для прибыльного и честного ведения дела. Кум обязан был обеспечивать всю свою огромную семью так, чтобы семья жила в достатке и ни в чём не нуждалась.

      После отдыха, который скрасил красавице модный и известный художник, Снежана вернулась домой в Марвинон к отцу и только изредка вспоминала смешного мастера Юхана Мааса. Его вздохи казались ей такими обычными и привычными, что она не выделяла его из толпы остальных воздыхателей. Мало ли у богатой наследницы, младшей из детей и единственной дочки одного из главных кумов Тагрида, поклонников и воздыхателей, влюблённых в неё явно и тайно. Художником больше, художником меньше… Но произошло такое, что пришлось вспомнить имя Юхана Мааса.

      Была у тагридцев вера в то, что запечатлённый образ человека становился как бы самостоятельным слепком с его души и личности. По этой причине над любым изображением, портретом было возможно произвести магические действия и, конечно же, можно было применить такие заклятия, что разрушат эту душу и личность. Мудрые кумы, чтобы обезопасить в первую очередь себя и своих потомков, ещё в незапамятные времена на Всеобщем Кумгрессе приняли закон: за любое изображение человека полагалась смертная казнь.

      Но зеркала для красавиц под запрет не попадали, для зеркал сделали только одно строгое правило: смотреться в зеркала люди имели право только в одиночестве, чтобы никто не мог навести магическое воздействие на отражение человека в серебряном стекле. На территории Тагрида зеркал не изготавливали, по понятным причинам, а вот купить и привезти зеркала в красивых рамах из-за моря считалось шикарным подарком. Потому зеркала разных форм и размеров в Тагриде редкостью не были.

      И у красавицы Снежаны было много разных зеркал, но одно из них она просто обожала. Огромное зеркало овальной формы в тяжелой кованой раме стояло у неё в будуаре, там куманка приводила в порядок свою красоту перед появлением на публике. Зеркало закрывалось бархатной портьерой, чтобы никто больше в него не мог посмотреться. Помощники по дому не имели права прикасаться к зеркальной поверхности, но портьеру они иногда очищали.

      Страшное произошло, когда Снежана пришла вечером в свой будуар и обнаружила, что под портьерой вся зеркальна гладь пошла мелкими хрусткими трещинами, а её целое отражение разбилось на мириады мелких отражений. От крика куманки зеркало вздрогнуло, будто от испуга, и осыпалось к ногам прекрасной девушки. На крик и шум сбежались и помощники, и отец с матерью, и старшие братья, но помочь несчастной было уже нечем — её душа и рассудок разбились на мелкие части и стали внутри прекрасного тела бороться за первенство. То один осколок личности верховодил, отвечая на вопросы родных, то другой. Характер ответов, настроение, манеры и даже мимика лица и пластика телесных движений менялись непрерывно.

      На следующий день в Марвиноне и во всём Тагриде был объявлен призыв к целителям и знахарям, чтобы они ответили на вопрос: как исцелить прекрасную куманку. Приходили разные специалисты, и мастера, и милады, и даже отроки младые, послушники и ученики знахарей и целителей из лесных школ, из горных краёв, из далёких пустынных констронов. Говорили они много разных советов, приносили снадобья и препараты, но ничего не помогало.

      Девушка впала в беспамятство, потому что каждая часть личности помнила только малую долю из общей памяти, а вся жизнь теперь не вспоминалась Снежане никогда. Даже имя своё она не могла вспомнить целиком, называла себя то Снегой, то Аной, то Ежей… А потом и совсем перестала реагировать на вопросы окружающих, стала безучастной. Даже судьба не смогла решить, участь какой из частичек души важнее для того, чтобы стать реальностью.

      Мать от горя такого поседела раньше срока и вскоре умерла от невыносимой муки смотреть на любимую дочь, лишившуюся рассудка. Отец стал хмурым, а, потеряв ещё и любимую жену, замкнулся в себе, передав бразды правления старшему сыну Рауфу, выученному специально, чтобы он мог заменить отца при потребности.

      Поток целителей уже давно иссяк, и знахари перестали приносить свои травяные настои. Надежды на исцеление сестры Рауф уже не питал, когда в дверь постучался оборванец в грязной чалме. Помощники кума уже хотели прогнать его прочь или, при сопротивлении, посадить в глубокий зиндан, чтобы одумался в тишине и одиночестве. Но сначала, как и положено, про оборванца доложили куму Рауфу. Молодой кум велел привести нищего в свои покои и оставить их наедине.

      — Так ты знаешь средство, как исцелить мою сестру? — Рауф говорил спокойно и почтительно, будто перед ним был не грязный тощий замухрышка, а знатный горожанин. — Говори, что тебе известно. У нас всё равно нет никаких надежд. Быть может, ты принёс нам благую весть, а, может быть, снова будешь говорить заумную чушь. Мне придётся тебя выслушать — так велел мне отец, когда передавал кумовство. Говори.

      Оборванец склонился в почтительном поклоне, а встав и выпрямив спину, наклонил свою чумазую голову набок и улыбнулся, открыв такие белые зубы, что луч солнца, проникший из-за плотных гардин, отразившись от жемчужной поверхности, прыгнул резвым зайчиком на белую стену личных покоев Рауфа. Но тут же исчез, потому что лицо незнакомца стало строгим и серьёзным.

      — Я благодарен тебе за приём, кум, но речь пойдёт о таких материях, что ты можешь решить, будто я самоубийца, раз пришёл к тебе с подобными предложениями. Обещай мне, что я выйду отсюда живым и здоровым, и что ты никогда не станешь меня искать и преследовать, чтобы покарать, как того требует наш мудрый закон.

      — Твои речи волнуют меня, оборванец, — заключил Рауф, — но я даю тебе слово чести, что твои требования будут исполнены в точности, как ты просишь.

      — Твоё слово связано с нитью твоей жизни? Ты умрёшь, если нарушишь своё Слово Чести?

      — Да. Откуда тебе известен ритуал Слова Чести? Ты ведь не из наших мест, незнакомец!

      — Я много знаю такого, чего и ты не ведаешь, многоуважаемый кум, — и человек поклонился учтиво. — Слушай же внимательно, если ты уверен, что только твои уши услышат мои слова.

      — Уверен. Слушаю.

      Незнакомец склонился к самому уху Рауфа, прикрыл рот ладонями, чтобы и по губам никто не смог догадаться о произносимых словах, и прошептал:

      — Красавицу Снежану спасёт один взгляд на свой портрет, но этот портрет должен был быть написан до прискорбного происшествия с зеркалом. И такой пресветлый образ есть в мире. Его написал Юхан Маас, художник из Эрметриса. Пусть его друг Танхард Ари Ром, капитан шхуны «Синяя Ласточка», тайно доставит художника и портрет, который тот не выпускает из рук, в покои куманки. А когда она посмотрит на себя прежнюю, сожгите портрет. Милада уже исцелится.

      Сказав это, незнакомец отстранился от кума в низком поклоне, и, не поднимая головы, почтительно пятясь, вышел из его покоев, ушел из дворца и больше никто его никогда не встречал. Рауф сдержал слово — оборванца и не искали. Зато были посланы сыскари в Эрметрис, чтобы найти Юхана Мааса и его друга морехода.

      Рауф не понимал, почему понадобился именно Ром с его маленьким корабликом для доставки художника в Тагрид, когда любое торговое судно Тагрида было в его распоряжении, но спорить со сказанным не стал, благоразумно полагая, что не знает всех мелочей предсказания. А само средство исцеления казалось до того безумным, что не испробовать его было бы глупо. Тем более было бы глупо знать, что где-то в дальних краях есть портрет его сестры, и кто-то смотрит на него чужими глазами, а значит, может навести ещё большее проклятие на любимую сестру. Хотя, куда уж больше? Что может быть хуже, чем рассудок, расщепившийся на бесчисленное множество осколков?

***

      Ранним утром, когда стала невидимой на небесах последняя звезда, а облака окрасились в персиковый цвет, в дом Юхана Мааса постучались люди в тагридских одеждах: чалмах и длинных шелковых халатах поверх широких штанов, заправленных в высокие сапоги. Халаты были подпоясаны широкими богато расшитыми поясами, которые у путников исполняли роль сумки, кошелька и ещё невесть чего им вздумается. Художник пригласил незнакомцев войти, как только услышал имя своей любимой милады.

      Вежливо объяснив причину своего прибытия, и передав нижайшую просьбу придти на помощь девушке, сыскари объявили, что в деле обязан участвовать не только сам Юхан, но и его друг Ром. Весть о том, что мореход живет в глубине Большой долины Лерии, была воспринята ими, как незначительная неприятность. Но Юхан сам пообещал уговорить друга отвезти их всех на побережье Тагрида в Марвинон. И после недолгих сборов вся команда отправилась в Большую долину на озеро Алидэ.

      К счастью Танхард был дома и в ближайшем времени не должен был отплывать по торговым делам. Юхан разъяснил Рому свою нужду, а сыскари быстро обговорили с капитаном стоимость его услуги, и Ром отправился готовить шхуну к отплытию.

      В день накануне отплытия Юхан терзался неясными предчувствиями какой-то беды. Ему казалось, что он навсегда покидает родные берега любимой Лерии, что после свидания с возлюбленной он будет не в силах вернуться, а останется на чужбине влачить свои жалкие дни в надежде хотя бы иногда видеть хоть край её шелкового платья. Художник нашел Рома и попросил его об одолжении.

      — Танхард, ты сделаешь меня счастливей и спокойней, если я буду знать, что мой дом в Эрметрисе не останется беспризорным. Пойдем со мной к нотариусу здесь, в Атарисе, и я напишу тебе дарственную на дом.

      — Друг мой, я для тебя сделаю что угодно, но считаю, что твой дом в любом случае должен принадлежать твоему роду, какое бы поколение его ни продолжало.

      — В том-то и печаль, что я последний из рода Маасов, и у меня нет ни детей, ни жены. Только ты, мой друг, можешь стать новым владельцем моего дома, потому что таково моё пожелание. И я его выражу в письменном виде, а нотариус заверит истинность твоего права и свободу моей воли.

      Друзья сделали, как решили, и дом в Лиховом переулке на углу с Лодочной улицей, сам того не зная, получил нового хозяина.

      Плавание в Марвинон прошло спокойно и неспешно. Штиль почти не мучил путешественников, настоящей большой бури так и не случилось, хотя море пугало их штормом и не раз. Никто не пытался напасть на малое судёнышко, и все добрались до Тагрида целые и невредимые.

      Художника и капитана объявили почетными тагридцами, друзьями кума Рауфа. Как можно спрятать тайное лучшим образом — только положив его на самое видное место, но назвав иным именем. Главное, не разъяснять любому вопрошающему тайный смысл своих действий. Приём путникам был оказан как почётным гостям, покои отвели самые лучшие, накормили сытными вкусностями и ублажили музыкой и танцами первых красавиц Тагрида. Дочери знатных кумов сочли за честь танцевать перед моряком и художником, гостями и друзьями уважаемого кума Рауфа.

      — Скажи мне, мастер Рауф, когда же я смогу увидеться с твоей сестрой Снежаной? — сгорал от нетерпения Юхан.

      — Сначала я должен получить в дар твою работу — тот портрет, который ты написал на озере Алидэ.
О том, что портрет придётся подарить куму, художника не предупредили. Он побледнел и голос его потерял уверенность.

      — В-в-в д-д-ар? Но что тогда останется для меня? — он так привык любоваться на изображение, что не представлял себе жизни без облика любимой.

      — Да именно в дар мне, — подтвердил Рауф, — иначе ритуал не будет завершён и мне придётся, как это ни прискорбно, казнить тебя, как человека, имеющего портрет тагридки. Ты же знаешь, что в нашем куманате любое изображение человека карается смертью.

      — Меня не предупреждали о таком законе, — промямлил Юхан белыми от страха губами, — конечно, в таком случае я подарю тебе этот портрет. Но тогда ты должен будешь казнить сам себя.

      — Нет. Себя я казнить не стану, — улыбнулся хитрый кум, - я казню сам портрет. Поэтому никто не должен его видеть здесь, кроме моей сестры. Даже я смотреть на него не стану.

      — Но что же я буду делать без портрета? Я ведь жить не смогу без её образа, — и совсем тихонько прошептал, — я люблю твою сестру больше своей жизни.

      — Я предполагал нечто такое. И я решил так. Если твой рисунок поможет Снежане вновь обрести свой рассудок, то пусть она решает, быть ей твоей женой или нет. Если она не захочет, то вы с капитаном отправитесь к себе на Лерию. Ну, а если и она тебя любит так же, как ты её, то сыграем свадьбу, и ты станешь мне братом.

      — Мастер Рауф, твоё предложение даже более щедрое, чем я мог предположить, — и Юхан рассыпался в благодарностях молодому, но мудрому куму.

      — Тогда не будем больше оттягивать момент истины. Идем к ней скорее! Холст с тобой?

      — Конечно! Я никогда не расставался с ним до сих пор!

      Танхард Ари Ром проводил глазами своего друга, уходящего с кумом за руку, восхищенного и чем-то возбуждённого. Но не последовал за ним, потому что не был приглашён, а, значит, его присутствие там было не желательным.

      В покоях куманки царил полумрак, в углах сгустились скорбные тени, на стенах были начертаны углём и красками разные магические знаки — отметины, оставшиеся от неудачных попыток ворожбы. Снежана, одетая и причёсанная помощниками, безжизненной куклой сидела в глубоком кресле. Её прекрасное лицо ничего не выражало, а пустые глаза смотрели в небесную синь, которая в этих краях была белее и чище, чем по всей Бертерре. Так захотелось велисте, чтобы здешние небеса были почти белыми, но учёные обосновали эту особенность тем, что пески Тагридской пустыни особым образом отражают лучи солнца, делая небеса самыми светлыми на планете.

      Юхан замер на пороге, едва увидев свою любимую в таком скорбном положении. От внезапной тоски его сердце сжалось, и к его горлу подобрался щемящий ком горя. Художник бросился к её ногам, взял её прохладные мягкие руки в свои ладони, но так и не смог обратить на себя её взгляд.

      — Нет пользы от твоих усилий, — спокойно объяснил Рауф, — мы перепробовали все методы. Даже стегали плетью… Нет, ей не было даже больно. Её душа расколота и не чувствует тело. Доставай свой холст, художник! Давай скорее развеем и эту надежду! Я тоже уже не в силах терпеть и ждать!

      Руки Юхана тряслись, когда он вытаскивал свою картину их тайника. Холст был без рамы, его просто свернули и вложили в ножны вместо шпаги, а теперь Юхан его вынул и уже был готов развернуть. Но Рауф его увлёк за собой в будуар, где стояла пустая рама от разбитого зеркала. Мужчины взяли тяжёлую раму и перенесли её в комнату куманки, поставив перед креслом.

      — Разверни его так, чтобы образ оказался в раме, чтобы она увидела его, как себя в зеркале, — распорядился кум.

      Юхан встал за рамой и развернул перед девушкой холст. Рауф смотрел на сестру неотрывно, надеясь, что она всё-таки обратит свой взор на происходящее вокруг. И чудо произошло! Снежана медленно повела глазами от высокого окна вниз, увидела свой образ в зеркальной раме, посмотрела на него с минуту и… упала без чувств.

      Брат и художник бросились к ней, но лада уже открыла глаза, поморгала, потёрла лицо кулачками, будто бы она только проснулась, зевнула и встала, опираясь на руку брата.

      — Как ты себя чувствуешь, — спросил Рауф, его голос был полон надежды и ожидания.

      — Хорошо, — ответила Снежана своим обыкновенным голосом. — Я, видимо, задремала в кресле так сильно, что не слышала, как вы вошли.

      И посмотрев на художника, по лицу которого катились слёзы, спросила:

      — Юхан, друг мой, как ты сюда попал? Я ведь не говорила никому о нашей встрече и дружбе.

      Лицо милады нахмурилось, бровки сошлись над переносицей, а глаза метали молнии негодования — она понимала, что тайна её портрета разглашена, иначе и быть не могло, ведь только это связывало её с художником.

      — Успокойся, любовь моя, — ответил ей Юхан, — меня пригласил твой брат кум Рауф. Я просто гость.

      — Рауф, а когда ты успел принять кумовство? Что происходит? Объясните мне, наконец! — губы её задрожали, но готовые пролиться слёзы пока не торопились сбегать по беломраморной коже щёк.

      Рауф взял сестру под локоть и снова усадил в кресло. Перед ним стояла пустая рама, за которой на полу лежал свернувшийся в рулон портрет. Изображение было не видно. Рауф уселся у подножия кресла на мягкие подушки и жестом пригласил присесть туда же Юхана. Брат долго рассказывал обо всех событиях, которые куманка пропустила, пока была в забытьи. Снежана то плакала из-за потери матери, то краснела, представляя, как её тело приводили в порядок помощники, то охала из-за переживаний отца, то вздыхала, представив, как грустят её братья. Рассказал ей Рауф и про визит странного незнакомца в нищенских одеждах, сообщившего про портрет, Юхана и капитана Рома.

      — Теперь тебе решать судьбу художника, сестра. Только учти, что пробираясь сюда и находясь здесь, он рисковал своей жизнью ради любви к тебе, — произнёс Рауф напоследок. — Если ты согласишься стать его женой, то тогда завтра и сыграем свадьбу. Если прогонишь, то сегодня же он покинет Тагрид и вернётся домой без тебя и без портрета. В твоих руках судьба мастера Юхана Мааса, художника, спасшего тебе жизнь своим преступлением.

      По реальности пробежала едва заметная рябь, предметы стали казаться Юхану то слишком большими, то слишком маленькими и далеко — рукой не дотянешься. Свет пару раз моргнул, но не погас, а залил всё пространство радужными переливами. И все присутствующие в комнате увидели Дымного Кота самой велисты. Кот сидел на подоконнике и внимательно смотрел на происходящее, вбирая в себя переживания людей. Он ведь ими питался, наслаждаясь солёностью слёз и морской воды, цитрусовым вкусом радостей и горчинкой печалей, сладким детским смехом и приторным лепетанием их матерей, целующих младенческие пяточки, жгучей остротой ненависти и отравляющей хинной горечью уныния, клубнично-шоколадным вкусом первой любви и ванильностью первого поцелуя.

      Дымный Кот ходил, где вздумается, но никому не являл себя. Люди впервые видели его, хотя знали про его проделки. То в одном месте он погасит блеск радости, отпив из чаши счастья, то в другом месте облегчит чьё-то горе, откусив от черного страдания. Дымный Кот всеми своими силами приводил мир велисты в равновесие, которое люди постоянно нарушали своими бурными эмоциями.

      Здесь эмоции обещали в ближайший миг накалиться до смертельного уровня, поэтому Дымный Кот явил себя людям, чтобы отвлечь их от проблем, а заодно и откусить от их эмоционального пирога, который пёкся в их душах.

      Снежана посмотрела сначала на Дымного Кота, а потом на Юхана равнодушным взглядом, пожала плечиком и вынесла свой приговор. Мужчины, погружённые в свои переживания, тоже на нового гостя не обратили должного внимания. Впрочем, Коту не было обидно, эмоции хлестали через край, и вот это было важным.

      — Я благодарна тебе, Юхан, за твою помощь, но я никогда тебя не любила. Стать твоей женой для меня означает отдать себя в рабство к нелюбимому мужчине. Ты хочешь для меня такой судьбы? — художник отрицательно покачал головой, полностью уничтоженный отказом любимой. — Я отпускаю тебя домой. Брат, награди его богатством, не скупись. Моё здоровье того стоит.

      Рауф согласно кивнул.

      — Так тому и быть, — утвердил он решение сестры.

      А потом вынул из ножен свой кривой кинжал и, не разворачивая холщовый рулон, разрубил его на несколько мелких фрагментов, развел в камине огонь и спалил остатки картины. Масляные краски хорошо горят. Вместе с дымом ушёл из комнаты и Дымный Кот.

      Юхан чувствовал себя опустошённым. Желаний и мыслей не было. Рауф взял художника под руку и увёл от Снежаны. Он передал художника с рук на руки капитану Рому и объяснил, что произошло и почему его друг так плачевно выглядит. Затем он распорядился казначею выдать моряку его долю платы за услуги тагридскими благовониями, упакованными в изящные флаконы, вырезанные из драгоценных самоцветов. А художнику, как и просила сестра, выделил богатый дар — целую шкатулку редчайшей пряности, которая была дороже всех товаров во всём мире, а добывалась только в пустыне Тагрида и нигде больше.

      Почти всё обратное плаванье дул попутный ветер, и шхуна неслась к родным берегам, легкая и счастливая, радуясь своему возвращению. Ром был доволен наградой, но всё более внимательно смотрел на друга, который, не отрываясь, рисовал и рисовал на всех своих холстинах портрет Снежаны, но никак не мог снова изобразить тот её образ, который ушёл с Дымным Котом, съеденный огнём камина.

      Юхан выглядел больным, почти не ел и не спал. Он разорвал на кусочки все простыни на корабле, даже грязные, и продолжал рисовать. Но краски бунтовали, и кисти не слушались его воли — они не желали вновь писать портрет неблагодарной красавицы с ледяным сердцем. Видимо, имя сделало девушку такой, зимняя душа в жаркой стране…

      Уже был виден огонёк родного маяка в Эрметрисе, но они уже вошли в залив Хильдера, ещё чуть-чуть оставалось до бухты Радости, когда ветер вдруг швырнул целое море на маленький кораблик. А море схватило шхуну одной волной и перебросило в другую, а потом, поиграв всласть беззащитным корабликом, насадило его на коралловый риф прямо на входе в бухту Радости, разбивая несчастное судёнышко в мелкие щепки.

      Шторм стих также внезапно, как и начался. Спаслась вся команда «Синей Ласточки», капитан вытащил на берег все свои навигационные приспособления и штурвал, своё вознаграждение, шкатулку друга и его дарственную на дом, бортовой журнал и даже не нужный уже спасательный круг. Но тела Юхана Мааса никто так и не обнаружил. Только прибилась волнами к берегу одна из его картин — портрет прекрасной куманки.

      Ром отпустил команду в отпуск, — какой же он капитан, если нет судна? Но команда упросила его не отчаиваться. Пусть море забрало его друга и разрушило его корабль, но оно оставило жизнь ему и его команде, а, значит, море больше не потребует их жизни, и впредь даст возможность ходить под парусом или уже на моторном корабле. Надо только поискать эту возможность.

      И пока Ром входил в права владения подаренным ему домом, пока оформлял документы о смерти друга и вступал в права наследования, как единственный претендент, боцман разузнал, что есть возможность наняться капитаном со своей командой на большое грузовое торговое судно «Небесный Скиталец». Ром оставил вещи со своей «Синей Ласточки» в доме на углу Лодочной улицы и Лихова переулка, расплатился с представителем хозяина погибшей шхуны в Эрметрисе, благо это сделать позволяли щедрые дары тагридского кума, и принял командование новым кораблём.

***

      — Я добрал в команду ещё несколько десятков человек, и постарался как можно быстрее выйти в плаванье. Хотелось забыть и забыться, а что лучше способствует этому, как не новые впечатления и постоянные заботы. На «Небесном Скитальце» мы проходили еще два десятка лет. Я вырастил себе достойную смену из молодых и талантливых моряков. А когда сошёл на землю, то решил открыть таверну для матросов и их капитанов. Меня многие знают — море очень тесное, все моряки или братья, или пираты, но все всех знают. Ко мне на открытие таверны закатились почти все мои старые друзья, а я выкатил им целый дубовый бочонок рому. Мы закатили пир и устроили весёлую попойку. Место в Лиховом переулке почти необитаемое, потому никому не мешали наши нетрезвые песни. А утром кто-то уже рассказывал вновь прибывшим, что таверна эта так и называется «Бочонок Рома», в том смысле, что я Ром и это был мой бочонок.

      Усталый капитан набил трубку и закурил. По кабинету распространялся ароматный дым, забираясь во все уже давно прокуренные уголки, обходя своими завитками две красивые шкатулки с резными крышками, и устремляясь к портрету девушки на окне.

      — Танхард, скажи, это тот самый портрет, который принесли волны? — Инира взяла в руки картину.

      — Да, тот самый, милада, — Ром задумчиво затянулся из трубки. — Тот самый. Оставил на память о друге и о холодном сердце Снежаны.

      — А она действительно была так хороша собой, как тут на портрете?

      — Нет, я бы так не сказал, — пожал плечами капитан, — но глаза влюблённого мастера художественных искусств видят иначе. Потому-то Юхану и не нравился тот образ, что получался у него на обратном пути — он его рисовал, глядя глазами печали, а не радости, как тот, первый.

      — Что ж, Танхард, благодарю тебя за твою историю. Да, мой Дымный Кот давно уже где-то гуляет сам по себе. Пора бы ему показаться, — произнесла велиста, и рядом с ней тут же проявился силуэт кота, сотканный из дыма. А, может быть, это дым из трубки Рома так причудливо сгустился.

      — Так ты велиста, — удивился Ром.

      — Да, это я, но это не играет никакой роли в нашем знакомстве. Я просто пришла на Пустырь Возмутителей за лечебными травами, а ты просто спас меня из рук разбойников. Я не планировала нашего знакомства, но очень рада ему.

      — Мне очень приятны твои слова, Инира, — Ром попытался спрятать улыбку в усы и бороду, но она всё равно просияла на его обветренном всеми ветрами мира лице.

      — Мне пора возвращаться домой, — с легкой грустинкой произнесла велиста — Прощай, капитан! Но я думаю, что мир так мал, и всегда есть вероятность новых встреч. Пока мы все живы, всё ещё возможно.

      И велиста, ещё раз поблагодарив капитана за гостеприимство и угощение, ушла. А Ром остался докуривать свою трубку и вспоминать. Это теперь было его любимое занятие — вспоминать.