Друзья. Глава 5. Бессмертие

13 октября. Толик сменил на позиции наводчика командира взвода лейтенанта Бутырина, контуженного и раненного в левую руку взрывом танкового снаряда. Это была своеобразная дуэль, фашистский танк против советской пушки, противник свой выпад сделал, настала очередь курсантов. Немного волнуясь, торопясь опередить врага, Толик прицелил орудие и подал команду «Огонь». Снаряд разорвался перед танком, образовав облако дыма и забросав лобовую броню, смотровые щели космами сухотравья и лепешками влажной, липкой пойменной земли, это дало время подкорректировать наводку, и следующий залп сковырнул башню железному чудовищу. Увлеченные поединком и отомстив за раненого командира, бойцы расчета, не заметили новой опасности. Перевалившее зенит предвечернее солнце слепило слезившиеся от пороховой гари и налипшей пыли глаза ребят, а справа, к позициям артиллеристов вдоль реки с грозным лязгом зубьев металлических траков гусениц, пережевывая заливную непашь*,  ползли еще два «бронированных носорога», только потяжелее, со стальными жерлами большего калибра. Они почти одновременно выстрелили, справа и слева орудийного окопа в синюю высь взметнулись коричневые копны дернины*, опада и сухостоя, огромная сосна покренилась и медленно, нехотя, не желая покидать поднебесье, тихим охом рухнула на орудие, накрыв колючей хвоей, разгоряченную пушку и пятерых курсантов, успевших забиться в выкопанную рядом укрытие. Щиток и ствол «полковушки» приняли на себя тяжесть исполина, от удара пятнадцатиметрового молота одно колесо вошло по ось в песчаную почву, у другого, видно стоявшего на камне развалился по ступицу обод. Толик первым выбравшись из завала, залез на чешуйчатый ствол смолистого дерева и видел, как немецкие средние танки притормозили, выцеливая вернее свои пушки, если они повторно произвели бы залп, то разметали в крошки весь орудийный расчет. Но зеленый сарафан сосны, словно подол заботливой матери, надежно скрыл ребят от враждебного сглаза. Неожиданно один из потерявших зримую мету танков содрогнулся и, выдохнув черное густое облако, вспыхнул червлёным пламенем. Его собрат разворачиваясь оглянулся, как бы недоуменно вопрошая «кто это посмел?» и, нервно дергая башней вправо-влево, покачивая стволом вверх-вниз, будто бы выщупывал мишень, а на самом деле просто пугал невидимого противника. В этот момент в центре корпуса «рогоносца» раздался взрыв, и его бронированная «шляпа» сползла на бок, точно картуз казака. Толик от радости закричал «Ура-а-а» и невольно вырвалось «Вовка, я здесь», но друг не мог его услышать, и неизвестно там ли он, жив ли еще. Но внутренне Толик не сомневался, что это именно Вовка спас ему и его товарищам жизнь. И он не ошибся, действительно его лучший друг состоял в боевом расчете, при этих кинжально точных выстрелах дореволюционной «полковушки». После «ранения в глубокий тыл», Вовка не мог усидеть на месте, успевая быть и подносчиком снарядов, и заряжающим, и замковым. Когда, накануне у их пушки-старушки заклинил поршневой затвор, он с Багировым и Прутковым всю ночь в блиндаже КП при свете коптящей керосинки колдовали с механизмом, полностью разобрали, почистили, промыли спиртом и смазали. Утро ушло на отладку прицелов и направляющих устройств, потому их орудие до полудня молчало, и отражение атаки гитлеровцев по всей линии обороны принял на себя расчет у М.Шубинки. Зато как вовремя подлатанная трехдюймовка снова заговорила, запела могучим сокрушительным басом, отведя неминуемую погибель от  товарищей.
     Потеряв за час три танка, пехотные немцы не посмели повторно атаковать без прикрытия брони, тем более что их берег хорошо простреливался с холмов противоположной стороны, и снова вызвали авиацию. То, что не смогли сделать три утренних бомбардировки – уничтожить огневые точки обороны, они твердо решили сделать на этот раз, прицельно бомбя только позиции артиллерийских расчетов. Если орудийный окоп у Малой Шубинки, изрядно поврежденный предыдущими авианалетами, потерявший свою приметную правильную подковообразную конфигурацию и прикрытый поваленной сосной, с верху стал почти не заметен, то серая медвежья туша полукапонира, с двумя плохо замаскированными позициями, на одной из которых чернела нательным крестиком 76-мм пушка – выдался хорошей мишенью. Всю тупую ярость на непроходимые Выпрейксные рубежи, летчики люфтваффе направили на расчет, повесивший увесистый амбарный замок на въездные ворота деревни Б.Шубинка - их главного направления на этом участке фронта. Сбрасывая большие и малые бомбы, обстреливая из авиационных пушек и пулеметов, разнокалиберных минометов немцы будто подбирали ключи к неподдающемуся запору…
      Толик очнулся от холода пронизавший его до последнего ребрышка, до потаенной жилки, сквозь штыки еловых игл светлеющее небо, гасило далекие разноцветные небесные фонарики, их таинственное мерцание приковывало и манило, то вспыхивая, то исчезая, они словно передавали сигнал «мы здесь, лети сюда к нам, пока мы горим». Парня опять поглотило небытие, а когда вновь приоткрыл опухшие веки, то вместо гаснущих звезд предрассвета, напитанную солнцем синеву рассекали лесные птахи, о чем-то громко споря, ругаясь. Незатейливый птичий щебет, перламутровые трезубцы елей, подпиравшие янтарные подошвы облачков, парной воздух реки и тихие плески водной ряби взывали к жизни. Он попробовал шевельнуться, десятки стальных прутьев впились в окаменевшее тело, с трудом ухватившись за ветку ватной пятерней, преодолевая тупую боль, приподнялся, ожившей второй рукой обхватил ствол дерева и выставил туловище вертикально. Ноги послушались и стали карабкаться на шершавую сосну, через полчаса борьбы с собой и смолистыми цепями, Толик выбрался из колючего ледяного погреба на ярко-желтый песок речной кручи. Согреваясь на веселом дневном солнышке, силился вспомнить, кто он, что с ним случилось, голова гудела и тяжестью двухпудовой гири вдавливала шею в по-детски костлявые плечи, смыкая ресницы, парень снова начал проваливаться в пустоту. Но вдруг гул внутри, словно зажатого в тиски, черепа стал неимоверно нарастать и разрывать сознание, обхватив голову ладонями и крепко сжав, будто боясь, что она разлетится на мелкие части, Толик открыл глаза… и в миг вспомнил все. Над ним пронеслось звено немецких штурмовиков, их нестерпимый протяжный гул электрошоком пронзил клеточки затуманенного мозга, возвращая память. События вчерашнего дня всплыли перед глазами: после подбитых им и Вовкой (он был уверен, что именно Вовкой) танков, налетела серая стая с черными крестами на крыльях, и над орудийной позицией друга, заклубилась огромная вороная туча, подпитываемая с земли языками пламени разрывов. Неожиданно, как удар кнута, от реки по песчаному косогору промелькнула громадная тень, и раздались оглушительные хлопки бомб, ударная волна сбила его со ствола дерева и, теряя явь, он упал, переламываясь о толстые суки сосны, на дно пушечного окопа…
    «Вовка, Вовка, Вовка» - безмолвно шептали его губы, провожая взглядом удаляющиеся ревущие черные точки, «он там, он там, он жив». Превознемогая пульсирующую боль, Толик поднялся и покачиваясь, побрел искать друга. Он шел долго, как ходули переставляя одеревеневшие ноги, иногда припадая на колени, тогда его грудь пронзала дикая судорога, пики переломанных ребер впивались во все еще живую чувственную плоть, несколько раз терял сознание, но, возвращаясь в себя, обессилено вставал и опираясь на березовую клюку, продолжал путь. Сколько прошло времени, он не знал, но ему казалось, что вот-вот сейчас, за следующим поворотом лесной тропки, вон за тем толстым деревом, откроется Вовкин полукапонир и когда, в очередной раз спотыкнувшись рухнул на колени, перед ним сквозь зеленую марлю хвои поваленной сосны чернела его пушка… Наверное прошло несколько вечностей, а он словно молясь, так и стоял на коленях, перед онемевшим орудием и умирающим деревом. Жгуче захотелось пить, полуживой, не в состоянии более подняться, по-пластунски пополз по сыпучему склону к реке, наткнувшись на целую каску, машинально накинул ее на голову, глаза почти ничего не видели, лишь туманный мираж изгиба речного русла подсказывал верное направление. Внезапно его руки уперлись во что-то мягкое и большое, приподнявшись на локтях и протерев глаза песчаными кулачками, он узнал Камаева, товарища по взводу, невмочь его обогнуть, Толик переполз мертвого, как червь через орясину*. Вот и вода, опустив лицо в холодную влагу, он пил и не мог остановиться, наконец, оторвавшись, рухнул на спину и долго лежал на сыром песке. Постепенно силы и разум возвращались в молодой организм. Толик привстал, огляделся и, остановив взгляд на Камаеве, понял, почему так трудно было через него перевалиться – на товарище серела одетая через голову скатка. И сразу ощутил, как льдины промокшей гимнастерки огромными пиявками высасывают из него последнее тепло. На коленях вернувшись к убитому, Толик не чувствуя в душе ни жалости, ни сострадания, приподняв словно полено за шиворот форменной рубахи застывавшее туловище, и подперев его ногой, снял свернутую шинель, развязал и накинул себе на плечи. Тут он заметил топырящийся карман галифе мертвого товарища, бесцеремонно засунул руку в боковой разрез штанин и вытащил намокшую краюху хлеба, с жадностью набив рот, плохо прожевывая, судорожно глотал, давясь и рыгая. Немного посидев около трупа, вспомнил, как с Камаевым ездили на сенокос, брали в плен немецкого летчика, что, здесь попав в общий расчет, сдружились и вместе ютились в одном укрытии при бомбежках. Он посмотрел на Фарида, похлопал по бедру пустого кармана и прошептал: «спасибо друг.., ты потерпи». Сняв каску, тут же на берегу принялся копать яму, но, сколько не черпал мокрый песок, вода сразу же подмывала его обратно. Толик приподнял Камаева за подмышки и в несколько переходов оттащил волоком на возвышенность под прибрежную кручу, собравшись духом, снова взялся шлемом, как совком отбрасывать полусухой сыпун. Вырыв достаточное углубление, он перекатил в него однобатарейца и руками закидал могилу отвалом, равнодушно смотря, как коричневые песчинки поглощают матовое лицо товарища, сделал небольшой холмик и положил в изголовье несколько окатышей в форме буквы «К». Минут пять молча посидел у бугорка, достал камаевский хлеб, только тут и заметив, что он влажный не только водой, но и кровью погибшего, не испытывая ни брезгливости, ни страха, ни вины, разделил его на две половинки: «это мне, это Вовке» - подумал он и сжав пятерней больший кусок, спрятал отжатый мякиш во внутренний карман шинели. Прожевав чуть сладковатый хлеб, Толик заметил, что начинало смеркаться. Вновь горящей стрелой, прожгла мысль «Вовка!», и с ужасом представил, если вот так же как Камаев, лежит одиноко его лучший друг, окоченевший, в сырой одежке. Кинув взгляд на темнеющий лес, решил пойти берегом – «здесь не плутанешь и светлее», встал и пошатываясь, словно пьяный, поплелся по краю поймы, прижимаясь к волнообразным срезам холмов. Пройдя около километра вдоль петляющей реки, он явственно услышал за следующей излучиной немецкую речь. Взобравшись на круть, через пару минут ходьбы завидел меж деревьев: на том береге в свете раззоженных костров, около полусотни солдат в исподнем налаживающих переправу у разбитых мостков.
      «Пришел - понял Толик, - именно поэтому они и долбили в это место, что здесь лучшего всего соорудить мост. «Вовка!» - сейчас главное его отыскать, пока хоть что-то видно». Скорая осенняя ночь, летящая на гнедом жеребце, полами черной бурки укутывала поблекшее поднебесье, деревья и притихшие воды Выпрейки. Плутать не пришлось, бетонный саркофаг полукапонира виднелся издалека и почти не пострадал, в нем было мертвенно темно и бездушно пусто, а открытые позиции перепаханы так, словно пара плужных битюгов денно потрудилась на озимом поле. Ноги то и дело спотыкались о разбросанные во множестве стреляные гильзы, стаканы от снарядов, покореженная пушка уныло лежала на левом колесе, но никого не было - ни мертвых, ни живых. Впустую побродив по сморенным грустью ночи окрестностям, Толик вернулся к бетонному укрытию с твердым намерением переночевать, а на утро продолжить поиски, - думая про себя «должен же кто-нибудь остаться живым - я же выжил». Почти ничего не видя, он устелил земляной пол орудийного дота валявшимся повсюду, настриженный отточенными бритвами осколков, еловым лапником и закутавшись в подсохшую шинель, лег спать. Но, несмотря на усталость и слабость сон не шел, в голове вертелась карусель событий последних дней, и мучили вопросы, возникающий один из другого: «почему нас так быстро разбили? Мы не выполнили долг перед Родиной! Как ему оправдаться перед своей мамой, перед Верой Петровной, матерью Вовки? Он, Толик, жив, а враг прошел и взял Москву!». Чуть забывшись, явью пронеслись кошмары недавних боев, черные фонтаны бомбежек, лежащие в траншеях мертвые товарищи, сырая могила Камаева; и будто бы через их позиции прогрохотали армады гитлеровцев, и вот уже на танках и броневиках, победно маршируют фашисты по улице Горького, где еще месяц назад они гуляли с Вовкой, провожали Машу и Дашеньку (при мысли о любимой девушке он на минуту стал счастлив, ощутив нежное тепло ее ладошки, погружаясь в океан бесконечно дорогих очей, снова почувствовав щекой ее легкий поцелуй); и тут же увидел красные от слез глаза своих матерей с немым укором «как же вы допустили такое!?».  От этих привидений голова загудела, как утром, Толик очнулся, не в силах успокоится, подполз к амбразуре глянуть, угомонились ли немцы. Костры на другом берегу все так же пылали жаром, отражаясь причудливыми фейерверками в темной зыбке реки и на впавших изможденных пожелтевших белках его глаз. В холодных водах Выпрейки барахтались «белые лебеди», он удивился возникшему сравнению, он не горело злостью, ненавистью, решимостью уничтожить кровного врага, и чтобы себя разозлить прошипел «торопятся сволочи, не терпится им в Москву, хрен вам с репкой!». Отползая на корячках обратно к своему лежаку, его рука наткнулась на что-то мягкое и теплое под песчаным сукном, он уже обвык в темноте и стал ощупывать найденное. Сомнения отпали - это человек, сердце забилось надеждой, неужели живой, то, что это мог быть его лучший друг, даже не думалось. Перебирая пальцами гимнастерку, дошел до петличек, «наш, курсант» - с точностью определил по контуру букв на ворсистой нашивке кончиков воротника, далее тонкая шея и когда добрался до головы, сердце чуть не выскочило из груди «ВОВКА!!!», его соломенные волосы он узнал бы из тысячи других. Это был Вовка! Высвободив голову друга, обнял ее, чмокнул солеными устами в щеку. «Я нашел тебя, нашел. Ты не мог погибнуть без меня. Нашел! Нашел! Живого!» - сквозь слезы шептали потрескавшиеся губы. Вовка лежал плашмя присыпанный земляным песком вровень с утрамбованным полом, у самой боковой стены капонира, в полутьме бетонного свода в выцветшей форме его никто бы не заметил даже днем. Немного успокоившись, Толик, стоя на коленях, стал вытаскивать друга по частям, окопав одну ногу, принимался за вторую, затем туловище и оставшуюся руку. Попытался его подтащить к лежанке, но сил не хватало (раньше с легкостью подсаживал друга на спину бегая одной парой в школьной военно-спортивной эстафете, а бывало и просто в порыве детской радости жизни, подкидывал вверх), тогда он пододвинул уложенный матрасцем лапник и повернув бездвижное тело на бок, опустил на колючую перину, укрыв сверху шинелью Камаева. Вдруг ему показалось, что Вовка что-то прошипел, прильнув ухом к губам, услышал слабое «…ить». Приподняв бедовую голову, Толик вопрошал: «Вовка, Вовка, что ты сказал?», - «пи…» еле слышно донеслось в ответ. «Пить!» - быстро соединив два слога, догадался он. «Вовка, я сейчас, я мигом, ты потерпи» - зачастил друг, ища руками в темноте, снятую на ночь каску, - «сейчас, я быстро, ты потерпи, потерпи, слышишь!». И найдя стальную панаму, как жарким летом ее окрестили в шутку курсанты, заспешил к реке. На фоне светлого песка, освещаемого всполохами костров противоположного берега, его могли увидеть, но парень об этом не думал, лишь одна мысль движела им сейчас – «Вовка». Немецкие саперы, возводившие опоры будущей переправы, ковырялись в нескольких десятках метрах, на мелководье, но ослепляемые заревом огня кострищ и увлеченные торопливым делом, не всматривались в сумрак окрестностей и не заметили его. Зайдя по голень в ледяную воду, Толик быстро умыл пыльное лицо, сделал несколько жадных глотков и наполнив до верха железную «пиалу», покачиваясь, боясь оступиться, мелкими шажками засеменил обратно. На подъеме, у самой кручи, нога в мокром сапоге подвернулась полунаступив на крупный голыш, Толик не удержался и с громким охом рухнул в небольшую вымоину, острая грудная боль опять пронзила тело. Невнятная немецкая речь смолкла и сразу же забегали несколько шустрых светлячков, дотошно обрыскивая редкие кустарники и песчаные обрывы противоположного края водного потока. По затаившемуся парню поочередно прыгали стайки круглых «зайчиков» лучей фонариков, но всякий раз проскакивая дальше. Сделав для порядка несколько очередей из пулемета, гитлеровцы успокоились и снова принялись холодным немецким сердцем усмирять непокорность горячей души русской речушки. Толик, стиснув зубами «кончики стальных игл» впившихся в трещины ребер, медленно пополз обратно к реке, размышляя, как же ему транспортировать каску с водой, только тут и вспомнив, что за спиной на ремне поясницу давила фляжка. Набирая овальную металлическую емкость, решил, что ее одной на двоих будет маловато, и закрепив на ремне флягу, зачерпнул полную каску сверх края – «сколько донесу, столько и ладно» - подумал он про себя. Он обхватил защитный шлем двумя руками, встал глубоко вдохнул, и чуть пригнувшись смелым и крупным шагом, быстро пошел к косогору, только у ведущей наверх крутой тропинки и выдохнул. Сделав глубокий глоток из необожженного котелка солдатской сметки, начал карабкаться по наклонной стежке, одной рукой крепко держа на ладони драгоценную емкость, другой, цепляясь за непрочную сухую траву, и голые ветви кустарников, помогая слабым ногам, вытягивать тело. Возвратившись в бетонный шалаш, встав на корточки осторожно приподнял песочную голову Вовки и попытался напоить его мелкими глотками, но более утекало с уголков полураскрытых неживых губ на впалые бледные щеки. Затем, обильно смочив внутреннюю полу гимнастерки, обтер пыльное восковое лицо друга, тот, было, пришел в себя, но, только и спросив «ты кто?», снова провалился в неизвестную бездну. Так до утра Толик просидел на коленях, бережно поддерживая ладонями неприкаянную голову друга.
     Чуть забрезжил рассвет, студеный речной туман окутал их прибежище, скользкой ледяной змеей заползала марь под шинель, за воротник, в обшлаги рукавов гимнастерки. Вовка очнулся первым, открыл глаза, увидев над собой клевавшего Тольку, улыбнулся и рукой подергал друга за мочку уха, как бы убеждаясь земной ли это свет. «Это ты? Привет, бродяга» - полувопросительно прошептал он и слабо пожал протянутую пятерню, - «у тебя пожрать есть?». Толик достал спрессованный мякиш камаевского хлеба и молча смотрел, как тот с жадностью глотает пайку с запёкшейся кровью убитого.
- Ты как здесь? - прожевав, спросил Вовка.
- А ты что хотел без меня погибнуть? - улыбнулся в ответ друг.
- Пить охота.
Толик протянул ему фляжку. Напившись, Вовка присел рядом, по-братски накинул шинельку на две спины и поведал, что с ними приключилось: «Мы подбили два танка, которые перли на вас, они как по заказу на пристрелянные точки выехали, ну мы их как в бильярде – с первого удара в лузы, Багиров молодец, навел точнехонько - «да, я видел» - перебил его друг, - потом архаровцы налетели, сволочи. «Старлей*» с Рублевым нырнули в свой блиндаж, звали и меня - так их там всмятку разом, - на моих глазах. А меня оглушило, отбросило в ров и присыпало, очнулся, слышу, немцы ходят здесь и все осматривают, что-то ищут, видно разведка, как меня не заметили?! Они ушли, я выбрался, дополз сюда, забросал себя песком, вдруг опять придут, и все больше ничего не помню. С нами еще двое были, один наш с четвертого взвода прибежал, другой пехотный – наверное, убило обоих. Слушай жрать охота, ничего больше нет?». Толик обреченно покачал головой, у него самого желудок давно склеился, только водой и спасался.
- На КП должно что-нибудь быть, надо покопаться, - силясь встать, предложил Вовка, - держи «попону» – жарко стало – вытирая со лба испарину, он скинул шинель.
Толик, принимая зимнюю одежку, почувствовал, как что-то весомое стукнулось о затекшее бедро, ощупав шерстяную ткань, обнаружил в боковом кармане банку гречневого концентрата, из выданного еще в казарме училища сухпайка, для верности залез в другой, вынул оттуда вторую. Как он их раньше не заметил: когда разворачивал скатку, сняв с мертвого Камаева, когда брел в поисках Вовки по берегу, и здесь укрывая найденного полуживого друга – непонятно, - вот уж «воистину – бог целует в лысину» вспомнилась ему приговорка старшины, имея ввиду, что свыше дается в крайнем лишении. (То что Камаев прижимист и запаслив Толик понял давно, верно и то, что Фарид всегда с ним делился если случалась какая нужда, и папироску предложит, хоть и зная, что тот не курит, и корку хлебушка подсунет в голодный час, правда таким радушием баловал он не всех, видно Толика отмечал по-иному, может по родству земли, или если сказать точнее: по родству реки, родом он тоже с Волги из Зеленодольска, небольшого городка автономной Татарии, может по личной симпатии, ведь должен же быть у человека друг, а Толик подкупал добротой и отзывчивостью, - вот Камаев вероятно и поддерживал впрок хорошего товарища).
- Живем! - искрясь радостной улыбкой, Толик, подбрасывая вверх, показал обнаруженное богатство, - «Тебе в какой руке, в правой или в левой?» - шутя, спросил Вовку.
«В обеих» - услышал серьезный ответ.
- Чем же их откупорить, - рыская по пустым карманам, озадачился Толик.
- Там, где я закопался, должен быть «светкин» штык*, щяс поищу.
Вскоре оба уплетали холодную кашу, сделав совочки-ложечки из выковоренных штыком-ножом СВТ круглых крышек консервы. Казалось, это самое вкусное на свете лакомство, которое только могло существовать, - так самозабвенно, с таким благостным видом расправлялись ребята с трехсотграммовыми баночками. После вылизанных пальцами стенок и днищ нежданного счастья, мальчишки посветлели, чувствовалось, что силы возвращаются в юные тела, а вослед телесной бодрости поспешила и мысль.
- Что делать-то будем? – спросил Толик, выскребывая ногтем из округлых углов жестянки последние крохи наслаждения.
- А чего ту-ут поделаешь, ни винтовок, ни патронов, - облизывая жиринки с губ, рассуждал, икая подкормленным чревом Вовка, - надо двигать до-о своих, в Ильинское, наверное, там е-еще.      
- На, попей большими глотками и задержи икалку. Но приказа-то отступать не было, помнишь, что комуч* сказал «Ни шагу назад!», - протягивая полупустую каску с водой, возразил друг.
- Комуч, комуч, где он?! Како-ой приказ? Ни связи, ни командиров, никто о нас не вспомнит, самим о себе надо думать. Мы здесь одни, ни кому не подчиняемся, только себе!
- Вот и послушай свою комсомольскую совесть, а то развыступался как подкулачник, «моя хата с краю, свой отруб* копаю» - словно саблей резанул Толька, и в его глазах сверкнула прежде неведомая Вовке злость.
- Ну а ты что предлагаешь, с одним штыком на немцев «ура-а», тоже мне политрук объявился! Все! Отвоевались! на восток надо топать, - щупая сквозь залатанную штанину раненную ягодицу, теряя самообладание, распалялся тот.
- Вовка, очнись, ты что несешь, голову застудил! Там за рекой враг, а мы солдаты Красной армии, так неужто мы ничего не можем сделать. Вспомни дом, мать, отца, старенькую Викторию Олеговну, нашу первую учительницу – мы за них воюем! Что вот так все бросишь и уйдешь, свою з-з-ссадину лечить! – и помолчав, добавил, - Помнишь, как нас учил старшина: нет патронов - коли штыком, не штыка – руби лопаткой!
- Не ссадину, а осколочное ранение!
- У тебя что руки, ноги отказали? А по-моему голова!
- Полно, не устраивай митингов, ученые, – примирительно улыбнулся Вовка, еще глотнув воды из каски, - у Багирова пулемет в блиндаже должен быть, можно поискать.
- Слушай, я, когда вчера здесь бродил два полных лотка присыпанными видел, как думаешь полковушка живая еще? Вот пару раз пальнуть бы, всю эту переправу в раз к чертям кошачьим.
- Да, снаряды вроде оставались, мы не все  расстреляли, сначала затвор разбило, потом нас. Ладно, пойдем глянем пушку.
И примирившись, спорщики, поддерживая друг друга, вылезли из твердыни ночлежки. Трехдюймовка лежала на боку и как ни силились, как не пыжились ребята, но сдвинуть полторы тонны формованной закаленной стали, так и не смогли.
- Тут два пути, - рассудительно начал Вовка, возвращая себе неформальное лидерство - либо подкопать и свалить на колеса, - лопат у нас нет, либо дрындоломом, топора тоже, без него жердину не добыть.
- Тогда пошли, отроем блиндаж КП.
- Ты же знаешь, я с детства боюсь мертвяков, а там их целых два.
- Ты кушать хочешь? Хочешь! Наверняка старшина запас у них держал, - резонно предположил Толик.
Довод о продовольствии, как магическое заклинание снял детский страх, и друзья взялись за работу. Раскидав накаты от бывшего входа, принялись разбирать свалы бревен, земли, песка, каких-то проводов. Первым обнаружили старшего лейтенанта, наткнувшись на ногу в начищенном сапоге, Багиров всегда чистил их до вороного глянца. Два осколка в левой стороне груди и чуть повыше пряжки ремня, оставили на его гимнастерке темно-багровые с ладонь отметины, будто налипшие поздней осени крупные листья осины. Откопав и выволоча из завала командира, Толик снял с его шеи бинокль, достал пистолет из кобуры и документы с нагрудного кармана, а Вовка, вытянув руки на максимальное расстояние, осторожно боясь коснуться кисти убитого,  расстегнул с запястья наручные часы, чем вызвал неодобрительный взгляд друга.
- Чего добру пропадать, ему уже, пожалуй, и ни к чему, а нам еще послужат, - оправдательно и утвердительно произнес Вовка.
Они положили Багирова на сухую траву у пустого кустарника, на живот, чтобы не видеть его открытых живых глаз, провести ладонью по лицу никто из них не решился. А вот Рублева вытаскивали по частям, он оказался на самом дне блиндажа, и его действительно разорвало. Пришлось в ближайшей воронке расковырять нечто наподобие могильной ямки, куда Вовка, отвернув голову, стараясь не смотреть на части изувеченного трупа, на шинели Камаева волоком оттаскивал, извлеченные Толиком, все еще истекающие черной кровью, куски тела политрука. Его два раза вырвало, наверное, выворачивало бы и дальше, да было уже нечем, желудок как сдутый воздушный шарик сжался в кулачок и болтался меж голых ребер. Чувство голода начисто пропало, даже вода не проходила горла, тут же отторгалась. Похоронив останки Рублева прикрытые курсантской шинелью, в той же воронке рядом прикопали и Багирова – служили вместе, погибли вместе и спать им бок о бок вечным сном. Пока Вовка утрамбовывал, обстукивая толстым суком, скорбные холмики,  Толик спрятал документы обоих командиров под толстым корнем ближайшей сосны, забросав тайник листьями и мхом, на стволе дерева наковырял острием штыка, послуживший и ломиком, и топориком, две небольшие звезды – засечки.
- Вот вернемся после войны, памятник здесь поставим, хорошие были мужики, и им и всем нашим пацанам! – увидев мироточащие янтарем глубоко высеченные в коре пятиконечные меты, тихо произнес подошедший Вовка.
- Правильно и напишем «здесь в октябре 1941г. погибли, защищая Родину, курсанты и командиры подольских училищ», - Толик, закончив резьбу, задумчиво глядел в безоблачное синее небо.
      Немного отдохнув и понимая, что самое страшное позади, Вовка воспрял духом и добровольно полез вглубь раскопок искать вожделенное съестное. «Голод не тетка, пирожка не поднесет», - насвистывал он. Вскоре появились и полезные находки, саперная лопата, котелки, фляжки, в одной из них таилась водка (так они решили, понюхав и попробовав на кончик языка), но ребята томились снедью. Наконец-то наткнулись на плотно набитый вещмешок, очевидно «н.з.*» Пруткова, разворачивать тугой узел Вовке уже не терпелось, и он, вылезая наверх, подкинул увесистый сидор другу. К великому удовольствию обоих внутри оказалось все,  о чем можно только мечтать - тушенка, сгущенное молоко, рыбные консервы, таблетки супа*, сухари, сахар, соль, чай, колечко полукопченой колбаски.
- Ну, теперь и до зимы повоюем, - расхрабрился самый голодный Вовка.
И забыв недавние заковырки пищеварения, прислонившись к памятному дереву, с другой стороны могильной воронки, друзья устроили пир, потчуя друг друга яствами старшины. На удивление вещмешок быстро похудел и достигнув половины объема, снова увязался крепким узелом – Толик экономно завершил праздник ненасытных желудков, под недоуменно-молящий взгляд прожорливого товарища. «Хлеб и вера - краше в меру» - подвел он итог чревоугодию, вспомнив, как нельзя кстати, очередную побасенку хозяина угощений.
      Солнце стояло в зените и щедро дарило тепло предзимнему лесу. Желтые лучи наливали золотинкой, висевшие на кончиках длинных сосновых игл, бусинки рос, тяжелея, они срывались с острия зеленых шпаг и как божьи коровки медленно летели вниз, попадая в паучьи сети, пружинили на невидимом батуте, со звоном веселых бубенчиков снова взлетали и, ударяясь о ветки, рассыпались на десятки искрящихся мотыльков, словно брызги шампанского в новогоднюю ночь. 
       После королевского обеда, со свежими силами ребята принялись дораскапывать разбитый блиндаж, из оружия они добыли только «ТТ» Багирова, с неполной обоймой. С лопатой дело пошло гораздо быстрее, после найденной катушки с кабелем связистов, обнаружили моток пенькового каната, командирские шинели, несколько касок и сложенных конвертом плащ-палаток, и, наконец, в дальнем углу целый арсенал: три винтовки, два целых цинка, подсумки с дюжиной гранат, пару полных диска к «Дегтяреву», но самого пулемета не отыскали. Они обтыкали лопатой все углы, бруствер, ставшее коническим от взрыва дно блиндажа, все в пустую. Отчаявшись найти автоматическое оружие, друзья полезли наверх по пологому скату, где раньше спускались деревянные дощечки-ступеньки входа блиндажа, Вовка карабкаясь последним, не удержался и заелозил обратно по скользким сырой глиной гонтам*, хаотично цепляясь руками за рыхлую землю, до крови напоролся о нечто острое, металлическое. Обосновавшись на коленках, он сплевывая, обсосал процарапанную ладонь, и копнув на полштыка оголил сомкнутые башмачки сошника, потянув за штанги и подковырнув лопаткой, вырвал из прессованной окрошки песка, земли, глины, рыжей хвои и подпревших листьев долгоискомый пулемет с забитым грязью раструбом пламегасителя. Очевидно, старший лейтенант, хоронясь под накатами блиндажа, собирался обстрелять заходящие на бреющий штурмовики, но не успел - диск РПД (ручной пулемет Дегтярева) остался почти полон.  Они потеряли целый час на порожние поиски, а цель лежала в прямом смысле под ногами. 
       Теперь друзья были вооружены, но весь арсенал еще предстояло привести в боевую готовность, отмыть, прочистить, зарядить, этим молодые воины немедленно занялись. Отвлеченные раскопками ребята запамятовали про немцев, тягущих переправу с того берега Выпрейки и Толик, обтерев бинокль, накинул по-командирски кожаный ремешок на шею, побежал глянуть. Вернулся он не скоро с болезным лицом, - второпях, оступился и упал на грудь, как видно, опять сдвинув вставшие на свои места лучинки поломанных ребер. И тут как нельзя, кстати, пришлись плащ-палатки, Вовка, снял с Толика гимнастерку и нательную рубаху,
- Э, как тебя разукрасило – осматривая многочисленные синяки,  кровоподтеки и ссадины на худосочном, но жилистом торсе друга, сочувственно произнес он, и осторожно обернул тонким брезентом тело друга, нижние полы заправив под брючной ремень, а верхние обвязал веревкой от сидора старшины продернув концы через кожаные люверсы*, получилось нечто вроде корсета. Это немного ограничивало подвижность, но облегчало страдания, к тому же так было гораздо теплее на холодеющем осеннем ветерке.   
- Ну что там немец? – натягивая на Толика нательник и форму, спросил Вовка.
- Копошится, до середины дошел. И нам нужно поспешать, не то завтра возьмет тепленькими и пощиплет как куропаток.
- Без пушки мы дохляки, из пулемета мост не взорвешь, надо ее ставить.
- Постой, Вовка. Даже если мы ее наладим и врежем, тут к тетке Матрене не ходи (жила у них во дворе карточная провидица, гадала одиноким и страждущим за толику малую), они нас накроют в миг. Моя трехдюймовка в километре отсюда целехонька, придавлена сосной, но стрелять-то может, снаряды найдем и оттуда накроем всю эту компанию шульцев и дитрихов. Надо прикинуть ориентиры и ударить когда танки здесь попрут, если попадем, то они не скоро очухаются, а мы по коровьему броду на тот берег, и привет.
- А дальше, ну ушли мы, пайка, если растянуть, на два-три дня, деревни под немцем, делать-то, что будем без еды, без теплой одежды. Нет, надо пальнуть и к своим в Ильинское пробираться, а лучше прямо в Малоярославец.
- Ладно, давай с пушками разберемся, потом помозгуем «куды идтить», - Толику вспомнилась костлявая речь Серафима Никандровича.
Ребята осмотрели более внимательно, завалившуюся пушку, Толик прицелы, а Вовка казенную часть и пришли к выводу из этого орудия без обстоятельного ремонта не выстрелить, разбита головка панорамы, и снова заклинило затвор. Сложив все добытое имущество в бетонном укрытии, они принялись искать снаряды, собрав девять штук, решили, что пока хватит, - день клонился к закату, а до темна надо успеть переехать на позицию у коровьего брода М.Шубинки. К концу вечера друзья перетащили в несколько заходов стрелковое оружие, амуницию и шесть зарядов, прикопав оставшиеся три в полукапонире. Под прожектором полной луны соорудив еловый шалашик, не далеко от заваленной сосной полковушки, мальчишки, в накинутых на плечи шинелях Багирова и Рублева, устроились ужинать, позволив себе откупорить заветную фляжку - помянуть похороненных сегодня старших товарищей. Во фляге оказалась не водка, а чистый спирт, Вовка прежде это понять ожог гортань и пищевод, несколько минут не мог вздохнуть, окропляя не допитое в крышки котелка кислыми слезами. Толик, с участием глядя на друга, протянул баклагу* с речной водой и с силой стукнул его по хребту, Вовка, подался вперед и наконец-то вобрал полной грудью ночную прохладу леса, а хлебнув живительного бальзама Выпрейки, облегченно с негодованием выдохнул - «спирт! ведь знал же». Обильно разбавив остатки и подув для порядка на огненное зелье, Толик зажмурив глаза, опрокинул содержимое одним глотком,  непривычка скосила лицо тяжелой гримасой, но как солдат он стойко вынес и эту тягость. Их головы повело то вправо, то влево, осязание голода притупилось, как и чувство опасности, они весело болтали, порой, громко смеясь, вспоминали свой город, одноклассников, родителей. Распахнутые души выдергивали из закоулков памяти, забытые некогда смешные случаи, детские фантазии и мечты,  которыми раньше не случалось делится. «А вот еще случай был!» - «а, ты помнишь?» - «а, знаешь» - и улетали в звездное небо новые и новые истории, ребячий гогот, мирное детство. Забыв о войне, о смерти, об ужасах последних дней, о немцах на переправе, не загадывая будущий день, схмелевщие пацаны вполне счастливые беззаботно уснули, в неге терпко-смолистого дурмана густого ельника. Отсыпаясь за прошедшие тяжелые ночи, они не услышали сильного взрыва и звуков непродолжительного боя у Большой Шубинки в двух километрах от них. Зарево пожара до утра выжигавшее тревожное ночное небо, не опалило безмятежный сон - тесно уложенные пушистые хвои скатов шалаша сберегли нежные грезы.
       Рождение нового дня, как и предыдущего, предварил озноб утреннего речного тумана, казалось, будто река воспылала невидимыми ледяными кострами, окутывая морозными клубами ватного дыма окрестности. Побудившись холодком Вовка высунул руку с часами за сумрак елового прибежища и, протерев глаза, зевая, пробасил: «пять часов».
- Давай подъем, как в училище в шесть, - поджимая ноги закутываясь потеплее в командирскую шинель, пробормотал он, в предвкушении часа сахарной дремы. Толик согласился бы и на семь, но, не выдавая слабости, утвердительно кивнув, молча согласился. Как обычно забвение предутреннего блаженства пролетело мгновенно, и когда Вовка снова взглянул на «подарок» Багирова, натикало уже полвосьмого.
- Вставай лежебока, ишь харю расплющил, скоро в щель не влезет, - блистал искрометным юмором виновник пересыпа, точно это не у него, а у друга красовались на запястье ходики. С утра на стылом воздухе, истомившись без горячей пищи несколько дней, досмерти захотелось обжигающего чая. И Вовка занялся складывать костерок из щепоти трухлявого пня и сухопада березовых веточек.
- А если учуют? – засомневался Толик.
- Не учуют,  во-первой - ветерок-то севернОй, по лесу гуляет, во-вторым туман съест дым, - отоспавшийся Вовка светился весенним солнышком и блистал «пушкинским глаголом».
- Ну, смотри. Я пойду, проверю переправу, а то глядишь, без нас откроют, - накинув на одно плечо винтовку, на другое ремешок с биноклем Толик скрылся в подернутом инеем бережняке.
Вернулся он через час, Вовка уже допивал первую крышку черного как уголь сладкого чая бумажного пакетика, похрустывая сухарями. Котелок с кипящей водой лениво побулькивал на калиновых угольках и манил домашним парком.
- Ну, как дела? - спросил он так беззаботно, будто друг ходил по грибы.
- Заканчивают, - наливая себе кипятка, зло ответил Толька, - не  успеем мы, пушка завалена, ориентиров нет, и туман горою. Давай забросаем их гранатами, да диски расстреляем, хоть какой толк, а будет.
- А помнишь Дубов учил на прикид, без реперов целиться по скрытым мишеням?
- Учил, да недоучил, мы же практически не стреляли, и вообще в учебниках этого нет, это только его теория, - сдувая ароматный дымок, сквозь зубы процедил Толик, вспоминая, что говорил раненый теперь комартбат: «при такой стрельбе точности не достичь, но до’лжно подавить инициативу противника, внести неразбериху в его ряды».
Пока друг трапезничал, Вовка штык-ножом что-то старательно скреб по стенке пустого котелка, а, закончив, хвастливо показал товарищу, на темно-зеленой поверхности серебрилась большая звезда, под ней в три строки неровно начертано «к-т Ерохин В., к-т Арефьев А., 15.Х.1941г.» - естественно, увековечив себя первым.
- И зачем сей труд? – сурово, думая о чем-то более важном спросил товарищ.
- Так, на память, для истории, - недовольно ответил непонятый гравер, подливая остатки «дегтя» в овальную миску.
Согревшись чайком и вдоволь пожевав колбаски с сухарями из старшинской нычки*, Толик немного успокоился, и вслух подумал: «похоже товарищ капитан, испытуем мы Вашу методу на практике». И приказным тоном распорядился: «Так писатель ибн художник, быстро глотай и за мной!».
- Это куды? – полушутя, не приемля главенство друга, вопросил Вовка.
- Это туды! На кудыкину гору, к бабке Федоре, у нее в эту пору вдоль кривого забора зацвели помидоры! – вспомнив дворовую детскую считалку, протараторил Толик, - Пушку проверить! Ветки рубить, снаряды подносить – вот куды!
Они убрали часть веток, потоньше поломали, потолще срубили штыком лопаты, мешавших заряжать и прицеливать орудие, против устава уложили снаряды у лафета, проверили механизмы наводки.
- Так, до переправы километра полтора, каждое деление прицела 50 метров, значит угол примерно тридцать градусов, - размышлял полушепотом Толик, медленно поворачивая маховик прицела. Затем он прильнул к окуляру панорамы и попросил друга покрутить рукоять подъемного механизма ствола.
- Эх, кабы выстрелить и глянуть куда ляжет. Вот что, давай так, размотаем катушку связистов, завяжем концы на руках, ты укроешься ближе у переправы и посмотришь, если недолет - один раз дернешь, если норма - два раза, если перелет - три.
- Провода не хватит, в ней от силы метров пятьсот, а нужно раза два больше. Нет лучше так: я буду там с пулеметом, если дашь им закурить, угощу огоньком, если нет, то пальну из винтовки трассерами, в цинках они должны быть, по твоему счету, если мажнешь влево, выстрелю вправо и наоборот.
- Тише, - Толик прислушался, с речной долины нарастал шум моторов, - все, поехали! за полчаса дойдешь? – он торопливо взглянул на Вовку.
- Конечно, - отозвался тот, вскрывая патронный ящик килечным ножом.
 Убедившись в наличии трассирующих пуль, снял часы и отдал другу, уложил металлический короб на дно вещмешка, сунул туда же оба пулеметных диска, половину гранат и обернутый плащ-палаткой бинокль. Толик, застегнув ремешок часов на левой руке, подсадил поклажу на спину друга и подал оружие. Взвалив на плечи коромыслом «дегтярь» и винтовку, Вовка отправился в путь.
- Значит через полчаса, - удаляясь, послышались его слова.
- Ровно, - донеслось в ответ.
Пока Вовка шел, Толик припомнил, где еще могут быть снаряды, поковырявшись лопатой вдоль бруствера бывшего орудийного окопа, обнаружил засыпанными два лотка. Снова придирчиво опробовал работу всех механизмов и зарядил пушку еще раз выверяя прицел. Затем раскопал прежние нишу для снарядов и укрытие для себя, дно щели устлал только что срубленными сосновыми ветками, наиболее крупными замаскировал вход, положил внутрь винтовку и гранаты. Высоко подняв локоть, с гордостью глянул на часы, с детства мечтал о таких, наручных, оставалось еще пять минут. Он вернулся к шалашу, выцедил с котелка последние капли чуть теплого чая, завернул узелком в плащ-палатку, лишенные вещмешка остатки провизии и присел у еле теплящихся угольков грея посиневшие пальцы. Над ним застыли бледно-синие озера мертвого неба, покоившиеся меж засыпающих безмолвием в преддверии зимы макушек деревьев.
      Встал тихий покойный осенний день, седые отары утреннего тумана растворялись в глубине леса и лишь немногие отставшие «барашки» еще одиноко блуждали по ложбинам и низинам, оставляя клочки перистой шерсти на угрюмом черном валежнике, на серых косматых кочках увядшей травы. Стылый ветерок напитанный свежестью реки и горечью старой полыни щекотал легкие. В такой день хорошо дышится, есть какой-то свой особый, неповторимый запах позднего осеннего леса, запах одиночества и тишины. (Это явственно осознаешь, если долго брести по прелому лоскутному ковру просевшего опада, меж печально полинявших, изогнувшихся под тяжестью огромного неба берез и осин, брести долго без цели и времени, когда мысль замирает и слово глохнет в вяжущей пустоте.)
       Вовка торопился и добежал минут за двадцать, две плошки утреннего чая, не успев остыть и напитать лабиринты желудка, вышли из него напрочь, обильно оросив пожелтевшую нательную рубаху и полурваную пропыленную гимнастерку, тлевшие потным дымком. Нырнув в капонир, он, прильнул к окулярам бинокля, выглядывая действия немцев на переправе. Они, очевидно, забивали последние гвозди, и на том берегу уже «били копытами» рычащие табуны авто- и бронемашин, мотоциклетов. Ожидая выстрела друга, приладил пулемет на сошки в амбразуре, положив слева запасные диски, справа гранаты, содержимое цинка высыпал на край плащ-палатки, собрал десять патронов с  зелеными наконечниками, и набил ими магазин СВТ.
- Ну-ну, стреляй, - нетерпеливо подгонял он друга, вновь вооружив глаза дальнозорким прибором.
Выстрел прогремел почти не слышно, снаряд, не разорвавшись, плюхнулся вдалеке за возводимыми настилами. Со стороны могло показаться, будто огромная тупоголовая рыбина вынырнула из-под коряжника осмотреть бытие странных двухвостых существ живущих вне прекрасной и чистой реки, с ее заводями, излучинами, порогами, в сдобном илистом дне которой, так много вкусных личинок, червячков, букашек, и глянув выпученными удивленными мутными гагатами на мир божий, шумно воротилась обратно в родную пучину, всколыхнув, спокойствие реки расходящимися кругами волнами. Немцы без живого интереса посмотрели на разбегающиеся переливы и похоже не придали этому значения, все так же занимаясь доделкой переправы. Вовка выбежал на открытый участок подлеска и три раз одиночно выстрелил вправо. Хотя снаряд лег примерно по середине водного потока, он намеренно корректировал следующий залп ближе к противоположному берегу, где скопилась немецкая техника. На его пальбу фашисты тоже не отреагировали. Толик, посчитав трассеры и определив их уклон, стал суетливо перенаводить орудие, понимая, что больше трех-четырех выстрелов ему спокойно сделать не дадут. Вспомнив прошлодневный недолет, чуть не стоивший жизни всему расчету, когда он, прицеливаясь, поторопился, парень успокоился и взялся не спеша, крутить барашки и маховики трехдюймовки. «Раз киксанул, значит многовато, Вовка не стал бы из-за 10-15 метров шуметь», - размышлял он про себя и прокрутил колесико на пять делений назад. Почему трассеры косили влево, не понял, ведь он точно навел на середину реки, но раз друг дал угол – ему там виднее, и повернул ствол на два градуса по целеуказанию. Вставив снаряд в казенник, закрыл затвор и непроизвольно перекрестившись, как иногда делала мать, дернул рукоять спускового механизма.
      Вовка сгорал от нетерпения, «ну что он там возится, верно, чай попивает», и уже собрался бежать обратно, когда, напротив, у правого берега вздыбился трех метровый столб воды, у самого зачина переправы. И то ли волна, то ли осколки сбросили в реку всех, кто находился на деревянных подмостках. Вовка возликовал, прямо у капонира не таясь, он выстрелил два раза вертикально вверх, и через минуту еще два раза, как бы убеждая в точности попадания, ставя жирный восклицательный знак в конце срочной депеши. В ответ застрекотали пулеметы, гроздья свинца со звоном рикошетили от бетона, сбивая сухие ветки и впиваясь в стволы деревьев, «а-а не нравится!» - продолжал торжествовать парень. Толик тоже радовался, особенно второй паре малиновых дымчатых струй, и с удвоенной энергией обхаживал пушку, понимая, сейчас главное, сколько он успеет сделать выстрелов, до того как его накроют минометчики или авиация. В течении пяти минут произвел еще два залпа, прислушался, ветер дул с реки, и доносил звуки происходящего в километре вверх по течению, он отчетливо различил «голоса» трех немецких пулеметов, а вот и «дегтярь» заговорил. Это и обрадовало и огорчило: Вовка шевелится, но его засекли, значит, скоро переплавятся на лодчонке или плотике пяток солдат и накроют друга. В очередной раз зарядил «полковушку» и выстрелил, как бы говоря «не туда стреляете, я здесь», заталкивая новый снаряд в ствол и сам себе, командуя «Огонь!». И снова «Снаряд!» - «Есть снаряд», засылая в ствол увесистый цилиндр, «Орудие!» - «Есть орудие», закрывая замок, «Огонь!». Одинокий артиллерист так увлекся, что забыл вглядываться и вслушиваться в округу и не заметил, как из-за реки показались две гудящие черные точки, летящие прямо на него.
«Снаряд!» - «Есть снаряд», «Орудие!» - «Огонь!».
«Снаряд!» - «Есть снаряд», «Орудие!» - «Огонь!».
«Снаряд!» - «Есть снаряд», «Орудие!» - «Огонь!».
Толик окинул взглядом небо, когда немецкое авиазвено, вынырнув из-за низких облаков, пролетало над ним с ненавистным и страшным ревом, забивавшим уши «раскаленной глиной» и, заставляя замирать сердце, помнившее ужас предыдущей бомбардировки. С реки прямо на него, со скоростью штурмовиков  мчались две цепи огненных вспышек, «Ну вот и все!» подумал он, на мгновение окоченев, но в следующую секунду ноги согнулись и бросили тело в темную щель. Одновременно со взрывом пушки узкая полоска света соединяющая два мира погасла – ударная волна чугунным поршнем вдавила парня в землю и заживо погребла. Стальные птицы совершили еще два подлета, сбросив весь смертоносный груз и расстреляв полный боекомплект. Удостоверившись в качестве сотворенного зла, «грифоны*» быстро скрылись меж курчавых воздушных холмов.
      Вовка, загибая пальцы на руке, считал количество Вовкиных залпов, без перелетного получилось восемь. Два снаряда попали прямо в возводимый настил, река подхватила и увлекла вниз по течению рваные доски и бревна, словно разбившийся о камни плот на порогах горной реки. Один выстрел угодил в скопище техники на берегу, клубы смоляного дыма унесли в преисподнюю несколько бронемашин и мотоциклов с экипажами. Остальные заряды нырнули справа и слева переправы, не причинив зримого вреда. Стрельба с той стороны прекратилась, немцам стало не до одиночного пулеметчика, хотя несколько пуль черканули, высекая искры, бетонный потолок полукапонира, - «на шальные не похоже, наверное, снайпер» - подумал он. Гитлеровцы поспешно отгоняли технику вглубь левады*, хаотично бегали по берегу, показывая друг другу, откуда летят огненные ядра, и успокоились, когда появились «Юнкерсы». Вовка видел, как фашистские стервятники совершили два захода на бомбометание, затем, сделав вираж и убедившись в уничтожении цели, исчезли в облаках. Внимательно осмотрев в бинокль  немецкий берег, заметил, что за бугорком на опушке редколесья разворачивается минометный взвод – по мою душу понял он. Ждать было нечего, а неизвестность судьбы Толика грызла нехорошими предчувствиями и взвалив «дегтярь» на плечо, напрямки, обгоняя кружи’лиху* меж ложбинок и деревьев, побежал к другу.
      Разбитая пушка, виновато уткнула покривленный ствол в кособокую стенку огромной воронки, поваленная сосна огненной пилой расчлененная на три части тлела едким фимиамом. На месте шалаша зиял обугленный кратер, поглотивший лесной домик и все пожитки, оставленные в нем. Друга ни где не было, Вовка не долго размышлял, он знал, если Толик вырыл щель, а он ее наверняка откопал, лопата-то осталась при нем, то, как положено по Уставу справа от орудия. И встав на колени, вооружившись каской, как трактор взбороздил пятиметровый сектор окружности воронки справа от пушки. Сначала ручной «плуг» зацепил пустой деревянный лоток, здесь находилась ниша для снарядов, сообразил он. Сократив размах борозды Вовка, увеличил глубину захвата, и вскоре шлем стукнулся о железный штырь – «есть!» вырвалось из груди, вытягивая за мушку ствол винтовки. С утроенной частотой втыкая каску, теперь уже словно ковш экскаватора в рыхлый грунт, углублял и расширял проем. Стали попадаться хвойные ветки, замедляя работу, и вот наконец-то знакомый сапог со стертым каблуком (сколько раз ему говорил «приклей набойку»), он пощупал голенище – не пустой. Толик сидел на коленях, обхватив голову руками у торцевой стенки укрытия, заваленный лапником вперемешку с земляным песком, на счастье под ним образовалась не засыпанная грунтом пустота, со спасительным воздухом. Вовка, окопав, вытащил друга из несостоявшейся могилы, тот точно рыба, выброшенная волной на берег, судорожно глотал распахнутым ртом живительный кислород, долго в забытьи прочищая легкие от переизбытка углекислого газа. Вскоре дыхание стало спокойным и ровным, Вовка ждал, что друг вот-вот очнется. Прошло около получаса (точно он не знал, стекло на часах разбилось, обе стрелки застыли у стертой девятки), Толик, будто крепко мирно спал после ночного дежурства. Вспомнив о живительной воде, снял флягу с ремня товарища и попытался влить ему в рот несколько освежающих капель, пальцами побрызгал на лицо. Дернулось веко, Вовка приподнял голову друга и тихо попросил: «Толик, очнись, это я Вовка, все в порядке». Глаза приоткрылись, и слабая улыбка перекосила исхудалое лицо, он громко произнес: «Воды» и тотчас же холодное горлышко фляжки коснулось его пересохших губ. С жадностью, сделав несколько глотков, он звучно спросил: «Где немцы?», Вовка стал торопливо объяснять, что переправа разбита, фашисты стоят на том берегу, два снаряда легли тютелька в тютельку.
- Не слышно, говори громче, – заорал Толик, силясь услышать и себя, - Где немцы?
Контузия оказалась сильной, глухота, плохая координация движений рук и ног, периодическая тошнота, общая слабость. Вовка пальцами и пасами рук нарисовал разбитую переправу, сколько снарядов попало точно, как он бежал сюда и нашел его.
- Братишка! – в знак благодарности неожиданно тихо вымолвил Толик и тут же, как в рупор, - Где немцы? почему ты здесь? надо идти туда! Там гранаты, - кивая головой в сторону щели.
Вовка покопался и выкатил одну за другой четыре штуки.
- Еще должно две.
- Да черт с ними, не найти, - но вспомнив, что его не слышат, пожал плечами и развел руки в стороны.
Засунув «лимонки» в карманы галифе, Толик попробовал встать, Вовка подхватил его, усаживая на обрубок сосны,
- Ты куда собрался? – гаркнул он ему в ухо.
- Как куда, на переправу, есть патроны, есть гранаты – примем бой!
- Какой бой, очнись, нас только двое, а там не меньше полка скопилось, с пушками, минометами, от нас в пять секунд две коровьи лепешки останутся, - Вовка тряс обеими руками за плечи друга. – Мы же договаривались, жахнем переправу и к своим! – срываясь в крик, взмолился он, не видя в его глазах понимания, - Я дороги знаю, я у Багирова карту видел, когда с пушечным затвором в блиндаже ковырялись, в километре, вон туда, - показывая рукой в глубь леса, - развилка, на лево – в Ильинское, через Большую Шубинку, но там щяс немцы, опасно, чуть правее в Малоярославец и все леском, пока нет сплошной линии фронта прошмыгнем.
Толик молчал, опустив голову. Полагая, что тот колеблется, Вовка слегка хлопнув его по плечу и так же громко, продолжал.
- Не дрейф, дойдем! Может подвода, какая попадется, живут же здесь люди, деревень то много. А если фашист мотоциклетчик проедет, так мы у него технику позаимствуем, - достав из кармана ТТ Багирова, для убедительности засылая патрон в ствол, - рулить я умею, помнишь во дворе у Лешика-горошика отцовский ИЖ-8 стоял. Одним словом доберемся, - и он снова ободрительно легонько кулачком толкнул друга в грудь, выжидательно посмотрев ему в глаза.
Толик медленно встал и спокойно спросил: «Где «дегтярь»?
- Вон, - Вовка показал рукой на прислоненный к стволу сосны пулемет.
- Можешь катиться куда угодно, в Ильинское, в Малоярославец, хоть до дома топай, иди, зализывай боевые раны, а я еще не все этим гадам сказал, надо договорить - произнес он ровным тяжелым голосом и ослепил Вовку молниями ненависти.
- Ты что из меня «шкуру» делаешь, - вскочил Вовка, - вместе пришли, вместе и уйдем, или..., - он осекся, - думаешь в тебе злости больше, чем во мне…?
Толик не дал ему договорить.
– Помнишь, мы читали про крепость Осовец, про атаку в 1915 году полуживых, обожженных окисью хлора русских солдат, в империалистическую? У твоего отца затрепанная книжица* была.
- Помню конечно, раза три перечитывали, - промямлил Вовка, утвердительно кивнув головой, еще не понимая, куда тот клонит.
- Так вот брат, здесь - наш Осовец, и мы восстанем из мертвых, когда германец решит, что всех уже уничтожил. Мы русские, а значит, будем стоять до конца, - и, помолчав, добавил, - как говорил Рублев в Клятве у братской могилы: «и после смерти будем бить врага…», вот мы с тобой и есть после смерти.
     Вовка ничего не ответил, глубоко вздохнув, взвалил на одно плечо пулемет, второе подставил другу, и они поковыляли обратно к переправе. Шли долго, контуженный задыхался,  остывая на частых привалах. Не доходя метров сто до своего капонира, Вовка усадил на пенек Толика и прижав свой палец к его губам, прошептал ему в ухо: «Посиди, я пойду гляну, вдруг гости пожаловали». Он вытащил из кармана друга две гранаты, передернул затвор пулемета и крадучись скрылся меж деревьев. Вскоре раздались взрыв «лимонки» и короткая очередь «дегтяря». Вернувшись не таясь, широко улыбаясь, герой издали победно махнул рукой другу, мол смело вставай и за мной. Толик поднялся и сделав шаг, медленно опустился на колени, подоспев Вовка подхватил его и довел до бетонного саркофага. Поблизости лежали три убитых немца, валялись их винтовки, термоса, кружки. Увидев трупы фашистов, Толик с благодарностью глянул на друга: «Уже не зря вернулись!»
      Под сенью твердыни Вовка уложил раненого на плащ-палатку укрыв шинелью Багирова, прильнул к окулярам бинокля изучая обстановку на том берегу. Немцы довольно быстро очухались и вовсю латали прорехи - восстанавливая разрушенные пролеты.
- Сукины дети, так дело не пойдет, - выругался он, проверяя диск пулемета, - Ты заряжать сможешь, - обратился он к другу, и вспомнив про глухоту, тронув его за плечо, показал пустую «тарелку» РПД, утопив в крепления пару патронов.
Толик понял и кивнул, приподнявшись, накинул шинель на плечи, подгреб рукой рассыпанные патроны и с силой начал заталкивать их в клипсы плоского магазина пулемета. Они вместе снарядили два «блина*», третий почти пустой Толик упаковывал один, а друг, установив «дегтярь» на двуногу, открыл ураганный огонь по восстановителям путепровода. В ответ с противоположного берега посыпалась беспорядочная пальба, лишь некоторые пули, долетая, бессильно бились о непробиваемый оплот. Быстро расстреляв оба магазина, Вовка протянул руку, он яростно потребовал «Диск!».
- Да ты же глухня, - сказал он в шутку громко, зная, что его не услышат, и повернулся к другу…
     Толик сидел в рваной почерневшей амуниции, у боковой стенки, прислонившись к ней спиной, с поблекшим впалыми щеками лицом, прядь сбившихся на лбу волос торчала упругим детским вихром, большие лиловые круги, под распахнутыми, как никогда огромными, ясными глазами, в одной руке держа патрон, в другой крышку почти заполненного диска, только голова немного запрокинулась вправо и кровавая змейка медленно сползала по пыльным щеке и шее за ворот гимнастерки. Толик был мертв. Винтовочная пуля, очевидно снайпера, вошла чуть повыше виска.
     Вовка, немного подслепнув от закатного солнца, с горяча, не видя беды, тронул его за безвольную руку и переспросил: «ну, что, зарядил?» Ответа не последовало, только тут он и заметил смерть на лице, наверное, самого близкого на земле человека. Он кинулся к нему, схватив за плечи, стал трясти: «Толик, Толик, очнись.., как же я без тебя, мы же всегда вместе», и прижал друга к себе. Плакать сил не было, тупая боль сковала тело, парализовало сознание. Он отрешенно смотрел сквозь амбразуру вдаль, на ползущее по рваной кромке леса матовое ледяное солнце, голова друга безжизненно покоилась на его плече.
       Он утратил счет времени, потерялся в пространстве, не мог ни о чем думать, ничего вспомнить, все, что осталось в прошлом было связано с Толькой - общее детство, родной город, школа, училище - все это перестало существовать, это все исчезло, растворилось, умерло от одного выстрела, от одной пули, и только ощущал холодок обмякшего тела друга…
      Очередной налет штурмовиков, воем и приближающимися взрывами вернул ему ощущение реальности. Он разжал гипсовые пальцы Толика, и собрав неполный диск, вернулся на коленях к пулемету и почти не целясь, направил свинцовую струю по разбитому мосту, по скоплению техники на берегу. Патроны скоро закончились, а он все давил и давил на спусковой крючок, уже ничего не видя перед собой, из глаз лились волны прорвавшихся слез и стекали с закопченных щек на диск пулемета черными градинами, словно хотели собой заменить пули. Внезапно перед капониром разорвалась немецкая мина «восьмидесятка», Вовка не слышал ни ее свиста, ни хлопка детонации, только почувствовал жгучую боль в нижней части шеи. Задыхаясь и ощущая, как горячая кровь заполняет легкие, не чувствуя под ногами опоры, проваливаясь в бездонную пропасть, он привстал, сделал несколько шажков назад и, валясь на спину, упал на колени мертвого друга…
        Судьба отвела Вовке еще несколько минут бытия, потеряв сознание, он «очнулся» средь бескрайнего поля, разноцветье луговых трав мирно колыхалось тихими переливами. Ему захотелось, крыльями раскинув руки, побежать, вдохнуть полной грудью запах степи, аромат цветов, воздух жизни, но спазм сковал горло, а ноги снемели. Порыв ветра и приближающийся топот копыт заставил его оглянуться, в мерцающей дымке поля летели серебряная «Зорька» и вороной «Стрепет», на лошади в белом исподнем сидел Толик и немного виновато улыбался, как это было всегда при встрече. Когда они поравнялись, неведомая сила подняла Вовку на спину коня и два всадника помчались, рассекая океан благоуханья васильков, ромашек, маков… Разогнавшись «Зорька» и «Стрепет» вместе с седоками оторвались от планеты и понеслись по облакам навстречу огромному желтому диску. Внизу на земле, мелькали, как кадры кинохроники: извилистая Выпрейка, Ильинское, Малоярославец, дорога на Подольск, артиллерийское училище, полуторка, что привезла их из Москвы, Курский и Казанский вокзалы, загудел и запыхтел дегтем паровоз, в раскрытой двери вагона стоял Серафим Никандрыч, отдавая им честь, приложив руку к форменной фуражке, вот и город детства, как в нем все знакомо, каждая улица, каждый дом, школа, сквер, клуб, на родном дворе стояли их матери и махали платками белых хризантем, «почему же нет отца» - удивился мысленно Вовка. Но кони поднимали седоков все выше и выше, и любимый город постепенно превратился темным островком в лесу, точно воронка посреди зелененной нивы. Вскочив на самое высокое и тучное облако «Зорька» и «Стрепет» встали на дыбы, заржали, из ноздрей и ртов вырвались клубы золотистого пара и, оттолкнувшись, вместе с всадниками слились с оранжевым шаром.
      Тут Вовка на секунду пришел в себя, он так и лежал на коленях друга, в лицо ярко светило, пробившееся сквозь пелену дыма вечернее солнце, взгляд остановился на изгрызенном осколками и пулями сером потолке артиллерийского дота.., сердечко тревожно заколотилось, тело пронзила ледяная судорога, стеклянные зрачки расширились… и замерли…
      Упавшие почти одновременно два мощных фугаса пробили армированное перекрытие полукапонира, несколько минут назад ставший склепом. От страшного взрыва авиационных бомб и с детонировавших прикопанных снарядов, бетонное строение на несколько секунд приподняло, из всех его амбразур вырвались клубы дыма, пепла, пыли, все, что находилось внутри и снаружи разорвало, разметало и ушло в глубь истерзанной земли, только изогнутый обугленный ствол пушки торчал из исковерканной тверди погасшим факелом жизни.

                *     *     *     *     *

     Это не правда - погибшие за Родину солдаты, не исчезают, не гниют в темных, сырых гробницах, не «кормят» могильных червей - они взлетают к солнцу, отдавая ему не растраченное тепло своих сердец, заставляя его светить ярче, согревать землю жаркими лучами, еже краше цвели травы, громче и радостней пели птицы, светло и весело журчали берега серебристых рек, беззаботно звенели голоса детворы. Посмотрите в погожий день пристально на солнце, и вы увидите тысячи, миллионы красных точек – это их сердца, сердца наших отцов и матерей, защитивших Отечество. Они не остановились, не замерли в роковую секунду, а бьются, и будут биться вечно, пока горит наша звезда, пока торжествует на земле жизнь, посылая нам свой жар, свою веру, свою любовь!

* непашь – непахотная земли, новина.
* дернина - верхний слой почвы, пронизанный корнями, корневищами
* «рама» - Немецкий самолет-разведчик Фокке-Вульф Fw-189
* балка   - овраг, овражек.
* персть -  земной прах, пыль
* орясина - большая палка, дубина
* «светкин» штык – штык-нож винтовки СВТ.
* Старлей – старший лейтенант.
* комуч  - командующий училищем
* отруб - России в начале XX в. земельный участок, выделенный из общинной земли в результате столыпинской реформы в единоличную крестьянскую собственность
* н.з.       – неприкосновенный запас
* таблетки супа – часть сухпайка, растворялись в кипятке.
* гонт - тонкие и недлинные деревянные дощечки
* кожаные люверсы – отверстий в п/п обшитые для прочности кожей.
* баклага – то же что фляжка
* Нычка  - заначка. —
* грифоны - фантастическое, мифическое существо, полуорел-полулев, с длинным змеиным хвостом.
* левада – пойменный лес, роща.
* кружи’лиха – петляющая лесная тропа
* Хмельков С. А. Борьба за Осовец. — М: Воениздат, 1939г. — 99 с.
* блин – просторечивое именование круглого магазина РПД