Друзья Глава 3. Война

      29 сентября – был обычным, ничем не примечательным, днем войны, по сводкам Совинформбюро в течение суток наши войска вели упорные бои с противником на всех фронтах. «Ничем не примечательный» - стал сотым днем агрессии фашисткой Германии против Советского союза. Сто нескончаемых дней и сто бессонных ночей Красная армия, многонациональный народ нашей страны вели неравный бой с подготовленным, хорошо вооруженным, отвергающим устои совести и морали коварным врагом, пропитанным идеологией расовой ненависти.
Сто дней войны! - а ведь по плану "Барбаросса", по оценкам генералитета Вермахта на всю «восточную компанию», отводилось 8-10 недель, это 55-70 суток! Не знали они Россию, ее народ, ее историю, эти самоуверенные, надменные «фюрсты» и «фоны*», чванливые бюргеры и жадные бауэры*, уверовавшие в несокрушимую мощь кованного немецкого сапога, в «великое предназначение арийской расы» властвовать над миром. Удивлялись «сверхчеловеки» сопротивлению «славян-дикарей» - не склоняют они головы на милость покорителей Европы, не «режут жидов и комиссаров» (как призывали в своих листовках), не встречают с цветами «освободителей от коммунистической заразы», но бросаются с гранатами под танки, закрывают грудью амбразуры пулеметов, идут в рукопашную, на таран, когда кончаются боеприпасы, отступая, минируют свои дома, уничтожают запасы продовольствия, взрывают мосты,  эвакуируют население, заводы, скот. «Это вам не Европа-мамзель, это вам басурмане Россия!».
    Минуло сто кровавых дней, захвачены Минск, Смоленск, только что пал Киев, но непреступной балтийской скалой возвышается Ленинград, живет и трудится Москва, а значит, жива вера народа в свое правительство, в свою армию, в себя. Гитлер на бесчисленных совещаниях штаба Верховного Главнокомандования вермахта, бесновато тряс кулачками - «сколько можно топтаться на месте, дайте мне Москву...!». Вечный ефрейтор понимал: только с падением столицы, сломав хребет, взяв за кадык можно удушить сопротивление, говорить о победе в войне.
    И вот на 101 день войны, 30 сентября 1941 года, началось новое, решающее наступление фашистских орд на Москву. В группе армий «Центр» под командованием генерала-фельдмаршала Ф. Бока сгруппировано 77 дивизий, в том числе 14 танковых и 8 моторизованных, в которых насчитывалось более 1 миллиона человек, свыше 14 000 орудий и минометов, 1700 танков, 950 самолетов. Эта армада, как рассчитывали немецкие горе-стратеги, «сметет последние силы Советов» испепеляющим ураганом, и до ноября ворвется в Москву – операцию и назвали подобающе - «Тайфун». Первые дни наступления, действительно, стали успешными, используя танковые кулаки, протаранив оборону советских армий, войска вермахта на ярцевском, рославльском и вяземском направлениях продвинулись на сто – сто пятьдесят километров, взяв города Орел и Брянск.

                *     *      *     *      *

       Тихо стало в училище с первых дней октября, перестали транслировать передачи московского радио, всегда гремевшее над плацем. Глуше чеканили строевой шаг учебные батареи, птицы реже рассекали небосвод, прячась в ближайших лесах, в урочище Пахры, с запада потянуло гарью и порохом, каждую ночь мрачное небо озаряли всполохи кровавых зарниц. Ветер войны неотступно приближался. Повзрослевшие лица курсантов все внимательней вслушивались в сообщения Совинформбюро, чаще задерживались в ленинских комнатах у больших карт, изучая изменения линии фронта.
     5 октября около полудня, авиаразведка Московского военного округа обнаружила колонну танков и мотопехоты противника, протяженностью до 25 километров, двигавшуюся к Юхнову - до Москвы оставалось 200 км. …
       Три часа спустя, в кабинете начальника училища раздался звонок - «полковник Стрельбицкий, у аппарата», представился начальник училища. На другом конце ВЧ заместитель командующего Московским военным округом генерал-лейтенант Никольский, отрывисто произнес – «слушайте приказ: немедленно объявить боевую тревогу, сформируйте столько батарей, сколько соберете годных орудий, остальной личный состав берите с собой как стрелков с винтовками и пулеметами, ваша задача задержать противника на пять-семь дней, письменный приказ командующего округом с планом дислокации отправлен Вам с посыльным оперативного отдела штаба округа». И тише добавил: «противник разорвал Западный фронт, в прорыв вошли огромные механизированные соединения, большая танковая колонна наступает по Варшавскому шоссе на город Юхнов, у Юхнова и дальше, до самой Москвы, нет войск! Ваши соседи «пехотинцы» (Подольское пехотное училище) получат такой же приказ, соединитесь с ними, создайте сводный отряд и займите Ильинский оборонительный участок. У меня все».
     Стрельбицкий не стал тут же объявлять тревожный сбор, чтобы не создавать неразберихи, паники – воскресный день, ко многим курсантам приехали отцы, матери, родственники – и вдруг «боевая тревога». Распорядившись собрать всех курсантов в течение часа в расположениях, провел совещание с командирами дивизионов, батарей, зачитав приказ о поставленной училищу боевой задаче, совместно определили, сколько можно сейчас собрать боеспособных огневых расчетов. Затем созвонился с генерал-майором В. А. Смирновым, командующим Подольским пехотным училищем (ППУ), согласовав все вопросы формирования объединенного и передового отрядов, время выдвижения и порядок следования. Особая роль отводилась авангарду - передовому отряду, в составе батальона «пехотинцев» и артдивизиона ПАУ, которому предстояло мобильно выдвинуться под Юхнов и задержать, максимально замедлить продвижение головных сил гитлеровцев, пока основные подразделения сводной бригады, закрепятся на оборонительных рубежах в районе села Ильинского, где заблаговременно выкопаны противотанковые рвы, возведены железобетонные пулеметные доты, полукапониры для противотанковых пушек. Авангард обеспечили необходимым количеством подвижной техники, частью из автопарков училищ, частью мобилизованных Подольскими горсоветом и горкомом ВКП(б).

                *     *     *     *    *
     К Толику и Вовке, родители не приезжали, далековато и сложновато было им добираться, работали без выходных, на поезд попасть трудно, срок разлуки еще не большой, да и сыновья в письмах запрещали (хотя, конечно же, скучали, и были бы крайне рады свиданию, но они уже не дети, а солдаты). Потому  выходные ребята посвящали себе, ходили, когда выпадало, в увольнение, либо читали книги, писали письма, просто болтали. Московским зазнобам слали «приветы» по два раза неделю, но сизокрылый голубь долго не возвращался, наконец, накануне Толику пришло от Даши послание, в нем сообщалось, что все очень сложно, они с мамой готовятся в эвакуацию вместе с заводом отца, у подруги та же ситуация, и пообещала, когда устроятся на новом месте, обязательно сообщит новый адрес и все расскажет подробно. На обратной стороне половинки тетрадного листка немного неровным почерком девушка приписала, что она его помнит и будет ждать. Парень целый день просто летал над землей: у него есть девушка, к которой он питал, неизвестные ему доселе чувства, и он, судя по письму, не безразличен ей. Вовка искренне завидовал другу, ни тем, ни другим он богат не был, может быть, где-то в душе и чуть ревновал: вот влюбится Толька и прощай многолетняя дружба, но сейчас они вместе – а это главное. В воскресение 5 октября, в увольнение ребята решили не ходить, становилось прохладно, Подольск – град не велик - изучен вдоль и поперек, в кинотеатре шли одни и те же картины, а больше делать в городке нечего. После обеда друзья сидели в дивизионной курилке, Вовка молча, присмаливая одну от другой папироски, с напряжением учился пускать кольца, а Толик, в сотый раз перечитывал уже замусоленный тетрадный листик - записку Даши, особенно долго задерживая взгляд на последней фразе «я буду тебя ждать». «Я буду тебя ждать!» - взрывалось сердце, наполненное светом и радостью, «она будет меня, именно меня ждать» безмолвно шептали его губы, ему хотелось взобраться на макушку самого высокого дерева и прокричать на весь мир такое милое и дорогое имя «Даша!».
     Первая любовь! – большая ли она, настоящая – как это узнать, никто не подскажет, но счастлив тот, кто познал, испытал ее испепеляющую и всемогущую силу, кто плакал от ее взрыва, сгорал в ее пламени, тонул в сомнениях ее шторма, и не бывает большего счастья, чем взаимный блеск милых очей, и нет горше горя равнодушия, отверженности.
       Неожиданно размеренный ритм выходного дня резко изменился: забегали дневальные, командиры ускорили шаг, старшина летал из казармы на вещсклад, оттуда на продуктовый и снова в казарму. В 16 часов объявили общее построение с оружием, ребята поняли это не учебная тревога – учеба закончилась!
      На плацу полковник Стрельбицкий вкратце обрисовал стратегическую обстановку, зачитал приказ командующего Московского военного округа, и в конце передал просьбу к курсантскому и начальствующему составу лично товарища Сталина, задержать врага на 5-7 дней. Здесь же сформировали две батареи 45мм (сорокапяток) и 76-мм (полковушек) орудий передового дивизиона. Вовка и Толик не попали в эти сводные батареи, хотя им, как и всем их товарищам не терпелось проявить себя в настоящем деле. Командиры подразделений отбирали, по указанию начальника политотдела, курсантов возрастом постарше, отличников боевой и политической подготовки, тех кто, по их убеждению, не растеряются в первом бою, не спасуют, тех, кто способен проявить мужество, отвагу, и одновременно,  дисциплину и высокую техническую подготовку.
     Вернувшись в казарму, расстроенный Вовка посетовал: «Был бы здесь Дубов, он бы нас взял!» На сборы отводилось полчаса, старшина вскрывал цинки и раздавал патроны, без счета,  пригоршней, кому, сколько достанется. Предприимчивый Вовка ухитрился получить по второму разу и за себя и за друга, приврав, что того послал куда-то комвзвода – «сгодится, запас – не лампас, а вещица» - повторил он любимую присказку старшины, рассовывая промасленные «гвоздики» по вещмешкам.  «Но с тебя, дружище, причитается, почистишь мою «светку» - сказал он повелительно другу, а я еще кой-куда наведаюсь. «Светка, Светик, светлячок» - так в училище ласково называли винтовку СВТ (самозарядная винтовка системы Токарева). Пока Толик чистил «тезок-сестричек», Вовка побывал в столовой, разжился буханкой черняги*, спичечным коробком соли и фунтом колотого сахара в газетном кульке. «Хлеб да сахар – крепче пахарь», «хлеб без соли, что казак без воли» - сыпал он, вернувшись, приговорками старшины, довольный своей сметкой. «С голоду не помрем, за так без боя не сгинем» - хлопнул он, по плечу друга становясь в строй. Вместо тридцати минут сборы заняли около часа - оно и понятно: распределить сухпаек на три дня, наполнить водой фляжки, раздать патроны,  уложить вещмешки, ранцы, почисть оружие – дело не быстрое. В начале шестого вечернего часа, две усеченных батареи (четверть состава отошли в передовой отряд) в шинелях, в касках, с оружием, с полной боевой выкладкой покинули расположение. Задача предстояла простая и одновременно сложная: в пешем строю за сутки преодолеть около восьмидесяти километров и выйти к Малоярославецкому укрепрайону. Во всех кипело приподнятое настроение – скоро в бой, настал и их черед защищать советскую Родину – сбывалось, о чем давно мечтали и курсанты и командиры. Некоторые другие батареи грузились на бортовые автомашины, один дивизион в товарные вагоны на железнодорожной станции Подольска, но ни кто из товарищей Вовки и Толика не роптал, мол, вот кому-то подфартило, понимая: на войне не бывает легких дорог. Друзья, не пылили сапоги в маршевой колонне, их и еще семерых ребят старшина отобрал сопровождать подводы. К большой радости Вовки в обоз попал его любимец - «Стрепет», которого он, потрепав за гриву, тут же угостил ломтем загашного хлебушка и крошками сахара, а конь в благодарность, под хохот друга, облобызал ему темень, сбив на затылок каску. На вопрос Толика, почему не взяли «Зорьку», старшина отрезал: «Не взял, значится, не видел нужды - целее будет», и мягче поясняюще добавил: «светлая она, приметная, а кругом чернолесье да голые подлески - не скроешь». Обозники под зорким оком батарейного завхоза вогрузили бачки с водой, термоса, уложили запасы провизии, ящики патронов и гранат, и  много чего еще военной и житейской необходимости, сверху обложили мешками овса, наматрасниками набитые сеном и поскрипывая кожаными узлами, погоняемая хлестом вожжей вереница обеспечения тронулась в путь. За двумя последними телегами, влекомых твердой поступью гнедых тяжелоупряжных владимировцев*, прицепом колесили полевые кухни. Движимый свежими конскими силами караван из пяти повозок через два часа догнал строй батарей, к этому времени заметно растянувшийся, сказывалась первая усталость.
     Заметив подоспевшие подводы, оставшись, за комартбата Багиров, теперь уже старший лейтенант, дал команду остановиться на десятиминутный привал, справить нужду, перемотать портянки. Посовещавшись со старшим политруком Рублевым, тоже недавно обновивший петлицы, сменив шесть «кубарей» на две «шпалы»*, он приказал курсантам снять длиннополые шинели, свернуть их в скатки и как положено по уставу одеть наискось через левое плечо, а чьи спины тяготили ранцы, прикрепить к оным. Действительно, после роздыха, без ножных пут, в бодрящем вечернем холодке, колонна проснулась, и дружно замаршировала. Через два часа командиры снова объявили непродолжительный «перекур», а заботливый старшина напоил мальчишек горячим и сладким чаем из термосов, перед выездом залитый в столовой училища. Не забыл батарейный завхоз и про пышущие теплыми клубами всхрапывающие моторы обоза, напоив коней в придорожном ручье и отсыпав в торбы по полведра овса, кои он самолично навесил за выйные гребни безотказным помощникам.
      За четыре с половиной часа батареям удалось пройти двадцать километров, что соответствовало нормативам строевого устава РККА. После возобновления движения, дабы не потерять скорость, отстающих сажали на подводы возницами, через несколько километров отдохнувших, меняли другие «тонкожилы» - как подтрунивал уставших старшина. Не любил Прутков такие подмены: «лошади не волы, кым привычка нужна» - ворчал он, и, подбадривая, похлопывал ладошкой по крупам молчаливых четвероногих тягунов.
       На излете шестого часа пути колонна подошла к Ясенкам – небольшой деревушке зажатой между яблоками зеленых прудов и волчьими пастями мрачных логов. «Может, заночуем?» - догнав Багирова, предложил «каптенармус*» – «устали мальчонки, им бы горячего поесть, да прикорнуть пару часиков». Старшина Прутков, всегда строгий с курсантами по службе, перед комсоставом, за них по отечески заступался, заботился, все это знали, бойцы его любили, командиры – уважали.
- Где ты их разместишь, глянь - три сарая, две избенки, - вступил в разговор политрук.
- Через час, алла быерса*, будем в Каменке, там есть школа, двор, вот и отдохнем пару часиков, а твой кашевар горяченького накашеварит, - вспомнив национальное корни (его род по матери уходил в многовековье омских татар), подвел черту под разговором Багиров, все более осваиваясь с новой должностью и возросшей ответственностью.
     По сути, сейчас он командовал дивизионом, его командир батареи Дубов находился в госпитале (рана оказалась тяжелая, хоть пуля и прошла навылет, но задела почку, которую удалили), а комартбат-2, капитан Россиков, возглавил артдивизион передового отряда. Командующий училищем полковник Стрельбицкий, сомневался, можно ли доверить двадцатипятилетнему старшему лейтенанту две батареи, но ввиду нехватки старшего комсостава, посоветовавшись с начполитом, решил: с ним старший политрук Рублев, достаточно опытный комиссар - до Ильинского дойдут, а там по возможности усилим.
      К часу ночи строй батарей достиг покосившихся загородей подсобных наделов крайних дворов Каменки, политрук Рублев собирался послать вестового для поиска кого-нибудь из сельсовета, что бы им открыли школу. Багиров с кавалерийским наскоком предложил: «собьем замок и делов-то, война ведь». «А ты кто? командир рабоче-крестьянской Красной Армии! или шалапай?» - поставил его на место политработник. Старший лейтенант понял промашку и, приподняв указательным пальцем околышек фуражки, почесал макушку: «так вот для чего нужны комиссары» - где-то с иронией, но все же принимая правоту Рублева, полушепотом произнес он и вгляделся в лицо политрука, холодный свет луны подчеркивал строгость и несгибаемость воли его твердого скуластого профиля, не оставляя сомнений в диспуте. Но ни шукать местную власть, ни крушить запоры дверей не пришлось, подоспевший старшина доложил: «все в порядке, школа пустая, в гимнастическом классе и в коридорах ефрейтор Пузиков и школьный завхоз, он же сторож, уже стелют тюфяки». Оказывается, раньше в семилетке располагался интернат и на складе сохранились несколько десятков матрасов. Прутков чуть завидя под мерцающей лампадкой ночного светила крыши села, когда колонна спускалась с холма, послал каптера и повара бегом напрямки по стерне незапаханного поля все разузнать, вернувшийся кашевар и поведал ему об обстановке. Старший лейтенант и старший политрук остались недовольны своеволием старшины, но промолчали, - в сущности, он сделал то, что предусмотрительно должны бы они сами.
     Построив батареи во дворе школы, Багиров приказал командирам взводов проверить наличие подчиненных, после их докладов выставил посты охранения и передал управление Пруткову для распределения на отдых. Учитывая оставшиеся позади тридцать километров, Багиров с Рублевым решили отвести на сон три часа и еще час на прием горячей пищи, как раз к семи утра рассветает.
      На утро, плотно позавтракав (Пруткову наказали так закормить курсантов, чтобы до конца перехода обойтись без приема пищи, для того не пожалеть тушенки, комбижира и сахара), полусонная колонна покинула мычавшее, лающее и кукарекавшее оживавшее село. Студеный осенний ветерок омыл моросью заспанные лица, взбодрили молодые силы и через полчаса дружный топот двух сотен пар сапог заставлял смолкать придорожных птиц, зазевавшиеся зайчата улепетывали россыпью в темень чащи леса, ощетиниваясь в злобном оскале, прятались в придорожных кустах востроносые лисицы, замирали в молчаливом недоуменье на редколесье «коронованные» лоси и выше взмывали в тусклое небо пернатые охотники.
      В воздухе царило безвременье, меж горизонтов раскинулся огромный мрачный серый купол, не пропускавший ни металлического блеска щита луны, ни снопов стрел искрящихся далеких звезд, ни огненных мечей солнца. Цепляясь за макушки сосен, седой саван окутал сорвавшуюся с орбиты планету, которая неслась сквозь пространства вечности в небытие безмолвия и тьмы.
      Оставшиеся полсотни километров полудивизион преодолел накануне взятым темпом с одним большим часовым привалом, и к закату, чуть растянувшийся строй достиг окрестностей Малоярославца, помогла и низкая облачность – немецкие стервятники в туман не летали, и как выразился старшина - «сегодня попивали кофэ». Поставленная командованием задача была выполнена, чем Багиров, в глубине души гордился, но старался не выказать этого. Отыскав коменданта города и укрепрайона, командиры связались с полковником Стрельбицким, доложили о прибытии, без происшествий и потерь.
Начальник училища, под руководством которого, основные силы, поспевшие ранее, занимали Ильинские оборонительные рубежи, поблагодарил комсостав батарей за точное выполнение боевого приказа, и распорядился: «Заночуйте в городе, утром к семи ноль-ноль за вами прибудут наши ЗИС-5-тые - будьте готовы, надлежит прибыть в Ильинское в восемь часов».
       Командиром сводной бригады двух училищ стал генерал-майор В.А.Смирнов, полковник Стрельбицкий - его заместителем и начальником артиллерии. Если бы две батареи под началом Багирова и Рублева добрались в Ильинское, в штаб объединенного отряда сегодня, то их негде было бы разместить на ночлег, а отправлять, уставших после почти стокилометрового марша, курсантов на новые рубежи ночью они не хотели, поэтому и задержали полудивизион в Малоярославце, там комендант лучше определит на постой. К тому же они еще не решили где расположить эти две батареи, кого поставить во главе, чем их вооружить, какие определить задачи, а теперь до утра есть время.
     Переночевав в здании педагогического техникума, в 6 утра, засветло Багиров и Рублев подняли подчиненных. Старшина уже приготовил завтрак, горячие рисовый концентрат и сладкий чай с куском белого душистого хлеба, несколькими буханками коего он исхитрился разжиться в местной пекарне, много – не много, а по ломтю хватило каждому. Машины подошли на полчаса позже означенного, у одной пробило скат, другая и вовсе застряла поломкой на полпути, так что хватило время и покурить и  спокойно уложиться. Курсанты набивались в кузова трехтоннок, как огурчики в кадку, сидели друг у друга на коленях, на корточках, вплотную сдвинув лавки. «Лучше тесно на машине, чем пешочком да в гордыне» - казалось, в Пруткове копились прибаутки на все перипетии. Вместо положенных 30-ти человек на один борт влезали по 40-45, кому же места не хватило (около 20-ти курсантов) остались со старшиной на заметно полегчавших подводах. Друзья не толкались в грузовики, Вовка заранее договорился с «главнокомандующим гужевым транспортом», что они помогут ему в обозе, или если говорить военным языком – в арьергарде. Всю погрузку товарищи наблюдали со стороны, вычесывая гребешком шевелюру «Стрепета» и лакомя его недоеденными кусочками беляшки*.
      Переполненные автомобили объезжая ухабы, на прощанье помахали обозникам бортами, и понеслись по пыльному по тракту, стремясь нагнать отставание, торопиться следовало и по другой причине, вскоре солнце могло развеять утренний морок и фашистские коршуны, снова будут рыскать по полям и  серым лентам дорог в поисках легкой добычи. Как не гнали водители своих железных коней, а опередить живых им так и не удалось. По пути машины с курсантами попали в долгий затор идущих навстречу друг другу пехотных частей – одни изможденные, с раненными на носилках, на одиноких телегах, разрозненными командами плелись из под Вязьмы в Малоярославец, другие, вышедшие из окружения ранее, после переформирования и довооружения, не успевшие отдохнуть и восстановить боевой дух возвращались на фронт. На узкой трассе изуродованной воронками, объехать идущих было трудно. Старшина, горько памятуя, что такое фронтовые дороги еще с империалистической (тогда он, казенный вологодской губернии батрак, только что мобилизованный весной семнадцатого года, не успев даже передернуть затвор своей трехлинейки, попал в плен под Ляховичами, в сумятице беспорядочно отступающих по размытой июльскими, трижды проклятыми, дождями гнилой белорусской дороге), предусмотрительно повел кавалькаду повозок по проселкам и не прогадал, прибыв в штаб генерала Смирнова и полковника Стрельбицкого раньше автомашин. До их появления, возчики распрягли коней, сводили их к пруду, где помыли и напоили. Только к десяти часам четыре ЗИСа с основным составом двух батарей добрались до командного пункта (КП) сводного отряда училищ, полковник нервно пощелкивал язычком, но выговаривать не стал, понимая причину опоздания, лишь нарочито перед строем объявил благодарность Пруткову за инициативу и точность. Еще ночью в штабе решили, что батарею Багирова отправят на левый фланг в район деревень Большой и Малой Шубинок, где  уже заняли позиции роты одного из батальонов пехотного училища, со стороны Калужского шоссе их прикрывали уцелевшие части 1079-го стрелового полка. Полковник объявил приказ, утвердив в должности командира 1-ой батареи, старшему лейтенанту Багирову и комиссару старшему политруку Рублеву, обратив внимание на подготовку основных и запасных позиций для орудийных расчетов, используя существующие там полукапониры, пообещав в скором времени подвести пушки и снаряды. И «ни шагу, сынки, назад!» - громко и строго, чтобы слышали все, но в то же время по-отечески добавил  Стрельбицкий, козыряя подчиненным. Начальник политотдела неформально объяснил командирам, что, увы, добираться до назначенных позиций придется опять пешком, грузовики после заправки поспешат обратно в Малоярославец на железнодорожную станцию получать снаряды.
       До Большой Шубинки курвиметром* по карте выходило километров семь, но по петляющей пролесице получилось не меньше десяти. После восьмидесятикилометрового перехода предыдущего дня марширующим казалось, что к ногам приросли пудовые гири и потому колонна брела медленно, добиралась долго. У многих курсантов притихшие за ночь мозоли, вновь взывали скинуть тяжелеющие с каждым шагом сапоги. Не унывал только старшина, заправившись в Ильинском водой, у него на ходу задымилась труба полевой кухни,  благо сухостоя в лесу скопилось в избытке, из-под крышки котла вырывались клубы аппетитного пара, шлейф которого, северной ветерок растянул по колонне и подпитывал силы уставших ребят -  предвкушение скорого обеда лучше окриков взводных подгоняло постепенно удлинившийся «хвост». Демаскировки Прутков не опасался, зная, что фашистские асы любят большие открытые дороги и поля, было давно замечено: немцы стараются не бомбить мосты и деревни, видно приберегая для себя.
      Насладившись пейзажами осеннего леса, батарея через три часа прибыла в Б.Шубинку, где находился КП батальона пехотного училища. Дав курсантам, час на прием пищи и отдых, Багиров с Рублевым переговорив с комбатом ППУ, расположили свои арт.взвода на стыках пехотных рот, они и придавались для усиления пехотного батальона огневой мощью. Стрельбицкий пообещал Багирову четыре 45мм орудия, получалось по одному на взвод, в тот же день батарея начала готовить окопы для пушек этого калибра, рыть землянки для ночлега. Работа спорилась, после двухсуточного марша гудели мышцы и сухожилия ног, а руки оставались свежими. Вовка и Толик числились в соседних взводах, расстояние между ними не превышало километра, и потому в минуты отдыха друзья часто виделись, то Вовка придет «стрельнуть» табачок у однобатарейцев, то Толик заглянет с «инспекцией» в соседний расчет. Позиции у них выдались неплохие, на кряжистом берегу реки Выпрейки - не бог весть какой широкой и глубокой, но все же до ледостава ощутимой преградой. Водица в речке текла с чуть красноватым оттенком, но чистая и вкусная, у каждого курсанта в противогазной сумке находилась стеклянная капсула с хлоркой для обеззараживания питьевой жидкости, но все пили сырую с берега. Этот и последующий день артиллеристы усиленно занималась фортификацией, каждый взвод выставил по два орудийных окопа, основной и запасной, с глубокими просторными нишами для снарядных ящиков, выкопали щели-укрытия для расчетов, в полукилометре от позиций землянки для ночлега. Прутков то с Багировым, то с Рублевым, и без них придирчиво измерял метровой вешкой глубину и ширину обустройства, заставляя ленивых докапывать, «твой авось – как в жопе гвоздь, и не сядешь и не встанешь», «чем глубже вниз – тем дольше жизнь» завсегдашней житейской меткостью наставлял он курсантов. К исходу второго дня работ от штаба сводной бригады привезли обещанные орудия, ими оказались пара трехдюймовых пушек образца 1902 года, прицепленные цугом* к «Захар Ивановичу», как солдаты называли ЗИСы–5-ые. Полковник Стрельбицкий всю огневую мощь решил сосредоточить на главном танкоопасном направлении – Варшавское шоссе, а северному и южному флангам, прикрытые водными рубежами Луги и Выпрейки, досталось что осталось из собранного по сусекам складов НЗ округа. «Позднему гостю полчарки да кости» - разорвал удивленное молчание комсостава старшина, и полез в кузов считать ящики со снарядами, - «и здесь кот поплакал» - подвел итог Прутков. Багирову с Рублевым предстояло определить, куда поставить «раритеты», но прежде переоборудовать для них позиции. Пройдя вдоль берега обороняемого рубежа они определили, что самые вероятные места наступления противника у коровьего брода, недалеко от М.Шубинки и у мостика в направлении Б.Шубинки, там были и пулеметные доты и один артиллерийский полукапонир*, правда для «сорокапятки», но если снять щитовое прикрытие, то влезет и трехдюймовка - прикинули командиры. Эти две пушки достались взводам Вовки и Толика, курсанты с интересом знакомились с «новой» техникой, щупали для смеха металлические обода деревянных колес, как это обычно делается с надувными. Особых неизвестностей орудия не представляли, являясь «матерью» «полковушек» досконально изученных в училище, прицельные системы хорошо знакомы, а механизмы наведения привычно понятны. К концу дня пушки установили на огневые позиции, произвели по три залпа, пристреливая ориентиры противоположного берега реки и проверяя боевую готовность.
     Вечерело рано, ночи становились холодными, но в сухих землянках под шинелями молодых бойцов убаюкивали шепот реки и усталость, и они дружно сопели после утомительного дня. 11 октября Толик проснулся на заре и решил навестить друга, накануне они почти не виделись и как братья близнецы не могли долго пребывать в разлуке. Выйдя на речной косогор, остановился - что-то его тревожило, как-то было не так. По обыкновению в предрассветный час с реки поднималось парное молоко тумана, весело прыгали барашки волн на редкие прибрежные валуны, и игралась рыбешка в заводях извилистых берегов, но чего-то не хватало! Постояв с минуту, он посмотрел на небо и понял – неслышно щебета птиц, в раннюю пору они всегда шумливы и беспокойны, а тут давила слух лесная немота.
      Толик любил утренние зори, райскую тишину восходящего солнца - не глухое мертвое безмолвие, но благорастворение воздухов земли, где нет места реву моторов, шуму заводов, гулу пыльного города, то естественное отишие, когда под многоголосое тремоло скрипок и флейт потаенных сверчков, прытких кузнечиков, бархатистых шмелей, распеваются, мельтеша в утренней дымке, взъерошенные пташки, шепчутся, поднимая колосья, полусонные травы и, трепетно шелестит изумрудная листва исполинов, расправляющие могучие плечи малахитовых крон. Он часто летом до восхода бегал на волжские утесы и встречал оранжевый шар, на глазах восстающий из-за частокола корабельных сосен противоположного берега, сначала являясь красной радугой, но, поднимаясь все выше и выше, кумачовое полотно вырывалось из зеленого плена в безбрежный белый океан, и меж берегов великой реки в такт легким волнам, на невидимых тросах, покачивался золотой мостик. И не было тогда никого округ, только Он и Солнце, которое смотрело ему в глаза, улыбалось и приглашало лазурной тропкой к себе в гости. Толик вдыхал пьянящий теплый ветер светила, его познающие мир душа и тело наполнялись искрящим всепроникающим светом добра, обретая минуты счастья, блаженства, неги – мгновения незабываемые всю жизнь и жизнь дарящие. Это была его тайна, о которой не знал даже Вовка.
     Стоя на высоком береге Выпрейки, вспоминая родные волжские просторы, Толик всматривался вдаль, но на обозримых пяти верстах властвовала безмолвная тишина. Он быстро дошел до расположения взвода друга и растолкал его, вместе они разбудили старшину, заночевавшего в землянке взводного. «Так, говорите, птицы затаились?», - протирая глаза, переспросил Прутков, и шустро поднявшись на песчаную кручу, послушав и окинув окрестности в бинокль, засеменил на КП батареи.
     Так начинался день, 11 октября.

*  «фюрст» - высокий родословный титул.
*  «фон»  - низкий родословный титул.
*  бюргер – горожанин, мещанин.
*  бауэр – крестьянин, фермер         
*  Черняга – черный ржаной хлеб
*  тяжелоупряжными владимировцы – тяжеловозы Владимирской
    породы         
*  Каптенармус – в русской армии - должностное лицо хозяйственной
     части, ведающее хранением и выдачей продовольствия.
*  лог - овраг         
*  алла быерса – если богу будет угодно (тат.)
*  беляшка  -  белый хлеб
*  курвиметр - прибор для измерения длины линий на картах.
*  цугом - одна за другой
*  полукапонир - фортификационное сооружение для ведения               
    флангового огня в одном направлении.