Просто день из февраля

Всю ночь спал не просыпаясь. Яркие сны набегали волнами, сменяя друг друга с неуловимой внезапностью. Родина... Старые друзья... август... запах сгоревшей от солнца травы и реки... тепло... хорошо! Женщины... Одна говорила о том, что у меня не складываются отношения с женщинами, а объяснить причину не хотела, и скорей не могла, потому, что она знала, что не хочет со мной отношений, а почему, не могла объяснить даже самой себе. А меня это мучает, я очень хочу женского присутствия, хочу ощущать прикосновения её обнаженного тела к своему.
  Вот напротив меня, в метро, сидит женщина, которой я боюсь, чёрные лакированные сапожки выше лодыжки, на высоком каблуке. Толстая подошва и армейская шнуровка. Чёрные кожаные штаны, чёрная, до колен, куртка, чёрная сумка, чёрный крупновязанный шарф. Голова словно восседает на шарфе, как на троне. Взгляд царский, свысока. Волосы туго стянуты назад в хвост, от чего голова приняла форму яйца увенчанного вишневого цвета шапочкой. Уши, словно выросшие из скул крылья. Подбородок волевой, похожий на часть большого молотка, которой забивают гвозди. Верхняя губа как нарисованная красная чайка, а на нижней моя фантазия отказывается заострять внимание, поэтому напишу, что она просто есть. Глаза я не вижу, они прикрыты веками, потому что взгляд направлен вниз на экран айфона, иногда она поднимает на меня взгляд, но я отвожу, боюсь смотреть ей в глаза. И всё же я собрался с духом, и заглянул в её глаза, они светло серые, ясные, я ощутил жар где-то в глубине лица, её губы приоткрылись и всего на миг появились кончики белых зубов. Я возбудился. Меня возбуждают такие женщины. Я знаю, что она и не посмотрит в мою сторону. А откуда ко мне прилетело это знание, я бы очень хотел узнать, но поскольку есть у меня подозрения, что я никогда этого не узнаю, есть у меня мыслишка, не ковырять эту кучку, чтобы ароматом не задохнуться...
  Увидев за окнами облепленные снегом деревья, я решил пойти поснимать эту красоту, позавтракал, закинул рюкзак на спину, и нырнул в метро. Поеду в Александровский сад, там должно быть здорово, на месте найду красивую девченку, поснимаю её на фоне этой черно-белой листвы. На выходе из метро меня ждало разочарование, у меня было ощущение иреальности происходящего, как же так, я шел к метро все было такое рыхло-белое, словно город накрыло белым кружевным покрывалом, под которым как-то по детски уютно и спокойно, а тут, в центре сплошная серость. Идти в Александровский у меня отпала охота мгновенно, да и вообще куда либо, так по детски что-то внутри закапризничало, что было ощущение, что я сейчас разревусь. Как же так. Я тащился вдоль здания думы, и всё внутри капризничало и кричало
- неееехоооочууу!
Этот рюкзак ещё на спине. Не хочу уже ничего снимать. Ничего не хочу. Внутри шла борьба родителя и ребёнка. Один говорил
- Всё, пошли домой. Таким тягучим, капризным голоском.
А второй
- Ну что ты будешь делать дома? Тон был каким-то извиняющимся, и растерянным.
- А что здесь делать? Я хочу домой. Там тепло, я буду играть.
Потом оба замолчали. Один молчал потому, что чувствовал свою вину, и не знал что делать. Второй молчал, потому, что обиделся, и ему от этого всего хотелось плакать. Но руки их при этом не размыкались. Так молча они шли по Никольской в сторону Лубянки, разглядывая витрины и здания. В одном из больших окон какого-то кафе, за столиком, сидели два мужчины, в одном из которых они узнали Никиту Михалкова. Забавно. Потом мимо проплывали здания Ильинки, с резной лепниной, и всё вокруг так было привлекательно, и часы на старинной башне, и витрины с часами и очками, с надписью Майбах. Хотелось свернуть в ГУМ, но не стал, подумал, что по улице интересней. И свернул на красной площади. Вышел на Тверскую и побрел заглядывая внутрь огромных витрин, за ними стояли женщины в одинаковых костюмах, а другие женщины, в куртках и шубах о чем-то с ними беседовали, некоторые смотрели сквозь стекла на меня, и сначала меня это смущало, что это я пялюсь на этих людей, словно мальчуган, только что приехавший из деревни. А потом меня это даже захватило, я хотел быть этим деревенским мальчуганом. И я смотрел во все витрины, проплывающие мимо, глазами деревенского мальчугана. И мне ничего за это не было... Мои глаза перемещались вдоль витрин с часами, и роскошными платьями, витрин со столиками, за которыми сидели люди и пили чай или ели. На Пушкинской площади я свернул вправо и пройдя метров 20 увидел как о тротуарную плитку расквасилась небольшая сосулька, я подумал, что хоть и не большая, а если бы на голову, череп бы раскроила, уж очень сильно она шарахнула. Дальше пошли какие-то обшарпанные стены заброшенных зданий. Была одна облезлая стена за окнами которой сидели девушки за столиками, там было всего одно место, и я подумал, зачем садиться в такие места в кафе, ведь к тебе никто не подойдёт и не познакомится? Я решил, что никогда не буду садиться на такие места. А когда я заходил в метро мне уже хотелось домой. Да, я всё таки домашний, деревенский мальчуган. Пришёл домой, поел и лег спать, и видел сон, в котором я мальчуган и рядом мама и брат, а папа спит в соседней комнате, и я нашел папину двухстволку, и нечаяно шмальнул ею в стекло балконной двери. Стекло не разлетелось, а просто треснуло, и мама стала суетиться, чтобы замести следы и скрыть от отца произошедшее... А когда я проснулся, за окнами было ещё светло, и я лежал и думал, о том, почему у меня нет женщины? И я вспоминал свои летние приключения...