Повесть издана отдельной книгой, ISBN 9780987778550
Самое главное, это найти свою дорогу, а это не просто, далеко не просто, и требует большого труда, и также способности понять и вовремя остановиться, и повернуть назад, когда это надо; покинуть утоптанную удобную тропу и свернуть в чащу, повинуясь только тебе одному слышимому зову твоей настоящей природы, твоей сути.
Ю. Шестопалов
ОГЛАВЛЕНИЕ
ОБ АВТОРЕ 8
ГЛАВА 1 9
НОВАЯ ЖИЗНЬ 9
Приезд в институт 9
Студенческая жизнь 12
Секция бокса 14
Тренировки 15
Жизнь-учёба и жизнь-тренировки 17
Общежитие 26
Наказание 28
Поиски жилья и работы 30
Возвращение 34
Первая сессия 36
Поездка в свой город 38
Начало второго семестра 40
Первое соревнование 41
Продолжение соревнований 52
ГЛАВА 2 60
ДЕРЖИ МАРКУ, СТУДЕНТ! 60
После выступления 60
В «гостях» 62
Весна, летняя сессия 69
Происшествие 74
Летняя работа 80
Поездка на велосипедах 89
ГЛАВА 3. 95
В СБОРНОЙ 95
Конфликт с «армейцем» 95
«Англичанка» 97
Разговор с доктором 99
Спортсмены 101
ЭПИЛОГ 109
Об авторе
Шестопалов Ю. К. занимается разработкой математических методов обработки данных и моделирования, включая применения в биологии, финансовой математике, дистанционном зондировании, электродинамике, и программной реализацией разработанных им методов. Он автор статей по философии, в частности связанных с развитием диалектики и её приложений. Закончил Московский физико–технический институт, там же аспирантуру, доктор технических наук, профессор, автор двенадцати книг по специальности и девяноста публикаций. Из его поэтических произведений Омским книжным издательством ранее была издана поэма «Нити». Издательство AKVY Press выпустило два издания сборника стихов и поэм «На Повороте», а также два сборника рассказов и две повести.
Различные художественные произведения – стихи, рассказы, юмористические заметки – регулярно публикуются в периодической печати. Совместно с другими авторами издаёт интернетовский журнал «Мысли» (www.shestopaloff.ca).
Глава 1
Новая жизнь
Приезд в институт
В год моего поступления в институт, сразу с начала занятий, установилась дождливая и прохладная погода. Студенческий городок, состоящий из десятка четырех и пятиэтажных зданий общежитий и трёх спортивных корпусов, расположился возле Савёловской железной дороги, самой малозагруженной из всех московских железных дорог. Сам город, небольшой даже по подмосковным меркам, находился недалеко от московской кольцевой дороги. Мимо студенческого городка, по поблёскивающим, уходящим вдаль рельсам железнодорожной магистрали, изредка с шумом проносились темно-зелёные электрички. И уж совсем редко по ней солидно простукивали грузовые поезда. Сразу за железной дорогой был тихий и малолюдный посёлок, как бы дачный, и даже название остановки было «Новодачная», но на самом деле для многих жителей это было единственное и постоянное место обитания.
Городок, на окраине которого расположился институт, стоял весь какой-то бесприютный под низкими серыми облаками, из которых то и дело моросил неприветливый холодный дождь. Неприкаянный промозглый осенний ветер мотался между зданиями общежитий, навевая в душе ощущение затерянности всего этого места, грусти и какого-то растерянного недоумения. Хотелось убежать отсюда куда-нибудь далеко-далеко, так, чтобы найти там снова что-то привычное и уютное, какую-то свою прежнюю простую и понятную жизнь. Не верилось, что можно провести шесть последующих лет в таком месте. Это время представлялось неимоверно большим в масштабе моих семнадцати лет, больше чем треть всей прежней жизни, и я старался даже не думать об этом. Мой ум был просто не в состоянии представить такую неизмеримую даль сквозь торжественную и пронзительную печаль той дождливой и ветреной осени.
Я не ожидал, что учёба окажется таким рутинным занятием, равно как и то, что жизнь в общежитии существенно сузит горизонты и заметно ограничит все остальные возможности. Получилось что-то среднее между жизнью дома и солдатской службой, когда ты всё время на виду, а граница твоего личного пространства ограничивается даже не твоей койкой, а твоим телом. Кому-то это, может, и ничего, но для меня такое положение дел создавало много неудобств. Когда я поступал в институт, я не задумывался, как буду учиться и жить дальше. Временные рамки ограничивались только поступлением, а что должно быть потом, я представлял смутно. Разумеется, я жил какое-то время в общежитии и до этого, и на соревнования по легкой атлетике мы ездили в другие города, но там это были временные мероприятия, которые не тяготили, а теперь такая жизнь, постоянно на виду, стала для меня единственным выбором. И тут оказалось, что для меня личное пространство и личная свобода много значат, и их недостаток делает меня в чём-то ущербным. Может, я не осознавал это в полной мере, но подсознательно чувствовал.
Отдалённую аналогию можно найти в ситуации, когда маленькие ребятишки хотят из интереса и подражания пойти в школу, да и окружающие подогревают это желание. А потом ребёнок идёт в школу, проводит там несколько дней, и начинает смутно понимать, что школа это совсем не то, что ему представлялось со слов окружающих. Так и мне при-шлось для себя открывать, что такое учёба в институте на самом деле. По сути, это работа. Хорошо, если у человека природная любознательность развита до такой степени, что ему интересно изучать всё подряд. И такие люди есть, но их немного. А большинству, таким как я, нужны цель и направленное движение к ней. Одним словом, мне в первую очередь надо делать дело. И для того, чтобы сделать дело, я могу изучить всё, что мне надо. Как говорил О’ Генри в своём романе «Короли и капуста», «никакой язык не труден для человека, если он ему нужен». Сказанное не означает, что я нелюбознательный человек. Мне интересно читать, изучать, однако учёба ради учёбы - это то, что я плохо принимаю.
И, тем не менее, где-то в глубине души я понимал, что возврата к прошлому нет, и уже никогда не будет. Да и возвращаться мне было некуда, сказать по правде. Это были иллюзии, придуманные моим детским воображением, чтобы хоть как-то утешиться в новом и чужом для меня мире. И надо было просто перестать думать и о прошлом, и о будущем, иначе эти мысли истерзают меня, и начинать делать то, что необходимо делать сейчас, прямо вот сию минуту. И уже когда-нибудь потом, когда у меня будут силы, и я смогу привести свои мысли более-менее в порядок, я смогу подумать о своём будущем и хоть как-то определиться для себя, на что мне рассчитывать и к каким целям стремиться.
Я бы может и ушёл из института той осенью, до того мне было тоскливо тогда, но я понимал, что в этом случае меня заберут в армию, как минимум на два года, а это будет ещё большая несвобода. И оставалось просто двигаться вперед, как будто попал в тоннель, и теперь, хочешь - не хочешь, но надо идти, пока не выйдешь из него на свет.
И в таком вот настроении я начал учёбу. Буквально через несколько дней после начала занятий нашу группу отправили на уборочную, в деревню под Серпухов. Боря, с которым мы вместе поселились в одной комнате в общежитии, и с которым вскоре стали приятелями, был активным, неунывающим и в меру нахальным парнем. До института он играл в баскетбольной команде, и это обстоятельство, по-видимому, тоже повлияло на формирование его самостоятельного и независимого характера. Мы с ним куда-то ходили и не то не знали, не то опоздали на собрание группы, на котором решался вопрос о поездке на уборочную. Поскольку мы не могли высказать своё мнение, нас оставили в институте - менять батареи отопления в соседних общежитиях.
На следующий день, около восьми часов утра, мы пришли в подвал, где размещалось что-то вроде управления по обслуживанию институтских зданий. И идти-то было недалеко, но это ощущение промозглой осени опять накатило на меня и снова появилось желание навсегда, вот прямо сию минуту, покинуть это место и отправиться куда-нибудь далеко за Урал, в мои родные Сибирь и Дальний Восток. Конечно, никуда я не убежал, а спустился в подвал по стёртым бетонным ступеням с налипшими на них мокрыми опавшими листьями, сел на грубо сколоченную деревянную скамью в низком помещении, и выслушал рабочее задание от начальника этой конторы.
Инструмент выдали какой-то старый. Ломы были ещё так-сяк, но разводные ключи изношенные, и работать ими было неудобно. Предприимчивый Боря через час обзавёлся вполне приличным ключом, неосторожно оставленным каким-то слесарем в месте, где оставлять его не стоило. Я, не надеясь на удачу, в обед сходил в хозяйственный магазин и купил себе нормальный гаечный ключ. После этого мы с Борей ударными темпами начали отворачивать батареи отопления, вытаскивать их на улицу, откуда их забирали промывать, и устанавливать новые или промытые батареи. Каждый раз, когда мы выносили тяжеленную батарею на улицу, мы получали очередную порцию осенней мороси и холодного ветра, но теперь, когда я разогрелся и увлёкся работой, дождь особо не замечался и не влиял на настроение. Работали мы с напором, так что дело шло быстро. Нам надо было поменять батареи во всём общежитии, а уж за какое время мы это сделаем и как, никого не волновало. И как-то помаленьку жизнь начала налаживаться. Главное на тот момент было просто жить настоящим. Сосредоточиться на текущих делах, каком-то минимальным обустройстве своей жизни, и больше ни о чём не думать. Надо было двигаться вперёд, любой ценой, и для меня это был единственный способ привыкнуть к новой жизни.
Студенческая жизнь
Закончилась уборочная, студенты вернулись, и начались занятия. Однако легче не стало. Учебная нагрузка была большой, и это давило всё время. Надо было что-то делать. Не все люди могут делать и делать одно и то же изо дня в день, а я уж точно был не из таких. Как я уже говорил, я ориентирован на дело. Поставил себе задачу, и делаю. Сделал, отдыхаю. А этот процесс учёбы выглядел как бесконечное плавание в тумане. Делаешь задания, одно за другим, и нет этому ни конца, ни края, и для чего всё это, как-то не можешь понять. Знания ради знаний? Но это не я. Конечно, порой интересно было решать задачи по математическому анализу и физике, но для меня это не было самоцелью, всё равно я не чувствовал за этим реального дела, а только оно и могло подвигнуть мою натуру на целенаправленное и вдохновлённое движение.
Вскоре я записался в институтскую велосекцию. Я привык заниматься физкультурой и спортом и чувствовать себя в форме, да и для такой учебной нагрузки, как была у нас, физкультура была совсем не лишним делом. Потом, спорт давал эмоциональную разрядку, и это тоже было важно. Для меня и сейчас всё окрашено эмоциями, а тогда тем более. Весь мир и все события имели яркие и глубокие чувственные оттенки, и они были такие сильные, что представляли самостоятельную и основную ценность; и именно чувства, во всём их многообразии и взаимосвязи, и определяли восприятие жизни. Оставляя в стороне вопрос о себе, думаю, для большинства поэтов характерно такое состояние души, когда именно чувственное восприятие жизни имеет первостепенное значение и потребность в глубокой и полной эмоциональной жизни может перевешивать всё остальное.
Однако я, с такими поэтическими устремлениями своей натуры, оказался в техническом вузе. Прямо скажем, скудноватая была почва для взращивания ярких цветов жизни. Конечно, от человека зависит, и если есть желание, то в самых обыденных ситуациях можно разглядеть много интересного. И всё же, при прочих равных, на бедной почве не произрастают оранжерейные цветы.
Велосипедная секция размещалась в подвале одного из общежитий. Помещение было довольно тесным и низким. Привыкший заниматься в хороших спортивных залах или на открытом воздухе, я чувствовал какую-то второсортность такой организации занятий. Тренер выдал мне велосипед, и я приступил к тренировкам. Велосипед попался неисправный. Я его постоянно чинил, но мои ремонты плохо помогали. В самые критические моменты, стоило помощнее нажать на педали, цепь проскакивала, и нога тут же срывалась с педали, из-за чего я каждый раз отбивал довольно чувствительное место. Погода была неважная, и мы часто занимались в помещении, на станках, накручивая на их роликах километр за километром. Крутишь педали, и видишь, как под тобой на полу вначале появляются отдельные капельки пота, потом их становится всё больше и больше, постепенно они сливаются, и к концу тренировки на полу образуется лужа из твоего пота. За полуоткрытым маленьким полуподвальным окном темнота, слышно как накрапывает дождь. Изредка в окно врывается порывами ветер, принося капли дождя.
Несмотря на то, что эти занятия давали полноценную нагрузку, всё же это было не для меня. В душе я был спортсмен; я привык именно к такому отношению, а в секции были любители, причём любители по своей сути, когда человек не ставит задачу двигаться вверх ко всё более высоким достижениям, но довольствуется самой атмосферой, хорошей компанией. Они устраивали соревнования, кроссы, но как-то не чувствовалось стремления идти дальше и дальше. Одним словом, это были самые настоящие любители, и были довольны и по-своему счастливы в своей уютной и доброжелательной компании. Просто это было не для меня, и всё. Мне этого было мало. А так ребята в велосекции были хорошие.
Секция бокса
Где-то в начале ноября на стене столовой появилось объявление об организации в институте секции бокса, и было указано время первого занятия. Туда я и отправился после велосипедной тренировки. На улице было темно и неуютно, но холодный осенний дождь и ветер приятно холодили разгорячённое тренировкой лицо.
Пришедшие студенты выстроились в шеренгу в борцовском зале, большую часть которого занимал борцовский ковёр. Заведующий кафедрой физвоспитания поприветствовал собравшихся и представил тренера. Высокий и жилистый, довольно пожилой мужчина поприветствовал нас как-то просто и открыто, и сказал, что его зовут Игорь Львович. Заведующий кафедрой пожелал нам успеха, почему-то обратил внимание на меня и выразил сомнение, что я, как новичок, надолго задержусь в секции. Я промолчал. Может и не задержусь, кто ж его знает.
К слову сказать, кафедра физвоспитания в институте была неплохая; люди там работали в основном хорошие и отзывчивые. С некоторыми преподавателями у меня потом сложились дружеские отношения. Я не помню, чтобы нам хоть раз отказали, когда мы собирались с ребятами поиграть в баскетбол или в водное поло в бассейне.
После этого началась тренировка. Народ подобрался во всех отношениях разнокалиберный. Были и новички, но были и кандидаты в мастера спорта, которые занимались боксом раньше. С месяц я совмещал занятия велосипедом и боксом, но потом сказал тренеру велосекции, что ухожу. Он поинтересовался причиной, и я сказал, что уже давно хожу на занятия боксом. Он что-то недружелюбно пробурчал, и на том мы расстались.
А почему именно бокс? Сейчас даже трудно сказать. Бокс занятие не самое полезное для здоровья, скорее, вредное – удары по голове бесследно не проходят, мозговая ткань не мышечная, более уязвима, а мозги человеку нужны в первую очередь. Определённые данные для занятий боксом у меня были, но основная причина была, скорее всего, подспудное желание единоборства, какого-то эмоционального состояния, отвечавшего внутренним физиологическим потребностям. Кто-то бы сказал, что просто чесались кулаки и было охота подраться, но всё же здесь что-то иное. Я никогда не был драчуном, ни до, ни после. Это другое, тут я могу сказать точно. Скорее, что-то бойцовское, а это совсем не то же самое, что драка.
Тренировки
Мы тренировались в одном из старых спортивных корпусов института, там их было несколько. Большой зал занимали борцовские ковры, там тренировались самбисты. Но часть зала в торце была свободна, и вскоре там повесили боксерские снаряды. Из этого зала дверь вела в соседний смежный зал, поменьше, это и был зал бокса. Там был установлен ринг и кое-какие другие снаряды. Для разминки мы бегали в большом зале, а потом работали на снарядах и разучивали технику ударов в парах.
Техника бокса на первый взгляд не сложная. Но на самом деле, нанести правильно удар непросто. Первое, что нам показал Игорь Львович, это была комбинация, «двоечка», когда наносишь удар вначале левой рукой, а потом правой. Движение начинается с ног, потом импульс от этого движения начинает распространяться по телу, усиливаясь дополнительно, и в конце надо сделать так, чтобы вся эта энергия сконцентрировалась в одном месте в момент нанесения удара. Было непонятно, как можно начать движение с ног и так быстро нанести удар. И действительно, вначале технически правильное движение было медленным, но я отрабатывал и отрабатывал его, раз за разом, так что постепенно, где-то месяца через два после начала занятий, я начал ощущать, что дело налаживается. Я по-прежнему дол-жен был следить за техникой в момент нанесения удара, это не было до автоматизма отработанное движение, но, по крайней мере, я начал понимать, что от меня требуется. Ночами я видел сны, что боксирую, но движения получаются медленными, я не успеваю ни защититься, ни сам быстро нанести удар, хотя на тренировках у меня выходило непло-хо.
Как я уже говорил, в секции были ребята самого разного уровня, от новичков до кандидатов в мастера спорта. Я приглядывался к опытным ребятам, подмечал их приёмы и тактическое построение поединка, но многое мне было непонятно. Спрашивал, но ответы часто не проясняли сути. Не от того, что собеседники что-то намеренно скрывали, просто многое они делали автоматически, сами не осознавая, как именно. Думаю, проблема была именно в этом. В любом виде спорта движения отрабатываются до автоматизма, шлифуются и шлифуются. В боксе же дополнительная трудность в том, что ситуация всё время меняется, реагировать надо быстро, и сознательно такая быстрая смена обстановки не отслеживается. Большая часть движений инициируется на подсознательном уровне. Если сознание начинает вмешиваться на уровне отдельных ударов, это просто начинает мешать. Скорость реакции как раз и определяется тем, насколько боксёр может заблокировать сознательное вмешательство в движения, так, чтобы мозг реагировал напрямую, просто мгновенно «включал» нужные движения, ни в коем случае не пытаясь их осмыслить. То есть точно так же, как это делают все остальные животные, напрямую используя так называемый мозг рептилии и мозг низших млекопитающих, на основе которых позднее развился человеческий мозг.
Но всё это понимание приходило ко мне постепенно, по крупицам, своё знание бокса как вида спорта, его техники, тактики и стратегии я собирал сам, с нуля. Конечно, тренер давал советы, но их надо было осмысливать, приспосабливать под себя, с учётом своих данных, чтобы использовать свои физиологические особенности по максимуму. Тренер был очень хороший человек, у нас с ним были замечательные отношения. Однако многое он видел по другому, чем это представлялось мне. По своему, он был прав. Я был тяжеловес, высокого роста, довольно широкоплечий и с длинными руками. Он хотел, чтобы я строил тактику боя, основываясь на этих преимуществах, то есть возвышаться над противником, для чего надо было держаться повыше, и вести бой на дистанции. Я же брал широко, то есть хотел освоить все элементы тактики и быть способным вести бой, используя самый широкий арсенал средств. Не осознавая точно, почему, подсознательно я чувствовал, что мой подход правильнее. Я знал себя лучше, чем тренер. Физически я сильный и скоростная выносливость у меня хорошая, да и реакция нормальная, и я считал, что могу вести бой на любой дистанции. Но я упустил из виду, что ближний и средний бой требуют более высокого мастерства и соответственно большего времени для овладения техникой. Очень скоро, когда начались спарринги, тренировочные бои, я быстро начал это понимать; можно сказать, на своей шкуре.
Жизнь-учёба и жизнь-тренировки
Учёба в нашем институте было довольно напряжённой. Начинали с утра, и заканчивали где-то около пяти, а в некоторые дни около семи часов вечера. Но ведь надо было ещё делать многочисленные задания. Так что жизнь в основном свелась к учёбе, выполнению заданий и разных лабораторных работ. И, как ни странно, это помогало постепенно втягиваться в ритм, и жизнь уже не казалась такой уж беспросветной. Она вообще никакой не казалась, я о ней даже не задумывался, потому что всё время надо было что-то делать, как на сборочном конвейере. Правда, были и хорошие моменты. В институте был бассейн; я записался туда, и просто сам плавал как мог, без тренера. Потом ко мне присоединился парень из нашей группы, Дима, и мы вместе с ним разучивали технику плавания. Брассом я научился плавать быстро, и даже вскоре выполнил норматив спортивного разряда на соревнованиях, но кролем я овладевал долго, как-то этот стиль плавания мне не давался. Занимались мы с Димой так рьяно, что порой я еле вылезал из бассейна; и руки и ноги дрожали от усталости.
Как я сейчас понимаю, эти занятия физкультурой и спортом и помогли мне пройти через этот год без особых потерь. Хотя, как сказать. Душа в такой среде грубеет, и я это чувствовал. Когда тебя не жалеют, ты начинаешь и сам себя не жалеть. И это нормально. Жёсткая жизнь, жёсткая среда, каким ещё ты можешь стать, если сумел выжить в такой обстановке? Правильно, тоже жёстким. За время учёбы много ребят ушло из института, многие перевелись в другие вузы, где учиться было полегче. И всё же, как ни странно, в душе моей уживались новые подходы и новое отношение к себе и другим с какими-то радостными и трепетными не то ожиданиями, не то предчувствиями. Но это не было пассивное ожидание, в этом чувстве было больше подсознательное ощущение возможностей, но также понимания, что к ним надо идти самому, никто для меня эти возможности не откроет. Надо что-то делать, чтобы эти хорошие предчувствия сбылись. И никто, кроме меня самого, это не сделает; моя жизнь была в моих руках. И мне это нравилось. Насколько такое ощущение было верно, я не знаю - может я принимал желаемое за действительное, - но оно открывало новые горизонты, как будто передо мной были открыты все дороги.
Из окна нашей комнаты были видны окна спортивного зала, где проходили тренировки по боксу. Если занятия в институте заканчивались поздно, то, заходя в свою комнату, я мог видеть в окно, что боксёры уже закончили разминку и работают на снарядах или разучивают технику ударов в парах. Давала себя знать усталость довольно напряженного дня, и порой охота было просто упасть на кровать, ощутить под щекой прохладную подушку, и полежать хоть несколько минут, ни о чём не думая. А душу не отпускали заботы, что надо делать учебные задания, считать и оформлять результаты лабораторных работ, и всё в этом роде. И поэтому требовалось некоторое усилие, чтобы заставить себя в этот момент отринуть и усталость, и эти ежедневные заботы, и начать собираться на тренировку. Я быстро переодевался, накидывал на себя солдатский бушлат, в котором имел обык-новение ходить вне института, и бежал на тренировку. Все заботы потом, сейчас я занимаюсь одним делом и ни о чём больше не думаю, говорил я себе, чтобы уже окончательно освободиться от давления обязательных дел.
Я поднимаюсь по тёмному боковому входу в раздевалку на втором этаже, и знакомый запах пота чувствуется уже на лестнице. В считанные секунды переодеваюсь, и выхожу в борцовский зал для разминки. Ребята замечают меня, и мы на ходу приветствуем друг друга, обмениваясь какими-нибудь безобидными шутками. Игорь Львович тоже замечает меня, и, работая с кем-нибудь в этот момент на лапах, знаками показывает, чтобы я быстрее разминался и шёл в боксёрский зал. Очевидно, на сегодня он запланировал серию тренировочных боёв. Я бегаю по борцовскому ковру, автоматически выполняя разминочные упражнения, присе-даю, нагибаюсь, поворачиваюсь на ходу. Почувствовав, что размялся, иду в соседний зал. На ринге идёт тренировочный бой. Боксёры не очень умело, но прилежно стараются нано-сить друг другу техничные удары, а Игорь Львович азартно выступает одновременно в роли и рефери и тренера. Своей работе он отдаётся всей душой; это его жизнь.
Пока я надел и зашнуровал перчатки, настала моя очередь выходить на ринг. Сегодня мне работать с Серёжей. Он немного легче меня, но роста мы почти одинакового. Я хорошо знаю его сильные и слабые стороны, мы уже не раз встречались на ринге и часто работаем в паре. Удары у него хорошие и быстрые, но не очень концентрированные. И, можно сказать, он в какой-то степени универсал, хорошо работает на всех дистанциях. Хотя он избегает ближнего боя, на средней и дальней дистанции чувствует себя уверенно. Зная это, на сегодня ставлю для себя задачу больше работать на средней дистанции. Есть риск пропустить от Серёжи боковой удар, они у него хорошо получаются, но будем гля-деть в оба. Какое-то предчувствие у меня начинает прорезаться. Я не осознаю, не отмечаю приготовлений противника к этому удару, но просто в какое-то мгновение боя возникает характерная пауза, которая длится, может, сотые доли секунды, и в этот момент я знаю, что противник сейчас будет наносить боковой удар. И я ещё успеваю сделать выбор, что мне лучше сделать - присесть, отпрянуть назад, или разорвать дистанцию с одновременным ударом.
Так случилось и на сей раз. В какой-то момент, пойдя на сближение, я поймал эту характерную паузу, присел, и тут же, следом, ответил двумя быстрыми, но не сильными боковыми ударами, и разорвал дистанцию. Один из ударов прошёл, но он не сильный. Серёжа в порядке, и мы продолжаем бой. Скорее, мой партнёр он несколько обескуражен. Так бывает: получаешь удар, и не понимаешь, откуда и как это произошло. И это озадачивает. Я сам не раз и не два был в таких ситуациях.
Выбрав момент, я бью прямой левой, одновременно сокращаю дистанцию и наношу серию боковых ударов на средней дистанции. Серёжа отвечает, но от первого удара я снова уворачиваюсь, а остальные успеваю заблокировать, подставив плечи и руки. Сегодня отработка такой ситуации - моя основная цель, и пока всё идёт нормально. В перерыве Игорь Львович, одновременно азартно подкрепляя слова энергичными жестами и движениями своего жилистого тела, ставит мне задачу поработать на длинной дистанции во втором раунде. Я, прерывисто дыша, отходя от первого раунда, могу только согласно кивать головой. Отдышавшись, говорю, что в третьем раунде хотел бы ещё поработать на средней дистанции, для отработки боковых ударов, на что он даёт добро, удовлетворённо кивнув головой.
Звучит гонг, и мы снова начинаем кружиться по рингу, выбирая моменты для атак. Серёжа сейчас свободный художник, может делать что хочет, я же должен всё время держать дистанцию, не давать ему пойти на сближение. Я пресекаю Серёжины попытки сначала встречными сериями прямых ударов, так называемыми «двоечками» и «троечками», а потом начинаю к «двоечкам» добавлять длинные боковые удары, с одновременным отходом в сторону. И вроде так выходит безопасней, к тому же сбоку мне легче сразу перейти в ответную атаку. Я пробую этот маневр ещё несколько раз, отходя в разные стороны, и помаленьку начинаю понимать преимущества такого маневра, если его выполнять правильно. Главное, не торопиться отходить в сторону до самого последнего момента, чтобы противник не поменял направление атаки раньше времени. Тогда он действительно открывается сбоку, и в этот момент можно успеть нанести пару быстрых ударов. Хорошие боксёры могут нанести восемь-девять ударов в секунду, как это не удивительно звучит для многих, не знакомых с этим видом единоборства. Но, конечно, удары в этом случае получаются несильными.
И я начинаю игру в кошки-мышки с Серёжей, где в роли мышки выступаю я. И задача «мышки» успеть отскочить в последний момент в сторону. Пару раз я не успеваю, и хотя успеваю подставить под удары перчатки, всё равно мне достаётся.
Закончен второй раунд. В следующем раунде мы оба вольны делать, что нам заблагорассудится. Удар гонга толкает нас навстречу друг другу, и мы начинаем третий раунд. Для него я оставил мою «домашнюю заготовку». Я давно уже отрабатывал несколько необычную серию ударов. Как-то я заметил, что у меня хорошо получается длинный боковой из приседа, то есть когда я сильно приседаю, и затем бью как бы снизу вверх. И тогда мне пришла мысль попробовать использовать его в комбинации. Я показываю обманный удар левой в голову, затем, наклонившись, левой же рукой бью противника в живот. Обычная реакция со стороны «оппонента», это блокировка удара предплечьем и ответный удар в голову, и чтобы уклониться от него, я низко приседаю. Но уже в следующий момент из этого положения, снизу, я наношу сильный длинный боковой правой в голову противника. Конечно, я должен сделать это до того, как сам получу ответный удар по голове, или должен успеть сделать движение, чтобы уклониться от него. В целом у меня выходило неплохо. Но это на снаряде. Жизнь всегда вносит свои изменения, иногда такие, что поучается всё наоборот.
Я работаю в основном на дистанции, изредка, между «двоечками» и «троечками», вставляя обманное движение левой в голову и попытку удара в живот. Это нормально и не должно вызывать подозрения. Просто человек набирает очки, особо не заботясь о силе ударов. Один раз я не очень расторопно разорвал дистанцию после удара в живот, и Серёжа тут же меня наказывает, достав правым в голову. Удар прошёл скользом, да и перчатку я успел подставить, так что эта оплошность не повлекла для меня особых последствий. Серёжа торопится развить успех и переходит в атаку. Проворно отходя назад, я держу дистанцию, так что часть его ударов меня не достаёт, а часть я блокирую. Выбрав момент, я снова наношу удар левой в голову, затем тут же левой в живот. Предугадывая Серёжин удар правой мне в голову (а он это уже делал, я его к этому приучил!), приседаю ещё ниже, чтобы уйти от его удара, и тут же снизу наношу резкий длинный удар боковой правой. Кто сказал, что такие удары теперь неэффективны, как я это недавно прочитал в книге о технике бокса. Ничего подобного! Конечно, мы новички, но что-то мне подсказывает, что и опытный боксёр такой удар может пропустить. Я бил резко, но не очень сильно. Всё же это спарринг, зачем нам друг друга калечить. Но Игорь Львович, тем не менее, тут же прерывает бой, отсылает меня в нейтральный угол, и начинает счёт, внимательно глядя на Сережу. Он в порядке, и вскоре мы опять кружимся по рингу, но Серёжа сразу стал намного осторожнее. Вскоре звучит гонг, и спарринг закончен. Потом я работаю на снарядах, а после этого подходит Серёжа и мы обсуждаем недавний бой.
«Хорошо ты меня зацепил правой, не ожидал», говорит Серёжа. Я объясняю ему свою уловку и как готовил для него приманку. Серёжа в изумлении.
«Ну ты хитёр!» - удивляется он. Я же ничего особого в таком подходе не вижу. Я и раньше занимался спортом - самбо, бегом, лыжами - и уже давно понял, что в спорте, настоящем спорте, надо всё время работать головой, а иначе далеко не уйдёшь. А уж в боксе тем более, здесь ситуация может очень быстро поменяться, достаточно одного хорошего удара.
Тренировка заканчивается, народ начинает расходиться, и вскоре в зале остаются мой приятель, который посетил несколько тренировок, Игорь Львович и я. Я указываю приятелю ошибки в технике, насколько я сам её понимаю, но вскоре Игорь Львович одевает «лапы», и приглашает меня поработать. Я наношу типовые серии ударов, а он старается достать меня «лапами», если я хоть чуть задерживаюсь. Мы оба увлекаемся, и время летит незаметно. Но вот Игорь Львович останавливается, и начинает снимать «лапы». Я в азарте ещё бы поработал, но тут я понимаю, что уже довольно поздно. Мой приятель давно ушёл, и в зале необычно тихо.
«Ничего, неплохо…», - комментирует мою работу Игорь Львович. «Как ты сегодня Сергея … Сам удар придумал или где видел?»
«Сам», - отвечаю я, почему-то улыбаясь во весь рот.
Мы переодеваемся, потом вместе выключаем свет и закрываем зал на замок. На улице темно, задувает холодный ветер, но дождя нет. Мы недолго идём вместе, и Игорь Льво-вич простодушно сетует, что в нашем институте слишком много времени уделяется учёбе, совсем мало времени остаёт-ся ребятам на занятия боксом. А это такое дело, что требует самоотверженного труда и полной отдачи. Да.
Потом мы прощаемся, я заскакиваю в комнату взять деньги, и бегу в столовую, которая вот-вот закроется. На вахте сидит тётя Настя, хорошая такая пожилая женщина. Я пролетаю мимо неё, она что-то говорит, но я не слышу. В столовой на раздаче уже почти ничего нет. Знакомая повариха, весёлая женщина средних лет, с которой мы перебрасываемся шутками во время моих посещений столовой, выскребает со дна котла гречневую кашу, даёт хлеба и стакан воды, и я сажусь за стол в уже полутёмном зале. Кассирша где-то ходит, а может, уже ушла домой, так что я оставляю мелочь на металлической тарелке возле кассы.
Руки устали до того, что стакан воды приходится поднимать двумя руками. Аппетита после тренировки нет, но я ем, потому что иначе придётся ложиться спать голодным. Через полчаса я буду готов есть что угодно, но столовая уже будет закрыта, а в магазин я сегодня не сходил.
Я выхожу из столовой на улицу, и за мной следом тут же закрывают дверь. На улице темно, неприютно, и кругом ни души. Уже начало декабря. Листья давно облетели, пожухли и выцвели до серо-бурого цвета, но снега всё нет, хотя им уже пора успокоиться под белым покровом. Слышно, как ветер гоняет во тьме осеннюю листву. Он собирает её в не-большие стайки, и гонит их шуршащими рассыпающимся шлейфами вдоль пешеходной дорожки, по обочинам дороги. И в душе моей опять поднимаются смутные воспоминания о времени, когда не надо было никуда спешить, когда его, времени, было так много, что не было никакой нужды о чём-то беспокоиться, и поэтому жизнь воспринималась без спешки, со всеми её удивительными и разноцветными оттенками. Там можно было сидеть на планшире шлюпки с поднятым парусом, ударяющейся носом в серые холодные волны Иртыша. Низкая осенняя облачность затянула небо, сыпет мелкий осенний дождь. Пронзающий осенний ветер срывает брызги с пенных гребней; разбитые форштевнем волны то и дело окатывают меня. И кажется, что ничего больше нет на всём белом свете, кроме несущейся вперёд шлюпки, в пене и в брызгах врезающейся в накатывающие волны, да этой парусной гонки среди разбушевавшейся стихии. И вся жизнь как будто завуалирована сладкой и светлой тайной будущего и наполнена какой-то хорошей уверенностью. И всё это можно было ощущать, никуда не торопясь, а просто воспринимать и носить в себе сколько хочешь. И оттого всё то жизненное пространство, которое я знал, было заполнено до самого последнего уголочка моими ощущениями, эмоциями и смыслом.
На какие-то мгновения пришло недоумение, что я делаю в этом месте, где для меня всё чужое, а я просто винтик в машине, которой до меня нет никакого дела. То самое огромное и всегда доступное пространство, какое я когда-то знал, такое уютное и влекущее, почти необъятное, вдруг скукожилось, сжалось до нескольких институтских зданий на окраине безликого городка, свелось к лекциям, семинарам и выполнению бесконечных заданий и лабораторных работ.
И я не знаю, что мне делать с этим нахлынувшим чувством: дать ему разрастись, или задавить в зародыше. Я решаю, что нельзя давать ему волю, иначе оно снова разбередит душу. Там, позади, одни воспоминания, миражи. Было и прошло. А жить надо сейчас, и в том месте, где я нахожусь. И больше тут размышлять не о чем. Но в глубине души всё равно живёт ощущение невозвратимой потери, хотя я и загнал его так глубоко, как только мог. Я понимаю, что эта жизнь всё равно не то, что бы я хотел, всё равно для меня, именно для меня, она всегда будет в чём-то убогой и более ограниченной по сравнению с тем, как я жил раньше. Что-то дорогое, которое и словами-то невозможно описать, навсегда потеряно для меня. Я не знаю точно, что это такое. Может, моя прежняя душевная свобода, когда дела были одно, а моя жизнь - другое; может, я просто выбрал не ту дорогу, которую инстинктивно жаждало моё существо, моя суть. Я не знаю ответа. Ну, вот так я придумал продолжить свою жизнь после школы. А точно ли, что это придумал я сам, а не придумали за меня другие люди? И этого я не знаю, не могу ответить. А что ещё я мог сделать, какие у меня были варианты? Не знаю, не знаю!
И с такими мыслями я перехожу дорогу и захожу в общежитие - оно через дорогу от столовой. Проходя мимо тёти Насти, спрашиваю, что она хотела сказать.
- «Куда так бежал-то?»
- «А, это… Да в столовую».
- «А сами не готовите?»
- «Готовим, но не часто».
- «А ты не ленись, готовь. Домашнее всё равно сытнее. Хочешь, я научу, хоть суп когда сваришь».
- «Да хорошо бы, тёть Настя», - соглашаюсь я. Она права, действительно, в столовую не находишься. Я ещё пытаюсь сослаться на занятость, но тётя Настя убеждённо говорит: «Захочешь, найдёшь время!» А я не знаю, что ответить. Может, в этом и есть секрет всё успевать – надо только захотеть. Но как это сделать, если не знаешь, что ты вообще хочешь.
С тем мы прощаемся, и я иду к себе на второй этаж.
После тренировки. Фотография автора в начале второго курса.
Общежитие
В нашей комнате живут четыре человека. С Борей у нас отношения хорошие, дружеские, с остальными двумя, как говорится, ни шатко, ни валко, уж больно мы разные люди. Один из национальной автономной республики, принятый в институт, похоже, как представитель малочисленной поволжской народности. Вступительные экзамены он сдал плохо, хотя учился в специализированной школе. В то же время я знал ребят из маленьких городков, которые самостоятельно сумели подготовиться к экзаменам, хорошо сдали их, но по баллам не прошли. В тот год был высокий конкурс, говорили, двенадцать человек на место. Не то что все приехавшие сдавать экзамены были подготовлены; многие, думаю, приехали на удачу, поскольку экзамены здесь начинались на месяц раньше, чем в других институтах. И если я что-то понимаю в людях, то вот как раз из тех-то ребят и получились бы настоящие учёные и классные специалисты. Что-то такое в них было, что позволяет мне так утверждать. Характер и потенциал, их видно. Но как раз они остались «за бортом» в угоду какой-то странной идеологической установке, согласно которой природного равенства людей недостаточно.
Этот парнишка был какой-то странноватый и имел привычки, которые не делали нахождение рядом с ним приятным, тем более в одной комнате общежития. Почти сразу же он стал предметом насмешек со стороны окружающих, и его крикливая и слезливая реакция на шутки сверстников вызывала отвращение. Я его не трогал; более того, из всех окружающих лучше меня к нему, пожалуй, никто не относился - во всяком случае, я был едва ли не единственным, кто над ним не подшучивал и не обращал внимания на его, скажем так, странности.
Четвёртый из живших в нашей комнате поступил в институт после армии. Однако житейской мудрости армия ему не прибавила, и болезненное самолюбие вкупе с командирскими замашками, не подкреплёнными никакими личными качествами, были основными факторами, определяющими его поведение; да, похоже, и жизнь в целом. Я держал какой-то баланс в отношениях с ним, но, в общем-то, было понятно, что в любой момент ему могла «попасть вожжа под хвост». Так оно потом и случилось. Ко второму курсу он окончательно рассорился с Борей и со мной, и перестал вообще с нами разговаривать, что было совсем уж по-детски. Его мстительный характер и наговоры стоили нам с Борей кое-каких неприятностей, в том числе официальных, но я и этому не придал значения. Трудно сказать, почему. Некоторые, кто вот так великодушно прощают другим то, что вообще-то прощать не следует, таким образом стараются избежать конфликты, предпочитая жить со всеми в мире. Но как раз у меня с этим не было проблем; когда ситуация действительно требует, я могу идти на конфликт, «кость в кость», но без крайней нужды этого не делаю. Конфликт ради конфликта мне не нужен. В моём случае, я закрыл глаза на его выходки и общался впоследствии с ним скорее из инстинктивного желания жить по-человечески, то есть сохранять атмосферу уважения или, по крайней мере, порядочности вообще, не только из желания личного комфорта. Чтобы испортить отношения, как говорит народная мудрость, «горшок об горшок», много ума не надо. Найти баланс и сохранить равновесие, вот это искусство. И всё же моё миролюбивое отношение впоследствии было оплачено неблагодарностью. Так что, конечно же, к людям надо относиться по-человечески, но надо смотреть, с кем имеешь дело, на что стоит рассчитывать. Говорят же, сколько волка не корми, он всё в лес смотрит. Какой всё-таки был умный человек, который это первый сказал! Как аукается, так и откликаться должно. А иначе это верный способ заработать неприятности.
Я захожу в комнату и наблюдаю обычную картину – народ занимается. И вскоре я тоже усаживаюсь за стол у окна делать задание, одно из последних, поскольку скоро зачётная неделя, а потом, сразу после нового года, начинаются экзамены. Требуется время, чтобы переключиться на учёбу, но вскоре я углубляюсь в задачи, и уже с напором занимаюсь до полуночи.
Наказание
В один из дней, в первой половине декабря, я пришёл из бассейна, и уже у входа в комнату, в коридоре, застал какую-то суету. Двое ребят из нашей группы выскочили из комнаты в коридор, и им вслед что-то тяжело ударилось в дверь. Что за ерунда, опешил я. Зашёл в комнату и увидел на полу возле двери гантель. Это что-то новое, метание гантелей в дверь. Представитель Поволжья держал вторую гантель в руке и, судя по позе, приготовился швырнуть и её. Он замахнулся на меня, но я отобрал у него гантель и закатил её в угол. Он с визгом и слезами накинулся на меня. Я не понимал, что тут происходит. Он был вне себя и орал мне в лицо оскорбления. Я уже было прошёл мимо него к своей кровати, стоящей в углу у окна, но он всё не мог угомониться. И тогда что-то поднялось во мне от его оскорблений, и я его ударил. Не думаю, что сильно, он остался стоять на ногах. Но губа у него опухла. Не мешкая, он оделся, и пошёл в поликлинику. Там ему дали справку, что у него опухла губа, и со справкой, выпячивая напоказ злосчастную губу, как потом рассказывали очевидцы, он отправился в деканат, где и рассказал, что я его избил. «Армеец», в качестве наблюдателя, присутствовал на поле брани, сидя на своей кровати, равно как и во всё время пока те двое выводили пострадавшего из себя. Ну, а отвечать за всё это, волею случая, пришлось мне. «Армеец» мог бы рассказать, что на самом деле произошло, но это не входило в его планы, а по всем формальным признакам виновным был я. Находись я в комнате, те двое «шутников» не осмелились бы дразнить этого психа.
В общем-то, так оно и бывает в жизни, и потом я не раз убеждался в этом на своём опыте, что чем лучше относишься к человеку, тем более вероятно, что именно на тебя он в итоге и «спустит Полканa», «заземлит» своё недовольство, не имеющее к тебе никакого отношения, выплеснет иррациональную злость или раздражение именно потому, что ты к нему хорошо относился и он подсознательно из всех окружающих выберет тебя, на ком, как ему представляется, можно безнаказанно сорвать свою злость. Особенно это верно, если в человеке есть определённая «гнилость» характера, которая до поры до времени бывает скрыта, но как только подворачивается такой доброжелательный открытый человек, именно ему и достаются незаслуженные оскорбления и издевательства. Говорят, что в любом конфликте не бывает одного виноватого. Думаю, бывает. Какая же это вина, что относился к кому-то по человечески? Плохо, что ты не разглядел или решил не обращать на это внимания, но неправомерно сопоставлять эту «вину» с эмоциональной агрессией и незаслуженными оскорблениями с другой стороны. Дело не в слабости, а в желании какой-то социальной гармонии, но народ этого не понимает и из века в век продолжает воспринимать такое отношение как слабость, потому что сами, видать, не способны на какие-то компромиссы ради общественной пользы, во всём руководствуясь животными инстинктами и преследуя свою эгоистическую выгоду. Я могу запугать человека, это не сложно, но для себя я не вижу в этом смысла. Для того, чтобы я пошёл на такое, надо чтобы люди перешли все границы дозволенного. К сожалению, некоторые именно так и поступали.
Да, быстро может поменяться ситуация в жизни. Вскоре пришли пострадавший, начальник курса и заместитель декана. Разборка была короткой. Они спросили, верно ли, что я нанёс удар. Я подтвердил. Заместитель декана сказал, что за такое выгоняют из института. Это было сказано так, как будто решение о моём исключении уже было принято. Они ушли, а избитый аж светился от радости, что акт возмездия состоялся. Получив такую мощную поддержку, он решил, что теперь ему море по колено, и решил воспользоваться своей, как ему казалось, безнаказанностью. Но я быстро поставил его на место, посоветовав заткнуться, иначе на сей раз до больницы ему придётся ползти.
Меня подвели мои представления о жизни, о её правилах. По сути, вся моя житейская мудрость была ограничена комбикормовым заводом, где я работал почти год, одновременно учась в восьмом классе, да школой в далеко не самом лучшем районе города. По тем правилам, я имел полное право применить силу, когда на меня замахнулись гантелей, никто бы не только не осудил, но мой поступок бы одобрили. Я скорее заслужил бы презрение, проигнорируй я святой принцип нашего посёлка, фундамент его морального кодекса - «глаз за глаз». Но здесь, в институте, были другие правила игры, и изучить мне их пришлось вот таким не самым дешёвым способом.
Поиски жилья и работы
В тот день, вечером, я пошёл на тренировку. Как я понял, из института меня выгоняют. За исключением того, что теперь надо будет как-то зарабатывать на жизнь, других мыслей, что делать дальше, не было, и я решил, что в такой ситуации надо просто отвлечься, успокоиться, а потом обдумать своё положение. Часа три я выкладывался на тренировке, работая на снарядах и в паре, доведя себя до полного изнеможения. Только позвякивание ключей от входной двери, которыми Игорь Львович побренчал у меня над ухом, заставило закончить тренировку. Потом, поужинав в столовой, я долго ходил по ночному городу, накручивая круги. Городок был маленький, и особо идти было некуда. Снега по-прежнему не было, и мне, привыкшему к тому, что снег выпадает в конце октября, а то и раньше, было странно осознавать, что уже декабрь. Дул холодный ветер, с сильными порывами. Редкие капли внезапно ударяли по разгорячённому тренировкой лицу, но дождь всё никак не начинался. Уже поздно вечером я вернулся в общежитие, и тут же крепко уснул.
За это время я, можно сказать, закрыл для себя институтскую страницу и оставил учёбу в прошлом. Против ожиданий, я не чувствовал себя плохо, скорее даже наоборот. Никакого сожаления не было, и я спокойно и деловито планировал, что мне делать дальше. Для начала надо найти работу и жильё. На следующий день с утра я занялся делом. Работы, где бы предоставлялось жильё, я не нашёл, но меня взяли на плодоовощную базу, разнорабочим в склад. А насчёт жилья я особо не беспокоился, надеясь снять какую-нибудь дешёвую комнату за городом.
Собственно, устроиться на работу мне помогло образование. Узнав, где я учусь, заведующая складом заинтересовалась мной, как возможным репетитором по математике и физике для её сына-старшеклассника. Я назвал символическую цену, и мы тут же договорились насчёт занятий. Надо было ковать железо пока оно горячо, в смысле пока у меня в паспорте стоял штамп с подмосковной пропиской, которой я очень скоро должен был лишиться. Меня быстренько оформили, и со следующего дня я начал работать. В основном работа сводилась к загрузке ранних утренних машин, приезжавших спозаранку, чтобы привезти товар к открытию магазина. Начинали в шестом часу, для чего мне приходилось вставать ни свет ни заря. Часам к девяти основной поток машин иссякал, и потом машины приходили редко. Иногда что-то надо было переставить в складе, собрать воедино разные партии однотипного товара, но здесь уже не надо было особо напрягаться, как в утренние часы. Остаток дня я искал, кто бы мне сдал комнату, забираясь всё дальше от Москвы вдоль Савёловской железной дороги. В конце концов, в одном из небольших дачных посёлков, где даже не все электрички останавливались, пожилая пара согласилась пустить меня на постой. Они показали малюсенькую комнату с окном в небольшой садик с парой яблонь, объяснили, где мне можно будет готовить, и мы договорились о цене. Я сказал, что в течение недели переберусь, не думая, что мне разрешат долго оставаться в общежитии.
В общем, как-то жизнь начала устраиваться. На второй вечер я уже занимался с сыном заведующей складом, у них дома. Заведующая с семьёй жили в добротном кирпичном доме, в том же посёлке, где была плодоовощная база. Дом они построили сами, на месте бывшей, как они выразились, «развалюхи». Мне не надо было особо напрягать воображение, каким мог быть их бывший дом, поскольку по соседству стояло несколько строений, хорошо подходивших под эту категорию жилых помещений. Хотя, было и много перестроенных, вполне приличных домов.
Сын учился в десятом классе и собирался поступать в институт. Опыт репетиторства у меня был, так что я быстро нащупал уровень его подготовки по математике, и начал с ним заниматься. Видать, в школе у них не очень хорошо преподавали предмет, так что пришлось начинать издалека, постепенно «подтягивая» его уровень. Парень попался довольно сообразительный, и заниматься с ним было интересно. Время бежало незаметно. Часа через два его мать позвала нас ужинать, и мы вышли в ярко освещённую столовую, где на обеденном столе был приготовлен ужин. За столом я чувствовал себя свободно, рассказал несколько смешных историй из своей жизни, и хозяева хохотали до слёз. Я чувствовал, что хорошо делаю своё дело, занятия с их сыном идут совсем неплохо, и я не сомневался, что выведу парня на хороший уровень, как уже неоднократно проделывал то же с другими своими учениками, многие из которых были взрослые. Всё это придавало уверенности. И вообще, я чувствовал себя нормально все эти дни, и настроение против всех ожиданий было чудесное, как будто я очнулся ото сна и вернулся к реальной жизни.
Но через несколько дней мне объявили окончательное решение деканата. В институте меня оставляют, но до следующего учебного года за рукоприкладство лишают стипендии. Это означало, что так или иначе мне придётся зарабатывать на жизнь, и в этом смысле поиски работы не были напрасны. Честно говоря, я не знал, радоваться мне или огорчаться. Мысленно я уже распростился с институтом, и, надо сказать, без особого сожаления. Более того, за несколько дней я успел начать новую жизнь, которая так разительно отличалась от прежней, и в чём-то даже в лучшую сторону. А теперь надо было проделывать обратную процедуру, и прикладывать душевные усилия, чтобы вернуться, a скорее загнать себя, в прежнюю жизнь. И не скажу, чтобы я сильно этого хотел.
Думаю, лучше бы меня исключили тогда. Трудно объяснить такое заявление рационально, но где-то в глубине души я уверен, что так для меня было бы лучше. И с армией можно было решить вопрос – проблемы имеют решения. В те дни, ещё до решения деканата, я зашёл в военкомат и поговорил с работавшим там офицером-отставником, как можно с пользой для своего развития провести два года в армии. Он меня заверил, что при желании это можно сделать, и пообещал помочь, когда дело дойдёт до призыва.
Казалось, всё устраивалось наилучшим образом: жизнь открывала передо мной врата новых возможностей, и я даже вошёл в их створ, а теперь надо поворачивать обратно. Инерция, инерция… Мы, люди, чаще предпочитаем плыть по течению, по пути наименьшего сопротивления, откладывая на потом решение уже сегодняшних проблем, которые могут только вырастать в ещё большие, если не начинать решать их немедленно, сейчас. А мы откладываем решение, или перекладываем проблему на кого-то, надеясь непонятно на что, а скорее просто закрываем глаза и стараемся ни о чём не думать. А потом начинаем думать в сослагательном наклонении, что вот если бы тогда сделал так то, и сказал то-то, то ведь всё было бы по-другому! Но ведь не сказал и не сделал, теперь-то что толку об этом говорить! Раньше надо было и думать и действовать. Не теряй времени хоть сейчас на бесполезные сожаления о прошлом, но гляди в будущее. Иначе очень скоро придётся говорить о сегодняшнем времени в том же сослагательном наклонении.
Как ни крути, самый важный предмет, который надо в первую очередь изучать, это «наука жизни». Без этого, даже будучи классным специалистом в узкой области, трудно преуспеть по жизни; скорее всего, невозможно. Да, были времена, когда достаточно было хорошо делать своё профессиональное дело, и это вознаграждалось. Но те времена были исключением из правила; это был такой выброс в истории человечества, который долго не повторится. Потом, в последующие годы учёбы, это незнание жизни будет висеть надо мной как проклятие и постоянно наказывать, и наказывать больно, за незнание, или недостаточное знание, этого предмета. А тогда мне представилась прекрасная возможность восполнить этот пробел в образовании, но я не сумел ей воспользоваться.
Возвращение
Мне пришлось снова загонять себя в шкуру студента, как джина в бутылку. Процесс был намного более болезненный, нежели когда я за один вечер мысленно распрощался с институтом, легко переступив через своё, как тогда казалось, недавнее студенческое прошлое. Надо было быстрее сдавать зачётную сессию, готовиться к скорым экзаменам, и делать другие неинтересные дела. И я начал понимать, что заботы давят тогда, когда неинтересно что-то делать. Учёба меня интересовала постольку-поскольку, и я не мог организовать её так, чтобы мне стало по-настоящему интересно. Делать реальное дело, с этим у меня проблем не было. Ставим цель, и вперёд. Это нормально, это для меня. А участвовать в забегах «от забора до обеда» я не приспособлен. Но именно так и представлялся мне учебный процесс на ту пору. Да, по сути, он таким и был.
Надо было съездить и отказаться от жилья; может, удастся забрать задаток, но это меня особо не волновало. Жаль было другого – несостоявшейся возможности начать самостоятельную жизнь. На самом деле, когда мне дали понять, что исключают из института, план дальнейших действий созрел быстро. Я не собирался долго работать на складе, это было временное решение - просто надо было обеспечить какой-то заработок сразу, поскольку денежных запасов у меня не было. План был устроиться в проектный отдел завода или в конструкторское бюро – меня всегда тянуло к разработке новых машин и устройств. Должность значения не имела. Главное было попасть, а там, на месте, я бы разобрался. Найдя комнату для жилья, я сразу начал ходить по заводам, о которых знал или узнавал из разговоров с разными людьми - в эти дни у меня появилось много новых знакомых. Как я уже сказал, начинал работу я рано, поэтому до конца рабочего дня успевал добраться до очередного завода, так чтобы отдел кадров ещё не закрылся. Найти работу было можно, хотя бы чертёжником, но сложность была с пропиской. На всяких случай, в нескольких местах меня попросили заполнить анкеты, и попросили зайти через несколько дней - узнать, решится ли вопрос с пропиской. Думаю, в итоге я бы всё равно нашёл такое место, но вскоре после начала моих целенаправленных поисков объявили о решении деканата и эти усилия потеряли смысл.
И вот теперь надо было отказаться от комнаты. Уже в темноте я сошёл с электрички, прошёл назад по гравийной тропинке позади платформы, и переулками вскоре вышел к дому. Спереди дом был огорожен невысоким палисадником. На кухне ярко горел свет, занавески не были до конца задёрнуты, и я мог видеть своих несостоявшихся хозяев за чаепитием, сидевших за столом напротив друг дружки. Нащупал щеколду на калитке и открыл её. Зайдя во двор, я аккуратно закрыл за собой калитку, звякнув щеколдой. Повернувшись к дому, я увидел через окно, что хозяева замерли, явно услышали этот звук. По грунтовой дорожке я дошёл до двери и постучал. За дверью послышались неторопливые шаги, женский голос спросил, кто там. Я ответил: «Да ваш квартирант!» После чего дверь распахнулась, и хозяйка приветливо пригласила зайти внутрь.
Я не знал, как начать разговор. Зайдя на кухню, я сел к столу, и неловко объяснил ситуацию. Сказал, что в институте меня оставили, так что комната мне не нужна. Против моих ожиданий, вопрос разрешился легко. Хозяин мне тут же вернул задаток, и я собрался было уходить, но они уговорили посидеть с ними, попить чаю. Мне было неудобно, и я бы предпочёл побыстрее уйти, но и отказаться от приглашения было нехорошо, коль скоро они так по-человечески ко мне отнеслись. Я вернулся в прихожую, снял куртку, помыл руки из рукомойника в углу кухни, и снова присел к столу. Воцарилось неловкое молчание. А может, это только мне так показалось. Хозяйка налила чай, подвинула мне чашку на блюдечке, варенье в вазочке, по виду из крыжовника, и нарезанный хлеб. Я ещё раз извинился, что так получилось, на что хозяин благодушно заметил, что всё, что ни делается, к лучшему. Я пил чай, намазав на хлеб варенье, которое действительно оказалось из крыжовника, и отвечал на их вопросы. Почему-то жизнь в Сибири представлялась им как сплошное выживание среди снегов, и я, как мог, рассеивал это заблуждение. Когда я сказал, что летом иногда температура может доходить до тридцати восьми градусов Цельсия, они не поверили. Тогда я начал объяснять, почему такое возможно в резко-континентальном климате, и что такое резко-континентальный климат. В общем, помаленьку мы разговорились, и простились вполне дружески. Хозяин искренне пожалел, что я не буду у них жить. Похоже, я им понравился. Они мне тоже. Но что тут было поделать. Вот так оно получилось. Жизнь порой делает непредсказуемые зигзаги, и тем удивительнее, чем меньше мы её контролируем, или чем больше открыты ветру перемен.
Переулки посёлка как будто стали ещё более темными, и первое время мне буквально пришлось нащупывать дорогу под ногами. Но вскоре глаза привыкли к темноте, и я начал различать натоптанную тропинку. Потом я стоял на платформе, а мимо пролетали электрички, не останавливаясь. Не то третья, не то четвёртая, наконец, остановилась, и я вошёл в пустой и холодный, но ярко освещённый вагон. Сидя на скамье, я прижался к оконному стеклу, и пытался разглядеть, что там за окном. Но там была только темнота, и лишь с трудом можно было угадать, где начинается небо – оно было чуть светлее. И все мои приключения двух последних недель представились невероятными - настолько много всего произошло. Уже всё было готово к плаванию, уже были отданы швартовы и корабль направился к выходу из портовой гавани. И вдруг – отбой! И корабль снова, на неопределённое время, швартуется к причалу. Для любителей суши – подарок судьбы. Для любителей дальних странствий – катастрофа. А кто же я, к какой категории людей принадлежу? Не знаю. Наверное, жизнь формует людей под определённую категорию. И немногие, познав или инстинктивно прочувствовав себя, способны формировать себя сами, способны выбрать нужную для них категорию и уже в ней утвердить себя.
Первая сессия
В оставшиеся несколько дней до Нового года я успел сдать все оставшиеся задания и получить недостающие зачёты. Пришлось поднапрячься, но я успел всё сделать до начала сессии. Первый экзамен был второго января - письменная работа по математическому анализу. Предмет я знал, но что-то сломалось во мне за последние недели, и я не мог полностью переключиться на учёбу. Тем не менее, экзамен я написал неплохо. Потом была письменная работа по физике, и её я тоже сделал хорошо.
Следующим был первый устный экзамен, по математическому анализу. Зимнее солнце светило в высокие окна большой аудитории, с карабкающимися вверх рядами откидных сидений и маленькими откидными крышками впе-реди. Преподаватель сначала просмотрел письменную работу, сделал незначительные замечания, но с одним я не согласился, и стал спорить. На мой взгляд, вполне корректно, начав своё возражение с «подождите, мне кажется, здесь я сделал правильно…». Однако моё замечание осталось без ответа. Преподаватель отложил работу в сторону и начал быстро задавать другие вопросы. Создалась какая-то нервная обстановка.
- «Не то», - реагировал он на мои ответы и тут же задавал следующий вопрос. Через две минуты после того, как я подошёл к нему, он взял мою зачётную книжку, проставил оценку и кинул «зачётку» мне через стол. Я ничего не понимал.
- «Стойте, а в чём дело? Что я не так сказал?» - попытался я задать вопрос. Последовал быстрый и насмешливый ответ: «Экзамен закончен. Скажите спасибо, что успели списать у кого-то письменную работу».
Я был ошарашен таким поворотом событий. Почему?! За то, что я не согласился с его замечаниями по письменной работе? Вряд ли… Хотя, кто его знает. Экзамена по сути дела не было. Похоже, он сразу, по одному моему виду, составил обо мне представление, и уже ничто не могло его поменять. Штамп студента второго сорта пропечатан, и стереть его невозможно. Дальше человек только ищет подтверждение своим предположениям. Ну, дела! Я не знал, что делать в такой ситуации. Сейчас, конечно, легко сообразить – надо было идти к лектору, заведующему кафедрой и просить пе-ресдать экзамен, прямо сейчас. Но тогда я в задумчивости вернулся в общежитие и ничего такого не сделал. А за свои права надо бороться. Вообще, за всё надо бороться. И за уклонение от борьбы приходится платить, и с большими про-центами. Порой кажется, просто несоразмерно огромными. Но это только так кажется. Жизнь оценила мои просчёты по-своему, и теперь моё представление о цене ошибки не имеет никакого значения - действительность поставила в этом спо-ре последнюю точку.
На последующие экзамены я шёл как на бой и был готов ко всему, что бы не случилось, настроившись бороться до конца. Однако мой бойцовский настрой не пригодился. Экзаменаторы попались неплохие люди, и по всем предметам я получил пятёрки.
Поездка в свой город
Закончилась сессия. Я продолжал работать и заниматься с сыном заведующей складом. В оставшуюся неделю каникул я взял отпуск за свой счёт, и решил съездить к родителям. Самолёт приземлился рано утром. Было морозно и на взлётном поле под ногами громко скрипел снег. В автобусе, на котором я ехал из аэропорта, было совсем немного людей. Я продышал окошечко в заиндевевшем окне, и смотрел на знакомые улицы. Тёплые чувства на какое-то время поднялись в душе – всё же это был город, в котором я провёл своё детство, почти одиннадцать лет, и другого более родного места у меня не было. И всё равно сквозь это чувство узнаваемости и радостных эмоций просачивалось другое - чувство какой-то отторженности, навсегда нарушенной связи с этим местом. Как будто растение, будучи вырванным из родной почвы, не прирастает толком на новом месте, не развивает прежней силы корневую систему. И появление этого нового незнакомого чувства вызывало в душе щемящую тоску, омрачившую поначалу такую искреннюю радость встречи с городом, который я когда-то воспринимал почти как живое существо, чувствовал его дух и его живую пульси-рующую энергию, ощущая себя его частью.
Я был очень рад увидеть отца и мать, и это тёплое чувство так и не ослабело за всё время моего недолгого пребывания в городе. Сходил к знакомым ребятам, но все продолжали учиться, сдавали экзамены. Сессия у них началась позже из-за долгой уборочной компании, так что я был предоставлен самому себе. Нашлись домашние дела, и время пробежало незаметно.
И вот ранним утром я еду в полупустом автобусе в аэропорт. Опять мимо проплывают знакомые улицы, но теперь не радость поднимается в моей душе, но какая-то растерянность. То ли оттого, что мое пребывание было таким коротким, то ли от того, что встреча с родными и городом оказались совсем не такими, как представлялись мне издалека. Нет, всё было хорошо, но всё было по-другому, и было понятно, что между моей прежней жизнью и настоящим легла непреодолимая пропасть, что всё необратимо поменялось, и уже точно никогда не вернётся обратно. Не то чтобы я не хотел уезжать, хотя, наверное, в какой-то мере присутствовало и это чувство. Но я также не хотел возвращаться обратно в институт. Для меня там всё представлялось чужим, да она и была для меня чужой, та жизнь. Одной недели хватило, чтобы полностью исчезли даже те немногие и непрочные связи, которые у меня было образовались за время учёбы. Как-то очень быстро на всей земле не осталось места, где бы я чувствовал себя дома. Я ощущал себя каким-то перекати-поле, и это было больно осознавать.
Начало второго семестра
Заботы сразу и властно захватили меня. Дни работы и учёбы побежали сплошной неотличимой чередой. Ранний подъём. В полусне я бреду на станцию по сонному городку, сжавшись в комок и поеживаясь от утреннего холода. Я стараюсь сесть в первый вагон, который обычно отапливается, и тёплый воздух, который идёт от печки под сиденьем, вселяет чувство умиротворения и комфорта. На работе сразу, с «места в карьер», начинается погрузка машин, и вскоре я разогреваюсь и окончательно просыпаюсь. Поскольку мне ещё нет восемнадцати лет, как малолетний я могу работать шесть часов вместо восьми, чем я и пользуюсь. Напарники, пожилые мужчины лет пятидесяти-шестидесяти, иногда ворчат по этому поводу, но закон на моей стороне. Потом, за свои шесть часов работы я успеваю сделать больше, чем они за восемь. Заведующая мне доверяет, так что я также оформляю документы и слежу, чтобы было погружено, что требуется. В институт я успеваю ко второй паре, и потом уже учусь до вечера. Затем тренировка, делаю задания, читаю учебники и укладываюсь спать. А затем снова ранний подъ-ём, работа, и так по кругу. В выходные хожу в бассейн, иногда играем в баскетбол в спортзале, а в основном всё время занимает учёба, тренировки, да репетиторские занятия с сыном заведующей складом. И чувствуешь, как превращаешься в какого-то робота - без эмоций и чувств, как будто раз и навсегда заведённая машина.
Из этих первых двух месяцев второго семестра осталось одно воспоминание – первенство факультета по самбо. Я когда-то занимался, но подзабыл уже всё. Тем не менее, боролся, и выступил не так уж плохо, пару схваток выиграл и занял второе место. Атмосфера на соревновании была очень дружеская, и это тоже запомнилось. Вообще, народ на факультете был хороший, и не было обычных границ между старшекурсниками и первокурсниками. Мы свободно общались друг с другом, невзирая на разницу в возрасте, и такая культура сохранилась до конца учёбы. Я знаю, что в других институтах возрастные границы были весьма ощутимы. Народ в институте был в среднем поумнее, и это тоже в какой-то степени помогало поддерживать эту атмосферу демократизма. Чем ниже интеллект, тем больше люди начинают дорожить всякими признаками отличия и тем больше начинают изобретать преград для свободного общения и обмена мнениями.
Первое соревнование
В конце марта дни стали длиннее. В начале тренировки на улице ещё было светло, и от этого на душе было радостно и солнечно. Я как обычно пришёл в спортивный зал и начал разминаться. В конце разминки Игорь Львович приостановил тренировку, и оповестил всех, что через три дня в спортивном зале Лесотехнического института состоятся соревнования на первенство Московской области среди молодёжи, и что желающие могут поехать посмотреть бои. Ехать надо было довольно далеко, за Мытищи, и желающих не нашлось. Но я призадумался.
Боксом я уже занимался около пяти месяцев. За это время в секции появились местные ребята, не студенты. Они жили в этом городе или поблизости, и в основном это были опытные боксёры – кандидаты в мастера спорта и мастера спорта. Раньше они тренировались всё время в Москве, в своём спортивном обществе. Однако с появлением Игоря Львовича часть тренировок они стали проводить с нами, поскольку им было удобнее тренироваться на месте и не надо было ехать в Москву. В общем-то, это были профессионалы, для которых занятия боксом были работой. Игорь Львович предпочитал не смешивать студентов и местных боксёров в спаррингах, тренировочных боях, поскольку уровень мастерства значительно отличался. Но я появление местных спортсменов расценил как возможность поднять свой уровень, и зачастую сам просил поставить меня в пару с одним из местных боксёров.
Поначалу их жёсткость и холодный профессионализм оказывали на меня деморализующее воздействие. Эти мужики не прощали малейшей ошибки, и уж тем более не знали никакой жалости к противнику, так что частенько Игорю Львовичу приходилось вмешиваться и останавливать бой, когда мне приходилось совсем уж туго. Но понемногу я принял их жёсткий стиль, и бои стали не такими уж односторонними. Хотя мне доставалось, однако и противникам моим тоже. Это породило взаимное уважение, и со многими из местных боксёров у меня установились хорошие и даже дружеские отношения. Пожалуй, я был единственным из студентов, кто так близко сошёлся с ними. Эти бои дали мне многое. Я почувствовал уверенность в своих силах и смог объективно оценить свой уровень, поскольку было с чем сравнивать. Ведь всё познаётся в сравнении.
Помимо боёв с более опытными местными боксёрами, я открыл ещё одну возможность быстрее набраться боевого опыта. Я был тяжеловес, и было не так много боксёров моего веса, так что я часто проводил бои с боксёрами полутяжёлого веса. Как-то я предложил боксёру более лёгкого веса «поработать» в спарринге. В ответ на его опасения заполучить сильный удар я пообещал наносить только легкие касательные удары. Моя задача была сравняться с ним по скорости движений. Для своего веса я был весьма подвижный, и я понимал, что это важное преимущество и всячески старался развить эту способность. Темп, предложенный средневесом, поначалу был для меня слишком быстрый, но постепенно, в течение нескольких недель, я приноровился, и дела пошли неплохо. Работал я аккуратно, и видя, что бои со мной не грозят повреждениями, вскоре и остальные боксеры стали охотно соглашаться провести со мной тренировочный бой. В итоге к концу марта, когда Игорь Львович объявил о предстоящих соревнованиях, я был уже в неплохой форме.
После тренировки я спросил, можно ли мне поучаствовать в соревнованиях. Выяснилось, что для такого уровня соревнований формально я не был готов - у меня должен быть по крайней мере первый спортивный разряд, а это довольно высокая спортивная квалификация. Тем не менее, Игорь Львович задумчиво посмотрел на меня, и сказал, что надо подумать.
Думы его реализовались в день соревнований. Я был на занятиях, когда он появился в дверях, извинился за беспокойство перед преподавателем, и попросил меня выйти в коридор. Там он объяснил, что дело как-то уладилось, и я могу ехать на соревнования. Дальше события начали развиваться в убыстрённом темпе. Надо было получить форму, понять, как добраться до места соревнований, совершая многочисленные пересадки, и вот я еду в электричке. За окном сияет весеннее солнышко, в его лучах ярко блестит начинающий таять снег, всё ещё глубокими сугробами лежащий вдоль склонов железнодорожной насыпи. В Москве я перебираюсь на Ярославский вокзал, доезжаю до Мытищ, там ещё раз делаю пересадку, и в конце концов добираюсь до места соревнований.
К этому времени низкая серая облачность затянула небо и солнце исчезло. Задувал холодный промозглый ветер. И я не то что пожалел о своём решении ехать на соревнование, но всё равно на душе сделалось немного беспокойно. Однако отступать было поздно, да я и не собирался. Спортивный зал располагался в отдельном приземистом здании, стоящим в отдалении от основных зданий института. Зал был относительно небольшой. Боксёрский ринг установлен на невысоком помосте, с двух сторон находились трибуны для зрителей. Из-за небольшого размера зала обстановка производила какое-то будничное впечатление, и было как-то странно представлять, что вскоре здесь начнутся напряжённые бои.
Надо было пройти взвешивание, это обычная процедура перед соревнованиями. Там я познакомился с местным студентом, таким хорошим парнем Сашей. Мы как-то сразу прониклись дружескими чувствами друг к другу, и после взвешивания вместе пошли в студенческую столовую. Мне ещё надо было найти секунданта, и я попросил нового знакомого, не может ли он мне помочь. Он выступал за три боя до моего поединка. Обычно тяжеловесов выпускают на ринг последними, так что у него будет время переодеться. Он охотно согласился, и сразу озаботился, что надо будет достать полотенце, воду. Я расспросил его о возможном противнике. Саша сказал, что скорее всего меня поставят в пару с хорошим местным боксёром, чтобы пораньше отсеять посторонних участников и постараться вывести побольше «своих» боксёров в полуфинал и финал, и таким образом провести на призовые места побольше местных боксёров. Я и был таким посторонним участником. Он расспросил о моих предыдущих выступлениях. Хотя я понимал, что мне не стоило бы распространяться насчёт полного отсутствия опыта, но я чувствовал, что в данном случае можно рассказать об этом. И я чистосердечно признался, что это будет первый бой в моей жизни. Тут Саша очень сильно озадачился.
- Послушай, - сказал он. Я догадываюсь, с кем тебя поставят в паре. Это хороший боксёр. Он старше тебя и, я думаю, тяжелее килограмм на восемь. Боюсь, тебе придётся туго. Я знаю, кто будет рефери. Он бой не остановит до тех пор, пока ты сможешь хоть как-то стоять на ногах. Хм… Пожалуй, давай, если что, я выкину полотенце, чтобы остановить бой, а то может так случиться, что назад тебе придётся добираться на скорой помощи.
Его слова озадачили меня. Похоже, он не преувеличивал поджидавшую меня опасность. Говорил он спокойно, без особых эмоций, как бы рассуждая сам с собой о привычном деле.
- Знаешь что, - предложил он после того, как мы поели. Пойдём списки посмотрим, сейчас наверное уже вывесили, и тогда мы точно будем знать, с кем тебя поставили.
Мы вернулись в спортивный зал. Списки пар уже были вывешены в фойе зала. Саша быстро нашёл мою пару и присвистнул.
- Да, всё верно. Тебя поставили на выбывание. В общем, держись, и если что, я прекращу бой, выброшу полотенце.
На том мы и порешили. Он отправился по своим делам, я вышел проводить его и думал до начала соревнований походить по улице. Но холодный и сильный промозглый ветер вскоре загнал меня обратно. Я прошёл в раздевалку, снял куртку, одел «боксёрки», обувь для выступлений на ринге, и вышел в разминочный зал. Разминаться мне ещё было рано, но от нечего делать я немного позанимался. Боксёры лёгкого веса уже готовились; им вскоре предстояло выходить на ринг. Затем я вернулся в раздевалку, накинул на себя куртку и вышел в основной зал. Там уже начинали собираться зрители, подходя поодиночке и группами. Некоторые оживлённо переговаривались. Видать, многие были знакомы друг с другом.
Я прошёл на самый последний ряд и сел подальше от ринга у стены, так чтобы можно было к ней прислониться, и постарался устроиться поудобней. Время шло быстрее, чем обычно. Мне хорошо было знакомо такое состояние, когда как будто впадаешь в оцепенение. Реакция замедляется, и всё что происходит снаружи, идёт как бы само по себе, безотносительно к моему состоянию. Как будто организм бережёт силы, чтобы не истратить их раньше времени, но потом в нужный момент выбрасывает все запасы энергии для достижения цели. Я не думал о предстоящем поединке, а просто рассматривал зал, зрителей, приготовления судейской бригады. И как-то незаметно для себя уснул. Всё-таки встал я по обыкновению рано, когда ещё не было пяти, чтобы быть вовремя на работе, и со всеми треволнениями этого дня, поев и размякнув в тепле, в конце концов заснул.
Спал я, наверное, около часа. Проснулся и первое время не понимал, где нахожусь, но тут же вспомнил все события сегодняшнего дня и обеспокоено поглядел на ринг. Судя по росту боксёров, легковесы уже закончили выступление. Я осведомился у соседей, какая весовая категория выступает. Парень с девушкой, сидевшие возле, недоуменно поглядели на меня и озадаченно переглянулись. Тем не менее, ответили. Я понял, что по времени мне пожалуй надо идти разминаться и начал пробираться к выходу из зала. Уже во время разминки в зал пришёл разгорячённый только что закончившимся боем Саша. Бой он выиграл, и лицо его светилось радостью. Я искренне поздравил его с победой. Судя по сильному возбуждению, далась она ему нелегко, и он подтвердил мои предположения.
- Да, парень крепкий орешек оказался, пришлось постараться. Здоровый, чёрт, всё плечо отбил. Я его на контратаках переиграл, по очкам, а так бы мне с ним не сладить.
Но уже в следующее мгновение Саша вспомнил о своих обязанностях секунданта, и пошёл переодеваться, так что когда я вскоре вышел в зал, он уже был на помосте ринга и, можно сказать, приступил к своим обязанностям. Сон освежил меня. Чувствовал я себя нормально и собранно. Как там бой сложится, неизвестно, но, по крайней мере, что будет зависеть от меня, сделаю. Пусть с моей стороны решение вы-ступить на соревнованиях было авантюрой, но раз начав, я решил дойти до конца. Вообще-то в жизни лучше придер-живаться золотого принципа, который гласит, что вовремя остановиться – большое дело, но в данной ситуации мне ни-чего особо не угрожает, разве что несколько синяков. Отправить себя в нокаут я не дам, в этом я был уверен, да и вообще ещё посмотрим, кто кого.
На ринг поднялся мой противник. Действительно, как Саша описал его, крупный и хорошо сложенный парень. Движения у него были спокойными и уверенными, и видно было, что выступать на ринге для него дело привычное. Моя голова работала как компьютер, пытаясь выстроить правильную тактику боя. Да, большой, сильный, значит надо противопоставить ему подвижность. Буду порхать по рингу, как бабочка, на три раунда меня хватит. Свалить его я вряд ли смогу, значит надо набирать очки. И всё же что-то меня не устраивало в такой тактике.
На ринг легко поднялся подвижный рефери небольшого роста, в светлых брюках и белой рубашке, при бабочке. Объявили, кто выступает, и вскоре нас вызвали на середину ринга, где мы соприкоснулись в приветствии перчатками, и снова разошлись по своим углам. Раздался гонг, мы сошлись на середине ринга, и начался бой.
Очень скоро я убедился, что защита противника практически непробиваема с дальней дистанции из-за его размера и длины рук. Он был повыше меня и возвышался надо мной как оборонительная крепостная башня. Похоже, его тактика была не дать мне пойти на сближение и постепенно набирать очки. За счёт своей подвижности я уходил от его ударов, за редкими исключениями, когда я не успевал и приходилось подставлять плечо или руки. Но сам я его защиту пробить не мог. Впечатление со стороны было в его пользу, потому что он всё время атаковал. При таком раскладе он рано или поздно меня «достанет» несколько раз, и этого ему будет достаточно, чтобы спокойно выиграть поединок по очкам. Так оно вскоре и произошло. Он «зажал» меня в углу, я не успел нырнуть под его руку, и пропустил удар. Спустя секунд тридцать, ситуация повторилась почти один к одному. Надо было что-то делать.
И я решил рискнуть, выбрать подходящий момент, пойти на сближение и провести серию ударов с ближней или со средней дистанции. Первый раунд уже подходил к концу, когда наконец представился подходящий момент. Он начал наступать, но при этом чуть приоткрылся, видать, уже привыкнув к тому, что я всё время отхожу. Этого мне было достаточно. Я метнулся вперёд и с ударом, прямым правым, пошёл на сближение. Удар прошёл, и даже сквозь перчатку я почувствовал твёрдость его подбородка. Уже в следующее мгновение я «взорвался» серией ударов, находясь на ближней дистанции. Часть ударов попала по его рукам, но последний, сильный правый боковой, прошёл, и я с небольшим нырком влево тут же разорвал дистанцию. Над моей головой мощно просвистел длинный боковой удар, но я уже был в безопасности. Ситуацию я оценил мгновенно. Судя по его небольшой раскоординированности, какой-то из моих ударов его хорошо потряс, и надо было быстрее развивать успех. Чему-чему, а уж этому меня профессионалы из нашего городка научили. Я сделал обманное движение левой в живот, и тут же нанёс серию из трёх сильных ударов – левой, правой, и закончил серию сильным левым боковым ударом. Удары получились не совсем чистые, пришлись частично по перчаткам, но всё равно получилось неплохо, я это чувство-вал. Теперь мы как бы сравнялись. Я снова с прыжком разо-рвал дистанцию, и, ещё не приземлившись на ноги, понял, что он на какие-то мгновения потерял равновесие. И тогда я уже без всяких приготовлений нанёс удар правой в солнеч-ное сплетение. О, я знал что это такое! Меня самого так ло-вили несколько раз, и ощущение было не из приятных. Но тут раздался гонг и первый раунд закончился.
Саша поставил табуретку, но я не стал садиться, а сделал несколько дыхательных упражнений. Саша быстро и спокойно комментировал наш поединок, быстро вжившись в роль секунданта и тренера.
- Хорошо, но не рискуй без нужды. Руки сразу на место, контратаки у него хорошие и резкие, может достать. И не очень наклоняйся, а то заработаешь «опасное движение головой». А так нормально!
Саша, раз согласившись стать моим секундантом, был полностью на моей стороне. Минута перерыва закончилась, раздался удар гонга, и мы снова сошлись на середине. Мой противник, похоже, полностью восстановился за время перерыва и не было заметно никаких следов недавнего потрясения. Всё же движения его стали более осторожными, и он уже не так агрессивно шёл в атаку. Картина боя в какой-то мере повторяла первый раунд, когда он наступал, а я оборонялся, уходя от его ударов. Но только теперь он был наготове. И всё же, несмотря на мою оборонительную позицию, бой проходил на равных. Я часто контратаковал сериями сильных и хлёстких ударов, и несколько он пропустил. Удары не были сильными, но своё действие оказывали, постепенно расшатывая его уверенность.
Каким-то краешком сознания я отметил напряжение, царившее в зале среди зрителей. В первом раунде настроение публики было намного более шумное и оживлённое, когда казалось, что победа их представителя уже «в кармане». Теперь исход поединка представлялся не таким очевидным. По-видимому, полученные противником потрясения от моих ударов не прошли даром. К концу второго раунда я почувствовал, что он начинает уставать. Его наступательный порыв чуть ослабел, и я был наготове, чтобы при первом удобном моменте пойти на сближение. Один раз, зажав меня в угол и нанося удар правой, он чуть-чуть «провалился» вперёд; я поднырнул под его правую руку, нанёс сильный удар «по корпусу», как говорят боксёры, и тут же, не останавливаясь, продолжил атаку, нанеся несколько сильных боковых ударов, после чего мы вошли «в клинч», сцепившись друг с другом. А вот этого мне делать не стоило. Он был выше и повис на мне всей своей тяжестью. Мы были совсем рядом; я чувствовал резкий запах его пота, и прямо перед моими глазами было его лоснящееся плечо. Я почувствовал мощь его рук и тела, и понял, что если сейчас он сумеет вывернуться и нанести удар, то мне придётся туго. Всё-таки восемь килограмм и три года разницы в возрасте давали себя знать. Надо было как можно быстрее вырываться из его объятий и разрывать дистанцию. Мне удалось уловить мгновение, когда он начал освобождать свою правую руку, чтобы нанести удар. В этот момент я собрал все силы, оттолкнул его от себя, отступил назад и одновременно присел. Над головой как будто просвистела кувалда – он всё-таки успел нанести удар. Надо было как можно быстрее разрывать дистанцию, но я был в неустойчивом положении. Возникла мимолётная пауза, и я понял, что сейчас он нанесёт удар снизу. Я уже начал подпрыгивать, когда это произошло. Подставил под удар оба предплечья. Удар пришёлся по левому. Поскольку я уже сам начал отпрыгивать, от удара моё тело отлетело в сторону как мячик, но я удержался на ногах. И в этот момент пришла сильная боль - последним ударом он повредил мне левую руку. Несмотря на возбуждение, когда обычно боли особо не чувствуешь, резкая боль как прострелила и плечо, и предплечье, и на несколько секунд у меня как будто помутилось в голове. Но противник продолжал атаку, и надо было как-то уворачиваться. Последние пятнадцать-двадцать секунд второго раунда я просто убегал от него по рингу, и если бы не гонг, я бы точно заработал предупреждение за пассивный бой. Зрители в зале оживились, и одобрительный гул подтверждал, что публика окончательно уверилась, что дела мои плохи. Но мне надо было любой ценой дотянуть до перерыва, а там я надеялся, что рука отойдёт.
На сей раз я сел на табуретку, поставленную Сашей на ринге. Он спросил, в чём дело. Голос у него был одновременно сочувствующий и обескураженный. Видно, он окончательно разуверился в моей победе, и теперь его занимало только то, как бы мне уйти с ринга на своих ногах. Я сначала тяжело дышал и даже не мог говорить. Обретя дыхание, я объяснил, что, похоже, повредил руку. Боль ослабла, но ломило плечо. Я пошевелил рукой, и понял, что всё-таки не выбил её, а раз так, то надо просто дождаться, чтобы прошёл болевой шок. К концу перерыва я уже мог контролировать руку. И хотя боль была сильной, можно было терпеть.
Третий раунд противник начал с мощных атак, может надеясь таким образом закончить бой досрочно. Но теперь я отвечал короткими и резкими контратаками. Я знал, что при таком темпе, в третьем раунде, надолго его наступательного порыва не хватит, усталость возьмёт своё. Так оно и произошло. Где-то через минуту после ожесточенного обмена ударами его напор ослаб, и движения замедлились. Наступила моя очередь, надо было переламывать ход поединка, если я хотел выиграть. А я хотел. И пусть сейчас во всём зрительном зале не было ни одного человека, кто бы мог предположить, что я выиграю, для меня это не имело никакого значения. Мы оба были измотаны поединком, и силы стремительно покидали нас обоих. Клинч во втором раунде мне дорого стоил, я сбил дыхание и потратил много сил, да и боль в руке не отпускала. Но сейчас всё это было неважно. Мне было ясно, что выиграет тот, у кого, как говорится, больше «морально-волевых», кто готов был терпеть и не потерять ритм. Я был готов. Уж очень много сил было уже отдано этому бою, чтобы он закончился поражением.
Теперь, когда я устал, в каждое движение надо было вкладывать дополнительное волевое усилие, чтобы поддерживать темп и скорость. Пожалуй, моим единственным преимуществом была подвижность. Вряд ли в таком состоянии я сумею собраться и нанести достаточно сильный удар, чтобы потрясти его. Я выманивал противника на себя, дожидался, когда он пойдёт в атаку, и в последний момент резко отходил в сторону и успевал нанести несколько хлёстких, но несильных ударов. В такие мгновения тело как будто замирало, в предчувствии боли в левой руке, но с этим я легко справлялся. Ничего, потерпим. Такая тактика работала, и я быстро набирал очки. Я чувствовал, как силы покидают меня, но темп боя не снижал. Скоро противник стал осторожней, и теперь его не так легко было спровоцировать на атаку. Я начал атаковать короткими сериями прямых ударов, в конце серии смещаться в сторону, и ещё сбоку дополнительно наносить несколько быстрых ударов. В один из моментов я не рассчитал, и он чуть не поймал меня на встречном движении, но в последнее мгновение я всё-таки успел пригнуться и встретил его сильным ударом правой в корпус. Его удар прошёл «скользом» по голове, не принеся мне вреда. Он потерял равновесие, и чтобы не упасть, ему пришлось опереться о пол рукой.
Когда по моим расчётам до конца поединка осталось секунд двадцать, я собрал воедино все оставшиеся силы, и начал атаковать, старясь концентрированно нанести хотя бы один сильный удар из серии. Дыхание рвалось из меня, силы таяли как снег на июльском солнцепёке, но я держался из последних сил и держал темп атак. Один мой сильный удар в голову прошёл, и я видел, что он хорошо потряс противника. Движения его сразу стали неуверенными. Рефери тоже заметил, остановил бой, отослал меня в нейтральный угол и открыл счёт. Зал разочарованно притих. На счёте «два» раздался гонг и поединок закончился.
Я знал, что выиграл бой, но я также знал, что судейство в боксе дело не всегда объективное. И всё же основное чувство была сильнейшая усталость, которая разом навалилась на меня. Я стоял в своём углу; Саша, мой добровольный се-кундант, одобрительно что-то говорил, но я был как в тума-не. Снова пришла боль в руке и заломило плечо. Рефери позвал нас на середину ринга и взял за руки. Образовалась пауза, после чего объявили, что я выиграл бой, и рефери поднял мою руку вверх.
Я приподнял канаты, устало поднырнул под них, и мы с Сашей спустились по лесенке с помоста. Пройдя между рядами зрителей, мы вышли из зала и вскоре оказались в раздевалке. Там я ещё минут пять сидел, чтобы просто отойти от боя и собраться с силами. Потом стянул перчатки, размотал бинты и, не сворачивая, бросил их в свою сумку. Потом оделся, и мы вышли на улицу. Там было темно и задувал холодный ветер, но мне было не холодно. Я поблагодарил Сашу, и мы очень тепло простились. По указанному им направлению я отправился на станцию. В темноте под ногами хрустел хрупкий весенний лёд, иногда я раскатывался на невидимых замёрзших лужицах, но не падал, и так постепенно дошёл до станции. Вскоре пришла электричка. Я сидел в почти пустом вагоне, за окном проносились изредка пятна света, но что там находилось, разглядеть было невозможно. Радости от победы не было, всё тело было заполнено какой-то неимоверной усталостью. Что-то меня точило, и вскоре я начал понимать, что именно. Всё равно это решение поехать на соревнование было чистейшей авантюрой. Я рисковал, и рисковал сильно. Победа далась мне неимоверным напряжением всех моих духовных и физических сил, я прошёл буквально по грани, на пределе, использовав такие ресурсы организма, которые в нормальной ситуации тратить не следует, потому что это уже что-то запредельное, не предназначенное для обычных дел, но должно применяться только в самых крайних случаях, когда речь идёт о смертельной опасности.
Назавтра меня ждал следующий бой, но сейчас, сидя в летящей в ночи электричке, я не верил, что сумею восстановить свои силы до завтра. Рано утром мне надо было уже быть на работе, потом занятия в институте и … когда?
Продолжение соревнований
Делать какие-то институтские задания вечером того дня я уже не мог. В Москве, по пути между вокзалами, зашёл в столовую, без аппетита поел, и вскоре был в общежитии. Как обычно, завёл свой «бесшумный» будильник, замотал его в полотенце, устроил в коробке из-под обуви, которую я ставил на кровати возле подушки, и улёгся в кровать. Будильник у меня был специальный, нешумный. Я отогнул маятник звонка, чтобы он не доставал до корпуса. Поскольку будильник стоял у меня почти под ухом, его верещание будило только меня.
Соседи по обыкновению занимались. Боря сидел в своей обычной позе на кровати, оперившись спиной о спинку, с подложенной подушкой и вытянув ноги вперёд. Он читал книгу по математическому анализу и по обыкновению грыз конец ручки. Армеец, подвернув ноги, сидел на своей кровати, прислонившись спиной к стене, и тоже что-то учил. В общем, всё как всегда. На фоне моей усталости учёба сегодня не казалась таким уж важным занятием. Бывший наш четвёртый сосед на следующий день после инцидента с гантелями переселился в другую комнату, и какое-то время мы жили втроём.
Спать, спать… Раз я ввязался в это дело, завтра надо быть в форме. Хотя в глубине души я понимал, что если завтра попадётся такой же противник, вряд ли я сумею так собраться, уж слишком много сил было отдано сегодняшнему поединку.
Проснулся я пол-пятого. В комнате царила темнота. Над ухом, затихая, верещал будильник. Ещё чуть-чуть, и я бы не проснулся и продолжил спать. Здорово видать я вчера уморился. Включил настольную лампу, которую с вечера ставлю на пол, чтобы не беспокоить остальных, и оделся. Внизу на диванчике, накрывшись пальто, спит вахтёрша. Я её не бужу. Спускаюсь в вестибюль, как обычно, открываю входную дверь, закрытую на засов, и выхожу на улицу. Там метёт метель, видать одна из последних этой зимой. В свете уличных фонарей быстро-быстро пролетают снежинки и исчезают в темноте. Хорошо! Я полубегом, чтобы согреться, добираюсь до станции. Под ногами легко похрустывает свежевыпавший снег, иногда с тонким хрустящим звуком ломается лёд.
То ли из-за непогоды, то ли ещё почему, но только сегодня с утра рабочих на складе мало, а работы, как обычно, много. И завертелось колесо. Я привычно включаю транспортёры, таскаю ящики, подвожу их к дальним выходам на электрокаре, иногда работаю на подъёмнике. Никаких разрешений работать на подъёмнике и электрокаре у меня, конечно же, нет, но когда народа мало, на это закрывают глаза. Мы работаем довольно быстро, и хотя людей немного, машины загружаются быстро, и очередь небольшая.
Назад ехать весело. Рассвело. Утренняя метель закончилась, холодное небо разъяснилось, и свежий снег ослепительно блестит на солнце. И я как-то совсем забыл, что сегодня вечером у меня снова поединок. Занятия в институте идут как обычно, и только около четырёх часов как будто что-то толкает – пора ехать! Спортивная сумка у меня с собой, и я рысью бегу на станцию, а дальше вчерашний путь повторяется один к одному.
Трудно сказать, что руководило организаторами соревнований, когда они составляли пары на сегодня. Вчера всё было ясно – вышибить из борьбы чужого новичка, чтобы оставить побольше своих и тем самым увеличить их шансы дойти до финала. Но это у них не получилось. Просчитавшись раз, сегодня они решили не рисковать и поставили меня в паре с таким же «чужаком», как и я сам, из другого города. На разминке я подошёл к нему, и мы довольно дружелюбно поговорили. Парень мне понравился. Судя по тому, что я видел на разминке, уровень у него был неплохой, вёл он себя уверенно, и всё же он заметно уступал моему вчерашнему противнику. Я его бой не видел, но зато он видел мой, и я так понял, что мои боксёрские таланты он оценивает выше, чем они на самом деле стоили. И теперь это была моя забота, как этим воспользоваться.
Поединок начался ровно. Я держал противника всё время настороже, и из-за этого он большую часть боя провёл в обороне. В конце первого раунда, когда он начал более активно атаковать, я обрушил на него серию неточных, но очень сильных ударов, в основном попавших по перчаткам и плечам, и он опять ушёл в защиту. Мне надо оказать на противника психологическое воздействие. Не всегда это удаётся, но на сей раз получилось. Сила ударов впечатлила его, и он решил быть поосторожнее. Мне только этого и надо было. Под конец, уже в третьем раунде, я собрался и закончил бой серией удачных атак. Это был равный бой, в котором я за счёт более наступательной тактики немного переиграл противника по очкам. Оба мы были довольны проведённым поединком, и по окончании боя тепло обнялись, и так стояли несколько секунд, от избытка чувств похлопывая друг друга по спине. Сказанное может звучать странно, но так оно и есть на самом деле, и я потом не раз испытывал это хорошее чувство товарищества и взаимного уважения к сопернику. Таким вот образом я вышел в финал. В тяжелом весе обычно меньше участников, и боёв они провидят меньше, так что в моём случае мне понадобилось два боя, чтобы выйти в финал. Финальные поединки были запланированы через день, на субботу, в дневное время.
Потом мы с Сашей и моим новым знакомым, Петром, посмотрели бой, победитель которого тоже выходил в финал в моей категории. И хотя бой был равным, уже во втором раунде я понял, с кем мне предстоит встречаться. Это был высокий, широкоплечий, жилистый парень. Он был немного выше меня и потяжелее. На ринге держался прямо и складывалось такое ощущение, как будто он несколько пренебрегал защитой. Тем не менее, ударов он пропускал мало. Атаковал он равномерно и постоянно, как машина. Было неясно, как построить с таким тактику боя. Петр обратил моё внимание на то, что он часто открывал корпус, и вроде бы этим можно было воспользоваться. Его противник на ринге как будто прочитал наши мысли, и в серии ударов попробовал достать соперника по корпусу. Но не тут-то было. Тот довольно легко успевал блокировать удары, и быстро «достал» нападающего на отходе. В общем, крепкий орешек. И всё же я видел, что он послабее моего первого противника. Должна быть и на него какая-то управа, надо будет поду-мать, тем более что впереди у меня два дня.
В пятницу день был занятой - надо было сдавать задание по математическому анализу. С работы я вернулся немного раньше, чем обычно, ещё успел глянуть свои записи, и отправился на занятия. После сдачи задания были лабораторные по химии, и там я пробыл допоздна. В пятницу же была тренировка. Заниматься я не стал, но сходил в спортзал, уже под конец тренировки, рассказать Игорю Львовичу, как прошли эти дни. Он уже знал о моём выступлении (приехав в Москву в тот вечер, я ему сразу позвонил), и в субботу собирался приехать, посмотреть бой. Другие ребята окружили нас и с интересом прислушивались к разговору. Спросили, трудные ли были бои. Я откровенно ответил: «На пределе моих возможностей. Знал бы, что меня там ждёт, не поехал бы».
- А сейчас как настрой? – спросил кто-то. И я не знал, что ответить.
- Не знаю даже. Постараюсь, но как получится, кто знает. – Мой ответ в какой-то мере разочаровал собравшихся. Наверное, они ждали от меня большего оптимизма. Чтобы объяснить, что я имею в виду, я добавил: «Опыта и мастерства мало, а там участники опытные боксёры, и сложно с ними работать».
Игорь Львович внимательно смотрел на меня, и по его виду я понял, что он догадался, что я имею в виду. Он отвёл меня в сторону, и доверительно сказал: «А ты не думай о победе, вообще. Отработай как можешь, и всё. И если что, себя ни в чём не вини. Понял?»
- Понял, - коротко ответил я. И всё же для себя я настраивался на бой немного по-другому. Для меня это в первую очередь был бой с интересным партнёром, которого я хотел переиграть. Финал, это уже было дело десятое. Есть конкретный противник, его надо победить, и всё, как будто это обычный спарринг на тренировке. Быть никому неизвестным тоже имеет свои преимущества. Никто не ожидает от тебя победы, и потому не давит груз ожиданий. Из-за этого так сложно защищать чемпионское звание. Потом, незнакомого противника могут недооценить по причине его неизвестности.
Свои две победы я расценил как чистую удачу. И если второй бой я провёл более-менее уверенно, к первой победе я прошёл, можно сказать, по лезвию ножа, приложив несоразмерное количество усилий. Раньше со мной так бывало только при игре в шахматы. Я не знал наработанных комбинаций, но просто очень сильно напрягался, и за счёт этого мог выиграть даже у шахматистов-разрядников. Однако таким образом я мог сыграть только одну партию, и следую-щую уже обычно проигрывал – второй раз на такую концен-трацию сил я был не способен. А шахматист-разрядник иг-рает стабильно, для тех же самых комбинаций ему не надо удерживать в голове всю игру «пофигурно», он мыслит на разных уровнях общности, и больше в терминах шахматных комбинаций.
В субботу я выспался, поел с вечера сваренную курицу, и отправился на соревнования. На улице весна понемногу вступала в свои права. По краям дороги снег подтаивал, и асфальт на дороге был в основном чистый. На пешеходной дорожке появились оттаявшие участки. В голове вертелись какие-то песни; мелодии возникали сами по себе и волновали душу. Я так пока и не придумал, какую тактику избрать в предстоящем бою. Я помнил неэмоциональный, «машинный» рисунок боя моего соперника, и не видел, где у него слабое место. И только сидя в электричке, зажатый на скамье между двумя женщинами – вагон был набит битком – меня вдруг осенило, что вот эта его «машинность» и есть сла-бое место. Надо будет попробовать постоянно сбивать его с ритма, навязывать «рваный» темп боя. Я мог работать в любом ритме и легко менять его. На этом и остановился. Обдумывая по дороге эту стратегию, в итоге я дополнил её необходимыми деталями.
Спортивный зал был набит до отказа, что и следовало ожидать – финал, выходной день. Игорь Львович уже был на месте, и увидел меня первым. Вскоре подошёл и Саша. Хотя сегодня моим секундантом мог быть Игорь Львович, я попросил Сашу, сказав, что раз уж мы начали это дело вместе, давай доведём его до конца. И видно было, что ему эти слова понравились, всё-таки за эти дни мы с ним подружились. Саша вчера проиграл свой полуфинальный бой, но по нему нельзя было сказать, что он сильно огорчился. Я как мог его утешил, на что он ответил: «Знаешь, для меня и полуфинал большое достижение. Надо «по чину брать»», - вспомнил он пословицу, и рассмеялся.
- Интересно бы узнать, по какому такому «чину» я в финале оказался, - задумчиво ответил я. Саша внимательно посмотрел на меня, и неожиданно сказал.
- Может, потому что по-другому ты не можешь. Я вообще не понимаю, как ты выиграл первый бой. Ты не должен был его выиграть. И всё-таки ты это сделал, и победил вполне заслуженно, всё чисто, но я не понимаю как, откуда ты находил в себе силы и каждый раз снова переламывал ситуацию? Ты пойми, никто бы не поставил и ломаного гроша на твою победу тогда, даже я.
Саша выдал эту неожиданную и откровенную тираду и посмотрел на меня, как я отреагирую. Я подумал, и ответил вполне откровенно.
- А я с тобой согласен насчёт первого боя. Для меня эта победа счастливый случай, и именно так я её расцениваю. Это не мастерство, это просто неспособность проигрывать, потребность идти до конца, любой ценой. И кто его знает, насколько это хорошо, и насколько плохо.
Саша, похоже, понял всё, что я хотел этим сказать, но разговор становился слишком серьёзным и он предпочёл перевести его в другое русло.
- Ладно, ты как-нибудь приезжай, и мы это дело обсудим, а сегодня у тебя финал. Придумал, как справиться с «большим»?
Я сразу понял, что он имеет в виду моего противника, и рассказал Саше о своих планах. Он подумал, одобрительно покачал из стороны в сторону головой, и согласился, что, пожалуй, это может сработать.
Бой я начал в замедленном темпе, кружась по рингу вокруг соперника. Он пытался навязать свой более быстрый ритм, но я не поддавался и продолжал сбивать темп. В конце концов, он смирился с навязанной мной манерой боя и как бы привык к ней. И тут я «взорвался» несколькими сериями сильных и быстрых ударов, буквально осыпая противника. Переход из почти сонного состояния в остервенелую атаку свершился почти мгновенно. До конца первого раунда я сумел удержать этот бешеный темп, что привело моего противника в некоторое замешательство. Он не успевал реагировать на град сыпавшихся на него ударов, и не-сколько хороших прямых достигли цели.
В перерыве Саша изумлённо сказал: «Слушай, ну ты просто бешеный какой-то! Он, по-моему, боится, что ты его искусаешь». Я, отдышавшись, подмигнул Саше, и с ухмылкой ответил: «Что и требовалось доказать».
Разумеется, выдержать такой темп весь поединок я не мог. Второй раунд я снова начал в каком-то церемониальном танце насытившейся пчелы. Однако усыпить бдительность противника мне не удавалось, он всё время был настороже и несколько нервно реагировал на все мои телодвижения. Во время боя я нанёс несколько очень сильных ударов. И хотя они пришлись по перчаткам, их обладателю тоже хорошо досталось, и по его поведению я видел, что они его потрясли. Я пытался развить успех, но он ушёл в глухую защиту, и я не стал тратить силы, да к тому же в такой ситуации легко было нарваться на ответный удар.
В начале третьего раунда я по своей неопытности перестарался, и чуть не усыпил зрительный зал своим пассивным поведением, за что заработал предупреждение от рефери. Спустя несколько секунд после предупреждения я так «взорвался», что меня было впору утихомиривать. Высыпав на противника град ударов, я снова утихомирился – надо было немного отдышаться, поднакопить силёнок, и перед концом третьего раунда повторить представление. Однако мой противник тоже понимал, что конец – делу венец, и торопился наверстать упущенное. Так что отдыха не получилось. Его длинные сухопарые руки, как рычаги машины, выдавали сильные прицельные удары, и по рингу он тоже двигался хорошо, перехватывая мои отходные маневры и старясь загнать меня в угол. Но всё-таки он начал свои атаки немного раньше, чем следовало, и вскоре я начал замечать, что он начинает выдыхаться. В один из моментов он пошёл на меня, приоткрыл корпус, я метнулся навстречу и длинным правым прямым резко ударил его в район солнечного сплетения. Я даже не услышал, а скорее почувствовал, как он охнул, но бой, тем не менее, не прекратил. Рефери заметил, что он не в порядке, остановил бой, и открыл счёт, давая ему восстановиться. Досчитал до девяти, внимательно глядя боксёру в глаза, и продолжил поединок. За время счёта я тоже отдышался, и до конца раунда снова сумел отработать в очень быстром темпе, не давая противнику опомниться.
Звучит гонг, и финальная схватка, и эти первые соревнования, для меня закончены. Вскоре рефери поднимает мою руку, я пожимаю перчатки своему сопернику, а потом мы обнимаемся с Сашей, который стоит за канатами. Поблизости оказывается Игорь Львович, и поздравляет меня с победой. Лицо у него у него несколько озадаченное, и я догадываюсь, отчего. Бой на сей раз я провёл как хозяин ринга, как профессионал. Но он то знает, что ещё пять месяцев назад я был полный новичок, и такой прогресс может озадачить кого угодно. Озадачивает он и меня, и откровенно говоря, я не знаю, как к этому относиться. Для меня это задача, которую ещё предстоит решить.
Глава 2
Держи марку, студент!
После выступления
В понедельник ребята из секции сделали и вывесили большой плакат в студенческой столовой, в котором поздравляли меня с победой. У нас в институте спортсмены не пользовались особой популярностью, и всё же молодым импонирует сила, тем более в таком виде, как бокс, и многие обратили внимание на поздравление. Однако сам я не считал победу чем-то заслуженным. Для меня она по-прежнему была если не случайностью, но каким-то выбросом, отклонением от нормы. За те несколько дней после соревнований, ещё раз проанализировав все свои бои, я только укрепился в этом мнении. По этой причине, спустя три дня, я сам снял поздравление в столовой. Я бы снял его сразу, но понимал, что ребята из секции старались и делали это искренне, и поступи я так, меня бы никто не понял.
Дни побежали своей чередой, как будто ничего не произошло. Дела по-прежнему занимали почти всё время. Даже эти несколько поездок на соревнования нарушили ритм. На это время пришлось отменить репетиторские занятия с сыном заведующей, и потому в воскресенье я занимался с ним дольше обычного, хотя через два дня надо было самому сдавать задание по аналитической геометрии, и мне лучше было бы потратить время на задание. Но вскоре всё снова вошло в свою колею и соревнования как-то очень быстро забылись. Я по-прежнему с утра работал, потом учился, а вечерами ходил на тренировки или занимался со своим учеником, а потом делал свои задания. В то же время, я не мог сказать, что жил в напряжении. Дела особо не задевали мою душу, и я успевал замечать и радостные весенние изменения в природе, и ходить в бассейн, и этого хватало для разрядки. Душа моя чутко реагировала на мельчайшую новизну. В ней возникали яркие и сильные эмоции буквально из ничего, и часто интересный ракурс знакомой улицы, или просто картина заката или рассвета порождали радостные и сильные чувства. Тающий снег или хрустящий лёд под ногами, когда рано утром я шёл на работу, могли вызвать такие радостные чувства, что потом целый день проходил под их благодатной сенью. Эмоции вызывали воспоминания, но они всегда были приятными, и явь в них сладко мешалась с мечтами. Сказанное может звучать для многих странно. Как я потом узнал, такие сильные и радостные чувства присущи далеко не всем людям, но тогда я об этом не задумывался, моё состояние казалось для меня самым естественным, да оно и было естественным для меня. Интересно, что я мог сочетать такую сильную позитивную эмоциональность с расчётливым и рациональным поведением, когда надо было делать дело. В таких случаях как будто включались другие участки мозга, и я начинал соображать спокойно, быстро и чётко, хорошо контролируя ситуацию. Не скажу, что такое происходило всегда. Бывали сбои, когда моя эмоциональная натура брала верх, и я не мог справиться с нервным волнением. В таких случаях я часто терпел неудачу. Часто, но всегда. Иногда, даже несмотря на сильнейшее возбуждение, разум всё-таки брал верх и, хотя возбуждение оставалось сильным, я начинал использовать как будто другой участок мозга, и это спасало ситуацию.
Мой успех для меня не имел никаких последствий. Хотя я выиграл соревнования, и формально должен был теперь войти в сборную области и участвовать в следующем круге соревнований, в неё взяли моего соперника по первому бою. Думаю, для меня такой исход был только к лучшему. Иначе надо было ехать на спортивные сборы, потом на соревнования, а мне надо было работать и учиться. Да и вообще я решил для себя, что вот теперь я побывал на соревнованиях, понял, где нахожусь по отношению к другим боксёрам, каков мой уровень, и пока достаточно. Стало ясно, что мне теперь надо делать, в каком направлении развивать свои навыки. Одним словом, необходимо было постепенно дорасти до того уровня, на который я слишком быстро поднялся в силу сложившихся обстоятельств. Я знал, что могу очень хорошо провести один бой, также как я мог сыграть хорошо одну партию в шахматы не имея никакого представления о типовых шахматных комбинациях, что отличает опытного шахматиста. Однако настоящее мастерство подразумевает стабильность результатов и умение чётко рассчитать свои силы на всю дистанцию. А вот этих навыков у меня не было, и надо было их поскорее развивать, если я хотел укрепиться на достигнутом уровне и затем двигаться дальше.
В «гостях»
Незаметно приближались весенние экзамены. Студенты, занятые зачётной сессией и сдачей последних заданий, стали реже появляться на тренировках, и получилось, что в спортивном зале я проводил время в основном с местными городскими боксёрами. Меня как бы негласно приняли в «клуб» спортсменов с более высокой спортивной квалификацией и победами на крупных соревнованиях. Конечно, в мастерстве я им уступал, но зато быстро учился в их именитой компании. Со многими у меня сложились очень хорошие, и даже дружеские, отношения. Как-то раз один из них, Пётр, пригласил меня в его спортивный клуб в Москве. Мне было интересно, и я с энтузиазмом согласился. Договорились о времени, и в один из ласковых и тихих подмосковных вечеров мы с ним встретились на платформе. Рядом со станцией росли деревья, на которых уже распускались молодые нежно-зелёные листья. Мы дождались электрички и отправились в Москву. По дороге я расспрашивал Петра о соревнованиях, в которых ему приходилось участвовать, о работе на заводе. Он с удовольствием рассказывал о проведённых боях, поведал о нескольких интересных приёмах, которые сам использовал. От него я первый раз услышал, как можно вначале отклонить руку противника, а затем нанести удар. Вообще-то этот приём на грани нарушения, но оказалось, что при определённом исполнении судьи к такому удару придраться не могут. Исполнить приём относительно несложно, но делать его нужно очень быстро. У меня резкости хватало, и этот трюк мне потом пригождался много раз.
В зале спортивного общества «Спартак» Пётр познакомил меня с другими боксёрами. При представлении он перехвалил меня, и мне со смехом пришлось его поправить. Обычно в таких случаях, когда появляется новый боксёр, устраивается что-то вроде показательного боя. Тренеры используют возможность, чтобы спортсмены познакомились с новой тактикой, может быть техническими приёмами, да и вообще внести разнообразие в тренировку.
Тренер был весёлый мужчина средних лет; небольшого роста, подтянутый и подвижный. Как только закончилась разминка, он подошёл ко мне и предложил поработать с ним «на лапах». Было ясно, что он хочет оценить мой уровень и подобрать примерно равного соперника. Я наносил удары, а он время от времени пытался достать меня ответными движениями. В этот вечер я был, что называется «в ударе» - чувствовал себя в хорошей спортивной форме. Снаружи постепенно темнело, и отблески красноватого заката причудливо мешались на стенах зала с электрическим освещением. Под конец тренер начал наступать на меня и быстро наносить серии ударов. Я успевал их блокировать и даже ещё отвечать ударами по «лапам». В конце концов, он принял какое-то решение, прекратил упражнения, и выкрикнул имя.
На его зов к нам подошёл симпатичный парень, атлетически сложенный, по виду полутяжеловес. Конечно, вес у него был явно больше восьмидесяти одного килограмма, максимальный вес для «полутяжа», но это обычное дело, потому что перед взвешиванием на соревнованиях боксёры сбрасывают вес. Я был тяжелее его килограмма на три-четыре. Тренер подошёл к нему, и стал инструктировать. Особо не было слышно, что он говорил, поскольку а стоял в стороне, но несколько фраз разговора уловил, в том чисел «без нокаутов». Одна эта фраза сразу заставила меня подобраться. Значит, надо будет работать аккуратней, у противника резкие и сильные удары, раз он может нокаутировать соперников.
В вытянутом по форме зале было несколько рингов. Тренер показал нам на ринг в конце зала, а сам начал давать задания боксёрам. Я поднялся на помост, и следом легко запрыгнул и поднырнул под канаты мой противник. Лицо у него было открытое и приятное, и он мне сразу понравился. Он тут же подошёл ко мне и непринуждённо начал разговор, спросив, откуда я. Услышав ответ, удивился, сказав, что первый раз видит боксёра из нашего института, который был больше известен как место, где приходится много учиться. Я перевёл разговор в шутливое русло, ответив пословицей, что «в семье не без урода», на что он рассмеялся и похлопал меня по плечу. Потом он в прежнем дружелюбном тоне сказал, что в таком случае мне надо беречь свою голову, но самому - возлагать надежды на него не стоит. Тут на ринг поднялся тренер, который решил судить бой по всем правилам, отослал нас в свои углы, и затем объявил: «Состоится поединок между обществами «Спартак»», при этом он показал на моего противника, - «И «Буревестником»», - и сделал жест в мою сторону. Потом, как положено, вызвал нас на середину ринга, мы как бы пожали друг другу руки, соприкоснувшись перчатками, и вернулись в свои углы. Я успел заметить, что многие боксёры, прекратив тренировку, подтянулись к рингу в качестве зрителей, но тут же раздалась команда «Бокс!», и начался бой. Теперь мне было не до зрителей.
По хладнокровному поведению моего противника я понял, что имею дело с опытным боксёром. Бой он вёл красиво, напористо и чётко. Для его веса он был подвижный; передвигался едва ли не как средневес. У меня был выбор: принять его темп, или попробовать навязать ему свой, но пока мне трудно было решить, что лучше. Что-то мне подсказывало, что он вполне способен провести весь бой в таком быстром темпе; при его весе такие плотные и сильные мышцы в состоянии обеспечить его энергией на все три раунда. На этот счёт чутьё у меня хорошее. На пробу я попытался подстроиться к его быстрому темпу, и вроде получилось - я и сам достаточно резкий. Но был большой вопрос, хватит ли меня на весь бой, в этом я уверен не был. Мы обменивались быстрыми и хлёсткими ударами, а такие удары требуют много энергии. Я немного сбавил темп, он тут же это почувствовал, и начал активно атаковать. Я блокировал удары, уклонялся и в основном отходил назад или в стороны, так что инициатива боя перешла к нему. Пока я не пропускал ударов, но пару раз через перчатки мне досталось, удары были жёсткие. Впрочем, ещё до боя, поглядев на своего соперника, я как-то настроился на это, и сила его ударов меня не деморализовала. Я ждал удобного момента, чтобы он хотя бы немного открылся, и тогда контратаковать, но мой противник, как говорится, «знал своё дело туго». Это был опытный и сильный боксёр; он не расслаблялся ни на одно мгновение и не забывал о защите. Всё же в какой-то момент он чуть-чуть «провалился» вперёд; в этот момент, вместо того, чтобы отойти назад, я ушёл вправо, и тут же нанёс ему два сильных удара в голову, левой и правой. Он успел подставить перчатку, но один удар, заключительный правой, хотя и нечисто, но прошёл. Так что мы как бы сравнялись, но инициатива всё равно была на его стороне.
Постепенно я приспособился к его стилю и темп боя уже не казался таким быстрым. Я уверен, он не снижался, но теперь я чувствовал себя немного увереннее, чем в начале, когда предложенный им быстрый темп всё-таки смутил меня. Он вёл бой в основном на дальней и средней дистанциях. Если атака с дальней удавалась, и я переходил в защиту, он быстро сближался и со средней дистанции продолжал атаковать, но как только я собирался и начинал контрата-ковать, он быстро разрывал дистанцию, пережидал мою ата-ку, и тут же начинал свою, следуя той же схеме. В общем, я ничего не мог сделать. Мой противник медленно, но верно выигрывал бой своей инициативой и жёсткой наступательной тактикой. Большую часть времени мне приходилось обороняться, а его защита казалась непробиваемой. Он увёртывался от моих ударов, принимал их на плечо, либо блокировал перчатками. Мне надо было что-то придумать, и придумать быстро, но пока всё внимание было поглощено весьма напряжённым боем. Где-то должно быть решение. Я просто чувствовал это. В этой жёсткой, умелой, но всё-таки несколько однообразной тактике должно было быть слабое звено. Вот он, противник, передо мной, все действия его на виду, ну так найди его слабое место! Но то ли из-за скорости боя, то ли из-за того, что приходилось напрягать все силы, чтобы хоть как-то держать ситуацию под контролем, ничего придумать не удавалось. Я начал кружить вокруг него, комбинировать удары по корпусу и в голову, в надежде раздёргать его, чтобы он открылся, но эта тактика тоже не сработала. Идти на обмен ударами пока смысла тоже не было – по силе ударов мы были примерно равны, и потом, я помнил услышанные слова тренера - «без нокаутов».
Решение пришло как-то само. Просто вдруг выплыло в голове – чёткое и простое. Надо перехватить начало его атаки, на встречном движении, когда он этого не ожидает. Рисунок боя уже установился, появилась некоторая повторяемость, и это должно было хотя бы немного ослабить его бдительность. Пока он был хозяин положения; его тактика определяла ход поединка, и он ей следовал. Нащупав это слабое место, я начал готовить ему «западню». Но тут раздался гонг - за временем следил один из боксёров - и мы, тяжело дышащие и разгорячённые, разошлись по своим углам. Пот с меня лил градом.
Боксёры, стоящие вокруг, негромко обсуждали поединок и подшучивали над моим противником.
- Что, Вася, крепкий тебе орешек достался? - на что мой соперник вначале только улыбался, не в силах говорить, а потом, отдышавшись, ответил.
- Может, сам хочешь попробовать? Только смотри, чтобы этот «орешек» тебе голову не расколол. - Боксёры дружно рассмеялись.
Раздался гонг, и мы снова сошлись на середине ринга. Я решил не откладывать осуществление своего замысла, и уже секунд через пятнадцать второго раунда привёл свой план в исполнение. После ответной контратаки я сделал небольшую паузу, и такое движение корпусом, как будто отклоняюсь назад, собираясь разорвать дистанцию и перейти в оборонительную позицию. Противник в это мгновение находился чуть ближе, чем следовало, но по установившемуся рисунку боя уже готовил свою новую атаку. Однако на сей раз я его опередил, быстро сблизился, и со средней дистанции нанёс подряд несколько сильных ударов, сначала в голову, а потом по туловищу. Он быстро собрался, ответил боковыми, но я присел и вся эта «артиллерия» пролетела мимо, а я снова нанёс два прямых удара и завершил его сильным боковым правой. Это была хорошая, удачная атака и я знал, что потряс противника. Тренер прокричал «Стоп!», отослал меня в нейтральный угол, а сам принялся рассматривать своего боксёра. Вскоре бой возобновился, но теперь рисунок поединка поменялся. Паритет был восстановлен, и мой соперник стал осторожней. Однако до окончания боя было ещё далеко, и всякое могло случиться. До конца второго раунда мы отработали примерно на равных. Он быстро восстановился, что я сразу почувствовал по возросшей силе ударов и более наступательной тактике. Я больше передвигался по рингу, чаще отходил не назад, а в сторону, в самый последний момент, и иногда при этом успевал наносить длинный боковой удар. Такие удары получаются несильными, так как позиция неустойчивая, но очки они приносят и производят хорошее впечатление на судей, в качестве которых у нас были другие боксёры.
В перерыве мне едва хватило времени отдышаться, но чувствовал я себя неплохо, и сил на третий раунд осталось вроде достаточно. Так что, если не собью дыхание, темп удержу. Мой противник тоже не выглядел сильно измотанным. Конечно, после двух раундов в таком высоком темпе усталость начинает сказываться, но меня ещё мобилизовало желание хорошо закончить бой. Всё-таки во втором раунде я сумел переломить ход поединка, и это воодушевляло. Я начал готовить свою «коронку», длинный боковой правой из приседа, завершающий серию из ударов левой в голову, левой в живот и правым боковым в голову. В первом раунде я об этом и помыслить не мог, до того быстрым был темп боя, то теперь, когда усталость начала брать своё, скорость его движений чуть замедлилась. При каждом удобном случае я атаковал противника сильным левым в голову, а затем пытался нанести удар в живот. Он в этот момент старался достать меня ударом правой. Я, в свою очередь, пониже наклонялся, но не всегда это помогало, и хоть и через перчатку, но мне доставалось. Вскоре я понял, что мне лучше удаётся маневр, когда я вначале провожу серию атак, потому что в этот момент его положение становится не таким устойчивым, и ему сложнее быстро нанести ответный удар правой. Не то что я прямо вот так мыслил, словами, но эти соображения появлялись в голове без слов, очень быстро, и я сразу подстраивал под них свою тактику.
В какой-то момент я проводил серию атак, перехватил его отход, когда он оказался в углу, и начал «зажимать» его там. Я уже так делал несколько раз, а потом входил в ближний бой и мы обменивались ударами. Я всё-таки был немного выше его и тяжелее, и ближний бой был мне более выгоден. Но в этот раз я провёл запланированную комбинацию. Сильный левый в голову, левой в живот, он пытается ответить и при этом раскрывается; я приседаю, уклоняюсь от его удара влево, и одновременно наношу длинный боковой правой, вложив в удар уже немногие оставшиеся силы. Он проходит вчистую. Противник кренится набок, опираясь, касается рукой покрытия ринга, но не падает, выпрямляется, и встаёт в оборонительную позицию. Однако движения его неуверенные, и ему приходится переставлять ноги, чтобы сохранить равновесие. Тренер останавливает бой, я сам ухожу в нейтральный угол, а тренер открывает счёт. На счёт девять бой возобновляется, но я вижу, что мой противник ещё не отошёл от удара. Я начинаю просто кружить вокруг него, делая ложные движения, но не нанося ударов, давая ему время восстановиться. Скоро звучит гонг, и бой закончен. Всем понятно, кто его выиграл, и среди боксёров чувствуется некоторое разочарование - ясно, что болели они за своего.
Народ расходится по залу, и тренировка продолжается. Звучат удары перчаток о снаряды, слышатся резкие крики тренера. Вокруг обычная атмосфера тренировки. Мы с моим соперником постепенно отходим от боя. Оба слишком устали, чтобы испытывать какие-либо чувства. Потом вполне дружелюбно, со взаимным уважением, обсуждаем некоторые детали боя. Он отмечает мою подвижность, которую редко можно увидеть среди боксёров тяжёлого веса. Я делюсь с ним теперь уже прошлыми опасениями, что не выдержу предложенного темпа боя. Он смеётся, подмигивает мне, и говорит: «На том и стоим». Мы хлопаем друг друга по спине, прощаемся, и он отправляется работать на снарядах. Я стою, не зная, что мне тут ещё делать. Можно тоже чем-нибудь заняться, дожидаясь окончания тренировки, а вернее Петра, чтобы отправиться с ним обратно.
Подходит тренер, и комментирует бой: «Ну что, молодец, неплохо. Хорошо собрался во втором раунде, и потом до конца ровно отработал. Двигаешься для своего веса хорошо, это твоё преимущество. Из защиты в атаку быстрее переходи, старайся перехватывать инициативу в любом эпизоде. Начав обороняться, уже думай об атаке. Обороной бой не выиг-раешь, верно?» - он весело смотрит на меня. Я охотно соглашаюсь. Он шутливо тыкает меня кулаком в живот и отправляет работать на снаряды. Потом я ещё прыгаю на скакалке, скрещивая руки, с двойными оборотами, назад, вперёд, и со всякими другими боксёрскими фокусами. Скакалка для боксёра не просто ещё одно тренировочное приспособление. Прыгать на ней также в какой-то мере искусство, есть в этом занятии элемент эстетики и предмет профессиональной гордости. Одним словом, класс боксёра как бы обязывает его хорошо работать со скакалкой.
Уже поздно вечером мы добираемся с Петром до нашей платформы. Темно. Перестук колёс пригородного поезда затихает вдалеке, становится тихо. Подмосковная ночь, прохладная, но безветренная, какая-то ласковая. Да, это не Сибирь. Там больше всё крайности, то жара, то холод. А впрочем, нормальное место, жить можно. Мы с Петром доходим до перекрёстка, где прощаемся, и каждый идёт в свою сторону. Уже отойдя, Пётр кричит издалека: «Держи марку, студент!» Я смеюсь, и отвечаю ему в тон: «Буду Петя, буду!». В ответ из темноты доносится удовлетворительное: «Вот так!».
В общежитии обычная суета. На широкой лестничной площадке второго этажа собралось много народа. Кто-то принёс две пары боксёрских перчаток, и желающие могут боксировать. Таких находится несколько человек, и бои идут весьма бескомпромиссные, хотя мастерства многим не хватает. Я ненадолго задерживаюсь, разговариваю с ребятами, мельком наблюдая за поединками часто сменяющихся противников. Отшучиваюсь от предложения провести бой на площадке, а потом отправляюсь к себе в комнату. Там меня снова ждут занятия, но уже интеллектуальные. Окно приоткрыто, из него веет прохладой ночи. Напротив угадывается спортивный корпус, но сейчас там темно, и лишь боковой вход освещает тусклая лампочка. Мои соседи по комнате занимаются обычным делом – учатся. Вместо бывшего сожителя, пострадавшего зимой от моей вспыльчивости, к нам поселили москвича, который лишь во время учёбы ночует в общежитии, а так живёт дома, в Москве.
Весна, летняя сессия
Рано утром следующего дня я трусцой бегу на станцию – чтобы согреться и проснуться. Вообще-то я привык вставать рано, из-за работы, но в иные дни, когда поздно ложусь, уже встав и придя на склад, внутри я всё ещё продолжаю спать. Необходимы полчаса интенсивной физической работы, прежде чем я окончательно просыпаюсь. Вот и на этот раз, я даже не запомнил, как добрался до склада, и окончательно пробудился только когда мы загрузили, наверное, пятую или шестую машину.
Когда я ехал назад, сидя в электричке и разглядывая весёленькие придорожные рощицы деревьев со свежей зеленью, спать уже было неохота. Я вспоминал и анализировал вчерашний бой. Правильно ли я сделал, сбросив темп в первом раунде? Наверное, надо было это сделать постепенно, навязав свой ритм противнику. То, что я бы не выдержал бой в предложенном темпе, сомнений не было. Противник был как минимум года на три-четыре старше меня, и в таком возрасте это много значит. А свой темп я мог бы попробовать навязать, но вместо этого предпочёл отдать ему инициативу. Собственно, бой я выиграл двумя ударами, и если бы они не прошли, я бы проиграл. Так что победу надо строить на прочном фундаменте, на удачный удар надеяться нечего. Защиту я тоже вначале построил не очень хорошо, и надо честно сказать, что я всё-таки поначалу опасался своего противника больше, чем надо, и это немного сковывало мои действия. Сложно сказать, какую именно тактику надо было использовать в начале. Наверное, основное, это надо было с самого начала постараться навязать свой ритм, не подстраиваться под предложенный им быстрый темп. Да, да! Вот это! Можно было сбить ритм, разрушая его атаки встречными контратаками, и лучше, если это делать сбоку. Может, надо было попробовать сбить ему дыхание в ближнем бою? Но в этом я не был уверен, мой противник был физически сильный и, скорее всего, я бы тоже сбил дыхание.
Такие мысли продолжали крутиться в голове до самого общежития, и я не заметил, как дошёл до него, хотя собирался зайти по дороге в магазин. Занятия закончились, и такой гонки, как раньше, не чувствовалось, зато теперь над душой висели скорые экзамены. У входа мне встретился Дима, и я уговорил его пойти вместе в магазин. В отличие от меня, у Димы голова была занята предстоящим письменным экзаменом по математическому анализу, и он сразу начал спрашивать меня что-то об эволютах, эвольвентах и интегралах. Интегралов мы «брали» на занятиях столько, что многие задачи я мог решать в уме, равно как и Дима, и всю дорогу до магазина мы с ним решали задачу, предложенную Димой, и нашли решение уже перед дверьми.
Я по-прежнему ел в основном в столовой, хотя понимал, что надо как-то надо налаживать питание получше. При моей физической нагрузке я начинал чувствовать его неполноценность. Начал изредка жарить котлеты, пытался варить суп, но как-то не было условий. Приготовить и есть потом в комнате в одиночку не было принято. Надо было приглашать к столу соседей, но соседи не проявляли интереса к приготовлению пищи, а кормить их просто так раз за разом было неинтересно.
Купив продукты, мы пошли обратно по узкой сонной улочке, тянувшейся вдоль забора института. Дима вспомнил очередную задачу, и мы опять принялись её решать, но не решили и договорились, что я приду к нему и мы продолжим наши поиски. Так незаметно я плавно перешёл от работы и размышлений о боксе к более естественным для студента занятиям.
В летнюю сессию у нас было много экзаменов, штук восемь, так что мы почти весь июнь только и делали, что готовились и сдавали экзамены, и под конец этот марафон начал всех выматывать. К последнему экзамену по химии я готовился, можно сказать, на одних морально-волевых. Этот предмет меня не очень интересовал, да и преподавался он, как я сейчас понимаю, не очень хорошо. И хотя там были отдельные занятные вещи, в целом химия преподносилась как коллекция не связанных между собой знаний. Если аналитическая геометрия легко и стройно укладывалась в моей голове, то знание химии представлялось как склад случайных вещей, весьма привольно разложенных кучами на полу.
Наконец экзамены сданы, но я остался жить в общежитии ещё на неделю. Надо было отработать несколько дней в институте, а также получить окончательный расчёт на складе. В эти дни я чаще занимался со своим учеником, который сдал экзамены за десятый класс. Я считал, что к вступительным экзаменам он готов, но его мать решила на всякий случай найти ещё репетитора – до начала вступительных экзаменов оставался месяц, что тоже имело смысл.
Последние дни я жил с абитуриентами, приехавшими поступать в институт (экзамены в нём начинались на месяц раньше, чем в других вузах). Соседи мои уехали, и абитуриентов поселили на освободившиеся места. Поперёк комнаты поставили две дополнительные кровати, и теперь здесь жило пять человек. Сразу стало неуютно, да и всё общежитие как-то быстро превратилось в проходной двор. За исключением одного поступавшего, уже после армии и двух лет работы, остальные новоприбывшие были младше меня на один год или примерно моего возраста, но я быстро почувствовал, что нас отделяло друг от друга нечто большее, чем возраст. Глядя на своих временных соседей, беспечных и во многом наивных, я стал осознавать, как сильно поменялся внутренне за этот год.
Великовозрастный абитуриент, двадцати двух лет отроду, очень быстро начал входить в студенческую жизнь, как она ему представлялась. Он часто ездил в Москву, по его рассказам ходил в рестораны, на концерты, знакомился с девушками. Наше знакомство началось с того, что я пришёл с работы в комнату, и почувствовал запах табака. В комнате как раз находились все обитатели. Я спокойно сказал, что в комнате курить не надо, и я надеюсь, что новоприбывшие поймут меня правильно, и будут уважать правила общежития. Тут со своей кровати поднялся высокий и крепкий черноволосый парень с широким нахальным, ухмыляющимся лицом, явно старше меня на несколько лет. По его виду было не похоже, что им двигала жажда изучать науки. Такие «мотыльки» часто приезжали наудачу, используя поступление в институт как повод для увеселительной поездки в Москву. Жильё ему, как абитуриенту, предоставлялось практически бесплатно, и две-три недели такие искатели развлечений жили без забот, после чего отправлялись обратно.
- Какие мы нежные! – с презрением в голосе сказал он и вплотную подошёл ко мне. Я не стал вступать в дискуссию, и так же спокойно ответил, что пока я живу в этой комнате, в ней должен соблюдаться установленный порядок, и по правилам в комнатах курить не полагается. Но парень попался какой-то неугомонный. Видать, он уже успел заявить права на своё лидерство среди приехавших, и остальные это приняли, так что теперь ему надо было закрепить своё привилегированное положение.
- Может, выйдем, поговорим? – с угрозой в голосе начал он, что на языке шпаны означало пойти подраться. Мне только этого не хватало, начинать драку с этим переростком-недоумком. Я молча сильно оттолкнул его с дороги, так что ему пришлось хвататься за спинку кровати, чтобы не упасть, и прошёл к своей кровати. В комнате повисла напряжённая тишина. Задиристый абитуриент не ожидал такого обращения и был явно в замешательстве, не зная, как отреагировать. Надо было как-то восстановить статус-кво, всё равно мне с ним придётся несколько дней жить в одной комнате. И я примирительно сказал: «Вот что, ребята. Я не знаю, какие у вас представления о студенческой жизни. Мне кажется, они ошибочные. Потом, вы ещё не поступили в институт. Так что у вас есть все основания вести себя скромно и прилично, уважать правила общежития и живущих рядом с вами людей. Если кто с этим не согласен, то ищите другое место жительства».
Кроме абитуриента-переростка, все остальные утвердительно закивали головами и охотно согласились со мной. Потом мы познакомились и немного поговорили. Они расспрашивали об институте, я коротко отвечал, но в подробности особо не вдавался. Поступят, сами узнают. Что касается конфликта, то он вроде рассосался, но было понятно, что каких-то трений в будущем не избежать. Мой оппонент был не из тех, кто прощает обиды.
Рассчитав по времени, когда закончу свои дела, я купил билет на самолёт в свой город, и в душе сразу поселилось радостное ожидание отъезда, как будто я вступил в полосу отчуждения. Душой я уже был вне стен института.
Происшествие
В последний день работы я, как обычно, поднялся очень рано. На улице светало, и я не чувствовал обычной для раннего утра сонливости. В комнате было тихо, и было слышно лишь сонное дыхание молодых парней. Завозился в кровати «переросток», как я про себя называл парня, с которым у меня был конфликт в первый день. Он мерно дышал, но что-то меня, тем не менее, насторожило. Это не было дыхание спящего человека, он явно притворялся, что спит. Я не обратил на это особого внимания – не спит – пусть не спит, какое мне дело. Собрался и отправился на работу - это был мой последний день, а вечером мне надо было ехать в аэропорт.
На работе я распрощался с грузчиками, с которыми вместе трудился больше чем полгода. Каких-то дружеских отношений ни с кем из них не сложилось, все они были значительно старше меня, но относились ко мне неплохо. Работа у нас была простая, и отношения были такие же незатейливые. Некоторые из них частенько делали так, что мне приходилось больше работать, чем им, но претензий с моей стороны не было – я никогда не боялся делать больше, чем другие. В конце концов, мой рабочий день был на два часа короче, чем у них, что мне полагалось по возрасту, но иногда уходил даже раньше, из-за занятий или экзаменов. Как-то раз один из новых рабочих было возмутился, что я рано ухожу, но другие мужики тут же заступились за меня, сказав тому, что больше меня он всё равно не сработает. Тот поворчал пару дней, однако, увидев, как я работаю, как говорится, снял все вопросы. У меня было ещё одно преимущество, что увеличивало мою ценность – я мог работать и на электрокарах, и на подъёмниках. Переустановка конвейеров тоже быстро стала как бы моим делом. Не дожидаясь электриков и механиков, я чинил транспортёры, если это было мне по силам, делал простые работы, связанные с электричеством. И такая оперативность помогала всем, потому что даже если что-то не работало, машины всё равно должны были загружаться по расписанию, но тогда грузить надо было бы вручную. Так что мои скромные технические навыки и желание этим заниматься приносили всем пользу.
Получив в кассе деньги, я вышел на улицу, и последний раз посмотрел на светло-серый бетонный забор вокруг базы, проходную и прилегающее к ней здание конторы. Вспомнилось, как рано утром, в темноте, я подходил к проходной по свежевыпавшему скрипящему снегу. Над входом, как будто жалобно вскрикивая, качался жестяной фонарь, выхватывая из темноты летящий снег и немногие свежие следы, ведущие к низенькому крылечку проходной. А вокруг царило тёмное снежное одиночество, и казалось, что кругом на десятки километров ничего иного и быть не может, кроме этого бесконечного заснеженного пространства с летящими снежинками. На душе в такие моменты становилось светло и спокойно. Щемящее, пронзительное чувство одиночества охватывало всё моё существо, но в нём не было печали или сожаления о другом времени. Просто это чувство было со мной, было частью меня, точно так же как стремительно летящий в свете фонаря снег был частью этого раннего зимнего утра.
Почему-то именно эти моменты запомнились лучше всего. Может, они чем-то напоминали мне мою зимнюю работу на комбикормовом заводе в восьмом классе, где я тоже работал грузчиком. И всё же там всё было как-то ближе, а может, я это просто воображаю. Может, и комбикормовый завод, и эта база были для меня одинаково чужими, и вся разница была только в том, что завод находился в моём городе, а эта база в совсем чужом для меня месте. Хотя я и прожил десять месяцев в общежитии института, но ни Москва, ни институт, ни этот маленький городок, в котором он находился, не стали мне в чём-то ближе, и так и оставались чужими. Где-то внутри всё равно жило чувство, что я здесь инородное тело; в чём-то моё внутренне душевное устройство было плохо совместимо с духом Москвы и Подмосковья. Первое время это чувство ещё можно было объяснить тем, что я попал в незнакомое место. Однако теперь, когда я провёл здесь столько времени, было ясно, что не это было причиной моей внутренней отчуждённости. Народ здесь в среднем был помягче, и я бы сказал, получше, но более скрытный, что ли. И мыслили люди здесь как-то по-другому, чем я привык. В городе, где я раньше жил, люди были грубее, жёстче, но и более прямые и открытые, и от этого отношения были откровеннее и проще. Может, оттого, что я там вырос, а может в силу моей природной склонности, но мне больше импонировали открытость и прямолинейность моих бывших земляков. По большому счёту, я так и жил чужаком в этом месте, не пытаясь поменяться или как-то принять умом и сердцем новые правила игры. Я их познавал, мог порой соглашаться играть по ним, но принимать эти правила как своё новое «я» не собирался, оставаясь тем, кем я сюда приехал год назад на вступительные экзамены. Меня это устраивало, и ощущение временного пребывания в этом месте не вызывало никакого конфликта в душе. Я знал, что когда-нибудь, в не-ведомом далёком будущем, я соберу свои вещи и уйду отсюда, не испытывая никаких эмоций, без сожаления, ни разу не оглянувшись назад.
Когда я вернулся в общежитие, «переросток» всё ещё спал. Двое других ребят сидели на своих кроватях и занимались, читали учебники по физике. Ещё один наш сожитель ушёл на экзамен. Я достал из-под кровати уже сложенный в дорогу маленький чемодан, решив переложить туда полученные деньги, чтобы не таскать их с собой. В общем-то, когда в комнате живёт столько незнакомых людей, надо быть осторожней, и я старался не показывать, где у меня хранятся денежные запасы. На всякий случай закрывал чемодан на замочки, но они были скорее символическими, открыть их можно было булавкой. Я было начал ключиком открывать замочки, но увидел, что они были незапертые. Странно, я точно помнил, что закрывал их. Ну, ладно. Открыл крышку, сидя на корточках перед кроватью, спиной к занимавшимся ребятам, и начал нащупывать бумажный конверт на дне, в котором у меня были сложены деньги. Конверта не было. Сердце у меня забилось. Что за ерунда?! Я тщательно просмотрел всё содержимое чемоданчика. Денег не было. И тут я вспомнил, что «переросток» не спал, когда я уходил. Я ещё раз припомнил всё по деталям. Вчера вечером деньги были на месте, это точно. Значит, его работа. Ну что за моральный урод?! Везёт мне жить с какими-то клоунами. А может, их слишком много, и уберечься от них невозможно?.. Как бы оно там ни было, появилась проблема, и её надо было решать. Первое движение души было вытряхнуть из кровати «переростка» и разобраться с ним. Но в комнате находились двое потенциальных свидетелей, и мой зимний опыт кое-чему меня научил. Сердце моё так же сильно билось от возбуждения, но я заставил себя успокоиться. Засунул чемодан под кровать, снова аккуратно поправил на ней завёрнутое покрывало, и лёг на него в одежде, прикрыв рукою глаза. План действий созрел быстро. Дождусь, когда «переросток» проснётся и выйдет в коридор, а там я его перехвачу, отведу в подвал и попробую объяснить, что воровать грешно.
Ждать пришлось недолго. Вскоре он проснулся и сонно сел на кровати. Однако, когда он увидел, что я в комнате, лицо его мгновенно преобразилось. Несколько мгновений он пристально смотрел в мою сторону. Глаза у меня были прикрыты рукой, и ему не было видно, что я за ним наблюдаю. Я лежал неподвижно, и он решил, что я сплю. Тогда он очень осторожно поднялся с кровати, стараясь издавать поменьше шума, и тихо начал одеваться. Судя по одежде, он явно намеревался исчезнуть надолго. И тут мне стало понятно, почему он сделал такую промашку и не покинул общежитие до моего прихода, как он наверняка изначально замыслил. Встречаться со мной в его планы не входило. Он собирался провести весь день в Москве и приехать поздно вечером, зная, что у меня в ночь самолёт. Но накануне вечером он пришёл поздно, и ночь ему пришлось спать чутко или не спать совсем, чтобы не пропустить момент, когда я уйду, и вытащить из чемодана деньги. Однако, сделав это, он не рассчитал, что, снова уснув, из-за беспокойной ночи проспит дольше обычного. А мужики на работе, чтобы как-то напоследок выказать своё расположение, отпустили меня сегодня пораньше, и в итоге благодаря стечению этих обстоятельств ему не удалось ускользнуть до моего прихода. Резкая перемена в его поведении после просыпания, когда он увидел, что я в комнате, только подтвердила мои предположения, что кража дело его шкодливых рук.
Он оделся, и, бесшумно прикрыв за собой дверь, вышел в коридор. Как только дверь за ним закрылась, я поднялся с кровати и вышел следом за ним. Перед лестничной клеткой я его догнал, молча взял за локоть левой рукой, а правой вывернул кисть руки внутрь. От боли он аж присел.
- Ты что, с ума сошёл? – начал было он, но я посильнее надавил ему на запястье, и тихо сказал прямо в ухо:
- Сейчас ты пойдёшь со мной, куда я тебя поведу, и не ори, а то сломаю руку.
Он молча дёрнулся, но я держал крепко, и ещё сильнее надавил на кисть. От боли он присел, но не издал ни звука. Со стороны выглядело, как будто мы просто идём близко друг к другу, и если бы не искажённое злобой и растерянностью лицо моего спутника, нас можно было принять за приятелей. На моё счастье, по пути никто не попался. Мы спустились до первого этажа, здесь он было снова начал вырываться, но тут я уже так сильно надавил на кисть, что ноги у него подкосились, и мне пришлось удерживать его на весу. В подвал мы спустились без происшествий. Я довёл его до упора в тупик, который заканчивался закрытой дверью в комнату кастелянши, и здесь подножкой свалил на отшлифованный цементный пол, лицом вниз, выломал ему руку назад, и прижал спину коленом. Я был в сильном возбуждении, но всё равно постарался говорить спокойно.
- У тебя два выбора. Либо ты мне сейчас отдаёшь украденные деньги, либо на всю оставшуюся жизнь остаёшься калекой.
- Какие деньги?! Ты чё, спятил?! – спина его начала извиваться под моим коленом, он всё ещё надеялся высвободиться. Я сильнее заломил ему руку назад, и он утих. В душе моей бушевало негодование. В нём было и возмущение самим фактом кражи, и моя неприязнь к «переростку», которую я испытывал к нему с самого начала, и чувство какой-то вопиющей несправедливости, которому я даже не мог найти объяснение. С плохо сдерживаемой злостью я сказал:
- Слушай, я спорить с тобой не собираюсь. Я знаю, кто украл, и ты или возвращаешь деньги, или я делаю как сказал. – Тон моего голоса, по-видимому, не оставлял сомнения, что я приведу своё обещание в исполнение, и противник как-то очень быстро сдался.
- Отдам, отдам! Только отпусти! - Но я решил предупредить его, чтобы он не вздумал выкинуть какой-нибудь трюк.
- Если начнёшь орать или ещё что, не обижайся. Достану из-под земли. Всё понял?
- Да отдам, нужны мне твои деньги! – Я не стал комментировать его последнее высказывание. Убрал со спины колено и дал ему подняться, оставаясь наготове. Но он, похоже, действительно решил вернуть деньги. Расстегнул ремень, затем брюки, и из потайного внутреннего кармана достал сложенный вдвое мой конверт с деньгами. Не глядя в глаза, молча протянул мне конверт, а сам в это время затравленно оглядывался кругом, как будто всё ещё надеясь, что кто-то придёт ему на помощь.
Я вернулся в комнату, а он предпочёл держаться от меня подальше и, не заходя в комнату, убрался на улицу. Затем я собрал свою постель, оставив на кровати только матрац, свернул её, перевязал куском шпагата, и отнёс в подвал к двери кастелянши, где только пять минут назад объяснял заблудшей овце, что воровать нехорошо. Боюсь, что мои воспитательные усилия пошли прахом. Как говорится, горбатого могила исправит. Деньги он украл явно не из мести, а просто поистратился в ресторанах и решил таким незатейливым образом пополнить свои денежные запасы. Зная, что я сегодня уезжаю, он надеялся, что не замечу пропажи. Что за народ! На обратном пути я дошёл до вахты, сказал тёте Насте, что оставил постель у двери кастелянши. Она спросила:
- Уезжаешь?
- Да, пора. Но мы скоро снова увидимся. Я вернусь.
А про себя подумал, что да, вернусь, хотя и не очень хочу. Я здесь не оттого, что мне нравится, а потому, что не знаю, что мне ещё делать. А здесь я пока вроде как при деле.
Напоследок, прощаясь с соседями, предупредил ребят, чтобы следили за деньгами, в комнате живёт вор, и взаймы ни в коем случае никому не давать. Скорее всего, он у них всё равно как-нибудь выманит деньги, но тут я уже ничего поделать не мог. Что было в моих силах, я сделал, что считал нужным – сказал. Теперь пусть сами о себе думают.
В аэропорту Домодедово была летняя толкотня. Народа было очень много, так что мне пришлось буквально протискиваться к стойке своей регистрации. Но вот все формальности позади, я сижу в самолёте и в окно разглядываю размеренную жизнь ночного аэропорта. Вскоре самолёт выруливает на взлётную полосу. Взревели двигатели, меня вжимает в кресло, и вот внизу быстро проплывают редкие огни ночного Подмосковья. Скоро самолёт входит в облачность, огни исчезают, и самолёт продолжает набор высоты. И только в этот момент я осознаю, что закончился первый год учёбы в институте. И мне, может быть первый раз за всё время, становится чего-то жаль. Может, этого времени, которое можно было провести совсем по-другому - лучше? Я не знаю, откуда пришло это чувство. Просто отчётливо осознаю, что оно правильное, и мне действительно есть о чём-то сожалеть. И всё.
Летняя работа
Я покидал город зимой. Сейчас, в разгаре лета, он казался более оживлённым и опрятным. Я отвык от него, но не позабыл, и всё кругом было легко узнаваемо. Он не мог снова стать для меня родным городом, как когда-то был. Было понятно, что это чувство теперь ушло безвозвратно. Но хотя я был гость, мы друг с другом как бы ладили, и всё равно мне в нём было лучше, чем в институтском городке, а тем более в Москве.
Прилетев, я с дороги поспал несколько часов, а потом пошёл устраиваться на работу, на фабрику первичной обработки шерсти, недалеко от дома. Я там работал летом после девятого класса. Работа в основном была сезонная, так что народ был нужен. Нашли где-то запись о том, что мне делали прививку от бруцеллеза, но на всякий случай в медпункте поставили новую. В момент определили в грузчики и, не обратив внимание на то, что надо было подождать какое-то время и дождаться результатов прививки, тут же записали на работу в ночную смену. Оказалось, что теперь на фабрике работают по двенадцать часов. Расписание составлялось так, что получались две дневные смены, одна ночная, потом перерыв двадцать четыре часа, и цикл повторялся. На складе мне выдали рабочую одежду, голицы и крюк, которым цепляли тюки с шестью. На него надо было нарастить рукоять, что я раньше делал. К этому крюку потом так привыкаешь, что он начинает заменять кисть. Когда надо что-то подцепить, машинально стараешься сделать это крюком, хотя рукой было бы удобнее.
Вернувшись домой, я приделал рукоять. Вскоре с работы пришли родители, мы посидели, поговорили. Мне особо рассказывать было не о чем. Учёба отсюда представлялась сплошной рутиной, и в основном я выспрашивал, что произошло нового у них. Они рассказали о родственниках, знакомых. У всех всё было в порядке, и каждый занимался своими делами. Дети росли, учились, родственники работали. Жизнь как жизнь, нормальная. Всегда так жили. А что ещё я ожидал? Что за год произойдут значительные перемены? Это мне казалось, что прошло невообразимо много времени, как я уехал из дома, а на деле-то прошло только десять месяцев, и это не такой большой срок, чтобы при той стабильной жизни ждать серьёзных изменений.
Слухи о моём зимнем конфликте дошли до матери. С ней работала женщина, сын которой учился на том же факультете, что и я, и был старше меня на два года. Он жил буквально за стеной в соседней комнате, так что о происшествии ему было известно. Он рассказал своей матери, а та уже оповестила ещё кого-то. По обыкновению, когда информации мало, при каждом очередном пересказе история дополнялась вымыслами, так что, согласно в конце концов отработанной версии, я был чуть ли не бандит и головорез, до полусмерти избивший невинного парня. (Общественное мнение, как известно, встаёт на сторону потерпевшего.) Матери это событие было неприятно, поскольку в какой-то мере касалось её репутации на работе. Обо мне речи не было, всё крутилось вокруг неудобства, причинённого мною другим. Отец, напротив, спокойно расспросил, что произошло, и дружелюбно сказал: «Так оно и бывает. Шкодят одни, а отвечают другие. Будь аккуратней в следующий раз. От таких встреч не убережёшься, дураков и сволочей хватает». Помолчал, и добавил: «Может, больше, чем ты думаешь. Но и хороших людей немало, учись их отличать». Я вспомнил «переростка», который украл у меня деньги, и мысленно согласился с отцом.
Отношение со стороны матери не удивило. Так оно было всегда. По большому счёту, я всегда рассматривался только как бесплатная и бессловесная тягловая сила, назначение которой копать землю да выполнять другую тяжёлую работу. То, что у меня были какие-то способности, которые по-хорошему надо было развивать, никогда в расчёт не принималось. За успехи меня не хвалили; как я учусь не интересовались, зато, если я что-то делал не так из порученных дел, спрашивалось по полной программе. Насколько я помню, мои проблемы, начиная с шестилетнего возраста, были только моими проблемами, и дело было так поставлено, что мне и в голову не приходило искать чьей-то помощи. В шесть лет, если отец был на службе, я ходил ночью встречать мать после работы на автобусной остановке, когда она работала во вторую смену – одна она боялась ходить по тёмной и пустынной ночной улице. А я отрывал штакетину от забора, и шёл по той же тёмной улице сначала один, а потом назад с ней. И то, что я не опустился по жизни, не превратился в одного из бесчисленных представителей безликой массы, готовой безропотно подчиняться и терпеть, что бы с ними не вытворяли, произошло не благодаря, а вопреки тому, как со мной обращались.
Конечно, не надо предъявлять к родителям какие-то претензии. Как бы оно не сложилось, худо ли бедно ли они нас вырастили – как могли, и на том им спасибо. И сказанное не имеет какого-либо отношения к прошлому, но говорится больше для себя, чтобы понять, что надо и не надо делать в своей семье. Детей надо подготовить к жизни, дать им основные навыки, понимание жизни и людей, понять их сильные стороны и помочь развить их. Одним словом, наставить на правильный для них, именно для них, путь. А если есть навыки познавать и понимать жизнь, если есть понимание себя и есть самоуважение, то дальше дети могут двигаться сами. Помогут родители – хорошо. Нет – тоже ничего страшного, поскольку привитые в детстве правильные навыки и развитые обучением способности не дадут сбиться с пути. Главное, помочь раскрыться личности. И наоборот, ни в коем случае нельзя допускать принижения личности детей, препятствовать развитию их способностей и познанию мира.
Перед ночной сменой я немного поспал. Из-за перелёта на восток была потеряна ночь, но чувствовал я себя неплохо. Сказалась привычка мало спать. Проснулся, когда уже вечерело. Поел, и отправился на фабрику. Я шёл вроде знакомой грунтовой дорогой, по которой ходил два года назад, но кое-что поменялось, и я отмечал происшедшие за это время изменения. Деревья и кусты на кладбище, мимо которого лежал путь, заметно подросли. Дорога шла вдоль подъездной железнодорожной линии, опоясывающей посёлок. Через неё сделали новый переезд и проложили в этом месте асфальтированную дорогу, которая выходила на Сыропятский тракт. Вдоль железной дороги настроили кирпичные гаражи, задами обращёнными к линии. Место было не очень уютное, но хулиганства на ту пору было мало, и в этом месте не боялись ходить даже женщины, которые работали на ПОШ (так называлась фабрика первичной обработки шерсти, куда я устроился) или на других предприятиях. Это место было индустриальной окраиной города.
Моему приходу обрадовались. Это была новая бригада, собранная из недавно принятых на работу трёх грузчиков, что, конечно же, было недостаточно для выгрузки вагонов. В других бригадах было по пять-шесть человек, и таким коллективом работать было гораздо сподручней – часть работали на складе, часть перегружали тюки шерсти из вагонов в контейнеры, которые машины-погрузчики отвозили на склад. Мы наспех познакомились, открыли вагон с тюками шерсти, уже поставленный к рампе, и все вместе загрузили первый контейнер. Погрузчик выставил несколько свободных контейнеров у края рампы с противоположной стороны, на земле, с тем чтобы когда он повезёт заполненный контейнер в склад, работа не останавливалась. Мы выкатывали тюки шерсти из вагона сначала на весы, а затем сбрасывали их в контейнер. По мере того, как контейнер наполнялся, тюки уже приходилось закатывать наверх. Заполненный контейнер повезли на склад, и туда же отправились я и ещё один грузчик. Это был мускулистый, крепко сложенный и довольно ловкий мужчина, немного выше среднего роста. На вид ему было лет сорок с небольшим. Звали его Пётр, и он был наш бригадир.
В огромном высоком складе тюками была заполнена примерно четверть всей площади. За лето и осень эти склады полностью забивали шерстью, с тем, чтобы фабрике хватило сырья до следующего сезона. Эту шерсть затем сортировали, мыли, прессовали и упаковывали в аккуратные тюки весом в сто пятьдесят - сто шестьдесят килограмм, и затем уже отправляли на ткацкие фабрики. Тюки были скла-дированы вдоль торцевой стены склада, по высоте метров на восемь, с небольшим наклоном назад, чтобы штабель не завалился. Укладка как-то не производила впечатления устойчивой конструкции. Поработав полгода на складе, где постоянно надо было укладывать в штабеля ящики, коробки, мешки с картофелем и луком, я стал просто чувствовать, какой штабель сложен устойчиво, а какой рассыплется при малейшем толчке, когда берёшь поддон или контейнер ви-лами погрузчика. Потом, я ведь раньше работал здесь и также имел дело с шерстью, и этот опыт не забылся.
Шерсть присылалась из разных мест, и соответственно упаковка была самая разнокалиберная. Она также зависела от типа шерсти. Низкосортные сорта, такие как кизяк, обор и обножка, в которых было много мусора, сложно было плотно упаковать, и чаще всего это были бесформенные и легко деформируемые тюки, из-за чего сложить из них прочный штабель было сложно. Опытные грузчики, конечно, справлялись с такой задачей, но сейчас, в сезон, набрали много новичков, которые никогда с шерстью не работали. Поэтому тюки шерсти они складировали как получится. Наверняка они проходили инструктаж по технике безопасности, может им что-то показывали, но одно дело один раз посмотреть, как это делают другие, и совсем другое сделать то же самому. Опыт большое дело, как ни крути, даже в таком, казалось бы, несложном деле.
Погрузчик поднял контейнер с шерстью, как мне показалось, под самый потолок, тихонько подъехал к штабелю, и теперь начиналась наша работа. Мы взобрались на штабель, с него я перебрался в контейнер, и залез на самый верх. В общей сложности получилось метров десять-одиннадцать высоты, так что работать надо было аккуратно, чтобы не свалиться. Я выдёргивал тюки из рядов контейнера, кантовал их и сбрасывал моему партнёру на штабель, где он укладывал их в ряды. Я заметил, что укладывает он тюки не очень хорошо, перевязка рядов получается плохая. Я сказал ему об этом, на что он простосердечно ответил:
- Да я здесь три дня как работаю, ещё не научился. Стараюсь, но сам вижу, что не получается. Если ты знаешь как, может сам займёшься, а я сбрасывать буду?
Я согласился, и мы поменялись местами. Он сбросил с контейнера оставшиеся тюки. С надеждой в голосе спросил, не надо ли мне помочь, может, я один тут управлюсь? Я его заверил, что справлюсь, хотя некоторые тюки для одного всё-таки было тяжеловато вытягивать, потому что их зажало. Пётр ушёл в вагон, оставив меня продолжать укладку. Я получше переложил то, что он ранее укладывал, постаравшись сделать связку с предыдущими рядами, и начал растаскивать остатки. Но чувство обеспокоенности не покидало – я видел, что тюки внизу уложены как попало, едва ли не свалены в кучу. То, что я наверху сделал перевязку, мало что меняло. Я колебался. По-хорошему, надо было бы нормально переложить все нижние ряды. Но они уложены другими бригадами, и это значило бы переделывать чужую работу. И в то же время мне было ясно, что такой штабель может рассыпаться. И если тяжеленные тюки полетят с высоты восемь метров, то дел они много наделают, особенно если кто-то в это время будет наверху или внизу. С Петра спроса немного, он новичок, и может не чувствует опасности так, как я. Тем не менее, он бригадир, надо ему сказать.
Я закончил раскладку, вернулся в вагон и поделился своими опасениями с Петром. Он подозвал двух других грузчиков, обсудить ситуацию. Один из них был Василий, высокий и по виду бесшабашный парень лет тридцати, а другой Семён Иванович, спокойный, медвежьего вида пожилой мужчина. Оба они тоже работали недавно. Все были против того, чтобы перекладывать чужую укладку. Пётр спросил, могу ли я что предложить. Я прикинул, и сказал, что могу попробовать заложить это место, но не уверен, что в других местах намного лучше, и сказал, что вообще-то рабо-тать там опасно. Мы решили, что надо будет нашему брига-диру что-то делать, как-то договариваться с другими, чтобы наладить контроль качества укладки, потому что при таком разгильдяйском подходе там рано или поздно кого-нибудь точно придавит.
С новым контейнером я ушёл на склад, и там от пола, возле боковой стены, начал возводить что-то вроде крепостной угловой башни, которая должна была поддерживать неустойчивый штабель с этого края. Была глубокая ночь, я был один в огромном складе, и было какое-то странное чувство, как будто всё кругом спит, и лишь я один вожусь с тяжёлыми кипами, а вокруг царит тишина. С улицы через широкие ворота тянуло прохладой.
Мне стало интересно, я увлёкся строительством, хотя и не забывал над нависшей надо мной в буквальном смысле опасности. Мне понадобилось шесть или семь бесперебойно прибывавших контейнеров, чтобы завершить строительство своего «крепостного укрепления». В конце концов, я вывел высоту «башни» на общий уровень, примерно восемь метров, и посчитал свою работу законченной. Всё-таки вытягивать одному тяжёлые тюки было нелегко, и мне надо было передохнуть. Я вернулся к вагонам. Пётр, увидев меня, пошутил, что рад видеть меня живым, и объявил перерыв на обед.
Мы сходили в столовую, которая работала и ночью, поели, и продолжили работу. Пётр было снова хотел, чтобы я работал в складе, но я сказал, что одному тяжело, нужна подмога, на что он без возражений согласился, и как только догрузили контейнер, мы с ним вместе пошли на склад. Забравшись на штабель, мы посмотрели, куда лучше укладывать тюки. По-хорошему, надо было продолжать пристраивать такие же «башни», как я уже сложил, потому что укладка во многих местах была ненадёжная. Но в середине была как бы впадина, и мы решили попытаться заполнить её, а уже потом пристраивать следующую башню. Погрузчик поднял контейнер на высоту, мы сбросили примерно половину тюков, а контейнер с остальными тюками погрузчик поставил на пол, где мы собрались начать строительство новой укрепительной «башни», а сам уехал за новым контейнером. Мы начали наверху растаскивать сброшенную с контейнера шерсть. Пётр заканчивал укладывать тюк в глубине, когда я подошёл к краю штабеля за новым. И в этот момент я ощутил еле уловимое движение ряда, на котором стоял. Чувство опасности, которое все эти часы жило во мне, включило реакцию мгновенно. Тюк ещё валился из-под моих ног, когда я изо всей силы оттолкнулся от него, отпрыгивая назад. Успел зацепиться за тюк из следующего ряда, который тоже уже начал переворачиваться, падая вниз. Как-то я сумел перемахнуть и через него, а потом через следующий ряд. Тут я уже сумел встать на ноги, мгновенно долетел до стены и посмотрел назад. Вся центральная часть штабеля ухнула вниз, тяжелые тюки беспорядочно летели и раскатывались по складу. Я оглянулся по сторонам, ища глазами Петра. Он стоял неподалёку и ошалело смотрел вниз, на летящие тюки. Спустя несколько секунд искусственная лавина закончилась. Мы с ним посмотрели друг на друга. На его лице было написано чувство облегчения. Видать, он решил, что меня придавило тюками - в момент начала падения штабеля я находился на самом краю.
Мы спустились вниз и начали выкладывать вторую башню, как и собирались, только теперь из упавших тюков. Первая башня устояла. Потом освободили свой контейнер. До конца смены мы собрали разлетевшиеся по складу тюки, полностью сложили вторую башню из прибывавших контейнеров, и мало-мало привели штабель в порядок. Оба устали просто до изнеможения. Происшествие как-то сблизило нас, и отношения установились вполне дружескими. Прощались мы как давние приятели. Да, опасности быстро сближают людей.
На следующий день мои мышцы болели так, что мне казалось, будто они скрипят. И это невзирая на тренировки и работу грузчиком на продовольственной базе. Но вскоре я втянулся, и хотя двенадцать часов такой работы нагрузка серьёзная, успевал полностью восстанавливаться. Хуже были ночные смены, они выбивали меня из колеи, и до самого окончания работы я так и не смог к ним привыкнуть. Всё-таки я не ночной человек. Ночью мне надо спать.
Несмотря на такое «многообещающее» начало, дальше мы работали без особых приключений. Бригадиры собрались вместе, пригласили начальство и договорились закрепить за каждой бригадой определённые участки склада. Заведующей, в чьи обязанности входило следить за качеством укладки, сделали соответствующее внушение, и проблема была решена.
Конечно, смотреть по-прежнему надо было внимательно. Всё-таки тюки были тяжёлые, и даже если они свалятся на тебя сверху в вагоне, тоже мало не покажется. А вагоны тоже загружались иногда как попало, да и во время транспортировки, например при пересортировке железнодорожного состава «на горке», когда его разбирают по вагонам, от удара тюки внутри вагона могли сместиться. Больше всего мы намучились с новозеландской шерстью. Она был упакована в тяжеленные тюки весом по четыреста килограмм. Наверное, для работы с такими тюками существовали специальные маленькие погрузчики, которые могли заезжать в вагоны. Но у нас таких погрузчиков не было, и мы работали с тюками вручную. С каждым из них мы возились вчетвером, крутя и кантуя их на круглых палках, вроде черенка лопаты. А укладывать их было ещё тяжелее. Но в конце концов закончилась вагоны и с этими тюками.
И тут нашу бригаду послали работать на склад с заражённой бруцеллёзом и оспой шерстью. Такая шерсть должна была быть выдержана сколько-то на карантине. Здесь нам надо было уже грузить и выгружать и машины и контейнеры. И если с контейнерами работать было более-менее просто, то выгружать тюки с шерстью из машин или, наоборот, грузить их в машины было сложнее. Иногда шерсть перевозили в самосвалах, и тюки надо было переваливать через борт. Мы просили водителя поднять кузов самосвала, и после этого я лез наверх и начинал кантовать тюки оттуда вниз, поскольку нижние были придавлены верхними. Каждый раз такая работа была связана с определённым риском, но как-то обходилось. Я научился физически чувствовать, как сцеплены тюки друг с другом, и где меня может раздавить сорвавшийся с места груз. И часто там, где моим товарищам по работе казалось, что я подвергаюсь большой опасности, на самом деле никакой угрозы не было. Они считали, что я так рискую от бесшабашности и молодецкой удали. В общем-то, они были не против, чтобы я подвергал себя опасности, вместо того, чтобы самим подставлять свои головы. Единственный, кто хоть как-то минимально проявлял заботу обо мне, и иногда помогал в таких случаях, это был Пётр. Но на самом деле я действовал достаточно расчётливо, и даже в тех ситуациях, когда тюки всё-таки срывались, я заранее предвидел такую возможность и загодя занимал безопасную позицию. В итоге такие происшествия, какими бы опасными они не казались со стороны, никакого вреда мне не приносили. Конечно, когда в круто наклонённом кузове самосвала десяток-другой тяжёлых тюков неожиданно срываются с места и с грохотом летят через задний борт, картина впечатляет. Кузов самосвала содрогается, грохочет, тюки на земле раскатываются; люди, стоящие поблизости, разбегаются подальше. А так нормально – работа как работа.
Поскольку мы трудились в карантинной зоне, платили нам за ту же работу больше, чем другим грузчикам. Правда, никого это особо не радовало. Сознание того, что ты постоянно работаешь с такой заразой, как бруцеллёз, оспа и другие болезни животных, всё-таки влияло на настроение, и мы все в итоге облегчённо вздохнули, когда нас снова поставили на выгрузку вагонов. А наше место заняла другая бригада «счастливчиков».
Лето быстро подходило к концу. У меня созрела задумка совершить небольшой поход на велосипеде. Школьный приятель, Гена, с которым мы жили в одном доме, согласился составить мне компанию. Он учился в местном институте, и каникулы проводил дома. Гена был выносливый парень с сильными жилистыми мышцами, немного ниже среднего роста, хорошо играл в футбол и хоккей. Так что продолжительная езда на велосипеде с грузом для него не должна была быть проблемой. Ровно за неделю до отъезда я отработал последний день на фабрике. На работе я тепло простился с моими новыми знакомыми, особенно с Петром. Как-то незаметно мы сдружились, несмотря на разницу в возрасте. Работа всё-таки была трудная, и не раз и не два нам всем приходилось хорошо напрягаться, сплачивать наши общие усилия, чтобы разрешить трудную ситуацию. Так было, когда мы выгружали новозеландскую шерсть или работали в карантинной зоне, или когда тюки намертво заклинивало в вагоне, и только общими совместными усилиями мы могли выдрать тюк из ряда. В таких случаях мы уже понимали друг друга без слов, и молча, как какие-нибудь рабочие муравьи, делали общее дело. Всё-таки коллективная работа, общее дело, это замечательная вещь. Человек глубоко социальное существо, и только так, будучи органичной частью общества, его полноправной частицей, соединённой с другими людьми многочисленными связями, и можно прожить полноценную жизнь.
Поездка на велосипедах
Рано утром, в погожий неяркий день конца августа, который в Сибири уже осень, мы отправились на велосипедах в наше недолгое недельное путешествие. План был простой: просёлочными дорогами проехать севернее реки Омь, восточного притока Иртыша, до Новосибирской области, там переправиться через реку, и вернуться назад по южной стороне, с тем чтобы проехать круговой маршрут.
После работы на фабрике я наслаждался свободой. Возможность просто ехать по шоссе, видеть новые места приводила меня в восторг. Мы проехали до села Сыропятское, где был мост, переправились через Омь, несущую в этом месте свои мутные илистые воды в широкой и глубокой пойме, и по просёлочным дорогам забрались довольно далеко на север. Местность вокруг была совсем малонаселённая. По сторонам дороги тянулись берёзовые леса, перемежаемые возделанными полями.
К вечеру мы решили остановиться километрах в полутора от близлежащей деревни. Неподалёку в ложбинке было маленькое заболачивающееся озерко, из которого можно было брать воду. Пить некипячёную воду мы опасались, поэтому, как нас не мучила жажда, мы вначале набрали веток, развели костёр, вскипятили воду в котелке и заварили чай. Проголодавшись, вначале немного поели, потом поставили палатку. Лес, в котором мы решили расположиться, находился немного на возвышении, с которого между лесочками можно было разглядеть вдалеке крыши нескольких деревенских домов. Было тихо, и в деревне не было ни видно, ни слышно какого-либо движения, как будто там всё вымерло. В лесочке в изобилии росла костяника, мелкая ярко-красная ягода, растущая маленькими гроздочками прямо на сросшихся листочках, которыми заканчиваются низенькие стебельки растения. Мы быстро насобирали треть котелка этой ягоды. У нас с собой была пачка киселя, брикетом, так что я отломил от неё четверть и размельчил руками над котелком. Потом мы налили воды и подвесили котелок над костром, с намерением сварить ягодный кисель. Такая пища довольно калорийная, а мы сегодня потратили много энергии.
В другом котелке мы сварили суп из пакета, добавив туда добытой по дороге молодой картошки. В одном месте мы ехали мимо картофельного поля, и предусмотрительно подкопали один куст. Гена в походы никогда раньше не ходил, для него всё было внове, и он с большим сомнением, а то и с активным сопротивлением, принимал мои упрощённые кулинарные методы. Например, я не стал чистить картофель, вполне справедливо полагая, что нет никакой необходимости снимать слабенькую кожуру молодой картошки, хотя Гена активно настаивал, что надо почистить картофель. Когда суп сварился, он с большим недоверием его попробовал, не ожидая ничего хорошего, но убедившись в съедобности, очень скоро успокоился. Надо сказать, что его привередливость очень быстро исчезла. Поев, мы сходили в деревню. Она состояла всего из нескольких домов, и мы там так никого и не увидели. На окраине находился искусственный пруд, и мы в нём искупались. Вода была просто ледяная, но это только придало бодрости и моментально сняло усталость после длительной езды. В общем, чувствовали мы себя отлично.
В дальнейшем наша поездка также проходила без приключений. В селе Нижняя Омка мы переправились через реку и просёлочными дорогами добрались до Новосибирской области - крайней точки нашего маршрута. Проехав границу между областями, мы вскоре остановились. Ехать дальше не было особого смысла. Перед нами так же петляла пустынная просёлочная дорога, направляясь в сторону темнеющего на горизонте лиственного леса. Вечерело. Холодный ветерок приятно охлаждал разгорячённое ездой на велосипеде тело. Доехав до леса, мы на опушке поставили палатку, и на холодном ветру, как будто под аккомпанемент быстро меняющегося малинового заката с разводами красных и золотистых цветов, быстро приготовили себе ужин. Из-за леденящего ветра тревожное закатное зарево воспринималось холодным и отстранённым, и вызывало в душе ощущение смятенной грусти, какого-то беспричинного беспокойства.
Когда утром мы откинули полог палатки, перед нами предстала совсем другая картина, чем вечером. Серебристая роса переливалась в первых лучах солнца на ещё зелёной но уже поблекшей траве, тогда как в лесу царил предутренний сумрак и клубился туман. Было холодно, и на острых стеблях травы можно было видеть иней. Картина завораживала, и можно было смотреть и смотреть, как поднимающееся солнце быстро преображало поле перед нами, опушку леса, как его видимые лучи рассеивали туман, загоняли его дальше в лес. Мы быстро развели костёр, разогрели еду и поели. Потом мы вскочили на велосипеды и налегли на педали. Крайняя точка маршрута была достигнута, и теперь мы поехали назад, по направлению к Омску.
Нам достались и холодные дождливые дни, и хорошая погода. В один из дней, когда уже начало смеркаться, мы съехали с дороги и по бездорожью, иногда спешиваясь и ведя велосипеды, доехали до Оми. В сумерках на её высоком берегу, на пригорке, мы поставили палатку. Река в этом месте изгибалась, и оттуда, где мы расположились, открывался великолепный вид на пойму реки, расширявшуюся сразу за поворотом. Хорошо просматривалась вся речная долина, до следующего сужения и поворота, от нас километрах в двух. Долина уже была укутана в таинственный ночной сумрак, и только выше ещё можно было различить прибрежные леса и поля, плавно поднимающиеся от реки и переходящие в уже размытую сумерками линию горизонта. Даже Гена, человек сугубо городской и отнюдь не сентиментальный, не мог не выразить восхищения раскрывшейся перед нами панорамой тихого и ласкового великолепия засыпающей природы. Потом, приготовив пищу и поужинав, мы ещё долго сидели с ним возле постепенно догорающего костра. Темнота окружила нас со всех сторон, и стали слышны звуки ночной жизни. Было довольно прохладно, и комары нас не беспокоили.
Ночью мы проснулись от шума начавшегося дождя. Дул сильный, с порывами, ветер, и в такие моменты дождь резко хлестал по полотнищу палатки. Верный туристкой мудрости, усвоенной ещё в седьмом классе, когда нас учили спортивному ориентированию и другим туристским навыкам, я выбрал место для стоянки на пригорке, так что не боялся, что нас затопит. Рюкзаки также были внутри, опасаться было нечего, и вскоре под шум дождя мы снова уснули.
Утром я проснулся под монотонный стук мелких капель затяжного осеннего дождя о брезент палатки. Расстегнул её полы и выглянул наружу. Пелена мелкой мороси, как в тумане, застлала пойму реки и далёкие поля. Непроницаемые серые тяжёлые облака низко висели над землёй. Дождь явно зарядил на весь день, и похоже нам придётся провести его здесь. Еду на день мы приготовили ещё с вечера, такая у нас выработалась практика, иначе на приготовление пищи в течение дня уходило много времени. С вечера мы варили и ели суп, часть его оставляли на утро, а потом готовили какую-нибудь кашу, иногда с сушёным мясом, и уже потом питались этой кашей целый день, добавляя к ней хлеб со сливочным маслом, повидло из жестяных банок, и в итоге питались совсем неплохо. Заезжая в деревни, мы покупали там иногда дополнительные продукты.
Проснулся Гена, и мы полностью откинули полы палатки, так, что нам стало видно всю панораму затуманившейся от дождя речной долины. Мы поели вчерашний суп, попили вчерашний же остывший чай с хлебом и повидлом, и притихли. Потом мы завернулись во всё теплое, что у нас было, и просто разговаривали и отсыпались. К обеденному времени мы, хотя и не много сработали в этот день, всё-таки проголодались, но перед тем, как приняться за кашу, я решил сходить искупаться. Гена отнюдь не горел желанием плавать в холодной воде Оми. Я разделся до трусов в палатке и по скользкой от дождя траве, цепляясь за деревья и кусты и поёживаясь от капель, сыпавшихся на меня с мокрых веток, спустился по склону к воде и погрузился в мутные серо-жёлтые воды Омки. Вода была довольно холодная, но я развернулся против течения и быстро поплыл кролем, чтобы согреться. Через некоторое время мне стало тепло, и я с удовольствием продолжал плыть, очень медленно продвигаясь вдоль берега, потому что течение было сильное. Видать от дождя воды прибыло, и течение реки, и так довольно быстрое, стало ещё быстрее. Вскоре я увидел на берегу Гену в дождевой накидке, который не выдержал и решил сходить посмотреть на меня. Наплававшись, я выбрался на берег, и мы оба полезли наверх, цепляясь за кусты и скользя на мокрой траве, и отчего-то нам было очень смешно.
В общем, этот день прошёл совсем неплохо. Отдых нам не помешал, мы крутили педали уже шесть дней подряд. Что-то было особенное в этом дне, какая-то своя особая прелесть оторванности и изолированности от всего остального мира. Спать мы улеглись рано, под шум постепенно затихающего дождя, и поэтому проснулись ни свет ни заря. Было тихо, ночью дождь окончательно прекратился. Всё вокруг было сырое, и мы кое-как сумели развести костёр, чтобы приготовить пищу. Поели, быстро упаковались, и отправи-лись в путь. До дороги нам пришлось вести велосипеды по грязи, но потом мы выбрались на асфальтированную дорогу, оседлали велосипеды, и помчались вперёд. Мы думали, что нам придётся провести ещё одну ночь в дороге, но выехали мы рано, день отдыха прибавил нам сил, и погода тоже нам благоприятствовала - ветер дул в спину. Поклажа стала до-вольно лёгкой, потому что продукты питания подходили к концу. Гена горел желанием поскорее вернуться домой, так что мы в этот день покрыли почти двойное расстояние, и уже в полной темноте, часов в десять вечера, добрались до города. Поход закончился.
На следующие два дня для меня была приготовлена работа на огороде. Вечером второго дня я собрался в дорогу – самолёт вылетал рано утром. С первым утренним автобусом отправился в аэропорт. Мимо в утренних сумерках проплывали знакомые очертания городских улиц, моросил мелкий осенний дождь. Лето закончилось, и впереди меня ждал следующий год учёбы. Я даже представить себе не мог, что он мне принесёт. Но что я точно ощущал в себе на этот раз, это желание учиться. Видать, я всё-таки привык работать головой, и для меня это начинало становиться потребностью. С собой я привёз учебники по математическому анализу и аналитической геометрии, и как ни странно, иногда в них заглядывал, мне было интересно. Когда надо мной не висели экзамены, я, оказывается, мог с удовольствием читать учебник по физике, и мне нравилось спокойное вдумчивое чтение и неторопливые, всесторонние размышления о прочитанном. И хотя времени летом было немного, я успел прочитать несколько научно-популярных книг и просмотреть журналы «Наука и жизнь», «Техника молодёжи» за последний год, чувствуя в этом какую-то потребность, своего рода интеллектуальный голод. Я также прочитал несколько художественных книг о путешествиях, перечитал знакомые и несколько новых для меня произведений Пушкина, так что летом у меня работали не только руки, но сколько-то доставалось голове. Не сказать, что я прямо горел желанием вернуться в институт. Воспоминания о бесприютной (в какой-то мере) студенческой жизни не забылись, но и внутреннего сопротивления тоже не было. Скорее, мне теперь было всё равно, мой дом был одновременно везде и нигде, но теперь это ощущение не было таким острым, как когда я покидал город зимой. Мне всё меньше была необходима внешняя поддержка и определённая среда. Растущая внутренняя уверенность и постепенно появлявшаяся откуда-то душевная твёрдость делали моё внутреннее состояние всё менее зависимым от внешних обстоятельств. Что мне по-прежнему не хватало, это уверенности в правильности того, что я делаю. Правильно ли то, что я учусь в этом институте, а не где-то ещё? Я ощущал в себе потребность в более эмоциональном и более творческом занятии, но что это могло быть, я не знал.
Глава 3.
В сборной
Конфликт с «армейцем»
В начале учебного года произошло несколько событий, которые приоткрыли для меня кое-какие новые, и отнюдь не парадные, стороны жизни. Началось с поездки на уборочную. «Армеец» летом работал в стройотряде. Трудился он там, по-видимому, неплохо, но для него это послужило поводом во-зомнить о себе гораздо больше, чем заслуживает умение быстро и долго таскать носилки с цементным раствором или подтаскивать кирпичи. Иными словами, он возомнил себя начальником, которому беспрекословно должны подчиняться другие, не имея на то должных оснований. Честолюбие может и неплохой стимул для движения вперёд, но когда оно становится единственным стимулом и требует удовле-творения любой ценой, ничего хорошего это не приносит ни самому обладателю этого «сокровища», ни окружающим. Та-кой человек, если он не может взять верх в честной борьбе, будет использовать любые сомнительные средства, лишь бы утвердить своё превосходство. Не сказать, что армеец был такой уж плохой человек. Он был обыкновенный, но этот неудовлетворённый «комплекс отличника», когда человек привык быть, что называется, «первым парнем на деревне», подогретый больным самолюбием, просто снедал его. Усугубляло ситуацию ещё и то, что он был родом из деревни, и это дополнительно создавало у него комплекс неполноцен-ности. Хотя на самом деле причина не в деревенском происхождении, а в том, как сам человек к этому относится. У нас училось несколько человек из сельской местности, вполне нормальные ребята. А этому надо было всё ухватить – и быть отличником, что у него не получалось, и городским, что было невозможно. Так что сознательно ли, подсознательно, но он искал любые способы, чтобы компенсировать эти качества, которые он рассматривал как недостатки. И ему показалось, что сначала его работа в стройотряде, а затем то, что на какое-то время, в отсутствие преподавателя, его назначили ответственным за наш курс на уборочной, и даёт ему возможность утвердить своё превосходство в глазах остальных, и снова стать «отличником», как того жаждала его натура, истомившаяся по статусу исключительности.
Наша бригада загружала мешками с картофелем машины, приезжавшие на поле. Шли дожди, на поле была непролазная грязь, так что на сапогах налипало, что называется, «по пуду» липкой раскисшей от дождей земли. Работать было тяжело. Кормили нас плоховато, но работали мы добросовестно. В один из моментов, загрузив все бывшие на поле машины, мы решили немного передохнуть и направились к близлежащей опушке леса. В этот момент на дороге появилась ещё одна машина. «Армеец» бросился нам наперерез и не терпящим возражений начальническим голосом, в весьма оскорбительной манере, приказал:
- «А ну быстро все назад грузить машину!»
Это был перебор. Он совсем утратил чувство реальности, поверив в свою солнцеподобность. Мы не были рабы на плантации, а он не был нашим надсмотрщиком. Сказанное и по форме и по сути было оскорблением, унижением человеческого достоинства. Пришлось мне сказать ему об этом. Остальные промолчали. Лицо его покраснело до пунцовости. Я пошёл дальше к опушке леса. Никто больше не тронулся с места. Почувствовав в остальных неуверенность, «армеец» напустился на них и те, в конце концов, после колебаний, повернули назад и уныло побрели грузить машину. Ну что ж, они сделали свой выбор, а я свой. Этот эпизод привёл к тому, что «армеец» на весь оставшийся учебный год перестал разговаривать и со мной и с Борей, хотя Боря тут был ни при чём - его с нами в тот момент не было. Просто «армеец» чувствовал, что мы оба знали ему цену, как он не старался казаться значимее, чем был на самом деле.
Его злопамятность и мстительность в дальнейшем оказали нам плохую услугу. Факультетское начальство ему доверяло. Пользуясь этим, он оболгал нас несколько раз, по разным поводам представив и меня и Борю в весьма невыгодном свете, и это нам навредило. Разумеется, не всё нам было известно об этих его обличительных миссиях, но кое-что до нас дошло стороной. Зачем ему это надо было?.. Уязвлённое самолюбие? До такой степени, чтобы опуститься до уровня мстительного хорька? Понять можно, но оправдать нельзя. Это, как говорится, уже ниже планки. А мне был урок, какие бывают «забавные» люди. Порою - очень «забав-ные»…
Тем не менее, не смотря на все его выходки, я в конфронтацию не вступал. Что с него взять, ну такой человек. Впоследствии мы как-то минимально общались. После окончания института, когда он не мог уже жить в общежитии и устраивался на работу, он попросился на проживание ко мне, и я не отказал, хотя понимал, что благодарности от него ждать не приходится. Но вроде мог помочь человеку, думаю, ладно, пусть живёт. Так оно потом и оказалось - отплатил он чёрной неблагодарностью. Да-а… Как говорится, «горбатого могила исправит». Если бы он один был такой…
«Англичанка»
Следующий эпизод, который тоже приоткрыл глаза на жизнь и её не самые светлые стороны, касался «англичанки» - так называли преподавателей по английскому языку. Похоже, она была дочкой какого-то высокопоставленного начальника, как тогда говорили, «блатная». Чтобы ей угодить, для неё подобрали небольшую группу ребят посильнее. Однако у этой невзрачной пигалицы была прескверная, надменная и пакостливая натура. Она была у нас полгода на первом курсе, и уже тогда её оскорбления и постоянная раз-дражённость порядком надоели всем. Между собой ребята костерили её сволочной характер, но дальше этого никуда не шло. Во втором семестре её, к счастью, отправили на курсы переподготовки, полгода её заменяла спокойная и безразличная ко всему женщина, и мы, наконец, смогли спокойно вздохнуть. Однако в начале второго курса она появилась снова. Характер у неё за это время стал ещё хуже. Чувствуя свою безнаказанность, она, как говорится, совсем распоясалась и с удовольствием оскорбляла студентов. Я знал уже, что из-за неё ушли из института со скандалом несколько хороших ребят, и двух я знал лично. Не вынеся постоянных оскорблений, они просто демонстративно бросили институт, «хлопнув дверью». Их прошлый опыт и экстремизм молодости не подсказали им другого решения, а посоветовать, видать, было некому.
Я был, пожалуй, единственным который хоть как-то сопротивлялся этому произволу, за что, естественно, должен был поплатиться особенной предвзятостью. Её оскорбления я не оставлял без ответа, советуя ей вести себя приличней, и когда в ответ она начинала говорить оскорбления, я тоже за словом в карман не лез. В отместку она просто стала игнорировать моё присутствие и перестала спрашивать. У меня начали быстро накапливаться так называемые «долги», несданные задания. В ответ на мой вопрос, почему она меня не спрашивает, она со злостью и криком ответила, что пока я не принесу справку из психиатрической лечебницы, что я психически здоров, она со мной разговаривать не будет. Таким путём она уже сумела вывести тех ребят, которые ушли из института, и она не сомневалась, что её до сих пор успешные методы сработают и на сей раз. Я просто встал и ушёл из аудитории.
Конечно, обида была и в моей душе, и всё же она не заглушила голос разума. Я поразмыслил, что стоит предпринять в такой ситуации, и решил пойти на кафедру английского языка и поговорить с заведующей. В перерыве я пришёл на кафедру. Бывшие там преподаватели, все женщины, с любопытством воззрились на меня. Лишь потом я узнал, что к тому времени они уже знали о моём существовании. Общественному мнению я был представлен «англичанкой» как грубиян и нахал, терроризировавший бедного преподавателя английского языка. Тем не менее, сами преподаватели, по-видимому, знали, с каким источником информации они имеют дело, и потому во многих взглядах, кроме обычного женского любопытства, проглядывало сочувствие. Я просто сказал, что хочу перевестись в другую группу английского языка, не объясняя причины. Заведующая предложила мне самому выбрать преподавателя, и я попросился туда, где были остальные ребята из нашей группы. Они хорошо отзывались о своей учительнице. Татьяна Фёдоровна и в самом деле оказалась очень хорошим человеком, и скоро я стал лучшим учеником в её группе. Прежняя преподавательница, не ожидавшая такого ответного хода с моей стороны, проявила недюжинную активность. Она нажаловалась кому только было можно в деканате факультета, вывалив на меня просто самосвалы грязи. Разумеется, такие наговоры не могут не оставить следов, и в итоге после этого случая в деканате я стал известной личностью. Однако мне от такой известности был один убыток. Постепенно представление обо мне у руководства улучшится, однако на ту пору ложь сработала, и в деканате потом ещё долго косились на меня. Клевета делает своё грязное дело, и думать, что время всё поставит на свои места, и правда восторжествует, довольно наивно. Чтобы очиститься от любой грязи, надо приложить усилия. И клевета в этом отношении не исключение.
После этого случая «англичанка» несколько утихомирилась, и даже – что вполне естественно для таких натур – начала «подмазываться» к студентам. Мой приятель мне потом рассказывал, что она один раз вполне нормально с ним поговорила «за жизнь», и даже как бы удивлялся, что это я с ней не ужился. Приятелю было невдомёк, что именно благодаря мне она с ними стала обращаться более-менее по-человечески, понимая, что если ещё кто таким же образом уйдёт из группы, у неё будут проблемы, несмотря на всё её покровительство. А второй заслуживающий внимания момент, потому что он типичен для человеческой психологии, это как мой приятель очень быстро забыл, что она изгалялась над всеми, не только надо мной. Но они предпочли терпеть, а когда она «подобрела», тут же всё ей и простили.
Разговор с доктором
Вскоре после уборочной, на одной из тренировок, Игорь Львович во всеуслышание радостно объявил, что меня взяли в молодёжную сборную области. Ребята поздравляли, я благодарил, но душу мою обуревали противоречивые чувства. Так бывает, что чего-то добиваешься, стараешься, но когда цель достигнута, вдруг понимаешь, что по сути это только начало, а цель по-прежнему туманна и так же далека, как и раньше. Да и вообще, та ли это цель?
Как член сборной, я должен был проходить регулярный медицинский осмотр, раз в три месяца, в специализированном физкультурном диспансере в Москве. В первый же раз один из докторов, терапевт, обратил на меня внимание. Мы сидели друг против друга в его просторном кабинете с большим количеством полок вдоль стен. Многие полки были заняты карточками пациентов, на других были разложены какие-то приборы, медицинские инструменты. Была там ещё кушетка. Часть комнаты была прикрыта занавеской, за которой переодевались спортсмены для осмотра. Доктор, присматриваясь ко мне, расспросил, где учусь, откуда приехал. Узнав, где я учусь, он задумчиво посмотрел в окно, помолчал, а потом, повернувшись снова ко мне, сказал, что не думает, что мне надо идти по этому направлению.
- Раз ты учишься в этом институте, значит парень неглупый. Зачем тебе этот бокс? Подумай. На других не смотри, у них, может, других вариантов-то и нет. А тебе надо сохранить голову. Бокс здоровья не прибавляет, поверь мне. Постоянные удары по голове это постоянные травмы мозговой ткани. Никто такие вещи не афиширует, но знай, что после сорока лет практически все известные боксёры это развалины в смысле здоровья, больные люди.
Чтобы окончательно убедить меня, он достал больничные карточки некоторых известных спортсменов, о которых я тоже слышал, и рассказал, кто чем нынче болеет, по-видимому твёрдо вознамерившись отговорить меня от заня-тий боксом. Исключением были немногие, и среди них Виктор Попенченко, легендарный боксёр, двукратный олимпийский чемпион и серебряный призёр. Это был техничный боксёр, который получал мало ударов. Спустя год или два он умер какой-то загадочной смертью, якобы нечаянно упав в лестничный пролёт в учебном заведении, где он работал .
Тогда этот разговор произвёл на меня впечатление, и я задумался, хотя возраст сорок лет казался чем-то невообразимо далёким. Но по молодости, а правильнее по недостатку жизненного опыта, я не внял совету умного человека, и решил остаться в команде. Что касается ударов по голове, да и по другим частям тела, то я и раньше старался не идти на обмен ударами, а теперь решил строить бой так, чтобы беречь голову от ударов. Но это не было решением проблемы; фактически я предпочёл закрыть глаза и понадеялся на авось. Эх, послушаться бы мне тогда доктора и заняться академической греблей!.. А ведь я даже делал попытку, но не проявил должной настойчивости. Сказался «туннельный эффект», когда человек попадает в колею, и не может выбраться из неё, по инерции продолжая двигаться вперёд, как будто в туннеле, хотя вроде бы он свободен в своём выборе. Походив по окрестным клубам и не найдя поблизости места, где я мог бы начать заниматься греблей, я остался в сборной и продолжил занятия боксом.
Спортсмены
Конечно, я продолжал учиться, и довольно напряжённо, но спорт стал занимать много времени. Почти всем соревнованиям предшествовали сборы, когда команда одну или две недели жила на спортивной базе и интенсивно тренировалась. Довольно быстро я понял, что такой образ жизни плохо совместим с интенсивными занятиями. Находясь на сборах, я продолжал самостоятельно заниматься, но физические нагрузки были довольно интенсивными, да и пропуск занятий сказывался. Так что как я не старался, вскоре почувствовал, что длительное отсутствие в институте начинает плохо влиять на учёбу. Тогда я поговорил с тренерами, и мы без особого труда нашли компромисс, когда я готовился к соревнованиям частично на сборах, частично в институте, под руководством Игоря Львовича. Таким образом я успевал делать многочисленные лабораторные работы, задания, и посещать занятия, хотя и не все, и вскоре быстро компенсировал предыдущие пропуски.
Первые соревнования проходили в Вятке. Осенний город производил уютное впечатление, и провинциальность города, в хорошем смысле, понравилась спокойной, размеренной и понятной мне жизнью. Городская баня, в которую остальные боксёры пришли сбрасывать вес, а я с ними за компанию, была почти один к одному как железнодорожная баня, в которую я ходил всё своё детство. Душа моя наслаждалась бы уютной атмосферой города, если бы не заботы, связанные с соревнованиями.
Мы жили в гостинице, поселившись в комнате с моим новым приятелем Олегом. Он боксировал в весе до сорока восьми килограмм, но не смотря на небольшой вес, не выглядел маленьким. Собственно, перед взвешиванием ему каждый раз приходилось сбрасывать по два килограмма. В свои неполные двадцать лет он уже сформировался, и по характеру и жизненному опыту был спокойным, сообразительным и оптимистичным парнем. При этом он сохранил какую-то «солнечность» характера и спокойную весёлость, которая частенько находила выражение в его шутливых немногословных, но точных комментариях по разным поводам, и в интонациях голоса. Мне в нём также нравились практичность и четкая оценка своих и чужих сильных сторон и недостатков. Да и вообще он был просто хороший человек, с которым было приятно проводить время. (Правда, свободного времени у нас было немного. Так обычно бывает на соревнованиях, хотя, казалось бы, выступаешь один раз в день.) Держался Олег доброжелательно, со спокойной естественной уверенностью, и в то же время просто.
Кругозор у него был может и неширокий, но когда я ему что-то рассказывал, он всегда с неподдельным интересом слушал. Зато о боксе он знал много, причём знание это было продуманное, осмысленное. Заниматься он начал с двенадцати лет. Жил с матерью, зарабатывала она мало, так что когда первый раз в секции бокса ему дали спортивное трико и красные кеды, как он рассказывал, это для него было богатство. Прибежав домой и показав матери обновки, он для себя решил, что, пожалуй, бокс стоящее занятие. Хотя Олег учился в институте, он не собирался работать инженером. Свои способности на этом поприще он оценивал невысоко, и для себя наметил работу тренером по боксу. Не знаю как сейчас, но тогда, будучи мастером спорта и имея высшее образование, официально можно было работать тре-нером. Олег даже точно знал, где он собирается работать, наметив для себя место тренера в Лесотехническом институте, где сейчас учился и где он предвидел возможные перемещения по служебной лестнице нынешних тренеров, один из которых собирался со временем перейти на работу в Спорткомитет.
Я так далеко никогда не заглядывал, да даже и сейчас далеко не планирую, поэтому для меня такие чёткие долгосрочные и практичные планы Олега были откровением, и я с интересом расспрашивал его, пытаясь понять, откуда у него такое серьёзное отношение к жизни. Каково было моё удивление, когда я понял, что, похоже, Олег сам до всего этого дошёл. Конечно, где-то какие-то разговоры он слышал, но наверное слышал их и я, однако Олег их принял как руководство к действию, тогда как я умудрился пропустить всё мимо ушей, представляя будущую жизнь не как прозаичную работу, но интересное и трудное приключение, к которому я ещё только готовлюсь. И даже сейчас, уже на втором году учёбы, у меня в голове постоянно шла какая-то работа, имеющая мало общего с окружающей действительностью. Мой мир был мир эмоций, которые и были для меня жизнь, а на настоящую жизнь я смотрел как бы со стороны, с интересом изучая её через своё участие в ней, но не полное, а какое-то частичное. Похоже, мне было одинаково интересно познавать жизнь и одновременно участвовать в ней, но если между этими занятиями возникал конфликт, то в итоге неизменно побеждала светлая познавательная сторона, которая на деле в основном и определяла мои поступки и вела меня по жизни. Иногда эта часть моей натуры «включалась» с некоторой задержкой, и в таких случаях мне приходилось за это расплачиваться.
Остальные ребята в основном были вполне нормальные - общительные и доброжелательные. Была, правда, пара таких, от которых стоило держаться подальше из-за их взбалмошности и агрессивности. С одним из них у меня в начале был конфликт по какому-то совершенно нелепому поводу, но я предпочёл просто отмахнуться от него, вполне справедливо полагая, что с дураками не стоит связываться. Увидев мою безразличную реакцию, он вскоре отстал.
Уже в первом бою Олег сильно повредил руку, так что ему приходилось брать техникой, нанося лёгкие удары и так постепенно набирая очки. Он уверенно продвигался к финалу, а навстречу ему победоносно двигался какой-то уникум. К финалу, при весе сорок восемь килограмм, противник Олега выиграл три боя из четырёх нокаутом. Для этой весовой категории это было что-то неслыханное. Причём это были такие нокауты, что двух его противников с ринга унесли, а одного увели под руки. Наблюдали мы его бои вместе с Олегом, и обсуждали, как построить тактику боя, учитывая его больную руку и способность противника наносить удары как кувалдой. В конце концов, сошлись на том, что Олегу лучше выманивать противника, заставлять наносить удар, а в это время отходить вбок и уже со стороны наносить быстрые несильные удары. Само маневрирование по рингу строилось так, чтобы дезориентировать соперника. Всё это Олег прекрасно воплотил в финальной встрече и вчистую переиграл противника. Такая тактика может показаться однообразной, но на самом деле особого риска не было, так как мало боксёров могут перестроить рисунок поединка по ходу боя. Тем более, когда эта тактика уже столько раз приносила успех. Это как общий закон для людей – инерционность. Кто не успевает сориентироваться в новой ситуации, тот проигрывает. И не важно, происходит дело на ринге или в офисе.
Я свои бои, может быть за исключением первого, проводил тяжело. Противники попались сильные, каждый со своим специфическим «почерком». В первом бою соперник был техничный и быстрый, двигался по рингу как весёлый резиновый мячик, но он был ниже меня, и я просто не дал ему подойти близко за всё время боя, постепенно набирая очки на дальней дистанции. Как раз такая тактика, которой от меня добивался Игорь Львович. И здесь она сработала.
Но уже в следующем бою мне пришлось туго. Противник был под сто килограмм, и ни один из них не был балластом. Глядя на его лицо, трудно было даже предположить, чем кроме бокса он ещё может заниматься в своей жизни. Мощные длинные руки работали, казалось, без устали, основательно и сильно нанося удары едва ли не из любого положения. Удар апперкот в боксе, снизу, технически довольно сложный, но у него он был хорошо поставлен, и я, поймавшись на его ложную комбинацию, пропустил этот удар, который мгновенно сбил моё дыхание. Понадобилось несколько секунд, прежде чем я вообще смог вздохнуть, продолжая ускользать от сильных ударов, совершенно задохнувшийся. Спас меня гонг.
Тренер, весёлый и подвижный молодой мужчина, бывший чемпион страны, приободрил как мог, энергично хлопая мокрым полотенцем так, чтобы мелкие капельки воды с него летели на меня. Прохладные капли живительно освежали разгорячённое тело. Вскоре я отдышался, и когда раздался звенящий гул гонга на второй раунд, я был уже в порядке. В общем, мне повезло. По-хорошему, рефери должен был бы остановить бой и дать мне передышку. Помогла бы она мне или нет, это другой вопрос, но так тоже бывает. Да и я, несмотря на своё «бездыханное» состояние, продолжал бой, стараясь не показать, что удар чуть не отправил меня в нокаут. Но если бы не гонг, мне бы точно не выдержать.
Стратегия и тактика, вот что важно и на ринге, и в жизни. Весь первый раунд я только успевал реагировать, не успевая подумать, как лучше выстроить бой, будучи морально подавлен мощью ударов, которые в таком изобилии обрушивались на меня. Но к началу второго раунда я сумел всё-таки переломить свой даже не страх, но скорее растерянность, так как ничего не мог поделать со своим противником. Здесь одно как бы цепляло за собой другое. Растерянность ослабляла мои силы, реакцию и сообразительность. В итоге и сила моих ударов, и подвижность, страдали, и удары не достигали цели. Это ещё больше деморализовало, и соответственно делало мои действия ещё менее эффективными.
В начале второго раунда ситуация поменялась. Я проигрывал по всем статьям, и первой ушла боязнь поражения. Теперь мне было нечего терять. Это понимание как будто встряхнуло меня, и заставило посмотреть на ситуацию другими глазами. Никто не ожидал от меня победы, скорее думали, как быстро вынесут с ринга. Ну и ладно. Теперь я, значит, один против всех. И это чувство как будто дало мне свободу выбора действий, сняло все ограничения. Проигрыш перестал иметь значение. Теперь мне надо было «не ударить в грязь лицом» только перед самим собой. Выиграть я не смогу, ну так хоть достану противника. Должен же я хоть раз ответить «взаимностью»! И едва ли не с криком «Эх, бляха-муха!», с которым молодые парни бросаются в холодные майские воды Иртыша, как только сходит лёд, я бесшабашно вошёл в клинч с тяжеленным противником, выбрав удобный момент, когда он пошёл на меня. Тут же взорвался серией коротких ударов по корпусу и, с каким-то подсознательным удивлением и подозрением не ощутив на себе тяжести противника, с приседом нырнул вбок и с прыжком благополучно разорвал дистанцию. Едва приземлившись на ноги, в следующее мгновение я уже метнулся вперёд и нанёс сильный удар прямой правой в челюсть противника. Его голова мотнулась назад, я тут же со средней дистанции попытался нанести серию ударов, два прямых и правый боковой, но он успел закрыться и удары пришлись по перчаткам. Для меня всё произошло в одно растянутое мгновение. Все движения я выполнил бессознательно, и только потом отметил, как это сделал и что произошло. Когда я неожиданно для противника вошёл в клинч, то видать буквально первым ударом сумел попасть в солнечное сплетение, если не на вздохе, то где-то около того. Вообще-то боксёров трудно поймать на такой удар – брюшной пресс, слегка согнутая стойка и быстро вырабатываемое бессознательное, а может уже встроенное природой, мгновенное напряжение брюшных мышц не позволяют «пробить» солнечное сплетение. То, что мы оба сумели нанести друг другу именно такой удар, он в конце первого раунда, а я сейчас, в норме случается очень редко. Но вот так оно произошло. А когда я едва коснулся ногами ринга, отскочив в сторону, в это мгновение я где-то отметил, что противник не в порядке, и, даже не отдавая себе в этом отчёта, сразу перешёл в атаку.
Дальше я попытался развить успех, и с минуту наступал, хотя и понимал, что рискую. Но мне уже было всё равно, задача стояла просто «достать» противника. Где-то через минуту он отошёл от удара и активизировался, но что-то по-менялось в рисунке боя. Его удары чуть замедлились, и мне этого уже хватало, чтобы успевать уходить, когда я шёл на сближение, наносил один-два удара, уклоняясь от ответных, ненадолго разрывал дистанцию, и если ситуация позволяла, снова одержимо бросался в атаку. Теперь ничего не имело значения. Как будто всё моё существо жило одной целью, одним безудержным озверелым чувством – «Достать!» Я принимал его тяжёлые ответные удары на плечо, блокиро-вал их предплечьями, не чувствуя боли, и ощущая их только как толчки, и тут же переходил в атаку, сам нанося резкие сильные удары, вкладывая в них холодную ярость, как будто сжигающую меня изнутри.
Раздаётся гонг, я иду в свой угол, тренер мне что-то возбуждённо говорит, обмахивает полотенцем, но я его почти не слышу. Я рвусь снова на ринг. Гонг, и я иду прямо на противника, прохожу зону ударов, блокируя их плечами и руками, вхожу в клинч, и ещё до того, как он повиснет у меня на руках, наношу такой силы апперкот, какой только могу в моём состоянии. Я тоже его долго тренировал, и похоже не зря. Противник немного наклонён надо мной, и удар проходит прямиком снизу в челюсть. И даже в перчатке чувствую, как будто что-то хрустнуло – то ли моя кисть, то ли что-то у противника. Возникает мгновенная зависшая пауза, и я, с ударом оттолкнувшись от противника, отскакиваю назад. Рефери тут же останавливает бой. Противник, хотя и потрясённый ударом, тем не менее остаётся на ногах, слегка покачиваясь. Я ухожу в нейтральный угол, и рефери открывает счёт.
Конец третьего раунда прошёл в моих атаках. Соперник так и не смог оправиться от удара, и почти всё время провёл в защите. Я победил, но почему-то в этом бою победа потеряла для меня смысл. Этот бой я провёл не для того, чтобы победить. Мне надо было «достать» противника, утвердить самого себя в своих глазах, и ни в чьих более. До всех остальных, до всего прочего мира, мне не было никакого дела. Что-то дикое и почти звериное поднялось в душе, завладело всем моим существом, накрыло как мощной волной, страстно желая только одного: «Достать! Достать!» Отомстить! Но за что?! За чувство бессилия в первом раунде? За какие-то иррациональные страхи проиграть? Не знаю, не знаю! Но так оно было. Кто же я такой? Что, люди – звери? Выходит, звери, самые настоящие. Стыдно мне за это? Нет! Нет и нет! То, что я сделал, как и в каком состоянии, это надо было сделать, и именно так. Это я знаю абсолютно точно.
Потом был третий бой, который прошёл упорно, в очень быстром для тяжеловесов темпе, с приятным на вид, атлетически сложенным парнем. Он мне понравился сразу и безоговорочно, и чем-то он походил на Серёжу, спарринг-партнёра в институте, что только дополнительно усиливало мою симпатию. Это был хороший, честный, и, наверное, даже можно сказать в чём-то благородный бой. Мы оба играли не только по правилам, но даже привнесли ещё что-то от себя, какое-то чувство взаимного уважения. На соревнованиях такого уровня боксёры не прощают малейшей ошибки. Если удалось ошеломить противника, правило сразу же развивать успех и быстрее нанести ещё несколько ударов, да посильней, так что часто рефери приходится встревать и буквально оттаскивать такого боксёра от противника. Мы этого не делали, давая друг другу время восстановиться. В этом плане поединок оказался почти уникальным, поэтому я его так хорошо запомнил.
В финале бой опять получился тяжёлым. Я сделал несколько ошибок, поймавшись на ловушки опытного бойца, но на сей раз это не поколебало моей уверенности, и, постепенно наращивая преимущество к концу поединка, сумел всё-таки выиграть, но с минимальным перевесом. Фактически, всё определили последние двадцать секунд, когда я собрал остатки сил, и провёл несколько атак. Почти все удары не достигли цели, но общее впечатление, тем не менее, перевесило в мою сторону.
Эпилог
И, наверное, в этом месте надо закончить рассказ о боксёрах, хотя вначале я планировал рассказать намного больше, и вообще думал, что наиболее интересной частью мог бы быть период, когда я уже вышел на хороший уровень, а бои были намного более жёсткие. Фактически, это уже были бои профессиональных боксёров. Там было много интересных моментов, и в смысле спортивных событий, и атмосферы вокруг всего этого. Но по мере того, как я писал, для меня всё большую ценность приобретали не отточенная техника и гибкие стратегии построения поединка, но простые человеческие чувства и жизнь вне бокса. И я не стал сопротивляться этому влечению, и в итоге уделил много времени описанию жизни вообще.
После описанного периода дальше были ещё многие соревнования, а потом я перешёл в другое спортивное общество, где бокс уже по настоящему был работой, за которую всем остальным платили деньги, давали квартиры, и только я один был по-настоящему любитель. Уровень там был выше, и всё было серьёзней. И конкуренция, и ставки. Были и поражения, и срывы, когда я «перегорал» перед выступлением. Но всё это я довольно быстро преодолел. В итоге я вышел на уровень, и в какой-то момент понял, что дальше мне всё равно, с кем и когда встречаться на ринге - я был готов ко всему. Мне было по настоящему безразлично, какие титулы у соперника. Я говорил себе: «Сейчас мы это проверим. Эти титулы были получены до встречи со мной, и как оно там происходило, меня не волнует. Каждый бой – он новый и ни на что не похожий, и потому доказывай своё мастерство заново, сейчас.»
На четвёртом курсе произошло событие, которое определило моё дальнейшее отношение к боксу. Три дня в неделю мы начали работать на научных предприятиях, делать реальные проекты. И тут я наконец понял, какое же занятие по-настоящему моё. В отличие от учёбы, я чувствовал себя как рыба в воде, когда речь зашла о реальном деле. Чем более неопределенной была задача, тем уверенней я себя чувствовал. Первые проекты ещё были какие-то сомнения, справлюсь ли, но раз решив несколько хороших проблем, я сказал себе в очередной раз, что раз до этого сумел сделать, значит и теперь смогу. Так что спокойно, и начинаем разбираться со следующей задачей. Конечно, не все проблемы я решил, но это уже не имело значения и не могло поколебать уверенность в своих силах (вполне обоснованную). Да, я исписал своим мелким почерком пачки бумаги, пытаясь решить одну задачу. Но когда решение начало выходить из-под контроля, становясь слишком сложным, и я не видел, как его можно сделать проще, а скорее всего более простого решения не существовало, просто взял всю пачку, сантиметров двадцать толщиной, и опустил её за шкаф, между стеной и задней стенкой шкафа. Я слышал, как бумага прошуршала вниз, и там она и осталась надолго, пока следующие жильцы не выбросили её в мусор. Но я этого уже не видел.
Занятия боксом закончились через три с половиной года ссорой с тренером сборной общества, когда я отказался поехать на очередные сборы - сказал, что у меня экзамены, и приеду на сборы позже. Но это был только повод. Конфликт назревал давно, потому что меня было сложно контролировать, и учёбу я ставил выше спорта. И с точки зрения тренера это было неприемлемо. Может, он был прав. Наверное, он был прав, если взглянуть с его «колокольни». И я ушёл. Потом приезжал второй тренер, послушная тень своего непримиримого и несколько деспотичного начальника, и вроде уговорил меня вернуться. Через день я даже засобирался на тренировку. Но потом передумал. Затолкал в сумку все вещи, которые мне выдавались как спортсмену, отвёз их в общество, сдал, и с лёгким сердцем ушёл оттуда навсегда, почувствовав при этом какое-то облегчение. Эта страница моей жизни была закрыта.
У меня не осталось особого сожаления о занятиях боксом, потому что о том, что было, не надо сожалеть вообще. Раз я так делал когда-то, значит, я и был такой. Просто люди меняются; кто больше, кто меньше. Но я также не скажу, что вспоминаю об этом периоде с удовольствием, тем более с чувством гордости. Что-то точит меня, когда по какому-то поводу припоминаю то время. И я думаю, одна из причин это осознание того, что бокс был не мой вид спорта, и в первую очередь он плохо совмещался с моим душевным устройством.
Формально я достиг успехов, но это не те успехи, на которые бы я реально мог рассчитывать в другом виде спорта, для которого я был создан по всем параметрам, имея изначально такие физические данные, которые сразу ставили меня на уровень, к которому другие спортсмены высокого класса идут годы и годы. И мне нравился этот спорт. А бокс для меня был тупиковым направлением. Как ни крути, он разрушает здоровье и что-то ещё, что трудно описать, но оно есть. Я не собирался приносить на этот алтарь себя в жертву. Не стоило оно того.
И была ещё одна причина. Постепенно, год за годом, по мере взросления, вопреки общественному мнению во мне выросло неприятие бокса как агрессивного вида спорта, который в какой-то момент начинает будить в человеке не самые лучшие чувства. Я видел, как во время соревнований вели себя зрители, чувствовал какую-то безжалостную атмосферу наполненных залов, как будто (впрочем, а почему «как будто»?) они присутствовали на гладиаторских боях. Что-то в этом было неправильное, ущербное. Желание спортивного единоборства с уважением противника, когда не страдает здоровье участников, и тем более не ставится задача победить любой ценой, и состязание идёт по правилам, которые каждый добровольно принял и соблюдает, это одно. Для людей это нормально, это их природа, так они развились эволюционно - в борьбе, в противоборстве, и это было и остаётся основой их поведения при достижении своих целей. Но в моём случае на определённом уровне эта грань между честным единоборством, и когда люди пускаются во все тяж-кие лишь бы выиграть, начала размываться. Так зрители в какой-то момент могут превращаться в возбуждённую без-жалостную толпу. По правилам играют сильные. Для слабых нет правил и нет запретов, ради победы они идут на всё. Ставки становились выше, чем справедливость, самоуваже-ние, чем здоровье, а иногда и жизнь. Хотя об этом не писали, но и в стране, и за рубежом боксёры умирали иногда на рин-ге, не говоря уже о том, сколько их осталось искалеченных или умерших вскоре после соревнований. Удары силой в сотни килограмм не проходят бесследно, а именно такие удары могут наносить тренированные боксёры хорошего уровня. Зачем?! Чтобы удовлетворять каким-то низменным инстинктам толпы, когда женщины-зрители на трибунах начинают кричать дурными голосами, от которых берёт оторопь - «Дай ему! Дай!». И постепенное осознание этой стороны бокса, в конце концов, и было основной причиной, которая привела меня к его неприятию и прекращению занятий. Потому я и испытывал такое облегчение, когда ехал назад в электричке, сдав все выданные мне в обществе вещи, всё до последнего шнурка. Я мог бы оставить себе спортивные куртки, майки, кроссовки, никто бы слова не сказал, фактически это были мои вещи. Но я хотел освободиться, очиститься от того бокса полностью, и изнутри и снаружи.
Да, я думал, что занятия боксом закалят меня. Это была ошибка. Зрелость человека зависит не столько от того, чем он занимается, а больше от отношения к делу, от осознания себя личностью и самоуважения. А для этого в первую очередь надо слушать своё сердце, уважать свои стремления и стараться реализовать свои способности по максимуму, не взирая ни на кого и ни на что - ни на какие стереотипы и общественные установки. Вот это самая главная задача. А среда, занятие, действительно должны быть такими, чтобы надо было напрягать все силы, на пределе, и только так можно развиться по-настоящему и чего-то достичь. (Большие дела легко не делаются, и я знаю об этом не понаслышке.) И тогда много интересного можно познать и создать в своей жизни. Правда в том, что многие препятствия мы создаём у себя в голове, создаем сами, хотя часто с помощью других, имя которым легион.
При правильном подходе спорт может дать много для развития, и не только физического, но и духовного. Спорт это не только о физических данных и тренировке мышц, связок и органов, чтобы они могли переносить дикие нагрузки. Спортсмен высокого класса, по крайней мере подавляющее большинство из них, отличается от других способностью преодолевать себя. Иногда это называют волей к победе. К этому надо добавить, что в такие минуты не думаешь о победе, она ещё слишком далеко. Но зато каждое последующее действие ты совершаешь по максимуму, с максимальной скоростью, или силой, или точностью - что требуется в этот момент. И ты живёшь только в этом моменте, и на большее уже просто нет никаких сил. Приходится даже не преодолевать, а с диким треском и хрустом ломать себя, с болью и звериным рыком, не обращая внимания на предельную физическую усталость уже плохо повинующегося тела. Ускоряться когда всё существо кричит, что всё, предел, больше не могу! Прикладывать ещё большую силу, двигаться ещё быстрее, и терпеть, терпеть, тогда как единственное оставшееся желание, заполонившее всего тебя, это упасть и не шевелиться, и будь оно что будет. Конечно, не только спорт предоставляет такие возможности испытать свой предел. И наверняка было бы лучше, если так можно было делать нужное и важное реальное дело, созидать полезное. Но не всем доводится соприкоснуться с такими большими делами, и тогда спорт совсем неплохая замена для познания себя, своего предела.
Самое главное, это найти свою дорогу, а это не просто, далеко не просто, и требует большого труда, и также способности понять и вовремя остановиться, и повернуть назад, когда это надо, покинуть утоптанную удобную тропу и свернуть в чащу, повинуясь только тебе одному слышимому зову твоей настоящей природы, твоей сути.
В жизни всё проще, чище, красивее и свободней, чем многим представляется. Человек может быть хозяином своей судьбы, также как и сообщество людей хозяевами их общей судьбы. Но понимаешь это далеко не всегда вовремя. И потому я решил написать об этом. Может, кто-нибудь по-настоящему задумается о том, как живёт, и как бы хотел жить, и возьмёт ответственность за свою жизнь, какой она будет, а не отдаст это важнейшее дело на откуп другим. А охотников распоряжаться чужими жизнями ой как много!..
Боксеры
© Copyright: Юрий Шестопалов, 2016
Свидетельство о публикации №216050400063
Свидетельство о публикации №216050400063
Рецензии