Финская полечка

I

Стены тоненькой брезентовой палатки плохо защищали от сильного северного ветра. Он проникал внутрь нее и по-хозяйски гулял по ее маленькому, тесному пространству, то и дело прерывая сон спящих вповалку солдат и заставляя их плотнее закутываться в шинели.

Cолдатам на войне редко случалось иметь крышу над головой. Вечерами или в перерывах между боями вместо отдыха, чтобы погреться, приходилось искать сухие дрова для костра. Так и сидели, попеременно подставляя один бок огню, а другой — морозу.

Исаак вышел из палатки наружу, подошел к сидящим у небольшого костра часовым, достал цигарку-самокрутку и, присев на корточки, прикурил от сопротивлявшегося ветру огня.

Курить он начал лет с двенадцати. Впервые попробовал, правда, когда ему было шесть лет, сразу после смерти отца, да мать заметила и больно отхлестала его по щекам, чтоб неповадно было. Это был первый и последний раз, когда мама подняла на него руку.

Отец, умерший от брюшного тифа за несколько месяцев до революции тысяча девятьсот семнадцатого года, оставил молодой вдовой жену с тремя малыми детьми. В памяти Исаака остались лишь очертания худощавой фигуры отца и его натруженные от тяжелой работы руки. После его смерти Исааку пришлось идти искать заработок, чтобы помогать матери поднимать брата и сестру. Мальчик он был смышленый, работящий, так что взрослые охотно брали его с собой и, жалея сироту, делились работой и куском хлеба. Работа всякий раз была разная: то в лавке у кого-то помочь за товаром присмотреть или на складе его разгрузить, то кому-то двор подмести, то подводу перегнать, то по мелочи починить что-нибудь.

Мать печалилась и тайком утирала слезы, когда он всякий раз по возвращении домой клал перед ней на стол свой заработок: то половину хлеба, то мешочек с мукой, то несколько яиц, то половину головки домашнего творога, а то и деньги. А он, ощущая себя кормильцем, радовался, что может ей помочь растить младших детей.

Ему хотелось учиться. В Лучинце еврейские мальчики посещали хедер. Когда Исааку исполнилось пять лет, отец отвел его в хедер, и он быстро стал там одним из лучших учеников. Сердитый меламед (учитель), обычно скрипучим голосом покрикивавший на других мальчишек в классе, его хвалил за прилежание. Исаак быстро освоил древнееврейский язык и старательно выводил тупым карандашом буквы на желто-сером листе бумаги.  Полученные знания он прочно держал в своей памяти, и, когда учитель вызывал читать из Торы, ему совсем не было равных.

То ли согласно царского указа, то ли еще по чьему-то распоряжению, в Горае при местной церкви открылась приходская школа. Eе настоятель был там  по совместительству и директором. Было объявлено, что все дети из окрестных сел и деревень должны посещать занятия только там. Так вместе с двумя другими еврейскими мальчиками Исаак был отправлен в эту школу. Они поначалу колебались: им не хотелось покидать хедер и идти учиться в соседнее село, тем более они иудеи, а школа - в христианской церкви, и учитель там - поп. Но мудрый меламед велел мальчикам слушаться приказа:

- Не нужно вражду к себе вызывать. A учиться вам необходимо, -  напутствовал он их. -  Ко мне будете приходить заниматься по вечерам.

Так и повелось: утром они шли в Горай на учебу в церковно-приходскую школу, а вечерами продолжали заниматься с меламедом в хедере в Лучинце.

Молча садились они втроем на лавку в классной комнате и внимательно слушали все, что рассказывал свяшенник. Сельские ребята учились неохотно: им скучно было слушать длинные монологи настоятеля и заучивать молитвы. Нередко случалось, что они не выучивали урока, и тогда учитель вызывал отвечать Исаака:

- Ну-ка, Исаак, прочти-ка нам „Отче наш“, -  приказывал он, и Исаак без запинки читал наизусть православную молитву.

То же было и по арифметике, и по письму, и по другим предметам.

- Вот, бездельники, глядите: этот маленький жидок все наши молитвы знает, а вы, лентяи, только хлеб зря едите да штаны протираете. Не будет с вас толку, а вот с него человек выйдет! - гремел сердитый голос священника в классе. Для нерадивых учеников держал он в углу классной комнаты ведро с водой и розгами. Ох, и доставалось же тем, кто посмел не выучить урок! 

Время от времени мальчишки просили Исаака:

- Слушай, Исаак, ну, не отвечай ты так хорошо, нам же все время от попа достается!

А он просто не умел учиться плохо.



II

Минуло несколько лет после смерти отца. Родня матери все чаще заводила с ней разговоры о том, что ей надо снова выйти замуж, и подыскивала возможных женихов. Его мама была еще молода и очень красива. Исааку нравилось, как она заплетала свои длинные, доходившие до пола тяжелые волосы в широкую косу и несколько раз ее обворачивала высокой короной вокруг головы, a сверху надевала чистый белый платок,  на фоне которого ее большие темные глаза светились и лучились, как драгоценные камни. А уж как ловко, словно две птицы, летали ее руки, когда переплетала она тесто для хал, прежде чем отправить их в печь. Готовить мама умела так вкусно, как никто другой, оттого и приглашали ее стряпать на свадьбы. Так Сара зарабатывала, чтобы прокормить своих детей.

Многие мужчины заглядывались на его мать. Исааку было уже десять лет, когда в их доме все более частым гостем стал Шлоим Штильмахер. Про него говорили, что он - по сельским меркам - небеден и подыскивает себе жену. По тому, как порой допоздна засиживался у них Шлоим, Исаак понял, что он решил свататься к его матери. Шлоим и вправду приходил к ним все чаще. Исаак ловил на себе его недобрые взгляды, наблюдал, как досадливо морщил он нос, когда маленькие Фаня или Абраша цеплялись за мамину юбку и просили есть.

В Лучинце жил родной брат отца. Дядя Исаака очень любил. После смерти брата Нохума он всякий раз старался заглядывать к вдове брата, принося детям гостинцы и помогая словом и делом оставшейся без кормильца семье. Исаак многому учился у него. Дядя всегда разговаривал с ним, как со взрослым, потому Исаак и отправился к нему, чтобы побольше разузнать про ухажера матери.

- Хана, нам обедать пора! - завидев Исаака, обрадованно закричал жене дядя.

- Мо-омэнт! -  пропела Хана и быстро накрыла на стол.

- Не мое это, конечно, дело, но недобрый он человек, - нахмурился дядя, выслушав рассказ Исаака, - балагула (извозчик), шикорник (пьяница), да и жадный. Плохо будет Саре с ним, а о вас и говорить нечего. Семье, конечно, же глава нужен. Должен быть мужчина в доме. Но не тот человек Шлоим, чтобы чужих детей, как своих собственных, растить.

Он печально посмотрел на Исаака, доедавшего юшку с куском домашнего хлеба, протянул руку и погладил по голове.

- Оставайся у нас, Ицик, будешь со своими братьями и сестрами жить. Для меня разницы нету: сын моего брата - мой сын. Вырастешь, выучишься. Я помогу, чем смогу. Тетя Хана в тебе души не чает. Мальчишки наши будут с тебя пример брать, а то растут, как оболтусы, только бегают да играют целый день.

- Спасибо, дядя. А как же Абраша с Фаней? Не оставлю же я их с этим шикорником! -  замотал головой Исаак.

Дядя развел руками и улыбнулся:

- Значит, придется и Абрашу с Фаней забрать к нам. Где девятеро, там и двенадцать поместятся. Другого выхода я не вижу, если Сара захочет замуж за Шлоима выйти.
- Мама нас от себя никуда не отпустит, - решительно сказал Исаак. - Да и я никуда от нее не уйду. Спасибо, дядя, я теперь знаю, что мне нужно делать.

Он встал из-за стола, взял свои тарелку и ложку и отправился во двор, где тетя Хана в большом тазу с холодной водой мыла посуду. Исаак вымыл свою тарелку, помог тетушке вымыть и вытереть всю посуду и, получив на прощание благословение, гостинцы для младших брата и сестры и деньги для матери, отправился домой.
Отворив дверь в хату, Исаак вошел в комнату и увидел празднично накрытый стол.

- Исаак, сердце мое, где ты ходишь? У нас сегодня будет гость. Шлоим Штильмахер придет ко мне свататься, - тихим голосом смущенно сообщила мама.

Исаак встал прямо напротив матери, посмотрел ей в глаза и сказал негромко, но твердо:

- Если ты за него замуж пойдешь, я навсегда уйду из этого дома и Абрашу с Фаней с собой заберу, а ты живи с ним, как знаешь.

- Как уйдешь? Куда уйдешь? -  растерялась мама.

- Для начала к дяде пойдем, будем у него жить, а там видно будет, - сурово сдвинув брови, ответил Исаак.

- Почему, Исаак? - спросила мама упавшим голосом.

- Потому что, если бы ты за достойного человека замуж пошла, я бы тебе ни слова не сказал, а так… С ним под одной крышей мы жить не будем, - подытожил Исаак и рассказал матери все, что узнал о ее „женихе“.

Мама внимательно выслушала Исаака.  На ее лицо легла легкая тень, а из глаз выкатились две крупные слезы.

- Ты плачешь потому, что из-за нас замуж не можешь выйти? -  спросил Исаак, чувствуя себя виноватым в слезах матери.

- Я плачу, потому что у меня такой взрослый и умный сын вырос. Мой…наш защитник! -  ответила мама, обняв Исаака.

Шлоим Штильмахер ушел в тот вечер из их дома, раздосадованный отказом. И других женихов прогоняла с того дня красавица Сарa прочь и замуж больше уж не вышла, посвятив себя своим детям.


III

Исааку исполнилось двенадцать лет, дядя и тетя справили ему бар-мицву. Из рук дяди принял Исаак свой тфилин и повязал его, как и записано в Священном Писании, на руку и на лоб. Гордый, нес он священную Тору в синагоге, как полагается взрослому мужчине. Ребе пригласил его к чтению Торы. Повторяя вслед за ним древние слова молитвы, старательно водил Исаак по свитку указкой. Сара наблюдала издали, утирая глаза белоснежным платочком: ее Нохум не дожил до этого чудесного дня, не увидел своего Исаака, читающим из Торы.  Он бы гордился своим сыном.

А после праздника позвал его к себе для серьезного разговора:

- Исаак, мальчик мой, ты вступаешь во взрослую жизнь. Я знаю, ты умеешь принимать решения, потому подумай над тем, что я тебе сейчас скажу.

Исаак застыл в напряжении, ловя каждое слово дяди.

- Мы с тетей Ханой и детьми уезжаем отсюда навсегда, -  сказал дядя.

- Куда? - спросил Исаак и почувствовал испуг.

- В Америку, мой мальчик. Это далеко отсюда. Это - другой континет, другой мир, -  сказал дядя. - Времена тяжелые настали. Жизнь неспокойная, кругом погромы, чего ждать завтра - непонятно. Вот я и хочу предложить тебе поехать с нами. Ты же мне, как сын, ты должен учиться, ты должен выйти в люди. Я бы не торопил тебя с ответом, но y нас мало времени. Подумай, прошу тебя.

Исааку показалось, что вокруг него рушится целый мир.

- Я… не… могу, дядя, - с остановками сказал Исаак. - Как же я оставлю здесь маму, Фаню и Абрашу? Вы их сможете взять с собой?

- В том-то и дело. Понимаешь, тебя я бы мог записать, как еще одного сына, но их не могу. Мы сможем забрать их позже. Обязательно их заберем в Америку через какое-то время, - yговаривал Исаака дядя.

- Нет, дядя, - после короткой паузы сказал Исаак, - я не могу. Я же главный мужчина в семье. Я не могу оставить маму!

Вскоре дядя с семьей действительно уехал в Америку. Несколько лет подряд он и тетя Хана писали им письма, посылали посылки, если случалась возможность, а потом связь с ними прервалась навсегда.

Четырнадцатилетним подростком устроился Исаак работать на вендичанский сахарный завод помощником на склад. На рассвете уходил он пешком из Лучинца в Вендичаны и возвращался домой затемно. Работал он всегда честно и прилежно. Тогда же и усвоил он нехитрую истину: чтобы поменьше хотелось есть, нужно побольше курить. Табак чувство голода забивал. Так делали взрослые, так научился делать и он. Поначалу мужики делились с ним самодельными цигарками, а потом он уж и сам стал их делать. Добыть табак, однако, было ничуть не легче, чем еду. И Исаак научился каждую цигарку экономить, разделяя на множество затяжек.



IV

Мороз безжалостно обжигал лицо. Насквозь мокрый маскировочный комбинезон, превратившийся из белого в грязно-серый, предательски выделялся темным пятном на   искрящемся снегу.

Идти по этому рыхлому, глубокому снегу без лыж, только в одних кирзовых сапогах, примерзавших от сильного холода к ногам, обернутым тоненькими портянками, было тяжело. В сорокаградусные морозы воздух, казалось, закипал. Шаг за шагом продвигаясь нестройной колонной, изо всех сил стараясь сохранять заданную дистанцию, солдаты проваливались в сугроб чуть ли не по пояс. Едва вытащив одну ногу из снега, они тут же вновь погружались в него, ступив другой ногой. Еще большим злом были не полностью замерзшие болота под снегом. Стоило солдату наступить в жидкую грязь, и он полностью промокал, а мороз усиливался. Командир отдал приказ идти строго друг за другом, след в след, но это не помогало. След впереди идущего тонул глубоко в снегу, поэтому шагали кто как мог, прилагая неимоверные усилия, чтобы не отстать от колонны, не сбиться и не сбить с пути других. 

Жгучий мороз, глубокий снег, а под ним болота да затянутые льдом озера - природа враждебно встречала непрошенных гостей. Вокруг них в диких, молчаливых лесах таилась «белая смерть», и никто, из боязни сгинуть навсегда в этих непроходимых чащах, не осмеливался покидать дорогу. Без лыж, без компасов и вообще каких-либо средств ориентирования пешие, замерзшие, уставшие солдаты плохо представляли себе, где находятся и как не затеряться на этой странной, мрачной земле.

Колонна растянулась на несколько километров. Приказ командира передавали негромким криком по цепочке. Солдаты упали в снег, зарываясь в него, и замерли в ожидании скорого боя.

Автоматные очереди на фоне грохота артиллерийских снарядов стрекотали кузнечиками. Бой был жаркий, ожесточенный. ..


V

Исаак осознал, что ничего не слышит. В отдалении, вскинув руки вверх, упал в снег и больше не поднялся кто-то из его товарищей. Он сам попытался подняться, но почувствовал дикую слабость. Его автомат лежал в стороне - в сугробе. Исаак сделал попытку дотянуться до него, но понял что не сможет этого сделать. Он потряс головой, пытаясь сбросить с себя какую-то ватную тишину. „Контузия или ранен?!“ - едва успел подумать Исаак, как вдруг увидел над собой белую живую тучу.

Командир рассказывал об умелых маневрах финских солдат, которые, поодиночке или небольшими группами, появляясь ниоткуда на лыжах и в белых маскировочных халатах, молниеносно уничтожали и без того изможденные отряды противника. А на лыжах бегали — не угонишься. Исаак – бедный еврейский парень из украинской глубинки - лыжи только здесь на войне и увидел, а уж чтобы заправски скользить на них, об этом и речи быть не могло.

Внутри все похолодело, а по спине потек пот.  Исаак зажмурился,  почувствовав, что на него почти впритык наcтавлено дуло автомата.  Он услышал дыхание финна и медленно поднял голову. Финский солдат стоял над ним, оперевшись на лыжные палки, и внимательно вглядывался в его лицо. Змейкой блеснули перед Исааком серебристые буквы на его автомате.

О финских автоматах „Суоми“ - легких и грозных - командир тоже рассказывал. И вот такой автомат направлен теперь прямо на него. Eще мгновение и…

Исаак больше ничего подумать не успел. Из замерзших, непослушных губ как-то сами  собой тихо вылетели слова молитвы „Шма“. Он посмотрел финну в глаза, решив, что встретит смерть, как подобает воину, но самое главное - как подобает еврею, и вдруг заметил, что у того во взгляде не было ни злобы, ни ненависти. Наоборот, финский солдат смотрел на него с сочувствием и, как это ни странно, не стал в него стрелять. „Бист ди аид?“1 - услышал вдруг Исаак. Он кивнул изумленный, не представляя себе, что такое возможно на войне. Финн показал на себя: „Их бин эйх аид. Их hэйс Давид, - назвался он. Ви hЭйсту?“2. „Исаак бен Нохум“3,- ответил ему Исаак. „Ломир зих давнен, Исаак“4, - сказал ему Давид, опустил на снег свой автомат, встал на колени, обнял Исаака и они вместе прочли молитву. Затем еще несколько секунд они просидели на снегу молча. Давид растер Исааку замерзшие ладони. Вдали послышались голоса: звали Давида. Он вскочил, расстегнул свой комбинезон, стянул с себя толстый, теплый свитер и отдал его Исааку. Исаак замотал головой, но Давид уже бросал ему плоскую флягу. Исаак едва успел поймать ее. Давид отстегнул одну свою лыжу, отдал ее Исааку, и развернувшись, быстро устремился прочь на другой лыже, отталкиваясь палками. Только черный, утыканный шипами ботинок, мелькнул и пропал в белизне снега. „А грoйсн данк“5, - крикнул ему вслед Исаак. 

Исаак быстро потерял его из виду. Он исчез также внезапно, как и появился, растворившись в белоснежных просторах, как сказочный северный лесной эльф.

Cобравшись с силами, Исаак сумел встать, вытащил из сугроба свою винтовку,  отряхнул и повесил на плечо. На белом снегу, словно лодка в безбрежном океане, лежала лыжа. Была она широкой, добротно сработанной. Исаак поставил на нее ногу и попробовал сделать скользящие движения туда-сюда. Лыжа послушно заскользила под его ногой, оставляя на снегу широкий след. Исаак попытался было прикрепить лыжу к своему заиндевевшему от мороза сапогу, чтобы, подобно финскому солдату, умело пролететь над белой пеленой снега, но у него не вышло Свой случайный подарок он, однако, не бросил.

В палатке солдаты рассматривали финскую лыжу. О том, что это подарок в придачу к спасенной жизни, Исаак умолчал, сообщив, что нашел ее, когда возвращался в полк.   

- Ты, Исаак, прямо добытчик, вон с каким трофеем с поля боя пришел! Тебе что, финн одноногий попался, что ли? - посмевались солдаты. - В следующий раз еще одну лыжу прихвати, хоть по очереди на них побегаем, а то все босиком да босиком.

Завернувшись в тонкую шинель, Исаак пил кипяток из старой оловянной солдатской кружки, пытаясь согреться. Он задумался. Сегодня он был всего лишь на волосок от смерти, а вместо этого получил сразу два подарка: от Всевышнего, пожелавшего сохранить ему жизнь, и от вражеского солдата, оказавшегося евреем и поделившегося с ним не пулей, а лыжей, чтобы он смог спастись и вернуться в свой полк. Финский солдат отнесся к нему не как к врагу, а как к человеку, попавшему в беду; не как к оккупанту, пришедшему вместе со своей армией на его землю, а как к гостю, оказавшемуся жертвой чужих приказов и суровой северной зимы. 

Это открытие потрясло его. Он вспоминал лицо финского еврея, обрамленное белым капюшоном маск-халата, его сочувственный взгляд и тень улыбки, когда отдавал ему свою лыжу. В нечеловеческих условиях жестокой войны этот финский солдат оставался прежде всего человеком. Исаак поймал себя на мысли, что ни он, ни другие солдаты, по сути дела, не знают, против кого они воюют, что за народ такой эти финны, как они живут, какие у них семьи, какие песни и почему и от кого их надо непременно освобождать. Он подумал, что у солдата, который сегодня не стал в него стрелять, наверняка есть семья, и он тоже не по своей воле оказался на этой войне.
 


VI

Без потерь в тот день все же не обошлось. Оказалось, что в том бою тяжело ранило его друга и наставника Ивана Явора.
Иван как-то сразу взял над ним шефство, едва они оказались в одном полку. Простой украинский мужик, родом тоже откуда-то из-под Винницы, с детства познавший трудности жизни, успевший уже повоевать на гражданской войне, был опытным воином. Это он научил Исаака, как надо аккуратно оторвать от края нижней рубашки полоски и сделать из них еще одни портянки, чтобы ноги не обморозить.

- Ноги відморозиш - все, вважай, пропав! -  объяснял он Исааку.

И был прав. Много солдат не от пуль вражеских пали, а погибли от отморожения.
Это уж потом солдатам тулупы теплыe да валенки выдали, а поначалу воевали они в тоненьких шинелях поверх гимнастерок, а некоторые и вовсе в своей гражданской одежде, что в условиях суровых финских морозов означало верную смерть.

Несколько месяцев жили Иван с Исааком и другими солдатами в одной палатке,  делили свой нехитрый быт да скудный солдатский паек. Исааку исполнилось двадцать восемь лет. Ивану было тридцать два года. На правах старшего учил он молодых, неопытных солдат как выжить на войне.

- У бою страху не відчуваєш,- подбадривал он молодых солдатиков.

От Ивана и услышал Исаак впервые забавный мотивчик. На привале или в перерыве между боями Ивана тихонько насвистывал незнакомую мелодию.

- Що це за музика, Iване? -  спросил Исаак у друга.

- Якась то фінська полька, - ответил ему Иван. - Прив'язалася, як реп'ях, від зубів не відірвати. Я її у фінів почув, коли ніч в засідці сидів. Командир мене в розвідку послав ... Пам'ятаєш? Ось ... Cпрятался я біля одного будинку і став спостерігати. Ніч, холод, зад свій в заметі трохи чисто не відморозив. А у них в цьому будинку радіо було. Музику чутно було. Мелодію я запам'ятав, а слова, само собою, нi. Чуднa мовa у цих фінів. Розібрав тільки, щось на кшталт "як-цуб-цоб". Майже що по-українськи. Ти тільки давай тихіше. Пісня-то ворожа, мало що ...

Как-то поздним вечером Иван отозвал Исаака в сторону: вроде бы как покурить перед сном. Отошли они подальше от своей палатки, закурили по цигарке и Славко, медленно подбирая слова, сказал Исааку:

- Iсаак, друже, слухай ... Ти мені як молодший брат, тому і говорю з тобою так відверто. З іншими б не став говорити. Та й немає мені справи до інших. Я багато чого на своєму віку вже бачив. Люди, вони, знаєш, здебільшого тільки собі вигоду і шукають. Таких, у кого за інших душа болить, мало ...

Иван замолчал. Исаак смотрел на него, не решаясь прервать.

- Ти, ось, не такий, -  продолжил Иван. - Ти - відмінний товариш. Я з самого першого дня за тобою спостерігаю. Нежадібна ти людина, завжди з іншими своїм пайком поділишся. Скількох поранених на собі з поля бою виніс ... Нездатний ти на підлість, це добре. Я начебто теж такий ...

Исаак удивился, но не проронил ни слова, а Иван продолжил:

- Є, Ісаак, і інші люди. Вони за рахунок інших в житті пробитися намагаються. Їм підлість яку кому зробити - раз плюнути. І совість не мучить.

Исаак помял цигарку пальцами:

- Iванe, ти мені щось сказати хочеш? Так говори, що не тягни!

- Вірно, хочу тобі дещо сказати ... Тримайся-но ти обережніше. Я чув, тебе командир чимось на зразок завгоспа призначити хоче - за забезпечення відповідати. Дехто вже й заметушився. Хто сам, мабуть, на таку посаду метил.

- Мене? - удивился Исаак. - Ось це так новина! А я нічого про це і не зна. Дякую. Тільки без твоїх порад, друже, мені не обійтися.

- Та я завжди поруч. Не бійся. Тільки будь пильний, - Иван докурил и пошел в палатку.

Исаак, по привычке, свою цигарку курил долго. Облокотившись плечом о холодный ствол дерева, закинул он голову и вглядeлся в черное, беззвездное небо.

Военврач сообщила, что Иван Явор скончался во время операции. Отобрала война у Исаака одного из самых верных и надежных друзей. В памяти остался напетый Явором мотив так полюбившейся ему финской полечки.



VII

Как только выдавалась свободная минутка, шел Исаак в дальнюю палатку, прозванную скорее в шутку, чем всерьез, «лазаретом» - проведать своего односельчанина Яшу Дольмана. Тот был болен: легкая простуда переросла в суровых условиях в тяжелое воспаление легких. Лекарств особо не было. Лежал Яков на нескольких шинелях, сложенных прямо на деревянных досках. Был он совсем слаб.

Исаак присел возле друга, заботливо укрыл сползшей шинелью.

- Исаак, ты? Не спится?- услышал он тихий шепот Яши Дольмана. В темноте блеснули его глаза.

- Проведать тебя зашел, - ответил ему Исаак. - Я тебе сахару и кипяточку принес. Тебе надо горячего много пить.

- Слышишь, чего скажу, Исаак! - с трудом приподнявшись на койке и сделав несколько глотков из оловянной кружки, тихо сказал Яша на идиш. - Ребята говорят,  в финской армии евреи воюют! Говорят, видали у финнов передвижную синагогу и раввина. 

- Яша, я сам одного из них видел, - чуть помедлив, тихо прошептал Исаак. - Он меня не убил. Наставил на меня автомат свой, а мою винтовку заклинило. Я начал молитву «Шма» читать. Что мне еще оставалось? Он вслушался и вдруг спрашивает меня на идиш: «Ты – еврей?». «Еврей», - отвечаю. Тут он свой автомат на снег бросил, лыжи отстегнул, сел рядом со мной на снег, мы обнялись и стали нашу молитву вдвоем читать. Потом он руки мне растер. Вот, флягу дал с собой и еще свитер свой теплый. Прямо с себя снял и мне отдал.

- Исаак, говорят, они могут евреев к себе забрать. Несколько человек вроде даже к ним перебежали, и их там приняли хорошо, - жарко вдруг зашептал Яшка, схватив его за гимнастерку на груди и приблизив вплотную свое лицо. -  Можно к ним в Финляндию попасть. А оттуда, может, и в Палестину можно запросто уехать? Помнишь, как мы мечтали?

- Помню,  – отозвался Исаак.

-  Исаак! Что мы делаем на этой войне? - простонал Яков и тяжело закашлял.

- Откуда нам знать, как их там приняли? Кто ушел - тот уже сюда не вернется, - ответил Исаак. - Смотри, Яша, свитер хороший! Давай-ка я его на тебя надену, согреешься -  выздоровеешь быстрее. А еще тот еврей лыжу мне одну свою отдал. Отличная лыжа! Я таких и не видел никогда.

- Был бы я здоров, я бы ушел, - вздохнул Яков.

- А я бы не смог, -  покачал головой Исаак. - Нас, Яша, дома ждут. Меня - мама, брат, сестра, тебя - твоя семья. Война закончится, мы, если нас не убьют, с тобой к ним вернемся, а там - кто знает, как судьба сложится.

- Нас, если не те, так эти вот все равно убьют, -  Яков кивнул куда то в сторону.

Исаак промолчал. Была в словах Якова горькая правда.

- Исаак! - слабым шепотом позвал его Яков. - Спасибо тебе, но свитер лучше спрятать. Ты его мне под спину подложи, а то увидят - сразу поймут, что не наш, начнут с вопросов, а закончат пытками и предателем нарекут.

- Скажешь -  твой, из дома, мол, мать связала, держал, мол, в вещмешке, берег на случай, если заболеешь.- сказал Исаак.

- Ладно, - согласился Яков.- А ты как же?

- Тебе он нужнее, - Исаак легонько похлопал друга по руке.- Выздоравливай. Завтра снова приду.

Направляясь в свою палатку, Исаак тихонько насвистывал мотив финской полечки. „Як-цуб-цоб“,- вспомнилось ему. Он покачал головой. В лицо ударил ледяной ветер. Исаак остановился, увернувшись от ветра, достал цигарку-самокрутку и, чиpкнув спичкой, прикурил от сопротивлявшегося ветру слабого огонька. Кругом была густая ночь и холодный лес, полный воды, льда и снега. Его охватило ощущение первобытного безвременья, когда человек не в силах что-либо изменить. Исаак огляделся. Рядом никого не было. Он прикрыл правой ладонью глаза и зашептал: „Шма Исраэль Адонай Элоэйну Адонай эхад...“6

_________________________________
1 Ты – еврей?(идиш).
2 Я - тоже еврей.Меня зовут Давид. А тебя как звать?(идиш).
3 Исаак, сын Нохума(идиш).
4 Давай помолимся, Исаак(идиш).
5 Большое спасибо(идиш).
6„Слушай,Израиль:Господь – Бог наш, Господь один!“(молитва).