Париж. 1993

       Сандро вышел на огромный балкон Аниной парижской квартиры – балкон не балкон, по ступенькам можно было спуститься в вымощенный брусчаткой двор, со всех сторон замкнутый другими домами, увитыми по самые крыши девичьим виноградом. Украшенный небольшим круглым фонтаном посередине двора -  бронзовый, покрытый патиной мальчик, сидя на спине дельфина, трубил в раковину, из которой вместо звуков вылетала  струя воды  и падала в бассейн.
      На балконе стоял закрытый алый зонт и выкрашенный белой краской плетёный гарнитур – столик, стулья, лежак. В  фаянсовых кадках  цвели и одновременно плодоносили лимонные деревца. Пальмы, облитые янтарным светом уходящего лета, растопырили острые пальцы, зелёные опахала монстеры колыхались на легком ветру, доцветала пурпурная будлея, над ней кружили томные осенние бабочки. Перила увивали синие  клематисы и  поздние розы. Всё было неправдоподобно красиво и очень буржуазно. Сандро почувствовал незнакомый, сладкий запах.
      В драгоценной фарфоровой вазе, хрен знает, какой династии, благоденствовало растение с темно-зелеными лакированными листьями и белыми в молодости и желтеющими к старости, махровыми цветами с тонким дорогим ароматом.
        - Гардении.  - Догадался, никогда не видевший подобных цветов, мужчина. Почему-то этот запах вызвал в Сандро приступ раздражения. Словно в этих красивых, роскошных, изысканных вещах таилась причина его неудачи.
        Конечно, ничего подобного он не мог дать ей тогда. И сейчас не мог. А значит, эти вещи опять отнимут у него Голубку. В голове закрутился черный тайфун гнева. И он столкнул невинную драгоценную вазу на пол. С грохотом разлетелся нежнейший фарфор.
        - Ты чего? – Гриша тревожно выглянул на балкон и, увидев разбитую вазочку, сказал. – Слушай, Сандро, мы не в Москве, здесь уважают чужую собственность. Этот горшок стоит дороже, чем я заработаю за десять лет.
        - Случайно задел. – Сказал Сандро, гнусно усмехнувшись.
        - Династия Мин…
        - Хренин! Тебе в Дулёво этих ночных горшков на доллар пачку наклепают. И, вообще, зажрались вы тут – эпоха Мин, Рококо, Барокко. Какой-то ещё Бранденмеер вспоминается. А помнишь, как в Химках пили водку из выдолбленного изнутри свежего огурца? А потом этим же огурцом и закусили.
        -  Ладно, я сам вымету. Может ещё можно склеить.
        - Клей, Гриня, клей. Какой-то ты стал суетливый.
        - Ты уедешь, а мне с Анькой объясняться.
        - И это говорит человек, который спьяну нассал мне в стенной шкаф на Кутузе. И кто тебе сказал, что я уеду не повидавшись с ней?
        Заметив, что Гриц, видимо имеющий на Аню виды, явно скис, добавил.
        - Не мечи икру минтая.  Мне послезавтра нужно быть в Брюгге. 
        Пили весь день, вечер, ночь. Пили профессионально -  со знанием дела. Мало оказалось им трех литров полынной настойки. Забрались в бар баронессы. Среди изысканных напитков - Арманьяков и Бенедектинов притулилась початая бутылка водки «Столичной» – своя бляха-муха. Она-то и сломала Сандро.
        По утру он проснулся из-за того, что маленькие, только что выпрыгнувшие из Ада чертенята встали лапками на грудь. (Цитата). И гипнотизировали  взглядом.
        - Кыш! – Завопил Сандро, и подумал. – Допился! Глюки посыпались. Но, позвольте, пили-то всего один день, кажется. Как будто бы помню. – Он поморщился. - Смутно, Сашок, смутно.
        И тут же ни к селу, ни к городу вспомнилось, как он звякнул как-то утром на заре перестройки Грицу и тот сказал, что спит. И добавил: - А чего ещё делать? Магазины-то с двух.
        Свирепую борьбу за трезвый образ жизни Григорий Паперный благополучно проспал, приноровившись кемарить до часа Волка, что являлся страждущему народу на фасаде театра Кукол Образцова ровно в 14-00, по ночам Гриша, выкушав полкило водки, яростно работал, испытывая необычайный прилив вдохновения. На происки старых дураков, всё крепче закручивающих проржавевшие гайки социализма, он отвечал: - «Накось, выкуси. Мою душу, как воду, не сожмёшь в кулаке».   
        А, кстати, где Гриша? Где старый соратник по партии Жбанщиков, самой многочисленной в Советском Союзе? Куда подевался партайгенносе?
        Во рту ночевал эскадрон гусар летучих. Или – летучий. Какая, черт, разница? Холодненького бы пивка сейчас… И куда это всё же провалился Гриня? 
        - Гриц, ау?   
        - У… У… У… - Откликнулось эхо из Зазеркалья. Чертенята цверги суетились у его ног и жалобно скулили.
        - Не могу я вас вывести, ребята. Ключа нет, потом домой не попадём. Вот, что, давайте на балконе погуляйте. Тебе Моня, - он обратился к Сисси, - разрешаю лично обоссать все горшки эпохи Мин. А в кадку с камелией можешь даже наложить кучу.

         Выпустив многострадальных зверушек в сад, он налил себе полную ванную благоухающей каким-то Аниным гелем, воды. Пошарил в её же холодильнике и обнаружил целую дивизию бутылок шампанского, прибывших, не сомневайтесь, из самой французской провинции Шампань. Икру севрюжью из Ирана. Непатриотичная всё же девушка! Ага, попалась, всё же патриотичная, вот они - крабы сахалинские, собственной персоной. 
        Сандро немного сумяшиси вывернул целую банку крабов на тарелку, такую же, как и всё вокруг - дорогую и совершенную. Производства какой-то мануфактуры Восемнадцатого века. Намазал кучу круасанов, вот только круасаны выбивались из всеобщего  окружающего совершенства – они были слегка черствы, маслом и икрой. Вытащил из стеклянной витрины резной столетний кубок, и поставив всё это роскошество на край ванны, плюхнулся в воду. Пахло хвойным лесом, какими-то колдовским травами. И кружилась голова. А не надо было вчера мешать благородное Чинзано с пошлой водярой.  Он отпил полбокала пенящегося вина, посмаковал крабов,  и обнаружив блестящую  металлическую кнопку на стене, нажал на неё. В  ванной комнате зазвучала умиротворяющая музыка – Мендельсон – «Весенняя песня».
        - Вот так живут, оказывается, продажные шлюхи! Чуть-чуть смазливости, чуть-чуть хитрючести, и узенькая дырочка в придачу. Пешка, раздвинь ножки,  хоп и ты в дамках. И вот ты – баронесса.
        Но всё было не так просто.
        Аня продажной шлюхой не была никогда. Никогда не заклинивалась на собственном эгоизме. Она слишком любила жизнь – животных, растения, танцы, музыку, поэзию, живопись. Сколько раз они вместе ходили в разные музеи. В театр Станиславского на балеты – «Щелкунчик», «Жизель».  В Большой им было не попасть – билеты только на валюту. И в Зоопарк! А на Птичий рынок? Сколько через её руки прошло несчастных, выброшенных на улицу щенков. Сколько подобрано и устроено котят?  Она искренне любила возиться с этими маленькими нежными существами. А продажные шлюхи не любят, и мне это известно лучше, чем всем остальным.

        Потому что на патологической шлюхе он имел однажды глупость жениться. И через пару лет «нежного» супружества принёс за пазухой домой котенка – несчастный, плохо кормленный, облезлый комочек. Визг «доброй» женщины, его официальной жены, был слышен, наверное, на Марсе. Потом она кинулась к телефону. Она всегда обо всём докладывала дорогому свёкру и стала жалиться, что Саша принёс  домой шелудивого котенка.
        - Да. - Всхлипывала она. Актриса, прекрасная актриса! - Явные признаки стригущего лишая…  Может заразить Кариночку.
        Папашка, такой сентиментальный в своих стихах о бурой дворняге, вышибавший не из одного десятка тысяч глаз слезу этой трогательной историей, посоветовал ей безжалостно выбросить котенка. Что было тут же исполнено. И котёнок вылетел на лестничную площадку.
        Сандро накинул куртку, вышел на лестницу вслед за котенком, подобрал его и спрятал за пазуху. Потом отвез несчастное, дрожащее от холода и страха существо к тете. Котеночка назвали Тимофеем - вымыли, хорошо покормили,  и он оказался роскошным белым ангорским котом и процветает у тёти до сих пор. Летом, пребывая на дедушкиной даче, он возвращается в дикое состояние и охотится по ночам – к утру на крыльце лежат подарки  от Тимохи  – не менее десятка задушенных мышек.
        Мысль о давно забытой жене Марине была неприятна. Как он мог тогда так вляпаться?  Как он не понял, что лживость составляют основу её характера? Но это отдельная песня. По привычке, выработанной многолетней практикой, он выкинул из головы свою чудовищную ошибку – Мариночку Голубцову. Бездушную куклу. Коломбину.
        Повалялся в ванной ещё с полчасика - после принятой таблетки аспирина прояснилась и перестала болеть голова.   Откушав икры, выпив шипучего шампанского, он пришел в благодушнейшее состояние.
        Вылез из массажной, взрывающейся мириадами пузырьков джакузи, совсем уже человеком. В бельевом шкафу, как и вся мебель в спальне, украшенному перламутром и резьбой, он обнаружил стопку безукоризненно-белых махровых полотенец, и обернул одно вокруг талии.
        - Замок ледяной королевы, - вдруг сообразил Сандро, глядя на сверкающую красками полярного рассвета люстру,- где есть абсолютно всё для счастья. Всё!  Кроме самого счастья.
        Да, каким-то безнадёжным одиночеством несло от этого совершенного дома.
 
        Вдруг он почувствовал, что в этом жилище он не один. Собачки с радостным лаем скатились с антресолей и понеслись к входной двери. Сандро, прячась за колонну, поддерживающую эти антресоли, посмотрел вниз.
        Его мечта, его неутолённая любовь, его Голубка стояла в дверях. Она нагнулась и, подхватив на руки собачку, чмокнула её в лобик. Этот жест примирил Сандро с Аней.
        Он быстро  сорвал с себя полотенце и бросился ласточкой в кровать.
        Его загорелое, по юношески подтянутое тело, ждало любимую среди мефистофельско-алых атласных простыней. 
        И вот он услышал легкий скрип ступеней. Она поднималась наверх. Ещё мгновение и Аня войдёт в спальню.  Но она не вошла, она прошествовала в ванную.