Умут

Азиатская часть Стамбула, скорее всего, выполнит своё обещание и запомнится надолго – набережная Босфора продувалась апрельским ветром так, что я начала волноваться за своё лёгкое пальто, превратившееся в парус. «Сейчас оторвутся пуговицы, и оно улетит в небо чёрной птицей», – представилось мне…

План дойти пешком до парома, который отвезет меня на Принцевы острова, провалился. Босфор бурлил и бесновался, и я поняла, что ему не до меня. Мраморное море тоже, наверное, выясняет отношения с ветром, уж слишком нахальный он, этот ветер… что за поведение в цветущем месяце апреле? Туч нагнал… В отель придётся возвращаться.

Работа, которую я планировала сделать в Стамбуле за неделю, оказалась трудной только на первый взгляд, и я, ко всеобщей радости, одолела её быстро и легко, урвав себе полтора свободных дня. Такое случается редко, я имею в виду бездельничать и культурно развиваться в загранкомандировке. Вернее, тогда у нас даже мечтать о таком было не принято…

Моя гостиница совсем недалеко от офиса – конечно, я думала только об удобстве для работы, когда выбирала себе пристанище на неделю. «Азиатский Стамбул хоть и без особых туристических объектов, но должен тебе понравиться и запомниться, – сказали мои турецкие коллеги. – Здесь спокойно. И погулять вдоль Босфора после работы можно. А если в один из вечеров захочешь вдруг европейской частью полюбоваться, то дай знать, что-нибудь придумаем… Сама не рискуй добираться, сложно… а мы рады будем помочь, только скажи…» Естественно, после работы я никуда не хотела, уставала – порешай-ка целый день вопросы на неродном языке с десятком людей! да с учетом восточных особенностей общения…

Ну а сегодня с полудня я совершенно свободна: похвалили меня за оперативность и отпустили с аллахом. Теперь, размечталась я, что захочу, то и буду делать... На пароме прокачусь. С островами Принцевыми познакомлюсь, их здесь красиво называют Адалар… На лошадках покатаюсь островных, на фаэтоне… свобода! «Я тоже, – свистнул ветер, оглушив, закрутив меня в спираль, – лечу куда хочу! это ведь здорово, делать что хочешь, правда?! Полетели со мной! В море!» Лети один, хулиган, крикнула я. И откуда ты взялся?! Сдул мне все планы… Отдай пальто! Небось из-за тебя и паром-то не ходит. Пойду теперь в отель, чай горячий из стеклянного стаканчика пить, а что ещё делать?


                ***


Как интересно быть одной-единственной гостьей в ресторане… никого кроме меня! Официант уговорил попробовать сласти и вино – чай, сказал, я вам и так подам, как комплимент от заведения. Вы ведь в нашем отеле живёте? Поймав мой дружелюбный взгляд, обрадовался: скучно ему, официанту… ресторан совсем пустой.
– Редко у нас такое бывает в апреле… Чтобы такая вот непогода.
– Зато я себя как дома чувствую, – засмеялась я, – я ж из Петербурга! это в России. У нас это обычное дело. Дней двести в году непогоды, с дождём… да снегом.
Официант недоверчиво погрозил мне пальцем, потом улыбнулся и два раза подмигнул – шутница, мол!
   
Я давно согрелась, сижу второй час, но уходить не хочется – в большие окна застучал дождь, и ветер, вернувшись из морского вояжа, окреп и еще больше обнаглел, аж стёкла дрожат… а здесь играет тихо музыка про хабиби, тепло… и пахлава.

Ну что же, нужно придумывать что-нибудь на завтра, свободой хочется насладиться, хоть и штормит. Надо из гостиничного номера позвонить в офис, пока мои коллеги на работе, может и правда найдут мне машину ненадолго. Всё-таки я была им полезна… и вообще, по-моему, я им понравилась.


                ***


– Водителя зовут Умут, он будет с тобой весь день. Везде тебя повозит, всё покажет, и обратно доставит. Он наш офисный водитель, а для тебя – и водитель, и гид, и телохранитель… Не благодари. Отсыпайся, завтракай не торопясь… В десять он будет ждать тебя в лобби. Не благодари, мы счастливы для тебя хоть такую малость сделать…

Вот ведь повезло! И утро обрадовало своим хорошим настроением – ветер улетел в дальние выси, разогнав тучи и показав, как в действительности должно выглядеть турецкое небо в апреле…

Умут, маленький немолодой человек с усами и в очках, скромно стоял в углу, держа в поднятой руке моё имя, написанное на листе бумаги.

– Здравствуйте, Умут! – сказала я. – Вы ведь Умут? Как же я вам рада. И погода прекрасная. Я готова ехать. Я не очень нарушила ваши планы на сегодня?

Он улыбался во весь рот, но молчал – кивал и моргал только. Я сразу заподозрила неладное… Ну вот, так и есть. «Хэллоу» – это всё, что он может сказать на английском языке. Первые пять минут, еще не осознав серьезности и нелепости нашего положения, я всё-таки трещала для знакомства по-английски, потом, устав от собственной глупости, перешла на медленный русский… Ему было всё равно, он что-то отвечал на своём жизнерадостном тюркском…

Итак, Умут рулил к достопримечательностям, а я всю дорогу высовывала указательный палец в открытое окно и шептала: ооо!.. Босфор!.. ооо!.. какой же мост огромный… Мечети! Тюльпаны! ооо... А он бросал на меня быстрые взгляды и посмеивался в усы: именно, мол. Именно. Очень, мол, понимаю твой восторг, хоть и не понимаю ни слова…

Ехали долго, часа полтора – успели и помолчать, и музыку послушать, и поговорить на всех языках, включая язык мимики и жестов… Если в «разговоре» случайно сверкало какое-нибудь знакомое нам обоим слово – базар, или сарай – мы радовались как дети, потому что создавалась иллюзия понимания... Умут смешной, подумала я, но не догадывается об этом. Наверное, ему повезло с женой.
 
Первой остановкой стал центральный стамбульский рынок – Гранд Базар. Умут показал мне правила поведения, и я поняла: он идёт первым, я – за ним. На мне было длинное черное пальто, белый шарф и шляпа с полями, и я меньше всего была похожа на женщину из гарема… но чувствовала себя именно так. Умут ниже меня сантиметров на двадцать, крепенький, круглолицый, с большими усами. Шел по проходам базара как ледокол, расчищая мне дорогу, огрызался налево и направо, когда продавцы, легко вычислившие мою национальную принадлежность, кричали нам вслед по-русски: Наташа! Иди сюда!
Я довольно быстро шлёпала за ним, соблюдая небольшую дистанцию. Представляю, как мы повеселили местных. Маленький янычар и длинная наложница в одеянии пастора…

Иногда Умут вспоминал, что он ещё и гид, и резко останавливался, чтобы обратить моё внимание на волшебные мозаичные своды, или висящие светильники из разноцветного стекла, или благородные ковры, которые даже на него самого производили сильное впечатление… и я каждый раз налетала на него, чуть не падая… но он не замечал, показывал, куда я должна смотреть, и, после того, как я ахала от восторга, дергал за рукав – отарафа гиделим… айда, мол, дальше. Несколько раз, пробегая мимо островков с турецкими сверкающими украшениями, я пыталась объяснить, что нужно притормозить и купить бусики, но объяснить у меня не получалось… А я очень хотела тогда бирюзовые бусики. В Турции такая красивая бирюза! Ну да ладно... Побежали дальше. Гиделим.

– Айя София? – спросил Умут, когда я наполнилась базаром доверху и сделала жалостливое лицо.

– Давай Софию, – согласилась я.

– Давай, – повторил по-русски Умут.


                ***


София потрясла меня – думаю, так и было задумано её создателями, потрясать народ век за веком, вне зависимости от властителей и религий…

Умут завел меня внутрь собора и, убедившись, что я хитрым образом пристроилась к англоговорящей группе с экскурсоводом, изобразил, как через час будет ждать меня снаружи…

Экскурсовод рассказывал бесконечную историю войн, захватов и падений, пожаров и восстановлений… и я потихоньку отстала. Ходила сама, гладила мрамор, трогала камни. Отстояла очередь к плачущей колонне, прикоснулась, вспомнив самое заветное... Чуть не упала, соединяясь взглядом с высшей точкой купола… Величие, монолит, вечность.

– Знаешь, Умут, я без ног... Нужно где-нибудь посидеть и выпить кофе.
Умут оживился – кахвэ? чай?

– Ничего себе, как мы с тобой болтаем-то… Кахвэ, чай… Гиделим, Умут!
Он рассмеялся – гиделим, гиделим…

 – Мы куда-то снова едем? – я искала глазами машину, но Умут показал, что мы пойдём пешком. Вооон туда, через дорогу.

А через дорогу находилось чудо чудесное по имени «цистерна Базилика». Это что, простое водохранилище?! не морочьте мне голову, простое так не выглядит! Конечно же, это место силы – музей этот… цистерна эта, подземелье это… Время, которое мы там провели, нашептало мне много тайн, и они мне пригодятся… это я тебе обещаю, Умут.

Всё изменилось – здесь уже я была как дома… Сбросив  пальто и шляпу на руки своего телохранителя, я рассекала пространство, вдыхала и не могла надышаться влагой, мерцанием, трещинами и величием времени, и собственным величием… а он, мой верный Умут, следовал по пятам, пораженный моими зигзагами, моим молчанием и серьёзностью, моим преклонением перед тайной Медузы, перед золотыми рыбами в подсвеченной воде, перед мраморными антично-храмовыми колоннами…

Он поймал меня на третьем круге моего забега по настилам, проложенным вдоль и поперёк водохранилища… Я подчинилась. Увёл меня за руку в сторону, к столикам и людям, усадил, пристроив аккуратно мое пальто, купил мне кофе и булочку – и сердце моё утихомирилось.

– Какой у вас вкусный кофе, Умут… Я говорю,  кахвэ у вас – супер!  – я достала ручку из сумки, взяла две бумажных салфетки со стола. – Смотри, Умут.

Сложила ладони лодочкой у груди, поклонилась. По-русски, сказала, это – спа-си-бо.  Держи ручку, пиши. СПА-СИ-БО.

Умут записал на салфетку свои буквы. Потом произнёс вслух.
 
– А как по-турецки? – спрашиваю я. – Как? Тэшекюр эдерим? Трудно…

Он пишет турецкими буквами русские слова, я – наоборот. Мы записываем на салфетки всё самое важное в жизни – спасибо, здравствуйте, люблю, да, нет, дом, дочь, сын, мама… вкусно, красиво, холодно, тепло… За нами наблюдают, как за мимами в Париже. Салфетки кончились на столе, но мы уместили всё, что хотели…


                ***


– У нас теперь на офисной крыше сделали место для отдыха, можно выпить хорошего настоящего кофе по-восточному, не из автомата… Ведь в прошлый раз, когда ты приезжала, этого еще не было? Сколько лет прошло? Лет двенадцать? Неужели пятнадцать?! Сильно видны во мне следы разрушения? – моя коллега-турчанка Ясемин, мягкая, красивая и доброжелательная, тактично, но внимательно рассматривает меня… а я – её.

Я искренне протестую – какие следы?! Наоборот, расцвела ты жасминовым цветом! – и она верит, умница… люблю таких. Ей было тогда лет двадцать пять, стало быть, сейчас – сорок. Для меня это сущая ерунда, а не возраст.
– Про своё разрушение ни за что спрашивать не стану, – смеюсь я.

Уселись на крыше за столик на двоих, пьем настоящий турецкий кофе из наперстков, разговариваем про всё: про личное, про работу, про перемены в том и другом…

– А кто из старой гвардии работает? – и я перебираю имена, радуясь состоянию своей памяти. Ясемин тоже очень приятно, что я многих помню.

– А вот водитель у вас был такой… Умут?

– Умут? Умут и сейчас работает! Водителей наших реструктуризация не коснулась…

Я подскакиваю на месте – да ты что?! Оооо, я хочу с ним увидеться, Ясемин! – она удивленно смотрит, не понимая. – Помнишь, вы мне организовали экскурсию по Стамбулу? Отдали своего Умута мне на растерзание на целый день? А на следующее утро я уже улетала…

Она не очень хорошо помнит, пятнадцать лет прошло – мало ли кого возил офисный водитель…

– Он тогда ни слова не знал по-английски! Ты бы видела нашу пантомиму…

– Он и сейчас ни бум-бум! – улыбается Ясемин. – Пару слов выучил только. Не даются ему языки… Хочешь, он тебя в аэропорт отвезет послезавтра? Вместо такси? Расскажи мне в подробностях, что за пантомима… ты меня заинтриговала.

И я рассказываю историю пятнадцатилетней давности – о Гранд Базаре и некупленных бусиках, о понятных шутках на непонятном языке… а сама думаю о великом родстве душ, родстве без преград… Все детали всплыли, бывает же такое… чтоб вот так запомнилось! Один свободный день в Стамбуле с незнакомым человеком, не говорящим ни на каких языках кроме своего родного – и вот вам пожалуйста! – есть полное представление и о Стамбуле, и о том самом родстве душ, которое иногда ищешь-ищешь всю жизнь, да так и не найдёшь…

– Я до сих пор правильно произношу эти десять ваших слов, которым он меня научил… можешь меня проверить ради интереса, – я прикрываю глаза, чтобы сосредоточиться, и уверенно складываю турецкие слова в предложение: «Ясемин красивая, кофе вкусный – спасибо».
Ясемин аж застывает от восторга, хорошее, видно, у меня произношение.

– Мы с Умутом пару часов разговаривали, пока он меня в отель вёз, пробки ваши помогли. Салфетки со словами на передней панели разложили, чтобы подглядывать… Он в конце пути по-русски шпарил дай боже: «Сын люблю, дочь люблю. Истанбул тепло». Поэтому неправда это, что не даются ему языки – очень даже даются…

– А нам ничего тогда не рассказал про экскурсию вашу... Нет, он сказал, конечно, что всё в порядке – повозил, мол, тебя, показал, что успел, всё тебе понравилось… Я ему сообщу, что ты приехала, он обрадуется!

– Если, конечно, вспомнит меня, – смеюсь я, но это чистое лукавство с моей стороны – я в нём, в Умуте, уверена. Вспомнит.
 
– Не заказывай такси, отвезёт он тебя, – повторяет Ясемин и тоже смеётся: – На базар за бусиками бирюзовыми вряд ли, конечно, а в аэропорт доставит.


                ***


Умут стоит в углу, у гостиничной стойки – мы рванули друг к другу, лишь я ступила шаг из лифта.
«Хэлло!» – говорит куда-то в область моего сердца сжатый объятиями моими Умут…

– Знаешь, что я тебе скажу, Умут? Я страшно рада тебя видеть. Ты помолодел! Умут – гюзель.

Он хохочет – гиделим, джан, пашли.
Помнит!

С такими лицами ничего не делается – круглое весёлое лицо с усами! Усы, правда, покороче стали, и очки другие, более солидные… – но будто всего год в его жизни прошёл, а не пятнадцать. Тогда, давно, он мне казался пожилым, а сейчас – почти ровесником. «Как это у тебя получилось?!. – смеюсь я, – ты бы нас, барышень, научил…»

В машине Умута на переднем сиденье сидит сюрприз – маленькая красавица с двумя хвостиками на голове прилипла носом к стеклу, наблюдая за нами, приближающимися.

– А это кто такой хорошенький, Умут?!

– Зейнеб, – говорит Умут гордо. – Инглиш.

– Привет, Зейнеб, – усаживаясь сзади, произношу по-английски, – рада знакомству.

– Как поживаете? – старательно выговаривает девочка, и я вижу лицо Умута в зеркале заднего вида. Он совершенно счастлив.

Мы ведем светскую беседу из программы начальных классов: я задаю вопросы, она отвечает – про школу, про возраст, про подруг, про то, чем она любит заниматься… Иногда она не понимает и тревожно смотрит одним глазом на меня, а другим косится на Умута… интересно, думает она, а он понимает, что я сейчас не понимаю?.. «Просто скажи «да» или «нет» – подсказываю я, и она выдыхает: йес… Лицо в зеркале улыбается и ловит мои глаза. Я подмигиваю сначала ему, а потом, когда он снова начинает смотреть на дорогу, и Зейнеб тоже...

Умут убеждается, что политес соблюдён, что все вопросы заданы и правильные ответы получены, и Зейнеб аккредитуется как переводчик. Умут вручает ей свой телефон и даёт задание строгим голосом, но я вижу, что девочка не волнуется – видно, задание нетрудное…

– Это мой брат Башар, – Зейнеб на красном светофоре быстро перелезла ко мне на заднее сиденье, и теперь листает фотографии в телефоне… какая же она хорошенькая, эта Зейнеб! – А это мой брат Юсуф.

Башару и Юсуфу хорошо за тридцать, но я не показываю виду, что удивлена.
Красивые у тебя братья, сначала говорю я ей, а потом и Умуту – чок гюзель! – и он опять хохочет... Следом идёт её сестра Айгуль – и это тоже взрослая женщина, окруженная несколькими маленькими детьми…

– Покажи маму и папу, – прошу я, но теперь уже и сама знаю, кого увижу. Зейнеб смеётся, ткнув пальцем в спинку кресла – вот мой папа! Умут кивает, подтверждая, светясь от счастья – йани, кызым! – и, чтобы я совсем поверила, усиливает по-русски: дочь.

Ну ты даёшь стране угля, Умут! Вот он, секрет молодости твоей, ты просто права не имеешь стареть, Умут! Давайте, показывайте маму.

Мама – «закрытая» турчанка… Усталое немолодое лицо, красивый золотистый платок-хиджаб. Во сколько же лет она родила эту девочку чудесную? Или здесь есть тайна? Конечно, я не спрашиваю. Из уважения.

Мы приехали – как быстро и незаметно мы приехали, ччёрт! Аэропорт. Стоим втроём у машины, крепко обнявшись… прощайте, дорогие, говорю я. Когда еще увидимся? Не оторваться от вас.

Другие машины сигналят, просят дорогу, и Умут вдруг, охнув, что-то быстро говорит дочери… и та, тоже охнув, стремглав прыгает в машину и уже через мгновение кладет мне в руку блестящий парчовый мешочек. Это тебе, говорит Зейнеб, я тебя люблю.

Они уезжают, и я ощущаю потерю. Через минуту доходит – какая же это потеря?! всё наоборот… Обогатилась, озолотилась, осветилась душа моя.
Ладно, полетела домой.

В зале ожидания развязываю мешочек и, придя в себя через секунду, мысленно отвечаю маленькой Зейнеб – и я люблю тебя… У меня теперь есть бирюзовые бусики, ровно такие, как я хотела пятнадцать лет назад.