Прощание. Беженский дневник

Сегодня четвертое мая две тысячи шестнадцатого года
Сегодня среда

Прощание.
Прощание приходит просто. Прощание проходит незаметно.

Сегодня, подходя к школе-общежитию, проходя через его широкий солнечный двор,  а  он, детскими велосипедиками сияющий, на  углах кучками папаш застолбленный, - они курят и в урночки окурки бросают,- опоясанный   на скамеечках сидящими мамочками, я  подумала, сегодня этот двор  как картинка временного, вынужденного парадиза.
Ибо это  был передо мною не устойчивый двор со звонкой детворой и семействами на весеннем солнышке греющимися, а очень даже этот двор - неустойчивое место   временного  пребывания людей, которые не знают, как  с   н и м и,  может, очень,  очень скоро распорядятся другие.

У широкого подъезда  были выставлены аккуратным кругом дорожные, не очень полные сумки.
Я спросила у технички Эльке, она подметала широкое крыльцо:
«Кому-то квартиры дали?»
«Нет, это семь человек новеньких приехали».
«А...». Значит, к понедельнику надо будет новые копии "Знакомство с немецким языком"  сделать.

В пустом классе буйствовало солнце, все окна открыты.

Входит Ханни и протягивает мне мой справочник по грамматике немецкого языка, но  я его одалживала Хаврист. Я поняла, что Хаврист выехала, жаль, попрощаться не смогли. Жду, как Ханни мне это скажет. Он сказал, что сегодня утром Хаврист вместе с братьями отвезли на квартиру, и ей уже дали официальные курсы немецкого языка, и Хаврист передает мне, вот, пожалуста, свой адрес. Молодец, Ханни, все связно сказал.

Входит Фатима, девочка опять в другом шарфике, теперь он у нее нежно-лепестковых тонов, а кофточка на ней все та же, в какой я ее уже четыре месяца вижу.

  За столы садятся сегодня всего пятеро, вот что значит «Весна идет! Весне дорогу!»
Вот и  хорошо, я поработаю с ними, что еще здесь недавно, что еще рот боятся открыть.

Интересна Марзия.
У нее на голове не широкий шарф, а именно платок, и повязывает она его так, как его деревенские аульные женщины  в Казахстане повязывают.
Ее мужичок тоже на обветренного обрусевшего казаха похож.

Они – афганцы, детей у них еще нет. Значит, никто им ночью не мешает, днем не отвлекает, могли бы учить и учить язык. Но оба как только в класс войдут,  носы сразу в тетрадь уткнут и целых полчаса по буковкам  с доски строчку-дату прописью списывают.

А ведь Марзия, судя по ее прочтению гласных, с английским языком знакома.
Я последние несколько дней начала на  нее наседать.

Она каждый раз повторяет за мной  мой вопрос, потом закатывает глазки, улыбается одной стороной рта, косится на мужа, он хладнокровно молчит, усмехается, ждет, что она сама как-то разрешит ситуацию.
А он вообще на любое мое обращение к нему, только пальцами  слегка шевельнет и смотрит на доску в жуткой муке непонимания.

Я спрашиваю  Марзию о том  же другими словами, она опять повторяет мой вопрос, глазки к потолку, полуулыбка на меня, косится на мужа, - он  полуусмехается, - она глядит на меня обреченно, но прямо на меня.

Я придумываю еще один вопрос со словами, которые мы опять же уже учили.
Она подхватывает его, молчит и вдруг  отрешенно выдыхает ответ. Правильный ответ.
При этом ее полуулыбка просто полуобморочна, и носик белизной заострился.
 
Ну,  наконец-то она меня поняла и слова для ответа нашла, и сказала их вслух. Ей уже пора начать говорить.

Отар-грузин сидит сзади и слушает в ужасе наш диалог.
Он, кажется,  мои вопросы к Марзии примеривает на себя и тоже не вспомнит, что они значат, что тут можно ответить.
Он  всегда с трудом собирается для урока, весь в личных  проблемах (дочка!), хотя немецкий язык он чувствует.
Вот с ними тремя я сегодня работаю.

На паузе Эльке, теперь она  весело коридор метет, спросила меня:
«Что ты с ними сегодня учила?»
«О, это было просто непосильное восхождение, но мы взошли. Самое трудное было им сделать понятным, что такое «улица», и почему она входит в одно слово с ее названием, а иногда, вдруг и не входит».
 
В столовой я подсела к переводчику-социальному работнику, он свой поздний обед кушал, я осмотрелась.
В огромном зале там и сям сидели беженцы, не посещающие занятия, и "мои", то есть, посещающие занятия, все  со своими смартфонами,  и фрау секьюрити-дежурная тоже бровки на экранчик сдвинула.
 
Солнце светило в окна с трех сторон - какой же это класс раньше был? - оно делало зал, заставленный столами, празднично-легкомысленным.

Женщина из буфета громко поделилась с переводчиком рядом со мною:
"Что они думают? У меня на завтрак шесть огурцов и штук двадцать помидоров всего! Людей-то у меня тридцать!»
Он ей что-то про транспортные несогласования  ответил.
 
Мне же сказал, что самое главное, что моя работа доставляет мне удовольствие. Ведь это самое главное: иметь удовольствие от работы.
В принципе, да.
Я выпила чай с плундером (что-то типа ватрушки, посередине  фрукты) и пошла в класс.

Марзия уже сидела и с полусмущением смотрела на меня. Ее муж усмехался недоверчиво.

Мне предстояло группе объяснить, что завтра не учимся.
Значит, так. Вот немецкие праздники, мы их учили недавно,  возьмите страницу 28. Цифирку повторяем, «праздники» повторяем, да, это - «Рождество», «Новый год», хорошо, а недавно была «Пасха», да, немецкий  рамадан, когда это было? Да, это было 27 марта.  Делаем плюс 40 дней, что получается? Пятое мая, завтра.
 
Что празднуется? 
Вот, смотрите сюда, в моем календаре «Блокнот -2016», Пасха, 27 марта, этот день какого цвета? Да, красный день, и -   завтра, пятое мая, тоже красным цветом, и что тут еще красным написано?
«Хрис-ти  Хим-мель-с-фаарт».
Да, еще раз повторим все вместе!

А Христи – это кто?
Нет, не Хрисмас, а... Да,да, по-вашему пророк Мохамед.
А  «фаарт» мы тоже учили: «е х а т ь  из Ирана... – е х а т ь  в Турцию...», правильно, вместе получается «ехать на небо».
Что такое «небо»?
Правильно, «небо»  есть вот эта синева.
 
Завтра  праздник Христова Вознесения, поэтому встречаемся только в понедельник."

«А я, а я, а мы,  дом есть, моя семья, я в понедельник пойду в школу!!!»
Это Фатима взрывается радостью от слова понедельник.
 
Она объясняет, какой у нее есть теперь адрес, рассказывает, что в пятницу ее семью перевезут в дом, и она пойдет в школу. В  какой класс, она не знает, как школа называется, она не знает, но она идет в понедельник в школу! Это она знает!

Я слушаю, как она все выпаливает, как она словечки подбирает,  находит другие, поточнее; ее азиатские глазенки горят, волосы из-под шарфика весенних красок  чудесной рыжиной золотятся,  она жестикулирует  всеми десятью пальчиками с детским ободранным маникюром, она вся,  вся, как весенняя веточка, как Вознесение Истины... как Радость Жизни.

Я рада за нее бесконечно, наконец-то.

«Так, Фатима, я буду Марзии задавать вопросы, а ты  будешь ей переводить их  на дари. Ответы не подсказывай, пусть она сама вспоминает».

И я спрашиваю Марзию, как ее зовут, как зовут ее мужа, откуда она приехала, сколько лет ей, и сколько лет ее мужу, а кто у них в Афганистане остался.

Фатима не напряженно выслушивает меня и строчит на дари ужасно много, хотя мои вопросы  очень кратенькие, а Марзия, как столетняя черепаха, ползет ко мне с ответами на немецком языке, причем, ползет с правильными ответами.
Значит, моя Фатима правильно понимает меня и переводит уверенно. Уверенность  ей в школе, ох, как нужна будет, она по натуре осторожная, поддержку долго ищет, а в школе дети всякие, особенно по отношению к  д р у г и м, которые не такие, как все;  и это радио,  это телевидение каждый день с утра до ночи  всякую информацию по-всякому выдают, выдержать могут  все это не все.

Кадир, муж Марзии, осмысленно слушает меня и Фатиму.
Я без предупреждения начинаю и его спрашивать, он отвечает, боже, он открывает рот, ура, ура. Они отвечают оба.

Я хвалю Марзию, уверяю, что она ведь знает, что сказать, не надо ей бояться ошибаться, надо говорить, говорить.
Фатима переводит азартно, я регистрирую, что ее интонации похожи на мои, Марзия вдруг поворачивается к мужу и вдалбливает ему что-то, причем, очень напористо.
 
Вот, проняло. Я спрашиваю его, он – молодой или старый, сильный он или красивый?
Фатима звенит ручейком, переводит, Марзия вдруг с ответом выскакивает: «Я – женщина, я - красивая. Муж,  он – нет».
 
Кадир ударяет себя кулаком в грудь, громко, «на чистейшем немецком языке» (Шукшин!) утверждает:
«Я – манн, я - «штарк», сильный!»

Для меня – полный кайф, и голоса у них у обоих, оказывается, тоже есть.
 
Мы разобрали, проговорили и почти торжествено на доске написали новый адрес Фатимы, потом адреса Марзии и Кадира в Афганистане, они тоже выходили к доске,  а Отар и Ханни написали по моей просьбе свои адреса в блокноте и мне их под нос поднесли. Я одобрила. По-русски говоря,  они врубились.

В пять часов пополудни я, совершенно довольная занятием, совершила словесный  ритуал прощания с каждым по отдельности, в разных выражениях, Фатиме еще особое дружеское напутствие сказала, семье ее привет передала, и через боковую дверь спустилась вниз.

Я уже торопилась на автобус, думала при этом, что, вот, отрезок моей жизни, моих действий и устремлений, - среди них конкретно Фатима и ее брат,- позади, для Фатимы же все впереди, и я для нее тоже только отрезок, этап на ее юном жизненном пути, но это ведь и закономерно так.

А Фатима уже оказалась во дворе и со смартфоном в руке, уже в мире без меня, ну, и это нормально...
«Мугалим, мугалим, одно фото с тобой», - очаровательно светски попросила она меня. 
Ах, вот что, пожалуйста. 
Фатима сделала селфи и убежала. Вот, теперь  все.

Нет, на краю общежития, с торца, тут есть еще одна выходная дверь, она с треском распахнулась, из нее выдвинулась  большим коричневым платьем мать Фатимы, она спешно протянула мне через решетку ограды руку, широкую, твердую, она что-то говорила мне на дари, я отвечала по-немецки, мол, все будет хорошо. 
А Фатима стояла за нею и говорила по-немецки: «Ты наш адрес знаешь, ты к нам придешь, мама так говорит, приходи!»   

Совершенно возможно. Ничто не закончилось. Только этап.
У меня же еще остались другие ученики.
И вообще, жизнь идет дальше. Побольше хладнокровия.
Все идет своим путем. 
               
                05.05. 2016