Аромат чайной розы гл. 4

      ...Бог щедро наделил Узбекистан своими дарами. Эта земля славилась и запасами газа, и огромными отарами овец, и  фруктами, бахчевыми культурами, виноградом. Но главной «золотоносной» культурой был все-таки хлопок – белое золото. Вся жизнь в республике была подчинена этому монстру. В феврале все газеты, радио и телевидение начинали  писать и говорить о начале сева хлопка и до самой поздней осени, пока не будет сдана на «хирман» (пункт сдачи) последняя обледенелая нераскрывшаяся коробочка хлопка, называемая «курак», не было других более важных новостей, чем уборка и сдача государству хлопка. Отслеживались и воспевались повсеместно  все стадии развития этого «чудовища», пожирающего в ходе своего созревания все, что попадалось на его пути: воду, удобрения, технику, человеческое здоровье и учебные часы в школах и ВУЗах. Учебный процесс, едва успев начаться, в середине сентября приостанавливался и все студенты-очники с преподавателями, а также ученики старших классов с учителями отправлялись на сбор хлопка, не говоря уже о тысячах бригад из рабочих и служащих, «добровольно» пожелавших помочь родным колхозам справиться с урожаем такого белого и пушистого золота республики.  «Хлопковая лихорадка» продолжалась обычно до середины ноября. Пропущенные учебные часы в дальнейшем пытались наверстать факультативами, рефератами или отдать студентам на самообразование. Что уж говорить о глубине знаний  у студентов, особенно у студентов-вечерников или заочников. При таком подходе всю  систему обучения можно было назвать «полу-заочной».
      Поскольку я не работала, а остановка в учебном процессе ожидалась значительной, родители все-таки решили сделать мне подарок за поступление в ВУЗ и меня, о счастье, отпустили погостить к бабушке в наш родной городок К. Впервые за много лет я приехала одна и осенью. Но начало осени в Туркмении - это еще лето. Не такое знойное, как в июле-августе, но еще очень теплое. На базаре полно дынь и арбузов, во дворах в густых виноградниках прячутся огромные грозди спелого винограда, и  приближение осени  чувствуется разве что по вечерам, когда бриллиантовая россыпь  звезд начинает необыкновенно ярко сверкать на огромном черном  бархатном небе и обволакивать вас лучистой прохладой.  Прохладными стали не только вечера. Я отметила, что отношения между моим братом и его друзьями детства потеряли былую пылкость и юношеский задор. Они по-прежнему собирались вечерами у него дома, но не стало слышно взрывов веселого смеха, шума от безобидных потасовок и беззаботной болтовни. Все это, что всего два года назад так восхищало и привлекало меня, было как-то растушёвано, размыто, как бывает размыт набежавшей волной замок из песка – очертания замка еще угадываются, а самого творения уже и нет в помине. Всё очень просто объяснялось. Мы повзрослели. Ребята уже работали, и у каждого из них началась своя, личная жизнь. Особенно меня удивлял брат, мой любимый и обожаемый Юн (еще в детстве мы придумали для себя короткие смешные имена «Юн» и «Лю»). Он стал замкнутым, молчаливым. Часто и подолгу он одиноко сидел на диване в своей комнате и грустным взглядом всматривался в какую-то неведомую нам даль. Что виделось ему в этой дали? О чем мечталось? О чем страдала его больная душа? Теперь мы этого не узнаем. Никогда. Мне всегда было хорошо с моими родственниками, мы всегда находили, чем занять себя, чем развлечь. Собственно и развлекать меня не надо было – общение с ними было огромным удовольствием. Но, насидевшись дома в четырех стенах, мне хотелось походить с друзьями в кино, на танцы и, наконец, почувствовать себя девушкой, а не «своим парнем». Однако ребята воспринимали меня только как сестру их друга, и на танцах, пару раз, из вежливости, пригласив меня на танец, убегали к другим девчонкам. Брат мой с  отрешенным видом весь вечер сидел на скамейке в самом темном углу танцзала и наблюдал за танцующими. Легкая полуулыбка  блуждала по его лицу и, казалось, что большего счастья ему и не надо. Мне же было скучно, грустно, обидно и почему-то стыдно за себя. Да, мне всегда было стыдно за себя: что я такая некрасивая, неуклюжая, глупая и еще какая-то там. По крайней мере в этом всегда убеждала меня моя мама. В общем, на танцы я больше ни ногой! С тем я и уехала домой, благо, что хлопковая кампания приближалась к завершению…

     ... Учебный процесс возобновился, и дни потекли размеренные и однообразные. С утра я принималась за задачи и чертежи, а вечером уезжала на занятия, вот и весь распорядок дня. Общения с ребятами из группы тоже почти никакого не было. Едва они забегали в аудиторию, сразу начинали друг у друга списывать домашнее задание по математике, химии и физике, стараясь успеть переписать побольше, пока не прозвенит звонок на пару. Многим из них приходилось туго: после трудового дня, отсидев две пары на занятиях, надо было ночами  выполнять массу заданий. По этой причине, наверное, семьи были только у парней. Женщине, имеющей семью, работать и учиться по вечерам невероятно трудно, особенно, если нет помощи и поддержки. Но, тем не менее, мы старались на переменах, лабораторных занятиях и коллоквиумах, когда была свобода передвижения, поподробнее узнать друг о друге, выяснить круг интересов, узнать о вкусах и возможностях каждого. Постепенно определились сильные и инициативные ребята и девушки, которые и составили основу группы. Мы всячески  помогали и поддерживали друг друга в учебе и, если требовалось, в бытовых вопросах. Был у нас и свой, очень типичный для студентов ритуал: после сдачи экзаменов  мы обязательно шли в наш городской парк в пивную «Поплавок» - обыкновенную крытую террасу на сваях посреди пруда, и там шумно и весело, как и подобает студенчеству, «замачивали» сессию. Мы в складчину покупали по кружке пива, ребята наши приносили собственноручно пойманную и провяленную рыбку и  часа два мы предавались разгулу.   Мне было хорошо с ними - спокойно и весело. Со всеми я была в одинаковых  ровных отношениях, а тому, что иногда ловила на себе быстрые многозначительные  взгляды Виктора, нашего «секретаря-машинистки», я не придавала ни малейшего значения. Он был мне просто неприятен. Я даже представить себе не могла, что его длинные, гибкие, тонкие, покрытые желтоватой кожей пальцы могли бы прикоснуться ко мне: кисти его рук, напоминающие щупальца лангуста,  вызывали у меня чувство омерзения. Много лет спустя такие руки я увидела  в кино. Иннокентий Смоктуновский играл роль мерзкого преступника и поедал лангуста, шевеля при этом тонкими пальцами, совсем как наша «секретарша». Дальше мимолетных взглядов дело у него не шло, и я была этому несказанно рада. С наших посиделок я всегда старалась уйти первой, не дожидаясь момента окончания, когда все начинают гомонить и решать кто, с кем и в какую сторону идет, и кто кого провожает. Я твердо была убеждена, что меня никто и никогда добровольно провожать не пойдет, а ждать принудительного распределения кавалеров было для меня мучительно стыдно: в голове занозой сидела фраза матери: «С твоей внешностью ни один нормальный парень тебя замуж не возьмет». Я до сих пор не могу понять, какую цель преследовала мама, постоянно унижая меня  и нелицеприятно отзываясь о моей внешности. К тому времени я практически ничем не отличалась от своих сверстниц, ну разве что чуть-чуть. Ее едкие замечания надолго выводили меня из равновесия, однако заставляли не только  страдать, но и еще с большим рвением заниматься собой: я подолгу упорно делала гимнастические упражнения, отрабатывала осанку и походку, училась делать макияж и осваивала по книжкам правила хорошего тона. Но все это еще больше раздражало маму. Ну, а тогда,    придумав какой-нибудь предлог и оставив своих друзей  завершать вечеринку, я быстренько убегала на остановку  рядом с Оперным театром. В  ожидании троллейбуса я любовалась гигантской клумбой, засаженной прекрасными  чайными розами: от их красоты нельзя было отвести глаз, от  их аромата, разливавшегося по всей  округе, слегка кружилась голова, и смутное волнение каждый раз охватывало меня. Тысячи  розовых бутонов взирали на меня с немым  вопросом: «А что же дальше?»…
               
      ...А дальше надо было устраиваться на работу. Руководство университета под угрозой отчисления  настойчиво советовала всем неработающим вечерникам трудоустроиться  до зимней сессии. Честно говоря, я даже и представить себе не могла, куда можно было податься в поисках работы. Все-таки жизнь в обособленной армейской среде и по строгим армейским законам делала меня немного беспомощной перед  другим, гражданским образом жизни. Родители с высоты своего житейского опыта рассудили, что такую молодую девушку отдавать в незнакомый коллектив чревато разными последствиями, о которых я и не догадывалась, и поэтому было решено пристроить меня где-нибудь у отца в воинской части. На ту беду вскоре и оказия случилась – освобождалось место библиотекаря, и отец договорился о моем поступлении на эту должность. Библиотека в воинском подразделении – это очаг культуры, который должен был согревать своим теплом и освещать своим неугасимым пламенем путь к познанию прекрасного с восьми часов утра до восьми часов вечера, включая субботу и воскресенье. А как же учеба на вечернем факультете? «Не волнуйся», - сказал отец. «Я обо всем договорился с твоей будущей напарницей Тоней: ты будешь работать с восьми до пяти и сразу на учебу, а она будет приходить к пяти и в восемь вечера  уходить. У нее маленький ребенок и ей работать по такому графику выгодно, а в субботу и в воскресенье будете работать как положено». Как там говаривал Шельменко-денщик в одноименной кинокомедии? Так-то оно так, только трошки не так? Не знаю, с кем уж там договаривался отец и о чем, только здравомыслящему человеку сразу было бы понятно, что никакое руководство на такое нарушение трудового распорядка и дисциплины не пойдет. На это можно было бы закрыть глаза  как на единичный случай, но сделать это нормой…Так что неприятности для меня были запрограммированы и начались с первых же дней моей трудовой деятельности. Дело  было еще и в том, что на территории Крепости, тогда располагалось две воинские части – ракетчики и связисты. Библиотечные фонды обеих частей находились в одном помещении и территориально разделены не были: книги стояли в общем книгохранилище и различить принадлежность их к той или иной части можно было только по штампу на первой и семнадцатой странице (при этом инвентарные номера могли и совпадать). В общем, процесс инвентаризации был долгим и безрадостным. О работе в библиотеке я представление имела: мама недолго работала библиотекарем до переезда в Самарканд. Я всегда помогала ей в разборке почты, в расстановке книг по местам и даже в проведении инвентаризации. И то, что в учетных книгах против названий некоторых книг уже несколько лет отсутствует «галочка», говорящая о наличии этой книги в фонде, у меня сразу же вызвало недоумение. Но на мой вопрос: «Где эти книги?»- обе заговорщицы ответили, что они находятся в красных уголках на «точках» (в отдаленных мелких подразделениях) и переданы туда по актам. «Когда примешь весь фонд, тебе сразу все станет ясным и понятным. А не станет, так Тоня тебе все объяснит»,- заверила меня моя предшественница. Я обратилась к отцу, но он только отмахнулся: ему было не до меня. Отец, десять лет относив на плечах майорские погоны и потеряв всякую надежду на повышение, после окончания исторического факультета «гражданского» ВУЗа получил назначение на преподавательскую должность с присвоением очередного звания в военное училище Новосибирска. Сбылась его мечта и он, витая в облаках от счастья, ни о каких-то там отсутствующих «галочках»  в каких-то там пыльных амбарных книгах не слушал и, сказав, что все вопросы решай с Тоней,  уехал. Но с Тоней проблемы начались сразу же, как только мы стали работать с ней  напару. В присутствии отца она была сама вежливость, но стоило мне только остаться без его поддержки, как тут же проявилась ее истинная хищная сущность. Она не то чтобы объяснять  как вести работу, просто разговаривать со мной не желала. На все мои робкие поползновения начать о чем бы то ни было разговор, неизменно слышался ответ: «О чем я, взрослая женщина, могу с тобой, соплячкой, говорить?» И действительно, лучше уж было помалкивать. Тоня была женщиной лет  тридцати семи, крупного телосложения, с крупным мясистым лицом.  Над верхней губой и на подбородке кучерявился густой белесоватый волосяной покров. Из-под платка, который она не снимала ни зимой, ни летом, постоянно выбивались спутанные пряди  выбеленных перекисью волос. Жирные пятна, кусочки присохшей манной каши, обрывки ниток и прочий мелкий сор были главными украшениями ее немудреной одежды. Бывало, что на работу она приходила в пальто, одетым прямо на белье, и уже в книгохранилище доставала из сумки непросохшие после стирки юбку и блузку и сушила их утюгом, разложив на подшивках старых газет и бурча себе под нос какие-то проклятия. Позже я узнала, что она совсем недавно вышла замуж за немолодого уже шофёра автобазы, который систематически пил горькую и не менее систематически дрался с молодой женой. Иногда Антонина приходила с подбитым глазом, и тогда на выручку приходил платок, повязанный до самых бровей. Она всегда была в плохом расположении духа, и все свое негодование вымещала на мне: швыряла в меня газетами  и журналами, бросала на пол принесенные для обмена книги и кричала мне в лицо, что я устроила из библиотеки  «вертеп». Значения этого слова я тогда не знала и, прочтя о «вертепах» в энциклопедии, не могла взять в толк, причем тут я – вела я себя очень скромно. Надо было бы поставить на место эту распоясавшуюся «жрицу храма культуры», но мне мешало в прямом и переносном смысле  вколоченно в сознание еще в раннем детстве беспрекословное подчинение старшим и невозможность им перечить ни при каких обстоятельствах. Кроме того, я была по рукам и ногам связана договоренностью с Антониной об изменении графика работы. Мне больше ничего не оставалось, как молча терпеть, а терпеть незаслуженные обиды меня научили еще в детстве. Ох уж этот проклятый график работы! То ли Антонина не рассчитала свои возможности, то ли поспешность и непродуманность отца в выборе места моей работы была тому виной, но самодеятельность с режимом работы библиотеки имела в дальнейшем весьма неприятные последствия. Учиться мне у Тони  было нечему. Библиотечного образования у нее не было, а как сделать подшивку газет и журналов или расставить книги по алфавиту в книгохранилище я и без нее знала. Тоня была настолько ленива, что только один раз в неделю выносила в читальный зал для выбора двадцать-тридцать старых потрепанных томиков каких-нибудь военных рассказов или книг типа «Васек Трубачев и его товарищи» и, усевшись на стул в вальяжной позе, больше со своего места предпочитала не вставать. Подперев свою неприбранную голову ладошкой, она лениво листала какой-нибудь журнал, слюнявя палец перед каждой страницей. Когда же это занятие ей надоедало, она, отчаянно зевая и потягиваясь на ходу, отправлялась в штаб части пособирать сплетни у своих подружек и не забыть, при этом, разнести свои небылицы. Если же все-таки какой-нибудь дотошный читатель просил разрешения выбрать книгу самому в книгохранилище, Антонина начинала кричать и обвинять его в необразованности, воровстве книг и чуть ли не в расхищении всего читательского фонда библиотеки. Бедолага, схватив первую  попавшую в руки книгу, спешил покинуть этот очаг культуры. Но главное, что вызывало у Тони дикую ярость, это то, что с приходом на работу в библиотеку молоденькой девушки  в читальном зале стало «яблоку негде упасть» - все места за   столами с подшивками газет и журналов были постоянно заняты. А поскольку солдатики не имели представления о нашем графике работы, то приходили они  в основном по вечерам, в свое личное  свободное время и Тоне приходилось досиживать свою смену до конца, а не смываться раньше положенного, как она привыкла делать. Тоня с каждым днем наглела все больше и больше, я же со своей малодушной позицией «непротивления злу насилием» все больше и больше загоняла себя в тупик: терпеть несправедливые обиды я уже не могла, но и работу бросить не могла тоже. Другая девчонка давно бы хлопнула дверью и была такова. Другая – да, но не я. Куда я пойду? Кто мне сможет помочь найти другое место работы? Отца уже в части не было, знакомых или друзей, которые могли бы как-то посодействовать, тоже не было, и я решила терпеть, во что бы то ни стало до окончания третьего курса, когда уже просто необходимо было бы устраиваться на работу по специальности. А специальность у меня должна была быть «химик-технолог по производству неорганических удобрений» и всех нас с нетерпением ждал самаркандский суперфосфатный завод. Я об этом заводе знала лишь то, что, находясь на изрядном удалении от города, этот чудо-заводик осыпал толстым слоем суперфосфатной пыли все в радиусе семи километров. Как я там буду работать и кем, я не имела ни малейшего представления. Была еще одна причина, по которой я не могла себе позволить бросить работу – материальная. Хоть я и получала сущие копейки, но они были хорошим подспорьем в семье. Уехав на новое место службы, отец  нам ежемесячно высылал  ползарплаты. Этих денег с трудом хватало на пропитание, а ведь надо было позаботиться о теплых пальто, одежде и обуви, необходимых в Сибири. Мама по-прежнему на работу идти не хотела, поэтому терпеть унижения и оскорбления приходилось мне. Я вынуждена была выбрать позицию отмалчивания и  постепенно, не встречая   ответной скандальной реакции, Антонина немного, ну совсем немного, но все-таки поутихла и атмосфера сложилась схожая с предгрозовой: тучи набегали, сгущались, слышались отдаленные раскаты грома, иногда сверкали молнии, но сама гроза, немного постращав,  уходила в сторону. Оставалось только чувство тревоги от непредсказуемости природы. Хорошо было одно - у меня было много свободного времени для учебы. Быстренько покончив с немудреными обязанностями, я садилась за оформление лабораторных работ или переводы  английских текстов. Учитывая, что подавляющее большинство выпускников советских школ, к которым, несомненно, относилась и я, о знании иностранного языка могли твердо заявить – «читаю и перевожу со словарем» – словарь я из рук не выпускала. Почти каждое слово в тексте единственно доступной для нас газеты на английском языке «Московские новости» приходилось искать, выписывать, заучивать. Солдатики-читатели, видя, что  моё внимание к «читающим массам» ограничивается только рамками служебных обязанностей, тоже стали  постепенно исчезать с поля зрения. Тем не менее,  было несколько человек, с кем у меня сложились дружеские отношения. Им я, потихоньку от Тони и с соблюдением всех правил конспирации при обмене книг, разрешала самим выбирать литературу в хранилище. Мы могли подолгу тихонечко болтать ни о чем, также тихонечко, прикрыв рот ладошкой, смеяться над невинными анекдотами и шутками - нам было всего  по восемнадцать лет, и  молодой задор неудержимо рвался на свободу. Женщины на территории воинской части конечно же были: медработники, поварихи, работники некоторых служб при штабе, но их давно все знали, да и возраст у них был далеко за тридцать.  Появление же новенькой  девушки естественно привлекло всеобщее внимание, что заставляло меня страшно страдать. По привычке  потупив взор, втянув голову в плечи и отчаянно краснея от смущения, я старалась как можно быстрее преодолеть расстояние от КПП (контрольно-пропускной пункт) до своей библиотеки. Иногда мне это удавалось, но чаще приходилось идти мимо целого взвода молодых парней, которые начинали сбиваться с шага и сворачивать шеи в мою сторону. «Может не такая  уж я уродина, как говорит мама?»- думалось мне. Но тут же я гнала эти мысли прочь, уговаривая себя тем, что в армейской изоляции ребята на какую угодно девчонку будут с интересом  пялиться.
     Вскоре произошло еще одно событие – меня выбрали членом комитета комсомола части, и теперь я должна была не просто ходить на работу, а еще  и выполнять поручения комсомольского актива по повышению культурного уровня советского военнослужащего. Мне поручили разработать план работы библиотеки и  тематики литературных викторин и выставок с учетом специфики рода войск, где мне посчастливилось трудиться – войска связи. Объем работы предполагался нешуточный и наш комсорг (и мой сосед по лестничной клетке младший лейтенант Петя или Петюня, как его все называли за хрупкое телосложение и маленький рост) решил подключить к работе двоих смышленых парней. «С одним ты можешь познакомиться уже сейчас,- кивнул он на одного из членов комитета, - а вот другой сейчас на дежурстве. Попозже он сам подойдет познакомиться к тебе в библиотеку». На том и порешили…