Самый первый

Не любила Капитолина Ивановна рассказов  про войну. Ни своих, ни чужих.
Горе, страх и смерть, что там интересного? -      
отвечала  она  настойчивым просителям, - не надо вам знать , милые мои. И мне вспоминать не надо. Здоровье уже не то.
 Вздыхала, непроизвольно окунувшись в  воспоминания, чуть помолчав, - махала  рукой и  шла по своим бесконечным домашним делам.
Но память военых лет она как больное сердце, нет - нет, а все равно даст о себе знать. И тогда случались эти  редкие минуты, когда вдруг бросив свои вечные заботы, доставала она, в красной, потрёпанной обложке  песенник , садилась за стол и подперев голову рукой - тихо пела песни. Бережно произнося слова, иногда красиво завышая голос на припевах, сдерживая слезы и порывисто вытирая  прорвавшиеся капли.
 Песни о войне.
  В этот момент в доме все замирали. Заворожённо слушали, вживаясь в каждое слово, в каждый куплет, где была искренняя боль и свой, какой-то глубокий, личный смысл. Её смысл.
Прекращала она петь так же как и начинала. Просто вставала, закончив песню, клала песенник в узорчатый старый буфет и опять  уплывала в нескончаемый океан домашних хлопот...
А я очень любил играть с наградами, сначала сваливая их горкой из тряпичного узелка, в котором они хранились вперемешку с наградами деда, а потом раскладывых их рядами, - знаки, медали,  ордена. Составлял наградной мемориал, фантазируя себе, как  мне их вручал седой генерал в папахе и я кричал ему: Служу трудовому народу! Генерал обнимал меня и крепко жал мою героическую руку.
В один из таких моментов, моего воображаемого  награждения, неслышо подошла Капитолина Ивановна, взяла в руки орден Красного Знамени, попробовала его на вес, покачивая в руке, погладила большим пальцем по тертой, металлической поверхности, присела рядом на стул, положила орден перед собой и как то сразу, без подготовки заговорила:
-   Весной 43-го , закончили мы курсы зенитчиц. За месяц. И отправили нас на  фронт.
Она помолчала, глядя куда-то в окно. Нахмурила брови, собираясь с тяжелыми мыслями.
- Попали на знаменитый бронепоезд "Козьма Минин". Да. Вот так то... Тогда конечно он еще не был знаменит. Это уже сейчас о нем книжки  написали, а тогда он был просто с номером. 659 кажется...Да. И прибыло  нас четверо. Девченки все. Молодые. Не старше двадцати.
Опять вдохнула. Потрогала руками кулю из седых волос.  Пригладива выбившийся локон. Не зная куда деть руки, положила их на колени. Получились неестественно и нервно.
 - Командир бронепоезда встретил нас хорошо, - продолжила она,-  Белов его фамилия, лейтенант он тогда еще был, старшой. Приказал накормить, выдать  по   дополнительному пайку и по паре мужских исподних рубашек, для женских нужд. Заботливый был. Повел на бронепоезд, - посмотрели зенитную  установку. 37 миллиметров. Как на курсах она. Сказал - Принимайте девоньки.
  Опять она  начала проверять прическу и пристраивать руки, явно желея о начатом рассказе.
 - Что мы? Девченки совсем были. В тылу голодно и холодно. А тут и паек и обед по распорядку и внимание со всех сторон. Курортом нам все это показалось. Были конечно и наряды и охранение, но после тыла, где весь день работаешь и мечтаешь хоть что- нибудь поесть, а потом и уснуть не можешь, голод не дает,- все это казалось нам почти раем.
Голос ее становился чуть громче, а слова отчетливее.
 - Да милок, вот так. А с зениткой то мы и не дружны были. Что на курсах? Ну крутили, ну наводили ее. Но все как бы не по-настоящему. Только два выстрела и сделали. И то по наземной 
мишени.
Опять посмотрела в окно, прищурив глаза. Что то вспоминала.
- В охранение войск мы были. Они в сторону Курска шли, вдоль железной дороги, так вот мы ехали вдоль них,  охраняли....
Стянув с плеч платок, стала складывать его на коленях. Похлопывая каждую складку.
- ... Помню в тупик какой-то встали.  Пропускали  эшелоны. Все на запад. Наступление после Сталинграда. Да. Что говоришь?
Я помотал головой,- ничего мол.
Ну да. И стоим мы значит, в этом тупике, а тут
крик : Танки! Танки  справа! Командир  командует - По местам! Орудия вправо!  Мы бегом на свою зенитку. Крутим ее, тоже вправо. Смотрим, - лесок к оврагу спускается, дальше поле, пригорок влали...  Пусто. Танков нет. И тихо. Командир с башни вылез, в бинокль смотрит. А мы на него. Вдруг, звук откуда то. Еле слышно. Командир бинокль свой в небо направил...
Она опять разложила свой платок и стала кутаться в него, хотя явно было не холодно.
 - Штурмовики, немецкие, - продолжила она и в голосе появились хрипотца, - штук пять или шесть. Прямо на нас идут....Старшая расчета нашего,- Нинка, должна команду подать, а она молчит. Смотрю на неё,-  у ней лицо белое, глядит на эти штурмовики и что - то шепчет. Беззвучно, одними губами. Мы на нее смортим, а она на небо. И замерли все...Командир заорал из башни - Наводи!!! Наааводии!!! А она только смотрит и шепчет. Вот...Хорошая девчушка была, веселая.
  Капиталина Ивановна стала прикладывать уголки платка  к щекам, как будто промакивая невидимые слезы.
- Не успели мы в общем,  пушку нашу развернуть и дал по он по нам, с обоих крыльев, штурмовик этот .. А за ним сразу второй. Грохот, рев, пули отскакивают от брони шитов платформы... Мы со страху прыгнули с платформы, и сразу под поезд. Залегли там, вросли в шпалы. Страшно, кто визжит, кто молится. Вокруг пыль, крик...Немец карусель нам устроил, - заходили поочереди на бронепоезд... Самолеты ревут, взрывы, выстрелы кругом, уж не знаю пока как там в аду, вряли хуже.
Она попыталась улыбнуться в попытке совладать с собой. Получилась горькая ухмылка...Вздохнула и ухмылка тут же растворилась на красивом старческом лице.
 - Темнеет уже, - рассеяно сказала она, посмотрев в окно.
Ее явно тяготила необходимость продолжать, но . еще секунду поколебавшись, она спешно продолжила:
- Да, что там говорить то. Испугались мы. Вот....А командир слез к нам, орёт - Расстреляю!! Встать!! Наганом бъет по головам. Матом кричит. А мы в никакую.  Вросли в эти шпалы...Только кричим и сильнее вжимаемся в землю. Не оторвать нас... Вот такой, милый мой, первый бой.
Капиталина Ивановна стала опять прилаживать волосы, но в ее движениях уже не было судорожной порывистости. Было в них спокойствие и облегчение, как будто наконец, сделано дело, которое откладывалось много лет.
- Это потом, милый мой, были у меня шесть сбитых самолетов и два подбитых танка на курской, это потом я в тот дот попала, который три дня взять не могли  и орден за него получила. Это все потом. Но будто не по настоящему все это, не со мной. Вспоминаю, а как и не я это. Другая. Не настоящая....
 Она еще раз взяла орден в руки. Задумчиво проводила по нему пальцем. Нахмурилась.
 -  А Нинку то, убило. Сразу. Не успела она с нами спрыгнуть, там и осталась лежать, на платформе ...вот так милок... Потом командир меня старшой назначил. Вместо Нинки значит. Мог и должен был расстрелять, а нет, - пожалел. Назначил.
Капиталина Ивановна положила орден и тяжело опираясь на стол, встала.
-  Как под поездом лежали в страхе и молитве,- помню, как командир орал и как потом  Нинку хоронили,-  тоже помню...А все остальное, вот они помнят, - сказала она и кивнула на награды, - такая вот она война, милок.  В памяти только страх и горе...
Она потрепала меня по голове и махнув на что-то рукой и уже весело сказала:
- Пошли чай пить. С брусничным вареньем. Я новую банку тебе открою.
Я спешно сложил на тряпицу все награды.  На самый верх кучки положил орден Красного Знамени. Завязал узелок и  убрал увесистый мешочек в тот самый узорчатый старый буфет,  где уже лежал  в красной  обложке, потрепанный песенник...С песнями и памятью о войне. Рассказов  про которую, так не любила Капиталина Ивановна...