На лыжных трассах

 
Предисловие

Я думал, как назвать рассказ, где повествуется о моих занятиях беговыми лыжами в старших классах. Занятиях вроде бы любительских, поскольку я никогда не посещал лыжную секцию, и в смысле техники, то есть как правильно бегать на лыжах, был самоучкой. Но всё же я любил беговые лыжи, и с ними у меня до сих пор связано много приятных воспоминаний. Есть, правда, и неприятные, когда я сильно травмировался. Но тут уж, как говорится, любишь с горочки кататься, люби и саночки возить. За всё надо платить. И говоря это, я имею в виду именно “всё”.
Возвращаясь к теме этой истории, хочу сказать, что самые сильные впечатления были всё–таки связаны с лыжными гонками. Я, тогда по сути ещё мальчишка, на равных состязался со взрослыми лыжниками. И происходила эта борьба на лыжной трассе. И слово это, трасса, с тех пор ассоциируется у меня именно с трассой лыжной. И ещё сразу приходит ощущение борьбы, жёсткой и бескомпромиссной. И поражения – обидного, но принятого и осмысленного. И много чего ещё стоит за этим красивым и ясным, и таким волнующим для меня словом. Так что я решил, что лучше мне названия для такого рассказа не придумать, и пробовать нечего. От добра добра не ищут. Хотя, кто как…

Первые лыжи

На лыжи я встал рано, лет в пять. Ещё когда мы жили на Дальнем Востоке, в городе Свободном, отец купил нам с сестрой лыжи. Я очень обрадовался, и с нетерпением крутился вокруг отца, пока он приделывал ременные крепления. Недалеко от дома была небольшая река, приток своенравной Зеи. Берега её были невысокими , даже по моим пятилетним меркам, но зато крутые. Я сразу замыслил скатиться с берега на этих новеньких лыжах, поблескивающих чёрной краской.
Но жизнь, по обыкновению, сразу начала вносить весьма существенные коррективы в мои наивные планы. Оказалось, что даже ходить на лыжах не так–то просто. Потом ещё эти палки. Непонятно было, что с ними делать, и зачем они вообще нужны. Мне они мешали. Тем не менее, до темноты я кругами ходил по двору. Мне нравилось смотреть, как лыжи уминают снег, и что за мной остаётся настоящая лыжня. Такая же, какую оставляли ребятишки постарше или даже взрослые. И это грело душу. Потом, лыжи были такие новенькие, такие красивые, я ими просто любовался. Ходил по двору и смотрел, как носки лыж наезжают на снег. Или останавливался и оглядывался на самую настоящую лыжню, которую я сделал сам. Лыжи, правда, разъезжались, или, наоборот, скрещивались, и это приносило некоторые неудобства в виде падений в разные стороны. Упав, я долго выворачивал лыжи, возвращая их в нормальное положение, потом с помощью палок пытался встать так, чтобы валенки не вылетели из креплений. Но они всё равно часто вылетали, и тогда я снимал давно намокшие рукавички, расстёгивал ремни креплений, и надевал лыжи. Влажные пальцы мгновенно примерзали, как бы прилипали, к холодным металлическим скобкам креплений, как это обычно бывает на морозе. Руки от мокрых рукавичек и их частых сниманий замёрзли. Я дышал внутрь рукавичек, как меня научили старшие ребятишки, и быстро одевал их на руки. Становилось немного теплее, но ненадолго.
Потом, когда стемнело, и стало совсем плохо видно лыжню, я подошёл к подъезду нашего деревянного двухэтажного дома, снял лыжи, и потащил их с палками домой. Пока я дошёл до нашей двери, лыжи несколько раз выскальзывали из моих рук и оглушительно падали на пол коридора. Однако дома мне быстро дали понять, что прежде чем затаскивать лыжи домой, их надо очистить от снега. Оставив палки, я опять вернулся на улицу и уже совсем оледенелыми руками почистил лыжи. А с берега той реки я так никогда и не съехал. Так оно обычно и бывает в жизни. И вроде вот оно, рядом, а не достанешь.
Наш дом стоял у подошвы холма. Примерно на половине высоты холма была проложена дорога, которая заворачивала, как бы огибала, этот холм. От этой дороги я съезжал наискосок склона. Напрямую было нельзя, сразу у подошвы холма стоял невысокий забор нашего дома. Я чаще падал, чем благополучно скатывался с горки. Но всё равно кататься на лыжах было здорово.

Омск

А потом мы переехали в Омск. И уж снега там было столько!.. И лежал он там, не тая, всегда долго. Но как–то на лыжах я катался нечасто, в основном скатывался с горок или железнодорожной насыпи, возле которой стоял наш дом. Мы, ребятишки, делали трамплины, или просто утаптывали склоны спусков, какие могли найти, и часами скатывались с этих горок. Лыжи я ломал часто, потому что любил прокладывать лыжню по чистому снегу. Почему–то это приводило меня в восторг. На зиму мне устанавливали, так сказать, лимит – одна пара лыж. Сломанные лыжи я чинил, как мог, иногда помогал отец, если я сам не мог справиться. Ещё я менял у ребятишек непарные лыжи на что–нибудь ценное, например красивый блестящий подшипник. Так что фактически за зиму я изводил до шести–семи пар лыж.
Ещё расчищали лёд, если находили ровный участок на реке, и катались на коньках. Найти такой участок было непросто, в основном река замерзала торосами. Коньки прикреплялись к валенкам верёвочками с палочками. Правда, когда было холодно, коньки не скользили по льду. Я помню, как однажды отменили занятия в школе из–за сильных морозов – было градусов за сорок. Радостный, я прибежал из школы домой, схватил коньки и побежал на Иртыш. Однако скольжение было примерно как по сухому асфальту, из–за мороза. Пришлось вернуться домой и оставить коньки.
Но вскоре я нашёл ещё одного морозоустойчивого компаньона, и мы до темноты играли на улице в войну. В снегу выкапывали окопы, падали в снег, катались в нём. Было очень здорово. Потом приятеля загнали домой. Со мной в этом отношении было проще – когда приду, тогда приду. Если ложились спать, а меня ещё не было, просто не запирали дверь. Мне домой идти не хотелось, и я ещё долго с разбегу прыгал на нетронутый снег и просто лежал на снегу и смотрел в ночное небо. Светила луна. Ветра не было, и стояла такая чудесная морозная тишина. Ветки деревьев были покрыты изморозью и выглядели таинственно и завораживающе. Вокруг луны образовались кольца, как бывает в сильные морозы. Был, наверное, двенадцатый час, когда я заявился домой. Предварительно долго отряхивал с себя снег и отдирал намёрзший лёд. На душе было замечательно. Такой подарок судьбы! Школу отменили, уроки не задали, на улице нагулялся досыта! Что ещё надо человеку для полного счастья?!

Походы по Иртышу

Мы жили прямо возле реки Иртыш. На реке снег быстро затвердевал под влиянием ветра, солнца, перепадов температуры, и превращался в плотный наст. По такому снегу можно было ходить пешком, и даже следы на нём почти не оставались. Особой нужды использовать лыжи для походов с друзьями по Иртышу не было. Обычно мы ходили втроём. Серёга ещё после первого класса переехал на окраину посёлка, но часто приезжал к нам с Геной в гости, а мы с Геной иногда ездили к Серёге. Мы ходили по замёрзшему Иртышу в любую погоду, в том числе в мороз и метель, и это было особенно интересно. Сам факт, что можно запросто ходить там, где летом течёт река, вызывал радостное удивление. Мы расчищали снег, пытались глядеть сквозь лёд. Ещё мы строили крепости, используя для этого торосы и пласты наста, который как могли выпиливали палками или вытаптывали ногами. Если находили вмёрзшее бревно, то примечали место, и потом взрослые родственники приходили, обкалывали лёд и забирали его на дрова. Я, естественно, в таких случаях крутился рядом и помогал в меру своего разумения. Правда, толку от меня было немного.
Несколько раз были опасные моменты, когда Гена или Серёга проваливались под лёд. Я как–то избежал таких водных процедур. Когда это произошло первый раз, мы с Серёгой на мгновение оцепенели, ожидая, что сейчас уйдём под лёд сами. Но потом легли на снег и поползли к Гене. Серёга полз за мной и держал меня за ноги. Гена был сильный и ловкий мальчишка, так что когда мы подползли, он сам уже почти вылез из трещины. Я протянул ему руку, он ухватился и как–то ловко, как акробат, выкатился на снег. Хорошо, что в тот день было не очень холодно, градусов двадцать мороза. Но ветер был сильный, и одежда на Гене мгновенно замёрзла. На берегу стояли небольшие самоходные баржи, законсервированные на зимнее хранение. Мы залезли в рулевую рубку баржи. Все вместе сняли с Гены сначала верхнюю одежду, потом кое–как он стянул мокрое бельё, и мы выжали его как могли. Потом мы поделились с Геной сухим бельём. Он замёрз и его начало трясти. Мы соскочили с баржи и бегом побежали до дома. Мокрое пальто волокли мы с Серёгой. К себе Гена не пошёл – боялся, что накажут. Пошли ко мне и там дождались, пока вещи мал–мало подсохли на печке. Но пальто так и осталось мокрым. Гена даже не чихнул ни разу. Крепкий был парнишка. После этого случая мы стали поосторожнее, старались не приближаться к полыньям, и по каким–то признакам стали догадываться, где могут быть трещины. Они обычно появлялись на мелководье и недалеко от берега, когда уровень воды зимой опускался и лёд касался дна. А с полыньями было сложнее. Их часто их заносило снегом.
Ещё я ходил на зимнюю рыбалку со взрослыми родственниками, это был один из источников нашего питания. Ходили всегда по темноте, чтобы никто не увидел, где мы ставим снасти. В основном ловили налимов. Первое время я был, так сказать, на подхвате, но потом освоился и мне стали больше доверять. Ночь, мороз, метель, налимы показываются из проруби… Хорошо!.. Да, замечательное время я проводил на зимнем Иртыше…
Потом, к седьмому классу, мои друзья подросли, у них появились другие интересы, в основном шкодливого плана. Я увлёкся сборкой радиоприёмников, читал, занимался в секции лёгкой атлетики. Так что наши пути–дороги расходились всё больше и больше. Я продолжал ходить зимою на Иртыш. Иногда просто гулял, пробирался на острова, обследовал замёрзшие протоки, иногда катался на лыжах на противоположном правом берегу, он был крутой. Как–то увидел лыжников, проводивших соревнование на трассе, проложенной по реке. Меня удивило, что они так быстро бегут на лыжах. Я подошёл поближе. Оказалось, у них у всех лыжи крепились к ботинкам. Мои лыжи по старинке были с ременными креплениями. После этого я стал учиться бегать на лыжах, копируя, как мог, технику лыжников. Но, похоже, что–то я делал неправильно. Бегал–то я довольно быстро, но это скорее за счёт силы, а не техники.

Перерыв

В восьмом классе было как–то не до лыж – я работал и учился. Работал до самого начала учёбы в девятом классе. Мы переехали в другой район, и теперь жили далеко от реки. В начале учёбы снова встал вопрос, чтобы пойти работать, но я наотрез отказался. Ситуация теперь была более–менее, острой необходимости в этом не было. Как мне доставались те заработки, никто не знал. Видели только результат. А процесс был такой, что я бы предпочёл не повторять. Деньги такая вещь, что только поставь их во главу угла, всё будет кончено.  И я могу повторить – всё. В общем, сказал, что летом поработаю, а во время учебного года чтобы меня не дёргали. Больше на эту тему мама разговор не начинала.
Учился я довольно старательно. Хотел записаться в секцию лёгкой атлетики. Привыкшее к физической нагрузке тело требовало движения, да и вообще я привык заниматься спортом. Но поблизости секции лёгкой атлетики не было, а ездить в город было далеко. До снега я сам бегал по лесу. Сначала это был красивый осенний лес; в основном там были берёзы. Потом листья облетели, некоторое время они лежали мягким и пушистым светло–жёлтым ковром. Потом от дождей и первых заморозков они пожухли, слежались. Эта умершая листва и голые деревья вызывали какие–то пронзительные, щемящие чувства, когда я бегал по окрестным лесам. Я бежал наугад, не разбирая дороги, не зная, что ждёт меня за очередным перелеском. Ступни ног как–то обрели необыкновенную чувствительность, и я был абсолютно уверен, что не выверну ноги, хотя под слоем листвы невозможно было разглядеть многочисленные ямки, рытвины, корни деревьев. Ноги сами чувствовали, что надо делать.
Выпал снег. Некоторое время я продолжал бегать, но в конце концов снега навалило столько, что бегать стало невозможно. Я пробовал бегать по дорогам, но это было и опасно, и неинтересно. Мысль купить лыжи пришла как–то сама собой. И вот я приделываю металлические крепления к лыжам и высверливаю дырочки в подошвах ботинок. По инструкции всё вроде просто, но я помучился, прежде чем всё подогнал. Было уже часов десять вечера, но не ждать же до следующего дня! На улице светила просто сумасшедшая луна. Было видно как днём. Я знал, где начиналась лыжня в лесу, и сразу направился туда. Вот уж я отвёл душу! Домой пришёл уже в первом часу. И я стал бегать на лыжах. Так и бегал до конца зимы, не задумываясь, зачем я это делаю. Просто нравилось бегать, и всё. О чём тут ещё думать?

Начало летних каникул

В начале лета ребят нашей школы послали на военные сборы при танковом училище – в школе было военное дело. Училище располагалось километрах в пятнадцати от города. Две недели мы жили в походных палатках. В Сибири говорят, что июнь ещё не лето, а август уже не лето. И это правильно, могу подтвердить. Ночи было холодные, но в палатке спать было можно. А вот когда нас с Толей поставили на ночь в наряд сторожить кухню, вот тут мы намёрзлись. С севера задувал ледяной ветер, в воздухе носились снежинки. Мы разожгли костёр и стаскали к нему всё, что плохо лежало и могло гореть. Как могли, загородились от ветра, но все наши меры плохо помогали, поскольку одеты мы были слишком легко. Мы с Толей попеременно заслоняли друг друга от ветра в спину, пока один обогревался у костра. Потом я не выдержал, и мы стащили чехол с полевой кухни и завернулись в него вдвоём. Кое–как дотянули до утра, измучившись. Но пост не покинули. Ночью приходил парнишка из другой школы, сказал, что всё время голодный. Нам оставили буханку хлеба на ночь, и мы с ним поделились. Он посидел чуть у костра, но моментально замёрз и ушёл. В такую тёплую и такую уютную палатку.

Дней за пять до окончания сборов среди школьников началось брожение. Выплыли какие–то хулиганистые личности и начали подзуживать народ к коллективной драке. Что такое драка нескольких сотен шестнадцатилетних парней ночью, и чем она может закончиться, особо объяснять не надо. Я стал замечать следы активной подготовки в виде заготовки палок, дубин, солдатских ремней, кастрюль в качестве шлемов. Появились какие–то цепи, кое–кто имел холодное оружие. Откуда всё это появилось в лагере, оставалось только гадать. Дело могло принять серьёзный оборот. Так бывает и с одним человеком, и с группой людей. Никто не хочет вроде какого–то события, но всех несёт и некому нажать на тормоза. Процесс начинается незаметно, каждый вроде не хочет предпринимать каких–то усилий, чтобы остановить его, надеясь на других, что ли, или вообще ни о чём не думая, отгоняя самые мысли о возможных последствиях. Появляются всего–то несколько заводных, а остальные, так–то вроде нормальные люди, попадают в течение, организуемое такими оголтелыми, и их тоже несёт в общем потоке навстречу если не трагедии, то серьёзным проблемам точно.
Никто не хотел показаться трусом. Тем более в нашем городе, где едва ли не две трети населения были завезены на строительство химических заводов–гигантов, отнюдь не по своей воле. Драки с участием нескольких сотен человек не были такой уж экзотикой. И это не были кулачные бои. Каждый вооружался во что горазд. И, надо сказать,  этот менталитет успешно овладевал массами некогда самого культурного сибирского города.
В ночь запланированной драки никто не спал. Пологи палаток завернули, чтобы быстрее выскочить и не опоздать к началу представления. Брожение усиливалось, всеобщее возбуждение, казалось, электризовало воздух. Я пытался переломить ситуацию. Нашёл кое–какую поддержку сначала в своём классе. Причём наиболее влиятельные и авторитетные ребята как раз меня не поддержали. Они предпочли держать марку бесстрашных. Я знал нормальных ребят из параллельных классов. Вася Попов был один из них. Мы стали ходить от палатки к палатке и отговаривать школьников от драки. Нашли зачинщиков из других школ и начали вести с ними переговоры. Тут же объявились те, кто, чтобы продемонстрировать свою храбрость и готовность к драке, начали нарочито агрессивно приставать к нам и возмущаться нашей миротворческой деятельностью. Я рявкнул пару раз, и они успокоились. Всё, что им надо было, они уже получили – их боевой идиотский задор был продемонстрирован на глазах уважаемой публики. Связываться со мной в их планы не входило, тем более я был не один.
Более серьёзным препятствием оказались хулиганистые ребята из нашей школы. По–видимому, они и были основными заводилами и инициаторами конфликта. А парни там были на этот счёт серьёзные, чему свидетельство их многочисленные контакты с милицией. Разговор с ними прошёл, можно сказать, по лезвию ножа. Потом мы ещё походили между палатками, говоря, что “кина не будет”, надо разворачивать полы палаток и отправляться спать. Когда все, наконец, угомонились, пришли взрослые. Может, что заметили, а может, и скорее всего именно это, кто–то им сообщил. Но припожаловали они что–то поздновато. Одевались, наверное, долго.
Утром на построении по поводу ночного происшествия были высказаны несколько ласкающих слух слов, но я понимал, что говорится это больше для порядка. Больше такой ночи не повторится.

Потом надо было отработать производственную практику в школе. Но тут я сумел “срезать угол”. Мы должны были сделать штук шестьсот табуреток для школы. Конструкция была простая. Из двух труб выгибались дуги с помощью рычага и блока, потом дуги сваривались, и к ним прикреплялось сиденье. Я договорился с завхозом, что как только сделаем табуретки, он зачтёт нам практику. Почти все остальные девятиклассники уезжали на уборку черешни в Крым. Не взяли самых хулиганов и меня. Я хулиганом не был, но мне персонально сказали, что в Крым не возьмут. Особых причин не было, просто директор относился ко мне насторожённо, и на всякий случай периодически объявлял мне выговора. По административной линии он не гнушался делать это сам, а по комсомольской линии выговора объявлял комитет комсомола, где секретарём был молодой преподаватель. Да я бы и сам не поехал в Крым, к тому времени я уже договорился, что буду работать подкатчиком на фабрике первичной обработки шерсти. Тем не менее.
Ребята на практике на самом деле были ничего, без своих лидеров. А их заводилы школьную практику просто проигнорировали. Я завёлся на работу, некоторые ребята последовали моему примеру. Однако не все. И дело даже не в их “принципиальной” позиции, просто они не были способны работать по–человечески, с полной отдачей. Вскоре табуретки были готовы. Всё, свободен! Можно надевать новый хомут.

Работа на фабрике была простая – подкатывать тюки шерсти к сортировщицам, которые, как легко догадаться, сортировали шерсть на больших столах, обитых жестью. Для такелажа довольно тяжёлых тюков – в среднем килограммов по сто, сто сорок – использовался крюк, к которому я уже сам приделал рукоятку. К крюку привыкаешь так быстро, что вскоре он становится как бы продолжением руки. Отсортированную шерсть набивали в здоровенные мешки, и я тем же крюком закатывал их на транспортёр, собранный из деревянных планок и идущий посередине цеха. Некоторые планки на транспортёре были сломаны, и я несколько раз проваливался, закатывая мешки, но как–то успевал выскакивать. Работа как работа. Трудились мы вместе с одноклассником, Володей Гузенко. Он был подкатчиком в соседней бригаде, прямо напротив нашей, через транспортёр. Но работал я только до конца июля. Весной занял второе место на областной олимпиаде по математике, и пришло приглашение в летнюю физико–математическую школу в Новосибирском Академгородке.
За неделю до отъезда я сказал, что с первого августа увольняюсь. Я и не подозревал, что это вызовет такие страсти. Женщины в бригаде были недовольны, но так особо не донимали, кроме бригадира и ещё одной бабёнки. Та вообще, казалось, была обозлена на весь белый свет. Я весело зубоскалил в ответ. Виду не показывал, что меня задевают их колкие замечания, но вообще–то за оставшуюся неделю эти острословы мне порядком надоели. Некоторые женщины отнеслись с пониманием, а тётя Катя при всех сказала, что, мол, раз у меня голова соображает в арифметике, то надо обязательно учиться и получать образование. И тогда, может, у меня будет интересная работа в конторе. А кипы катать, добавила она, много ума не надо (кипами называли тюки с шерстью.) Один на один она мне потихоньку шепнула:  “Девки завидуют, у них дети учатся плоховато, потому им глаза и колет. Не обращай внимания. Бабы – дуры.” Если бы только бабы…
Надо было подписать обходной листок, чтобы получить окончательный расчёт. Это мероприятие сопровождалось небольшим извержением страстей, баллов так на семь по шкале КЗОТа (кодекс законов о труде). Начальник отдела кадров, пожилой сухопарый мужчина, просто был вне себя. Конечно, ему надо было искать замену, но его зацепило что–то другое, до того он разошёлся. Брызгал слюной и орал матом так, что на шее вздулись вены. Грозился не выплатить мне расчёт, обещал заставить отработать две недели, и вносил другие неинтересные предложения из той же обоймы. Но я то знал, что по закону он всё равно не имел права. Это была временная сезонная работа, и я не обязан был работать две недели после того, как написал заявление об увольнении. Так что я подстроился к его тональности, и у нас получился очень интересный дуэт. Послушать его сбежался весь отдел кадров, большая часть бухгалтерии и отдельные представители планового отдела, работавшие на первом этаже. В конце оживлённого обмена мнениями об интерпретации некоторых статей закона о труде сотрудница выдала мне обходной листок, как бы в награду за мои ораторские способности и знание буквы закона. В качестве бесплатного довеска она высказала соображение, что с таким характером я могу далеко уйти, но она искренне надеется, что милиция меня всё же рано или поздно остановит. Разве можно так грубить пожилому человеку? На что я убеждённо ответил, что иногда не только можно, но и нужно. Вот, к примеру, не выскажи я сейчас её начальнику свои соображения, не выдали бы мне обходной листок. В ответ она только безнадёжно махнула рукой. На самом деле я не грубиян, а вполне доброжелательный человек. Но только если мне отвечают взаимностью. А иначе, как говорится, извиняюсь – как аукнется, так и откликнется. И с откликами у меня большой задержки не бывает.

В летней физ–мат школе Академгородка

Первого августа я уже знакомился с соседями по общежитию. Время в Академгородке я провёл просто великолепно. Мы приехали со знакомым, Геной Улановым, он учился в параллельном классе. Хороший такой парень! Встретились с ним в поезде. Потом познакомился с другими, тоже хорошими ребятами. Помимо занятий в школе в основном я там играл в баскетбол, и за месяц очень прилично поднял свой уровень мастерства. Так что когда начали съезжаться студенты, мы с Геной стали непременными участниками весьма напряжённых и бескомпромиссных игр.
В конце пребывания проводили всесибирскую олимпиаду. Я написал вроде неплохо, но наш математик, руководитель группы, сказал, что две задачи я сделал неправильно. Я, тем не менее, испытывал какой–то дискомфорт на этот счёт. Но вроде сказали, о чём тут разговор. Однако потом, дня через два, это чувство неудовлетворённости возобладало, и я попросил математика, чтобы мою работу посмотрели ещё раз. Рассказал ему свои решения. С большой неохотой он согласился. Оказалось, что одну задачу я сделал всё–таки правильно, и теперь работа получила призовое место.
Но чувство дискомфорта не проходило. Казалось, что мне ещё надо? Уже под вечер последнего дня, перед общим собранием и вручением призов, я нашёл нашего математика, и попросил разобраться со второй задачей. Он объявил, что никуда не пойдёт, нечего людей смешить – работу уже проверяли два раза. Но я продолжал настаивать – знал, что сумею его заставить. Так оно и вышло. Второй преподаватель, по физике, был жёстче, с тем было бы сложнее. В общем, пошли мы искать членов оргкомитета олимпиады. Дело было к вечеру, но народ попался отзывчивый. Ну, и я дожимал своим напором. Задачу смотрели четыре человека. Я упорно защищал своё несколько необычное решение, объяснял, рисовал диаграммы. А задача была интересная. На плоскости произвольно намазали и набрызгали краски трёх цветов. Надо было доказать, что для любого произвольного расстояния на этой плоскости существуют две точки одного цвета. Решение состояло из построений и логических рассуждений.
И вот один из участников разбирательства, наконец, понял мои не очень внятные объяснения. Его осенило. Теперь мы уже были двое против трёх. С прибытием подмоги дело пошло быстрее. Наконец, последние вопросы были сняты, и они засчитали задачу. Я решил, что дело сделано.
Однако не тут–то было. Утром на общем собрании вручали грамоты за призовые места. Мне дали грамоту за третье место, хотя с добавлением последней задачи у меня было решено всё. Я тут же, на собрании, пошёл к нашему математику, сидевшему неподалёку от трибуны, разобраться, в чём дело. Он сказал, что грамоты уже были напечатаны, решили ничего не переделывать. И что, мол, ну какая мне разница, какое место занял. Всё равно это ничего не решает. Я испытывал двойственное чувство. Меня к тому времени уже много раз обманывали по жизни, так что я довольно спокойно проглотил и эту несправедливость. С другой стороны, мне как бы и не нужно было официальное признание, я его добивался больше для порядка, что ли. Наградой было собственное чувство удовлетворения, что задачи–то я все решил.

Числа двадцать четвёртого августа участников школы начали отправлять по домам. Часть оставили учиться в школе–интернате при университете. Кто жил далеко, как Гоша с Магадана, домой не поехали, и ждали начала занятий. Кстати, Гошу изначально не взяли, но он хотел остаться. Мы с Геной сходили туда–сюда, нахвалили Гошу, настроили наших преподавателей на поддержку, и Гошу в итоге приняли.
Но мы с Геной уезжать не спешили. Я как–то не горел желанием провести остаток лета с утра до вечера на огороде, куда бы меня немедленно командировали по прибытии. А дел там вечно невпроворот. То сарай построй, то грядки на зиму перекопай, то навоз растащи. Да, что об этом говорить… У Гены тоже были причины особо не торопиться осчастливить родных своим появлением.
Сначала мы прибились к тем, кто ждал начала занятий, и с ними ходили в столовую. В столовой работали студентки, отношения у нас были вполне доверительные, вплоть до того, что мы сами заходили на кухню и накладывали себе еды сколько душа желает. Но, правда, и мы им помогали подтащить что тяжёлое. Такое взаимовыгодное сотрудничество, или своего рода симбиоз, кому что больше нравится. Вскоре зачисленных в школу перевели в своё общежитие. Мы сменили пару комнат, прежде чем устроили себе убежище в нежилой комнате в полуподвале другого общежития – там были складированы кровати. Мы же их и натаскали по просьбе коменданта. В столовой нас по–прежнему подкармливали, и как–то нелегальная жизнь наладилась. Мы знакомились с прибывающими студентами, и по–прежнему до одури играли в баскетбол, ходили купаться на Обское водохранилище, хотя вода была уже довольно холодная. Но ведь вода! Когда ещё в Сибири купаться? Отъезд мы запланировали на тридцать первое августа – первого числа начинались занятия в школе.
Вечером тридцатого августа я сидел на скамейке, напротив общежития, и во всё горло распевал песни, аккомпанируя себе на гитаре. Играл я так себе. Гитару мне дал очень хороший и душевный парень, живший с нами в одной комнате во время летней школы. Дело шло к полуночи. Студенты, живущие в общежитии, по–разному реагировали на мой концерт. Некоторые нетактично предлагали мне больше не петь. Другая, большая и лучшая часть, просила петь песни на заказ. Я не обращал внимания на первых и прислушивался ко вторым.
И вот, уже где–то в первом часу ночи, я самозабвенно вывожу слова песни: “Это так, но ты с Алёшкой, несчастлива, несчастлива, но судьба связала вместе нас троих…”. Это песня была шлягер того сезона, по крайней мере в Сибири. Раздаются звуки минорных гитарных аккордов, мой голос прорезает тишину прохладной сибирской ночи. Над головой шумят сосны. Очень романтичная и такая располагающая к пению обстановка.
Но, видать, какая–то зараза вызвала дружинников, и они грубо прервали мои творческие поиски. Пришлось объясняться. Я пообещал закончить концерт, пусть только они дадут мне допеть песню. Она исполнялась на бис. Но они не дали. Я картинно крикнул в сторону окон общежития, уже в основном тёмных: “Дорогие друзья! Меня уводят в мрачное подземелье, где среди осклизлых стен предстоит провести остаток своих дней! Прощайте!”.
Кто–то отозвался из темноты: “Приходи завтра!” Уже на ходу, находясь среди дружинников, я успел ответить: “Поздно, мой друг! Праздник закончился! Завтра в это время между нами лягут семьсот километров непроходимой тайги и грязь родного чкаловского посёлка в Омске! ”
Раздалось несколько голосов: “Прощай, омич! Спасибо!”
– “Ну вот, видите, ребята, ничего плохого не произошло, зря вы всполошились”, – сказал я своей свите. Мы ещё поговорили немного, и они решили отпустить меня с миром, а не тащить к себе в опорный пункт и составлять протокол о нарушении общественного порядка. Я пошёл в свой полуподвал. Уже у самого общежития меня догнали два дружинника. “Неужели передумали?” – подивился я. Но всё оказалось проще.
– “Спой про Алёшку”, – попросил один из них.
– “Да вы что, ребята?!”
– “А пойдём в беседку в роще, ты так негромко, никто не услышит”.
В рощу так в рощу. Я спел песню об Алёшке, потом ещё несколько песен. Но тут я и сам захотел спать и распрощался с благодарной публикой.
Гена спал, окружённый наваленными нами почти до потолка панцирными сетками. Тусклую лампочку возле двери он предусмотрительно не выключил, чтобы я в темноте не врезался в угловатый метал. Я чувствовал, что провёл в Академгородке очень хорошее время, которое уже никогда не повторится. Праздник и в самом деле закончился. А не поехал, так бы и проработал всё лето на своей фабрике подкатчиком. Тоже ничего, но всё познаётся в сравнении…

Лыжный сезон

И вот снова навалило снега, и я почти каждый день бегаю на лыжах. Прихожу из школы, накладываю подходящую мазь, и бегу трусцой до леса, метрах в двухстах от дома. А иногда, если снега много и занесло железнодорожные пути между домом и лесом, надеваю лыжи прямо у подъезда, и по снегу перехожу рельсы. В зависимости от погоды я пробегаю от пятнадцати до двадцати пяти километров, практически каждый день. Потом ем, недолго сплю, и уже потом занимаюсь, обычно до половины первого. В шесть тридцать подъём. Спать охота, аж пошатывает. Одеваюсь, и на автопилоте в темноте иду на автобусную остановку. Иногда за мной заходит приятель, Гена, живущий в соседнем подъезде. Он пребывает в таком же сомнамбулическом состоянии. Но мороз быстро делает своё дело, и сон вскоре улетучивается.
Хорошее это дело, беговые лыжи! Ну, в смысле пользы для здоровья. Я ещё в детстве читал рассказ о самбисте, который стал заниматься лыжами – из–за того, что ему нравилась девушка лыжница. Но, кажется, у него там ничего не получилось. В смысле девушки, а на лыжах он неплохо бегал. А потом он вернулся в борцовский зал и всех победил. И так это всё драматично происходило, и писатель всё так точно описал, что я прямо чувствовал эти борцовские маты, их жёсткое прохладное прикосновение к коже, потому что я и сам в седьмом классе занимался самбо. И все эти описанные захваты и подсечки я знал, и хорошо представлял, когда противник грубо и жёстко хватает за куртку и рвёт на себя, чтобы провести приём.
И когда я читал рассказ, я прямо–таки волновался и болел за этого парня. Благодаря лыжам у него было хорошее дыхание, и он выдержал натиск чемпиона в финальной схватке. А о бывшем чемпионе было сказано, что тот проводил время в закрытых спортивных залах, и потому у него дыхание было хуже, чем у нашего героя. Потом я только беспокоился немного за этого парня, что он перестанет заниматься лыжами, и тоже станет проводить всё время в борцовских залах, и может испортить своё замечательное дыхание. Но как там оно на самом деле дальше пошло, я не знаю. Автор на этот счёт промолчал. Да, а с девушкой, кажется, у нашего героя после той победы отношения наладились. А может, и нет. Я не помню. Это не такой важный момент, чтобы на него обращать внимание. Рассказ был о лыжах и соревнованиях по борьбе. А этот парень, он был боец. И вообще, молодец. А девушки… Ну что там говорить. Тётя Катя об этом уже сказала, зачем мне повторяться. Хотя, как и во всём, бывают исключения.

Декабрь выдался холодный даже для наших мест. Сами морозы ещё ничего, но сорок градусов с ветром, это холодновато. Стоишь на остановке, а ветер продувает пальто насквозь, и ледяной воздух «ласкает» спину вселенским холодом. Пальто хорошо проветривалось, и даже молодая кровь не успевала компенсировать приток чересчур свежего воздуха.
У меня была чёрная лыжная мазь для низких температур, ниже тридцати градусов. Однако пользы от неё не было, лыжи всё равно не скользили по снегу. Полное представление о таком катании на лыжах получить довольно просто, причём не подвергая себя воздействию низких температур. Достаточно в летний солнечный день взять с собою на пляж беговые лыжи и попробовать покататься по песку. Это даст хорошее представление о занятиях лыжами в том декабре. В это же время начались проблемы с креплениями. Год назад я купил крепления на шести мелких шурупах, отдав им предпочтение перед креплениями на четырёх более длинных. Боялся, что лыжи могут потрескаться. Но мелкие шурупы начали вылетать. Я пробовал укреплять их, вывёртывая, потом набивая в гнёзда палочки, и снова завинчивал. Помогало, но ненадолго. Хотел поменять крепления на другие, с четырьмя шурупами, но гнёзда по странной прихоти инженеров почти совпадали.
Сдвинуть крепление я не то чтобы не догадался, а опасался – центр тяжести лыжи тогда сместится по отношению к креплению, и я этому нарушению пункта инструкции внутренне всячески сопротивлялся. Сейчас бы я именно так сразу и сделал, зная, что реальность позволяет довольно большие люфты во многих случаях, и вообще я сейчас предпочитаю больше руководствоваться здравым смыслом. Это не просто, не всегда получается, но можно. Себе надо доверять. А тогда я подпал под влияние стереотипа «точность». Обобщение этого (губительного по сути) стереотипа формулируется также как «следуй букве инструкции, закона, указания, правил, идеи, …». Жизнь явление настолько сложное, многообразное и динамичное, что даже его отдельные аспекты невозможно описать более–менее адекватно набором фиксированных правил. За любое неадекватное представление о жизни надо платить. Когда больше, когда меньше, а иногда приходится отдавать всё, что есть. Повторюсь, всё. И при этом не имеет значения, в какую сторону произошло смещение от адекватной оценки ситуации. Один, волевой и сообразительный, свернул себя в бараний рог за ради несколько ошибочной идеи. Другой, бездельник и недалёкий человек, не способен предвидеть очевидные последствия своих действий. И там и там – неадекватное представление о реальности, и в итоге заплатят оба (второй больше). Неадекватность такой товар, что на неё нет распродаж.


Поход по зимнему Уралу

Перед зимними каникулами мы задумали поход по Уралу. Сначала собирались просто пойти на лыжах на север вдоль Иртыша. Но потом Серёжа, который знал взрослых опытных туристов, договорился с одним из них, Валерой. Он согласился возглавить наш поход, предложив маршрут по Уралу. Мы должны были пройти на лыжах из Златоуста в город Карабаш, или дальше, до Кыштыма, если будет время и желание. Валера со скандалом отпросился на своём заводе. Он работал слесарем–инструментальщиком.
Числа второго января мы сели в поезд, и по–о–ехали! Вася, с которым мы утихомиривали народ на сборах в военном училище, нас провожал, и у меня до сих пор есть фотография с Васей, запечатлевшей момент проводов. Ночью мы приехали в Златоуст, и с утра пораньше отправились в Карабаш. Нам предстояло пройти порядка сотни километров по тайге и невысоким горам Южного Урала.
Мне в походе понравилось. Зимняя тайга была волшебно красивой. Довольно пологие подъёмы и спуски не утомляли, по крайней мере, меня, зато открывавшиеся виды просто очаровывали. Я до сих пор помню в деталях многие зимние картины того похода, окрашенные богатейшей гаммой волнующих и глубоких эмоций. С перевалов и скалистых возвышений открывались уходящие в даль невысокие хребты, в  основном покрытые таёжным лесом. И эти виды были пронизаны светлой, закатной грустью уходящего зимнего дня, от чего млело сердечко, и было сладко и хорошо, так, что так бы и сидел на скале до темноты, растворяясь в этих чувствах, купаясь в обволакивающей смеси сладкой грусти и щемящего надрыва. И было неважно, какая погода. Шёл ли снег, светило ли солнце, эмоции, как волны, поднимали и несли меня, ласково трогая каждую жилочку, каждую струнку в моей душе. И всё моё существо отзывалось, открывалось, и тянулось навстречу непонятно чему, что там было впереди.
В поэме «Нити» я посвятил походу несколько строф, но они только в малой степени передают жившие тогда во мне чувства – при написании поэмы я преследовал другие цели.

Рюкзак тяжел – легка дорога,
Безветрен день. Ель–недотрога.
И солнце в холоде небес
Сиянье льет в таежный лес.
 
Чудным изгибом снег на соснах,
Изба в лесу, бушлат на досках.
Тепло дороже тесноты,
Поутру хмарь, следов кресты...
 
Еще изба. Дружна ночевка.
В лесу снег рыхл, и лыжам топко,
Я тихо весел, вверх ползу...
Ах, чудо дней младых в лесу!..
 
Лег на снег лапник (ветки сосен).
Костром нагреты... Дух стал росен.
Сон на морозе – подремать,
И хочется скорей вставать.
 
До боли в мышцах «отдых» тела.
Быстрее на ноги, за дело.
Бахилы, лыжи, рюкзаки...
Вниз! В ложе сонное реки.

Раза два мы находили избушки для ночлега. Спать там было тесно и неудобно, но терпимо. Ночуя на улице, разводили большой костёр, возле него стелили сосновые ветки, лапник. На ветки клали полог, и спали. Костёр прогорал, становилось холодновато, но, в общем, так ночевать вполне можно. Тут даже больше психологически надо настроиться, понять, что опасности замерзнуть нет. Главное – настроиться. Раз пройдя через это, потом уже просто. Если температура воздуха градусов до двадцати мороза, можно спокойно ложиться на улице и спать, что я и делал неоднократно впоследствии. Надо только подстелить что–нибудь под спину, иначе растопишь снег, и одежда промокнет. Человек существо с большим запасом прочности, спасибо процессу эволюции и естественному отбору.
Из–за слабых креплений у меня всё время были проблемы. На привале я чинил лыжи, но на следующий день, где–нибудь на спуске, шурупы креплений снова вылетали. Бывало, я по несколько часов шёл на одной лыже, а вторую тащил в руках. На свободную ногу надевал валенок, и таким вот прискоком и перемещался, на каждом втором шаге хорошо проваливаясь в снег. Ничего, ни разу не отстал.
Поход с моей точки зрения прошёл хорошо. Помню, что мы много шутили, смеялись, Валера нам рассказывал разные туристические истории. Я был как–то несколько обособлен от группы. Вроде все вместе, а всё равно как бы сам по себе. И Валера периодически давал мне это понять. То ему казалось, что я мало забочусь о костре, хотя в это время я весь в мыле пилил в отдалении деревья на дрова, и стаскивал их к костру по пояс в снегу. Я понимал, что народ устал, силёнок немного осталось, и работал, что называется, остервенело, и за себя, и за того парня, который в это время тёрся возле костра. Ребята старались, как могли, это я понимал, и потому просто молча делал ломовую работу. Но надо сказать, что Валерины упрёки никакого влияния на меня не оказывали. К тому времени я успел побывать в ситуациях, по сравнению с которыми его претензии звучали сладкой музыкой. Для меня всё было просто чудесно, и сам я к Валере относился очень хорошо и с уважением. Я ему до сих пор благодарен за тот поход.
Вообще–то нам везло. В последний день перед Карабашем стало на глазах холодать. Недалеко от города крепления в очередной раз вылетели, на сей раз на обеих лыжах. Я переобулся в валенки, и пешком по глубокому снегу добрался до города. Пешком я тоже не отстал от группы, догнав её уже на входе в Карабаш. Я же говорю, ежедневные тренировки на лыжах большое дело.
Валера договорился, что мы заночуем в городском спортзале. На фотографии мы стоим возле этого спортивного зала. По изморози на шарфах и шапках видно, что погода довольно морозная. На тот момент было уже хорошо за тридцать. Я стою справа, мой друг Володя рядом, а из–за его спины выглядывает другой Володя, из параллельного класса. А ещё с нами был третий Володя, тоже из нашего класса, такой

хороший весёлый парень. Но чересчур неугомонный и несколько авантюрного склада. Вскоре он сбежит из дома, прихватив с собою Толю, с которым мы вместе так бесстрашно охраняли полевую кухню. Ну и в результате Володю потом попрут из школы, и доучиваться он будет в другом месте. А Сережа нас фотографирует. Вот и вся наша туристская компания. Хотя на классических туристов мы на этом снимке не очень похожи.

Обустроившись в спортзале, мы торжественно отправились в городскую баню. Когда вышли оттуда, было темно, и довольно холодно. Прохожий порадовал нас, что сейчас на улице около сорока двух градусов. Да, в такую ночь на улице особо не выспишься. Повезло. Вернувшись, мы поели. Тут пришли баскетболисты, сборная команда города. Мы с ними, конечно, сразились, и, самое смешное, выиграли. Серёжа играл за клубную команду города, а у нас в классе баскетбол был любимой игрой, так что мы за счёт слаженной командной игры обыгрывали все остальные классы, включая Серёжин (всего в нашей школе было пять десятых классов).
После игры я починил свои лыжи, приготовившись к переходу в Кыштым. Наконец–то у меня хватило ума не заниматься ерундой, а просто перекрутить крепления на новое место большими шурупами. Сверла у меня не было, но я высверлил отверстия под шурупы шилом. А шурупов я с запасом из дома набрал, разных, не надеясь на крепления. Окончив работу, я радостно завопил на весь спортивный зал, что теперь можно идти до Касли, что там Кыштым!
Перед тем, как мы улеглись спать на спортивных матах, произошло ещё одно незначительное событие. (А из них и складывается в основном жизнь, и ими же во многом и определяется – называется кумулятивный эффект). Валера вытащил бутылку водки, отметить приход в Карабаш. Я отказался пить, сделав это спокойно и безмятежно, без всяких там задних мыслей. Однако на противоположной стороне этому событию было придано большее значение. Мой отказ внёс дополнительную насторожённость в Валерину душу и вызвал плохо скрываемое раздражение. Овца, которая вечно отбивается от стада, и ходит где–то сама по себе – какому пастуху это понравится? Со стороны товарищей мой поступок вызвал двойственное отношение. На самом деле пить особо никто не хотел, я уверен, но ведь Валера предлагает, как отказаться, не по–мужски. Надо поддержать компанию. Какие уродские стереотипы создают люди, и как послушно, слепо им потом подчиняются. После этого люди считают себя разумными существами?.. Да полно!.. Это лесть, и лесть наглая, бесстыжая.
Что до меня, то я не обратил на эпизод ни малейшего внимания. Я продолжал купаться в радостном ожидании завтрашнего дня, предвкушая переход, как мне казалось, по более пересечённой местности. Почему–то это грело душу и приводило в радостное возбуждение. Я вообще чувствовал себя в горах очень комфортно, что–то во мне на этот счёт было заложено от природы. По пути мы делали попытку зайти на Таганай, небольшую, но тем не менее самую высокую гору Южного Урала. Однако до вершины мы не дошли. Валера, по–видимому, опасался за ребят, чувствуя ответственность. К тому же встретившиеся нам туристы запугали его рассказами о сильном ветре на подступах к вершине, из–за чего якобы они вынуждены были повернуть назад. Что значит ветер? Он всегда есть. Потом, погода меняется. Ветер явно стих с утра, когда они делали попытку зайти на вершину. Жаль. Я так хотел подняться на гору. Можно было бы сделать это втроём или вдвоём, в конце концов, раз ребята подустали. Но Валера рассудил по–своему. Может, он и прав был с точки зрения безопасности, но, по–моему, он чересчур перестраховался в данном случае. И мы недополучили столько колорита!..
Утром Валера объявил, что поход закончен, дальше будем добираться на автобусах. Двое участников заболели, да и лыжи у половины состава были в плачевном состоянии, а ремонтировать их ребята явно не собирались. Было досадно, но ничего не поделаешь. Праздник закончился. Наступили трудовые будни.
В Омск вернулись ранним морозным утром. Мы с Валерой жили неподалёку друг от друга, домой добирались вместе, в насквозь промёрзшем  и заиндевелом изнутри троллейбусе. Валера опять нашёл повод высказать свои соображения, что я делал не так в походе. Может быть, что–то я делал не так – я не ангел. Но, думаю, была более глубокая причина его недовольства. Я был сам по себе, делал то, что считал нужным и так, как считал нужным. В обществе людей это не приветствуется. Но тогда я этого не понимал, да и вообще не задумывался на эту тему. Жил, как мог, и все дела. В ответ я просто дружелюбно рассмеялся, и сказал примирительно: «Да ладно, Валера, чего ты. Всё нормально, не бери в голову», – и подмигнул ему. Валера только рукой махнул. А я к нему хорошо относился. Он молодец. И спасибо ему большое за тот поход. А погиб Валера глупо, через десять лет. Выпил, и полез купаться в Иртыш. Алкоголь, пьянство, если подумать, ну это такая дикость, что дальше некуда! Но люди живут больше не разумом.

Первое соревнование

Учёба после зимних каникул началась со школьного собрания, на котором директор до глубины души возмущался нашим походом, усмотрев в нём нарушение всего и вся. Сам я помалкивал на всякий случай, но когда вовлечено пять человек, шила в мешке не утаишь. По обыкновению, я оказался крайним, и по инициативе директора был удостоен роли организатора похода и соблазнителя остальных невинных жертв моего коварства. Я как–то и этому событию не придал большого значения. А зря. Дело шло к окончанию школы, и тёплые, дружественные чувства директора к моей скромной персоне вполне могли материализоваться в нечто более существенное, чем сотрясения воздуха (именуемые в просторечии звуковыми волнами).

Где–то во второй половине января я возвращался с лыжной прогулки. Погода наладилась, морозы временно отпустили, лыжня была отличная. Над головой вечерело синее безоблачное небо, ветер к вечеру утих. Слышны были только скрип снега под лыжами, да звук втыкаемых в снег лыжных палок. Недалеко от дома меня перехватил мужчина лет сорока пяти.
– Слушай, парень, я смотрю, ты на лыжах часто бегаешь. В каком обществе?
– Да ни в каком, просто бегаю, – озадаченно ответил я, не понимая, к чему такой вопрос.
– Знаешь, нам надо человека выставить от пожарной охраны на соревнование по лыжам. А у нас, откровенно, говоря, некому, народ уже в возрасте.
– Ну, то есть подставным, да? – уточнил я.
– Вроде, – чуть замявшись, ответил мой собеседник.
В этот момент я понял, что мне вообще–то охота поучаствовать в соревнованиях. А то бегаю, бегаю, интересно узнать, хоть что у меня за уровень.
– Ладно. Сколько бежать, когда и где?
– Через три дня, за Амурским, пятнадцать километров, – торопливо выпалил мужчина.
Мы ещё поговорили, уточнили детали, и я отправился домой.

Первая лыжная гонка

Через три дня я не пошёл в школу, а взял лыжи, мазь, и поехал в пожарную часть. За день до этого я сходил в поликлинику, меня проверили и допустили на соревнования. Выступал я за военизированную пожарную охрану, Соревновалось спортивное общество «Динамо». Из гаража выехала пожарная машина, и мой, так сказать, тренер, которого звали Николай Иванович, пригласил садиться. В пожарной машине до этого я никогда не ездил, мне было интересно. Мы ехали по городу. Была середина зимы, снега было много. Но все улицы были расчищены, и вообще ощущалась какая–то забота о городе. Он выглядел довольно ухоженным. Чувствовалась, что город жил в напряжённом рабочем ритме, в каком–то деловом упорядоченном движении. Машины, автобусы, прохожие – все куда–то целенаправленно двигались, знали что им делать, как и где, все были заняты делом, по–видимому, очень нужным стране. И у меня было какое–то чувство общности со всеми этими людьми, с моим городом. Я ощущал себя его частью, и это уютное и уверенное чувство жило во мне, эмоционально окрашивало в спокойные и уверенные тона  всё, что я видел вокруг. И такой же уверенностью было окрашено туманное, но обязательно хорошее и интересное будущее. Где–то там, впереди, за горизонтом.
Наконец мы приехали. Я вышел из машины, пока оставив там лыжи. Вокруг царила атмосфера предстоящей лыжной гонки. Лыжники, все взрослые, разминались в накинутых куртках, натирали мазью лыжи, разогревались на нескольких тренировочных лыжнях. Я посмотрел, какую мазь накладывает народ. К моему удивлению, все накладывали по две мази. Одну, для более высокой температуры, под опорную площадку. Вторую, для более низкой температуры, на оставшуюся часть. Я быстро сообразил, почему. Тут я только начал понимать, какой же я дилетант в лыжных гонках. Но меня это как–то мало смутило. Я вернулся к машине. Николай Иванович уже был там. Он выяснил, что я стартую третьим. Задувал ветер, мела позёмка. Это значит, что первым придётся если не топтать, то раскатывать лыжню для остальных. Я натёр лыжи одной мазью, какая у меня была, и пошёл к старту. Там только собиралась судейская бригада. Лыжня была свободна, и я пробежал немного вперёд. Сначала трасса шла вдоль посадок , но метров через двести выходила на поле. Там крутила позёмка, лыжня была занесена. «Не здорово», – подумал я, – «Буду держаться за теми двумя, потом лыжню раскатают». Дистанция состояла из трёх кругов по пять километров.
Я вернулся к старту. Дальше всё пошло в убыстрённом темпе. Появился Николай Иванович, сказал, что пора на старт. Я попросил его засечь, за сколько пробегу первый круг. Я уже стоял перед стартом, но передо мной никого не было. Неожиданно выкрикнули мой номер, и сказали, чтобы я приготовился к старту. До меня только теперь дошло, что первым придётся стартовать мне. Судья поднял флаг вверх.
– Давай, давай, подходи! – я приготовился к старту.
– Марш! – я сорвался с места и размашисто заскользил по лыжне.
Посадки кончились, и началась занесённая лыжня. Бежать стало намного труднее. Но я продолжал держать темп. Пробежав метров триста, оглянулся назад. Никого. В голове мелькнула мысль, что так я, пожалуй, запалюсь. Но какое–то возбуждение гнало меня вперёд. Так я и прошёл почти весь первый круг в одиночестве, прокладывая лыжню для других. Перед самым завершением круга меня начали обгонять лыжники.
– Двадцать минут! – успел крикнуть мне Николай Иванович. «Не быстро», – подумал я. Прокладывание лыжни далось нелегко. Однако второй круг я ещё держался, пройдя его за двадцать одну минуту. В начале третьего круга силы оставили меня. Теперь я шёл, как говорится, на одних морально–волевых. Легко скользя, меня обходили другие лыжники. Я уже понял, что сделал глупость, потратив все силы на первый круг. Надо было подождать других лыжников, всё равно в итоге я бы от этого только выиграл. Но я держался. Выжимал из себя что мог, и даже немного больше. К финишу я выложился весь, без остатка. Я даже не мог наклониться, чтобы снять лыжи. Мало–помалу отошёл, наклонился, с трудом снял лыжи и пошёл к машине. Сел в кабину. Всё, что я чувствовал, это одну усталость. Пришёл Николай Иванович с результатом – шестьдесят семь минут. Выходит, последний круг я прошёл за двадцать шесть минут. Ладно, хоть так. Николай Иванович с сожалением сказал, что надо было мне кого–нибудь дождаться, все говорили, что лыжню сильно занесло. Я, безразличный от усталости, ответил: «Да я понял это, только на двадцать минут позже». Николай Иванович, поглядев на меня и, видимо, поняв, в каком я состоянии, утешил, что ничего, в следующий раз буду умнее. Я не ожидал никакого следующего раза, и, конечно, мне было досадно за свою глупость. Но я так устал, что и досада была такая, слабенькая, и нисколько не мешала наслаждаться тем, что можно просто сидеть и никуда не двигаться.


В поисках ответа

Через несколько дней я уже не испытывал никаких эмоций по поводу моего участия в соревнованиях. Теперь я мог спокойно проанализировать, что же произошло. Перед глазами так и стояла картина, как легко лыжники обходили меня на третьем кругу. Да, я устал, верно, но почему они–то так легко скользили? Что–то мне не давало покоя. Было какое–то смутное чувство неудовлетворённости.
За деревней, мимо которой я пробегал на лыжах, были сосновые посадки, в несколько рядов. В аллеях были проложены лыжни. Снег в посадках ложился ровно, без сугробов, так что лыжни были почти всегда хорошие. Я разгонялся изо всех сил, и на максимальной скорости летел через все посадки, метров триста. Зачем? Да просто так. Добежав до конца, я отдыхал, и снова нёсся на полной скорости до конца посадок. И так раз восемь. А потом бежал дальше, уже по лесу.
В один из дней мама послала меня на огород, привезти на санках картошки, банки с солёными помидорами, варенье. На огороде был погреб, где мы хранили продукты. Огород располагался в пяти с половиной километрах от нашего дома. Половину дороги санки надо было тащить по снежной целине, а остальная часть пролегала по дороге и «бетонке» – бывшей взлётной полосе.
Сколько я себя помню, столько и были эти огороды, один возле дома, второй в коллективном товариществе. А ещё картофельные поля. И сколько же времени я провёл на этих огородах! Каждый год, с ранней весны до поздней осени, в лучшем случае через день, я должен был принести в жертву этому божеству часть своего времени. И работал там, как проклятый, не разгибая спины. Всё давай, давай… С семи лет я должен был перекапывать полностью огород у дома, а затем ухаживать за ним всё лето – поливать, удобрять, полоть. Мы ещё и капусту одно время сажали на правом берегу, так мне приходилось переплывать Иртыш на лодке, чтобы полить эту капусту. Сколько же земли я переворочал за свою жизнь… Не любил я эти огороды. Да и было бы странно, если бы молодому энергичному парню нравилось это. Занятие какое–то неинтересное, ковыряться в земле. Кому–то нормально, а мне так оно всю жизнь поперёк горла стояло.
Я понимаю, трудовое воспитание дело хорошее, только в моём случае оно далеко перешло грань, и превратилось, сдаётся мне, в нечто другое. Это занятие явно шло мне в ущерб, не давая возможности развивать что–то ещё, намного более важное и для жизни, и для моего общего развития. Но куда деваться, раз в семье такие порядки. Терпел. И, кстати, огород был одной из причин, почему я твёрдо решил уехать из дома по окончании школы. Идея давно исчерпала и полностью дискредитировала себя в моих глазах. Даже если я не поступлю в институт. «Что вряд ли», – самонадеянно думал я. В институт я поступил, однако по жизни от многого не надо зарекаться. Случай играет в ней роль. А уж насколько сильно, зависит от человека, как он контролирует ситуяцию.
Так вот, когда я тащил свои санки по «бетонке», сбоку появился лыжник. Шёл довольно сильный снег, задувал встречный ветер. Лыжник шёл по снежной целине. Да нет, он даже не шёл! Он бежал. Как можно бегать на лыжах с такой скоростью по снежной целине?! Я этого не понимал, хоть тресни. Этот эпизод стал последней каплей. Я крепко задумался. Что–то я не то делаю. У меня неправильная техника бега на лыжах. Не может быть, чтобы тот лыжник был настолько сильней или выносливей меня, чтобы так долго держать такую скорость за счёт силы.
На следующий день после школы я отправился в областную библиотеку. По каталогам я быстро нашёл, что мне надо – книги о лыжном спорте. Набрал книг и уселся в читальном зале. Кое–какие книги мне дали домой, часть была только для чтения в читальном зале. В каталогах попались также книги о горных лыжах – я тоже заказал. Так, из любопытства. Просматривая эти книги, открыл для себя, какой же я был профан в технике спуска на лыжах! У меня, как говорится, прямо руки зачесались попробовать. Это же надо! Лыжу чуть вперёд, чуть вбок, и поворачивай! В другую сторону – какие вопросы! Другую лыжу вперёд, вбок, и готово!
Но что касается техники беговых лыж, то я так и не понял, в чём мои проблемы. Вот же, написано: «Вынести лыжу вперёд, перенести на неё тяжесть тела и скользить на лыже вперёд». А я что делаю? Просмотрел несколько книг, везде примерно одно и то же. Ничего не понимаю! Почему хорошие лыжники так легко бегают?
И всё же через день–другой меня осенило. Как обычно, по пути я несколько раз пронёсся по лыжне в аллеях сосновых посадок, а потом отправился в лес. В лесу на лыжню намело снега. И тут до меня наконец–то дошло! Я слишком рано опускал лыжу! Проносить–то её надо на весу! А не бросать на снег с расслабленной ногой. В этот момент и происходит торможение. Малость, вроде бы, но она мне всё и портила. По накатанной лыжне и при хорошем скольжении этот недостаток техники не так сказывается. На рыхлом снегу этот фактор становится критичным. Когда я бегал в посадках на полной скорости, я инстинктивно проносил ногу как можно дальше вперёд, и как можно быстрее, для чего я должен был переносить лыжу по воздуху, не касаясь лыжни. И потому я буквально летел по лыжне в посадках. Вот так.
Я тут же начал отрабатывать новую технику бега. Переучиваться сложнее, но постепенно, раз за разом, формируя в мозгах новые цепочки, я переписал старые навыки. Я специально находил участки снежной целины, прокладывал лыжню, и накручивал по ней круги. Бегать стало сразу легче, и намного.
Не забыл и о технике спуска на лыжах. В один из дней я дошёл до реки Оми, притока Иртыша. У неё были довольно крутые и высокие берега. Идя вдоль берега, нашёл место, где ребятишки раскатали склон. Был пасмурный день. Серая мглистая облачность низко висела над землёй. Снег сливался в одну чуть сероватую массу, и неровности на снегу было видно не очень хорошо. Тем не менее, я с удовольствием покатался с горы. Сначала не очень уверенно, но потом помаленьку начал осваиваться. Ребятишки неподалёку прыгали на трамплине. Я не рисковал – берёг лыжи. Потом я ещё несколько раз приходил на это место, и в итоге довольно уверенно стал чувствовать себя на склоне. Не то чтобы я задался целью научиться кататься с гор. Просто мне было интересно, и нравилось кататься с высоких склонов Оми. Нравилась скорость, нравилось чувство владения, контроля этой скорости.
Как говорится, на ловца и зверь бежит. Объявился Николай Иванович, и порадовал сообщением, что меня включили в сборную района по лыжам. Отлично! Вот тут–то я и проверю новую технику. Хотя по поводу включения в районную команду я как–то засомневался – результат был так себе. Выяснилось, что это Николай Иванович сумел убедить тренера. Объяснил, что я выложился на первом кругу по занесённой лыжне.
– Ну давай. На сей раз поумней действуй, – напутствовал меня Николай Иванович.

Районные соревнования

Я заметил по жизни, что, казалось бы, маловероятные события могут происходить два раза подряд. Но никогда три. Я мог дважды встретить на улице абсолютно незнакомых людей в многомиллионной Москве, но никогда трижды. Так и в этот раз. И я снова должен был стартовать первым. На сей раз даже в списке передо мной никого не было. Первым стояло моё имя. В общем–то, это известная практика – хороших лыжников пускают уже по раскатанной лыжне. Тех, кому ничего не светит, пускают первыми. Но я поставил себе цель выполнить первый взрослый спортивный разряд по лыжам. В лыжах результат сильно зависит от погодных условий и трассы, поэтому временной норматив есть только до первого разряда. На пятнадцать километров он тогда был пятьдесят шесть минут двадцать секунд. Выше спортивные звания присваивались исходя из категории соревнований и занятого места.
На сей раз, стартовав, я не спеша заскользил по лыжной трассе. Как только началась занесённая лыжня, я просто встал и стал поджидать других лыжников. Вскоре они подоспели. Впереди бежал высокий, мощного сложения мужчина. Его постепенно догонял среднего роста лыжник, легко и очень технично скользящий по лыжне. Мысленно я назвал их соответственно Большой и Моторный. Когда они миновали меня, я без затей пристроился за ними. Спустя некоторое время Большой уступил дорогу Моторному. Тот потянул сколько–то нашу троицу, и тоже отошёл в сторону, выпустив меня вперёд. Пробежав метров пятьсот, я встал снова замыкающим. Так мы и менялись несколько раз, пока не прошли первый пятикилометровый круг. Потом Моторный убежал вперёд. Я пробовал недолго тянуться за ним, но быстро понял, что я ему не пара. А от Большого я сам ушёл вперёд. Теперь моим соперником было время. Первый круг я прошёл за восемнадцать с половиной минут. На втором кругу какой–то лыжник, обходя меня, поставил свою палку в сторону так, что я споткнулся о неё, и упал. Трудно сказать, сделал он это нечаянно или нарочно, но я потерял время, пока вставал, и сбил дыхание. Спорт есть спорт.
Я не был новичком в спорте. Четыре года, с четвёртого по седьмой класс включительно, занимался лёгкой атлетикой в спортивной школе, а в седьмом классе одновременно и самбо. До седьмого класса я ни разу не занял даже призового места. И только  зимой в седьмом классе я наконец вошёл в силу и начал выигрывать соревнования или занимать призовые места в беге на средние дистанции. Я был чемпионом области в беге на восемьсот метров среди сверстников, входил в число призёров в соревнованиях старших школьников, хотя разница в возрасте была три года, и это немало. Я узнал уже бескомпромиссность борьбы, узнал и грязь, что часто сопровождает события, в которых людям приходится напрягаться изо всех сил. В таких случаях они уже особо не разбирают, какие методы использовать – лишь бы они обеспечили победу. Или выживание. Или продвижение по службе. Неважно, везде одно и то же. Бывало, что старшие школьники во время кроссовых соревнований ставили мне подножки и сталкивали под обрыв. И я вылезал потом оттуда, чуть не плача, как говорится, наматывая сопли на кулак, и шёл пешком на финиш. Я не понаслышке знал, что такое «коробочки», когда два человека из одной команды зажимают тебя на дистанции. Я кувыркался по гаревым дорожкам, раздирая в кровь и спину, и колени, и локти. Я знал, что никто не застрахован от того, что в какой–то момент тебе наступят на икру шиповкой, и от много чего ещё, что случается в спорте. Так что я просто побыстрее встал, и побежал дальше. Досаду я, конечно, испытывал. Хотелось бы ответить взаимностью, но сейчас было не до этого. Задача была проста – уложиться во время. Второй круг. На сей раз девятнадцать минут. Значит, на третий круг остаётся восемнадцать минут пятьдесят секунд. Может, и уложусь. Но я чувствовал, что начинаю уставать. Всё же темп я держал хороший. И потом, на первый круг ушло всё равно много сил.
Ра–аз, ра–аз, – говорю я себе, чтобы держать ритм. Навстречу как бы раскручивается лыжня. В поле зрения попеременно появляются то одна, то другая лыжа. Из–под носков лыж по обе стороны выскакивают острые, тоненькие  струйки снега. Я бегу в шапке. Она пропотела и сползает на глаза. Приходится поднимать повыше голову. Вот небольшой спуск и за ним сразу поворот. Перед спуском я перехожу на двушажный ход, и в конце сильно отталкиваюсь палками, чтобы набрать побольше скорость. Вхожу в поворот, в конце него быстро перебираю лыжи, чтобы попасть в лыжню. Готово. Дальше, дальше… Осталось километра два. Я чувствую, что сдаю, теряю темп. Держусь из последних силёнок. Всё, вот он финиш. Я снова выложился так, что, чуть отъехав, валюсь на снег, как подкошенный, и с минуту лежу, пытаясь отдышаться. Лёжа отстёгиваю ботинки, кое–как встаю. Ноги не слушаются, дрожат. Идти пешком очень неудобно, ноги уже привыкли к другим движениям.
Пятьдесят семь минут десять секунд. Я не дотянул до первого разряда пятьдесят секунд. Ладно. Я сделал всё что мог. Себя упрекнуть не в чем. Остаётся утереться, и с этим жить дальше. Подошёл тренер и каким–то образом оказавшийся здесь Николай Иванович. Он заботливо накидывает мне на спину мою куртку и берёт у меня лыжи.
– Поболеть за тебя приехал, у меня выходной сегодня.
Обращаясь к тренеру, он говорит: «Ну что, Егорыч, говорил я тебе, хороший парень. Смотри, как здорово пробежал!» Егорыч добродушно посмеивается: «Ничего, добрый конёк. Хорошо гонку провёл». Николай Иванович тут же берёт быка за рога: «Егорыч, выдели ты ему лыжи нормальные». Я могу у себя подобрать кое–что, конечно, но у тебя, я же знаю, новые «Ярви» есть. Тренер соглашается, глядя на мои лыжи, которые всё ещё держит Николай Иванович.
Я даже и не мечтал об упомянутых ими лыжах. В магазине они стоили около пятидесяти рублей. В общем–то, у меня и к моим лыжам претензий не было. После капитального ремонта, который я им дал в Карабаше, я так ничего и не переделывал. И всё было в порядке, и смещённый центр тяжести нисколько не мешал. Наверное, новые лыжи не помешали бы, но я и так бы обошёлся. Дело не в лыжах, в конце концов. Не столько в лыжах, по крайней мере, как это представляется. Хотя улучшить результат они бы помогли, скорее всего. Но теперь–то что, дело сделано. После драки кулаками не машут.









Ещё одна попытка!

Начались февральские метели. Снега в иные дни наваливало столько, что машины могли ездить только по основным дорогам. Но ничего, жизнь продолжалась по–прежнему. Сибирь, дело привычное. Народ особого внимания не обращал. Я продолжал каждый день бегать на лыжах, хотя частенько это была просто ходьба по глубокому снегу. Потом метели как–то разом прекратились. День удлинился, на голубом небе радостно светило солнце, и порой приходило какое–то неуловимое ощущение весны. Народ накатал лыжню, и я снова стал бегать километров по двадцать пять – тридцать. Теперь я отшлифовывал технику бега на лыжах. Уже сам обнаружил несколько нюансов, которые в совокупности также что–то добавляли. Например, в какой–то момент я понял, что надо следить за поперечным наклоном лыжи. Если лыжня не очень укатана, а плоскость лыжи немного наклонена, то при толчке лыжа чуть–чуть (а иногда и существенно) смещается в сторону, что тоже замедляет движение. Начав регулировать этот наклон, я заметно улучшил контроль своего бега. Также пробовал наносить две мази, экспериментируя, какой и сколько надо положить для оптимального скольжения и сцепления.
Как–то я пересёкся с лыжной секцией. Они приехали к нам в лес разметить трассу для соревнований. Я от нечего делать, для разнообразия, помогал им прокладывать лыжню, ставить флажки по трассе. Дистанция была десять километров. В конце, когда они уже упаковались и собрались уезжать, я спросил тренера, можно ли мне поучаствовать в соревнованиях. «Да приходи, конечно!» – ответил тренер, – «Запишем как внеконкурсного участника. Места тебе не дадут, но время хоть узнаешь».
На следующий день я хорошо подготовился. Не знаю почему, но я придавал значение этой гонке. Меня выпустили одним из первых. Лыжня была хорошая, чистая, накануне мы её хорошо укатали. Всё прошло как по маслу. Я хорошо рассчитал силы, удачно подобрал мазь и, в общем, за исключением небольших шероховатостей, гонка удалась. Я немного терял на поворотах, иногда не успевая снова войти в лыжню. Результат был тридцать пять минут двадцать секунд. Это было совсем неплохое время. Собственно, это было лучшее время, но я участвовал вне конкурса. А соревновались школьники из лыжных секций нашего района.

Я был доволен, что так удачно заканчиваю лыжный сезон. Человеку нужно подтверждение его прогресса, что бы он ни делал. Это и стимул, и тест его мастерству. Без таких проверок развитие может уйти в неправильную сторону, а потом трудно и переучиваться, и догонять. Жизнь самый лучший экзаменатор, и чем плотнее соприкасаешься с жизнью, тем лучше она тебя проверяет, и тем быстрее находит слабые места и в знаниях, и в умениях, и представлениях о жизни. А без таких проверок очень трудно, и мало кто способен выдержать долгий переход через пустыню, когда надежды растворяются одна за другой, как миражи на горизонте, и кончается живительная вода, и тают силы, которые нечем и некому поддержать. Так тоже бывает. И много осталось таких «путешественников» в самых разных пустынях, в том числе и таких, которые существуют в городах. Хотя мало кто признаёт их существование. В какой–то мере со сказанным перекликаются строчки в одной из моих небольших поэм, «Ночные мысли».

Радость побед, миг борьбы на пределе,
Желанье себя испытать в трудном деле...
Было. Но что–то не так душу греет,
И память попроще картины лелеет.
 
Там же, в победах, труды день за днём.
Годами к итогу, мучась, идём.
И тянет вперёд одержимость, терпенье,
Но долог путь трудный... Находит сомненье.
Но тянешь и тянешь. Зимою и летом,
И чем уж, не знаешь, надежда согрета...
И хуже бывает – надежда сгорает
В движенье во тьме. Но упёртость спасает.
 
Добьёшься. Дойдешь до конца. Весь измучен.
Внутри от усилий жгутом перекручен.
Усталый, отжатый под прессом лимон.
Ни чувств, ни желаний... И снова в полон...
 
И всё же?... Пожалуй. В душе остаётся
Какая–то метка. Что сделал, сдаётся.
Приятна законченность всей процедуры
И, следствие как бы, цельность натуры.

На сей раз Николай Иванович появился в школе. Его пожарная охрана находилась совсем неподалёку. Как обычно, он находился в таком весёлом, активном состоянии. Он заглянул в класс, извинился перед учителем, и спросил, нельзя ли ему поговорить со мной. Пришёл прямо со службы, и был в форме майора внутренних войск. Мне разрешили выйти.
– Ну, слушай, – торжественно начал Николай Иванович. Судя по тону, он явно принёс какую–то хорошую весть. Но какую, – терялся я в догадках.
– Ты едешь на областные соревнования. Мы это дело уладили, включили тебя в команду, так что давай, дерзай.
Ну что тут сказать. В жизни иногда везёт, думаю всем. Но надо быть готовым к везению, иначе оно исчезнет, растворится в пространстве. В данном случае я был готов, как будто ждал этого момента, готовился к нему.
– После школы подходи к пожарной охране. Съездим к Егорычу, надо будет тебе лыжи новые выдать, ботинки. В общем, по полной программе экипируем. С Егорычем всё обговорили, он нас будет ждать.

На складе клуба, куда мы приехали с Николаем Ивановичем, Егорыч выдал новые лыжи – обещанные «Ярви». Я внимательно осмотрел их. Они сужались от опорной площадки к носку; были заметно уже моих, и вообще выглядели ладненько. Хорошие такие беговые лыжи. Приятно было держать их в руках. Заодно выдали и спортивную форму, включая вязаную шапочку с эмблемой общества «Динамо». Тоже неплохо, а то в шапке голова сильно потела.
Я спокойно поблагодарил, но успел отметить, что Егорыч ожидает от меня чего–то большего. Однако мне было непонятно, что именно. На сей раз нужная цепочка в мозгу сработала вовремя. Я понял, что благодарность должна быть более эмоциональной. В конце концов, они не обязаны были выдавать мне всё это добро. Потом, лыжи в их глазах имеют, по–видимому, намного большую ценность, чем в моих. Я же в отношении вещей немного странный. Нет, раньше мне тоже нравились новые вещи, и до сих нравятся. Но, пожалуй, за этим стоит больше эстетическое чувство, чем что-то ещё. Я помню, как мне хотелось покататься на мотоцикле «Ява» или «Иж–Планета–Спорт». Эти вещи вызывали чувства, эмоции. Но потом произошли события, заставившие меня поменять отношение к вещам на более равнодушное. Однажды я шёл на огород. Подходя к бетонке, я увидел машину скорой помощи, милицейскую машину и несколько человек. Они стояли на бетонке, возле них лежал труп, накрытый тканью. На обочине лежала искорёженная «Ява». Стало понятно, что разбился мотоциклист. Я подошёл поближе. Одна женщина в белом халате сидела поодаль от других на бетонной плите (наверное, забракованной во время строительства). Я подошёл, спросил, в чём дело. Она рассказала, что молодой парень разбился на мотоцикле, сразу насмерть. «Гоняют на этих чёртовых мотоциклах…», – добавила она.
И как–то после этого и новые мотоциклы, и другие вещи, потеряли в моих глазах ценность. Железка… А потом год я трудно зарабатывал деньги, работая грузчиком на комбикормовом заводе. И я думал, а зачем они, деньги? Ну, на еду, на жильё, на одежду какую, это ладно. Ну а вот так, вкалывать, как это делал я, а потом купить не очень–то нужную вещь, которая тебя к тому же может угробить. Зачем? Не стоят они того, эти вещи, за которые люди готовы друг другу глотки перегрызть. Глупость это всё человеческая. Без денег сложно, да и жизнь уж больно убогая. Сколько–то денег надо, чтобы нормально жить. Но не больше. Не надо им придавать большее значение, чем они заслуживают. Я потом так и жил. В Союзе всегда можно было заработать деньги, если в том была нужда, и руки и голова были на месте. Надо – зарабатываю. Не надо, живу как хочу.
И всё это промелькнуло у меня в голове, и я понял, что для Егорыча вещи значат больше, чем для меня. Это даже как бы не вещь, а символ. А Николай Иванович, похоже, такой же, как и я в этом смысле. Для него ситуация была проста – хорошему парню надо бы дать новые лыжи, тем более, я ему помог. Лыжи есть, так что какие проблемы – дать, и всё. Ан нет, у Егорыча было другое отношение. Он этими вещами распоряжался, а давая, как бы облагодетельствовал людей. Так что я решил поиграть в эту игру. Похвалил лыжи более эмоционально, добавив в голос немного восторженности – я это могу делать, когда захочу. Получай, Егорыч, свой елей, раз он так тебе по сердцу, не жалко.

Несколько раз я тренировался со сборной района. Собственно, я и был членом этой сборной. Присматривался к технике других лыжников, слушал, что они рассказывали о соревнованиях, или когда делились своим опытом. Узнал кое–что новое для себя, но в основном понял, что я сам, самоучкой, чуть больше чем за год прошёл довольно большой путь от уровня новичка.
На сей раз гонка должна была состояться далеко за городом, недалеко от Иртыша. Тренер сказал, что трасса идёт по пересечённой местности. Я по такой ещё не бегал. Из лёгкой атлетики я знал, что в таком случае надо хорошо отрабатывать подъёмы. Это соображение оставалось верным и для лыж. Чистая арифметика. С горы вы будете съезжать примерно с одной скоростью. Даже если скорость отличается в два раза, разница во времени будет невелика, потому что само время спуска мало. А вот время подъёма на гору велико, потому что скорость маленькая. И потому даже небольшая разница в скорости подъёма ведёт к большой разнице во времени подъёма. По этой причине для беговых лыж (также как для велосипеда, и при беге) так критична скорость подъёма. Потому тренеры всегда и учат, что как раз на подъёме и надо «поработать». А на спуске лучше не спешить и отдохнуть немного. Кстати, отсюда следует, что и рисковать на спуске, развивать большую скорость, особого смысла нет. Много не сэкономишь, зато, если упадёшь, потеряешь намного больше времени. Как и в любом деле, здесь надо искать баланс всех этих факторов.
На своих лыжах я ещё сбегал несколько раз на Омку, и потренировался на спусках. Недалеко ребята прыгали с трамплина. Они же приволокли небольшое сучковатое бревнышко, укрепили на склоне, и прыгали через него на лыжах. С трамплина я не стал прыгать – боялся сломать лыжи. А перепрыгнуть несколько раз бревнышко не удержался. Первый раз я позорно кувыркнулся после приземления, под весёлый смех ребят, с интересом наблюдавших за моей попыткой. Второй раз я еле–еле, но удержался. Третий раз я опять упал в конце, но бревнышко перепрыгнул нормально. Главное, это было устоять после приземления. В детстве я много прыгал с трамплина, так что какие–то связки в голове остались, и вскоре я довольно уверенно стал перелетать это препятствие. Даже принял спор одного ловкого парнишки: кто перепрыгнет пять раз, и не упадёт. Мы оба ни разу не упали, и были очень довольны и собой, и друг другом. Помог, наверное, и навык прыжков на велосипеде через разные препятствия. А уж на велосипеде я поездил.

В это же время в школе произошёл один эпизод, который был одним из серии «звонков», которые я до сих пор пропускал мимо ушей. Но этот прозвенел так, что не услышать я не мог. В школу я ходил в валенках. Когда морозы отпустили, в автобусах иногда бывало сыро, валенки намокали. Придя в школу, я сушил носки и валенки на батарее водяного отопления, приставив валенки снизу, и намотав носки на нижнюю трубу. А сам некоторое время сидел босиком. На уроке биологии меня вызвали в такой момент к доске, и я прошёл в чём был. Сделал это просто от живости характера, повеселиться. Можно было быстренько надёрнуть валенки. Однако шутку не оценили. Молодая учительница возмутилась и моим сольным выходом на сцену, и тем, что я расставил свои валенки сушиться. На предложение немедленно обуться я в том же весёлом тоне ответил, что валенки ещё не высохли. Несколько шутников поддержали меня, и в итоге мы всей компанией оказались в кабинете завуча Валентины Александровны, она как раз замещала директора. В восьмом классе она была у меня классным руководителем, и вообще очень хорошо ко мне относилась. Но женщина была властная и суровая.
– Ну, так кому первому спасибо сказать? – грозно начала она.
– Мне, кому же ещё, – мгновенно отреагировал я.
– Та–ак. Тогда пока посиди, – и она адресовала несколько тёплых слов остальным.
После этого она отправила их в класс, села рядом со мной, и уже в другом тоне продолжила разговор:
«Ну, а теперь слушай внимательно и хорошенько запомни, что я скажу. У нас педсовета не проходит, чтобы директор тебя не помянул, так сказать, «добрым» словом. Поводов нет, но ты у него, тем не менее, дежурная тема. «Полюбил» он тебя ещё с восьмого класса, ты сам это знаешь. Через четыре месяца тебе заканчивать школу. Сиди и не дыши, будь тише воды, ниже травы. Об этом эпизоде ему доложат, можешь не сомневаться. Какая вообще тебя сегодня муха укусила, ты можешь мне внятно объяснить? Ты же нормальный парень!»
– «Глупость, Валентина Александровна. Хотел пошутить, а шутка в данной ситуации глупой оказалась. Другие учителя посмеялись бы и посадили меня на место. А с этой номер не прошёл», – я решил, что с Валентиной Александровной надо откровенность на откровенность.
– Молодая она ещё, – задумчиво отозвалась Валентина Александровна. И уже другим, деловым тоном, подвела итог беседе: «Всё. Иди на место, и отныне ходи по струнке. Всё понял?»
– Спасибо, Валентина Александровна. Большое Вам спасибо. Тише воды, ниже травы. Сделаю.

На тренировках сборной района познакомился с хорошим парнем, Сашей. Ему было двадцать восемь лет, работал офицером пожарной охраны. Мы с ним разговаривали на разные темы. Он был начитанный, рассудительный парень. Вообще на ту пору было много таких вот хороших парней. Как ни крути, но воспитание в стране до поры до времени было поставлено неплохо. И такие ребята тянулись к хорошему, стремились добиться успеха, старались, ценили общественно значимые цели и установки. Человека надо воспитывать. Мало кто может сам себя сделать. Как говорит младший сын, человека не надо специально делать глупым, достаточно не помогать ему стать умным. И глядя сегодня вокруг, я могу подписаться под каждым его словом.
Саша рассказывал истории из своей жизни, в том числе спортивной. Как–то он со смехом поведал о соревнованиях, где трасса на большом протяжении шла рядом с лесной дорогой. Дорогу укатали большие машины, так что снег на ней был очень плотный. Да, и в целом трасса в этом месте шла чуть под уклон. Саша скомбинировал в у себя голове эти два фактора, и понял, как можно за счёт этого улучшить время. Он перешёл на дорогу, и одношажным ходом просто пролетел по ней километра полтора.
Одношажный ход, это когда лыжник делает шаг, а затем сильно отталкивается палками и скользит. Такая техника используется обычно на пологих склонах. Однако она требует хорошо развитого плечевого пояса – рукам и корпусу приходится поработать. Как раз у Саши торс был довольно развитый. Так что он использовал все преимущества – и своего сложения, и ситуации, и ландшафта. Что я взял из его рассказа, это что мелочи в своей совокупности могут сильно повлиять на исход, если подходить к ним с умом и рассматривать как единое целое. Ну и в смысле техники отметил для себя, что в зависимости от ситуации можно варьировать нагрузку между руками и ногами. Из таких вот небольших вещей и складывается мастерство. Саша тоже перенял кое–что из моего опыта, так что наше общение было взаимовыгодным. Хотя, конечно, я взял намного больше и у него, и у других лыжников команды. Какой бы я не был талантливый одиночка, коллективный опыт очень большое дело. Человечество и сильно своим коллективным знанием и его преемственностью, возможностью эффективно передавать знания другим людям. А теперь и не только людям.

И вот настал день соревнований. Погода просто шептала, лучше и придумать невозможно. Градусов двенадцать мороза, безветренно. Небо уже по–весеннему голубое, высокое, без единого облачка. На автобусе мы долго выбирались из города, потом за окном стали раскручиваться белые поля, прозрачные берёзовые рощицы, называемые в Сибири колками. Я смотрел в окно, разговаривал с сидевшим рядом Сашей, другими лыжниками. Чувствовалась общая возбуждённость. Соревнования были и командными, и индивидуальными. Район получал зачёт по шести лучшим результатам его лыжников. Саша нацелился на призовое место. Я поставил перед собой задачу выполнить норматив первого спортивного разряда.
С места старта открывался великолепный зимний вид на замёрзший Иртыш, его заснеженную пойму. Изумительно прозрачный воздух позволял видеть далеко, километров за пятнадцать. Можно было различить далёкие берёзовые колки на горизонте, линии селений. По нашей стороне вдоль берега стоял сосновый бор, в котором в основном и проходила трасса – два круга по семь с половиной километров. Насколько я знал, обычно делают три круга, либо один, но на сей раз организаторы решили, по–видимому, распределить участников по трассе более равномерно.
Я сразу надел лыжи, не накладывая мазь, и пробежался по трассе, чтобы прочувствовать снег. Трасса была отличная, по крайней мере, в начале. Пробежался в гору. На лыжах были остатки старой мази, которая как раз была рассчитана на такую температуру и похожий снег. В гору лыжи немного «стреляли», то есть при толчке проскальзывали назад. Но не сильно. Скольжение было отличное. Я попробовал ещё один подъём, покруче, и стал посильнее работать руками, чтобы компенсировать небольшой недостаток сцепления. На всём подъёме лыжи ни разу не «стрельнули». Так. Теперь вопрос, выдержу ли я такую работу рук на всей дистанции. И руки, и торс у меня нормальные, надо будет давать им отдых, конечно. Думаю, вытяну.
Я вернулся на старт и натёр лыжи той же мазью. Добавил чуть–чуть под площадку мази для более высокой температуры, совсем немного. Саша, заметив мои манипуляции, посоветовал положить под опорную площадку мази для более высокой температуры, из–за подъёмов. Я ответил, что уже проверил, вроде нормально держит, если на руки дать побольше нагрузки. Саша задумался, потом взял лыжи и отправился на трассу. Минут через семь он вернулся и, ещё полностью не остановившись, на ходу бросил: «Может ты и прав, но что–то опасаюсь. Если потеплеет, начнёт стрелять». На что я возразил, что трасса в основном идёт по лесу, вся гонка меньше часа, мы стартуем самое большее через час. За это время в лесу ничего не изменится. Шла бы трасса по открытому месту, другое дело – при таком солнце снег бы немного поменялся. В сосновом лесу – нет. Саша решился.
– Убедил. Пожалуй, и вправду надо поменять, – и он взялся за дело.
– Марш! – и я отправляюсь на трассу. «Хоп! хоп!», – говорю себе, набирая скорость. «Погнали наши городских!» – мысленно приободряю я себя присказкой, услышанной в каком-то разговоре. Я немного волнуюсь, но волнение хорошее, спортивное. Такое лёгкое возбуждение, которое бодрит, но от которого не перегораешь ещё до старта. Буквально через минуту всё уходит на второй план, и теперь мозги холодно и расчётливо занимаются только гонкой. Вскоре я догоняю одного лыжника, обхожу его по второй лыжне и снова перехожу обратно – она лучше укатана. Второму лыжнику я просто заранее кричу «хоп!», заставляя уйти его в сторону. Вторая лыжня в этом месте явно проложена по рыхлому снегу, пусть лучше он теряет скорость. Всё равно, похоже, не слишком торопится. Дальше, дальше!.. Вот первый серьёзный подъём. Поработаем! Ну теперь давайте, мои рученьки, за дело! Я забегаю наверх, сердце бешено колотится. Ничего, сейчас отдохнём. На спуске я особо не тороплюсь – арифметика позволяет – и сердчишко быстренько успокаивается. Пока всё нормально. Спуски прохожу без проблем, ни на мгновение не теряя контроль. Местами на спусках выпрыгиваю из лыжни и притормаживаю, как на горных лыжах, а в конце снова возвращаюсь в лыжню. На спуске моя задача простая – не упасть. А время я на подъёмах буду экономить.
Прохожу первый круг. «Двадцать шесть – пятнадцать!» – кричит тренер мне вдогонку. Совсем неплохо. Пока. Цыплят, как известно, по осени считают. Половина дистанции, но сил, вроде, пока достаточно. Главное, это распределить их правильно. Я по–прежнему хорошо, по максимуму, отрабатываю подъёмы, но больше отдыхаю на спусках. На ровных участках я держу средний для меня темп. Но таких участков немного. Километра за четыре до финиша извилистый затяжной спуск, с довольно крутым поворотом ближе к концу. Перед поворотом выпрыгиваю из лыжни и немного притормаживаю, расставляя лыжи наискосок в разные стороны – мне сейчас приключения ни к чему, поворот надо пройти чистенько.
«Оба–на!» – сразу за поворотом, поперёк просеки, лежат два лыжника. Они уже начинают подниматься, но практически вся просека перегорожена, не говоря уж о лыжне. Проехать можно только слева, по узкой полоске, но и там торчит лыжа одного из упавших. Вместо того, чтобы побыстрее убраться с дороги, они оба замирают, заметив меня. Я прицеливаюсь на эту полоску, расслабляюсь на мгновение, и перепрыгиваю выставленную лыжу. На долю секунды теряю равновесие, но тут же восстанавливаю его, и несусь вдоль лыжни, опять понемногу тормозя. «Ну, ребята с Омки, ну спасибо!» – мысленно благодарю я тех затейников, что вкопали бревно на склонах Оми. «Знали бы вы, какую услугу только что мне оказали». Не попрыгай я тогда через бревнышко, лежать бы мне сейчас третьим в этой куче–мале.
Усталость берёт своё. Приходится уже добавлять волевое усилие в каждое движение, но ничего, пока всё нормально. Пара километров, и финиш. Терпим, терпим… До финиша я обхожу ещё несколько лыжников. Каждый раз, завидя впереди конкурента, я собираюсь, примеряюсь к его скорости, и начинаю игру в догонялки. Я настигаю его медленно, расстояние между нами сокращается, сжимается, но так туго, и требует такого напряжения с моей стороны. Но вот передо мной спина преследуемого, я выдыхаю своё «Хоп!», и он послушно уходит на вторую лыжню.
Перед финишем спуск с плавным поворотом, и потом надо пробежать метров триста по прямой. На спуске, несмотря на усталость и рвущееся из меня дыхание, я всё–таки успеваю ухватить великолепие этого чудесного зимнего дня во всей своей красе. В прозрачном морозном воздухе видно далеко–далеко. Эти безбрежные снежные поля распростёрлись до горизонта, украсив себя ниточками дорог, пятнышками деревень, лесочками. И над всем этим – изумительное голубое, такое нарядное и волнующее небо.
Силы я рассчитал хорошо. Пересекая финишную черту, я понял, что больше не смогу проехать и метра. Еле стою на ногах и дышу загнанно, тяжело. Но постепенно отпускает, дыхание выравнивается, и я снова способен хоть как–то соображать и двигаться. Снимаю лыжи, и на деревянных, не слушающихся ногах, бреду к нашему автобусу. Скорее опираясь на лыжу, чем держа её, очищаю её от снега замедленными, длинными движениями. Потом беру лыжи и кое–как поднимаюсь в автобус. Водитель, дядя Ваня, сочувственно хлопает меня по плечу: «Ну, теперь отдыхай, спортсмен!»
Хм, а ведь верно. А кто же я ещё в его глазах? Спортсмен и есть. Странно, никогда не ассоциировал себя с этим словом и с этим занятием. Формально, вроде правильно. Но только, выходит, сам–то я никогда не отождествлял себя ни с каким занятием. Я никогда не думал, что я отличник, никогда не считал себя грузчиком, мне и в голову не могло прийти говорить, что я пионер. Я был просто я. И всё. А остальное – статус, занятие, призовые места – это всё отдельно от меня. И, как оказалось, это правильно. Если человек может не прислоняться к чему–то для поддержки себя, если может сам стоять на ногах и находить силы в себе, чтобы решать свои задачи, то это и есть самый правильный подход по жизни. Но большинству людей надо к чему–то или к кому–то прислониться. И за это надо платить. Как минимум, свободой (хотя какой же это минимум…). Человек–функция… Нет, человек – это очень многомерное явление. И как явление, он должен жить своей многомерной гармоничностью, должен думать об этой гармоничности, и о полноте своей жизни. Ценить их и понимать, что это – единственный достойный способ его человеческого существования. Он не должен ущемлять свою многообразную и многоликую природу, но дать ей жить свободно и осознанно (и в этом нет противоречия!). А человек–функция живёт в одной из гиперплоскостей, и не знает, или не хочет знать, что его настоящий мир намного богаче, ярче и огромнее, чем он когда–то для себя решил, или за него решили. И сколько людей так и проживают свою одноразмерную жизнь, подчинившись насильно или добровольно каким–то абстрактным понятием и конструкциям, которые в принципе (и я говорю – в принципе!) не могут даже близко описать всё многообразие и неизведанную красоту и гармонию и нас самих, и того, что нас окружает.

Соревнования закончились. Подвели итоги. Пришёл тренер, собрал нас в автобусе. Саша пришёл вторым. Так, он свою задачу выполнил. Я повернулся к нему, поздравить. Он сидел рядом со мной, необычно молчаливый. На лице блуждала отрешённая, какая–то далёкая, отсутствующая улыбка. Видать, для него это второе место значило многое. Вскоре он как будто очнулся, и обратился ко мне уже своим обычным спокойным и приветливым тоном: «С меня причитается». Я в тон ему ответил: «Тогда с меня тоже». Саша не понял. Я объяснил, как его рассказ о решении бежать по дороге, а не по лыжне, натолкнул меня на мысль перераспределять нагрузку между руками и ногами. Он рассмеялся: «Это такой далёкий ход, что я тут не при чём».
– «Да ладно, Саша», – сказал я, – «Мы же свои ребята, какие могут быть счёты. Помогло тебе, и хорошо.» Я и правда был рад за него. Для лыжника его годы, конечно, не возраст, но расти надо, а он парень честолюбивый.
Мы, как команда, заняли третье призовое место. Радостные крики и увесистые похлопывания друг друга по плечу. Теперь по каждому. Я в нашей команде третий, с результатом пятьдесят три ноль пять. И десятый среди всех участников. О, даже так! Это приятно. Нет, это чертовски приятно! Я – десятый среди всех лыжников области. Да нет, полно, не может быть! Хотя нет, вроде никто не шутит. Как–то это известие плохо укладывается у меня в голове.
Ну вот и всё. Дело сделано. Теперь уж точно конец лыжного спортивного сезона. Где–то я буду в следующем году?.. Эх, жизнь–жестянка, – шутил, бывало, отец. Сегодня вверх, завтра вниз. Так оно и идёт.

Окончание школы

В последней неделе марта начались весенние каникулы, а для меня областные олимпиады по математике, физике и даже химии. По химии у нас была хорошая учительница, так что несколько человек из класса заняли места на районной олимпиаде по химии, а я с моим первым местом попал на областную. Но на областной олимпиаде надо было знать дополнительный материал, который в школе мы, естественно, не трогали. Так что никакого места по химии я, конечно, не получил. Но по математике и физике выступил хорошо. После собеседования по математике, которое проводилось для всех, кто претендовал на призовые места, я шёл в своих кирзовых сапогах по весенней распутице городка Нефтяников. Лучи заходящего солнца играли бликами в ранних весенних лужах. Мне было так хорошо! В голове крутились слова песни: «Нет и снова нет, тебе скажу я в отве–ет, синеглазою куклою не буду я для тебя–а–а…» Ну, не дали мне первого места по результатам собеседования. Да какая разница… Жизнь такая хорошая, такая чудесная сама по себе, что этот смешной в своей сути факт не имеет ровным счётом никакого значения. И я тут же оставил эту олимпиадную неделю за спиной.

В начале последней четверти, в самом начале апреля, мама сходила на родительское собрание. Пришла она в растерянном состоянии. Выяснилось, что на собрание пришёл директор, похвалил учащихся нашего класса. Сказал, что все получат хорошие аттестаты, и по заслугам. И только один ученик, и тут была названа моя фамилия, вместо аттестата получит справку о прослушивании курса средней школы. Такую справку выдавали или полным тупицам, или отъявленным хулиганам, или конченым бездельникам. Ни о каком поступлении в институт и речи не может идти при таких регалиях. Не на всякую чёрную работу возьмут.
При всей серьёзности ситуации, на меня это сообщение как–то особого эффекта не произвело. Появилась ещё одна проблема, которую просто надо было решать. На следующий день после школы я оправился в разведку. Побывав в пяти школах, подвёл итоги. Перевестись в другую школу не представляется возможным – меня нигде не хотели брать. Основная причина была, что никто не хотел переходить дорогу нашему директору, а человек он был влиятельный. Об этом мне по–дружески сказали в двух школах. В других местах сослались на то, что осталось всего два месяца до выпускных экзаменов, и они не успеют оценить мои знания. Ну и остальные предлоги того же плана.
Тогда я решил переговорить с учителями, которые ко мне относились нормально, чтобы оценить, насколько критична ситуация. Валентина Александровна сказала: «Наш что–то совсем на тебя взъелся». Она посоветовала ничего не предпринимать, сидеть тихо, и всем своим видом выказывать смирение.
– Молчи. В классе язычок за зубами держи. Ляпнешь что, разболтают. Общественная работа есть?
– Есть. Знаменосец школы. Чем–то её мой ответ развеселил, и она рассмеялась: «Точно! Вы же с Васей на каждом торжественном собрании со знаменем выходите. Ещё что, по спорту – побегать, попрыгать?».
– За школу буду бегать или прыгать на городских соревнованиях, может, за район на областных соревнованиях выступлю, – ответил я.
– Ну и хорошо. Ничего, как–нибудь уладим. Не он один все вопросы решает.
Она ещё посоветовала поговорить с некоторыми учителями, чтобы заручиться их поддержкой. Но таких было немного, остальные, я так понял, смотрели в рот директору.

И на городских, и на областных соревнованиях по лёгкой атлетике я выступил нормально. Неожиданно для себя стал неплохо прыгать в длину, хорошо за шесть метров, а это был приличный результат, рядом с призовыми. Победитель прыгнул за семь метров, но из остальных никто не преодолел этот магический рубеж. А этот парень, Григорьев, был просто уникум. Он не только так хорошо прыгал в длину, но и бегал, и прыгал в высоту. Молодец! Уважаю.
Я вышел в финал в беге на четыреста метров, но был пятым. Что–то я ещё делал, но места никакого не занял – я ведь не тренировался. Правда, на областных соревнованиях мы выиграли эстафету четыре по сто метров, но там я просто добросовестно отмолотил первые сто метров за свои одиннадцать и семь десятых, хорошо передал эстафету, а победу обеспечили два парня. Один из нашей школы, хороший такой парень, Виталий. Второй был Князев, не из нашей школы, имени его не помню. Как он красиво прошёл последние сто метров! Получил эстафетную палочку вторым, и прямо–таки вырвал победу на последних метрах своим изумительно красивым пластичным бегом. Это был забег, который невозможно забыть, звёздный час Князева. И праздник моей души, наслаждавшейся и драматизмом эстафеты, и какой–то мгновенной дружбой, почти братской любовью, сплотившей нашу наспех собранную эстафетную команду. И мне нравился Виталий и его серьёзное отношение к соревнованиям. Мы все делали наше общее дело, болели за него, и делали его хорошо. И это было главное в нашем отношении к той эстафете.

Потом долго были школьные экзамены. Я был пария в глазах учителей, сторонников директора. Те, кто принимают эстафету, тем более добровольно, идут дальше. Но то, что некоторые учителя ставили мне на экзаменах четвёрки, хотя отвечал я нормально, было уже не так важно. Допустили к экзаменам, и на том спасибо. Значит, аттестат собираются выдавать. Потом были проблемы с характеристикой, оценкой за поведение. Я выворачивался, как уж на сковородке, чтобы разрешать эти возникавшие одна за другой проблемы. «Раз вы мне так, и я такой», – написал я в поэме «Нити». Я ничем не заслужил такого предвзятого отношения. Меня пытались раздавить просто за то, что я был вот такой, а не другой. Я слишком отличался от среднего значения. Это было неприемлемо. И в мире людей такое поведение никогда не прощается, если не удаётся оторваться от массы, перейти в другую категорию, всё равно как спутник переходит на более высокую орбиту. Но противостоять такому отношению всё равно можно. На каждое ядие есть своё противоядие, – это я хорошо усвоил от отца. Я не просил извинения – мне не за что было извиняться. Я никому не льстил, ни перед кем не заискивал, никого не пытался разжалобить. Сколько–то мне помогли хорошие люди – некоторые учителя, и спасибо им за это огромное. Но по большому счёту, я решил свои проблемы сам. Как мог, и своими методами. И для меня они сработали.

Утром двадцать восьмого июня я уеду сдавать вступительные экзамены в институт, которые начинались первого июля. На выпускном вечере меня не будет – он пройдёт позже. А через три года директор, увидев меня на остановке во время моего краткого приезда в Омск, быстро перейдёт улицу и начнёт говорить со мной – торопливо, извиняющимся голосом, о каких–то пустяках. И я буду доброжелательно отвечать на его ничего не значащие вопросы. И мне будет понятно, зачем он это делает. Ему нужно было отпущение грехов. Да пожалуйста, мне не жалко. Однако это всё иллюзии, самоуспокоение. Реальности – того, что было сделано – они не поменяют. И почему бы не принимать всё как оно есть? Нет, надо подогнать под схему, накрутить миф и для себя, и для других.
Лучше бы он не искал утешения каким–то своим сомнениям. Всё было нормально. Он хотел меня раздавить. У него это не получилось. Где–то он дал слабину, где–то я или другие помешали его планам. Он поставил меня в такое положение, что и я вёл игру по всему полю, иначе бы точно – абсолютно точно – не выиграл. Но я же не испытываю даже малейших колебаний на этот счёт. И никогда не буду, пока мозги в порядке. Всё, больше тут говорить не о чем. Жизнь – борьба. А это не о том, кто хороший, или кто плохой – слишком относительные, абстрактные, и, по сути, не относящиеся к реальности понятия. Это о том, куда в итоге каждый придёт. А вот уже от этого не отвертеться. Никакими самоутешениями и купленными индульген