Моя бывшая

Ещё в девять часов утра сего дня я был обыкновенной канцелярской крысой, рядовым клерком, каких миллионы... Сейчас одиннадцать двадцать, и я получил удивительный, я бы даже сказал непредсказуемый социальный статус, когда подошёл к кулеру, чтобы набрать кипяточку. Сначала был впечатляющий удар неким тупым предметом по хребтине, отчего я, естественно, оказался на четырёх костях, затем мне связали руки скотчем за спиной, загнали в кабинет начальника отдела, усадили на стул и подбородком придавили к столу. Теперь я – заложник. Мне, правда, не сообщили об этом,  но я это прекрасно понял, потому, что, глядя исподлобья в приоткрытую дверь, я вижу всех своих сослуживцев, таких же бестолочей, как и я, усаженных посредине компьютерного зала в круг спинами друг к другу. Бестолочи, как есть… Только бестолочи могут притащить с собой на работу двух детей пятилетнего возраста, и собаку – таксу, мотивируя тем,  что их не с кем оставить дома, именно в тот день, когда им суждено стать заложниками. В общем, всё, как в крепком орешке…  Только рождества не хватает…  Осталось дождаться брюса виллиса, глупого шефа полиции и надменных цэрэушников… Однако, весьма настораживает тот факт, что мне выделили отдельные апартаменты,  и уделяют моей персоне слишком пристальное внимание. Типа, будто только я знаю то, чего все остальные не знают. Это то и странно, ребята требований не выдвигают, сейфы не ломают, граждан не грабят, ведут себя прилично, расхаживают по залу с автоматами, красивые такие, в масках, переговариваются по рациям, жуют жвачку, и иногда картинно сплёвывают на пол. Позади меня, не вижу, но чувствую,  стоят двое из них, справа и слева, стоят, молчат, только тяжёлая лапища, пригвоздила мою башку к столу, чтоб я вверх не смотрел, не бьют, и, слава богу. Э, это я немного забежал вперёд, это меня сейчас не бьют, пять минут назад я получил по зубам, когда, мне под нос сунули какую – то треугольную штуковину, и на вопрос «Отвечай, что это такое?», я ответил решительно нецензурно.

                Когда я услышал голос, озвучивший сие словосочетание, то рванул башкой с такой силой, что лапища соскользнула, и я увидел, того, кто это сказал. Да чего там, мог и не смотреть, этот голос я узнал бы из тысячи, поэтому чисто инстинктивно вспомнил маму, не от неуважения или недостаточного воспитания, а от бескрайнего, вселенского, я бы сказал, удивления... Это была МОЯ БЫВШАЯ. Она сняла с плеча автомат, коротко и резко двинула мне прикладом в морду, и, взяв за волосы, нежно изрекла: «Очень невежливо так с дамой разговаривать. Если не вспомнишь, что это за треугольная хрень, через час начну расстреливать людей». Давешняя лапища опять придавила мою голову к столу, и поэтому я сижу молча, изо рта стекает струйка крови, во рту недостаёт одного зуба, спасибо тебе, родная, я как раз собирался его вырвать. Сижу себе, размышляю о превратностях судьбы.  МОЯ БЫВШАЯ навещает меня, задаёт тот же вопрос, не получив ответа, сообщает мне сколько осталось времени до массового расстрела, и удаляется неспешно, открывая моему исподлобному взору, свою прелестную попку, затянутую в розовый камуфляж. Нет, вот ведь, матрёшка, а, даже камуфляж у неё розовый! Все её террористы, как террористы, вся одёжка нормального защитного цвета, грязно - серо – зелёного, как и полагается, а у неё, ишь ты, подишь ты, розовый! Ничего не могу сказать, красивый, розовый перетекает в красный, красный переливается в бурые ржавые пятна… Одним словом,  сразу ясно, кто тут главный! А чего, собственно, я хотел? Ведь сам частенько её амазонкой представлял, на коне там, или, когда она сверху, мне всё колчан со стрелами у неё из – за спины мерещился, но чтоб автомат… Лапища устала меня держать, я теперь осторожно осматриваюсь… Да, не, вру я всё, не осматриваюсь, я ж её просто глазами поедаю, смотрю, как она мелькает туда – сюда по залу, мужиками командует, в рацию орёт чего – то, вот сейчас ко мне личиком повернулась, все в масках, а она без, ага, нет, ну атас, у всех гранаты, как у людей, в подсумке, или в разгрузочном жилете, а у неё на шейке, ожерельем вьются, позвякивают, как яйца металлические, одно слово, баба с яйцами… Как ей не тяжело то только? Каждая гранатка, поди, полкило весит, а у неё их там… Раз, два… Семь штук! Не, а всё – таки ей идёт, вот смотрю сейчас, любуюсь просто, так это она лихо всё, даже при её росте в метр с кепкой, такая маленькая девочка такую пушку на плече таскает, молодец, ничего сказать не могу… Однако, это всё очень мило, но пора о себе немного подумать, ведь пристрелит, как пить дать, пристрелит... И тем более не могу взять в толк, чего от меня хотят. Я ж никто… Да и фирма наша продукцией занимается явно не шпионского характера… Фигня какая – то… Может, я сплю…

                Ситуация вот только до боли явственная… Когда в кино, оно вроде всё привычно… Стандартно всё… Придёт герой, всех спасёт… А здесь, где героя взять? А жить – то хочется… Бывшая подошла к двери, закурила сигаретку, конечно, розовую, на часы взглянула, часы… Ха… Там на тонкой ручке целый будильник, чёрный, громадный, страшный… Интересно, мне почему – то не страшно, а вот будильник страшный… Очень страшный будильник… Считает последние мгновения моей жизни…
- Милый, - говорит бывшая. – Двадцать минут осталось.
- А можно на треугольник ещё раз посмотреть? – прошу я. Может, уговорю как, думаю я. Столько раз уговаривал, может, и сейчас получится?
- На, смотри, - говорит, - и положила штуковину на стол. – Только очень внимательно смотри. – И опять шмяк прикладом по морде.
                После этого удара вдвойне обидно стало… Второй зуб то, здоровый был… Кровища хлынула уже, как следует… Осколки на язычке затанцевали…  Могла бы и без колотушек обойтись… Не чужие люди ведь, вроде как…

                Опустил я голову, смотрю на треугольник. Треугольник, как треугольник, пластмассовый, чёрный… Ни кнопочек, ни выступов никаких, ничего. Ровный треугольник. Совершенно бесполезная вещь. Ладно, думаю, надо выиграть время, ход конём, так сказать, применить, …
- Есть идея, - говорю. – Прошу разговора тет – а – тет.
- Наконец – то, - слышу в ответ. И потом. – Очистить помещение! Никого не пускать до моего особого распоряжения.
Во как, до особого распоряжения, значит. Ладно, попробуем с другого конца зайти. Начну с простого слова, милая, или родная моя. Скажу ей, что мне абсолютно всё равно, кто она на самом деле, чем занимается, и сколько всего за свою бесшабашную жизнь натворила. Скажу ей, что вот сейчас увидел её и понял, что ближе никого на свете у меня не было, нет и не будет, что я без неё, как листочек по ветру мотаюсь, дожди меня кислотные поливают, ветры знойные сушат, солнце палит нещадно, а я всё один, да один, нет мне радости  без неё, ни счастья, ни горести, одно бесцельное, беспросветное существование. Я скажу ей… Я скажу ей, что может убить меня и всех, только я всё равно не понимаю, что всё это значит, а думаю только о том, чтобы взять её ладошку  своими руками, хоть на секунду, а дальше будь, что будет…  Вот так я ей скажу,  думаю я, и поднимаю глаза. И она мне тоже в глаза, значит, прямо смотрит… И вижу я, что зрачки у неё вертикальные. И понимаю я, что ничего из того, что хотел я ей сказать секунду назад, я сказать не могу. Не могу, и всё… Потому, что это другие глаза. Нет, те же, но другие. Вертикальные. Это другой человек. Какая мне разница, по сути, другой, не другой... Сейчас людские жизни на кону стоят, надо соврать, затуманить мозги, а не могу. Столько раз врал, в любви признавался, думал, что вру, а сейчас понимаю, ведь не врал, любил. Любил до беспамятства... А теперь не люблю. Вот это не люблю, то, что передо мной стоит. Понимаю, что бесполезно. Эта не поверит. Эта уже не моя бывшая. Это не моя НАСТОЯЩАЯ. Настоящая ты такая. Непробиваемый шпион в стане врага. Терминатор, абсолютный в своей власти над живой плотью. Разве возможно терминатору затуманить мозги? Разве можно там душу отыскать? Когда вместо креста на груди гранаты?
             - Э, алё! Долго будем в молчанку играть?  – меня выводит из оцепенения её скрипучий голос. Голос другой какой – то.  Нет, не её это голос. Странный, чужой…                Молчу я. Не знаю, что делать. Так вернуть её хочется, не эту, упаси господь, а ту, которую придумал. Не знаю, что делать. Молчу.
                Она выуживает рацию из камуфляжа:
- Бэбика сюда, быстро…
- Есть Бэбика, - отвечает рация таким – же голосом.
               Мерещится мне, или все её подельники голосами начальницы заговорили?
     Дверь распахивается, в комнату влетает такса по кличке Бэбик. Она хватает её за горло и швыряет передо мною на стол. В компьютерном зале всё та же картина, только кажется мне, что все террористы переоделись в розовое и сняли маски. И у каждого лицо МОЕЙ БЫВШЕЙ. А она достаёт огромный нож, приставляет собаке к брюху, и орёт:
- Я начну с собаки, а продолжу детьми, если ты, падла, не скажешь мне сейчас же, что это за треугольное дерьмо!!!
Бэбик скулит и махает лапами, но я знаю, что нас уже ничего не спасёт. У этой бабы железные яйца. 
- Говори, сука! – орёт она, и голос её уже в голове моей звучит, звучит отголоском прошлого, он сейчас стал точно такой же, как тогда, когда за неосторожно оброненное мной грубое слово, она исполосовала мне всё лицо ногтями. Почему я тогда не заметил, что у неё такой голос?
- Да пошла ты! – ору я ей в ответ, и хотя я знаю, что я после этого умру, и Бэбик умрёт, и все умрут, это наивысший момент моего оргазма в наших с ней отношениях.
               
Не знаю, может быть, в глубине души, я молился…  Наверное, молился, сколько я себя помню, я, когда её видел, всегда молился за эту красоту неземную, а потом, когда расстались, молился, чтобы умом не тронуться и в психушку не попасть…  Видимо, молился, потому, что в этот момент опять истошно заверещала рация:
- Саркофаг нашли, мы нашли саркофаг!
           Моя бывшая опускает свой свинский нож и говорит мне голосом моей настоящей:
- Расслабься, пусик. Сегодня Вам всем повезло.
           Хочу сказать что – нибудь в ответ, но моя настоящая затыкает мне рот долгим, страстным поцелуем, наполняя свой рот расплавленным кровавым супом, забирая всё, что было во мне от моей бывшей, высасывая омертвевшую частицу души, которая была с ней связана, она облизывает на прощание мои губы своим раздвоенным языком, выплёвывает осколки моих зубов, и исчезает за дверью.
           Моя голова падает на пузо одуревшему от страха Бэбику, и я долго плачу, плачу от счастья, плачу потому, что я больше её не люблю.

               Я смотрю в зеркало, я вижу себя настоящего. И я настоящий спрашивает себя бывшего, а чем ты, брат, собственно, от меня отличаешься? Извольте, отвечает я бывший. Дело в том, что я прекрасно знаю, что это за чёрный треугольник. Это пульт. Только я настоящий знает, где на этой внешне идеально ровной поверхности, есть еле заметный пупырышек, чтобы сдвинулась крышка. Тогда в треугольнике откроется зашифрованная панель управления. Панель управления саркофагом. Нужно ввести особый код, для приведения его в действие. Никто его не знает, кроме меня настоящего. Даже президент. А саркофаг – это мобильное переносное устройство для пеленгации ра... Тсс… Военная тайна, короче… Новейшая разработка. И теперь это чудо у них в руках. У моей бывшей в руках. А это не хорошо. Прости, дорогая, но пока ты не разобралась что к чему, я вынужден убить тебя. И твою собаку тоже. Если, конечно, она у тебя имеется. Любимая! Твой Мистер Смит уже идёт к тебе! Вернее летит! И летит, конечно,  на крыльях любви!               

              Сестра! Сестра, твою мать! Где мой камуфляж? Я спрашиваю, где мой камуфляж, мать твою? У меня срочное задание! Быстрее, твою мать! Чёрт, кто опять смахнул таблетки на пол, мать твою? Когда - нибудь в моей палате начнут убираться?