Я был королём

Я был королём.
Легко и вольно ступал по самым широким улицам и светлым площадям, богатейшим своим и чужим дворцам. Вальяжно смотрел в глаза. Если нравилось, входил и располагался там самым главным гостем, ловя или выдавливая из себя и окружающего вдохновение. Всё несколько изменял -  подкрашивал и окутывал другим воздухом, историями, нотами, романтикой. Символизм был самым верным и отточенным моим инструментом. Жаль лишь, что его эффект проходил так быстро, что, конечно же, зависело и от глаз, их способности принять, масштаба, в который можно провалиться, того временного промежутка, когда ощущаешь себя потерянным. Нет! Ты герой и исследователь нового. Потом же, утром, просыпаешься и свет выглядит чудесно и волшебно. Он струится из-за окна с внешней стороны. Ты видишь убранство комнаты, не важно, что там и какова там пыль, но важно, чем она пропитана эта комната. Она как море, внутреннее море, и по следам, отпечаткам, которые остаются на всём, обескураженный опыт ищет настоящего моря, но обнаруживает, что здесь он плещется лишь в луже. Дышишь, но чуть не задыхаешься и выскакиваешь в тот свет и стряхиваешь с себя эти глаза, как пыль. Сожаления о себе и о не продлившимся хоть сколько дольше нескольких гримас моментов трансформируешь в пренебрежение к тем, кто тебя приютил. Ты оказал им честь, они не справились.

Я устраивал балы и был их дирижёром. Находясь в центре всего, благосклонно принимал взгляды, примеряя на себя их обладателей, выбирая, кто будет развлекать и ублажать меня этой ночью. Они и правда все готовы на это. Я лишь выбирал. Готовый к неудачам, я перебивал их кислое послевкусие хватая следующее, не всегда разбирая что это. Интерес был в смешивании, сочетаниях, которые рождались. Так я это чувствовал и представлял.

Я могу вспомнить тот момент, обозначить его той самой нулевой точкой, откуда всё поменялось. Но это лишь то, что на поверхности, лишь судороги мозга, который пытается объяснить себе, что происходит, найти точку опору на клочке земли подвешенной в невообразимом пространстве в Космосе.

Сейчас я крадусь по коридорам, галереям, где почти нет света и при встрече каждый благоразумно не поднимает глаз. Я подкрадываюсь к дверям, прислушиваюсь к разговорам. Раньше за меня это делали шпионы, только тогда это было не так важно. Признаться, совсем не важно - лишь потакание пошловатому развлечению скорее в угоды слугам и слухам. Это было поле экспериментов и проверки ситуаций, теорий, людей. Когда это стало по-настоящему и единственно важно - я не смог доверить это никому. В этом бы оказалось слишком много меня. И это не страх обнажиться перед кем-то, это страх растерять это, страх поранить этот свет своими внезапно осознанными невежеством и глупостью. В этих разговорах всё важно и интонация и последовательность слов, контекст, ударения. Я не сторонний наблюдатель, я признаю, что это довлеет и поэтому несколько искажает тот смысл, который скорее всего есть на самом деле. Ну и что. Это блажь и блаженство исследователя, дегустатора.

Я узнаю, что она говорит и что выдаёт за то, что думает, что она поёт, с кем она говорит и о чём. Сначала этого хватало. И я мог подстраивать 'случайные' встречи с ней, говоря те слова, которые она сама говорила час назад кому-то, напевал песню, которую она пела с утра - её это невообразимо удивляло и волновало, даже когда она этого не показывала. Это и меня искренне волновало, даже если я знал происхождение этих синхронностей.
Правда, когда она продолжала фразы и высказывала мои, наполняла пространство музыкой, которая меня трогала, это удивляло меня. Это было волшебно и удивительно.
Потом я стал делать дырки в стенах, в дверях, чтобы наблюдать за ней, а потом уже и только, чтобы смотреть на неё. Я погружался в транс, не слышал или не помнил её разговоров или что она делала. Тогда я потерял грань разделяющие случайные и неслучайных совпадения. Я потерял грань между своей и её жизнью. Не думаю, что и она чувствовала то же. Этот дурман стал моим наваждением и болезнью. Она, мысли о ней, были почвой, на которой существовала моя жизнь. Это были благодатные земли, райские сады, блаженные воды, которые убегали и всё превращалось в пустыню.

Тогда я стал попрошайкой. Выманивая, выпытывая, выплакивая, вымаливая её любовь, её взгляд, её образ. Я совершенно не заботился, как выгляжу, ещё недавно король. Нищ и гол, убог и жалок, я на крупицы вздохов был блаженен, когда она.
В тот день лил дождь и я стоял, валялся, под её окном в башне, которую сам ей и построил высотою в невозможность. Звук грома рвал пространство и холодный дождь, благостный дождь, помог мне бежать сквозь разломы. Я убежал.

Я беженец.
И здесь ничего нет.
Пустыня из пустоты сменяется на пустыню из лесов, камня, песка, рек. Мне кажется я убиваю все запахи, цвета, звуки тем фактом, что не чувствую, не слышу, не вижу их. Я смеялся над такими фразами и людьми, а теперь и я такой. Пронзающе больно и плохо становится мне от того, что я к этому привык. Не смирился, а именно привык.
Но иногда я вижу бабочку, она появляется из ниоткуда. Я вижу её и вспоминаю то, что лишь думаю, что забыл, прячась от этого. На мгновение это как будто мы дышим с ней рот в рот и мы одно.
Когда я вижу бабочку, я думаю о тебе, я знаю это ты.