Память

Вообще, я растяпа. Балбес. О чём только ни наговорил и ни написал в своей жизни, а вот эта тема постоянно сквозила мимо.
Боишься к ней подойти?
Сторонюсь.
Не хочу показаться банальным, хотя и знаю немало. Из книг да и просто из жизни, ведь моё поколение сталкивалось с этим на каждом шагу. А я — даже дома. У отца была целая библиотека, связанная с войной. Позже я её дополнял.
Я часто бывал на парадах вместе с родителями, да просто — каких-нибудь шествиях. Особенно в детстве. Они проходили всюду по стране. Доводилось разок и на Красной площади. Здоровые, крепкие мужики и бабы толпились вокруг. В орденах, медалях, нашивках с различными по тяжести ранениями.
—Дядь, а дай мне вот это? — тыкал я пальчиком в какой-нибудь приглянувшийся знак.
Безделушку.
Как мне казалось.
Не жалко же…
Для пацана…
Они улыбались, трепали меня благосклонно по русой, несмышлёной башке.
Понимали всё.
И, уж конечно, куда больше, чем я тогдашний и такие же в сегодняшнем поколении. Эти вообще принимают войну за какие-то игрушки, вроде американских вестернов. Пиф-паф и — весь мир под ногами!
А за каждой такой «безделушкой» стояла история. Трагическая и триумфальная история страны. Их личная, само собой, — тоже.

За окном плацкартного тлела Луна, немой, всевидящий зритель. Вспомнился почему-то отцовский друг детства Борька Иванов. Их дома в Городце, по Республиканской улице, стояли бок о бок. Борька получил повестку в первый же день войны. Вместе с несколькими сотнями желторотых пацанов их так же, как нас, погрузили в эшелон и — вперед. Отца свалила малярия, и только поэтому он не оказался в этой компании. Знал ли Борька, куда  попадет? Быть может. А может, и нет. За плечами у него была обычная мальчишеская судьба. Драки с соседскими пацанами, рыбалки, первый поцелуй, первая рюмка втихаря от отца.  И так же, как мы, сидел он тогда со  своими сверстниками в тесном, прокуренном вагоне, слушал перестук чугунных колес, похожий на ход часов, решающих твою участь, и тоже о чем-то думал. Наверное, о войне, о немцах,  судьбе.
Моя фортуна тоже часто менялась по воле текущих событий. Да кто мы все в её всевластных руках? Чаще — пешки, которые можно задвинуть куда угодно. Наши войска входили в те дни в далёкий Афган. Чем обернется это для нас?  Борька Иванов, наверное, тоже задавался подобным вопросом.  Попал под Москву.  Это была осень 41-го. Его последняя осень в этой, ещё только начавшейся, жизни.
Я часто общался с ветеранами. Меня постоянно тянуло к ним, как и сама эта тема. Да кто бы позволил, чтобы стало иначе. Отец, воевавший с японцами? Мать, чей батюшка, дед мой, Афонюшкин, прошёл от Москвы до Вены?
Он интересный мужик был, Александр Климыч. Правда, не очень разговорчивый. А может, мне так просто казалось. Мальчишка! Чего ему было со мной особенно откровенничать? Всё равно б половина рассказов пролетела мимо ушей — в глазах же одни только блёстки — ордена, оружие. То, что я знал о нём, в основном слышал от матери и от его сыновей, моих дядек, Они, слава Богу, живы ещё. Один — в Нижнем, другой в Раменском, под Москвой.
«За отвагу», «За боевые заслуги», Орден Красной Звезды, Великой Отечественной войны второй степени, медали «За взятие Вены», «За победу над Германией». Ни одной среди них юбилейной награды, — всё заслужено в бою. Его медали и ордена сейчас у меня. Семейная, в общем, реликвия.
Дед командовал батареей «катюш». Закончил войну майором, но выше не получилось, хотя к тому дело шло. Карьеру обрубила одна пирушка в венском кафе.
Наши офицеры, как и повсюду в те дни, праздновали Победу. Кёльнер, австриец, угодливо подносил им всё новые и новые бутылки с вином и закуски. И сам выпивал — война закончилась! Такая война…
Непостижимая по своему размаху и крови.
В какой-то момент австриец расслабился, и парня понесло в откровенность.
Сам ветеран — было и ему, чем поделиться.
—А я бил вас под Харьковом, — пустился он на ломаном русском. — Дивизия «Викинг», СС! Слышали?
Как не слышать? Дед сам был под Харьковом. Еле ноги тогда унесли. А сколько погибло, попало в плен…
Много чего говорил кёльнер. А под конец произнёс совсем уже гордостью:
—Многих ваших повесил я. Было дело!
Ну, а дальше — ТТ…
Отставка.
Председатель колхоза.
Штатский.
Середина 80-х. Москва, Черёмушки. Мы с Сорочкиным, приятелем моего уже покинувшего мир отца. Я — по делу. Какому — не важно.
Бывший полковник, тоже герой. Спокойный, вполне рассудительный. Выпиваем. Он, правда, совсем чуть-чуть, для приличия разве. Уже не тот возраст. Завёл тему я. Хотелось услышать мнение ветерана. А язык у меня… Да что помело — сквозняк в подворотне! И вот я — о Сталине, головотяпстве, неоправданных жертвах…
Начитался газет и журналов, а ещё и —  ТВ. В те времена много чего на слуху было. Перестройка, гласность! В башке разгрести всё это сразу — ну, как? Не успеваешь за временем, а оно захлёстывало новостями, словно цунами.
Полковник нахмурился:
—С чего взяли вы, нынешние? Попробовали бы вы вести себя так перед пацанами. Кто в окопах мёрз и мок, и бежал в атаку. Зачем? А чтобы мы с тобой сидели вот здесь, пили водку и лясы травили, а не давились баландой и вшами в их концлагерях!
Как тут не вспомнить Лермонтова: «Да, были люди…»*.
Были?
А как Корея, Египет, Вьетнам, Афганистан, Чечня, Крым, Донбасс, Сирия?
Они были и есть.
Никто никогда не давал России расслабиться. Пустить пыль в глаза — это сколько угодно, а вот расслабиться — нет. Уж слишком лакомый кусок для соседей.
Легко судить, развалившись в кресле у печатной машинки. И храбро бросаться на амбразуру, зная, что за ней только покойники и дряхлые, отживающие век старики и калеки.
Не пулемёт.
Не смерть.
Тогда мы рассорились. Не то, что рассорились, — просто замкнулся мой собеседник. Я извинился, встал и ушёл.
Зарёкся с тех пор: не лезу ни во что, если не смыслю. Жизнь слишком многолика, чтобы обозреть её беглым, тем более — наглым взглядом.
Помнить бы об этом выскочкам, особенно среди политиков и литературных словоплётов. Презирать и лохматить, как вздумается, своё прошлое — что это? Слов нет таких соответствующих, чтобы как-то обозначить этот моральный отстой.
Не нахожу я их.
Послушаешь некоторых… и начинает подташнивать. Мнит себя невесть кем, а на деле ведь просто мелюзга. Не стоит даже речей, которыми пачкает наши уши.
Но это всё так. Между прочим.
Май. Жизнь обновляется снова. Черёмуха уже зацвела. В воздухе слышен её чарующий запах.
Скоро — парад. Ещё один. Следующий.
А потом — снова многотысячные шествия по всей стране с фотографиями ушедших героев.
В память.
И в назидание всем, кто надеется испытать нас на прочность.
Но сначала — парад 45-го.
Я пересматриваю его всегда в этот день.
Вот они — знакомые по детству. Крепкие, надёжные, в орденах и медалях. Их шаг впечатывает брусчатку в Красную площадь. Уверенно, дерзко.
Хозяева Триумфа!
Его основная опора.
Идут фронт за фронтом. С развёрнутыми боевыми знамёнами. А впереди — знамя Победы, ещё недавно колыхавшееся над Рейхстагом.
Они здесь за всех, кто не дожил. За те миллионы, которые помогали им не только в боях.
И неизбежный финал…
«Викинг», «Мёртвая голова», «Адольф Гитлер», «Великая Германия»… Двести полотнищ и вымпелов!
Вот она, эта гордость и честь «юбермэншей», — у подножия Мавзолея.
Чтобы знали.
И помнили — можем!
Скромничать некогда. Пусть лучше боятся.
Si vis pаcem — para bellum!*

История… Жизнь перелистывает её страницы не только за школьными партами. Она постоянно вокруг. Всмотрись только. Впереди ещё много чего, но вовсе не лишнее — порой оглянуться. Набраться ума и мужества на примере чужих мытарств. Поменьше их чтобы пришлось на свою уже голову.
Пожми руку этому старику в орденах, поклонись этой бабушке. Они с нами ещё.
Поздравь обязательно!
Успеешь пока…
Они своё сделали, теперь — наша очередь.
Тихо здесь утром. Почти никого. Лишь молчаливый часовой, как вкопанный, на мраморном постаменте у Неизвестного Солдата.
И реквием.
Незримой волной расплываются печальные, скорбные звуки от стен Кремля по аллеям Александровского сада….
По всей России!
И не только.
И Вечный Огонь…
И вечная, неизбывная память о вас, ребята…
Слава вам!
Честь вы свою уже отстояли.

*Хочешь мира — готовься к войне (лат.)