Первая летопись Руси
Слава о Ингигердушке-лебёдушке (имя бабушки не выговорить: Ingegerd Olofsdotter), русская.
1050 год, февраль, «призванные» на Русь товарищи после неудавшихся похорон Rюрика (879 год) спешат к дворцу деда, рождения 978 — оборотнем конунгу. Многолюдно, шведская речь кругом (внучок появится тремя годами позже). Отошла старуха Ингигерда: гроб посередь златоверхого на столе, причитания, молитвы и, расталкивая скорбящих норманнских наследников и принарядившихся шведских подруг, нагнулся и старик яро, словно в беспамятстве. То ли жаром прощального поцелуя овеяло воспоминания бурной молодости усопшей, толи край русский стал ей люб до неприличия, только глаз её приоткрылся, и прихватила вдовца неудачника за шею и шепчет (чисто Гоголевский, Вий!):
— Проводи скорее всех из палат, и сделай это — не уйду иначе!
— Да что ты, мать, и взбрендилось же такое, или Nестора начиталась?! — Устоял старик, хоть и опешил, глядь, — а уж и нет никого. Народ наш, дюже понимающий в таких делах (да и свечки жалко), и драпанули от шведской семейки без оглядки... Старика же, воскрешение заботило не очень, — протрезвел от серьёзности партийного задания. Делать нечего, воля покойной, Русь замерла в ожидании сообщений из столицы мати-кия... Из сил выбился мудрец, упал, и сам было, геройские очи смежил...
Только аппетит вернул судью народа и правдоруба латинских годописей к жизни. Чует под утро запах любимых блинчиков, и мутен сон его, растаял вмиг. Открыл глазки, а занавески-то, постираны и поглажены!
А из кухни песня лебёдушки на родном шведском... Опускает князюшко ноги — полы помыты да выскоблены добела, и попадает точно в чистенькие тапочки. Сел и заплакал у кровати тесовой! И обхватил голову руками, и застонал о Мудрости своей, что опосля пришла в посеребряну головушку:
— Эх, ма!.. Ить, так же и Rюрика, спасти можно было!..
И сел писать внучку заглавие, по-русски: лет + О + пись...
А что писано с пера, то не рубится. Жгут.
И продолжают писать, по-русски.
Свидетельство о публикации №216050601704