Достоинство Ивана Петровича

Всю жизнь Иван Петрович работал в женском коллективе, в небольшой химической лаборатории при заводе, слыл закоренелым холостяком, несмотря на то, что уже разменял пятый десяток. Жил он в рабочем общежитии, в девятиметровой комнате, правда, с сантехническими удобствами в виде душа и унитаза. Эту маленькую комнату Иван Петрович безропотно делил с художником-оформителем Володей Прониным. А чудаковатый, сухонький, с масляными, карими глазками художник женился и разводился каждый год. Выбирал он подруг жизни в большом теле, имел нервную привычку все время подтягивать штаны, зимой и летом носить калоши и напиваться в одиночку. Четвертинка водки все время лежала в бачке для унитаза. Зайдет Володя в туалет грустным, а выйдет румяным и веселым.

Отец Пронина когда-то был шофером председателя райсполкома, с барского плеча ему досталась списанная «Победа». Автомобиль, сделанный в 1949 году из немецкого железа, был совершенно не подвержен времени. «Победа» досталась художнику по наследству и стояла всегда наготове, прямо под окнами общежития. На автомобиль женский пол реагировал всегда положительно и способствовал любовным успехам.

Впрочем, за этот автомобиль Володя Пронин получил условный срок. Очередная жена как-то загуляла, художник нашел неверную на соседней улице во времянке, голую, пьяную и в компании трех мужиков. Разгневанный Володя привязал веревкой супругу за бампер «Победы» и потащил по улице. Автомобиль медленно полз по зимней наледи, привязанная к нему рыжая, толстая, совершенно голая баба отчаянно выла. Прохожие вызвали наряд ППС. Супругу художник не покалечил, однако уголовное дело и условную судимость – два года за хулиганство – он получил.

Жизнь с похотливым художником и его неудачные романы с дородными женщинами вовсе отвратили Ивана Петровича от мысли создать семью. Впрочем, жил Иван Петрович в комнате в основном один, так как художник часто обитал у очередной жены.

В женском коллективе Иван Петрович был предметом для постоянных насмешек. Сотрудницы лаборатории давно перестали видеть в нем мужчину, при нем примеряли нижнее белье и сплетничали с интимными подробностями о своих знакомых и мужьях. Иван Петрович тихо сидел за своим столом, уши его горели, а когда становилось совершенно невыносимо – выходил нервно курить на улицу. Однако все годы сотрудницы не оставляли попыток устроить личную жизнь Ивана Петровича. Как-то они познакомили его с тихой, разноглазой портнихой Катей. Знакомство состоялось на трамвайной остановке, где Иван Петрович чинно раскланялся перед дамой и вручил ей пластмассовую розу, совершенно ядовитого цвета. Глядеть на Катю было кавалеру очень любопытно, Ивану Петровичу совершенно не удавалось сфокусировать в своем сознании ее лицо, разные глаза портнихи – один голубой, а другой зеленый как будто дробили ее черты. Но парочка, перекинувшись несколькими ничего не значащими фразами, села в вагон, а через остановку в трамвай вошел контролер, и тут неприятно выяснилось, что Иван Петрович купил билет только себе и несостоявшуюся невесту контролер со скандалом вывел на улицу. Хитрый Иван Петрович отвернулся к окну и равнодушно смотрел через грязные подтеки стекла на осеннюю улицу. Правда, он впервые в жизни остро почувствовал свое сердце, нет, не боль, а какое то странное ощущение пауз между его биением.

Но после этого скандального сватовства женщины из лаборатории Ивана Петровича уже не пытались с кем-то познакомить.

Этой же осенью коллектив лаборатории послали на помощь местному колхозу, на уборку картошки. В автобусе неунывающий Иван Петрович с удовольствием уплетал припасы сотрудниц, шутил. В поле, а день в конце сентября выдался необычно жарким, Иван Петрович разделся до семейных трусов. Но лопату в руки так и не взял. Он достал из сумки маленькую скамеечку, какую обычно гитаристы ставят под ногу, и уселся загорать. Изредка Иван Петрович подходил к работающим женщинам с увесистым бруском:

– Может, кому лопату наточить?

Но в ответ неслось задорное:

– Лучше себе хрен подточи!

Сотрудницы, не разгибая дородных спин, вовсю обсуждали субтильную фигуру Ивана Петровича, его острые колени, тощий, но отвисший живот, сутулую спину.

– Глядите, уселся малахольный, – сетовала начальник лаборатории Татьяна Семеновна, – а может, бабы, проверим, мужик он вообще или нет?

После этих слов, женщины, словно сговорившись, бросили лопаты и двинулись к Ивану Петровичу. Товарки ловко свалили его в сухую ботву и сняли с изумленного сослуживца семейные, в голубых слониках трусы.

– Бабы, да у моего внука-первоклассника и то больше! – гоготала Татьяна Семеновна, Иван Петрович только сверкал глазами и, криво улыбаясь, натягивал трусы. Женщинам в ответ он ничего не сказал, а по возвращении из колхоза написал заявление в товарищеский суд, дескать, женский коллектив, взял и ущемил мое мужского достоинство путем неожиданного голого раздевания.

Если кто еще помнит, товарищеский суд в СССР был выборным общественным органом, призванным активно содействовать воспитанию граждан в духе коммунистического отношения к труду, к социалистической собственности, соблюдения правил социалистического общежития, уважения чести и достоинства граждан. А главная задача незабвенного товарищеского суда заключалась в предупреждение правонарушений и проступков, наносящих вред обществу. Товарищеский суд был призван воспитывать методом убеждения и общественного воздействия.

Только художник Пронин заявления Ивана Петровича не одобрил:

– Дурак ты, Петрович, бабы к тебе сами полезли, а ты свой мужской момент упустил…

Через несколько дней в обеденный перерыв в лабораторию заглянул Илья Сергеевич Савельев, грозный председатель профкома завода и одновременно председатель товарищеского суда.

– Иван Петрович, – чинно обратился Савельев к потерпевшему, прошу сегодня к 17.00 явиться в красный уголок на заседание товарищеского суда.

Народу собралось немного, но и этого количества хватило для соленых шуток, повисших в воздухе, когда собравшиеся узнали, в чем провинились перед Иваном Петровичем женщины из лаборатории.

Призвав собравшихся к порядку, Савельев предоставил слово «потерпевшему» от женского любопытства Ивану Петровичу. Пока Петрович рассказывал историю своего обнажения в чистом картофельном поле, смех в зале часто перерастал в гул, а председательствующий, еле сдерживая улыбку, листал книжку «Положение о товарищеских судах».

Вызвали единственного свидетеля, шофера автобуса Мишу Сизова. Миша был не совсем трезв, но на это уже никто не обращал внимания.

– Да что я видел? – переспросил сам себя Миша. – Видел издали его голую задницу, бабы вокруг него столпились и хохотали, я думал, что Петрович нагишом загорать собрался. Ну, сняли с него трусы – не велика беда, все ведь шутки ради. Почему сразу суд? Больше мне сказать нечего…

Наконец попросила слово главная виновница происшествия Татьяна Семеновна, она, не моргнув глазом попросила извинения у Ивана Петровича от всего коллектива лаборатории, попутно похвалив его, как добросовестного работника, однако в конце своего длинного монолога все же не удержалась:

– Все бы ничего, да не мужик он на самом деле…

– Хватит таких оценок! – возмутился Савельев, задумчиво рассматривавший все это время суровые портреты членов Политбюро. – Иначе мы вас оштрафуем за неуважение к суду!

– А что такого? – улыбнулась Татьяна Семеновна, – Судите нас, право ваше!

Слова ее потонули в очередной волне хохота. Поняв, что суд пора закруглять, Савельев заявил, что решил прекратить прения, и пригласил всех членов суда в соседнюю комнату на совещание. Выбор наказания для женщин был невелик. Товарищеский суд мог объявить общественное порицание, либо ходатайствовать перед администрацией об объявлении выговора, либо о наложении штрафа от 10 до 30 рублей. Рассудив, что общественное порицание и выговор для работниц лаборатории – пустой звук, заседатели проголосовали за штраф, да и то минимальный, в 10 рублей, и взыскать его следовало с Татьяны Семеновны, заведующей лабораторией.

Уходил Иван Петрович с заседания товарищеского суда, как побитый. Еще бы, за какие-то 10 рублей с него бабы в поле прилюдно и совершенно безнаказанно, сняли трусы, потешались над его мужским достоинством. Более того, смеющиеся товарки уже в импровизированном судебном зале стали собирать на этот штраф по рядам и передавать деньги Татьяне Семеновне. Сбросились не только на штраф, но и на праздничный стол, за который еще и позвали Ивана Петровича, чтобы выпить «мировую».

На следующий день Иван Петрович написал заявление об увольнении и, отработав положенные по закону две недели, выписался из общежития и уехал из города. Соседу по комнате, художнику Пронину, Иван Петрович лишь тихо сказал, что решил вернуться в деревню и первое время будет жить у сестры.