Свежина

Как сейчас помню, дело было в воскресенье. Сижу на балконе и прикидываю, куда себя деть. На рыбалку не хочу – вчера утром приехал из Гавриловцев. Пруд там колхозный, рубль в сутки плати, и что поймаешь, всё твоё.  При мне люди хороших коропчуков вытаскивали, граммов на четыреста. На прошлой неделе мы с Гришей туда уже приезжали; удочки забросили, сели перекусить. У меня была бутылка «Иршавского», а он «Лиманское» достает. Моё пошло нормально, а Гришкино пить не смогли – мир такой дряни не видел!  Этим «Лиманским» алкашей вместо пятнадцати суток поить – сразу «завяжут». Я предложил сдать это «плодово-выгодное» в санстанцию, чтобы запретили людей травить. Гришка засомневался: «Ведь никто не поверит, что с рыбалки домой целую бутылку принесли. Давай тут спрячем, а когда в следующий раз приедем, покажем ребятам». Закопали мы сердешную возле родника и пошли удочки проверять.

Позавчера снова приехали на пруд, теперь всей компанией. Про «Лиманское» сказали еще на автостанции, никто не поверил. Тогда повели толпу к роднику, выкопали бутылку, обмыли снаружи и пробку открыли: «Пробуйте, бродяги!» Но дегустации не получилось. Первым пил Роман, подлец такой. Он раскрутил пузырь, перевернул и без остановки всё выглотал, живоглот чертов! 
Ночь прошла впустую, ни один карп не клюнул, даже ухи не из чего было сварить. Народ разбрелся по берегам счастья искать, а я часов в девять от великой тоски собрал остатки хлеба, жареную коноплю растолок, смешал и возле дамбы бросил. Там неглубоко, метра полтора. Через час подошел, только забросил – поклевка! Сердце бьётся, руки дрожат, но подсек аккуратно, выхватил карася, небольшого, на две спичечные коробки.  Второй заброс – еще один карась, потом третий.... Я длинную удочку отложил, взял короткую, которой мальков ловил. И пошло! И пошло! До обеда натаскал полный садок. Если бы шло соревнование, стал бы чемпионом.
Дома вывалил добычу в большой таз, мама поглядела и говорит: «Сам ловил, сам и чисти!» Полдня возился, глаза бы этих карасиков не видели! Их ведь держать не за что, из рук выскальзывают, все пальцы себе порезал.  Больше в Гавриловцы ни ногой, и вообще на карасей смотреть не могу.

Сегодня отоспался и пошел на балкон, там у нас цветы в два яруса, присел в тенечке, думаю, чем бы заняться. Вдруг – «Вззз!» – мотоцикл затормозил, и в четыре пальца кто-то свистнул.  Гляжу, Гришка собственной персоной на красном «Минске» сидит, одну ногу на землю опустил, нос задрал, на меня смотрит: «Привет отдыхающим!» «Здоров, – отвечаю, – гусар! Куда путь держишь?» И тут он так небрежно предлагает: «Поехали кататься! Хочу компенсировать моральный ущерб за «Лиманское». «Откуда колеса?» - спрашиваю. Он смеется: «Из, лесу, вестимо! Отец мясо рубит, а я катаюсь. Пять лошадиных сил, между прочим!»  Вот это да! У меня-то и велосипеда своего никогда не было, пацаном на самодельном самокате катался, и всё. Живут же люди!

Оделся быстро: рубашку свежую нашел, брючки наглаженные – о стрелки можно руку порезать! Туфли модные обул. Не халам-балам – кататься еду, девчонки смотреть станут, как мы по городу рассекаем! Скатился вниз, уселся сзади, Григ развернулся, дал газ, и мы покатили. По городу ехали медленно; на булыжной мостовой так трясет, что рот не откроешь, запросто язык прикусить. Видно, Григу это тоже надоело. «Давай, – говорит, – за город прошвырнемся, там дороги грунтовые, лучше асфальта». И правда, за поселком съехал он на грунтовку и погнал. У Гришки очки мотоциклетные, а я глаз не могу открыть. За водительской спиной пригнулся, по бокам смотрю, пытаюсь понять, куда летим.  Два села проскочили, и тут стал виден Днестр. Сообразил я, что едем к Гришкиной тете Симе.
 
Он как-то рассказывал, что несколько раз бывал у неё в гостях. По его словам, тётка эта добрая, но невезучая. Случай такой был: он шел по их саду к реке купаться, когда слышит из шалаша: «Гриша! Гриша, – жалобно так тетка зовет, – иди сюда, попробуй. Я уже так напробовалась, что ничего не понимаю». Заглянул он и видит печальную картину: сидит  тётя Сима у аппарата, костерок под бочкой поправляет, а из змеевика продукт в банку капает. Налила в стакан на два пальца, попросила оценить. Он пригубил и выплюнул – вода-водой. У тетки самогон никогда толком не получался, по два раза перегоняла, чтобы крепость была. А это лишний риск. За самогоноварение – статья. Сам видел, как во дворе милиции борются с этим злом. Вещдок, то есть змеевик, сначала фотографируют, а потом сержант с кувалдой плющит его до уровня металлолома.  И без работы он не сидит. При мне в магазине спорттоваров мужичок спросил алюминиевый обруч хула-хуп. Продавщица ему подает один, а он ей при всем честном народе говорит: «Что ты мне даешь? Тащи сразу пачку, чтобы на село хватило!» Все знают, что без водки жизнь остановится: сено подвезти с поля, дрова из леса – плата традиционная. Гришка еще рассказывал, что однажды в маленьком карьере на окраине этого села нашел железную бочку без дна и удивился: «Такое добро, и никто к себе в сарай не уволок». Дядя объяснил, что эта бочка – общественная, спрятать в доме невозможно, поэтому держат за околицей, и как нужда отпадет, ночью назад относят. А спросят – моя хата с краю, ничего не знаю!

Между тем, стали мы с горы спускаться, подкатили к воротам и зашли во двор, а там тетя и дядя суетятся, помогают двум мужикам кабанчика свежевать. Тетка обрадовалась: «В самый раз приехали, сейчас свежину жарить будем!» Пошли мы купаться, вернулись через час, а нас уже в хату зовут. На столе стоят два здоровых противня, а в них всякая разность зажарена: мясо с салом, кровь спекшаяся и ливер.  От запаха у меня слюнки потекли, вспомнил, что с утра во рту макового зернышка не было. Усадили нас за стол, наливают из желтого графинчика: «Закусите, гости дорогие!» Просить дважды не потребовалось. Махнул я полную стопку и заклинил – дух перехватило. Это тебе не казенка, тут градусов восемьдесят, не меньше, чистый первак. Налег я на свежину, а она с пылу, с жару, только из русской печки.  Кое-как зажевал огонь внутри, а уже вторую наливают. Пошла она легче, все знают, что первая – колом, а вторая – соколом! И на душе веселее стало, из противня кусочки повкуснее вылавливаю, жизни радуюсь.
Тетя Сима новый графинчик принесла, стол обходит, стопки наливает. Я чувствую, что вроде бы хватит, уже веселый стал, и Григорий очень повеселел, что-то дяде рассказывает, руками машет. Говорю ему: «Нам еще домой ехать, может, тормознем?» Но хозяйка воспротивилась: «Нельзя традицию нарушать! Что люди скажут? Ведь даже в самой бедной хате меньше трех не наливают!»

Выпили мы по третьей за традицию и вышли на улицу перекурить. Хвать – оба без папирос, второпях дома забыли. А в селе магазина нет, ближайший за семь километров. Спрашиваем, где табачку раздобыть. Тетя повела нас за сарайчик, в котором кукурузу хранят. Вроде под стрехой раньше сушили листья табака. Точно, сушили – нитка оборванная висит, а на ней одна пампушка сохранилась. Мы обрадовались, накрошили табаку, самокрутки в палец толщиной свернули. Гришка затянулся и… застыл, словно китайский идол: глаза выпучил, выдохнуть не может, красный весь. Дал я ему ладонью по лопаткам, он расклинился и начал кашлять. Отдышался и говорит: «Нечего смеяться! Попробуй сам дедова табачку». Я легонько затянулся... Матерь божья!  Ни выдохнуть, ни вдохнуть, тисками грудь зажало, задыхаться начал. Получил, конечно, по спине, кое-как откашлялся. Вот это табачок! Но мозг прочищает, я даже протрезвел. Тут стали мы прощаться, дело позднее. Вывел Гриша мотоцикл со двора, завел, и мы покатили. Подъем на первой передаче одолели, а там пошла отличная грунтовка. Воткнул Григ третью, и мы полетели, только сзади пыль клубится.

«И какой же русский не любит быстрой езды?» – вопрошал когда-то наш земляк Николай Васильевич. Это про нас сказано. Дорога стелется под колеса, ветер свистит в ушах, мотор поет. И сквозь шум ветра слышу – Григ запел нашу боевую походную:
                Цилиндром на солнце сверкая,
                Надев самый модный сюртук,
                По Летнему саду гуляя,
                С Маруськой я встретился вдруг.

Естественно, я сразу подхватил:
                Гулял я с ей четыре года,
                На пятый я ей изменил.
                Однажды в сырую погоду
                Я зуб коренной простудил.

Дальше мы пели трио – Григ, «Минск» и я:
                От этой мучительной боли
                Всю ночь как безумный рыда-ы-ал!
                К утру, потеряв силу воли,
                К зубному врачу побежал.

                Врач грубо схватил меня за горло
                И в кресло свое усадил,
                Четыре здоровые зуба
                В единый момент удалил.
Тут наступил апогей драмы, и мы заорали изо всех сил:


                В тазе лежат четыре зуба,   
                А я, как безумный, рыдал,
                А жентщина-врач хохотала,
                Я голос Маруськи узнал.               

Дальше полагалось петь трогательными девичьими голосками, что мы и попытались изобразить:
                Я тебя так безумно любила,
                А ты изменил мне, палач!
                Теперь я тебе отомстила,
                Стиляга и подлый трепач!

                Пшел вон с маво с кабинету!
                Клади свои зубья в карман,
                Носи их всегда при жилету
                И помни про подлый обман!!!

 Печальный эпилог завершал эту рядовую житейскую историю:

                Шшилиндром на шшонце шшверкая,
                По Летнему шшаду хошшу,
                Шшетыре шшдоровые шуба
                В кармане шшилетном ношу.

Последние три строчки я пел в одиночестве и так проникся трагической судьбой героя, что не сразу заметил, что мы очень плавно стали забирать вправо, вправо, съехали с грунтовки, немного притормозили; тут раздался удар, и наступила тишина. С удивлением обнаружилось, что мы втроем лежим на черных парах. Могу подтвердить, что обработка земли была отличной, никаких крупных глыб подо мной не обнаружилось. Резкий переход от состояния полета к противной уму и сердцу неподвижности подействовал на нас исключительно позитивно. Мы выбрались из-под мотоцикла, дружно поставили его на колеса, развернули, выкатили на дорогу, завели и, полные радостных надежд, покатили дальше.

Метров через пятьсот (приблизительно, конечно), мотоцикл опять начал забирать вправо. Место там ровное, как стол, можно катить хоть на все четыре стороны, куда душа пожелает. Она пожелала вправо, но попала то ли в яму, то ли на камень. Нас предательски подбросило и швырнуло вниз. Мы опять припали правым боком к сырой матушке-земле, имевшей в этом месте большое сходство с картофельным полем. Хотелось спокойно полежать в тишине, но Григ засуетился и сделал попытку встать. Мы его поддержали.  Как и положено друзьям, двое поставили третьего на ноги, то есть на колеса, и поволокли назад, где, по нашим предположениям, должна находиться дорога.

Была уже темная ночь, дороги мы поблизости не обнаружили и разошлись её искать. Почему-то она оказалась в совершенно неожиданном месте. Но тут выяснилось, что  не помним, где оставили наш «Минск». Чтобы не потерять друг друга в этом нехорошем месте, мы взялись за руки, пригнулись и стали обшаривать пространство, двигаясь расходящимися кругами. Идея оказалась верной – наш мотоцикл отыскался на четвертом обороте спирали.  После этого мы его больше не покидали и двинулись искать дорогу втроем. Она оказалась практически рядом, мы выкатили на нее машину, она не стала возмущаться, сразу завелась и тронулась в путь.

Перед селом грунтовка кончилась, началось разбитое шоссе, и нас опять начало уводить, естественно, вправо. Очевидно, сказывались таинственные глубинные процессы, происходившие с участниками поездки. Здесь мы проскочили канаву и аккуратно завалились на бок в придорожных бурьянах. Это произошло совершенно буднично, мы быстренько поднялись, развернулись и без проблем выехали на дорогу.
Чем дальше мы продвигались, тем каждый раз проезжали все меньшее расстояние, зато все дольше с комфортом отдыхали, тесно прижавшись друг к другу. Правда, один раз вышла незадача – ручка газа зарылась глубоко в пашню, её заклинило, заднее колесо оказалось в атмосфере, мотор взревел и пошел вразнос. Вдвоем мы пытались повернуть злосчастную ручку, но безуспешно. Спасение пришло неожиданно – кто-то в суете сорвал со свечи высоковольтный провод. Двигатель заглох, бешеное вращение заднего колеса прекратилось, и на окружающий пейзаж снова снизошел мир и покой. Минут десять мы втроем отдыхали, затем решили продолжить путь. Почему-то не включалась нейтралка, но мы это уже проходили. Выжали сцепление, выкатили упиравшегося друга на дорогу, Григ сел за руль, я уперся сзади и стал толкать, мотор чихнул, завелся и рванул. В последний момент в прыжке мне удалось его достать и плюхнуться на седло.
                               
В городе мотоцикл сам заглох, и мы поняли, что нам требуется о чем-то поразмыслить.  Действительно, нужно было решить, куда ехать – ко мне или Гришке. К нему было далеко, а ко мне прямо и в конце полтора квартала направо. Это решило вопрос. Завелись мы привычно с толчка, причем настолько просто, будто занимались этим всю жизнь. Потом я немного задремал, и когда открыл глаза, то увидел, что вместо моего подъезда мы стоим у городского театра. К таким неожиданным поворотам судьбы мы уже привыкли. Теперь ситуация прояснилась, нам осталось проехать каких-то три квартала, но зато мимо милиции. Это приятно возбуждало. Григ включил нейтралку, я толкнул мотоцикл, и мы под уклон с выключенным двигателем и без света благополучно проскочили опасный участок. Осталось убрать машину с тротуара. Из последних сил мы затащили её в подъезд, закрыли дверь на крючок и пошли спать.
 
Проснулись поздно, но с четким пониманием того, что нужно срочно полечиться. Когда выходили на улицу, немым укором нас встретили пыльные останки того, что еще вчера было нашим верным спутником. Смотреть на него было тяжело, и я отвернулся. То же сделал и Григорий.

Мужество вернулось к нам на следующий день. Мы вытащили нашего пострадавшего товарища на улицу, поставили на подножку и изумились. О том, что фара была разбита, мы догадались давно, но почему заднее седло оказалось повернутым влево под прямым углом? Ведь мы все время падали на правый бок! Кстати, седло ни капли не болталось, держалось крепко. Как это произошло? Я сам лично пытался повернуть его назад, но безуспешно. Велики чудеса твои, природа! Сидеть на нем можно было боком к водителю. Говорят, раньше так на лошадях катались знатные дамы. В нашем случае это не проходило – слишком мало места, если только не ехать стоя. Так на чем я сидел? Скорее всего, на багажнике. Кроме этого, мы где-то потеряли левую пассажирскую подножку. Тогда на что я ставил ногу? Ларчик открылся путем дедукции: я снял туфель с толстой каучуковой подошвой. Она была аккуратно проплавлена от пятки до носка на всю свою шикарную трехсантиметровую толщину. Оказывается, глушитель прилично нагревается! А я-то надеялся, что после этой поездки хотя бы мои модные корочки остались целы. Мечты, мечты…

Мы продолжали исследовать тело пострадавшего собрата и обнаружили, что педаль переключения скоростей согнуло и заклинило. Но мы ведь переключались! Это вселило надежду. Методом проб и ошибок выяснилось, что если рычаг оттянуть отверткой, его можно сдвинуть с места. Но как это сделать на ходу? Решили пойти проторенным путем. С помощью отвертки включили вторую передачу, Григ выжал сцепление, я выкатил его на дорогу и разогнал. Сцепление включилось, двигатель заработал и мгновенно унес мотоцикл и Григория в неведомую даль городских улиц. Все произошло так быстро, что до меня не сразу дошло, что невероятная поездка закончилась, причем почти благополучно.

Я шел домой и пытался вспомнить, с чего все началось. Оказалось, что с пятидесяти шести копеек! Именно столько сэкономил Григ, когда вместо проверенного «Иршавского» купил бутылку дешевого «Лиманского».  Над этим стоило поразмыслить. Не помню, к каким выводам я тогда пришел. Но спустя много лет, в охотку поездив сначала на своем мотороллере «Вятка», потом на «копейке» и мотоцикле «Урал», я всё с бо;льшим восхищением вспоминал поразительную выносливость, живучесть и неприхотливость пятисильного «Минска-125». Вообще, вся эта неожиданная поездка во многом оказалась совершенно уникальной в моей жизни. Никогда впоследствии я не курил такого крепкого табака и столько раз не падал с колес за короткое время. Это был наглядный урок пределов человеческих возможностей, и в дальнейшем я старался так отважно не испытывать судьбу. Зато свежина тети Симы на всю жизнь осталась недосягаемым идеалом, а вместе с ней – и содержимое того желтого графинчика, из которого она нас потчевала. Это были вершины, к которым я стремился всю свою жизнь.