Истина

                Алине Витухновской
     Она взяла меня за руку и рывком выдернула из-под елки, где я суетливо разбирал новогодние подарки : ампулы с цианидом, добротную веревочку и кусок " Детского" мыла, любимая родина не забыла даже зазубренную бритву, при взгляде на которую явственно слышался хруст раздираемой кожи. Вскрываться лучше всего мойкой из разобранного одноразового " Жиллетта", она входит невесомо и безболезненно, фонтан черной крови бьет и пульсирует, заливая все вокруг, но в условиях импортозамещения заграничный " Жиллетт" - слишком жирно для такого ублюдка, как я, задыхающегося от фашистских рож крысят, разорвавших страну, победившую в бессмысленной бойне, на куски, с алчным чавканьем дожирающих остатки совдеповского чугунно-говенного изобилия.
     - Ева, - прошептал я, сжимая ледяную ладонь, - пора ?
     - Я не знаю.
    Она пожала плечами и села в кресло, закурила, закинула ногу на ногу и, покачивая туфелькой, болтавшейся на кончиках пальцев, поинтересовалась :
     - Сам-то как думаешь ?
     Я не думал никак. Мозг атрофировался в токсической атмосфере Недоделанного Рейха, я уже ежедневно блевал кровью от одного только вида колорадских ленточек, болтавшихся и лезших в глаза со всех сторон : с ошейника трясущейся левретки, с кроссовок полу-пьяного жителя окраин, приспособившего сраную святыню в качестве шнурков, с антенн немецких машин, купленных в кредит, взятый в банке, подконтрольный внукам ветеранов НКВД и СС, наконец-то слившихся воедино. Адский симбиоз фашизма, коррупции, привычной глупости и чисто русского идиотизма не оставлял мне выбора, хотелось живым лечь в могилу, лишь бы не видеть оголтелого торжества мерзотной действительности, со всеми этими знающими, как надо, президентами-упырями, мордатыми губернаторами, приблатненными министрами, вечно пьяным населением, гордящимся нищим существованием и ракетами, способными отправить в ад, где вся эта пьянь и существовала испокон веков, остальной мир, по глупости ли, от излишнего благодушия или еще отчего не читавший де Кюстина, много лет назад назвавшего вещи своими именами. Меня смешат рассуждения о пагубности коммунизма, о не проведенной люстрации, о сращивании мафии и комсомола, о любой херне, замыливающей глаза, и так не желающие видеть. Тысячелетия противоестественного отбора, когда никто и слыхом не слыхивал о демонах Маркса, не могли не привести к предсказуемому результату. Удушение любой свободы, культивирование подлости и холопства, вымывание за горизонт, географический или метафизический, каждого, кто не хотел быть одним из стада, триумфально завершились рождением нового человека, не " хомо советикус", не ваты, как презрительно шипят некогда братья-хохлы, а руссиш швайне, полу-легального термина нацистской пропаганды, оперировавшей смешными сравнениями нелюдей с представителями животного мира. Ненормальные нацисты оскорбляли фауну планеты Земля, ставя милых в своей жестокости крыс на одну доску с невнятными двуногими, что-то там строившими, кому-то молившимися, вяло размножающимися к востоку от польских рубежей. Они даже умудрялись грызться между собой, все эти народы, выяснять, кто из них человек, а кто не так, чтобы очень, придумывали глупые названия и самоназвания, все эти чурки, нохчи, русачки, хохлы, звери, бульбаши, несть числа наименованиям и ярлыкам, воевать друг с другом, отгоняя ужасающую истину, ставящую все на свои места : лучше вам всем не быть. Мир вздохнет спокойно. Не будет вони, от которой брезгливо зажимают носы все близживущие народы, этносы и нации.
     - Никак.
     Она засмеялась и угостила меня сигаретой из голубовато-серой пачки с великолепным орлом, вцепившимся когтистыми лапами в солнцеворот. Щелкнула зажигалкой. Я закурил и сел у ее ног.
     - Расскажи мне историю, - попросила она, - мне скоро возвращаться в рай к любимому. Знаешь, - она расширила глаза, - туда даже Блонди пропустили.
     - Ну, уж меня-то, значит, тоже должны, - заметил я, никогда не скрывая собственной ущербности по сравнению с собаками или кошками. - Пропустить, - я уточнил, - когда придет время. Историю, - протянул задумчиво, - это можно...
     ... грит такой :
     - Ён, грит, громобоец.
     Ну, тут натурально притихли все, рылами водят, зенками сверкают. Никогда такого не было. Оно конечно, старцы пели в былинах о сынах анархии и грома, дочерях нового порядка, выдающихся виолончелистах и успешных бизнесменах, но веры особой не было их побасенкам. Известно, старый шаромыжник любую х...ню выдумает, лишь бы за стол пустили и винцом угостили. А тут явственно говорит человек разумный, солгавший только раз триста за последнюю неделю. В общем, источник надежный.
     - Зекнет мертвым оком и весь народишко за.
     - Ври да знай меру, - пристукнул кулаком по столу Добрыня. - Народишко всегда за. Помнишь, - он повернулся к митрополиту, - когда мы их топили и резали ?
     - Истинно, - важно прогундосил святой отец, пережевывая соленый груздочек.
     - Так что, дед, - вылезая из-за стола и беря старикашку за ворот неторопливо говорил богатырь, таща упиравшегося рассказчика к выходу из палат, - иди-ка ты другим рассказывай.
     Вышел мужичок на солнышко, поправил картузишко на голове бедовой, засвистал песенку без слов и отправился вслед за солнышком, на юго-запад...
     - Хорошая история, - поцеловала меня Ева, вставая и поправляя узкую юбку. - Ну, до встречи, любовь моя.
     Она растаяла в воздухе. А я пошел мутить третью чашку кофе.