День Прозрения

           Этой ночью не стреляли… Кому стрелять?... Да и в кого?... Кооператоров, вьетнамцев и прочую торговую мелочь перебили ещё в день Прозрения… А в крыс палить – пустое дело, не так-то просто попасть в эту тварь, да и не слишком  докучали крысы живым – для них еды было вдоволь!...
          Секундное моё пробуждение всё же запоздало, чёрный глаз пистолета, смотревший мне в лицо и занимавший, казалось, всю комнату, подчёркивал этот факт со всей его мрачной очевидностью…
          Что это?... Почему подвели инстинкты?... Неужели правду говорят, что соседи подмешивают в подарки какую-то снотворную гадость?... Или что-то ещё, снижающее агрессивность…
         Пролетевший вчера надо мной вертолёт сбросил красивую упаковку жареного картофеля. ОрдЫ поблизости не было, и я, рассовав пакетики по карманам, благополучно убрался с того места. Содержимое трёх сжевал на ходу – что съедено, то не отберут!... Вообще-то орда на «волков» не нападала, но сталкиваться с ней, когда карманы набиты едой, не хотелось. Ради Еды могли и рискнуть… А жизнь человеческая давно уже ничего не стоила…
          Ещё три пакетика прикончил в этой самой комнате на третьем этаже, где и решил переночевать; стёкла в окнах целы, куча газет на полу – чем не постель?...
          Я славно выспался. У меня оставалось ещё полдюжины заветных пакетиков с едой, и только женщина с пистолетом омрачала это солнечное весеннее утро…
 - Не двигаться! – приказала она. – Оружие есть?...
 - Есть. Дальше что?...
 - Волк, значит, - в её голосе послышалось облегчение и она опустила пистолет.
 - Вообще-то я Лев – сказал я.
 - Что значит «Лев»?...
 - Родители так назвали.
 - А-а!... Кого сейчас интересуют имена?... – она сунула пистолет за пояс.
          Я поднялся. Зашуршали спрятанные под рубашкой пакеты. Женщина вздрогнула:
 - Еда?...
          Я молча кивнул.
 - Дашь? – она протянула ко мне обе руки.
          Но я не двигался, не сводя с неё взгляда…
          Едой уже давно никто не делился. В орде добыча съедалась тотчас. Прятать не осмеливались – те, кому не досталось, всё равно отнимут, заодно и прибить могут…
Иметь небольшой запас могли только «волки» - вооружённые одиночки. Но и «волк» мог сохранить лишь то, что имел при себе…
           Еду можно было только отнять… Или обменять на что-нибудь стоящее. А что она могла предложить?... Разве что себя…
           В орде таких женщин называли слугами левой руки, При дележе добычи закон орды позволял взять каждому столько, сколько уместилось в обеих руках, Кто-то сказал, что в правой умещается больше. Никто этого не проверял, мало кто в это верил, однако, в обмен на ласки – женщине всегда давали еду из левой руки. А левши, соответственно – из правой…
           На вид незваная гостья была вполне привлекательной, но любви за жареную картошку не хотелось…
           Рука женщины дёрнулась, но я оказался проворней…
 - Спрячь пушку, - отмахнулась она. – Я могла пристрелить тебя спящего… Предлагаю обмен!... – в её руке появилась пачка сигарет.
           Расчёт её оказался верным – в нынешней шкале ценностей сигареты стояли на втором месте после еды…. Малость насытившись, и укрывшись от холода, человек мог бы чувствовать себя вполне счастливым. Но чего-то всё-таки не хватало!... Была ещё одна странность: обходясь без никотина месяц-другой, можно бы и вовсе от него отказаться…
В общем-то, так и было, на нет – и суда нет!... Но стоило увидеть сигарету, или хотя бы дымок табачный почуять – и поднималось изнутри непреодолимое желание!...
           За последнюю, выкуренную две недели назад сигарету, я отдал целый брикет «манны небесной»!...
 - Ну так как насчёт пожевать? – спросила она. –Или отнимешь?...
           Из всех двуногих, рыскавших после дня Прозрения по просторам огромной страны в поисках Еды, лишь «волки» сохраняли в себе что-то человеческое … Крепкие и отчаянные парни, презиравшие орду за столь ненавистную, ещё памятную по чёрным
временам построения коммунизма уравниловку, они охотились самостоятельно… Помогая – в случае удачи – «кротам» и нагоняя страх на «шакалов»… 
           И не мог я, угрожая оружием, отобрать сигареты у женщины!... Спрятав пистолет, я достал пакет с картофелем, надорвал, отсыпал малость в свою ладонь и протянул ей остальное. Взамен получил сплющенную сигарету.
           Покончив с завтраком, мы закурили.
 - А ты кто будешь? – спросил я.
 - Аня я… - слабо улыбнулась женщина.
 - Садись, Анюта, - я хлопнул по газетам возле себя. – В ногах правды нет!... 
 - Но нет её и выше!... – усмехнулась она.
           Мы курили, привалившись к холодной стене. Кружилась голова… Говорить не хотелось…Расплылось и пропало настоящее… Надвинулось прошлое…
           День прозрения не застал меня врасплох. Я ждал его… Готовился к нему. Ибо знал – день этот будет страшен!...

          *          *          *          *

    Я был в толпе, громившей обком. На моих глазах растерзали перепуганных милиционеров, выскочивших из своей будки и открывших стрельбу.
    Началось это вечером, и пусты были роскошные кабинеты. Лишь телефоны надрывались на сверкающих столах. Их рвали остервенело - эти символы телефонной власти, (простой человек ждал его установки десятилетиями, а тут их вон - по десятку на каждом столе), путаясь в сухожилиях проводов, швыряли в огромные окна. Туда же летели и портреты вождя, украшавшие каждый кабинет. Уже трещал костёр во дворе, а толпа устремилась к "дворянскому гнезду" - роскошному старинному дому с лепными украшениями по фасаду, где обитали слуги народа.
    Но и там уже хозяйничали; у подъезда корчился в луже крови молоденький страж порядка с выколотыми глазами.
 - Четверых наших положил, гад!... - крикнул появившийся из дверей тип с тёмной физиономией, нагруженный бутылками "Чинзано", и пинком выбил из ослабевшей руки лейтенантика бесполезный "Макаров".
    А наверху метались по огромным квартирам с высоченными потолками голодные трудящиеся, дивясь на заморские гарнитуры. Слышали, конечно, что не бедствуют наши избранники, но такого представить не могли...
    Разве представишь огромный, в полстены, телевизор?... А кухни, где не было даже традиционной газовой плиты, лишь белый шкафчики с окошечками, кнопками и циферблатами. Шкафчики эти, рубили и резали, взбивали и шинковали, варили и жарили, тушили и коптили, мыли посуду и сами отключались в конце.
    И ни одного родного агрегата, сплошь "Philips", "Rassellhobs", "Hayden", "Megamix", "Salton", "Kenwood", "Broun" и "Robohseph".
    Распахнутые двери холодильников, не уступавших размерами платяным шкафам, являли взору обезумевших от голода пролетариев материализовавшиеся картинки из буржуазных каталогов.
    Где же бурые макароны, два килограмма которых продавали каждому трудящемуся один раз в месяц по указу хозяев этих квартир?... Где водянистая солёная колбаса, которую осторожно нюхали кошки и отходили, брезгливо отряхивая лапы?...
    Единственным отечественным продуктом была икра - красная и чёрная, зато в изобилии!... Ворвавшиеся ели её прямо руками, запивая пивом "Будвайзер", когда послышались со двора тревожные крики и грохот крупнокалиберного пулемёта.
    По двору медленно, как на параде, катил бронетранспортёр. Первой очередью смело с дерева людей, ладивших на нижнем суку виселицу для единственного пойманного жильца. Впрочем, валявшийся под деревом толстяк и так не подавал признаков жизни.
    Потом стрелявший развернул пулемёт в сторону дома. Нападавшие не дрогнули, чего им терять?... Да и ружья нашлись. Охотиться партийцы любили, и почти в каждой квартире поверх толстенных ковров красовались на стенах замечательные изделия заморских оружейников, а в кладовках обнаружилось вдоволь патронов. Что может быть лучше картечи при охоте на крупного зверя?...
    Первым же залпом размозжило голову пулемётчика. БТР дал задний ход, пытаясь развернуться и раздавив по пути ещё живого милиционера, но влетел в распахнутые ворота тяжёлый  Камаз и врезался в боевую машину. Из кабины выскочил целёхонький водитель и скрылся в подъезде.
 - Пали в бензобак ребята! - разнёсся по этажам его крик.
    И ухнуло тотчас оранжевым пламенем.
    Выпихнули наружу вцепившегося в своё оружие пулемётчика, захлопнулся люк, но сам БТР оставался на месте. Горящий самосвал загораживал проезд, а мощные колёса бронемашины крутились вхолостую - гладкий и скользкий от крови асфальт не обеспечивал нужного сцепления. Хлопнулась о броню темная бутылка с горящей тряпкой, а через секунду вся машина была охвачена синим пламенем.
 - Теперь не уйдут! - ликовали в окнах. - Поджарим гадов!...
    
(Продолжение следует.)