1. Пролог. НВП. Очень длинный эпиграф

Когда я учился в военном училище, сидим мы как-то в курилке на лавочке и разговор зашёл о том, с какой такой стати каждый из нас выбрал профессию военного. И вот, Олег Юньков, как сейчас помню, и говорит:

- А я решил стать офицером после того, как перечитал всего Куприна. Его «Кадетов», «Поединок» и «Юнкеров»…

Это было сказано так веско и убедительно, что я, потом, дома, в отпуске тоже перечитал всего Куприна. И вот что я там нашёл (наберитесь терпения и прочитайте, ведь это же очень длинный эпиграф!):

«Ромашов сел на кровати. Становилось темно, но он ещё хорошо видел свою комнату. О, как надоело видеть ему всё те же убогие немногочисленные предметы его «обстановки». Лампа с розовым колпаком-тюльпаном на крошечном письменном столе, рядом с круглым, торопливо стучащим будильником и чернильницей в виде мопса; на стене вдоль кровати войлочный ковёр с изображением тигра и верхового арапа с копьём; жиденькая этажерка с книгами в одном углу, а в другом фантастический силуэт виолончельного футляра; над единственным окном соломенная штора, свёрнутая в трубку; около двери простыня, закрывающая вешалку с платьем. У каждого холостого офицера, у каждого подпрапорщика были неизменно точно такие же вещи, за исключением, впрочем, виолончели; её Ромашов взял из полкового оркестра, где она была совсем не нужна, но, не выучив даже мажорной гаммы, забросил её и музыку ещё год тому назад».

Ещё:

«Комната у Назанского была ещё беднее чем у Ромашова. Вдоль стены у окна стояла узенькая, низкая, вся вогнувшаяся дугой кровать, такая тощая, точно на её железках лежало всего одно только розовое пикейное одеяло; у другой стены - простой не крашеный стол и две грубых табуретки. В одном из углов комнаты был плотно пригнан, на манер кивота, узенький деревянный поставец. В ногах кровати помещался кожаный рыжий чемодан, весь облепленный железнодорожными бумажками. Кроме этих предметов, не считая лампы на столе, в комнате не было больше ни одной вещи».

И ещё:

«Назанский снимал комнату у своего товарища, поручика Зегржта. Этот Зегржт был, вероятно, самым старым поручиком во всей русской армии, не смотря на безукоризненную службу и на участие в турецкой кампании. Каким-то роковым и необъяснимым образом ему не везло в чинопроизводстве. Он был вдов, с четырьмя малолетними детьми, и всё-таки кое-как изворачивался на своём сорокавосьмирублёвом жалованье. Он снимал большие квартиры и сдавал их по комнатам холостым офицерам, держал столовников, разводил кур и индюшек, умел как-то особенно дёшево и заблаговременно покупать дрова. Детей своих он сам купал в корытцах, сам лечил их домашней аптечкой и сам шил им на швейной машинке лифчики, панталончики и рубашечки. Ещё до женитьбы Зегржт, как и очень многие холостые офицеры пристрастился к ручным женским работам, теперь же его заставляла заниматься ими крутая нужда. Злые языки говорили про него, что он тайно, под рукой отсылает свои рукоделия куда-то на продажу».

Сейчас, спустя много лет, вновь перечитывая Куприна, я всё больше и больше нахожу общего между тем, что писал он и тем, что увидел и пережил я сам, во время службы в армии – сначала советской, а потом незалежной украинской.

ПРОШЛО БЕЗ МАЛОГО СТО ЛЕТ, А ТАК НИЧЕГО И НЕ ИЗМЕНИЛОСЬ!

январь 2007