ТЕГА

                Т Е Г А               
                Сыну

     «Га-га», - услышал гусёнок, освобождаясь из тесного плена яйца. «Га-га, пи-пи-пи» - мир стал звучащим. Но эти, впервые услышанные звуки, не испугали гусёнка. Он ещё не ведал страха. Он ничего ещё не ведал. Круглые немигающие глаза удивлённо и восторженно  обозревали огромный зелёно-голубой простор. Гусёнок родился в солнечный летний день в далёкой заполярной тундре. Рядом стояла его мать гусыня казарка и с любовью осматривала своих детей.
     «Га-га», эти звуки издавала она. «Пи-пи-пи»,  а эту лавину морзянки отстукивала компания из девяти пушистых коричневатых гусят,  сестёр и братьев нашего гусёнка.
     - Га-га, - сказала гусыня, с удовлетворением обозрев своё беспокойное пушистое потомство.
     - Га-га, - октавы на две выше гусыниного, ответил гусак, стоящий на пригорке с высоко поднятой головой и зорко обозревающий окрестности. - Го-го-ого, - добавил гусак, - вперёд и вниз по реке.
     И движение началось. Но коротким оно было.
     «Бах! Ба-бах!! Бах!!!»  оглушительно загрохотало, засвистело.
     - Тишш...шш..! Пряч...шш! - зашипела гусыня, и больше она сказать ничего не успела.
     По реке поплыли бесформенные и изломанные тела гусыни,  гусака и коричневые комочки гусят. Оставшиеся в живых гусята бросились россыпью по реке. Что-то большое со шлёпающим звуком плыло им наперерез. Ни на гусыню, ни на гусака это не походило. Это была надувная резиновая лодка.      
     А «это»,  наверное,  надо испугаться. И гусёнок впервые в жизни струсил. От страха в голове прояснилось, и гусёнок увидел рядом с собой четвёртую сестру.
     «Надо искать их...».
      Гусята нетвёрдо знали,  кого  искать.  Они ещё не привыкли к гусыне и гусаку. 
      «Где они?  Куда нам?». Гусята метались.
     - Тег! Тега! Тега! - раздался весёлый голос,  напоминающий голос гусака. - Тега! - неслось с берега.
     Гусята заперебирали  перепончатыми лапками по воде и доверчиво поплыли на призыв.  Доплыли. Выбрались на берег. Высоко задрав и наклонив головы набок, стали изучать тех, кто кричал «тега».
     - Ишь ты!  Пуховички, какие!  А вашу маму мы  «тью-тю!», «бах-бах!
     Гусята вздрогнули, опустили головы и задумались. Интонации говорящего и «бах-бах» им не понравились.
     «Уплыть, что ли?».
     Но говорящий с ними быстро нагнулся и схватил гусёнка. - Тега, Тега!
     «Наверное, звать меня так», решил гусёнок и, ответив «пи-пи», начал  энергично вырываться. Находиться на руках высоко над землёй ему явно не нравилось. Внизу тревожно попискивала сестра.
     Державший на руках птицу,  порылся в карманах,  достал кусок хлеба,  положил его на землю и отпустил гусёнка. Гусёнок встал на лапы, отряхнулся, дёрнул хвостом и клюнул краюху хлеба. Гусята с жадностью щипали хлеб, давились, благодарно попискивали. Съев, почти весь ломоть хлеба, гусята от сытости оцепенели, полузакрыли глаза и постояли на одной лапке.
     - Тега, - сказал кормивший их. - Теги.  Будете жить с нами.  Мы теперь ваши мама и папа. Поехали.
     Снова схватив сопротивлявшихся гусят, он побрёл к лодке, посадил их в пустой ящик, и они поплыли вниз по реке. На первом же перекате лодку сильно тряхнуло. Ящик с гусятами свалился в воду. Гусята, как два мячика, пристроились к лодке, быстро-быстро замолотили лапками, и заскользили рядом с ней. Они сделали свой   выбор. Лодка стала их матерью.
     Собственно выбора  у  них не было.  Они пока не осознавали своей гусиной принадлежности.  Что гусыня мама, а гусак папа они ещё не успели понять.  Им было несколько часов от роду. Их вкусно накормили. Им было за кем и куда плыть. И они решили, что всё это и есть их жизнь, а эти на лодке их семья. Остались лишь смутные воспоминания о тёплых звуках «га-га», да тревожных «ба-бах».
     Гусята много ели хлеба,  каши,  макарон,  гусиной травы и быстро росли. Днём они почти не вылезали из воды, а на ночь устраивались у круглого бока надувной лодки и спали. Людей они не боялись. Брали у них еду из рук, ходили и плавали за ними.      
     Сторонились только небольшой чёрной собаки, которую звали Дружок.
     - Фу, Дружок! - сказали люди собаке, и показали на гусят. – Фу!               
     И Дружок, обнюхав гусят, перестал обращать на них внимание, хотя абсолютно не понимал почему «фу!». Ведь таких же гусят и крупнее хозяин позволял свободно давить, да и сам стрелял их десятками. Если бы Дружок думал как хозяин, он бы сказал «заскок у хозяина!» и покрутил бы хвостом у виска. Выразив по-своему презрение к нелогичному замечанию (облил угол палатки, чего раньше никогда себе не позволял),  Дружок обнажил клыки, хотел зарычать, но раздумал. Он был старой и мудрой собакой, поэтому ушёл в кусты и лёг там.
     Когда собака ела, гусята стояли рядом с её миской и, наклоняя головы то в одну, то в другую стороны, наблюдали, как она ест.
     «Много, однако,  она съедает. Так и нам не останется», переживали гусята.
     Однажды гусёнок, решив, что свободно можно есть и из одной посудины, потянулся клювом к миске и быстро выхватил макаронину. Но ещё быстрее Дружок, ругнувшись «ах ты,  перо!», схватил гусёнка за голову и осторожно придавил.
      Гусёнок отчаянно заверещал. Дружок схлопотал затрещину от хозяина. Дружба гусят и собаки не налаживалась.
     Лодка, гусята и люди вот уже несколько дней сплавлялись по реке, однако гусей, обычно многочисленных в этих краях, больше не встречали. Была пора линьки, время, когда гуси меняли оперение и были беззащитны, беспомощны и, неспособные летать, забивались днём в кусты подальше от реки и затаивались. Даже собаке с её чутким нюхом нелегко обнаружить захоронившуюся стаю.
     В тот день гусята, заняв, как обычно, позицию рядом с лодкой, энергично загребали воду лапками и ни на сантиметр не отставали от неё. Вдруг на одном из поворотов реки гусята сбились с темпа, закрутились на одном месте и быстро направились к берегу, густо заросшему  кустарником, и призывно запищали.
      - Тега! Тега! - закричали люди.
     Собака, бегущая далеко впереди, остановилась и, увидев мчавшихся к берегу гусят и плывущую туда же лодку, недовольно зарычала «ну беспокойное племя!».
     Гусята выбросились на крутой берег и заспешили к кустарнику, издавая радостные звуки «пи-и-пи-и». 
     - Гыг! Гы!  Куда лезете? - приглушённо отвечали им из  кустов. - Гыг! Шшш... шш! Тишшше!  -    шипело им навстречу.
     - Гуси! Линные гуси! Ай да гусята! Стаю учуяли! Дружок-то бездельник, гусей прошляпил! Стареет... Ружья!
     - Пшш... ли прочччь... Прячччсссяя! Люди! Шшшшш...!
     Но гусята не понимали. Для них люди с лодки были безопасностью, семьёй, охраной.  Они их не боялись. Они не задумывались, что лишь по воле случая остались жить, заплатив смертью родителей, братьев, сестёр. Люди для гусят были всем. Хотя именно люди поставили  гусят вне их гусиного клана, обрекли их на одиночество, на изгоев. Гусята не понимали, почему похожие на них самих птицы, разговаривающие на понятном им языке, гнали их прочь, больно щипали клювами, велели молчать.
     И тут подоспели люди.
     «Ба-бах! Бах-бах!»  раздалось над головами гусят. «Бах!».
     - Не застрели своих!
     - А пусть под ногами не путаются! Где они?
     - Да вон, как будто?
     На выстрелы примчалась собака.
     И началась паника в гусиной стае. Десятка  четыре обречённых гусей металось в поисках спасения. Дружок бросался от одной птицы к другой, в мгновение перекусывал ей шею и хватал следующую.
     - Давай, Дружок, дави! - в первобытном азарте кричали ему люди. - Дави их!
     Дружок давил. Это была его работа. Делал он её со страстью, с любовью, профессионально. Стая гусей редела.
     - Не стреляй, никуда не денутся. Он их всех передавит. Жаль наших тег изведёт. Сведёт с ними счёты за компанию. Если на реку прорвутся - бей!
     Дружок, мчавшийся к очередной жертве, на мгновение замер, обнюхал гуся и кинулся дальше, отбросив головой и не тронув ещё одну птицу.
     - Смотри-ка! Своих опознал! Каков пёс!                Вскоре всё было кончено. Под кустом, тесно прижавшись друг другу, спрятав головы под крылья, испуганно дрожа, сидели последние две птицы. Собака обнюхала их, легла рядом и поочерёдно лизнула. Пёс благодарил гусят.
     - Тридцать четыре подушки! Прилично. Мясо надолго хватит, манная каша-то поднадоела.
     С этого дня гусята и собака сдружились. Пёс уже не рычал на них, когда те приближались к миске, и даже позволял им есть вместе с собой. Дружок помнил, что ту стаю гусей он всё-таки проморгал. Обнаружили-то её гусята.
     Через пару дней над лодкой прошёл косяк гусей. Вскоре  ещё один.
     «Ба-бах!»  ударило им вслед.
     - На кой, ты? Мяса-то полно.
     - Для практики. Смотри-ка, на крыло встали. Прощай гусятинка! Ну да наших порешим.
     Гусята шарахались при выстрелах. Испуганно вздрагивали. Людей они стали сторониться.  Больше жались к собаке. С нею и спали, прижавшись к её спине. При виде пролетающих гусей призывно пищали и пытались подлетать. Но выросшие вне опасности, на обильных кормах, птицы отяжелели. Их свободные, гордые сверстники уже крепили крылья в тренировочных полётах, а гусята лишь с трудом пролетали десяток метров и тяжело падали на землю. Птицы ходили грустные, отчуждённые. А однажды холодной осенью случилось несчастье.
     Как-то ночью гусята забрались в полупогасший костёр погреться и сильно обожгли свои перепончатые лапы. Несколько дней они не притрагивались к пище, не плескались в воде, отощали. Через четыре дня один гусь поутру оказался мёртвым. Её брат гусак лежал рядом, обхватив длинной шеей остывшее тело. Дружок поскуливал.
     У гусака отняли его мёртвую сестру,  вырыли на обрыве реки яму и опустили туда птицу.  Две ночи гусак спал на могиле сестры. На третий день утром,  когда люди вышли из палатки и направились в его сторону, гусак  вдруг издал трубный ликующий крик «га-га!» и кинулся с обрыва. Его крылья, ещё вчера непослушные ему, упруго приняли поток воздуха и не дали птице разбиться.
     «Га-га! Га-га!» неслось сверху. «Га-га!» прощался гусак. «Га-га! Лечу к своим». И гусь улетел.
     - Надо было ему крылья подрезать.
     - Да ладно, пусть летит. Последний из своей семьи.
     К вечеру этого же дня,  когда в лагере уже  отужинали, над палаткой раздалось  грустное  «гаг»  и  гусак тяжело опустился рядом с собакой.
     Дружок подошёл к безучастной, сильно потрёпанной птице и начал осторожно её облизывать. Гусак не сопротивлялся и только, как в детстве, горестно попискивал.
     - Что это с ним? У орлана в лапах побывал? Досталось птахе.
     Стая гусей с гортанными криками низко пронеслась над палаткой. Гусак вскинулся, бросился бежать, и скрылся в палатке.
     - Эге! Да его свои гуси избили! Не признали за своего. Может быть, людьми пахнет? А может, про предательство дознались?! Когда стаю-то нам раскрыл.
     С этого дня гусак из лагеря не отлучался. Летал много, но всё кружился вблизи палатки. Заслышав собратьев, быстро садился и, либо бежал под защиту к собаке, либо прятался в палатке. Сильная,  красивая, гордая птица  выглядела в этих случаях испуганной и несчастной.  Еду у людей гусак больше не брал. Кормился травой, что-то выискивал на илистом дне, склёвывал ягоду, да иногда закусывал вместе с собакой из её миски.
     - Придётся птичку скушать. Не примут её соплеменники. Забьют.
     - Нет, есть не будем. Заберу его с собой в город после экспедиции. Перезимует, а на следующий год привезу сюда же и выпущу. Пройдёт время, всё забудется и может быть простится нашему гусаку. Нам  - нет.
      Пришла осень. Гусака увезли далеко-далеко от родных мест и поселили в пригороде. Крылья ему подрезали, чтобы не слетал со двора и не попал под ружья шальных охотников. Гусь бродил по двору, щипал траву,  да пил воду из собачьей миски. По-прежнему отказывался от предложенной  людьми пищи.   
     Над ним в осеннем небе проплывали последние косяки птиц, спешащих к югу. Гусак уже не кричал им призывно вслед, не пробовал и летать. Но зорко и грустно провожал исчезающие стаи гусей. Вскоре прошли все косяки. Выпал снег. Теперь гусак целыми днями сидел на одном месте, вблизи собачьей будки, и подпускал к себе только собаку. Людей избегал, да и люди его не трогали, и крылья больше не подрезали.
     Шло время. Подоспело Рождество.
     - Пойдем, отсалютуем.
      «Ба-бах!» взвилась в небо ракета. «Ба-бах!».
     «Га-гаг!» впервые после экспедиции закричал гусак в полный голос. «Га-Гаг!». В его голосе звучали победные ноты.
     «Ба-бах!».
     «Га-гаг!».
     Гусак встал, отряхнулся, потёрся клювом и шеей о голову собаки, что-то гортанно и нежно прокурлыкал ей и - взлетел.
     «Га-гаг! Га-гаг!» так кричал когда-то его отец, торжествующим, полным жизни криком. «Га-гаг!» точно такие же звуки издавал его сын. Но трагичным и безысходным был его голос. Кругами над людьми шёл в высоту гусак. Он был уже высоко над ними, много выше них.
     «Га-гаг!»  в последний раз протрубил сверху гусак и сложил крылья.
     Упал гусак возле собачьей будки. Красивый, сильный, гордый, но мёртвый гусак лежал рядом с собакой. Дружок подвывал и осторожно лизал и лизал птицу. Крови на перьях Гусака не было.