Первым классом

                П Е Р В Ы М   К Л А С С О М              ГОНЧАРОВ  ГЕННАДИЙ

     Первые грузовые баржи ждали дней через десять. Однако шансы, что они возьмут арендованных лошадей до Новоборска, были призрачными. А лошадей ждали.  Пять лошадей и продукты срочно были нужны геологам-изыскателям.  Очень срочно.  Горели все сроки. Лето на Севере коротко, а план... Геологов в Новоборске  и  арендованных  лошадей в Усть-Сосновске разделяли двести пятьдесят километров непроходимых болот, тайги, многочисленных речушек, проток, озёр.  Своим ходом лошадей не провести. Оставалась одна надежда - на водный путь.
     Алёшин метался по Усть-Сосновску. Кому-то звонил, что-то выяснял, кого-то уговаривал. Сплавить лошадей никто не соглашался. Совхозные доры до Новоборска ещё не шли, не сезон. У частников не было крупных посудин. Ночевать Алёшин возвращался в дом начальника пристани Фрола Калиновича Бочева,  живущего вдовым. Бочев сочувствовал Алёшину в его поисках, но помочь ничем не мог.
     - Слушай, Титыч! Сегодня ночью к часу сверху прибежит «Лермонтов». Навигацию открывает, - встретил Калиныч Алёшина.
     - Красавец теплоход!  Трёх палубник.  В пятьдесят седьмом я вёз на нём до устья сезонников своим геологам. Эх, не кони бы! Взял бы «люкс» и завтра к обеду в Новоборске! Душ, ресторан, а там хоть на полгода в палатки! Да прибьют меня мои помощнички без гуж транспорта!  Заждались уж.  Ну-с,  давай, благословясь, за баржонки мои...
     Выпили.
     - «Лермонтов» говоришь? - переспросил Алёшин, закусывая. - «Лермонтов». Так, так, Калиныч. А кто там нынче кепом ходит? Не Перугин? - Алёшин постучал себя по горлу.
     - Да он! Остатний год, будто, перед пенсией пошёл. Не хотели нонче его уж совсем брать, да пожалели. Слаб больно на зелье, добёр и жалостлив ко всем, да  опытнее его на реке нету. Опять же пять сынов капитанами по Оби ходят. Обещал ни-ни...
     Помолчали.
     - Знаком, знаком он мне, - бормотал Алёшин, соображая что-то. - Да, знаком. В тот  год сезоннички мои поотравляли ему жизнь. Сутками не просыхали!  И где водку брали?  Выйдешь ночью на мостик, а с нижней палубы рёв: «Лежал впереди Магадан, столица Колымского Края...». И жутко, знаешь, Калиныч! Ночь, темень. Ни берегов, ни воды не видно. Жмёт куда-то «Лермонтов», шумит, как стол свадебный! «Ох, порешат они тебя, Титыч, - говорил мне Перугин, - и мешок заберут твой».
     - Деньги тогда  мне наличными дали. Тысяч сто по-старому вёз я с собой. Для конспирации в мешок их дерюжный сунул. А мешок кинул у порога в каюте, как барахлишко какое ненужное. Все уголовнички мои об него запинались. Подумать же,  что там сто тысяч валяются, конечно, не могли. Хотя каюту мою не раз перерывали. Довёз я тогда и их,  и мешок свой благополучно.  Да и сезон полевой отработали они весьма похвально. Свободный труд он завсегда производительней!
     - Ну, Калиныч, ещё по одной. И помоги-ка ты мне меринков моих собрать, да к пристани подогнать. Пусть они к приходу «Лермонтова» под руками будут.
     - Да ты чтой-то задумал, Титыч? Не бери грех на душу. Нешто скотинку свою хошь на трёх палубник, как в хлев какой, загнать? Побереги Перугина, да и не спаивай ты его. Ведь сгонят его с мостика-то и пенсию малую положат.
     - Калиныч! Перугина я не подведу. А мыслишку, как лошадей провезти до Новоборска, действительно имею. На сознательность Перугина уповаю. С большим сочувствием он к нам геологам всегда относился. Край свой хотел видеть богатым и углем, и нефтью, и золотом. Всё ругал нас, что плохо золото ищем. «Ха! Нефть, говорю, Фрол, нефть мы ищем». Смеется. Рад, наверное, что нефть большую нашли тут. Помочь мне, думаю, захочет с готовностью. Не испугается за себя...
     - Ладно, Перугина, положим, ты уговоришь. Да ведь ревизор по дороге в Камне подсядет. Дертюгин. Знаешь его? Выгонит он тебя и скот твой к чёртовой бабушке. Акту составит. Рыску-то сколь, Титыч.
     - Знаю я, Калиныч, этого Дертюгина! Ханыжный мужик. Его, конечно, на высокие материи не возьмёшь.  Плевать он хотел и на большую нефть и  на  планы наши тоже. Залютел он на всех, как зоны с политзаключенными ликвиднули, лесоповалы поприкрыли. Тёплое местечко потерял. С начальника-то лагеря до ревизора! Обиженным себя считает. Ни друзей у него, ни приятелей. Вот на этом и сыграть хочу. В друзья набьюсь ему.
     - И не надейся,  Титыч!  Давно, знать, с Дертюгиным ты не шабашил. Сядет он на «Лермонтов» в Камне и тут же в твоих меринков уткнётся. Кондрашка его от радости вдарит. В себя придёт, сядет акту писать. Шёпотом диктовать себе станет.
     - Не, Калиныч! Дертюгин-то ночью садиться будет. Злой, конечно, поскольку водку всю с вечера выкушал. К этому времени аккурат у него голова болеть станет. Спал мало, ждал теплоход. Похмелиться, как водиться, нечем. И не в лошадей моих он уткнётся, а в меня. У меня бессонница, а в руках «Московская».  И обрадуюсь я Дертюгину до невозможности, как собутыльнику. Кто же на Руси один-то пьёт? А он мне. Точнее бутылке в руке моей. Облаплю я его и до самой своей каюты башкой ему крутить по сторонам не позволю. Да и не будет он по пустякам отвлекаться от бутылки. Вот в разор впасть придётся. Пьёт твой Дертюгин на дармовщинку, что мой меринок Зяблик, не менее ведра. И пока до кондиции, до обморочного сна, то есть, не доведу его, из каюты не выпущу. Очухается он,  полагаю, далеко уж за Новоборском. Вот какой план мой, Калиныч. И осечки быть не должно. Не то Дертюгина и себя, и лошадей за борт покидаю.
     - Мотри, Титыч, совесть да заботы твои. Не судья я тебе, не свидетель никому, случае чего.
     - Спасибо, - приобнял Алёшин Калиныча.
     В шестом часу утра из открытого окна каюты люкс теплохода, бегущего вниз по Оби, мужской дуэт старательно выговаривал: «Нас по самолетам раскидали, сунули авансы в зубы нам»...
     - А...лёшин, друг ты мой остатний! Дай я тебя по... по... целую. Люблю геологов! Никого не люблю, а геологов люблю. Выпьем! Не-а... и геологов не люблю. Никого!  Вот только тебя. «Сунули авансы в зубы»... Кому в зубы? Мне в зубы! Всех оштрафую! Пересажу! Выпьем? Выпьем!
     - Товарищ главный ревизор, давайте вот сюда. На диванчик. Шторку мы задёрнем, чтоб солнце не тревожило. Встаёт уж.
     - М... мы.. .Лёшин... Новоборск эта... скоро. Проверять надо. Всех штрафовать. Пошли на корму... палубу...
     - Да что вы, товарищ главный, спать надо. Неудобно в таком виде. Пассажиры там.
     - Начальник я! Всех... всем штраф! На корму!
     Дертюгин рвался из каюты. Как все крупные и здоровые люди, Дертюгин в пьяном состоянии жаждал действия и был неуправляем. Справиться с ним хрупкий Алёшин не мог. Дертюгин разнёс бы каюту.
     «Чёрт с ним! - решил Алёшин, - придётся идти».
     - Приготовьте... эта... билеты... п... шли.
     - Ну, на дорожку, - наливая в гранёный стакан водку из четвёртой бутылки, предложил Алёшин.
     - Давай... Не закусываю... На эт... дорожку...
     Дертюгин вывалился из каюты и, почти не качаясь, зашагал на корму.
     «Всё. Амба! - подумал Алёшин. - Его не удержишь. Что делать?».
     Пять лошадей мирно стояли на корме и смотрели на восходящее солнце. День обещал быть хорошим.
     - Би... леты! - заревел Дертюгин, увидев лошадей. - Где... эта... билеты?... Молчать! Штраф!
     Дертюгин тупо уставился на лошадей и минуты две трудно соображал. Его затуманенный алкоголем мозг отказывался воспринимать совершенно дикую для него реальность. Лошади на белоснежном трехпалубном красавце теплоходе! Этого не могло быть! «Не может быть», - решил, наконец, Дертюгин.
     - Па... предъявить билеты!
     - Товарищ главный, они со мной, - сказал Алёшин. - Кассир спал. Ночью грузились. Билеты, сказали, купите утром у главного, у вас значит. И штраф вам, если что не так.
     Алёшин говорил медленно, спокойно, чтобы до одурманенного тремя бутылками водки мозга Дертюгина доходил хоть какой-то смысл, но не весь.
     - Пра... правильно... эта... штраф...
     - Пойдёмте в каюту, товарищ ревизор. Мы с вами там отдохнем. Штраф уплачу, и билеты возьму.
     - Эта... сколь... пассажиров?
     Дертюгин опять уставился на лошадей. Казалось, он вот-вот сообразит, до него дойдёт, наконец, совершенно немыслимая ситуация. 
     -  Раз... фамилия?
     -  Каурый, - подсказал Алёшин.
     -  Два...
     -  Гнедых.
     - Три... Пять...
     Дертюгин начал заваливаться на Алёшина.
     - Пять... так... Всем первый класс...
     Сознание у Дертюгина угасало. Три бутылки делали своё дело. 
     Однако, вернувшись в каюту с Алёшиным, Дертюгин хватил ещё стакан водки и сел выписывать билеты. И выписал твёрдым красивым почерком пять билетов  первого класса и получил деньги. После этого рухнул на диван и захрапел.
     В двенадцать часов дня Алёшин с пятёркой лошадей выгрузился в  Новоборске, пожал руки матросам, обнял Перугина.
     - Не знаю, как тебя и благодарить, капитан. Отобьёшься?
     - Да чего там, - засмущался Перугин. - С богом! За меня не беспокойся.
     Через полчаса, когда Новоборск скрылся за поворотом, а матросы отдраили корму, капитан приказал поднять Дертюгина. Добудились его с большим трудом.
     - Слушай, Перугин, - спросил Дертюгин, входя к нему в каюту, - где Алёшин?
     - Сошли в Новоборске.
     - Кажется я - того, перебрал с ним?
     - Да уж хорош был!
     - Чего это он своим сезонникам первый класс взял? - пробормотал Дертюгин, мучительно пытаясь, что-то припомнить.
     - ИТР вёз.
     - А...а.
     Через несколько дней история с лошадьми разнеслась по всему Обь-Иртышскому пароходству. Ей, конечно, не верили. Тем не менее, Дертюгин был вызван для отчёта в Новосибирск. Отчитавшись перед начальством, сдав деньги, за пять билетов первого класса, и за штраф, Дертюгин лошадей, однако, не признал. Но, спустя два дня, подал рапорт на увольнение и был уволен.
     Перугин ходил ещё две навигации.